Ответ на пост «Две глухие стены христианства»1
Атеизму нужна своя доза смирения.
Когда кто-то начинает критиковать религию с позиций воинствующего научного позитивизма, у меня возникает ощущение дежавю. Как будто передо мной не современный человек, а интеллектуал конца XIX — начала XX века, который с подростковым пылом открыл для себя Дарвина, Фрейда и Конта (один из основоположников позитивизма и социологии) и теперь искренне верит, что их методы — универсальный ключ ко всем тайнам бытия.
Но мы живём не в XIX веке. Серьёзный разговор о религии, Боге и духовном опыте невозможен на языке науки столетней давности, игнорируя всю философскую мысль XX и XXI веков.
Да, модернистский проект стремился разобрать традиционные религиозные основания "по кирпичику". Однако сам этот проект был вскрыт и деконструирован философией постмодерна, которая показала: любые системы — включая научные — не абсолютны. Они относительны, зависят от языка, культуры и исторического контекста.
От Витгенштейна (границы моего языка означают границы моего мира) до Хайдеггера (язык — дом бытия) философы пришли к выводу: мы не столько познаём объективную реальность "как она есть", сколько живём внутри языковых и культурных матриц, которые эту реальность для нас конструируют.
Религиозный и научный способы описания мира — это разные "языковые игры" (в терминах Витгенштейна). Каждая игра строится по своим правилам, использует свой словарь и отвечает на свой круг вопросов. Научный дискурс блестяще объясняет, как устроены физические процессы, но он принципиально не приспособлен для ответа на вопросы "зачем?" и "что это значит?" — а это сфера этики, метафизики, экзистенциальных поисков.
Проблема "воинствующего атеиста" часто в том, что он, подобно инквизитору, объявляет свой словарь единственно верным: "Если ваши категории не совпадают с моими, значит, вы заблуждаетесь". Но его научный инструментарий просто не предназначен для решения целого ряда фундаментальных вопросов:
~ Этического: Почему, в конце концов, нельзя есть младенцев? (Наука может описать последствия, но не даст морального императива).
~ Экзистенциального: В чём смысл жизни?
~ Онтологического: Почему вообще существует нечто, а не ничто?
~ Гносеологического: Как мы вообще что-либо познаём и можем ли быть в этом уверены?
Когда философ или богослов спрашивает о природе добра и зла, о смысле страдания, о свободе воли, наука либо молчит, либо даёт редукционистские описания (например, сводя любовь к биохимии), которые явно недостаточны для полноты человеческого опыта.
Таким образом, конструктивный диалог между религией и наукой возможен только тогда, когда мы признаем условность и ограниченность любого словаря. Когда мы уважаем различие языковых игр и понимаем, что не все вопросы мироздания укладываются в рамки одной, даже самой успешной, парадигмы.










