Чернила и Зеркала. Глава 22
Ангары, где копошились служаки из Тайной службы, я мысленно вычеркнул из маршрута. Лезть туда без бронированной причины было чистейшим самоубийством. Но для поддержания легенды пришлось изобразить активность. Я подошёл к паре охранников, чьи потрёпанные плащи сливались с цветом мокрого асфальта.
— Слышали, может, по докам эльфийский шёлк гуляет? Не по бумагам, а так… мимо кассы? — бросил я, делая вид, что сверяю что-то в блокноте.
Они переглянулись с немым вопросом в глазах. Старший, с лицом, продублённым всеми портовыми ветрами, хрипло выдавил:
— Шёлк? У нас рыба, уголь, сталь. Какие нафиг шёлка?
Я наклонился чуть ближе, понизив голос до доверительного шёпота:
— А в том ангаре, где ваши коллеги из Службы обосновались? Может, они как раз по этой части?
Лицо охранника сразу окаменело.
— Это их территория. Их дело. Посторонним — проход запрещён. Точка.
Я отступил с показным разочарованием. Туда мне действительно не было дороги.
Отойдя в сторону, я попытался слиться с тенью, отбрасываемой грудой пустых, пахнущих гнилью ящиков. Процесс дался нелегко — словно продирался сквозь густой, вязкий сироп, ощутимо давящий на каждую клеточку тела. Стало ясно: густые, бархатные тени ночи были куда более податливыми. А в этот тусклый, пропитанный сыростью день даже простейшее укрытие требовало значительных усилий и буквально выжимало из меня силы.
Пришлось ждать. Время я провёл в портовой забегаловке, где воздух был тяжёл от запаха перегара, прокисшего пива и глухой тоски. Постепенно запотевшие окна медленно темнели, и лишь тогда, когда ночь окончательно вступила в свои права, я вернулся в порт. Шагнув в густую, почти осязаемую тень переулка, я наконец-то мог относительно свободно подобраться к нужному причалу, растворившись в движущемся мраке.
Там стоял он — «Одиссей», внушительное судно, по бумагам принадлежащее Николаосу Хрисофоридису. Тому самому магнату. Я был почти уверен: причина, по которой корабль всё ещё не разгружался и стоял здесь, и была в порту. Даже он не хотел привлекать их внимание.
Палуба была пустынна и молчалива. Сгустившаяся тьма стала моим верным союзником. Я не умел входить в тень мгновенно — на это уходило около пятнадцати секунд сосредоточенной концентрации, когда мир сужался до точки, а сердцебиение гулко отдавалось в висках. Используя чёрные провалы, отбрасываемые надстройками и грузовыми стрелами, я бесшумно, как призрак, взобрался на борт по отпущенному канату.
Все двери были заперты на массивные замки. Всё, кроме одного технического люка, ведущего к паровой трубе. Из неё не валил дым — котёл был потушен. Мой шанс. В очередной, пожирающей свет тени я просочился внутрь и оказался в просторной, остывшей кочегарке. Воздух пах остывшей золой, металлом и машинным маслом. Вокруг царила мёртвая тишина — видимо, постоянная команда была сведена к минимуму, оставалась лишь редкая охрана.
Я вышел из тени, прислонился к холодной металлической стене и постарался ощутить присутствие — не просто услышать, а кожей почувствовать. В носовой части, в одной из кают, пульсировало пятеро — чем заняты, неясно, лишь смутное пятно чужих жизней. Я двинулся дальше, обнаружил ещё несколько спящих эфирных огоньков, вероятно, отдыхавших в своих кубриках.
На пути мне встретилась корабельная кухня. Я вошёл внутрь. В холодильном шкафу, пахнувшем старым льдом, обнаружились несколько крупных кусков твёрдого сыра и вяленого мяса. Я аккуратно завернул добычу в чистое полотенце. Рядом стояла бутылка воды и почти полная бутылка выдержанного виски с соблазнительным янтарным отливом — и то, и другое отправились в бездонные карманы моего плаща.
Продвигаясь дальше по узкому коридору, я внезапно почувствовал движение — не звук, а скорее колебание воздуха. Инстинктивно метнулся в ближайший угол, сливаясь с тенью. Мимо прошли два охранника, не слишком бдительные, судя по их расслабленной походке и обрывкам бессвязного разговора о скачках. Но недооценивать их было бы глупо.
Когда их шаги затихли, я вышел из укрытия и продолжил поиски, пока не наткнулся на массивную, усиленную стальную дверь, ведущую на нижние палубы, в самые недра корабля. Она была заперта. Я прикоснулся к холодной поверхности — под пальцами ощущалась не просто сталь, а уверенность и запрет.
Здесь явно хранилось что-то важное. Я нашел укромный уголок, образованный массивной балкой и стеной, где царила почти абсолютная, слепая тьма, и слился с ней. Теперь оставалось только ждать. Я застыл, превратившись в часть корабельной конструкции, растворившись в тишине между скрипами корпуса.
Час. Два. Три.
Никто так и не подошел к этой двери. Ни единой живой души. Только соль на губах да лёд металла, просачивающийся сквозь ткань плаща.
«Так не годится, нужен другой путь», — пронеслось в голове, и я почувствовал, как от долгого неподвижного стояния заныло тело. Штурмовать эту дверь в лоб было безумием. Надо было искать обход.
Ждать — не самая сильная моя сторона, адреналин всегда требовал действий. Но порой терпение — единственная тактика, что отделяет живого от трупа. Я заставил себя замереть, слившись с холодной сталью переборки, и дождался, когда четвёрка охраны с грохотом поднимется из каюты и двинется на обход. Как только их шаги растворились в лабиринте коридоров, я выскользнул из тени и юркнул в оставшуюся щель.
Каюта встретила меня спёртым воздухом, пропитанным кисловатым запахом пота, дешёвой махорки и ещё чего-то. На столе, заляпанном кругами от стаканов, лежала разбросанная колода карт и кучка медяков. Стало ясно: коротали ночную смену за игрой. Уголок рождавшегося плана, острого как бритва, чётко обозначился в голове. Я резким, привычным движением перемешал колоду, незаметно заменив карты у всех, кроме одной — пускай решают, будто появился шулер. Для надёжности провёл рукой по столешнице, собрав в кулак несколько монеток. Маленькая кража, зато способная добавить масла в тлеющие угли подозрений.
На спинках двух стульев висели потертые кожаные куртки. С ними, на ремнях, болтаются кобуры с массивными пистолетами. Недолго думая, я расстегнул кобуры и извлек оба ствола. Металл был холодным и обжигающе чужим. Я сунул их за пояс, под плащ, где они тяжело прижались к бедру. Теперь у них был повод не для ссоры, а для настоящей, животной паники.
Вернувшись в свою тень, я снова стал частью тишины. Вскоре охрана вернулась. Сначала послышался привычный гул голосов, который почти сразу перерос в возбужденные, сдавленные выкрики. Голоса крепли, обвинения в нечестной игре резали воздух, звеня фальшиво. Затем наступила та самая, ожидаемая мной тишина — густая, звенящая, красноречивее любых криков. Они обнаружили пропажу.
На мгновение я почувствовал себя тем самым трикстером из старых легенд, чьи мелкие пакости способны обрушить целые королевства. Но, к моему разочарованию, их капитан — или тот, кто ими заправлял, — оказался человеком с головой. Суета быстро стихла, сменившись сдержанными, отточенными командами, произнесёнными сквозь зубы. Они вышли из каюты и начали прочёсывать коридоры — уже не как сонные сторожа, а как загнанные в угол бойцы, ищущие незваного гостя.
Один из них, с фонарём, вытянутым перед собой, заглянул и в мой угол. Я вжался в тень, стараясь стать не просто невидимым, а несуществующим, мысленно сжимаясь, превращаясь в плоский силуэт, вытянувшись вдоль шероховатой стали. Пятно света скользнуло по стене в сантиметре от моего лица, ослепляя даже сквозь закрытые веки, и ушло. Они прошли дальше, поднимая на ноги другую смену.
Эффект был достигнут. Бдительность взвинчена до предела. И, как я и надеялся, кто-то из них наконец решил проверить ту самую запертую палубу.
Когда двое остались стоять на страже у двери, ещё двое, со щелкнувшими затворами, вошли внутрь. Это был мой шанс. Использовав их же собственные, пляшущие и удлиняющиеся тени, отбрасываемые телами в резком свете фонарей, я совершил рывок. Было невероятно тяжело — словно плыть против течения в застывающем асфальте. Мозг пылал, требуя стать незаметней, но каждое усилие отзывалось тупой болью в висках, выдавливая пот.
Но я проскользнул. Как только массивная дверь с глухим стуком захлопнулась за их спинами, я оказался внутри. Я мгновенно отплыл в сторону, за груду ящиков, и слился с самой густой, почти бархатной тьмой, какую только смог найти, затаив дыхание.
Они провели быстрый, поверхностный осмотр, луч фонаря скользнул по моему укрытию, но не задержался. Не найдя никого, вышли, щелкнули замком и встали по бокам от неё, словно каменные изваяния. Как я и предполагал, теперь здесь будет постоянный пост.
Значит, здесь действительно было что-то стоящее.
Внутри царила абсолютная, почти благословенная тьма. Мир мой сделался черно-белым, но зато идеально чётким, словно проявленный фотоснимок. Я приступил к осмотру — методичному, почти механическому. Ящик за ящиком. Все они, судя по унылым надписям, хранили лишь детали, инструмент да кое-какое промышленное оборудование. Ничего, что кричало бы «не контрабанда» или «не запрещенный артефакт».
Устав и физически, и морально, я сел на один из ящиков и принялся за припасённую еду. Сыр оказался острым и солёным, мясо — жёстким, но на вкус они были как нектар. Виски я приберёг: он мог пригодиться для чего-то более важного, чем утоление жажды.
Осмотр не давал ровным счетом ничего. Ни один ящик не выглядел подозрительным. И, к моему великому сожалению, ни на одном не было саркастической надписи «Здесь наркотиков нет».
И тогда мой взгляд упал на стену у двери. Там висело аварийное снаряжение, и среди него — пожарный топор за тонким стеклом, поблёскивающий в моём ночном зрении.
«Интересно, как они отреагируют на грубую силу…» — мелькнула у меня мысль, острая и безрассудная.
Без лишних раздумий я ударил локтем по стеклу. Хруст разнесся по трюму, словно пушечный выстрел. Я выхватил тяжёлый топор и отпрыгнул назад, ощущая его надёжную тяжесть в руке.
Снаружи тут же поднялась тревога. Послышались приглушённые крики, лязг оружия, кто-то лихорадочно принялся отпирать дверь.
Я не стал ждать гостей. Рванул вглубь трюма, к самой дальней стене, слился с густой тенью, отброшенной высоким штабелем ящиков, заставляя себя «раствориться» как можно глубже в этом мраке.
Дверь с грохотом распахнулась, внутрь ворвались охранники с поднятым оружием. Их фонари, словно взбесившиеся призраки, заметались по помещению, выхватывая осколки стекла на полу и зияющую пустоту на кронштейне.
А я, невидимый, притаился в дрожащих тенях и ждал, во что выльется этот рождённый мною хаос.
Выложив топор за ящиками, я снова заставил себя «растечься» сквозь слои тьмы. Это давалось всё труднее, словно я продирался сквозь плотную вязкую смолу. Испуганная суета охраны, их сбивчивые крики и метавшиеся тени от фонарей стали моим прикрытием. Я просочился обратно в каюту, где воздух всё ещё был густ от перегара и страха.
Нужно было добить их моральный дух. Одну из полупустых бутылок с дешёвым ромом, пахнущим патокой и забродившим тростником, я положил на бок. Тягучая жидкость с гулким бульканьем поползла по столу, медленно образуя липкую, зловещую лужу, в которой отражался тусклый свет. Одним точным движением я зацепил ногой ножку стула — тот с оглушительным грохотом, похожим на выстрел, рухнул на металлический пол. К тому времени, когда они, ломая дверь, вломились внутрь, я уже был лишь частью тёмного угла, безмолвным наблюдателем.
Охрану начало конкретно трясти.
— Это... это же призрак! — прошипел кто-то молодой, и я увидел, как у него на ладони, сжимающей пистолет, прыгает нервный тик. — Старики на причале болтали... будто на «Одиссее» в прошлом рейсе кочегар удавился в этом самом отсеке...
Я не стал дослушивать. Пока они спорили о природе призраков, я уже был в коридоре, перетекая от одной полосы мрака к другой, выискивая что-нибудь стоящее. Но главная цель была иной — нельзя было позволить им снова запереть меня в трюме с постоянной охраной.
Выбрав момент, когда их внимание притупилось, я изо всех сил грохнул тяжёлой водонепроницаемой дверью в соседнем отсеке. Звук удара, словно взрыв, прокатился по коридору. Я тут же нырнул в ближайшую нишу, слившись с холодной сталью. Испуганная охрана, как табун, рванула на шум. Двое оставшихся у трюма были на грани — лица залиты липким потом, пальцы нервно барабанят по прикладам, а зрачки расширены от напряжения.
Пока их внимание было приковано к ложной цели, я снова, ценой адской концентрации, просочился внутрь трюма. Давление в висках нарастало с каждой такой «переменой», словно череп сжимали тисками. Остановиться было нельзя.
Подобрав топор, я занес его и изо всех сил ударил обухом по металлической стене. Глухой, оглушительный грохот, словно удар по гигантскому колоколу, прокатился по всему отсеку. Эхо, многократно усиленное замкнутым пространством, отозвалось даже в коридоре. Я мгновенно юркнул в тень, затаив дыхание.
Снаружи послышались новые, уже истеричные выкрики. Теперь они были практически уверены: их преследует не вор, а нечто нечистое. Панически захлопнув дверь трюма, они мгновенно сгрудились в плотную дрожащую толпу, нервно переговариваясь приглушёнными, прерывистыми голосами, словно напуганное насмерть стадо животных перед лицом смертельной опасности.
Я вышел из укрытия. Вдохнув поглубже спёртый воздух, пахнущий ржавчиной и страхом, я нанёс ещё несколько устрашающих ударов — по потолку, появляясь из теней ровно под ними. Потом бил по полу, по стенам, создавая впечатление, будто нечто огромное и яростное мечется по всему помещению. Металл гудел и вибрировал, передавая дрожь в кости. Подойдя вплотную к двери, я услышал, как кто-то из них, срываясь на фальцет, читает молитву, путаясь в словах.
Я усмехнулся в темноте, и этот звук затерялся в гуле металла. Со всего размаху я ударил топором по самой двери. Раздался оглушительный, режущий уши лязг, а за ним — испуганные визги и судорожные, бесполезные щелчки затворов.
— Держите строй, черт вас побери! Трясётесь, как листья! — проревел голос командира, но и в его окрике слышалась та же зажатая, животная паника.
Их следующей блестящей идеей стал священник. Они притащили какого-то бедолагу в поношенной рясе, который, судорожно крестясь и зажимая в пальцах распятие, наскоро прочитал на латыни молитвы и побрызгал все углы святой водой, явно торопясь поскорее удалиться из этого «осиного гнезда нечистой силы», как он его назвал.
Когда он, пятясь, направлялся к выходу, я, не показываясь, издал противный, хриплый смешок, исказив свой голос, сделав его скрипучим, надтреснутым, будто скрежет по стеклу. Священник, перекрестившись в последний раз так резко, что чуть не уронил крест, бросился бежать, бросив на ходу:
— Я больше сюда ни ногой! Ни за какие ваши сокровища!
С треском захлопнувшаяся дверь мгновенно ожила под моими ударами обуха топора — резкий, пронзительный скрип, будто сама бездна взывала изнутри, грохоча железом и источая жуткое эхо. Казалось, там, за толстым листом стали, бьётся нечто громадное, звериное, жаждущее свободы. Я издавал звуки, будто это нечто желает насытиться плотью, отчаянно шипя и рыча от бессильной ярости. И, поставив жирную точку в этом спектакле, я изо всех сил ударил по двери в последний раз, оставив на металле новую глубокую вмятину.
«Надеюсь, сегодня никто из них не сомкнёт глаз», — с мрачным удовлетворением подумал я, ощущая, как дрожь усталости и перенапряжения пробегает по рукам.
И только после этого, с телом, дрожавшим словно в лихорадке, я вернулся к ящикам. Теперь что бы я ни делал внутри — хоть начинай ломом ящики разбивать — всё спишут на проделки «страшного призрака». Идеальное прикрытие. Почти.
Наконец, убедившись, что на обычный скрип или шорох они уже не отреагируют, я подошёл к ближайшему ящику. Тишина в трюме была звенящей, нарушаемая лишь отдалёнными всхлипами ветра в вентиляционных шахтах и сдавленными голосами за дверью. Лезвием топора я аккуратно, почти хирургически, поддел крышку. Дерево с хрустом поддалось. Внутри, на пожелтевшей соломенной подстилке, лежали ничем не примечательные металлические запчасти, покрытые густой смазкой. Но какой-то внутренний компас настойчиво твердил — здесь что-то не так. Я провёл рукой по дну. Деревянный настил показался неестественно толстым. Я поддел его обухом. Слабый щелчок — и фальшивое дно отскочило. Под ним, аккуратно упакованные в плотные, герметичные полиэтиленовые пачки, лежали синие, с перламутровым отливом таблетки. «Осколки неба».
В следующем ящике — та же картина. И в следующем. Целая палуба, набитая под завязку отточенной химической смертью, замаскированной под промышленный хлам.
Энергия, подпитанная яростью, снова заструилась по жилам. Я приступил к работе призрака с новым рвением. Несколько оглушительных, будто гневных ударов по стенам, от которых задрожала сталь корпуса, леденящий душу протяжный скрежет обухом по двери — будто точили когти — и прощальный аккорд: серия мощных хаотичных ударов, сопровождаемая низким хриплым рычанием, которое я вытянул из самой глубины лёгких, стараясь звучать как воплощение первобытного ужаса.
Пока эхо моей прощальной симфонии катилось по кораблю, я принялся за главное. Ящик за ящиком скидывал пачки таблеток в растущую, зловещую кучу посреди трюма. Нашел другие ящики — с радужной, переливающейся пылью «Сияния». Всю оставшуюся ночь разбирал этот проклятый склад, таская гадость в одну гигантскую погребальную пирамиду, которая росла на глазах. Руки пахли химикатами и пылью.
Из любопытства я вытащил одну таблетку «Осколков» и поджёг её зажигалкой. Таблетка не горела, а плавилась, пузырясь, испуская едкий, сладковато-медицинский смрад, от которого в носу защекотало, а в висках сразу же застучала тупая, навязчивая боль. Я отшатнулся, стряхивая пепел. Придётся потом отлеживаться, выветривая эту гадость из лёгких.
«Сияние» вело себя похоже, вспыхивая короткими радужными всполохами. Решив, что месть должна быть зрелищной, я обложил гору наркотиков пустыми деревянными ящиками и щепой, создав подобие погребального костра. Последнее, что я сделал, — установил несколько ящиков у самой двери, создав глубокую, непроглядную тень, чтобы спрятаться в ней в нужный момент.
Часы подсказывали: до рассвета осталось минут тридцать. Времени не было.
Я достал бутылку выдержанного виски, сорвал пробку и выплеснул драгоценный алкоголь на вершину кучи, словно совершая возлияние какому-то тёмному божеству расплаты. Чиркнул спичкой. Серная головка вспыхнула, осветив на миг задымлённый трюм. Бросил её в центр.
Огонь схватился не сразу, с неохотой попыхивал, но затем синие и радужные химикаты вспыхнули с яростным шипящим пламенем, заполнив трюм едким разноцветным дымом, режущим глаза и горло.
В тот же миг я нырнул в приготовленную тень у двери, заставил себя раствориться, стать частью дрожащего мрака.
Снаружи, как по нотам, поднялась тревога. Почуяв дым, раздались крики, началась суета. Дверь с грохотом распахнулась, и в проёме появились силуэты охранников, ослеплённых видом пылающей пирамиды и ядовито-переливчатого дыма.
Используя их же собственные, гигантские и мечущиеся тени словно потайную дверь, я проскользнул мимо них в коридор, будто капля чернил в чернильнице. Никто не заметил. Затем — обратно через холодную кочегарку, в ту самую паровую трубу и на свободу, в предрассветную свежесть.
На улице было ещё темно, и я бесконечно радовался этой густой, укрывающей мгле. Рассвет только-только начал размывать черноту неба на востоке бледной полоской свинца. Я слился с тенями пирса, перетекал от одной к другой, пока не оказался в безопасном, грязном переулке, вдали от горящего корабля и нарастающего хаоса сирен.
Остановившись, чтобы перевести дух, я оглянулся. С «Одиссея» валил густой, разноцветный дым, клубившийся на фоне бледнеющего неба. Удовлетворение, холодное и острое, как лезвие ножа, разлилось по всему телу, заглушая усталость. Долг был возвращён. И Николаос Хрисофоридис теперь знал — в его империи завелась крыса, которая не боится огня.
