Творческий, писательский блок может переживаться, как настоящая пытка. Так интересно выходит: я пишу, потому что не могу не писать. Но не пишу, потому что не могу писать. Я сажусь за белый лист и слышу только белый шум, издаваемый белой мошкарой, заполняющей мозг вместо мыслей, и пустота, которая должна была стать вместилищем, превращается в черную дыру, протянувшую ко мне свои черные джеты-щупальца и не дающую родиться ни единому слову.

Я вспоминаю, как в детстве, когда еще ум был гибок и передо мной расстилались безграничные просторы миллионов разноцветных путей, человек с глазами дьявола, человек, которого я видела в первый и последний раз в моей жизни, человек-лед, холодная глыба из костей и презрения, одним движением руки уничтожил, убил, растоптал во мне писателя. Тогда это была не моя вина. Мир под семью лунами, мир под двумя солнцами, мир, полный удивительных существ и фантастических красок, погиб по воле человека-льда только потому, что он выполнял свою работу. А вместе с миром погибла я, как писатель. Думал ли он о том, к чему приведут его действия? Нет, вряд ли. Это была не моя вина. Мои тетради не были бредом сумасшедшей наркоманки, они были дверью в гениальность, дверью, которую с треском захлопнули перед моим носом. Захлопнули взрослые, испугавшиеся “странного”. Не смогли понять - решили уничтожить то, что не умещалось в их серые рамки. А я поверила этой оценке - и замолчала на долгие годы. И теперь каждый раз, притрагиваясь кончиком карандаша к белой пустой странице, я жду, что кто-то снова скажет: это бред. Проверьте вены.

Только правда в том, что тот мир не исчез бесследно. Да, я не помню деталей - но семь лун светят где-то в глубине, и та девочка, что писала под двумя солнцами - все еще здесь, со мной. Она плачет от ужасающего переживания предательства и чувства потери того, что составляло ее плоть, ее разум, ее устремления и мечты, плачет перед дверью в гениальность, боясь коснуться тяжелого навесного замка и цепей на нем. То, зачем она есть, эта испуганная девочка, то, почему она все еще жива, находится за дверью. Ей страшно поверить в то, что замок превратится в пыль уже не от решимости и веры, а от старости. Он проржавел, этот замок. Ей страшно, что там, за дверью, в своем маленьком длинном кабинете сидит за столом со страшной коленчатой лапой настольной лампы тот самый человек с глазами дьявола и держит наготове вопрос: под чем ты это писала?

Я уже взрослая, а тот человек, наверняка, уже старик, если вовсе не гниет сейчас где-то в земле, укрытой золотой нивой. Что он оставит после себя кроме этого уничижающего презрения, кроме плоской ненависти ко всему, что имеет цвет, форму, объем, вкус, запах, звучание, температуру, что по праву занимает огромные пространства, что светит яростными лучами истинного проживания момента, лучами осознанности, лучами правды? Что он принес этому миру, кроме боли и сожаления, кроме стыда и злобы, кроме собственной гниющей плоти? Так почему же я все еще оглядываюсь на его дьявольские глаза, страшась услышать “это. не может. существовать”?

Творческий блок, болезнь, угасание - вот то, что я получила от него. Но он мертв, а я еще здесь. И я еще могу писать. Под двумя солнцами, под семью лунами - я испугана, но жива. И каждое написанное мной слово будет твоим надгробием, человек-лёд.