11 апреля 1879 года -- 6 апреля 1880 года. Размышления о дальнейшем пути России после реформ Александра II»
XII письмо. 6-го апреля 1880 г.
...Я не разделяю ни в какой степени мнения повторяемого многими, что петровское преобразование принесло нам столько же зла как добра; я думаю что единственная ошибка великого Преобразователя заключается в церковном вопросе, все же остальное едва ли могло быть совершено иначе как он сделал; но думаю также что всему на свете есть мера и срок.

...Но казенная среда, по самой сущности своей почти двух-вековой задачи, не знала в России ничего кроме себя одной, а потому у нее не оказывается теперь ни орудий, ни уменья для пригодного обращения с общественными силами, начинающими складываться вне ее; она видит в них нечто чуждое своим преданиям, и не умея направлять их, старается не давать ему ходу. В нашей народной жизни очевидно произошло, или правильнее сказать, теперь только выказалось раздвоение, источник всех современных затруднений. Задача текущего времени заключается в восстановлении цельности нашего внутреннего быта. Понятно почему все неприязненное нам в Европе боится восстановления такой цельности сто-миллионного народа пуще всего на свете.
Надо сказать прямо: упрочение нашего будущего зависит от одного главного условия, начинающего отчетливо выясняться в умах большинства, от того условия, чтобы русское правительство в полном своем объеме стало вполне русским, чтобы оно невынужденно, по внутреннему чувству, шло в ту же сторону, куда растет русское мнение.

11 апреля 1879 года -- 6 апреля 1880 года. Размышления о дальнейшем пути России после реформ Александра II»
VII письмо
...Все европейские конституции кроме английской – ложь, ведущая только к растрате общественных сил в бесплодной борьбе; английская же конституция, как произведение особых вековых условий, не поддается пересадке на иную почву. По непреложному закону человеческих обществ верховная власть может быть только единоличной и всегда бывает такою в лице монарха, диктатора или ловкого вожака мнения; ясно, стало быть, что первое благо для народа – наследственная власть, избавленная от ежедневной заботы о своем охранении, а потому свободная и чистосердечная в отношении к народу. Принцип разделения властей в государстве – неосуществимая мечта, так как одна только исполнительная власть, распоряжающаяся войском, полицией, выбором начальствующих лиц и расходованием денег, есть власть действительная; она соглашает свои действия в конституционном государстве с большинством представительного собрания, как в самодержавном делает уступки напору мнения, выражающегося иным способом; но эта разница не изменяет существенным образом ни ее природы, ни даже свойства ее отношения к подданным.
Представительные собрания неспособны к прямому вмешательству в управление, как доказано всемирным опытом. У них нет и не может быть основных, твердо установленных воззрений во внутренней и внешней политике, охраняющих единство исторических целей народа. Кроме того, всякому сборищу людей недостает того именно краеугольного камня, на котором зиждется исторический мир: личной совести и нравственной ответственности, говорящих лицу а не толпе; а где отсутствует личная совесть, там нет уже ни белого, ни черного, нет нравственной основы, без которой никакое современное христианское общество не может избежать беспрерывных судорог и окончательного растления. По этой последней причине, еще более чем по всем прочим, верховная власть, не мыслимая без сознания долга, может быть только одноличной и полномочной в своем круге действия. За представительными собраниями признается важная способность другого рода, способность к надзору за законностью действий орудий власти, к поверке бюджетного плана в отношении итога и источников государственных налогов, к выражению перед властью назревших мнений и потребностей страны. По заключению всех оттенков русской мысли без этих трех условий всякое правительство будет ходить во мраке, в такой же степени как и народное сознание, вследствие чего между ними возникнет постоянное непонимание, не могущее привести ни к чему хорошему.

...Очень естественно, что конституция на французский образец составляет мечту значительной части русского чиновничества, вместе с денежной жидовщиной и тою частию печати, которую можно также назвать чиновничьею. Даже люди, злоупотребляющие властью для личной выгоды, желают того же, отлично понимая, что сочиненная конституция, спутывая еще более непроглядность наших домашних дел, нисколько не помешала бы их оборотам. Понятно как было бы лестно, удобно и выгодно всякому крупному чиновнику засесть в палате представителей, укрепить свое служебное положение политическим и действовать обеими руками – на управляемых в качестве агента власти, на власть – в качестве избранника управляемых.

...Так было бы в случае, если б подражательный русский парламент имел время обнаружить свои последствия; в действительности же, по всей вероятности произошло бы иное. Зная среду, из которой он был бы преимущественно набран, можно не сомневаться, что этот парламент, вызванный к бытия единою властью и никем иным, сериозно вообразил бы себя представителем народа и стал бы действовать соответственно такой уверенности. Власть сознающая свое всемогущество и не привыкшая к снисхождению постепенно, не выдержала бы и прекратила это зрелище (действительное зрелище) гораздо ранее срока, к удовольствию низших и большей половины высших сословий. Произвольно присочиненная к нашей истории попытка закрыла бы на долго путь к развитию, действительно осуществимому и плодотворному.

Мемуары о Польском восстании 1863—64 годов.
1864 год.
...Понятно, отчего, уничтожив несколько десятков тысяч мятежников, мы не завоевали никакой почвы в польском народе.
Гибли шайки, гибли предводители, ловились целые организации, прекращалось всякое сношение страны с революционными центрами – тогда каждый поляк в отдельности действовал по своему усмотрению и вредил русским удачно, потому что носил революционное правительство в своей груди.
Когда-нибудь, мы подавим систематическое сопротивление, но все-таки останемся чужими в стране, принадлежащей нам. Русская власть не пустит корней в Польше и никогда не сольется с народом. Свои чувства, ум, добросовестность, энергию, – всего этого у поляков достаточно, – они никогда не отдадут в пользу русского правительства. Если они служат последнему, то приносят ему в дар подлость, двоедушие, тупость и скрытые зубы змеи.
Поляк может быть честен до тех только пор, пока он не столкнется с русскою властью; тогда он возбуждает к себе омерзение. Благодаря раболепию холопа и усердию слуги, он проложит себе дорогу скорее русского, но когда-нибудь непременно укусит сзади Россию и ее правительство.
И нет конца этому положению дел и не будет ему конца. Никакие меры, никакие средства, никакие лица и системы русского правительства не в состоянии управлять поляками.
Чтобы не создать новый европейский вопрос – литовский, и чтобы не воспитать и в других частях России сепаратистские стремления, необходимо отделить Польшу – безусловно и полно. Я произнес это слово, сознавая, что оно не так велико, потому что, de facto, Польша освободилась уже из-под власти России в то время, как мы разгоняли шайки мятежников. Это отделение не только необходимо, но оно неотразимо. Других средств для удержания за Россией ее западных провинций нет *.
* Строки эти писались автором тридцать четыре года тому назад и истекшее время показало, что А. К. Гейнс, к счастию для поляков, ошибся в своих предположениях. Ред

...Строго говоря, полякам не особенно важно, какая система управления будет господствовать, ad interium, в период с 1864 года до нового восстания. Для них выгоднее даже сидеть по углам, чтобы поправить свое нравственное и материальное положение, а между тем выигрывать общественное мнение Европы угнетенным своим видом.

...На Литву подобная система управления должна производить самое невыгодное впечатление. Это уже испытано. «За что полякам дают права, а нам нет? Разве нужно постоянно бунтоваться, чтобы иметь право на свободные институции? Разве поляки более образованы или обладают большим государственным смыслом, чем мы?» – спросит каждый, живущий по правую сторону Буга. Кто разъяснит толпе эти вопросы? Конечно, никто, кроме поляков и революционеров.
Вообще, западные провинции России будут отчуждаться от нее более и более в такой же степени, в какой институции Польши будут впереди институций России. Это так очевидно, что не требует комментарий.
Тогда на нашей западной окраине начнут копиться революционные материи, чтобы вспыхнуть единовременно с польскою революцией.
Есть одна возможность заставить Польшу и скинуть мученический плащ, и притвориться другом России. Для этого ей нужно возвратить конституцию 1815 года. Если при этом будут даны и войска, тогда можно сказать точно, что случится в будущем.
Сначала дела пошли бы самым лучшим образом. Примирение поляков с правительством произошло бы совершенно очевидно. Конституция привилась бы прочно; народ был бы вполне доволен. Потом верноподданные поляки провели бы в своей палате закон, который дал бы возможность устроить в Польше военную систему, подобную ландверной. Через пять, шесть лет в королевстве образовалась бы армия в сто тысяч человек, а такое королевство имеет некоторое право на капризы. Впрочем, отношения Польши к России поддерживались бы самые интимные до времени, подобного 1854 году. Тогда Польша приняла бы немедленно сторону западной Европы, несмотря на XVIII главу конституционной хартии, и стала бы добывать себе Литву с оружием в руках.

Оправдание добра. Нравственная философия (1894-1897)
Часть третья. Добро чрез историю человечества
Глава двенадцатая. Отвлеченный субъективизм в нравственности
...Ясно, что, подчиняясь такой общественной среде, которая сама действительно подчиняется началу безусловного добра и на деле сообразуется с ним, личность ничего не может потерять, ибо такой характер общественной среды по понятию своему не совместим ни с каким произвольным стеснением личных прав, не говоря уже о грубых насилиях и мучительствах. Степень подчинения лица обществу должна соответствовать степени подчинения самого общества нравственному добру, без чего общественная среда никаких прав на единичного человека не имеет: ее права вытекают только из того нравственного удовлетворения или восполнения, которое она дает каждому лицу.

Глава тринадцатая. Нравственная норма общественности
...Международные войны еще не упразднены, но общее отношение к ним, особенно за последнее время, поразительно изменилось. Страх войны стал преобладающим мотивом международной политики, и ни одно правительство не решится признаться в завоевательных замыслах. — Рабство в собственном смысле упразднено безусловно и окончательно, также упразднены и другие грубые формы личной зависимости, продержавшиеся до прошлого, а в иных местах и до половины нынешнего столетия; осталось только косвенное рабство экономическое, но и оно есть вопрос, поставленный на очередь. Наконец, отношение к преступникам с XVIII века явно изменяется в смысле нравственного христианского принципа.

Мемуары о Польском восстании 1863—64 годов.
1861 год.
...Теперь я припоминаю обстоятельство, на которое прежде не обратил внимания. В декабре 1860 г., будучи в Париже, я обедал раз на Boulevard des Italiens, hôtel des Capucines. Я там познакомился с одним валахом, который однажды рассказывал мне, что несколько времени тому назад, польская депутация, с князем Адамом Чарторижским во главе, была принята в Тюльери. Наполеон будто бы сказал, что время действовать приближается, однако советовал еще обождать. Тогда я не дал веры этому рассказу, теперь я думаю о нем иначе. И можно сказать положительно, варшавское движение не чуждо французско-английской политики. Вопрос был поднят Наполеоном, но мы с поляками так работали над его разрешением, что он созрел скорее, чем можно было ожидать.

...Нужно заметить, что польское дворянство всегда было в руках евреев, спутано долгами, разрознено. Кажется, у графа Андрея Замойского первого сверкнула мысль соединить его в одно тело, т. е. образовать Земледельческое общество. Прямая цель его должна была состоять в обеспечении помещиков от еврейской монополии, произвольных цен, открываемых на хлеб несколькими домами и оптовой экспортации хлеба в Данциг.

...Но та же история говорит нам, что неуместные вмешательства или недеятельность полиции всегда ускоряют революционную развязку. Редкая полиция знает середину между нелепым усердием и угодливостью, и еще реже можно видеть, чтобы она выдержала свой характер до конца. Оттого полиция почти всегда нехотя помогает движению и с особенною любовью демонстрации превращает в серьезное движение. Это делается от неловкости. Когда же сюда присоединится эгоистическое желание преувеличить дело – тогда все меры правительства, основанные на донесениях полиции, ведут прямой дорогой к революции. Со всем народом поступают тогда, как с врагом полиции. Общий закон не изменился для варшавской полиции.

...Во всех провинциях, в день похорон убитых, были также устроены панихиды с поставленными посреди церквей катафалками, при чем евреи были допущены в костелы и выслушивали христианское служение в шапках.
Через несколько дней после католической панихиды, почти единовременно во всей Польше, поляки собрались в еврейские божницы. Ксендзы были тут также, сидя все служение в своих шляпах. Тогда поляки провозгласили органическое соединение двух народов и называли с тех пор евреев не иначе как старозаконными поляками.

Часть вторая. Добро от Бога
Глава восьмая. Безусловное начало нравственности
...Исторический процесс есть долгий и трудный переход от зверочеловечества к богочеловечеству, и кто же станет серьезно утверждать, что последний шаг уже сделан, что образ и подобие зверя внутренно упразднены в человечестве и заменены образом и подобием Божиим, что никакой исторической задачи, требующей организованного действия общественных групп, больше нет и что нам остается только признать этот факт, засвидетельствовать эту истину и затем успокоиться? И однако, несмотря на нелепость такого взгляда, просто и прямо выраженного, к нему главным образом сводится та довольно распространенная ныне проповедь общественного разложения и индивидуального квиэтизма, которая выдает себя за исповедание безусловного нравственного начала *.
Но безусловное начало нравственности не может быть обманом. А разве это не обман, когда отдельный человек свое собственное бессилие осуществить на деле идеал всемирного совершенства выставляет как ненужность такого осуществления? Это явный обман. А вот правда, которую говорят нам совесть и разум — на почве действительного религиозного чувства:
Я один не могу на деле осуществить то, что должно, я один не могу ничего делать. Но, слава Богу, я один и не существую вовсе, мое бессильное одиночество есть только субъективное состояние, от меня самого зависящее. Я могу в своих мыслях и воле отделять себя ото всего, но это только самообман. Вне этих ложных мыслей и этой дурной воли ничего в отдельности не существует, все связано неразрывно внутренним и внешним образом.
Я не один. Есть со мною Бог Вседержитель и есть мир, т. е. все, что содержится Богом. И если они существуют, то между ними есть и положительное взаимодействие. Ибо из самого понятия божества явствует, что то, к чему Бог находился бы только в отрицательном отношении или чего Он безусловно не хотел бы, вовсе не могло бы и существовать. Но мир существует, следовательно, есть в нем и положительное действие Божие. Но мир не может быть целью этого действия, ибо мир несовершенен. Если же он не может быть целью, то он должен быть средством. Он есть система условий для осуществления царства целей. То, что в нем способно к восприятию совершенства, войдет с полнотою прав в это царство, прочее же служит материалом и орудием при его созидании. Все существующее существует только в силу одобрения от Бога; но Бог одобряет двояким образом: иное есть добро как орудие, а другое — как цель и успокоение (шаббат). Каждая степень мирозиждительного делания имеет одобрение свыше, но слово Божие различает одобрение простое и усиленное; о всех творениях шести мировых дней говорит оно, что они — добро (тоб, καλά), но только о последнем из них — человеке — добро зело (тоб меод, καλά λίαν) **, как и в другой св. книге говорится о Премудрости Божией ***, что она занималась всеми творениями, но что радость ее — в сынах человеческих. В их сознании и свободе есть внутренняя возможность для каждого из них от себя, самостоятельно относиться к Богу и, следовательно, быть Его прямою целью или полноправным гражданином в царстве целей. Осуществление этой возможности для всех есть всемирная история. Участвующий в ней человек собственным опытом, чрез свое взаимодействие с другими, достигает действительного совершенства, и это им самим достигнутое совершенство, т. е. полное, сознательное и свободное соединение с Божеством, есть именно то, чего Бог хочет окончательно,— безусловное добро. Внутренняя свобода, т. е. добровольное и сознательное предпочтение добра злу во всем, есть главное, принципиальное условие этого совершенства, или полного добра (тоб меод).
Человек дорог Богу не как страдательное орудие Его воли — таких орудий довольно и в мире физическом,— а как добровольный союзник и соучастник Его всемирного дела. Это соучастие человеческое непременно входит в самую цель Божьего действия в мире, ибо если бы эта цель мыслима была без деятельности человека, то она была бы уже от века достигнута, так как в самом Боге не может быть никакого процесса совершенствования, а одна вечная и неизменная полнота всех благ. И как для существа абсолютного немыслимо преуспевать в добре и совершенстве, так для человека, наоборот, немыслимо получить совершенство одним разом, без процесса совершенствования. Ведь это не есть вещь, которую один может подарить другому, а внутреннее состояние, достигаемое только чрез собственный опыт. Без сомнения, всякое положительное содержание жизни, а тем более ее совершенство человек получает от Бога; но чтобы быть способным получить его, чтобы стать восприимчивою формой божественного содержания (а в этом только и состоит человеческое совершенство), необходимо, чтобы человек действительным опытом отделался и очистился от всего несовместного с этим совершенным состоянием, что и достигается для совокупности всех людей в историческом процессе, чрез который таким образом осуществляется воля Божия в мире.
Эта воля открывается и отдельному человеку, но, конечно, не в обмане его, а в его истине, истина же человека состоит в том, чтобы не отделять себя ото всего, а чтобы быть вместе со всем.
* Вл. Соловьев имеет в виду религиозные воззрения Л. Толстого и его последователей; см.: Соловьев В. С. Идолы и идеалы // Собр. соч. Т. V.
** хорошо (древнеевр., греч.) (Быт. 1, 10, 12, 18, 21, 25); хорошо весьма (древнеевр., греч.) (Быт. 1, 31).
*** Притч. 3, 19-20.
...
Итак, мы можем дать безусловному началу нравственности следующее полное выражение:
В совершенном внутреннем согласии с высшею волею, признавая за всеми другими безусловное значение, или ценность, поскольку и в них есть образ и подобие Божие,
принимай возможно полное участие в деле своего и общего совершенствования ради окончательного откровения Царства Божия в мире.

...Как грудной младенец но существу дела не может быть другом и помощником своего отца, так и человек, духовно несовершеннолетний, имеет внутреннее существенное препятствие к тому, чтобы быть с Богом в отношении непосредственной свободной солидарности. И в том и в другом случае одинаково необходимо сначала властное руководство и воспитание. В этом — полное оправдание внешних религиозных учреждений — жертв, иерархии и т. д. Независимо от их глубокого мистического смысла, делающего из них пребывающую связь между небом и землею, они, несомненно, имеют первостепенное педагогическое значение для человечества. Не было и не могло быть такого времени, когда все люди были бы духовно-равными между собою. Пользуясь этим неизбежным неравенством, Провидение изначала ставило избранных, лучших духовными воспитателями толпы. Разумеется, неравенство здесь было только относительное — наставники дикарей были полудикарями, а потому характер самих религиозных учреждений изменяется, совершенствуясь сообразно общему ходу истории. Но пока не завершился исторический процесс, конечно, не будет такого человека, который мог бы по совести считать совершенно ненужным для других, да и для самого себя всякое посредство религиозных учреждений, связывающих его с тем действием Божиим, которое уже осуществлено в истории. Да если б и мог найтись такой человек, то он во всяком случае не стал бы относиться отрицательно к религиозной «внешности». Для него она и не была бы только внешностью, так как он понимал бы полноту заложенного в ней внутреннего смысла и ее реальную связь с будущим осуществлением этого смысла. Тот, кто вышел из школьного возраста и достиг вершин образованности, конечно, не имеет причин идти в школу, но еще меньше имеет он причин отрицать ее и внушать школьникам, что все их учителя — тунеядцы и обманщики, а они сами — совершенные люди, что учебные заведения суть корень всякого зла и потому должны быть стерты с лица земли.
Истинному «другу Божьему» понятны и дороги все проявления божественного и в физическом мире, и еще более в истории человеческой, и если он находится на одной из верхних ступеней богочеловеческой лестницы, то он, конечно, не станет рубить те нижние ступени, на которых стоят его братья и которые еще поддерживают и его самого.

...И как в области религиозной безусловное нравственное начало внушает нам положительное отношение к учреждениям и преданиям церковным в смысле воспитательных средств, ведущих человечество к цели высшего совершенства, так и в области чисто человеческих отношений, направляемых жалостью и альтруизмом, то же безусловное нравственное начало предписывает нам деятельное служение тем собирательным организациям (как государство), через которые то же Провидение охраняет человечество от материального распадения, объединяет его и делает возможным его реальное совершенствование. Мы знаем, что, только опираясь на то, что дали и дают человечеству исторические формы религии, мы можем достигнуть действительно того свободного и совершенного соединения с Божеством, возможность и залог которого даны в нашем внутреннем религиозном чувстве, и точно так же мы знаем, что без той сосредоточенной и организованной общественной силы, которая представляется государством, мы не можем действительно оказать всем нашим ближним той помощи, к которой настойчиво побуждают нас и простое нравственное чувство жалости к их бедствиям, и высшее религиозное начало уважения к их безусловному достоинству, требующему осуществления.