Серия «цитаты»

И все же он до сих пор не мог прочувствовать всей безысходности момента. Детская надежда сильна, как река, ее молочные воды целебны, на ее кисельные берега выбрасывает белые кости тревог и печалей. Эта река бежит с горы Рай в далекое море Рай, и по пути странника ждут только интересные события и никаких безвыходных кошмаров. Верно?

Катастрофа казалась ему даже чем-то безумно привлекательным и завораживающим. Ведь необязательно умирать, можно же спастись и жить долго в лесах, в скитаниях и в полной волшебной неопределенности. Огромный мир разрушенного будущего, без родителей, школы, расписанной, как план ограбления банка, придворной жизни, вместо всего этого — только вольная свобода, тысячи опасностей и спутница в желтом платье, что будет с ехидным прищуром оценивать его героические подвиги.

Вдруг воздух вокруг зазвенел, начали бить башенные часы, под ногами задрожали половицы, за окнами проснулась ночь марта, заворочалась, сверкая звёздами на чёрной шкуре, и, порывисто сопя, заглянула в маленькие окна большими тревожными глазами.

Часы всё били тяжёлыми раскатами. Снаружи заржал его кадавр, а потом вдруг запищал мышью. Неужели злые сёстры обманули его, задёрнули шторы и перевели часы назад, чтоб он опоздал? Левша почувствовал, что правая щека потяжелела, переносицу вывернуло громоздким навесом. Он вцепился в лицо. Оно разваливалось в ладонях и сочилось сквозь пальцы. Левша изо всех сил пытался подавить крик. Только бы Маргарита не повернулась сейчас! Он бросился прочь не разбирая дороги, видя всё кривым и растянутым, как сквозь огонь. Задыхаясь от бега и давясь жирным воздухом внешнего мира, он упал в кровать, уткнулся безобразной головой в подушку и под двенадцатый удар часов проснулся…

Левша отдышался. Стены его номера еще гудели после полуночного боя. Он испугался, что потерял кулон, поискал его за пазухой. Слава богу — на месте. “Бесполезное и вредное стекло”, — с досадой подумал Левша, сжимая кулон в ладони. Воспоминания, заключённые в этом камне, давно стали горькими, а он всё носит их у самого сердца, как отравленный клинок без ножен. Когда-нибудь он решится и избавится от него, отправится на край света, взбирётся на самый высокий вулкан и выбросит ядовитый камень в самое жерло. Главное, самому не броситься следом в кипящий расплавленным янтарём и пчёлами кратер… Левша вздрогнул и снова проснулся.

Главы книги https://author.today/reader/151994/1241589

Синие волосы Лисовской на портрете ярко загорелись в электрическом свете. Левше припомнилось, как однажды она заявилась к нему в номер сильно навеселе. Дело было почти год назад, под конец новогодних гуляний. Вручив ему эту картину кисти неизвестного художника, Лисовская сказала, что это от одного поклонника на её тридцатилетие, и раз Левша ничего не подарил ей на этот невесёлый праздник, то она сама дарит ему портрет с ещё сырыми красками. Она сняла со стены над кроватью поливановские скрещённые мечи, пару фотографий, маленькую схему Проклятого Поля и повесила портрет на их место. “Так я буду присматривать за тобой”, — сказала она и осталась ночевать.

Посидев немного в своём любимом кресле и задумчиво поковыряв кривым, старушечьим пальцем бархатную обивку, Левша принёс из ванной опасную бритву, забрался с ней на спинку дивана и, немного повозившись, снял со стены под потолком вентиляционную решётку. Там, в нехитром тайнике, был спрятан небольшой металлический кейс.

Левша сел за стол и открыл чемодан. Внутри лежала ритуальная маска "Паучий Поцелуй", "голодная" чаша, горелка, флакон спирта, стеклянные колбы, пачка столичных денег, чёрный бархатный футляр и набор причудливых инструментов, похожих не то на хирургические приборы, не то на воровские отмычки.

Главы книги https://author.today/reader/151994/1241589

Главы книги https://author.today/reader/151994/1241589

У печальника особый рыкарский дар — своим голосом он может навести на врага морок, как сон пройти сквозь дозоры, разведать обстановку, добыть языка. Так запоёт печаль свою песню и катит ее перед собой через лес, через поле, через ночную реку, к вражеским порядкам. Вот ночь, часа три, спряталась за тучи луна, стоит вражеский дозор — четверо Соло на опушке леса не спят, не ленятся, как всегда внимательны и собраны, будто бы и не люди — мышь мимо них не проскочит. Вдруг на глаза их сходит задумчивость, память вспять идет, как будто бы слышится песня из прошлого, и на сердце ложится тоска. Вот уже один Соло позабыл свой дозор, опустил глаза, внутрь себя смотрит, носки ботинок разглядывает, о чём-то своём думает, вдруг раз, и ботинки у самого носа, дышать больно и нечем, и кровь под щеку натекает. А это подошёл печаль со своей песней к самому посту, зачаровал бойцов, троим снял головы острым мечом, а четвертому накинул  на шею аркан и увел за собой.

Тяжело петь эту песню, самому нужно держать много печали на сердце, нужно уметь не потерять тонкой голубой нити. Отвлечешься, и будто проснешься посреди дурного сна, тогда слетит вся невидимость с печальника, с врагов морок спадет, а сил уже мало останется, так мало, что уже не спастись. После таких походов печаль всё больше спит, и на привале, и в седле, и в лагере. В атаки они не ходят, хотя боевым рыком не обделены, но они должны беречь себя от веселой рыкарской ярости и хранить на сердце холодную грусть.

Главы книги https://author.today/reader/151994/1241589

Вскоре почти все сестрицы вернулись. Не понравилось на материке. Конечно, чужое всё и нигде не достать ни цветочной манны, ни румян Реи, а без них, как скоро выяснилось, всё не то… Без волшебной манны жизнь просто течет мимо, как пресная вода. А без реиных румян старость заползает в зеркало, вскарабкивается на шею и начинает свое злое колдовство. Каждое новое утро молодые красивые лица как будто теряют тонкие лепестки, становятся грубее, ангельские черты мутнеют, а на коже раскрываются сальные поры.  При том мужское внимание становится гаже и смелее. Зато женщины больше не расползаются в стороны, шипя от зависти, а принимают за свою, проявляют заботу и заводят душевные беседы. Но как общаться без манны с этими чужими людьми, даже не знавшими, что такое манна. Все эти люди были так некрасивы… Особенно внутри. Лучшие из них — как болотные озера с топкими берегами, комарьем, острыми корягами под лаковой гладью стоячей воды и сомом-людоедом на дне. Худшие похожи на ползущий с горы грязевой сель, из которого торчат обломки домов, вырванные с корнем деревья и конечности перемолотых встречных...

Но и в Василькове к тому времени с манной становилось все хуже, и сестрицы нервничали, как газели у последней пересыхающей лужи.

Главы книги https://author.today/reader/151994/1241589

Человек, который увидел бы Панну впервые ещё и так близко, поледенел бы и отстранился. Дело в том, что правая щека Панны не заканчивалась привычным образом, а переходила во второе лицо, казавшееся спящим, детским и размытым, как будто видимое сквозь прищур, его чуть прикрывали золотистые прядки и вуаль. Да уж, с непривычки такое зрелище могло здорово напугать, особенно когда второе лицо просыпалось, приоткрывало веко единственного слезливого глаза и печально косилось по сторонам.

В день исхода, семь лет назад, Панна, убегая от Пустоты, не выдержала и на краткий миг, на долю секунды оглянулась. Всего лишь краешком глаза она увидела то, что шло следом, и тут же отвернулась. Но осталось другое лицо, и оно до сих пор оглядывается, иногда тихо вздыхает под вуалью и хранит от Панны тайну увиденного.

Главы книги https://author.today/reader/151994/1241589

В башне сильно пахло раскалённым железом, машинным маслом и электричеством. Сухой жаркий воздух тихо звенел вокруг Машины Цветка. Эта громадина представляла собой нагромождение переплетённого, перекрученного стекла, меди, каучУка и керамики. Наподобие смерча, она расширялась кверху, внизу произрастая из маленькой чёрной коробочки, стоявшей на небольшом столике в центре зала. Из неё выходил один тонкий проводок, раздваивался и поднимался в два керамических куба. Из каждого из них выходили по два более толстых провода, те, в свою очередь, поднимались в другие, более крупные и сложные устройства из металла или керамики, из тех выползали еще более толстые провода, а затем, наверху, они сплетались в мощные кабели. Так, расширяясь и усложняясь, Машина Цветка поднималась вверх, обвиваясь вокруг колонн, прислонясь к стенам, цеплялась за лестницу, повисая на тросах, закреплённых к балкам на потолке. Машина цветка всегда казалась Левше живой. Сейчас, ещё горячая после недавней работы, она скрипела, гудела, шипела, шептала, вздрагивала космами трубок, дышала и только что не жаловалась человеческим голосом.

Лютовик иногда назвал Машину Цветка отцом. Он говорил, что старик Яворов убил себя, но машину свою не одолел и по её проводАм и трубам ещё бегают его шестилапые мысли, носят в клювиках и перепрятывают маленькие зёрнышки невоплощенных идей.

Главы книги https://author.today/reader/151994/1241589