Их лица. Они были другими. Скуластые, с узким разрезом тёмных, раскосых глаз. Загорелые до черноты. Они сидели в сёдлах не так, как русы, а как-то иначе, словно сросшись со своими конями в одно целое.

За воинами двигался нескончаемый поток. Тысячи овец, похожих на грязное, курчавое облако, сбивались в плотные отары. Огромные, лохматые волкодавы, молчаливые и суровые, бежали по бокам, удерживая стада. Мычали коровы, ревели верблюды — странные, горбатые звери, которых большинство русичей видели впервые в жизни.

И, наконец, двигались их дома. Огромные повозки-арбы, запряжённые волами, везли разобранные юрты — решётчатые остовы, шесты и скатанные рулоны тёмного, продымленного войлока. На повозках сидели женщины и дети. Их лица были такими же обветренными и скуластыми, как у мужчин. Женщины управляли волами с той же уверенностью, с какой их мужья управляли конями.

До лагеря русов донёсся звук. Это была не песня и не крик. Тысячи разных звуков сливались в один — блеяние овец, скрип повозок, гортанные выкрики пастухов, плач детей. И над всем этим плыл странный, чужой запах.

Он не был похож ни на запах киевского торга, ни на запах лесной чащи. Это был острый, терпкий запах конского пота, смешанный с запахом овечьей шерсти, кислого молока и едкого дыма костров, которые жгли не дровами, а сухим кизяком. Запах продымленной кожи и пыли вековых дорог. Запах степи.

Любомир стоял, сжимая копьё. Он смотрел на этих людей и понимал, что между ними и им пролегает пропасть. Вятичи, на которых они шли войной, были врагами, но они были понятными врагами. Они говорили на похожем языке, верили в похожих богов, жили в таких же срубах. Они были заблудшими, но братьями.

А эти... эти были чужими.

В каждом их движении, в каждом взгляде, в самом их запахе чувствовалась иная, дикая, необузданная сила. Сила, рождённая в бескрайних просторах, где нет ни лесов, чтобы спрятаться, ни стен, чтобы защититься. Где жизнь — это вечное движение, а единственное укрытие — небо над головой.

Кочевники остановились на расстоянии полёта стрелы, не пытаясь подойти ближе. Они начали разбивать свой собственный лагерь, и в их действиях была поразительная, отточенная веками слаженность. За час на пустом месте выросли десятки тёмных, похожих на грибы, юрт.

От их стана отделилась группа всадников — десяток воинов во главе с седобородым, одетым в богатый халат стариком. Это был хан. С поднятой в знаке мира правой рукой, они медленно поехали в сторону лагеря русов.

Святослав, стоявший на холме, кивнул своим воеводам. "Встречайте".

Вечер перестал быть томным. Из потенциальных союзников эти гости в любой момент могли превратиться в смертельных врагов. И каждый воин в лагере русов чувствовал это кожей.

Глава 38. Пир князей

Переговоры, начавшиеся днём, затянулись до позднего вечера. А когда стемнело, Святослав показал себя не только грозным воином, но и щедрым хозяином. Между двумя лагерями, на нейтральной земле, по его приказу разожгли огромные костры. Слуги тащили из обоза туши быков и баранов, насаживая их на вертела. Бояре выкатили бочонки с мёдом и пивом.

Это был пир вождей.

Княжеский шатёр, расшитый золотыми нитями, превратился в центр этого праздника. Внутрь были допущены лишь избранные. Сам Святослав, его главные воеводы, седоусые бояре, предводители варяжских отрядов. С другой стороны — хан Айдос, его сыновья и самые знатные беки, чьи халаты из шёлка и парчи резко контрастировали с простой и функциональной одеждой русов.

Там, в свете факелов, решалась судьба похода и, возможно, судьба целого народа. Из шатра доносились гул голосов, громкий смех, звуки гуслей. Там пили из серебряных чаш, ели с резных блюд, обменивались дарами и клятвами.

А вокруг этого островка власти и богатства простиралось море обычных воинов.

Любомир сидел у костра своего десятка. Они, как и тысячи других, получили свою долю "княжеской щедрости" — по куску жареного мяса и по кружке пива. Они ели и пили, глядя на далёкий свет княжеского шатра, и слушали отголоски чужого веселья.

Разговоры велись вполголоса.

"Говорят, князь им земли даст у Поросья," — делился слухами один из близнецов, — "чтоб от печенегов нас прикрывали".

"Ага, — хмыкнул Ратибор. — Пригреем змею на груди. Сегодня они от печенегов бегут, а завтра сами нам в спину ударят".

"Да ладно, десятник, — возразил юнец Юрка, опьяневший от одного запаха пива. — Конница у них — ух! С такой силой мы не то что вятичей, мы самого хазарского кагана за бороду возьмём!".

Они спорили, гадали, пытались по обрывкам слухов и движению теней угадать, как этот внезапный союз отразится на их собственных жизнях. Пойдут ли они дальше на вятичей? Или повернут на юг, биться за этих степняков? Они были всего лишь пешками в большой игре, и им оставалось только ждать, когда рука игрока переставит их на другую клетку.

Любомир больше молчал и наблюдал. Он смотрел на княжеский шатёр, на снующих вокруг слуг, на напряжённые фигуры стражников. Он видел, как от шатра отделилась высокая фигура. Хельга.

Она не участвовала в пире. Она вышла на воздух, чтобы остыть, или по приказу своего командира. В руке она держала пустой кубок. Её лицо в неровном свете факелов было похоже на высеченную из камня маску — сосредоточенную, непроницаемую, лишённую всяких эмоций. Она не пила, не смеялась. Она была на службе. Её острый, как у ястреба, взгляд обводил периметр, оценивая расположение стражи, отмечая тёмные участки между кострами. Даже здесь, на пиру, она оставалась воином.

Она на мгновение остановилась, и её взгляд скользнул по рядам костров ополченцев. Любомир не думал, что она его увидит, но она увидела. Их глаза встретились на долю секунды поверх голов и огней. В её взгляде не было ничего — ни презрения, ни интереса. Лишь холодная констатация факта. Ты — там, внизу. Я — здесь, наверху. Между нами — пропасть. Она отвернулась и снова вошла в шатёр, в мир вождей.

Любомир отвёл взгляд. Он снова почувствовал эту стену. Стену, которую он преодолел в бою, но которая снова выросла между ним и настоящими воинами. Они — внутри, вершат судьбы. Он — снаружи, ждёт своей. Он отхлебнул из кружки тёплое, горьковатое пиво. Оно показалось ему вкусом его собственного положения.

Глава 39. Дева-воительница

Пир шумел. Из приоткрытого полога княжеского шатра вырывались то взрывы грубого хохота, то напряжённые ноты гортанной речи, то переливы струн. Воины снаружи, разгорячённые пивом, уже затянули было походную песню, но осеклись под грозным взглядом дружинника из стражи.

Любомир сидел, прислонившись к колесу повозки, и смотрел на шатёр не отрываясь. Его уже не интересовали ни воеводы, ни варяги. Его внимание приковала другая фигура.

Он заметил её ещё днём, когда ханская свита только въезжала в лагерь. А сейчас, в неверном свете факелов, её образ стал ещё более чётким и странным.

Девушка. Она была в шатре, среди мужчин, и держалась рядом с седобородым ханом Айдосом. Было очевидно, что это его дочь. Но она не была похожа на безмолвную прислугу или украшение пира.

На ней было не платье, расшитое узорами, а одежда, созданная для движения. Узкие штаны из мягкой кожи, заправленные в сапоги с загнутыми носами. Длинный шёлковый халат синего цвета, перехваченный широким серебряным поясом. На поясе, в богато украшенных ножнах, висел длинный, узкий нож — не кухонный, а боевой. Её чёрные, как смоль, волосы были заплетены в две тугие косы, в которые были вплетены серебряные монеты.

Она двигалась с плавной, сдержанной грацией степной кошки. Когда она подавала отцу чашу, её движения были точны и экономны. Когда она отходила в тень, её фигура почти сливалась с пёстрыми коврами.

Но поражали не одежда и не движения. Поражали её глаза.

Тёмные, чуть раскосые, с длинными ресницами, они были удивительно внимательными. Она не принимала участия в громких разговорах мужчин. Она молчала. Но её взгляд не был пустым или покорным. Он непрерывно скользил по лицам русов, сидевших за столом. Она не просто смотрела, она оценивала.

Любомир видел, как её взгляд задержался на широченном, хохочущем воеводе Свенельде. Как она внимательно изучала предводителя варягов, отмечая шрамы на его руках. Как она прислушивалась к тону голоса Святослава, когда тот говорил.

Она оценивала их. Их силу, их слабости, их намерения. Она делала это с той же холодной, бесстрастной серьёзностью, с какой Хельга несколькими днями ранее оценивала его самого на тренировочном поле. Она читала этих могущественных, заносчивых мужчин так же, как он читал следы зверя в лесу.

Она была дочерью своего народа — народа, который выживал в Диком Поле не только благодаря силе, но и благодаря умению понимать врага, чувствовать опасность, видеть то, что скрыто за словами.

Любомир вдруг понял, что эта тихая, сдержанная девушка в синем халате, возможно, опаснее любого воина из свиты её отца. Её оружием были не сабля и лук. Её оружием был её ум и её внимательный, ничего не упускающий взгляд. Он невольно сравнил её с Хельгой. Варяжка была волчицей — явной, зримой угрозой. Эта же была похожа на змею, затаившуюся в тени, — тихую, прекрасную и смертельно опасную.

Глава 40. Разговоры у костра

Пир в княжеском шатре закончился далеко за полночь. Гости разъехались, огни погасли. Лагерь погрузился в тревожный сон, но разговоры не стихли. Они просто ушли от больших костров к малым, от громких криков — к сдержанному шёпоту.

Слухи, как круги по воде, расходились из центра, от тех, кто был ближе к власти. Какой-нибудь обозник, подносивший вино, слышал обрывок фразы. Дружинник из охраны подмечал, с каким выражением лица хан пожал руку князю. Из этих обрывков и догадок простые воины пытались соткать картину своего будущего.

К костру Ратибора забрёл знакомый гридень, один из тех, что стояли в оцеплении. За кружку пива он поделился тем, что удалось услышать.

"Просятся на службу," — выдохнул он, утирая пену с усов. — "Говорят, печенеги их совсем доконали. Род их почти весь вырезали. Ищут защиты под рукой Святослава".

"И чего просят?" — спросил Ратибор, подбрасывая в огонь ветку.

"Земли. Хотят сесть по южной границе, вдоль Поросья. Там сейчас пусто, одни старые городища. Говорят, будут для князя заставой от Дикого Поля. Щитом от своих же братьев-степняков".

В десятке наступило молчание. Все обдумывали услышанное.

"А взамен?" — не унимался Ратибор.

"А взамен хан клянётся выставить Святославу три тысячи сабель. Конных. Умелых. Говорят, лучники у них такие, что белку в глаз бьют на полном скаку".

Три тысячи всадников. Цифра прозвучала внушительно. Каждый здесь, даже самый зелёный юнец, понимал, что это такое. Это была целая армия. Сила, способная в одиночку решить исход крупной битвы. Конница была ахиллесовой пятой войска русов, вынужденных полагаться на свою тяжёлую, но медлительную пехоту.

"Три тысячи..." — задумчиво протянул один из близнецов. — "С такими молодцами можно до самого Царьграда дойти!".

"Или получить три тысячи ножей в спину, как только отвернёшься," — проворчал старый воин из соседнего десятка, придвинувшийся поближе, чтобы послушать новости. — "Степь степи — волк, а не брат. Сегодня они с нами, завтра — с печенегами, если те больше пообещают".

"А князь что?" — спросил Любомир, до этого молчавший. Это был его первый вопрос.

Гридень пожал плечами. "А кто его, сокола, разберёт? Сидел, слушал, усом крутил. Лицо — как камень. Но, сдаётся мне, ему мысль эта по душе пришлась. Уж больно лакомый кусок. Такой конницы ни у одного князя нет".

Они снова замолчали. Каждый понимал — союз выгоден. Очень выгоден. Он мог изменить весь расклад сил на южных границах, превратить Святослава из просто сильного князя в неоспоримого владыку.

Но все также понимали, что за такие дары всегда приходится платить. И цена пока не была названа. Ханы не отдают своих воинов просто за обещание земли. Союзы скрепляются не только словами. Они скрепляются кровью, золотом или браками.

"Что-то князь им ещё пообещает," — задумчиво произнёс Ратибор, глядя в темноту, в сторону стихшего степного лагеря. — "И боюсь, платить за это обещание придётся не только ему".

Любомир слушал эти разговоры и чувствовал, как большая, невидимая игра, которая велась там, в шатре, протягивает свои щупальца сюда, к их маленькому костру. Он думал о странной, молчаливой девушке в синем халате. И впервые ему стало по-настоящему тревожно. Потому что он чувствовал, что эта большая игра вот-вот коснётся его лично.

— Не спится, робичица? — раздался низкий голос.

Святослав стоял, опершись плечом о дубовый косяк. Простая холщовая сорочка, перехваченная кожаным поясом, никаких гривен на шее — только верный меч у бедра, в обтянутых сафьяном ножнах. Таким она любила его больше всего — без княжеских побрякушек и лукавого притворства.

— Княгине питье несу, господин, — опустила глаза девушка, чувствуя его пристальный взор.

— Матушка спит?

— Только что на ложе возлегла.

Святослав шагнул ближе, и свет от ее свечи дрогнул, осветив его голову с длинным чубом и густыми усами. Он не был похож на других княжичей, что пировали в гридницах, слушая гусляров. От него пахло дымом и конем — как и подобает воину, проводившему большую часть жизни в седле.

— Ты дрожишь… — сказал Святослав и его рука, шершавая от стремян, клинков, коснулась ее запястья.

— Темно уже…

— Ложь. Ты не из робких. Видала кровь, видала смерть. Чего же боишься?

Она не ответила. И не боялась. Но сердце ее затрепетало, как пойманная птица в кулаке охотника — отчаянно, беспомощно, безумно!

Он знал ее историю — знал, что она дочь Мала Любчанина, купца из Любека. Ольга, еще ребенком взяла осиротевшую девочку в служанки.

Но Святослав смотрел на нее не как на ключницу. В его глазах читалось то, что заставляло по ночам просыпаться в поту, вспоминая его пристальный взгляд.

— Ты не такая, как другие, — сказал он тихо.

Она не успела ответить — из покоев донесся кашель Ольги. Малуша отшатнулась, но князь не отпустил ее руку.

— Придешь сегодня? — спросил он твердо.

И она, коря себя за слабость, кивнула.

Так началась их тайная любовь — украденные мгновения в полумраке его покоев, куда она пробиралась тайными ходами; поцелуи в лесу, где на ковре из трав, он впервые назвал ее «светом очей своих», а она, смеясь поправила ему чуб, растрепавшийся в пылу страсти. В саду, где цвели груши, он вплетал полевые цветы в ее волосы и шептал, что ни одна княжна не сравнится с ее красотой.

Но самыми дорогими были ночи в старой баньке у реки. В жарком парном воздухе, когда в печи потрескивали поленья, он обнимал так крепко, будто хотел навсегда пригвоздить к себе. Его руки скользили по ее телу с бережной нежностью, а горячее дыхание обжигало шею, когда шептал на ухо слова, от которых учащалось биение пульса. Как будто перед ним была не ключница, а княжна заморская.

В часы его рассказов о своих походах – о том, как рубился с хазарами у стен Саркела, как гнал войска до самого Итиля – она чувствовала себя не рабыней, а равной.

— Ясенька, – прошептала она однажды, прижимаясь к его груди и ощущая, как стучит сердце под ее ладонью. – А почему тебе... не взять меня в жены?

Святослав сжал ее руку – так крепко, что она почувствовала, как заныли пальцы. Его взгляд вспыхнул словно угли в очаге. Голос прозвучал низко и хрипло, и каждое слово обожгло как капли раскаленного воска:

— Малуша, не по нраву мне ложь, как не по нраву трус на рати. Жениться на тебе не могу – не потому что не хочу. А потому что не вольны мы с тобой в этом. Ты — прислуга матери, а я — Игорев сын. И хоть ты мне милее всех, но княгиней тебя не признают ни дружина, ни вече. Зашепчутся крамольники: «Смотрите, князь на рабе женился! Я мог бы взять тебя в жены – да кто мне запретит? Но не в том моя правда. Я в седле живу, в дыму битв, а не в тереме на подушках. Мне бы твоих речей да твоих рук ласки хватило – а княгиня мне не надобна. И ещё… — Он замолчал, и глаза его стали темнее черного неба — такими бездонными и печальными, что у нее внутри все сжалось, будто птица, почуявшая приближение зимы. — Если б я тебя венчальной фатой одел, завтра же византийцы шептаться станут: «Смотрите, варвар на холопке женился!» А мне с ними еще воевать. И с печенегами. И с хазарами. Не могу я дать им повод зубы скалить над русским князем.

Он резко отпустил ее руку, подошел к окну и прошептал:

— Вот когда все земли от Переяславца до Киева под одним мечом будут, вот тогда, может…

Малуша вдруг рассмеялась — горько, по-волчьи:

— Значит, так и будем: ты с мечом, а я во тьме?

Святослав обернулся. В глазах вспыхнуло что-то яростное, почти безумное.

— Нет. Будет у нас сын. И будет он князем. Клянусь тебе Перуном и Велесом. Пусть даже мир восстанет — но кровь моя в нем возьмет свое. Я сказал матери, что ты люба мне…

Она не выдержала – стремительно рванулась к нему, обвила руками его шею и, встав на цыпочки, жадно прижалась губами к его устам. В этом поцелуе было все – невысказанная боль, прощение и смесь отчаяния, страсти… Все, что превращало рабыню в царицу, а воина – в покорного пленника.

А потом пришла весна, и он уехал. Дружина ждала у ворот, кони ржали, бряцало оружие. Князь обернулся лишь раз:

— Вернусь и женюсь! — сказал он на прощанье.

Но не вернулся.

Когда Ольга узнала, что ключница носит ребенка Святослава, гнев был страшен. Старая княгиня не могла допустить, чтобы ее сын, наследник, смешал кровь с рабыней, безродной дочерью купца.

— В село! — приказала она. — Чтобы и духу ее здесь не было!

Малушу отправили в Будутино, подальше от княжьего двора. Там, в душной полутьме крестьянской избы, на соломе, она и родила мальчика. Бабка повитуха, перерезав пуповину, прошептала:

— Крепкий… Будет воином.

— Назову Владимиром, — ответила Малуша, глядя в синие глаза младенца. — Владеющий миром.

Владимир рос – дикий, ярый, с глазами отца и упрямством матери. Он не знал родительской ласки, но в его жилах текла кровь воинов и князей. Когда Ольга, скрепя сердце, забрала мальчика в Киев, Малуша на прощание сняла с шеи деревянный оберег – тот самый, что когда-то вырезал для нее Святослав. «Пусть хранит тебя, как хранил меня», — прошептала она, завязывая его на шее сына, и тайком сунула в его ручонку горсть родной земли.

Через годы он прогонит из Киева старшего брата Ярополка, и станет великим князем Киевским.

А еще позже, когда седой и дряхлый он будет стоять на холме глядя, как народ крестится в водах Днепра, кто-то спросит: почему он выбрал веру Христову?

Владимир задумается и вспомнит слова священника: «Во Христе нет ни раба, ни свободного». Вспомнит рассказы о том, как отец перед смертью прошептал «Малуша», а мать в последний миг назвала имя «Святослав»… Их любовь была грехом для мира, но не для Бога. Пусть же новая вера станет искуплением для всех, кто любит вопреки.

Князь снова посмотрит на реку. И вдалеке, ему покажется, что там стоят двое — высокий воин в доспехах и женщина в простом платье. Святослав и ключница. С красивым именем Малуша.

Но самой амбициозной стала его война с Византией. Захватив Болгарию, Святослав даже хотел перенести туда столицу Руси. После долгих сражений он вынудил могущественную Византийскую империю заключить мир на выгодных условиях.

Возвращаясь на Русь с богатой добычей в 972 году, Святослав попал в засаду печенегов у днепровских порогов. Преданный своими союзниками, он погиб в неравном бою. Последний бой длился до темноты. Утром хан Куря сделал из княжеского черепа чашу — «Чтобы пить мудрость великого воина».

Святослав не оставил крепкого государства - все силы он отдавал войнам. Но именно он создал образ идеального древнерусского воина, расширил границы Руси и навсегда устранил хазарскую угрозу. Его трагическая гибель стала концом целой эпохи - эпохи языческих князей-воинов.

(Основано на событиях из «Повести временных лет»)

Продолжение следует…

P.S. говорят, до сих пор у днепровских порогов иногда видят призрак - крепкого мужчину в доспехах, без головы, ищущего что-то в воде. Местные рыбаки шепчут, что это Святослав жаждет мести…

***

P.S. дорогие любители истории и просто зашедшие на огонёк! Мои зарисовки в стиле темного фэнтези — это именно художественная интерпретация, а не строгая научная статья. Я учитель истории, но еще и писатель, поэтому решила объединить две страсти: факты из летописей и живую, мрачноватую атмосферу, в которой могла бы рождаться наша древняя история.

Если вам хочется академической точности — в моих текстах ее нет, зато есть языческие тени, княжеские интриги и дыхание эпохи, переданное через призму вымысла. Так что, строгие знатоки, не сердитесь — это всего лишь игра воображения на основе реальных событий.

#историяРуси #Святославвеликийвоин #князьбезголовы #ЛинаКэрл

…Медленно несет свои воды река, стоит посреди нее остров с утесом каменным. Собираются тучи. Уставшее солнце ползет к горизонту. Вот оно уже за деревьями. Последний луч, пытаясь пробиться сквозь густые ветви, вспыхнул и осветил древнего идола.

Мрачен каменный лик, суров взгляд из-под густых бровей… И вдруг раздался гром, мелькнула молния, осветив белесым светом все вокруг. Затем еще раз и еще. Пронзила молния пространство и стало оно каким-то сказочным… И вместо идола стоит огромный богатырь полупрозрачный, и молния в его руке блестит подобно мечу.

И снова гром в своих раскатах… Но это уже не гром. То богатырь заговорил…

«Перуном звали меня твои предки. Не раз взывали они за помощью ко мне, когда земля их матерь слезы лила от ига вражеского. За силой и волей они обращались к небесам, за поддержкой родных Богов. Вновь слышу стоны этой земли. Вновь плачет Днепр, и древний Хыртич (Хортица) камнями своими взывает к нам. (См. тему: «Посланцы Сварги»). Но люди молчат…

Сын мой Светослав, прозванный у вас Святославом и знаемый еще людьми как князь Киевский, победивший хазар, снова рвется в чертог земной жизни. Он пришел сюда пока еще в тонком теле, но гнев залил очи его, от того, что узрел он».

И тут огромная фигура Перуна растворилась, а на ее месте показался всадник на нетерпеливом коне. Словно флаг развевается по ветру красный плащ его, и блестит в свете молний древний щит. Вот он уже рядом и пронзительный взгляд его светлых глаз пробивает насквозь. Ветер треплет длинный клок волос, свешивающийся с его обритой головы и длинные усы. Он что-то начал говорить, но речь была почти непонятна.

«Здесь был отпущен мною меч слабеющей рукой. Отсюда я ушел в Сваргу к Перуну, - услышала я внутри себя как бы перевод. - Подлый царь гречан златом купил кочевников дикой степи. За звон монет они устроили засаду. Печенеги… И было не пройти, и в спину нанесен удар…

Но я вернусь. Настало время. Хазария повержена была, но вновь появились ее ядовитые всходы.

…Шло лето 6473-е, по вашему христьянскому
счету – 965-е. Не было больше сил терпеть выходки хазарские. Во всех городах русских поселились их купцы – дети Авраамовы. Они скупали все, что можно и перепродавали потом, обкладывая честный вольный люд данью. Даже князья стали им должны и за долги отдали им владения. Многими местами стали управлять иудеи. Слышал я, что они проникли всюду: и на Запад, и на Восток, и саму Грецию обложили данью не честною. Хитростью и обманом такая дань накладывалась, а не по исходу боя честного. Короли западные все золото у иудеев хранить стали, так задолжали. И как все это произошло, видать только их богу ведомо, богу черному, сеющему обман и ложь.

Видел я книги их, и хазарин пленный читал их мне. И говорил он, что бог их единственный во всем свете создал их, избранных, а все другие народы для них создал как рабов. И разрешил их бог мерзости всяческие творить своим избранным над другими народами, и убивать их, чтоб много не наплодилось, и стяжать их руками богатство для себя и для него – их бога.

И понял я, что они верно исполняют наказ бога своего, и весь мир и цари земные через злато покорились им. И жили они во всех странах, аки блохи голодные и древоточцы поганые. Но на востоке гнездо их осиное слишком крупное стало. Обложило данью оно много земель русских.

И пошел я на них в то лето… И пал Саркел – город их нечистый. И пали другие города. И косил я там косой своей и рубил топором головы нечистые, очищая Русь от ига иудейского. И племена степные, под хазарами иудейскими жившие освобождал… И очистил там город Тмутаракань и оставил воинов-русичей охранять южные рубежи. Но только подошел к Итилю – крепости их главной, как пришел ко мне посол греческий и стал «песни петь» про угрозы болгарские.

Неведомо мне было тогда, легковерному, что это опять ложь, чтобы ушел я от стен Итиля хазарского. Да договор отца моего Игоря с царем греков руки сковывал. И как всегда это золото… Греки давали его, а казна, увы, была пуста.

Ввязался я в войну на Балканах. Рванул туда, аки сокол с устья Вологи и понеслись наши воины на крыльях птицы Сва, и Перуница пела нам победные песни. Освободили мы там Переяславец-город. Красив он был, что не хотелось покидать.

Но Хазария опять стала голову поднимать. И вновь я у стен Итиля с братьями-воинами. И на этот раз быстры мы были и ловки. Не успели иудеи греческие помочь хазарским, как в первый раз, и пал Итиль хазарский, и рассеялись иудеи по ветру, как пыль и гонимы были из земель русских, чтобы впредь не смели управлять жизнью нашей и помыслами через золото свое и мечи хазарские, наемников своих степных. Так пала Хазария в лето 6477-е.

Болгары же сговорились с греками и подкупили печенегов, и вновь нам пришлось Киев от них защищать. И понял я, что опять все это сделали иудеи греческие. А тут матушка моя – Ольга книги христьянские стала читать. И понял я тогда, что все это где-то слышал, только по-другому. И вспомнил пленного хазарина и его талмуд…

И рабов божьих узрел рабами иудейскими… Иисус приходил к иудеям, он сам об этом говорил. Да, он хотел их исправить, но это невозможно. Скорее они исправили его учение и с его помощью весь мир рабами сделали. Поэтому я не принял это учение. И имя мое – Светослав, что значит «свет славить», а не Святослав, как позже христиане записали. Мой бог меня рабом не называет и не требует от меня приведения к нему в рабство других народов.

Я остался тем, кем остался и стал видеть насквозь козни хазарские. За что они, аки волка травить меня стали. И болгары, и греки, ведомые той же тайною силой, силой, которой задолжали свое золото. И предательства посыпались… То со мной болгары шли, то вдруг ворогами стали. И понял я, что положиться на них нельзя и пошел на греков, как дед мой – Олег. И пришел я к Константинополю, и Боги наши силы дали, и птица Сва вырвала победу. Но сил у нас после битвы не осталось, и согласились мы на откуп греческий и перемирие.

Возвращаясь домой, отдохнуть хотел я недолго и сил поднабраться. Но коварные греки и их управители тайные иудейские подкупили печенегов на Днепре. И пришлось отдыхать мне уже в Сварге небесной.

Долго отдыхал я тут. Наотдыхался. Вновь расправила крылья Хазария. Да так, что Киев ее столицей стал, а не Итиль. И брат на брата пошел… Внуки Сварожьи и правнуки пошли с ненавистью друг на друга и исток свой забыли. Сколько же лет вам промывали кровь вашу черной кровью ворогов…?

Забыли вы, что вы русичи. Сначала стали хлопцами-холопами ляшскими, да литовскими, да еще немецкими. И понравилось вам… И язык свой переделали и слова их переняли во множестве. Потом вам рассказали, что вы – украинцы.

Да и вы, северные русичи тоже перемешались с разными народами, но дух свой сумели сохранить. Хотя знаю я, приходил к вам самозванец, не опознанный никем в истории, ибо историю писали те, кто его послал. И имя ему было Петр. (См. тему: «Великий самозванец»). Он научил вас, северных русичей речи немецкой и тяге к западным вещицам.

И стали так вы – потомки Сварога разными и не узнали друг друга, и не поняли слов языка.

Была на Руси усобица, и, похоже, не ушла она и поныне. Для меня нет украинцев и русских. Для меня вы все русичи, и земля моя – Русь единая. Я не знал, что такое Украина, ведь тогда не была она краем земли, а была центром, Русью великой – от Новгорода северного, до Тмутаракани.

Русь – это дух, русичи – потомки страны Сва (Гипербореи, как ее звали греки), потомки Даарии сибирской, ушедшие за лучшей долей по степи ото льдов северных. Можно кровь свою смешивать, но дух – никогда. Потерявшие дух, потеряли себя и предков, и потомков.

Я тоже по крови не был русским в вашем понимании. Мои предки пришли из Страны Сва через север Европы. Мой дед пришел в Гардарику, как называли мои пращуры страну городов русских, на ладье викингов. Но я стал русичем-арием, и узрел предков общих и принял отца своего небесного Перуна. И узнал от него, что и на самом деле предки мои кровные викинги были в тесном родстве с русичами-ариями и жили в седую древность на берегах Азова в Асгарде…

Вы же, живущие в выдуманной стране – Украине, живете в Хазарии сейчас и правят вами хазары иудейские. Разве не так? Посмотрите на своих правителей… Кто они? Как звать их, и из каких родов-фамилий они есть?

Или вам не до этого, или вы думаете, что с их помощью окажетесь на «благословенном» западе?

С коих пор Запад стал так благословенен и для тех, кто сейчас себя именует украинцами, и для тех, кто называется русскими? А со времен самозванца западного и хазарина швейцарского по крови – Питера, прозванного у вас «великим». Это он ввел моду на то, что все западное совершенно, что все западное качественно и прогрессивно, как вы любите говорить. Он же сделал модным считать все отечественное низкокачественным, устаревшим, лапотным, доморощенным. Он сделал модным стыдиться своей нации, как старомодной и отсталой, неразвитой, забитой обычаями и дикостью. Он сделал модным все западное. Как же ему это удалось? Почему любовь к заморскому так прижилась на Руси?

А потому, что привел он на Русь своих хазар голландских и немецких и посадил их всех на места властные и силой так все они заставили порицать все русское и превозносить учености западные. Детям с младых лет внушалось в новых школах, куда их насильно тащили из отчего дома и от отеческого воспитания, что все учености есть токмо на Западе. И учителя ведь в этих школах были токмо западные. И все эти «ученые» западнохазарские под пристальным оком царя нового западного переписали историю Руси Великой и сокрыли ее древности. Именно они и написали о дичи несусветной русской.

Вот где корениться исток зла. И царь этот переделал язык руський, бывший когда-то единым и сделал его великоросским.

А на истоке Руси – на Киевщине и других землях паны ляшские и литовские люд русский в холопов превратили и навязали им свой диалект из слов польских, да немецких. И понимать друг друга руськие люди с трудом стали, и разделены они стали, разорваны роды и связи. И забылись истоки. Намешалась к руським кровь западная кичливая, и стали они потом Малой Росью, в смысле малой по территории, по сравнению с великой (большой) Росью – северной Московской. Но все же и та и другая Росью были.

И только страх полного порабощения ляхами, да басурманами турецкими сблизил Малую Рось с Большой, некогда бывшую с ней единым целым.

А уж по приходу очередных хазар под красными стягами стала Малая Рось величаться Украиной (землей крайней, окраиной Руси).

И правили вами и русскими, и украинцами вновь хазары в те времена, пока великий горец с Кавказа, но с русским духом не изгнал большую часть их и не навел порядок.

Но тлетворные мысли, запущенные еще Петром, и позже поддерживаемые хазарами о том, что на Западе лучше, чем в отсталом отечестве продолжали жить в умах тех, кто потерял дух свой, и кто с предками своими связи оборвал. В умах тех, кто всю свою жизнь думал лишь об одежке, еде и жилище, но не о духе своем. В умах тех, кто пропитался завистью к чужим домам и одежкам. Завистью и леностью.

Не зря «старались» хазары столько веков. Вытравливали дух русский и прививали холопскую мечту – жить как баре. И еще великий обман и морок окутал, что везде хорошо там, где вас нет. Что где-то лучше, а у вас дома плохо. Поэтому следует, как ни странно, не сделать у себя дома хорошо, а бросить свой дом и идти в тот, где хорошо.

Именно такого сознания добивались от вас хазары во все времена и, увы, достигли цели. Невежество и лень должны были развратить вас.

Вот, вы называющие себя украинцами, разве вы хотели свободы? Это просто красивые фразы, вложенные вам в уста. Вы просто хотели жить как на Западе, про который у вас в головах сложилась сказка, сказанная хазарскими сказочниками. Вы не хотели сделать «сказочной» жизнь своими руками, вы хотели просто так попасть в сказку и получить модные одежки и вещички западные и хатки свои обустроить, а вернее не обустроить, а сразу по мановению магии оказаться в новых. Вы это не говорите, но где-то в глубине хотите. И все плохое у вас в головах, вся разруха материальная и нищета связана стала с русскостью и советскостью. Мол, пока вы русские – вы всегда будете прозябать. А значит вам нужно стать иными, не русскими, западными. Вам нужно стать европейцами. Вот в чем вся суть. И это все исподволь записывалось в ваши умы хазарами новыми, последних дней.

Именно поэтому вы ненавидите русских. Вы ненавидите русскость в себе, как признак нищеты и безысходности, что есть ложь сущая. Но это и есть морок хазарский. Это главный морок, вошедший в ваши умы.

Вы не видите ничего и живете в тумане. На вас было испытано тайное оружие, незримые лучи и словесные коды привели ваши мысли в нужный хазарам строй. И произошло это в последние дни, но на подготовленную почву. И теперь вы видите ворогов не там, где они есть, а ворогов настоящих считаете другами.

Другами вы считаете Запад хазарский, где все блестит и манит мишурой, где все хочется попробовать и «наслаждаться» жизнью, но жизнью животной, физической. Хотя, впрочем, живущие под покровом морока, о духовности и не ведают.

А вы, те, кто себя именует русскими, разве не узнаете себя в украинцах? Разве не такими вы были в ваши девяностые годы? Разве не также вы тяготились русскостью и не так же желали западной красивой, по вашему мнению, жизни. Разве не из-за морока и манящего шелеста денег вы убивали друг друга, да так, что кладбища ваши преумножились? Разве не из-за морока ваши девицы чести лишались и еще и гордились этим.

Ваш морок рассеиваться стал понемногу сейчас. И вам стало видно, какое кривое зерцало сейчас представляет Украина. Ваш морок рассеиваться стал, и видны стали западные язвы и трещины, а не только манящая мишура.

Но они, на Украине еще не видят, хотя и не все, ведь и вы, русские не все были под мороком, но большая часть, так и там.

Морок великий представляет им вас демонами, а вам их так же. И ненависть пылает, и братство забыто, и месть за другов и родичей кровных толкает к безумству и вас, и их. Только они еще больше слепы, а потому более агрессивны и злы. Им кажется, что они избранные, ну как иудеи, ведь схема одна, как у вас говорят. Им кажется, что они лучше всех, лучшая раса, и уж никак не родственники вам, отсталым и обреченным. Но это морок и более ничего. Хотя и множество настоящих демонов воплотилось «стараниями» хазарскими и их господами с Нибиру, о которой не раз Духи говорили…

Морок хазарский сизым туманам укутал Русь мою. И южная часть ее в мороке погребена. Силен еще морок и стравливают через него народы и дальние, и близкие. Не поддавайтесь ему. Учитесь различать, где враги явные, а где замороченные. Не кидайтесь на всех и вся, не разобрав броду, ибо именно этого от вас и ждут вороги настоящие. И хаоса они ждут и великой бойни – бессмысленной и беспощадной. Пока вы бьетесь друг с другом в мороке темном – вороги торжествуют. Так Хазария Русь делила и продолжает делить, чтобы извести.

С великим трудом некоторые начинают все же прозревать, ибо время другое настает. Закончилась Ночь Сварога. Ведь когда я Каганат Хазарский разбил у Итиль-реки или Вологи, она только начиналась. И уйдя в Сваргу, я не мог во дни и лета сей ночи вернуться, как и многие сворожичи. А сейчас начался рассвет, и Сварга уже начала приближаться. И последний бой еще за нами будет.

Мой меч выпал из небытия как знак начала войны с царством морока, ибо без ножен он был. Нес он весть кровавую, но всему должен быть конец, и как сказал я однажды, что вернусь, значит быть по сему. Но вернусь я не вести бой с братьями, для чего в дымном мороке меня зовут на Украйне, а для битвы с хазарами, и для развеяния морока их.

Но как это будет пока мне самому неведомо. А будет так, как Сварог положит и как Перун силы даст и волю. И времени уже мало осталось до битвы, в которой Мать Сыра Земля биться сама будет силами стихийными с ворогами своими извечными, с ворогами человеков живых. Так Сварог в Сварге сказывал. Но Руси моей в единстве племен ее стоять до конца дней Земных, и мороку развеянным быть, а хазарам – низложенными», - сказал князь и вогнал свой меч в… камень. Вырвалась из того камня молния белая и ударила в небо, что нависло грозными тучами, а где-то вдали забрезжил рассвет…

Записала Валерия КОЛЬЦОВА
24.06.2016
Источник: https://shambavedi.blogspot.com/2019/04/blog-post_307.html

«Олегова дань» была установлена для Новгорода как для административного центра, который собирал богатства со всей северной части Русской равнины. Получалось, что данники Новгорода — в основном финно-угорские племена — сначала платили дань Новгороду, а через него она уже шла в Киев. Отличная модель, как мне кажется: все оставались при деле, и каждый получал свою долю.

Здесь хочется сделать небольшое отступление и объяснить ключевые механизмы. Главная особенность России как государства (или, если хотите, как «актива») — это огромный дисбаланс в распределении общественных благ. Россия с самого начала формировалась не просто как большое, а как ОЧЕНЬ большое государство, напоминающее матрёшку. Её территория во все времена производила значительный ВВП. Пусть это были простые ресурсы — зерно, мёд, а позже нефть и золото, — но их объёмы всегда были огромными. Знакомая схема, не так ли? Благодаря этому управленческая элита практически никогда не сталкивалась с проблемой нехватки доходов. Можно сказать, что у неё не было постоянных «головных болей» по этому поводу.

Я не говорю, что цари/императоры/генсеки вообще не заботились о доходах с подданных — это противоречило бы самой сути власти. Я хочу подчеркнуть, что этот вопрос никогда не стоял для них так остро, как в меньших по размеру государствах. И это, кстати, наша особенность — одновременно и баг, и фича. При этом население зачастую жило (и продолжает жить) в условиях крайней бедности. Это тоже наша особенность — опять же, баг и фича. Да, вы правильно поняли: этот дисбаланс никуда не исчез. И вряд ли исчезнет — России не стать Швейцарией, хотя как государство она гораздо богаче Швейцарии.

Да, одна из задач, которую я ставлю в этом цикле, — показать, что многие (если не все) управленческие механизмы, заложенные ещё на этапе становления России, до сих пор живы и прекрасно себя чувствуют в XXI веке. У себя в тг я чуть позже черкану о преемственности административных функций современных городских управленцев и аналогичных фигур XVII в., так что подписывайтесь.

Но вернёмся в X век.

При Игоре должность новгородского наместника закрепилась за его единственным известным сыном — Святославом. Правда, его роль была скорее номинальной из-за юного возраста. Фактически всем управляла его мать, княгиня Ольга. Именно она заложила основы административного управления, создав систему погостов. Святослав же до своего взросления находился рядом с матерью, постигая азы управления государством. Именно при Святославе в орбиту Древней Руси вошёл восточный фронтир. Летописи сообщают: «Пошёл на Оку реку и на Волгу, и встретил вятичей». Видимо, этот регион был слишком сложным для более ранних правителей. Такой вектор экспансии показывает, что Святослав уже тогда рассматривал Волжскую Булгарию и Хазарию как главных соперников Руси. Поэтому он стремился максимально отодвинуть границы на восток.

В серии военных походов Святослав слегка попячил волжских булгар и полностью разгромил Хазарский каганат (как утверждают летописи), включая его союзников — адыгов и осетин. В результате Древняя Русь значительно продвинулась на юго-восток, закрепившись в бассейне Дона (благодаря крепости Саркел, или Белая Вежа) и на Кавказе (в районе Тмутаракани, в дельте Кубани). Конечно, позже эти территории пришлось оставить, а затем не раз возвращать. Но факт остаётся фактом: Древняя Русь с момента своего образования строго придерживалась принципа «The best defense is a good offense» («Лучшая защита — это нападение») и постоянно расширяла свои границы.

Разгром Хазарии и закрепление Руси в Волго-Донском междуречье перераспределили торговый баланс – отныне Святослав получил в свои руки неплохой прикаспийский хаб для поступления доходов. Возможно, если бы Святослав проявил чуть больше государственного мышления, то будущая Россия стала бы чуть богаче, сидя на торговых путях из Персии и Китая. Однако слава (и сиюминутная выгода) сманили Святослава в противоположном направлении – на Балканы. Хотя, справедливости ради стоит сказать, что в этом виноваты греки (аналог «англичанки», которая вечно гадит). Это они пригласили Святослава в качестве союзника (по факту – зерг-пехоты) для войны с опостылевшими им болгарами. В 968 г. Святослав перешёл Дунай и вторгся в Болгарию, где разбил их в битве под Доростолом, и взял множество городов. Однако, видимо не поняв, в какую игру его втянули греки и зачем он им нужен, он не ушёл домой с богатой добычей, а обосновался в устье Дуная, в Переяславце.

Греки от таких новостей, мягко говоря, удивились, и попросили Святослава выйти на мороз. Весьма кстати для греков здесь на арену выползли недобитые хазары, которые через печенегов организовали набег на Киев. Лично мне кажется, что пнули полумёртвых хазар как раз-таки греки. Святослав был вынужден реагировать, и во главе конной рати отбыл для защиты мамы. Отогнав печенегов, он решил окончательно решить «хазарский вопрос», и совершил второй поход, в ходе которого была захвачена хазарская столица (Итиль), а сама Хазария окончательно разгромлена.

Вернувшись в Киев, Святослав схоронил мать. А после сделал то, что через каких-то сто лет отольётся горючими слезами всему населению Руси – он разделил государство между детьми. Ярополка посадил в Киеве, Олега у древлян (не унимались парни), а Владимира – в Новгороде. А сам ушёл за хлебом на войну в Болгарию, где греки повторно неприятно удивились его появлению. Дальнейшие события несколько выбиваются из моей темы, поэтому я опишу всё парой слов: Святослав разгромил греков у Аркадиополя в 970 г. и оккупировал Болгарию. Потом его чутка погоняли греки, и он с ними заключил мир, откатив условия аж к какому-то старому торговому договору (что не сделаешь, лишь бы не потерять лицо). Греки легко согласились, поскольку по старой византийской привычке в глаза улыбались, а сами держали фигу в кармане.

В итоге, при возвращении Святослава вместе с войском в Киев, его возле днепровских порогов встретили «резвые ребятки» в лице печенегов, и заблокировали. В результате многомесячной возни туда-сюда Святослав и погиб, а греки вздохнули с облегчением, устранив, таким образом, саму возможность третьего похода (а Святослав бы на них пошёл, как пить дать). Но византийцев тоже не надо особо ругать – они на дипломатии (явной и тайной) к тому времени уже не одну собаку съели, и изрядно поучились (в т.ч. на своей шкуре), тонкому искусству восточных договорённостей. В будущем Россия вовсю будет использовать сумму этих же знаний, не зря же «Москва – третий Рим».

С гибелью Святослава закончился первый, «полудикий» этап русской государственности, когда личность правителя ещё решала больше, чем внутренняя логика государства. Но всему своё время, и вот на смену «князьям-воинам» (Игорю и Святославу), пришли молодые и дерзкие «князья-созидатели» – Владимир и Ярослав. Однако о них позднее, посты и так получаются трудночитаемые из-за размера. Всех благ!

Подписывайтесь на тг и дзен, там ещё больше материалов!