Его терзали «чёрные псы»

Как известно, начало публичному разрыву союзнических, дружественных отношений Запада с Востоком (то есть с СССР и государствами социалистической ориентации) и сигналом к началу холодной войны положила знаменитая речь Черчилля, произнесённая 5 марта 1946 года в Вестминстерском колледже в Фултоне, штат Миссури, США.

Решения Черчилля, его экстравагантные поступки, ту лёгкость, с которой он так резко сменил необыкновенную для него милость на безграничный гнев в отношении Кремля, невозможно понять, оставив без внимания особенности психики этого английского политического тяжеловеса.

У сэра Уинстона, сходятся во мнениях многие специалисты, на протяжении длительного времени, и особенно на закате политической карьеры, присутствовали все признаки маниакально-депрессивного расстройства, когда периоды бурной и вполне эффективной деятельности перемежаются погружениями в глубокую депрессию. При этом британский аристократ вполне отдавал себе отчёт в причинах этой не столь уж редкой изменчивости и приступы своей депрессии называл «временами чёрных псов».

Эти самые «чёрные псы» и терзали личность сэра Уинстона после бесславной отставки с поста британского премьера 27 июля 1945 года. Но в течение осени – зимы 1945/46 годов Черчилль поборол депрессию – почти отогнал своих «чёрных псов». И чем бы он ни занимался на заслуженном отдыхе – принимал задним числом почести за победу над нацизмом, путешествовал, кропал помаленьку мемуары, упражнялся в художестве, малюя акварельки – все мысли его были заняты только одним – непременным возвращением в большую политику, а главное… борьбой с ненавистной Россией.

«Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ»

Кстати, когда речь заходит о русофобии больших (и малых) европейских, американских и иже с ними политиков, обычно те делают не очень изящный реверанс: дескать, нет, они, безусловно, очень любят и уважают великий русский народ, ценят превосходную русскую культуру, но отвергают, категорически не приемлют политический режим в России.

При этом, что характерно, каким бы ни был по своей политической окраске этот режим – монархическим, демократическим, коммунистическим и т.д. – «доброжелателям» из-за бугра непременно хочется его либо максимально ослабить, либо вовсе уничтожить.

А так как любой политический режим, даже такой суровый, как сталинский, опирается не только на штыки, но и на народ, нужно всеми возможными способами бить и по народу – такие вот органические «уважение и любовь». Чувствуете, чем на самом деле продиктованы сегодня пресловутые западные санкции?

Поэтому не будем удивляться тому, что в фултонской речи Черчилля звучат и такие слова: «Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ».

Но, как мы понимаем, черчиллевское расшаркивание перед «доблестным русским народом» – самое что ни на есть дежурное заклинание. Кстати, и сейчас ни Обама, ни Олланд, ни Грибаускайте тоже вслух ни разу не сказали, что они люто ненавидят русских и в самых сладких снах видят распад России на множество удельных, целиком зависящих от Запада княжеств… Просто не нравятся им твёрдая воля наших лидеров, их постоянное радение об интересах России. И ничего с этим не поделаешь.

Однако вернёмся к Черчиллю и его достославной речи. О чём ещё он поведал 5 марта 1946 года? Да как раз о «железном занавесе» и о «советской угрозе» демократическим народам Запада.

«Я не верю, что Россия хочет войны, – витийствует Черчилль. – Чего она хочет, так это плодов войны и безграничного расширения своей мощи и доктрины». И дальше: «Я вынес убеждение, что они (русские. – А.П.) ничто не почитают так, как силу, и ни к чему не питают меньше уважения, чем к военной слабости. По этой причине старая доктрина равновесия сил теперь непригодна».

А кто виноват в том, что Европу разделил «железный занавес»? Конечно же, коварные русские: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился "железный занавес". По ту сторону занавеса все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы – Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София. Все эти знаменитые города и население в их районах оказались в пределах того, что я называю советской сферой, все они в той или иной форме подчиняются не только советскому влиянию, но и значительному и все возрастающему контролю Москвы. Только Афины с их бессмертной славой могут свободно определять своё будущее на выборах с участием британских, американских и французских наблюдателей. Польское правительство, находящееся под господством русских, поощряется к огромным и несправедливым посягательствам на Германию, что ведёт к массовым изгнаниям миллионов немцев в прискорбных и невиданных масштабах. Коммунистические партии, которые были весьма малочисленны во всех этих государствах Восточной Европы, достигли исключительной силы, намного превосходящей их численность, и всюду стремятся установить тоталитарный контроль».

То, что англосаксы в союзе с французами стремятся к не менее полному контролю в своей зоне оккупации Германии, а также на других территориях, освобождённых ими от нацистов и итальянских фашистов или включённых ими в свою сферу влияния, Черчилль, разумеется, стыдливо умалчивает…

«Только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями»

Особое место в речи сэра Уинстона отводится (и понятно, почему!) положению и роли США – ближайшего союзника Британской империи. Черчилль восторгается тем, что «Соединённые Штаты находятся на вершине мировой силы». «Это – торжественный момент американской демократии», но и крайне ответственное положение, – вещает отставной премьер. Противостоят им, по его соображениям, два главных врага – «война и тирания». И то, и другое, после краха нацистского режима и японской империи теперь исходят, полагает британский пэр, исключительно от СССР и от русских из этой страны. В этом – квинтэссенция убеждений Черчилля, характеризующие его как ярого русофоба и откровенного сторонника расовой теории. И не случайно в своей исторической речи бывший премьер-министр Великобритании почти не употребляет привычные названия «Британия» и «Великобритания». Зато выражения «Британское содружество и Империя» мы насчитаем шесть раз, «англоговорящие народы» – шесть раз, «родственные» (нации) – восемь раз.

Конечно, г-ну Черчиллю надо воздать должное: во всей своей речи, написанной и прочитанной с присущим ему талантом прирождённого оратора, он весьма ловко использует запоминающиеся образы и ёмкие выражения. Примечательно, что такие позаимствованные им из речей предшествующего времени термины, как «железный занавес» и его «тень, опустившаяся на континент», «пятая колонна», «полицейские государства», «полное послушание», «безусловное расширение власти» прежде употреблялись политиками лишь в отношении фашистских режимов, прежде всего, Германии. Нацелив острие этого обличительного языка теперь против СССР, Черчилль небесталанно аккумулирует негативные эмоции американского общества, а вслед за ним – и всего мирового сообщества – на новом враге – «советском экспансионизме».

Между прочим, не копирует ли этот прием сегодня президент Обама вкупе со вторящими ему политиканами разных стран и мастей в отношении современной России и её лидера?

Либеральные политики и обслуживающие их литераторы, публицисты, восторгающиеся сегодня справедливостью оценок, откровенностью и обличительным пафосом фултонской речи Черчилля, по понятным причинам стесняются говорить, что И.В. Сталин дал достойную отповедь сэру Уинстону. Вскоре после Фултона он дал такую оценку программному манифесту британского политика: «Следует отметить, что г-н Черчилль и его друзья поразительно напоминают… Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Г-н Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими нациями. Английская расовая теория приводит г-на Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные должны господствовать над остальными нациями мира».

Надо думать, что после такого разоблачительного ответа чопорный англичанин ещё больше возненавидел Сталина и всех русских.

Назвав Россию «азиатской деспотией», Черчилль подсказал президенту США Трумэну курс на всемерное обострение отношений с Москвой, который тот и взял вскоре после войны.

Сам же Трумэн, видевший англосаксов «руководителями мира», прославился доктриной собственного авторства, оправдывающей экспансионизм США буквально во всех частях света. (Этот опыт безграничной и охватывающей практически весь земной шар экспансии повторили за ним практически все американские президенты, не исключая старшего и младшего Бушей и, разумеется, Обаму).

Черчилль ушёл из жизни 24 января 1965 года, снова греясь в лучах славы. Капризница-судьба предоставила ему возможность ещё разок посидеть в кресле британского премьера (в 1951–1954 гг.); и он таки ещё успел получить орден Подвязки, Нобелевскую премию в области литературы, и кучу звёзд, медалей, почётных званий и всевозможных премий… Умирал же он, надо думать, не особенно тревожась за дело всей своей жизни: возведённая в ранг государственной политики русофобия не умирала вместе с ним, и даже неосуществимый план операции «Немыслимое» (о котором мы рассказали в «Столетии» ранее), быстро дал свои ядовитые всходы (хотя корни этой затеи вплоть до нашего времени были упрятаны в архиве)...

Из одряхлевших британских рук знамя ненависти к русским и советским гражданам, всеохватывающей конфронтации с СССР (а теперь, как видим, и с демократической Россией) подхватили вездесущие янки.

«Русские идут»?

Уже в конце 1945 года в штабе кавалера высшего советского ордена Победы, генерала и будущего президента США Дуайта Эйзенхауэра по приказу Трумэна был разработан суперсекретный план ядерной войны против СССР под красноречивым названием «Тоталити». Он был прост, как натура ковбоя: сбросить 20–30 атомных бомб (трагический опыт Хиросимы и Нагасаки в штабе Эйзенхауэра изучили и взяли на вооружение) на 20 городов Советского Союза, в том числе на Москву, Ленинград, Баку, Грозный, Казань.

Затем американские «миротворцы» родили план «Чартиотир» – сбросить 133 атомные бомбы (арсенал их наращивался в США бешеными темпами) уже на 70 городов, причём на Москву – восемь бомб, на Ленинград – семь.

Как явствует из рассекреченных документов ФБР США, Черчилль тоже, в свою очередь, предлагал США нанести ядерный удар по СССР, но только уже в 1947 году. Тогда он обратился к сенатору от Республиканской партии Стайлзу Бриджесу с просьбой убедить президента США Гарри Трумэна нанести ядерный удар по Кремлю. Черчилль, как утверждают современные «независимые» авторы, считал «предупреждающий» удар единственным способом «воздействовать» на Сталина и достичь того, что СССР перестанет представлять угрозу для Запада… Почему Трумэн на этот раз не послушался своего учителя и духовного наставника (по крайней мере, в плане постулатов о «богоизбранности» англосаксонской расы и «руководящей роли» США в мире), мы дальше скажем, а теперь ещё немного о планах ядерного нападения на Советский Союз, рождавшихся в Пентагоне.

19 декабря 1949 года Комитет начальников штабов США утвердил план «Dropshot» («Дропшот») – официально для противодействия предполагаемому вторжению СССР в Западную Европу, на Ближний Восток и в Японию. План предполагал сбрасывание на первом этапе 300 атомных боезарядов по 50 килотонн и 200 тысяч тонн обычных бомб на 100 советских городов, из них 25 ядерных бомб — на Москву, 22 — на Ленинград, 10 — на Свердловск, 8 — на Киев, 5 — на Днепропетровск, 2 — на Львов и т. д. Для экономичного использования имеющихся средств планом предусматривалась разработка баллистических ракет. Кроме ядерного оружия предполагалось применить на первом этапе 250 тысяч тонн обычных бомб, а всего — 6 млн тонн обычных бомб. Американцы подсчитали, что в результате массированной атомной и обычной бомбардировки погибнет около 60 млн жителей СССР, а всего с учётом дальнейших боевых действий погибнет свыше 100 млн советских людей.

Собственно, планом «Дропшот» почти ничего нового не привнесено, только география запланированных чудовищных бомбардировок всё обширнее, количество сбрасываемых ядерных боезарядов исчисляется уже не десятками, а сотнями, и помимо атомного оружия, предполагалось использовать и мощь обычного тротила.

В конце концов, в 50-70-е годы, с освоением ракетного оружия и безумным наращиванием ракетно-ядерной мощи, они приходят к замыслу устроить на одной шестой земной суши этакий тотальный апокалипсис, в результате чего здесь не должно остаться вообще никакой разумной жизни.

Что же время от времени остужало разгорячённые головы заокеанских ястребов? Не хотелось бы повторять прописные истины, а придётся: остужала оборонная мощь Советского Союза.

Именно её постоянно возраставший потенциал как раз и служил тем холодным душем, который, проливаясь в разведсводках и докладах собственных американских аналитиков, вносил некоторое успокоение в разгорячённые умы пентагоновских, а затем и натовских стратегов.

Так, в 1948 году в Пентагоне разыгрывалась командно-штабная игра «Пэдрон», в ходе которой проверялся план ядерного нападения на СССР под названием «Халфмун». У Советского Союза еще не было собственной атомной бомбы (она не была даже испытана), а выводы пентагоновцев оказались неутешительны: даже подвергнутый бомбардировке полусотней ядерных бомб, Советский Союз выстоит и одержит победу в наземных операциях. Как считали, и не без оснований, американцы, в ответ на ядерные бомбардировки наша страна развернёт масштабные операции мощными группировками сухопутных войск и в течение 7-10 дней оккупирует всю Западную Европу (за исключением Англии). Советские солдаты будут мыть сапоги в водах Ла-Манша… Надо думать, это иногда виделось пентагоновцам в дурных снах.

И как здесь не вспомнить американского министра обороны послевоенного времени Дж. Форрестола, который, как известно, выбросился из окна кабинета с истошным воплем: «Русские идут!»

Доктрина техасского ковбоя

Чтобы понять, как постулаты фултонской речи Черчилля о безусловном и абсолютном доминировании в мире англосаксонской расы трансформировались в конкретную американскую политику, надо припомнить кое-какие моменты, связанные с эволюцией внешнеполитической доктрины США. Дело в том, что г-н Трумэн самолично родил и начал претворять в жизнь собственную доктрину, которая пришла на смену доктрине Монро, президента США с 1817 по 1825 годы.

Доктрина Монро, как известно, провозглашала изоляционизм как главную черту внешней политики молодого Североамериканского государства. Это было продиктовано стремлением дать понять Англии, что недопустимо вмешиваться во внутренние дела недавно образовавшихся государств, то есть, конечно, прежде всего самих Североамериканских Соединённых Штатов.

Во времена Трумэна (и даже несколько раньше) концепция Монро уже ни в коей мере не отвечала амбициям Вашингтона. США по результатам Второй мировой войны превратились в экономическую, политическую и военную сверхдержаву, абсолютного лидера капиталистического мира. Поэтому суть концепции Трумэна – вмешательство во внутренние дела любых государств с целью «противодействия коммунистической угрозе» крайне необходимо, поскольку от падения «демократического» (и неважно, если он окажется на деле самым что ни на есть авторитарным) режима страдают, якобы, интересы США. Вооружившись этим «ценным» наблюдением, Белый дом с первых послевоенных лет деятельно принялся за продвижение своих интересов в Южной Америке, Африке и Европе.

Конечно, политика Трумэна в стиле техасского ковбоя нравилась далеко не всем, особенно тем, кто на собственной шкуре испытал, что с собой несёт пресловутая американская демократия. Ибо многие страны, чьи властные элиты соблазнились посулами оборотистых янки, на деле превратились в сырьевые придатки Вашингтона, а их ресурсы бессовестно расхищались американскими монополиями, что, конечно, не вызывало у местного населения симпатий к США.

Политике президента Гарри Трумэна – верного ученика сэра Уинстона Черчилля – были свойственны просто потрясающие двуличие и беспринципность (чего не сделаешь ради торжества демократии!). Например, в июне 1941 года, на третий день после вероломного нападения фашистской Германии на СССР, газета «Нью-Йорк Таймс» опубликовала статью Трумэна, в которой содержался и такой пассаж: «Если мы увидим, что войну выигрывает Германия, нам следует помогать России, если будет выигрывать Россия, нам следует помогать Германии, и пусть они как можно больше убивают друг друга, хотя мне не хочется ни при каких условиях видеть Гитлера в победителях».

Американские политики, не разделявшие оголтелый антисоветизм и русофобию Трумэна, на своих постах долго не задерживались.

Тоже касалось и безусловного следования в русле «генеральной линии» президента. Так, когда министр финансов США позволил себе не согласиться с президентом по самому пустяковому вопросу, уже через три дня его отправили в отставку.

Давайте вспомним и то, что антикоммунистическая истерия в Америке при Трумэне достигла полного апогея. Именно при нём зародилось движение маккартизма (по фамилии сенатора Джозефа Рэймонда Маккарти), сопровождавшееся масштабными политическими репрессиями против всех инакомыслящих. Разделяя взгляды Маккарти (хотя и не очень афишируя их), Трумэн издал указ № 9835. Этот юридический акт примечателен тем, что он автоматически запрещал приём на работу в государственные органы «неблагонадёжных» элементов, под которыми подразумевались прежде всего люди, придерживающиеся левых взглядов или просто выражающие какие-либо симпатии к «Советам».

А пресловутая Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности охватывала практически все сферы жизни США. Не ограничиваясь одними государственными служащими, инквизиторы из этой Комиссии фактически осуществляли внесудебные расследования в отношении многих деятелей культуры и искусства.

Сам же сенатор Маккарти, ничтоже сумняшеся, однажды во всеуслышание заявил: «У меня на руках список из 205 сотрудников Госдепартамента, которые оказались либо имеющими членский билет, либо безусловно верными коммунистической партии, но которые, несмотря ни на что, все ещё помогают формировать нашу внешнюю политику». Надо ли говорить, что вскоре список этот был пополнен фамилиями ещё тремя тысячами американских чиновников, вина которых заключалась только в том, что они «с сочувствием относятся к коммунизму и СССР». И практически все фигуранты этого списка были уволены с работы с «волчьим билетом».

Антикоммунистическая истерия привела к тому, что по примеру нацистов в США после проверки книжных фондов публичных библиотек было изъято около 30 тыс. наименований книг «прокоммунистической направленности».

И не случайно в этот перечень запрещённой литературы попали многие писатели прежде всего гуманистической направленности, как европейские, так и американские.

Но на этом распоясавшийся «великий инквизитор» Маккарти не остановился. Он обнародовал в печати свой доклад о коммунистической «фильтрации» на радио и телевидении, который был, что характерно, назван им «Красные каналы». В докладе называлось 151 имя деятелей искусств, которым были предъявлены требования оставить работу в средствах массовой информации, признавшись в «прокоммунистической» деятельности.

Таким образом, все, кто осмеливался публично выражать симпатии к советским и русским людям, подвергался жесточайшей обструкции и без сожаления выбрасывался на обочину жизни.

Подводя всему сказанному итог, хочется посоветовать российским либералам и их подголоскам, сегодня поющим осанну Вашингтону, Лондону, Парижу и т.п. за антироссийские санкции и «принципиальный» курс в вопросах Крыма и Донбасса, быть более взвешенными в своих оценках. И пусть они познакомят россиян с нелицеприятными фактами из политической жизни американцев и британцев, с тем, что собой на деле являла фултонская речь Уинстона Черчилля, послужившая сигналом к обострению отношений Запада с Советской Россией. И в какие безумные траты на вооружение, в какие дьявольские аферы на свержение неугодных режимов вылилась вся эта политика «благих намерений», которые, как известно, ведут только в ад, и никуда более. Ведь, как мы видим, в США послевоенного времени, которые выдаются Черчиллем за образец для всего мира, было всё. И репрессии против инакомыслящих. И теории англо-саксонского расового превосходства. Грозящие вселенской катастрофой безумные планы ядерного нападения на СССР. Жгучая ненависть к тем, кто посмел встать на пути «катка демократии».

И здесь не уйти от вопроса: не повторяется ли сегодня в США и вообще во всём «свободном» мире эта история, только на новом витке?

А возвращаясь к теме о «железном занавесе», легко сделать вывод, по чьей вине он опустился, кто сделал так, что едва ли не тотчас после завершения Второй мировой человечество вновь было ввергнуто в противостояние, получившее название холодной войны. Исторические параллели и с нашим временем – очевидны.

Специально для Столетия

Статья опубликована в рамках социально-значимого проекта, осуществляемого на средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии с распоряжением Президента Российской Федерации №11-рп от 17.01.2014 и на основании конкурса, проведенного Общероссийской общественной организацией Общество «Знание» России.

Оригинал статьи

https://www.stoletie.ru/ww2/chornyje_psy_sera_uinstona_181.h...

Если б нам пришлось искать десять лет, мы бы не нашли худшего места в мире.

Ялтинскую конференцию автор называет «синонимом легковерия, двуличности и обмана».  Американские сенаторы потом жаловались, что Рузвельт пустил Сталина в Европу и Манчжурию. Но президент стоял в Ялте перед свершившимися фактами, а Красная Армия – в 43 милях от Берлина. Черчилль с Рузвельтом могли пытаться сдержать влияние Сталина, но они не могли обратить продвижение русских. Так что где они просчитались – это в Касабланке, отложив открытие Второго фронта. Западные державы дали Советскому  Союзу заплатить кровавую цену за победу над вермахтом, и теперь оказались перед последствиями.

Ялта не была новым Версалем или Мюнхеном. Более важен был вопрос войны с Японией. В чём-то Ялта была похожа на Тегеран. Как и тогда, Черчилль пытался заранее договориться с Рузвельтом, и как и тогда, тот отказался. На Мальте он не захотел возбуждать подозрения со стороны Сталина. Сталин привёз в Крым список своих требований: оккупацию и разоружение Германии, репарации, территориальные уступки на Дальнем Востоке. Это всё свидетельствовало о том, что самые главные цели Сталина на войну, а именно господство в Восточной Европе, уже были достигнуты благодаря победам Красной Армии.

Жёсткого расписания конференция, которую открыли 4 февраля 1945 года в бальном зале Ливадийского дворца, не имела. Обсуждали войну, будущее Германии, роль Франции,  Дарданеллы, судьбу пленных, ООН, Иран и Польшу. В декабре 1944 года в Кремль приезжал де Голль, который пытался договориться об аннексии Рейнской области и Саара, но Сталин отказался содействовать. В ответ на требование признать Люблинский комитет Временным правительством Польши отказался уже де Голль, чем потом весьма гордился в своих мемуарах. По факту, однако, он вполне мог проявить гибкость, если бы вождь пошёл навстречу этому «неуклюжему и упрямому человеку» в вопросе аннексии. Когда Черчилль стал топить за Францию в Ялте, это не имело ничего общего с желанием де Голля, которого он не пустил на конференцию. Франция ему нужна была для облегчения тяжёлой ноши оккупанта. Рузвельт поддержал французскую зону оккупации и смог додавить Сталина в этом вопросе. Тот поднял руки и сказал: «Сдаюсь».

Несмотря на то, что расчленение Германии представляло собой одну из важнейших целей Советов, британцам удалось отложить этот вопрос. Уже в марте у Сталина возникли сомнения, а в мае он провозгласил, что СССР не собирается «расчленять или разрушать Германию». Возможно, он не хотел идти наперекор воле союзников, или считал, что собрать репарации будет легче с единой Германии. Советы запросили 10 миллиардов, на что Черчилль вспомнил Первую мировую. И назвал свою тогдашнюю надежду получить столь крупную сумму «мифом». В этом его поддержал Рузвельт, уточняя, что какую-то компенсацию СССР получить всё же должен. Ещё в январе Майский дал Гарриману понять о существовании планов отправки миллионов немцев на принудительные работы в СССР. В Ялте, однако, Сталин сказал, что ещё рано говорить об этом. В конце концов, в итоговом протоколе отложилась цифра в 20 миллиардов.

Рузвельт пошёл навстречу Советам, потому что он достиг своих важнейших целей, главной из которых было создание ООН. Сталин понимал, что в Совете Безопасности Советский Союз окажется в идеологическом меньшинстве. Конечно, предусматривалось право вето, но в принципах его применения существовали разногласия. Он согласился на американскую формулу, согласно которой вето действовало в текущих вопросах, но не в процедурных и не в дискуссиях. Ценой сталинского согласия было включение как минимум двух союзных республик в ООН. Рузвельт наобещался сенаторам, что в ответ на это требование он попросит включить в ООН все 48 штатов по отдельности, но Черчилль, имевший виды на Индию, поддержал Сталина, и Рузвельту пришлось уступить. При всей абсурдности, это была очень дешёвая цена за согласие Москвы.

Также Рузвельту нужно было побудить Сталина воевать с Японией. В конце 1944 года диктатор потребовал за это юг Сахалина, Курильские острова, аренду Дальнего, Порт-Артура и КВЖД, а также признания независимости Внешней Монголии. В интересах сотрудничества Рузвельт согласился в Ялте согласовать уступки со стороны Китая тет-а-тет. Также решили исключить участие Британии в судьбе Кореи. Казалось бы, зачем он соглашался, имея почти готовую атомную бомбу в кармане? Но почти готовая – это всё ещё не готовая. До успешных испытаний рассчитывать на неё было нельзя.

Советам пошли навстречу и в вопросе репатриации не только всех советских пленных, но и всех «граждан», а именно поляков, эстонцев, латышей, литовцев, украинцев и белоэмигрантов. При этом согласие их всех на переезд не требовалось. За период с 1945 по 1947 годы, было репатриировано около двух миллионов человек: власовцев, беженцев, подневольных работников, казаков. Не всех из них ожидало благоприятное будущее на родине.

Как и ожидалось, самые жаркие споры были по поводу Польши. Несмотря на желание британцев и американцев обеспечить свободу и независимость этой страны, рычагов влияния у них не хватало, так что они, в основном, давили на эмоции. Сталин отметил, что для Советского Союза вопрос Польши, через которую немцы уже дважды напали – дело не только чести, но и безопасности. Англичане сами предложили линию разграничения, что скажут украинцы на то, если он согласится на меньшее? Нет, лучше воевать дальше, чтобы компенсировать Польше потерю территории за счёт Германии. Касательно Люблинского комитета, Черчилль сказал, что его поддерживает лишь треть поляков. Рузвельт также предупредил диктатора, что США не поддержит Комитет в имеющемся составе. В итоге было принято компромиссное предложение Советов добавить в Комитет некоторых демократических лидеров из эмигрантских кругов.

В конце концов, линия Керзона была одобрена. Также согласились создать новое Временное правительство, которое бы провело свободные выборы. В отношении эмигрантов Сталин указал, что, несмотря на то, что эти господа, быть может, умны, их не очень любят в Польше. Ведь отсутствовали во время оккупации. Да, выборы – это хорошо, но и союзники во Франции тоже работают с назначенным правительством де Голля. Также он напомнил Черчиллю, что он не мешал ему в Греции. Финальная декларация содержала упоминание о свободных выборах, но не о наблюдении за ними. Конечно, Рузвельт был недоволен, но это был максимум, чего он смог добиться.

На фотографиях легко видеть, что Рузвельт был не в лучшей форме. Это позволило некоторым комментаторам говорить, что плохие кондиции американского президента позволили Сталину обойти его. Но своих главных целей (ООН и Японию) он добился. Кто явно не дотянул до своих амбиций – это Черчилль. Конечно, потеря четверти национального богатства не прошла незамеченной, и это в то время, когда экономика США была в стадии бума, а СССР сменил Германию в качестве доминантной силы в Европе.

В целом, несмотря на то, что на горизонте уже замаячила Холодная война, атмосфера в Крыму была достаточно сердечной, что отмечали все стороны. На торжественном ужине 8 февраля Сталин не жалел эпитетов в адрес союзников, тостовал Черчилля за его смелость и сказал, что в истории дипломатии ему неизвестен столь тесный союз между тремя великими державами. Черчилль был впечатлён и предложил ответный тост за хозяина, чья жизнь была «самой драгоценной для надежд и сердец всех нас». Потом он предсказывал, что, пока Сталин остаётся у власти, отношения Советов с Западом будут оставаться дружественными и безопасными.

Бедный Невилл Чемберлен верил, что он может доверять Гитлеру, но я не думаю, что ошибаюсь насчёт Сталина.

Возможность пнуть русских наш автор, конечно, не упускает. В этот раз дошло до упрёков за ухабистую дорогу в освобождённом от врага Крыму да клопов в мебели Воронцовского дворца. Стоило бы довести до его сведения, что во дворце этом при Советах вряд ли кто-то жил, а кто точно жил – это тот самый Манштейн. Немцы вообще сравнительно либерально относятся к домашним насекомым. Моя мать рассказывала, как она сидела на печи в далёком сорок третьем, а внизу на кухне сидели немцы и давили вшей. А вспомнила она об этом, когда я ей рассказал, что и сегодня педикулёз в немецком садике – обычное дело.

Успехам Красной Армии посвящается самое скромное место, а, между тем, Эйзенхауэру, получившему, как следует в Арденнах, помогла именно она, совершившая мощный скачок и вставшая у ворот Берлина как раз в преддверие Ялты. Пришлось сдвинуть срок наступления на 10 дней вперёд. Хоть и книга не столько про солдат, сколько про дипломатов, можно было бы упомянуть, ведь это как раз была союзническая помощь в чистом виде.

Через три месяца после разрыва Советским Союзом дипломатических отношений с эмигрантским правительством Польши в авиакатастрофе погиб премьер Владислав Сикорский. Сменивший его Станислав Миколайчик явно до его уровня не дотягивал и шансов договориться с Советами имел ещё меньше. Яблоком раздора была восточная граница, которую Сталин хотел провести по линии Керзона. Поскольку линия была изначально британским предложением и отделяла местности с преимущественным польским населением, Черчилль стоял в этом вопросе на стороне Сталина. Компенсировать потерю Польшей восточных окраин предполагалось территориями в Восточной Пруссии, Нижней Силезии и Померании. Миколайчик не согласился, на что Черчилль пришёл в ярость. Он поучал польского премьера в своём кабинете, что Польша должна быть обязана своим «освобождением» Красной Армии (кавычки не мои). Если не согласиться сейчас, Советы пройдут до западной границы и поставят своё марионеточное правительство. При всех симпатиях ни Британия, ни США не пойдут воевать со Сталиным за польскую восточную границу.

Он был далеко не одинок в таком мнении. Сталин со своей стороны на уступки не шёл и от линии Керзона не отходил. Кроме этого, он требовал устранить из польского правительства «профашистский» элемент. Советы ясно давали понять, что будущая Польша должна стать дружественным им государством и оставить идею служить антирусским бастионом. В ответ пошли упрёки в имперской политике и стремлении доминировать Восточной Европой.

По мере движения линии фронта Армия Крайова начала серию локальных восстаний в тылу врага, но в процессе реализации операции Багратион летом 1944 года польским формированиям было сказано разоружиться и присоединиться к просоветской 1-й Польской армии. Тех, кто не соглашался, арестовывали и высылали в Советский Союз (общее число арестов к концу сентября составило 21000). Британцы и американцы ничего не предпринимали в ответ на жалобы поляков. Да они ничего и не могли сделать против силового перечерчивания границ.

Ещё в декабре 1942 года Рузвельт обещал Сикорскому куски немецкой территории при сохранении Вильно и Львова. В то же время Сталину он говорил, что не против, если вся Польша сместится на запад. Он тоже знал, что главный аргумент – сила. В разговоре с католическим Архиепископом Нью-Йорка он сказал, что это естественно, что европейским странам придётся претерпеть громадные изменения для того, чтобы приспособиться к России. Но в то же время он надеялся, что через десять-двадцать лет влияние Европы «облагородит» русских. Он посоветовал Миколайчику слетать в Москву и утрясти всё в личных переговорах, но перед этим убрать из правительства неугодных Сталину людей. Тем временем Москва признала спонсируемый ею Комитет национального освобождения единственным органом власти в Польше, и вся его поездка превратилась в фарс.

В Варшаве в это время разворачивалась настоящая трагедия. Тамошние «аковцы» (бойцы Армии Крайовой) вознамерились освободить город перед самым приходом Красной Армии и 1 августа подняли восстание. Они сильно переоценили свои силы, а советские войска остановились всего в нескольких километрах от предместьев Варшавы. Если у тебя всего пару тысяч стволов, вряд ли можно завоевать с ними европейскую столицу. Тем не менее, восставшие держались 63 дня. Гитлер приказал стереть Варшаву с лица земли. 2 октября всё было окончено. 22 тысячи убитых и раненых бойцов, сотни тысяч жертв среди гражданского населения.

Несмотря на подозрения поляков, наступление Красной Армии действительно выдохлось на подступах к городу, тем более что немцы осуществили контрудар. Однако Сталин мог сделать больше, чтобы позволить западным союзникам оказать помощь восставшим. Первое время американцам не давали садиться на советских аэродромах, что посол Гарриман назвал «политическим расчётом». Восставших Сталин назвал «группой преступников, пошедших на Варшавскую авантюру», а на предложение Рокоссовского возобновить наступление 25 августа ничего не ответил.

Черчилль делал всё, что было в его силах. Он призывал Рузвельта надавить на Сталина, но тот отказался. Британцы слали предупреждения советскому правительству, началась кампания в прессе. Наконец, в середине сентября советская авиация начала сбросы припасов в Варшаву, а американским B-17 было позволено садиться на советских авиабазах. Но это было слишком мало и слишком поздно.

9 октября Черчилль прилетел в Москву делить сферы влияния. Он не собирался подрывать сотрудничество с Советами польским вопросом. Там он вместе со Сталиным стал требовать от Миколайчика согласия на линию Керзона, но тот ответил, что не уполномочен отдавать 40% своей страны. Молотов же в ответ раскрыл ему секрет, что об этом уже было договорено с Рузвельтом в Тегеране. Это, конечно, отличалось от того, что Рузвельт говорил Миколайчику лично.

Ничего не помогало: поляки держались за Львов, а русские не шли на компромисс в отношении линии Керзона. Рузвельт не желал ссориться со Сталиным и считал понятным желание последнего иметь санитарный кордон у себя на западе. Миколайчик не смог убедить своих коллег в правительстве принять условия Сталина (линия Керсона плюс сотрудничество с его Комитетом) и 24 ноября ушёл в отставку. Его преемник был отвергнут союзниками, которые объявили, что польское правительство не является больше представительным. 28 декабря люблинский Комитет объявил себя временным правительством Польши, и 1 января 1945 года Сталин проинформировал Рузвельта, что у него нет другого выбора, кроме как признать этот орган.

Несмотря на неуступчивость Советов по поводу Польши, курс на Холодную войну не был неизбежен. Сталин с энтузиазмом встретил предложения Рузвельта о грядущем послевоенном сотрудничестве. Конечно, он не без подозрений смотрел в сторону союзников. Югославскому коммунисту Диласу он говорил про англичан:

У англичан нет большей радости, чем нагадить союзникам. Во время Первой мировой они постоянно обманывали русских и французов. Черчилль он такой, что, если не побережешься, он у тебя копейку из кармана утянет. Ей-богу, копейку из кармана!.. А Рузвельт? Рузвельт не такой – он засовывает руку только за кусками покрупнее. А Черчилль – и за копейкой.

Несмотря позитивную позицию касательно будущей ООН, желание Сталина получить эксклюзивные сферы влияния на востоке Европы представляли трудности для союзников. Оно происходило ещё от озабоченности царей охраной обширных границ и существования в буржуазном кольце окружения. После трёх вторжений за последние 130 лет русские видели своих ближайших соседей, с многими из которых ещё не так давно они жили в одной стране, буферной зоной.  Сталин говорил Черчиллю, что если бы не включение Прибалтики, Бессарабии и восточной Польши, Гитлер прошёл бы дальше.

Эти стратегические соображения находились в конфликте с западными демократическими идеалами. Сферы влияния имелись и у других стран, но они должны были оставаться открытыми и свободными. Кроме того, существовали опасения, что Советы могут пойти дальше и попытаться расширить свою сферу влияния. Так или иначе, но британские военные уже в 1944 году стали озвучивать идею федерации Западной Европы с восстановленной Германией в её рядах.

Форин Офис отнёсся благоприятно к этой идее и считал, что у Британии есть основания бояться России как потенциального европейского гегемона. Но, надо сказать, что эти опасения были не единогласны по обеим сторонам океана. Черчилль метался из стороны в сторону, пока продвижение Красной Армии на запад не побудило его задуматься о «спасении» той или иной страны при учёте британских интересов. Он предложил Рузвельту прорываться из Италии через Альпы в Австрию, тот отказался. Судьба войны решалась не там.

Более удачно складывалось на дипломатическом фронте. По мере продвижения советских войск к румынской границе Лондон запросил у Москвы, не будут ли она против сохранения влияния Британии в Греции в обмен на оставление Румынии. Рузвельт неодобрительно отнёсся к этой затее, но просил подождать. Но тут русские, опьянённые своими военными успехами, стали увиливать от ответа. В ответ на пересечение Красной Армией болгарской границы британцы высадились в Греции. В то же время Черчилль и Иден приехали в Москву. 9 октября они сказали Сталину, что не очень волнуются по поводу Румынии, но Греция – это другое. Британия должна была оставаться ведущей державой на Средиземноморье. Сталин высказал своё согласие, что побудило Черчилля произвести на свет рукописный лист бумаги с процентами влияния в балканских странах. Сталин подумал и нарисовал жирную галочку. После чего попросил Черчилля не сжигать бумагу.

 Согласно этому, по словам Черчилля, «кошмарному документу» Советы получали 90% Румынии, 75% Болгарии и по половине Югославии и Венгрии. На следующий день Молотов запросил 75% в Венгрии и 90% в Болгарии. Иден уговорил его на 80% в отношении последней. Как они собирались измерять эти проценты – не знали и они сами. Черчилль был доволен и сообщил Рузвельту, что встреча прошла хорошо. Американцы, правда, уже до этого пронюхали про соглашение о процентах.

С тех пор, как немцы сбросили британские войска в море в апреле 1941 года, Британия предоставила убежище греческому правительству и королю Георгу. В их отсутствие в Греции организовалось вооружённое подполье, в котором доминировали левые. Главными силами в нём были организованный коммунистами Национально-освободительный фронт ЭАМ с её вооружённым крылом ЭЛАС и народная республиканская греческая лига ЭДЕС. Британия снабжала и тех, и других, но более эффективными были первые. Помирить разные движения сопротивления оказалось делом безнадёжным, и осенью в стране разгорелась гражданская война. В апреле 1944 года началось левое восстание в греческих вооружённых силах. Англичане его поддержали, и было сформировано новое правительство под руководством социал-демократов. Договорились закончить гражданскую войну и объединить сопротивление. Но мир оказался хрупким. Греков явно не собирались оставлять в одиночестве.

12 октября началась Операция Манна, а 18 октября в Афины из эмиграции вернулось правительство страны. Поначалу всё выглядело самым благоприятным образом. Опустошённая войной (и особенно болгарскими захватчиками) страна вздохнула. Опасность представляли 60 тысяч вооружённых бойцов (в соотношении 50 к 10 между левыми и правыми). Правительство приняло неотложные экономические меры, включая валютную реформу, но ситуация оставалась безрадостной. А тут ещё из Италии прибыла горная бригада, известная своей лояльностью королю. Министры из ЭАМ стали говорить, что если разоружить партизан, то надо разоружать и этих тоже. Премьер-министр Папандреу отказался. 2 декабря шестеро министров ЭАМ вышли из состава правительства. На следующий вечер на площади Конституции полиция стала стрелять в демонстрантов. Начался второй раунд гражданской войны.

Черчилль пришёл в ярость. Он требовал принудить Папандреу к выполнению договорённостей и навести порядок в Афинах.

Не стесняйтесь стрелять в любого вооружённого человека в Афинах, который нападает на британскую власть или греческую власть, с которой мы работаем.

На это в ярость пришли уже американцы, которые прекратили снабжать британские силы в Греции, возобновив снабжения лишь после жалобы Черчилля. Да и в Туманном Альбионе тоже хватало людей, которые симпатизировали ЭЛАС и говорили, что не все из них коммунисты. И это несмотря на то, что организация под командованием известного головореза Велухиотиса не гнушалась террора и массовых расстрелов.

Тем временем, британское посольство в Афинах уже находилось в снайперской осаде. Англичане на местах искали политическое решение и рекомендовали королю Георгу назначить афинского архиепископа регентом, но Черчилль с Рузвельтом не собирались сдавать короля. На конференции, созванной для решения вопроса о власти, представителям ЭАМ никто не пожал руки. Черчилль уверил всех присутствовавших в том, что Британия не намерена вмешиваться во внутренние дела Греции, но она не может смотреть безучастно и не позволит стране погрузиться в анархию. Покидая зал, он пожал руки всем представителям, включая коммунистов. Но договориться не удалось. Коммунисты требовали до половины министерских портфелей, отказывались распустить ЭЛАС до проведения выборов или возвратить заложников. Король провозгласил регентство 30 декабря, но бои не прекратились.

В битве за Афины британские войска помогли правительству сохранить власть и потеряли две сотни бойцов. Погибло свыше трёх тысяч правительственных солдат и до трёх тысяч бойцов ЭЛАС. Решение Черчилля использовать армию на время спасло страну от длительной гражданской войны и захвата власти коммунистами (всё началось по-новой через год).

Британские солдаты в битве за Афины

В палате Общин Черчилль рассказал, что удалось сохранить свободу страны перед лицом неприкрытого торжествующего троцкизма. Он осторожно выбирал слова. Ни ЭЛАС, ни коммунисты Греции не получили ни копейки из Кремля, а советская пресса не критиковала действия Британии. У Черчилля были основания быть благодарным, и он защищал Сталина в Форин Офисе, когда ему рассказали о депортации румынских немцев в ГУЛАГ. Он рассудил, что лучше спасти одну балканскую страну, чем дать им всем попасть под пяту Москвы. Конечно, с Атлантической Хартией это плохо сочеталось, но расстановку сил на европейском континенте отражало хорошо.

Как знакома эта дилемма: с одной стороны желание безопасности, с другой – упрёки в имперских амбициях. Вчера – Польша, сегодня – Украина. И вчера, и сегодня дилемма решается силой, и другого решения вряд ли удастся найти. В споре соседей безопасность более сильного соседа всегда важнее. Немцы называют это словом Realpolitik. Сталин оказался дальновиднее Черчилля и не стал кормить того, кто кусал его руку. Наш же автор стоит в этой истории исключительно на стороне поляков, но никак на стороне украинцев и белорусов. Единственное, что он находит сказать о них – это что Сталин их тоже бросал в лагеря, а тут вознамерился защищать их.

О западных демократических идеалах можно вспомнить как раз на примере Польши и Греции. Это всего  лишь идеалы, и в конфликте их с реальностью выбор делается в сторону более важных приоритетов. Одним из важнейших и является безопасность страны. Она побуждает создавать буферные зоны и чертить границы сфер влияния. Она заставляет совершать неприглядные вещи. Эти вещи, как правило, прощают своим и не прощают чужим. Так было, есть и будет.

Операцию Манна автор освещает скромно, не говоря о том, что уже до её начала немцы ушли из Греции, ведя арьергардные бои с ЭЛАС. То есть иной причины вводить войска, кроме как предотвратить приход к власти в стране коммунистов, у Британии не было. Вот такие вот демократические идеалы. Для подавления восстания Британия высадила до сорок тысяч солдат, и Черчилль, ещё находясь в Афинах, приказал начать генеральное наступление. Автор, обычно описывающий каждый чих британского премьера, об этом упомянуть, конечно, не удосужился.