Часть первая: Падение

Серёга Косой очнулся от боли — будто кто-то вогнал ему в грудь раскалённый лом и провернул. Память услужливо подбросила картинку: тусклый свет фонаря над чёрным входом в магазин, пацан с бегающими глазами, прижатый к стене его парнями, и вдруг — змеиный блеск лезвия в худой руке. Пацан оказался не из пугливых.

Серёга попытался вздохнуть, но вместо воздуха в лёгкие словно набилась вата. Веки не открывались — тяжёлые, как могильные плиты. Наконец, сквозь ресницы пробился свет, и он увидел... Что это, мать его? Огромное, с дом размером, лицо старухи нависало над ним. Морщины — как овраги, в которых можно спрятаться. Губы шевелятся, каждое слово — раскат грома:
— Ишь, какой красавец прилетел! Сизокрылый, жирненький!

Пальцы — толстые, как брёвна, с ногтями-лопатами — потянулись к нему. Серёга хотел заорать: «Не трогай, карга!», но из горла вырвалось жалкое: — Уру, уру-ру!

Он дёрнулся — и понял, что руки не слушаются. Вернее, рук больше не было. Вместо них что-то хлопнуло, подняв его в воздух. Земля провалилась вниз, старуха уменьшилась до нормальных размеров, а Серёга... летел.

Ветер свистел в ушах — нет, не в ушах, в каких-то дырочках по бокам головы. Город раскинулся внизу игрушечный, и только тут до него дошло. Крылья. У него, блядь, крылья! Серые, с белыми пестринами, самые обычные голубиные крылья.

Он рухнул на край фонтана в центральном парке. Вода отражала сизую птицу с красноватыми глазами и нахохленными перьями. Голубь. Обычный сраный городской голубь, каких тысячи клюют окурки на вокзалах.
— Не может быть, — хотел сказать он, но получилось только воркование.

Какая-то девчонка лет пяти подбежала к фонтану:
— Мама, смотри, голубик! Можно я его покормлю?

Её ручонка — теперь огромная, как ковш экскаватора — швырнула в него горстью хлебных крошек. Крошки больно ударили по спине, рассыпались вокруг. И тут Серёга почувствовал голод. Дикий, звериный голод, от которого все мысли съёжились в одну: жрать!

Он клюнул крошку. Чёрствый хлеб показался вкуснее любого деликатеса. Ещё одну, ещё... Рядом приземлились другие голуби, начали отпихивать его от еды. Серёга попытался дать сдачи, но получил таких тумаков, что откатился к краю фонтана. Местная шпана — стая ободранных голубей — смотрела на него с презрением. Новичок. Лох. Дно.

Он, Серёга Косой, перед которым расступались блатные авторитеты, держащий в кулаке половину Заречья, получал пинки от каких-то вшивых птиц!

Три дня он просидел на карнизе заброшенной девятиэтажки, где раньше была его хата для стрелок. Дождь промочил перья насквозь, превратив его в жалкий комок. Холод пробирал до костей — тонких, полых птичьих косточек. На четвёртый день голод выгнал его на помойку.

Вонь помойки ударила в его новые, обострённые органы чувств как кувалдой. Но голод был сильнее отвращения. Он ковырялся в пакетах, выискивая объедки, дрался с воробьями и такими же отщепенцами голубями за заплесневелую корку. Гордость главаря района валялась в грязи рядом с использованными памперсами.

Часть вторая: Старые привычки

Месяц ушёл на то, чтобы научиться быть голубем. Не просто летать-клевать, а драться. Когти оказались неплохим оружием — если вцепиться в загривок и крутануться, можно выдрать приличный клок перьев. Клюв бил точно в глаз, если правильно прицелиться. А удар крылом — это вообще отдельное искусство. Размах, хлёсткий взмах маховыми перьями по морде — и противник слепнет на несколько секунд.

Серёга изучал местную иерархию как когда-то изучал расклады в Заречье. Вон тот пёстрый с разорванным хвостом — главный на помойке у гастронома. Белая самка с чёрным пятном — держит территорию у хлебного. А сизый, здоровенный как боров, контролирует центральную кормушку в парке.

Первым к нему прибился Хромой — молодой голубь с покалеченной лапкой. Серёга спас его от стаи, отбивавшей у калеки найденную булку. Дрался один против пятерых, получил знатных люлей, но булку отстоял. Хромой с тех пор ходил за ним тенью, готовый на всё по первому знаку.
— Уру-уру? — спрашивал он, наклоняя голову. (Что делать, босс?)

Серёга показывал крылом на помойку, и Хромой нырял в самую гущу отбросов, добывая лучшие куски. Умный оказался парень. Быстро учился.

Потом подтянулись другие отщепенцы. Одноглазый — старый боец, потерявший глаз в схватке с вороном. Пыльный — вечно взъерошенный тип с параноидальными наклонностями, зато с отличным чутьём на опасность. Красивая — молодая самка с переливающимися перьями, которую другие самки заклевали из зависти.

К концу второго месяца у Серёги была банда. Пятнадцать отборных бойцов, готовых идти за ним хоть к чёрту на рога. Они отрабатывали групповые атаки на пустыре за гаражами. Серёга учил их маневрам, которые подсмотрел у ворон, — окружение, отвлекающий манёвр, удар с тыла.

Захват главной кормушки в парке стал их первой серьёзной операцией.

Сизый боров, контролировавший место, был вдвое больше Серёги. Его свита — десяток матёрых голубей — выглядела внушительно. Но у них не было дисциплины.

Серёга подослал Красивую как приманку. Она села на край кормушки, начала ворковать, прихорашиваться. Самцы из свиты борова потеряли бдительность, засмотрелись. И тут ударила основная группа.

Хромой, несмотря на увечье, оказался великолепным воздушным бойцом. Он камнем падал сверху, бил когтями по глазам, тут же взмывал вверх. Одноглазый дрался как берсерк, не чувствуя боли. Пыльный метался по краям, не давая никому сбежать.

А Серёга шёл напрямую на борова. Тот был сильнее, но Серёга был умнее. Ложный выпад влево, разворот, удар крылом по голове. Боров замотал башкой, и тут Серёга вцепился ему в загривок. Крутанулся волчком, выдирая перья. Боров заорал — если можно так назвать истошное гурканье — и попытался взлететь. Но Серёга держал крепко, добавляя ударов клювом по темени.

Свита борова разбежалась за минуту. Сам боров улетел, оставив в когтях Серёги добрую половину хвостовых перьев. Кормушка была взята.

Новые правила Серёга установил сразу. Треть всей еды — ему, как вожаку. Остальное — по старшинству. Хромой, Одноглазый и Пыльный — его замы — получали лучшие куски. Рядовые бойцы — что останется. Чужакам доступ закрыт, но можно купить право кормиться за долю.

Воробьи приходили с предложениями первыми. Мелочь пузатая, но сообразительная. Готовы были отдавать треть своих находок за защиту от ворон. Серёга согласился. В его человеческой жизни это называлось «крыша».

Вороны попробовали наехать, когда стая Серёги отбила у них найденный возле шашлычной пакет с мясом. Три здоровенных чёрных твари окружили Серёгу возле помойки.
— Карр! Карр! — (Отдай добычу, крыса пернатая!)

Серёга спокойно доклевал кусок курицы и только потом повернулся к ним. Свистнул детской игрушкой пищалкой — условный сигнал. Из-за мусорных баков, с крыш, из-под машин вылетели его бойцы. Пятнадцать голубей против трёх ворон — расклад ясный.
— Ур-уруру, уру!— сказал Серёга. (Вали отсюда, пока перья не повыдергал.)

Вороны переглянулись и отступили. С тех пор чёрная братия облетала территорию Серёги стороной.

Даже коты научились уважать его стаю. После того, как рыжий котяра попытался сцапать Красивую, и получил координированную атаку в морду от пяти голубей одновременно. Серёга лично выклевал ему клок шерсти на загривке. Кот удрал с воплем, и больше на голубей не охотился.

Серёга сидел на своём фонаре — самом высоком в парке — и озирал владения. Маленькая империя, но своя. Он снова был королём. Пусть в перьях, пусть среди помоек, но власть есть власть.

Часть третья: Прозрение

В тот день возле школы номер семь шёл настоящий пир. Какой-то первоклашка рассыпал целый пакет печенья, и голуби слетелись со всей округи. Стая Серёги заняла лучшие позиции, оттеснив чужаков.

Тощий очкастый пацан лет десяти вышел из школы, достал из рюкзака батон. Начал крошить, бросая крошки голубям. Типичный ботан — узкие плечи, большие очки, пугливый взгляд. Лёгкая добыча.

Серёга уже собирался дать команду окружить пацана, отобрать весь хлеб, не оставив другим ни крошки. Так он всегда делал — сильный забирает всё. Но тут к мальчишке подошли трое старшеклассников.
— Эй, очкарик, бабки есть? — самый здоровый, с причёской под ирокез, толкнул пацана в плечо.

Мальчишка попятился, и Серёга вдруг узнал его. Васька. Племянник. Ленкин сын. Худой, глаза огромные за стёклами очков — копия мать в детстве. Серёга видел его последний раз года три назад, когда случайно попал на день рождения сестры. Помнил, как Васька прятался за материнской спиной, когда дядя-бандит пытался с ним заговорить.
— Н-нету... — пискнул Васька, и что-то кольнуло Серёгу под перьями. —Нету — не ответ, — ирокез схватил племянника за шкирку, притянул к себе. — Мобилу давай. И быстро, пока я добрый.

Двое других обступили Ваську с боков, отрезая путь к отступлению. Классическая схема. Серёга сам так учил своих пацанов.
— Пожалуйста, не надо, — Васька заплакал, и слёзы покатились по худым щекам. — Это мамин телефон, она на работе, ей нужно...
— Твои проблемы, — ирокез полез в карман Васькиной куртки.

И тут Серёгу словно молнией ударило. Он увидел себя со стороны. Вот так же он отбирал мобилы у таких же Васек. Так же его шестёрки окружали жертву, не давая сбежать. Так же плакали пацаны, упоминали мам, пап, бабушек — и ему было плевать.

А теперь его родной племянник стоял в кольце отморозков и плакал. И где-то там Ленка, его сестра, ждёт звонка от сына. Беспокоится, наверное. Она всегда беспокоилась — и о нём когда-то, пока он окончательно не скатился.

Серёга взлетел. Не раздумывая, не планируя — просто взлетел и упал камнем на башку ирокезу. Когти вцепились в волосы, клюв долбанул в темечко. Парень заорал, замахал руками:
— Ааа! Снимите его! Снимите эту тварь!

Серёга бил крыльями по лицу, царапал щёки, клевал уши. Его стая, повинуясь инстинкту, атаковала остальных. Пятнадцать разъярённых голубей — это страшная сила. Хромой вцепился одному в нос, Одноглазый долбил другого по глазам, Красивая запуталась в волосах и дёргала их клювом.

Хулиганы с воплями бросились врассыпную. Ирокез бежал, закрывая голову руками, на плече у него восседал Серёга и методично выклёвывал проплешины.

Когда отморозки скрылись за углом, Серёга вернулся к Ваське. Племянник стоял, раскрыв рот, глядя на голубей. Потом робко улыбнулся:
— Вот это да... Спасибо, голуби.

Он достал из рюкзака остатки батона, раскрошил на асфальт. Серёга подошёл, взял кусочек, но есть не стал. Просто держал в клюве, глядя на племянника. Васька присел на корточки:
— Ты их главный, да? Умный какой. Прямо как человек смотришь.

«Я и есть человек, — хотел сказать Серёга. — Я твой дядька, мелкий. Тот самый дядька-отморозок, которого ты боялся. И я всю жизнь был таким же уродом, как эти, что тебя обижали».

Васька погладил его по голове — осторожно, одним пальцем. Серёга не дёрнулся. Первый раз в жизни кто-то гладил его с благодарностью. Не из страха, не из корысти — просто так.

Когда племянник ушёл, Серёга долго сидел на месте. Стая ждала приказов, но он молчал. В голове крутились картинки из прошлого. Сколько таких Васек он обидел? Сколько пацанов сломал, заставив идти в его банду, чтобы не быть жертвами? Сколько судеб искорёжил?

Часть четвёртая: Одиночество

Утром следующего дня Серёга собрал стаю на крыше старого гаража — их штаб-квартире. Голуби расселись полукругом, ожидая планёрки. Обычно в это время Серёга распределял задания — кто контролирует какую помойку, кто собирает дань с воробьёв, кто патрулирует границы территории.

Он посмотрел на каждого. Хромой — первый, кто поверил в него. Парень мог бы многого добиться, будь у него нормальный вожак, а не отморозок, воссоздающий блатную малину среди птиц. Одноглазый — старый воин, заслуживающий спокойной старости, а не бесконечных драк за объедки. Красивая — могла бы завести семью, высиживать птенцов, а вместо этого играла роль блатной подруги в его голубиной братве.
— Уру... Уру-уруру, уру — произнёс Серёга. (Вы свободны. Расходитесь.)

Стая растерянно заворковала. Хромой подскакал ближе, наклонил голову:
— Уру? — (Босс, что случилось?)

Серёга взлетел. Хромой рванул за ним, но Серёга развернулся и ударил его крылом. Не больно, но жёстко — отвали, мол. Хромой завис в воздухе, не понимая.

Одноглазый тоже попытался лететь следом. Получил клювом по темечку. Красивая даже не взлетала — сидела, нахохлившись, смотрела укоризненно.

Серёга сделал круг над крышей и улетел. Без оглядки, без прощания. Просто улетел.

Следующие месяцы стали адом. Не физическим — к голоду и холоду он уже привык. Моральным. Одиночество грызло хуже любой крысы. Он привык быть в стае — человеческой или птичьей. Привык командовать, защищать своих, наказывать чужих. А теперь был никем. Тенью. Призраком в перьях.

Он нашёл место на старой липе напротив дома сестры. Часами сидел на ветке, наблюдая за окнами на третьем этаже. Ленка постарела — седые пряди в волосах, морщины у глаз. Выглядела уставшей. Одна тянула пацана, без мужика. Серёга даже не знал, кто отец Васьки. Не интересовался никогда.

По вечерам Васька выходил во двор с книжкой. Садился на лавочку под липой — прямо под Серёгой — и читал. Иногда доставал хлеб, крошил птицам. Серёга слетал вниз, клевал крошки из рук племянника. Васька улыбался:
— Привет, храбрый голубь. Ты меня помнишь?

«Помню, мелкий. Всё помню».

Хулиганы больше не трогали Ваську. История с голубями, видимо, произвела впечатление. По школе пошли слухи, что очкарик колдун, управляет птицами. Бред, конечно, но работал. Васька расправил плечи, перестал прятать глаза. Даже друг появился — такой же тощий ботан.

Серёга видел, как племянник растёт. Как меняется. Становится увереннее, сильнее. Хорошим человеком становится. Таким, каким сам Серёга никогда не был.

По ночам, устроившись в щели под крышей заброшенного дома, он вспоминал свою человеческую жизнь. Детдом, после смерти родителей, где выживал сильнейший. Споры с отчимом и мачехой, приютившими его сестрёнкой. Первая ходка в четырнадцать — украл крутую кожаную куртку с рынка. Зона, где его приняли пацаны, научили «правильной» жизни. Свобода, своя шайка, рэкет, крыши...

И ради чего? Бабла, которое просаживал в кабаках? Тачки, которую так и не купил? Респекта шестёрок, готовых продать его при первом удобном случае?

Умер он как собака — в подворотне, с ножом в печени. И никто не плакал. Ленка, наверное, вздохнула с облегчением — не будет больше позорить семью братец-уголовник.

Продолжение Крылья искупления, (продолжение)