От письма отвлекло уведомление из Инстаграм. Чёрт. Я вчера, оказывается, дал свой настоящий аккаунт той девушке из бара. Обычно я скармливаю пустой, запасной. Она отправила запрос. И каждый раз эта неловкость, этот мелкий, гадкий укол — нажимать кнопку «Заблокировать». Казалось бы, мелочь. А чувствуешь себя слегка паршиво.

Интересно, как ты там. Твоя страница закрыта уже полгода. Фотографии всё те же, старые. Застывший мир. Иногда мне кажется, я смотрю не на твой аккаунт, а на заброшенный планетарий, где звёзды замерли в той же позиции, в какой мы их оставили. Недавно пыталась добавиться твоя подруга. Надеюсь, ты в курсе. Надеюсь, она хотя бы спросила. А то как-то… не по-дружески. Или ты сама меня «отдала»?

Пересадка в Пекине. Время здесь не идёт — оно выцвело, как рекламный баннер в пустом транзитном зале. Одна и та же рутина: очередь на повторный досмотр, мерцание экранов с вылетами, одинаковые магазины duty-free с одинаковыми духами. Я ловлю себя на том, что смотрю на часы каждые десять минут, хотя в этом нет смысла. Время все равно не двигается.

Я хочу только одного — оказаться в самолёте. Пристегнуться, откинуть кресло, надеть маску на глаза. Чтобы стюардесса выключила свет, и осталась только ровная, тёмная пустота за иллюминатором и гул двигателей. Уснуть. Не отдыхать, а именно вырубиться, как от укола. Здесь, в этой серой лимбо-зоне, я уже почти завидую своему будущему «я» в самолёте. Ему хотя бы разрешат закрыть глаза. А пока я просто жду, механически следуя за потоком таких же уставших, безликих фигур к выходу на посадку.

Самолёт резко качнуло, встряхнув остатки дремоты. В салоне зажглись табло, и тихий, безразличный голос по громкой связи объявил о снижении, пристегнуть ремни и что температура в Москве — около нуля, пасмурно. Около нуля. Слова повисли в воздухе, как холодный пар. Мой мозг, затуманенный усталостью и остатками манильского рома, попытался осмыслить всю ту же информацию, ведь я это слышал когда приземлялся в Пекине, но  почему-то только сейчас осознал, что я возвращаюсь в место, которое в ближайшие пару месяцев с каждым днем будет заковывать себя в ледяной панцирь все сильнее и сильнее.

В Лондоне, откуда я вылетал в Манилу, 5 дней назад было плюс двенадцать. Я тогда, рационально оставил в номере тёплый свитер и джинсы. «Зачем везти лишнее? — подумал я. Логично. Совершенно логично.

А потом были эти два дня в Маниле. Пьянство, которое стёрло всё, включая само понятие времени. Я не был в Москве почти четыре месяца. С конца августа. Я улетел, когда ещё листья были зелёными. А в моей голове с тех пор был только вечный перелёт: Лондон, Дубай, Сингапур, снова Дубай, снова Лондон и вот эта пьяная Манила с её почти тридцатью градусами жары. Я будто вычеркнул саму возможность зимы.

Самолёт пошёл на снижение. За окном, в кромешной черноте, сначала не было ничего. Потом они проступили — не огни, а россыпи холодных, жёлтых бусинок, рассыпанных по чёрному бархату. Москва. Не живой город, а электрическая схема, чертёж. Ровные линии проспектов, тёмные пятна парков. И вдали — резкая, ядовитая гроздь сине-белых кристаллов Москва-Сити.Я смотрел на эту схему и ловил себя на мысли, что не чувствую ничего. Ни родного тепла, ни щемящего узнавания. Потому что это — не дом. Это адрес, координата успеха. Красивая, бездушная матрица, в которую я встроился, как чужой чип. Эта панорама с высоты лишь подчёркивала масштаб отчуждения.Потом узор начал стремительно приближаться, распадаясь на отдельные огни фонарей, машин. И вот она — полоса Шереметьево. Длинная, серая, полоса бетона. Она встретила самолёт неяркими, призрачными огнями по краям. В иллюминаторе поплыли лужи, отражающие красные и белые вспышки. Не радушная встреча, а просто точное совпадение координат. Механическое касание колёс о асфальт. Рывок, рёв реверса, и мы уже катимся по этой серой, знакомой дороге к терминалу.Шереметьево. Я шагнул из салона в рукав, который встретил лёгкой прохладой, как репетицией настоящего холода, что уже стоял за стенами аэропорта

Паспортный контроль. Молчание. Офицер в форме, быстрый взгляд, удар штампа — тупой, глухой. Отметка. Разрешение на вход обратно в мою жизнь. У меня только небольшая кожаная сумка, вписывающаяся в критерии ручной клади. Мой вечный спутник. Никакого багажа. Я давно научился обходиться минимумом вещей. И сегодня поплатился. В принципе это не было особой проблемой, у выхода уже стоял мой водитель. Тёмный, неподвижный силуэт в толпе. Его взгляд скользнул по мне, по моей рубашке-поло и льняным штанам, задержался на секунду. Ни тени удивления. Ни намёка на вопрос. Просто констатация факта в его глазах, что я одет как идиот. Но он привык, наверное, ко всем нелепым ситуациям в моей жизни. Легкий, деловой кивок. Молча взял у меня сумку. Молча развернулся и пошёл к выходу, рассекая толпу. Я — за ним, чувствуя, как ледяной воздух из щелей у дверей уже начинает кусать кожу выше мокасин.Этот ритуал отточен до секунды, до шага. В нём нет места ни для каких «как полёт?». Есть только движение из точки А в точку Б. Сегодня точка Б — это холод. Резкий, сырой воздух ударил в лицо, когда мы вышли к машине. По коже побежали мурашки. Я не подготовился. Я думал, что везу с собой ещё немного того, тёплого воздуха. Но он остался там, в транзитных зонах. Это был не просто выход из аэропорта. Это было резкое, грубое возвращение. Не в город. В начало декабря.

Я смотрел, как вдалеке начинают вырастать из тьмы знакомые огненные кристаллы Москва-Сити. Сперва они кажутся игрушечными, нереальными. Потом становятся больше, холоднее, откровеннее. Это не маяк, не цель. Это просто ориентир. Моя личная геолокационная метка на карте мира. «Вы прибыли в точку назначения». Точка — это ключевое слово. Без объёма, без сердца.Машина бесшумно остановилась у входа в башню. Стеклянные двери, ярко освещенные изнутри, отбрасывали на серый тротуар длинные, холодные блики. Водитель вышел, открыл мне дверь. Сухой, колючий воздух ударил в лицо.— Завтра? — спросил он коротко, передавая кожаную сумку.— В семь, — ответил я. Дыхание превратилось в облачко пара, повисшее в неподвижном воздухе. Он кивнул и вернулся за руль.Я зашел в башню и направился  к лифту. Он будто ждал меня, двери закрылись, и тяжёлая, тонная кабина, казалось, пришла в движение с неестественной, почти пугающей лёгкостью. Она будто уносила меня с собой, в отрыве от всего, что оставалось внизу.

Я подхожу к окну. Где-то там, в этой мозаике огней, живут люди. Ссорятся, смеются, готовят ужин, гладят кошек. У них есть беспорядок, запахи, разбросанные носки, смешные магниты на холодильнике. А у меня есть этот вид. И тишина, которую можно потрогать.Завтра утром придут те, кто поддерживает эту иллюзию обитаемости. Сменят цветы, протрут эти безупречные поверхности, уберут единственный след — отпечаток от бокала на столешнице.

Возвращение сюда — это не возвращение домой. Это просто самая долгая, самая тягучая пауза между полетами. Здесь нет тебя. А значит, нет и дома.

У меня пара важных дел в Москве. Буду занят. Звучит как строчка из корпоративного календаря, которую я сам же и вбиваю. Встречи, подписи, цифры на экране. Всё это займёт время, заполнит дни, заставит мой голос звучать уверенно, а лицо — принимать нужное выражение. Я не отправляю эти письма и извиняюсь сам перед собой за это бесконечное, бестолковое бормотание в пустоту. Хорошо, что этого не знает совет директоров. У них бы точно появились вопросы к моей способности управлять компанией. И они были бы отчасти правы. Как можно управлять чем-то в мире, когда не можешь справиться с собственной жизнью?

Так вот, дела. Если улечу из Москвы до Нового года — напишу тебе из самолёта или из очередного отеля, где вид из окна будет таким же безличным, как и этот. Если же задержусь здесь, в этой стеклянной клетке над застывшим городом… то точно поздравлю тебя с Новым годом. Словно эти слова, написанные в черновик и никогда не отправленные, могут как-то пересечь время, пространство и ту тишину, что стоит между нами.

Ладно пора заканчивать. Обнимаю.

Еще два дня до вылета.

Я брал время с запасом, но решилось все гораздо быстрее.  Завтра я пойду туда, где нет кондиционеров и тихой размеренной жизни под спокойную музыку. Буду слоняться по кварталам Тондо, где жизнь не вращается, а бьётся о камень. Хочу увидеть настоящую Манилу. Почувствовать её пульс, даже если он будет тяжёлым, неритмичным и в текущей ситуации … мокрым. На завтра по прогнозу дождь. Но когда меня останавливали подобные мелочи?

Лапша соскользнула с палочек и упала в соус с тихим «плюхом», разбрызгав по белому рукаву несколько тёмных, ироничных точек — словно поставила подпись под моей неуклюжестью. Я помню как ты смеялась над моей неловкостью с палочками для суши. Кажется, это было в другом веке. Я до сих пор держу их не совсем правильно, но ты больше не поправляешь. Ты точно не одобрила бы мой план на эти два дня. Ты предпочитаешь безупречный покой, вип-комфорт, где мир наблюдают из-за тонированного стекла. Я это понимаю. И в одной из наших параллельных жизней, наверное, мы как раз в таком отеле, и мы счастливы простой, немудрёной тишиной между процедурами спа и прогулками на яхте.

Я привык к тихому гулу опустевшего зала и одиночества, которое стало настолько привычным, что почти ничего не весит. Я пью последний глоток кофе и смотрю, как где-то далеко внизу ползут машины. Каждая — чья-то спешка, чьё-то свидание, чья-то ссора. Все мы такие крошечные со стороны.

Прости за эту внезапную слабость. Она пришла вместе с видом и останется здесь, на этой салфетке, которую официант унесёт вместе с остатками обеда. Я не стану её посылать, разумеется. Некому и незачем.

Просто иногда кажется, что вся наша общая история — это такое же письмо, которое никто никогда не отправил. Оно существует где-то в пространстве, между прошлым и будущим, между вращающимся рестораном и пыльной улицей, которую я выберу завтра. Медленно поворачиваясь, показывая одни и те же виды под разными углами. Пока не стираются чернила. Пока не наступает конец круга.

Ресторан совершил полный оборот. Вид снова тот же. Манила ждёт. Пора идти навстречу её настоящему лицу.

Будь счастлива. Где бы ты ни была.

Сегодня днем возвращаясь в отель из консульства,
видел девушку с твоей фигурой, ростом - она пахла как ты...
На эскалаторе, на Юбилейной линии.
Она читала Одена. Я проехал свою станцию.
Ты когда-нибудь видела, как туман съедает Лондон?
Я сегодня видел. Он ест медленно, сначала с краёв.
Как ты ела то яблоко на даче, помнишь?
Кусочек за кусочком.И я тогда подумал, что хочу быть этим яблоком.
Смешно, да?

А теперь вот я здесь, над всем этим городом, который ты ненавидела.
Просто смотрю, и понимаю, что все мосты, что я построил,
ведут не туда. Как всегда

Спускаться не хочется. Внизу такси, люди с зонтами,
которые спешат к чужому теплу.
Я останусь ещё на один шот. Бармен уже смотрит понимающе.
и доливая тоник, спросил про браслет.
Я сказал — сувенир. Самый дорогой и самый бесполезный.
Он просто есть. Как шрам. Как единственная правда…
которая не требует слов. Просто бьётся о запястье
тише, чем дождь о стекло. И громче, чем всё в этом мире

"Божемой, горы" - я выдохнула, снижаясь над окрестностями Махачкалы на закате, в шесть вечера.

"Божемой, ночь!" - удивилась я пятнадцать минут спустя, сидя с эспрессо на шитой подушке, под картинами напротив парковки.

На соседней подушке сидел котенок и мурчал, не поворачиваясь. Тому, что я его гладила, он не удивлялся, а смотрел без отрыва в жёлтые стекла аэропорта.

Есть, спать и забыться - план был гениален до момента, когда таксист высадил меня на улице Коминтерна. Как бы эту улицу описать: больше всего она похожа на ущелье, в которое там и тут стекают из темноты узкие длинные лестницы. Это полсуток спустя я буду весело уточнять у местных дедушек, поднимусь ли вооон-там на улицу Буйнакского - а сейчас мне незнакомо и темно.

- Мадина, мне здесь страшновато, - признаюсь я по телефону хозяйке, - со мной точно ничего не случится?

- Лампочка что ли не горит? - удивляется Мадина, - спустись по лестнице и ключ возьми в кадке, под шишкой!

В самом низу черной мглы я нашла пальмы, тахту со столиком, свой номер и косую тайскую кошку Мадины, которая залезла ко мне на колени еще до того, как я разобралась с ключом. (с Мадиной мы болтали уже ночью под пальмами: в вышитом платье, красных лаковых балетках и красном платке с вооот-такими кистями она рассказала мне о своем доме и саде там, в горах).

Махачкала купила меня черным кофе. Везде, на каждом углу. Кофе, настоящий джелато, любимая гвоздичка на столе и охапка современного искусства , вписанного в каждый второй интерьер. Я шатаюсь по улицам, рассматривая ковры и глазастых кудрявых детей. Из открытого магазина игровых консолей вываливается сытая кошка. Половина одиннадцатого, вечер. Мимо плывет девушка без просвета укутанная в чёрное - до низа икр вся в черном шифоне. Ниже шифона длинные точёные молочные лодыжки звенят над шпильками босоножек. Это жуткая эротика.

Девушки и дедушки - вот мой электорат. "Я разоружу твои печали. Пойдем-ка на лавочку, поговорим" - крупноносый дед выводит меня на солнечную набережную, велит смотреть на Каспий. Начисто расходясь в мировоззрениях, мы соглашаемся на том, что жить надо ради себя, но замечая других, а также что лучших времен не бывает.

Я фоткаю дореволюционный дом - на его барельефах танцуют женщины, а мужчины пасут овец и еле сдерживаются, чтобы тоже не заплясать. "И напишите там: с этого балкона выступала сестра Ленина!!!" - нервный дедушка кричит, пролетая мимо. Фигня вопрос: вот, написала. (автор не несёт ответственности за достоверность информации: факты предоставлены народным источником Один Дедка Сказал. Возможно, имелась в виду Ленина сестра, но кто такая Лена, я так и не успела узнать.) Д

евушки в вышитых черных футболках и серебряных украшениях желают мне хорошего путешествия и расспрашивают о поездке. "Одна? К нам?" - девушки делают Специально Большие Глаза - "Вы не боитесь всякого, что про наш регион рассказывают?" А потом смеются вместе со мной: "И правильно не боитесь, наши люди не такие".

Наши люди в Дербенте взяли меня в плен: на тротуаре напротив хаммама, сидя на раскладных табуретках, они расспрашивали меня - женщины про работу, мужчины про семью. Мне отдали пахлаву и весь вечерний Дербент. Кофейни, аллеи, пальмы в ягодах, тую, которую в детстве показывала мама, котят, сигающих по деревьям вместо белок, голос муэдзина, каштаны в огромных шипастых плодах. Отдайте мне всё, я забираю с благодарностью.

(ещё больше историй)