Столовые - это не просто место, где можно недорого поесть. Для многих поколений жителей СССР и постсоветского пространства они стали частью повседневной культуры, особым «социальным институтом», со своей эстетикой, вкусами и даже правилами. И если рестораны ассоциируются с праздником, а кафе, с модными тенденциями, то столовые всегда были про стабильность, доступность и узнаваемый вкус.

Меню, проверенное временем

Классическая столовая - это своего рода гастрономическая машина времени. Достаточно взять поднос, чтобы оказаться в эпохе, когда меню было единым для всех:

борщ - густой, с капустой и свёклой, чаще без сметаны, потому что сметана шла отдельно и «по норме»;

щи - кислые или свежие, обязательная альтернатива борщу;

рассольник - с перловкой и солёными огурцами, блюдо, которое многие впервые пробовали именно в столовой;

котлеты с пюре - «королева» мясных блюд, которая могла быть из говядины, свинины или «сюрприза» (смеси непонятного происхождения, но с неизменно узнаваемым вкусом);

сосиски - подавались с горчицей и хлебом;

гуляш - густой соус с кусочками мяса, который превращал даже простую кашу в насыщенное блюдо;

компот из сухофруктов - напиток, без которого столовая потеряла бы часть своей души. Его вкус невозможно спутать ни с чем.

Атмосфера, которую не подделать

Даже если столовая меняла интерьер, в памяти всегда остаётся «канон»:

алюминиевые вилки и ложки, чуть гнутые, но вечные;

гранёные стаканы, через которые чай или кисель казались особенно горячими;

подносы с ячейками для тарелок, звенящие и скользящие по направляющим;

автоматы с газировкой, где за три копейки можно было налить себе стакан сладкой воды, а за одну, обычной газированной.

Эта атмосфера была одновременно простой и демократичной: здесь ели рабочие, студенты, пенсионеры, школьники. В столовой не было статусных различий, все стояли в одной очереди, брали одинаковые блюда и садились за такие же столики.

Цена и доступность

Главная ценность столовой - это дешевизна. Там всегда можно было «поесть по норме»: первое, второе, третье и компот за символические деньги. Но за этой доступностью скрывался и другой феномен, строгость. Блюда отпускались чётко отмеренными порциями, добавки не полагалось, а размер котлеты или количество картофельного пюре определялось стандартами.

Для многих студентов и рабочих столовые становились спасением: именно там можно было недорого утолить голод и при этом получить хоть какой-то баланс белков, жиров и углеводов.

Культ столовых сегодня

Сегодня старые советские столовые почти исчезли, но их дух продолжает жить. Одни превращаются в модные ретро-кафе, где за «борщ, как у бабушки» просят уже совсем другие деньги. Другие, по-прежнему остаются оазисами доступного питания для студентов и офисных работников.

Но главное, столовые стали культурным кодом. Это не просто место, где ели. Это общая память о вкусе детства, о простоте и равенстве, о том, как в огромной стране миллионы людей каждый день садились за столики с пластиковыми или фанерными табуретами и ели одинаковый суп из алюминиевой кастрюли.

А если хочется не только вспоминать, но и воссоздать те самые вкусы у себя дома, заглядывайте на канал ВКУСНО ГОЛОДНЫЙ. Там вы найдёте простые, понятные и очень душевные рецепты, от борща и рассольника до котлет с пюре. Готовьте, пробуйте, делитесь, и пусть атмосфера любимых столовых оживает прямо на вашей кухне!

И он, от изумления, распахнул очи свои: «Каким делом? Каким отсутствием?»
И сказали они: «Известно каким! Не ходишь ты до ветру — вот что! Почуяли мы духом своим: неладно что-то. И никто из нас не видел, дабы ходил ты в нужник — ни по великой нужде, ни по малой! Ни ра-зу!»
И говорили они без улыбки, тоном оскорбленным до смерти.

И оправдывался он: «Нет, братия! Не правильно поняли вы меня…»
Но они стояли на своем: «Правильно поняли!»
И продолжал он: «Не могу же я, как вы: восстать с одра и возгласить во всеуслышание: „ну, братия, я пошел срать!“ или срать!“ Не могу же я так!»

И укоряли его: «Почему же не можешь ты? Мы — можем, а ты — не можешь! Значит, лучше нас ты! Мы — скоты нечистые, а ты — яко лилия полева!»
И он воскликнул: «Да нет же! Как бы объяснить вам… Есть в мире сем вещи…»
Но они были непреклонны: «Нам нечего объяснять… Ясно нам всё».

И не мог он убедить их ни в чем. И пронзали они душу его взорами угрюмыми. И начал он сдаваться.
И рек он: «Ну, могу и я… Мог бы и я…»
И они сказали: «Вот-вот! Значит, можешь, как мы. А мы, как ты, — не можем. Ты же всё можешь, а мы — ничто. Ты — Манфред, ты — Каин, а мы — яко плевки под ногами твоими…»

И совсем запутался он: «Нет, нет! Есть в мире сем вещи… Есть сферы такие… Нельзя просто восстать и пойти. Ибо самоограничение, что ли?.. Есть заповедность стыда со времен Ивана Тургенева… И клятва на горах Воробьевых… И после сего восстать и молвить: „ну, братия…“ — оскорбительно как-то… Ибо если у кого сердце щепетильное…»

И глядели на него они вчетвером взорами уничтожающими. И воздел он плечи свои и затих в безнадежности.

И сказали ему: «Брось ты об Иване Тургеневе. Говори, да не заговаривайся. Сами читали. Лучше скажи: пил ли ты пиво ныне?»
И ответил он: «Пил».
«Сколько же кружек?»
«Две великих и одну малую».
«Ну, так восстань же и иди. Да узрим мы все, что пошел ты. Не унижай нас и не мучь. Восстань и иди».

И восстал он, и пошел. Не дабы облегчить себя, но дабы облегчить их.
И когда возвратился он, рек один из них: «Со взорами позорными такими будешь ты вовек одинок и несчастен».
И был он совершенно прав.

Ведает он многие замыслы Господни, но для чего вложил в него Господь столь много целомудрия — того не ведает он и доныне.
А целомудрие сие — смешнее всего! — толковалось ими навыворот, так что отказывали ему даже в воспитанности простейшей.

Как-то в Павлово-Посаде подвели его к дамам и представили так:
«Се есть Веничка Ерофеев знаменитый. Знаменит он многим. Но более же всего тем, что за всю жизнь свою ни единого раза не испустил ветра…»
«Как?! Ни ра-зу?!» — дивились дамы, взирая на него во все очи.
«Ни ра-зу!!»
И конфузился он пред дамами. И говорил он:
«Ну, как то есть ни разу! Иногда… Все-таки…»
«Как?! — дивились еще пуще дамы. — Ерофеев — и… Странно подумать! „Иногда все-таки!“»
И окончательно терялся он и говорил:
«Ну… а что в том такого… Я же… сие же ноуменально… Нет в том ничего феноменального…»
«Только подумайте! — изумлялись дамы. — Творит он все сие вслух и глаголет, что творит он сие не плохо! Что творит он сие хорошо!»
И разносили они молву сию по всей ветке петушинской.