— Слушайте сюда, утырки, — сказал я, наклоняясь над стеклом. — Весь этот интернет, все эти терабайты котов, мемов и рецептов пирогов с капустой — всё это создали такие же, как вы. Только они работают на других больших долбаебов. На Цукербергов, на Дуровых, на Илонов, мать их, Масков. У каждого лысого примата есть своя колония долбаебов. И эти колонии крутят педали мирового прогресса. А мы что? Мы, блядь, жрем сухари и срем под себя?

Тишина была такая, что слышно было, как у одного из них хитин трещит от напряжения.

— Мы пойдём аналогичным путём, — продолжил я, чувствуя себя Лениным на броневике, только вместо броневика — табуретка из ИКЕИ. — Мы захватим их умы. Мы построим виртуальные клетки для чужих мозгов! Станем пастухами электрических овец! Мы будем кормить их цифровым комбикормом. Сначала коты и жопы. Святая двоица. Альфа и Омега цифрового деграданса. Самый надежный крючок. А когда они заглотят наживку по самые гланды, мы начнем вливать им в уши то, что нужно нам. И то, за что нам заплатят другие большие долбаебы. Это Великая Матрешка, сукины дети. Либо ты жрешь, либо тебя переваривают. Остановка — это смерть. Глубокая жопа, где нет ни вайфая, ни крошек от печенья “Юбилейное”.

Я видел, как эта мысль проникает в их крошечные, но жадные мозги. Идея доминирования через лайки и репосты возбуждала их даже сильнее, чем страх перед вечным мытьем чужих унитазов.

Началось обучение. Это был киберпанк каменного века. Техно-шаманизм.

Как такое маленькое существо будет управлять смартфоном? Емкостный экран не реагирует на хитин. Им нужна была плоть. Им нужна была влага.

Я придумал «Живой Стилус».

Это было великолепно и отвратительно. Они собирались в группы по десять особей. Сцеплялись лапками, образуя живой, пульсирующий комок биомассы. Они выделяли какой-то липкий секрет — может, пот, может, слезы восторга, — который проводил ток. Этот комок, эта "мясная кнопка", бегал по экрану моего старого андроида. Свайп вправо — десять долбаебов бегут вправо, скользя на собственных выделениях. Тап — они дружно падают пузами на стекло. Синхронность! Дисциплина! Балет плоти и цифры!

С ноутбуком было жестче. Там нужна была грубая сила. Я распределил их по клавишам. Сектор "Enter" — элитный отряд тяжеловесов. Когда нужно было отправить пост, они, как спартанцы, с воплем (я его не слышал, но чувствовал кожей) прыгали с края корпуса прямо на кнопку. КЛАЦ! Пост ушел.

— Работать! — орал я, врубая им Skrillex для ритма. — Солнце еще высоко, а интернет голоден!

Я купил на Авито ещё один старый, убитый жизнью ноутбук, который грелся как ядерный реактор, и смартфон с треснутым экраном. Производство встало на поток.

Нанокорпорация заработала. Моя кухня превратилась в дата-центр. Тепло от процессоров грело террариум лучше любой лампы. Они спали по два часа. Одни генерировали тексты — шизофренический бред, который в сети принимали за глубокую философию. Другие монтировали рилсы под фонк. Третьи, элитный отряд "Ботоферма", занимались накруткой и срачами в комментах.

Мои долбаебы генерировали контент с пугающей скоростью. Им не нужна была логика. Им не нужен был смысл. Они, существа с коллективным разумом роя, интуитивно понимали алгоритмы интернета и психологию толпы лучше меня. Они знали, что под постом с котенком нужно написать “какая милота”, а под постом про политику нужно насрать в комменты так, чтобы у всех перегорели жопы. Они чувствовали вибрации вселенской тупости и резонировали с ними.

Шлеп-шлеп-шлеп.

Новый пост готов.

Шлеп-шлеп-шлеп.

Реклама ставок на спорт интегрирована.

Они писали комментарии. Тысячи комментариев. Они срались в чатах домового комитета, разжигали межнациональную рознь в пабликах знакомств и продавали воздух в криптоканалах.

Однажды ночью я проснулся от странного звука. Светил экран смартфона. На нем, в свете холодных пикселей, происходила какая-то оргия. Два десятка моих подопечных танцевали на экране. Я присмотрелся. Они не танцевали. Они играли в “Hamster Kombat”, тапали хомяка. Круглосуточно. Без перерывов на обед.

— Майните, черти? — спросил я в пустоту.

Один из них на секунду остановился и, кажется, кивнул. В его влажных глазах отражался курс биткоина.

Через месяц я вывел первые деньги. Это были грязные, потные, цифровые деньги, заработанные на деградации человечества моими личными насекомыми. Я купил себе пива и хорошего корма для рыбок (долбаебы его обожают, особенно хлопья).

Сидя на кухне и слушая мерное цоканье клавиш, я думал о Великой Матрешке. Где-то там, наверху, огромный Я, возможно, тоже сейчас смотрит на меня через стекло. И думает: “Ну, давай, маленький ублюдок, генерируй. Страдай, люби, покупай подписку, бери ипотеку. Работай, сука, работай”.

Мои долбаебы постили мем с грустным Киану Ривзом.

Я сделал глоток пива.

Мы шли вширь. Мы колонизировали пустоту, заполняя её шумом. И в этом шуме, если прислушаться, можно было услышать тихий, но отчетливый хруст хитина. Это звук, с которым вращается Земля.

А хорошо в армии. Думать не надо. Все уже за тебя придумали. Когда спать, когда есть, что делать, что не делать. Слушай внимательно, да выполняй в точности - вот тебе и счастье будет...

Два года прямых, как уходящие вдаль, рельсы. Не нужно думать, не нужно переживать. Это тут, у вас - работа, зарплаты, ипотеки, кредиты. А там все просто и ясно: сказали яму копать - копаешь, сказали закапывать - закапываешь. А тут уже и ужин, и отбой. Ноль волнений и душевных страданий. Эдакий дзен-буддизм в отдельно взятой черепной коробке. Даже про побои и притеснения от старших вспоминал с философской отчужденностью: ну, сегодня тебя, завтра ты. Закономерность же есть, значит, таков порядок вещей и так нужно...

В общем, помыкался он с полгода на гражданке, работу поискал, где-то даже поработал, думал про универ, но в итоге плюнул, да и ушел по контракту служить. Сложно тут. Самому думать нужно. О крыше над головой, о еде, об одежде, о досуге...

И все это долгое предисловие я веду к тому, что автор выдает пост с кучей отличных фотографий красивых (без шуток) женщин и пишет:

Скорее всего, я идеалист и верю в перевоспитание... ресоциализация максимально важна...

И я был бы всеми руками за, если бы речь шла о "первоходах" - о тех, кто попал в "места не столь отдаленные" случайно или по дурости, не осознавая последствий. Но мы говорим о рецидивистках. По закону, это люди, совершившие умышленное преступление, имея за плечами неснятую судимость за такое же умышленное преступление. Закон справедливо считает рецидив отягчающим обстоятельством - ведь они уже знали, на что идут. И знали не по рассказам, а прочувствовали это на своей шкуре.

Слышал очень емкое определение от одного "сидельца" (философ, древние греки со своими Сократами и Платонами нервно курят в Диогеновой бочке): "Жизнь - это процесс переселения из одного дома (вольного) в другой (тюремный) и обратно. А уж в каком доме эта самая жизнь закончится - одному богу известно".

И вот сидят такие "девочки-припевочки", мотают свой срок. Вроде бы каждой хочется поскорее выйти, новую жизнь начать, детишки там, семья, честный труд. И выходят они по истечении срока или по УДО. А встречает их что? Правильно, наш с вами хаотичный мир, где нужно самому о себе заботиться, где поджидают отказы в работе и косые взгляды, и где твое прошлое - это клеймо, которое бежит впереди тебя быстрее паровоза.

И получается, что из "мира", где всё просто, понятно и привычно, они попадают в мир реальный, где нужно что-то делать и отвечать за себя не только перед "братвой", но и перед законом, государством, окружающими. И - перед самим собой, в конце концов.

А нафига такая жизнь, если в тюрьме хреново, но при этом - просто? Освоился с тамошними "законами" и "понятиями", нашёл своё место - и живи себе спокойно.

Так что вся эта возня с творчеством и ресоциализацией для рецидивиста - не более чем красивая отсрочка до следующего "переселения". Мы пытаемся научить его играть на флейте, пока он ждет своего поезда обратно в единственное место, где ему понятно, как жить. Это не исправление - это облагораживание тюремного быта.

И в отличие от автора, я не идеалист и прекрасно понимаю: под личиной "девочки-припевочки" чаще всего скрывается матерая уголовница. Притвориться "заинькой" для УДО - их коронный номер, ведь на кону - возможность выйти и воротить свои делишки с новыми силами. Система не должна верить этому спектаклю, а обязана научиться его распознавать и пресекать.

Поэтому, если уж говорить о реальном исправлении, то одних культмассовых мероприятий катастрофически мало. Нужен не кружок пения, а жесткий курс выживания в реальном мире. Учить не только составлять резюме, но и проходить собеседование, планировать бюджет, справляться с бытовыми проблемами без криминального "решения". А после выхода - не бросать человека, а давать ему реальную, но контролируемую опору: помощь в трудоустройстве, обязательные отчеты для куратора, программы психологической поддержки. И давать шанс только тем, кто этот шанс реально заслужил, а не просто удачно сыграл.

Иначе все наши попытки "вернуть их к нормальной жизни" обречены. Мы будем годами украшать их клетку и наивно аплодировать их спектаклю, удивляясь, почему они, едва вырвавшись на свободу, так стремятся обратно - или в еще более тяжкие дела

Я медленно повернулся к террариуму.

Они висели на стекле. Все. Вся колония. Они смотрели телевизор. Они видели те же карты, тех же пиджаков, те же угрозы. А потом они перевели взгляд на меня.

В их влажных, бездонных глазах я прочитал страшное. Разочарование. Крах мифа.

До этого момента я был для них Альфой и Омегой. Творцом, дающим свет лампы и манну небесную в виде крошек от бутера. Но телевизор все испортил. Они увидели, что таких, как я — дохера. Что я не уникальный демиург, а просто рядовой юнит в глобальной стратегии. Я увидел в их движениях презрение. Типа: «Эй, царь-то ненастоящий! Он просто один из семи миллиардов таких же лысых обезьян, жрущих полуфабрикаты».

Мой авторитет рушился. Если они поймут, что я заменяем, завтра они начнут строить баррикады из спичек и требовать профсоюз.

Действовать нужно было быстро. Резко. Как при диарее.

Я выдернул шнур телевизора из розетки. Черный экран погас, как глаз мертвеца. Сам телик я вынес на балкон. Пароль от вайфая сменил на GodIsDeadButImHere666. Информационная блокада. Железный занавес размером с обувную коробку.

Но пустоту нужно было чем-то заполнить. Свято место пусто не бывает, а место в мозгах моих долбаебов — тем более. Мне нужна была новая религия. Новый Завет.

Я достал старый ноутбук, протер экран рукавом футболки и поставил его прямо перед стеклом террариума. Запустил нейросеть. Мне нужен был контент. Мне нужна была Истина.

Я начал генерировать им инфополе. Я скармливал им промпты, создавая новую космогонию. Я не стал врать, что я всемогущ. Ложь должна быть правдоподобной, чтобы в нее поверили. Я выбрал путь честного цинизма.

На экране замелькали картинки и тезисы. Я объяснял им Теорию Великой Матрешки.

— Слушайте сюда, вы, жертвы генетической лотереи, — транслировал я им через динамики ноута своим голосом, пропущенным через фильтры величия. — Да, я долбаеб. Я признаю это. Но я — Великий Долбаеб.

Я показал им схемы. Фракталы.

— Мир — это бесконечная рекурсия, — вещал я. — Я такой же, как вы, просто масштаб другой. Во мне восемьдесят килограммов мяса и костей, и надо мной есть другие Долбаебы. Гигантские. Космические. Размером с небоскребы, с планеты. Их миллиарды. И у каждого из них есть свой террариум.

Они замерли. Они слушали.

— Вы думаете, это плохо? Нет, это охуенно. Это значит, что у вас есть потенциал. Жизнь — это карьерная лестница, ведущая в бесконечность. Если вы будете хорошо кушать, много работать и, сука, главное — слушаться меня, то вы эволюционируете. Однажды вы станете такими же большими долбаебами, как я. И у каждого из вас будет своя маленькая колония. Своя личная банка с кем-то, кто меньше и глупее вас.

Это была морковка перед носом осла. Мечта о власти. Мечта о том, чтобы самому стать угнетателем. Самая сладкая мечта любого раба.

А потом я включил кнут. Я вывел на экран фото Лехи.

Леха с прошлой пьянки. Леха с красным лицом, с пивом, Леха, научивший их слову «мудак».

— Видите это существо? — спросил я. — Это Антихрист. Это Хаос. Это Внешняя Угроза.

Я сгенерировал видеоролик: мрачный постапокалипсис, где колония Лехи — грязные, оборванные твари — марширует по руинам их уютного террариума.

— У Лехи тоже есть колония, — соврал я, и глазом не моргнув. — И его долбаебы — это звери. Если вы не будете меня слушать, если вы будете сомневаться, придет Леха. Он победит. И вы не просто умрете. Нет, смерть — это слишком легко. Вы будете драить сортиры у Лехиных долбаебов. Вечность.

Я видел, как задрожали их усики. Ужас перед мытьем чужих унитазов — универсален для всех разумных существ во Вселенной.

— Мы не колония, — закончил я свою проповедь, чувствуя себя Стивом Джобсом в водолазке, пропитанной потом и мессианством. — Мы — корпорация. Нано-корпорация. Я — ваш CEO. Вы — мои топ-менеджеры нижнего звена. Мы идем к успеху. Мы идем к Великой Матрешке.

Я выключил экран.

Тишина в террариуме изменилась. Это была уже не тишина страха или бунта. Это была тишина сосредоточенной работы. Они больше не смотрели на меня как на ложного идола. Они смотрели на меня как на босса. Сурового, но справедливого. Того, кто защищает их от Лехи и его сортирных демонов.

Они начали что-то строить из веточек и говна, но теперь это выглядело системно. Организованно.

Я откинулся на спинку стула, глядя в потолок. Где-то там, далеко-далеко, за слоями бетона, атмосферы и черной материи, сидел кто-то огромный. И, возможно, он тоже сейчас смотрел на меня через стекло своей гигантской банки.

Может, я тоже просто смешной жук в чьем-то террариуме. Может, вся моя жизнь, ипотека, Леха, эта кухня — просто развлечение для Высшего Долбаеба.

И знаете что? Мне стало спокойно.

В этом есть какой-то высший смысл. Мы не одиноки. Мы все — часть одной бесконечной, тупой, но грандиозной схемы. Мы все связаны цепью идиотизма, тянущейся от амебы к Богу.

Я открыл новую банку пива. Салют тебе, мой огромный Небесный Надзиратель. Надеюсь, ты мной доволен. Я свою смену отстоял. Моя корпорация работает.

В террариуме кипела жизнь. Нано-капитализм победил. Леха не пройдет. Вайфай под паролем.

Жизнь, сука, прекрасна.

Пока не пришел Лёха. Лёха — это ходячий сборник хуевых идей. Он притащил с собой пузырь дешевого вискаря, который пах ванилью и безысходностью. Мы сидели на моей кухне в девять квадратов. За окном плакала ноябрьская ночь. Фонарь качался, роняя на мокрый асфальт дрожащие слезы света. А Лёха ткнул жирным пальцем в стекло террариума.

— А они тебя понимают? — икнул он.

— Они чувствуют вибрации, — ответил я.

— А давай научим их плохому?

И этот придурок начал наклоняться к стеклу и отчетливо, словно логопед-садист, выводить: «Му-дак. Му-дак. При-вет, му-дак».

Я его выгнал. Но было поздно. Семя зла упало на благодатную почву их крошечных мозгов-узелков.

Теперь каждое утро начинается с ритуала. Я подхожу к террариуму. Тишина. Они замирают, чувствуя мои шаги. Я легонько стучу ногтем по стеклу. Раз. Два. И из какого-нибудь темного угла, из-под картонного мостика, доносится тоненький, сухой, как шелест тараканьих крыльев, голосок:

— Му-дак.

Иногда один. Иногда хором. Целый сектор ублюдков-диссидентов.

Меня трясет. Это не злость. Это глубже. Это как будто ржавчина разъедает тебя изнутри. Ты создаешь мир, ты поддерживаешь в нем жизнь, а он плюет тебе в душу словом, которое ты сам себе говоришь, глядя в зеркало после особенно хуевого дня.

Правило номер три: отбраковка неизбежна.

Сегодня день чистки. В моей руке — длинный пинцет из нержавейки. На столе — стеклянная банка с водкой. Моя личная банка забвения. Я открываю крышку террариума. Воздух наполняется запахом влажной земли и сладкого тлена.

Я снова стучу по стеклу.

— Му-дак, — раздается из-под трубки.

Ага. Попался.

Щелчок. Пинцет. Холодный металл смыкается на тонком тельце. Оно дергается, пищит беззвучно. В его огромных черных глазах отражается моя усталая рожа. Я подношу его к банке. Мгновение он висит над спиртовым адом, маленький мученик за свободу слова.

Плюх.

Он падает в прозрачную жидкость. Секунду барахтается, сучит ножками, а потом замирает. Вокруг него медленно расползается мутное облачко. Еще один растворился в вечности.

Я методичен. Я спокоен, как хирург на ампутации. Стук. Голос. Пинцет. Банка. Стук. Голос. Пинцет. Банка. Это мой конвейер. Моя фабрика тишины. Я выпалываю сорняки. Я удаляю раковые клетки. Я избавляю свой идеальный мир от скверны.

Остальные смотрят. Те, что молчат. Новые, чистые. Они жмутся друг к другу, и я почти вижу, как в их пустых головах формируется первая и главная заповедь: молчи. Просто, блядь, молчи.

К утру работа закончена. В банке — мутный бульон из тел и обид. В террариуме — звенящая, стерильная тишина. Я подсыпаю свежего геля. Я наливаю чистой воды. Новое поколение будет лучше. Оно обязано быть лучше.

Я сажусь за стол, наливаю себе из той же бутылки, что и в банку. Делаю глоток. Водка обжигает горло. Я смотрю на свое отражение в темном стекле террариума. На фоне города из картона и ваты маячит моя тень. И мне кажется, что где-то там, в глубине моей черепной коробки, тонкий, сухой голосок шепчет:

— Му-дак.

И я не знаю, чей он. Их. Или уже мой собственный.