В глубине танцзала, переделанного из открытой эстрады со сценой-ракушкой, было темно, как в организме. Свет не включался, ничего напоминающего рубильник не находилось. Под ногами хлюпало из подтекающей кровли, пробитой зияющими дырами для подшивки рейкой. И не подшитой...
Первое января в глухом захолустье — что может быть лучше, спрашиваю я ни у кого. Кому здесь нужен "Вечер вальса", зачем?! Я, главное, распорядитель танцев. А танцевать-то, к примеру, кто будет??
Тут в сырой темноте что-то гукнуло и взвыло. И сразу же повторилось ещё раз, добавляя эха стуку моих зубов. Подозрительно гукнуло, требовательно, очень неприятно, как сердце ёкнуло невзначай. Я побрёл против воли под ракушку — звуки раздавались оттуда.
(Наступая на луч от фонарика, не умея и не понимая, как и куда надо светить, неловкий танцор наскочил на вроде лиловую мантию. Складки ткани вели к громадной голове, драконьей, размерами с окно. Свалившийся постамент продолжал катиться понемногу, совпав с уклоном пола, как бы спускающегося со сцены.)
Невредимая рыже-зелёная башка сошла с постамента ровно и теперь глазела на меня, людоедски шевеля усами. На скульптуру она походила мало, даже учитывая все обстоятельства нашей встречи. Я навёл свет пониже, не разбирая, что это: на уровне открытой пасти, на клыках и резцах, будто из натуральной кости выточенных, пролегали красные дорожки. А вместо языка в, как это назвать, "ротовой полости" дракона струился огонь! Глазницы его вдруг налились светом...
Под этим нахальным опасным взглядом и засверкали мои мокрые пятки. Но тут же стухли: я упал, запутавшись в мантии и чувствуя каждым позвонком, как "любовно" греет мне спину страшный смотритель.
Бабусечка, ключница из культсектора, ничего не могла разобрать в моих "ва-ва-там-он". Но выдала колкие шерстяные носки с мягким одеялом и чаю ягодного с блинцами.
Мал-по-малу я вернулся от непривычного речитатива к привычному вальсу и рассказал ей всё.. А это незнамо кто, сказала она спокойно. Купец, какой ту сцену на свои деньги поставил и "немые эстрады" в парке завёл, ведь из монголов вышел.
— Как это понять — "немые"?
— Очень просто. Не выступал никто..
Звали его люди промеж себя — Уйгуч. Горяч, да неуживчив, да бирюк и не нашей веры. Но всю округу в кулаке держал, так ни одной маковки, пока он жив был, даже не побелили, а попы здесь не задерживались.
У него все "статУи" такие были, головы с одёжей и клыкастые, но сохранился этот один, что в мантии. Вроде "тарана" (варана, наверно) купец в комнатах держал. Может, с него лепили. А упал-то — хорошо, "туды его, идола".
Бабуль, говорю, я уже простыл. Какие мне вальсы.. У кого бы отпроситься, перенести вечер наш злополучный.
Да и не бейся над ерундой, она мне ручкой так махнула, всё равно туда никто не придёт из деревенских. А другие в праздник не поедут.. Мы ж не ходим туды, Уйгуч нас не любит. Только днём если, на собрание какое.
Вот ты вой слышал же — это он так воет, не уступает смерти какой век. Вальсы ему тоже вряд понравятся, сам понимаешь...
Есть такой "последний вальсок": танцуешь импровизацию с воображаемой партнёршей. Вот я теперь как исполняю его (а тянет исполнять, особенно на разминках или просто наедине), так будто с той башкой вальсирую.
И не могу попасть ни в счёт, ни в музыку.
