Маркс пришел к тому, что именно в передовых капиталистических странах революция созреет первой. Там, где буржуазия уже расчистила пространство, где пролетариат стал массовым классом, где сама логика капитализма разоблачена до предела.
Капитализм, по Марксу, должен был породить своего могильщика — сознательный, организованный пролетариат, который, опираясь на развитые производительные силы, отменит частную собственность и наемный труд.
Парадокс истории
Но реальная история развернулась иначе. Революции XX века происходили не в ядре капиталистической системы, а на ее периферии: там, где и пролетаризация, и урбанизация, и индустриализация были отнюдь не завершены.
Вместо «зрелых» пролетарских революций мы получили революции «догоняющего развития» — попытку одним рывком перепрыгнуть через несколько стадий эволюции капитализма, опираясь на отсталое крестьянское большинство. В странах, где капиталистические отношения сформировались, где пролетариат составлял значимую долю населения и играл существенную роль в экономике, мы не найдем победы социалистической революции.
У этого парадокса есть очень простое объяснение. Социалистическая революция в ее историческом виде решала задачу индустриальной модернизации и создавала общество всеобщего наемного труда, общество тотальной пролетаризации. Она была прогрессивна прежде всего там, где капитализм по каким-то причинам не способен сам довести этот процесс до конца — где буржуазия слаба, зависима, связана с архаичными формами эксплуатации, подчинена мир-системной логике вывоза капитала и не может (или не успевает) индустриализировать страну.
Крестьянский океан
И вот тут на сцену выходит крестьянство. Его революционное значение в XX веке часто оказывалось даже выше, чем у пролетариата, потому что именно оно являлось наиболее массовым и при этом системно угнетаемым слоем.
Пролетариат в периферийных странах был слишком малочисленным, слишком связанным с городами-анклавами, слишком включенным в мировые цепочки капитала — а вот крестьянство представляло собой тот самый океан недовольства, в котором и развернулось большинство революционных процессов.
Крестьянское угнетение носило архаичный характер: оброк, задолженность, кабальные аренды, отсутствие прав, фискальное давление. При этом крестьянин уже был втянут в товарное производство — он продавал хлеб, шел на сезонные подработки, встраивался в рынок, — но все меньше мог прокормить себя со своего надела. Он фактически уже жил в логике капитализма, товарного производства, но воспринимал свою ситуацию не как классовый вопрос, а как «земельный вопрос»: мало земли, земля не наша, надо переделить.
Феномен эсеров
На этом фоне особенным выглядит феномен партии эсеров. Они обещали как раз то, что слышал и хотел крестьянин: решение земельного вопроса в рамках привычного уклада — общинного, мелкотоварного производства. Черный передел, социализация земли, самоуправление общин.
Это были, скорее, идеи регресса к прошлому, но в «благородной» обертке социализма.
С точки зрения марксистской логики такая программа должна была уйти на свалку истории вместе с миром, который ее породил. Но в реальности именно она лучше всего артикулировала интересы крестьянского большинства.
Программа крестьянства сводилась к двум простым вещам: передел земли и местное самоуправление. Земля — тем, кто ее обрабатывает, и возможность самим решать местные дела.
Однако фактическим «решением» земельного вопроса исторически стала не идиллическая крестьянская община, а индустриализация и урбанизация, проведенные в неклассически-капиталистической форме — через коллективизацию, план, массовый исход в города и заводы. Земельный вопрос «разрешили» тем, что значительную часть населения фактически оторвали из земли.
От крестьянина к наемному работнику
Пролетаризация означала переход в более развитые экономические отношения: вместо относительно автономного, но нищего крестьянина — работник, полностью зависящий от продажи рабочей силы, но с регулируемым рынком доходом в форме зарплаты, покрывающий его жизненные средства.
Он терял контроль над средствами производства и над своей жизнью, но получал включенность в более производительную систему. Чтобы сгладить риски, дисбалансы и неопределенность, потребовались компенсационные механизмы социального государства — медицина, образование, пенсии, пособия, представительные политические институты.
Наши дни: Квартирный вопрос
Перенесемся в наши дни.
Пролетаризация стала почти тотальной. Большинство людей в мире существуют как наемные работники, встроенные в гигантские цепочки общественного производства. Но теперь противоречия нарастают уже внутри капиталистической системы! Наемный труд в своем нынешнем виде почти нигде не дает большинству людей возможности устойчиво воспроизводить себя: завести семью, вырастить детей, купить жилье — и не жить на грани.
Самым ярким проявлением этой невозможности стал «квартирный вопрос», который вновь вылез в виде структурного кризиса, а не частной проблемы. Недаром именно на повестке доступного жилья возносится почти из ниоткуда в мэры Нью-Йорка мало известный «легальный социалист» Мамдани, именно вокруг вопроса недвижимости гремят скандалы имени Долиной по России, и даже в Китае самые пристальные взоры направлены на проблемы застройщиков.
А ведь жилье сегодня — все еще не только товар конечного потребления. Жилье — это прежде всего доступ и к инфраструктуре для воспроизводства, вроде школ для получения образования детьми, и главное — к привилегированным рабочим местам, поэтому стоимость жилье в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, Москве и Санкт-Петербурге, Пекине и Шанхае достигает невообразимых величин.
Дифференциальная рента здесь критична настолько же, насколько она была важна для крестьянских наделов. И ровно настолько же прикрепление к земле и необходимость выплачивать долги за нее сегодня обернулись ипотечным рабством для пролетариата, удерживая его на коротком поводке корпоративного работодателя.
Когнитариат и неравенство
Кто сегодня все еще может позволить себе жилье, накопления, относительную свободу? Хотелось бы сказать — «дефицитные работники», но это не так. Дефицитная швея, учитель, врач, слесарь, даже инженер все равно зарабатывают сравнительно мало. Их труд остро востребован, но рынок не поднимает им зарплаты: такой работник привязан к ограниченному числу потребителей его продукта труда, и не так много людей могут скинуться из своей зарплаты на компенсацию за его труд.
На вершине доходной пирамиды оказываются те, у кого высока когнитарная нагрузка в деятельности. Те, чей основной продукт нематериален и может быть потреблен сразу огромным числом людей. Один и тот же код, курс, дизайн, ролик, финансовый продукт — это сразу тысячи, миллионы потребителей. А те, кто обслуживает ограниченное число тел, машин, квартир, — страдают: их клиенты физически не могут заплатить им больше того, что сами зарабатывают в этой же системе.
Так возникает класс производителей «идеального» — IT-специалисты, дизайнеры, успешные блогеры и ютьюберы, авторы онлайн-курсов, люди из медиа и финтеха. К ним цепочкой присасываются инфлюенсеры, инфоцыгане, разводилы, мошенники — те, кто паразитирует на той же логике масштабируемого внимания.
Человеку, работающему в «материальной» сфере, советуют обзавестись «личным брендом»: вести соцсети, записывать сторис, накапливать символический и социальный капитал, то есть всеми силами добавить к своему труду когнитарное измерение, чтобы выйти на достойный заработок.
Новая «индустриализация»
Иначе говоря, на смену чистой пролетаризации приходит когнитаризация.
Как когда-то в сельском хозяйстве реальным ответом на земельный вопрос был не укрепленный сход и не прописанный в уставе «общий надел», а трактор в поле и завод по его производству, так и сегодня для пролетариата ответом на «квартирный вопрос» и вообще на вопрос воспроизводства становится не очередной жилищный или производственный кооператив, а нейросеть и робот в сфере материализации исходников.
Все больше людей создают нематериальные формы — идеи, чертежи, модели, код, — и нам нужен слой автоматизированного труда, который превращает эти исходники в вещи.
У творческого труда, когнитарного труда есть принципиальное отличие: его нематериальный продут потребляется неисключительным образом. Один и тот же курс, статья, чертеж, софт могут быть использованы сколь угодно большим числом людей одновременно, без того, чтобы кто-то остался обделен. В отличие от материального продукта, где один проданный хлеб уже нельзя продать другому, и где нужны права собственности для гарантии оптимальной аллокации ограниченного ресурса, с когнитарным продуктом рост числа потребителей не требует пропорционального роста затрат труда. Это и создает пространство для действительно иного, нетоварного способа производства.
В пределе, в обществе всеобщего когнитарного производства, каждый участник неизмеримо богаче, чем специалист в обществе разделения труда. Ведь там, где деятельность человека создает идеальный исходник, а материализация автоматизирована, каждый потребляет не эквивалент продукта собственного труда, а продукт труда всех остальных людей вообще.
Но крестьянину, чтобы перейти к более обеспеченному существованию поставщика квалифицированной рабочей силы в системе товарного производства, потребовалось «довериться рынку» и перестать пытаться обеспечивать себя самого своим хозяйством. Аналогично наемному работнику предстоит отбросить идею эквиалентного обмена и распределения по труду, чтобы войти в изобильное царство когнитарного производства.
Эсеры XXI века
Ортодоксальные марксисты, политическая повестка которых сегодня выстраивается вокруг повышения зарплат, укрепления профсоюзов, социального жилья, доступной медицины, создания кооперативов в рамках рынка, по сути, занимают нишу тех самых эсеров XXI века.
Они борются за улучшение положения наемного работника, но полностью принимают саму форму наемного труда и разделения труда как данность. Их проект — это проект «хорошего капитализма плюс», гуманизированного и слегка перераспределяющего, но не отменяющего основы. Это тоже попытка возврата к прошлому укладу в более «благородной» обертке более социального — социалистического — государства.
Их роль при этом нельзя недооценивать. Как и у старых эсеров, их повестка отвечает на реальные, болезненные запросы людей, которые объективно страдают от текущего устройства. Борясь за реальные нужды, они в то же время повышают политическую субъектность масс, накапливают организационный опыт, создают альтернативные социальные связи.
Но важно понимать пределы этой повестки: она не выходит за горизонт наемной занятости, как социалистическая революция не выходила за горизонт общества всеобщего наемного труда. Итоговая задача же стоит в том, чтобы вырвать людей из сферы наемной занятости вообще — возможно, даже, через новую «коллективизацию», через создание передовых пространств коллективного безнаемного самообеспечения сообществ свободного производства.
Трансформация, которая реально меняет игру, заключается не в возвращении «хороших», стабильных условий для занятых по найму, а в автоматизации всей сферы материализации — производства вещей, услуг, инфраструктуры — и втягивании «выпадающих» из старого уклада людей в новый уклад свободного производства, в когнитарную деятельность.
Не «работа ради зарплаты», а свободное производство исходников, знаний, проектов, культуры, которые потом материализуются автоматизированной системой. Не «каждому по рабочему месту», а каждому — доступ к средствам когнитарного производства и коллективным мощностям материализации.
Это означает, что реакционная в своей основе революционность угнетенного пролетариата — стремление просто сделать свою зависимую позицию терпимой — должна сочетаться с прогрессивной революционностью нарождающегося когнитариата, который объективно, в силу формы отношений внутри уклада своего материально воспроизводства, заинтересован в отмене наемного труда и всей старой структуры производственных отношений.
Без первых не будет энергии бунта, без вторых не будет образа нового уклада. СР-ы XXI века нужны, чтобы подсвечивать боль системы, но проект будущего будет писать уже не «партия земли», а партия свободного знания и автоматизированного производства.
