■ Час Быка (3:30 утра)
В предрассветной тишине, когда звезды ещё держат небо, дворник пробуждается. Пью воду, чистую, как решимость самурая перед лицом смерти. Никакой пищи — голод оттачивает дух, как точильный камень — клинок. Легкий настой трав и кофеин пробуждают кровь. Тело мое — храм, и я не отягощаю его перед службой.
■ Час Быка, поздний (3:45 утра)
Перед тем как покинуть пределы дома, ложусь на гвозди. Не для истязания, а для того, чтобы отбросить всё наносное. Спина, несущая бремя службы, учится терпению. Гвозди — как сюжет. Острый, но ведёт к покою.
■ Час Тигра (4:30)
Тёмные улицы, пустые дворы. Я среди первых из людей, ступивших на улицу. И потому — свидетель её подлинного лика.
Когда начинаю убирать, рядом никого. Когда люди без умолку говорят о малозначительном, в их душе часто затаилось нечто, что просится наружу.
Иногда встречаю жильца, бредущего со смены. Говорит о погоде. Всматривается в небо, будто там ответ.
— Жарковато, — говорит он. — Но обещают похолодание к выходным. (А может и нет... а толку-то?)
Говорит и уходит, оставляя в воздухе вкус недосказанного.
Слушая его, вспоминаю слова Ямамото-сана:
«Не доверяй тем, кто повторяет одно и то же. Их мысли ходят кругами, как мухи над падалью».
Киваю жителю, но метла моя не знает отвлечений, и слова его вызывают лишь тень недоверия.
■ Час Кролика, ранний (6:00)
Уборка улиц — это путь монотонный, но лишь тому, кто не способен видеть.
В один день встречаю ветки, обломанные ураганом. В другой — испражнения, оставленные кем-то в бессилии или ярости.
А иногда — старые шины или комодик, брошенный у подъезда.
Обычное становится необычным. Именно здесь раскрывается правда: Мужество не измерить в часах тишины. Степень человеческой решимости открывается лишь в испытаниях.
■ Час Кролика (7:10 утра)
Возвращаюсь домой, где совершаю ритуал очищения. Мою руки пеной, пахнущей клубникой и сливками, словно цветущий сад. Руки, что касались нечистот, вновь обретают достоинство, как клинок, вынутый из ножен. Собираюсь на тренировку в спортзал.
■ Час Кролика, поздний (7:25 утра)
Иду через яблоневый сад и школьный двор, где мир пробуждается. Дети, согнувшиеся под тяжестью ранцев, подобны слугам, несущим бремя долга. К 7:40 достигаю зала, где железо и пот — мои учителя.
■ Час Дракона (7:40–9:00)
Тренировка — не ради силы, но ради равновесия.
Если не держать форму, дух рассыпается. Злость и обида выходят через напряжение мышц. Подходя к растяжке во время заминки, наступают краткие минуты гармонии.
■ Час Дракона, поздний (9:00–9:40)
Поход за пищей — как странствие монаха по городу. Магнит. Ашан. Перекрёсток. Рынок. Ищу, где и что дешевле, где какие скидки.
■ Час Змеи (9:40–10:45)
Готовлю завтрак – молитва живота. Потом первая трапеза — блаженный миг покоя, как отдых после битвы. Вкушаю не пищу, но результат труда.
■ Час Змеи (11:00–11:45)
Душ.
Глядя на бегущие капли, вспоминаю Курандо Ямааки: излишне проницательный слуга негоден. Лучше тот, кто с жаром служит, видя в этом призвание.
На кой хрен я это вспоминаю?
■ Час Лошади. Полдень. Конец круга.
Сижу, глядя в стену. Где-то там, за пределами памяти, осталась уборка. Была ли она?
Труд дворника делит день надвое, подобно мечу, рассекающему время. Уборка, столь далёкая, кажется сном. Полдень, я сыт, чист, умиротворен. Где в этом потоке место для метлы? Работа дворника — как тень облака: была и исчезла, оставив лишь временную чистоту.
Однажды Чжуан Цзы увидел себя дворником во сне. Потом он проснулся и не смог понять, кто он: Чжуан Цзы, которому снилось, что он – дворник, или же он – дворник, которому снится, что он – Чжуан Цзы.
***
Имя скрыто. Город неразборчив. Время — вечность.
Записано в час Обезьяны. Ветер с севера. Улицы чисты.
