0 просмотренных постов скрыто
Между светом и тьмой. Легенда о ловце душ
Глава 28. Огонь зависти
В тени высоких гор, где ветры пели древние песни о забытых битвах, раскинулся Эрденвальд — королевство, сияющее, как драгоценный камень на границе Альгарда, владений короля Всеволода. Его земли были плодородны, словно благословлены богами: поля золотились пшеницей, она колыхалась под ветром, как море желтого пламени, а реки, текущие с горных вершин, сверкали под солнцем серебряными нитями, вплетенными в зеленый ковер долин. Холмы, поросшие густыми лесами из дуба и сосны, хранили в своих недрах железо и уголь, питающие кузнецы, а озера, глубокие и холодные, кишели рыбой — форелью и окунем, чья чешуя блестела, как серебряные монеты в сундуках купцов. Гримсхольм не взмывал, а врастал в утес: ступенчатая цитадель, высеченная в сером камне скалы, тянулась террасами от пристенных кузниц до дворцовой площади. Не стены, а уступы и бастионы из черного сланца глушили ветер; башни были приземистые, с зубцами, а на их гребнях — железные ветряные стрелы, стонущие на сквозняке. Дома — каменно-дубовые, с тяжелыми шиферными крышами, потемневшими от копоти; между ними — тесные проходы с дощатыми настилами и водостоками, по которым после дождя текли бурые струйки от кузниц.
День и ночь Гримсхольм гудел от кузниц: их трубы изрыгали черный дым, тянущийся к небу, как дыхание дракона, а тяжелый стук молотов отзывался эхом в переулках. Там, между каменными стенами, женщины спешили с корзинами хлеба и рыбы, а мальчишки-оборванцы юркали следом, надеясь урвать кусок.
Мечи и доспехи Эрденвальда ценились не за красоту, а за надежность: их сталь, закалённая горным холодом, могла рассечь щит до основания, а кольчуги гудели под ударами копий, но не рвались. На рынках шум стоял тяжелый — меха и шерсть громоздились тюками, пахли сыростью и дымом костров, рядом в бочках хранился мед — тягучий, горьковатый от горных трав, а на прилавках трепыхалась рыба из ледяных озер. Замок короля был не украшением, а частью скалы: стены сливались с утесом, тяжелые своды держали тепло лишь огромных очагов, где поленья взрывались искрами. Гобелены в залах были не пышные — суровые, с грубой вышивкой битв, где предки держали знамена, покрытые пятнами, напоминавшими кровь. Узкие окна смотрели не на простор, а на каменные хребты, словно глаза зверя, выслеживающего добычу. Ветер выл в щелях, пах смолой и снегом, и в ясные дни с башен виднелись земли Альгарда, на которые Хротгар давно строил свои планы.
Хротгар был высоким, широкоплечим, с телом, закаленным в сражениях, как сталь в горне. Его волосы, когда-то черные, побелели инеем седины, густая борода обрамляла лицо, испещренное шрамами. Темные глаза горели огнем, в котором смешивались гордость, упрямство и скрытая тьма. На нем всегда был темно-зеленый плащ, подбитый шкурой бурого медведя, и кольчуга, он не снимал ее даже в замке. Его дубовый трон, украшенный резьбой в виде орлов, был отполирован его руками за годы тяжелых раздумий.
Он был суров, но справедлив — народ любил его за защиту, которую он давал, и боялся за гнев, который он обрушивал на врагов. Эрденвальд процветал под его рукой: сундуки полнились золотом, амбары ломились от зерна, а кузницы гудели, как сердце королевства.
Король Эрденвальда, Хротгар, еще в юности познал вкус зависти, когда Всеволод женился на сестре королевы Миреллии, прекрасной Эльзе, хотя ее прочили в жены самому Хротгару. С того дня его сердце омрачилось: братский союз Альгарда и южного королевства стал началом неприязни, и с годами она только росла. Позже Хротгар женился на дочери короля Фолькстейна, сурового Герхольда. Этот брак был союзом домов, а не сердец. Он никогда не любил жену — союз был лишь цепью, навязанной долгом. Когда она погибла при загадочных обстоятельствах, Хротгар не скорбел как муж. Смерть королевы подорвала союз с Фолькстейном, посеяла разные слухи; были и те, кто шепотом говорил: «А не сам ли Хротгар убрал жену, которую никогда не любил?»
Хротгар не опровергал домыслы. Его молчание лишь подогревало страх и уважение: никто не знал, что скрывается за его суровым лицом — равнодушие, ненависть или холодный расчет.
Особой болью стала для него весть о смерти королевы Эльзы. Ее утрата потрясла Всеволода и весь Альгард, но и в сердце Хротгара осталась зияющая рана — смесь скорби и ненависти. С годами он пытался укрепить свое положение браками сыновей. Старшего, Торвальда, он хотел женить на Диане, дочери Всеволода, но король Альгарда неизменно отвечал отказом — каждый отказ был для Хротгара будто пощечиной, подталкивавшей его зависть к ненависти.
Торвальд отличался холодным умом и рассудительностью. Он сидел рядом с отцом на советах, изучал карты и военные ходы, слушал военачальников и запоминал каждую деталь. Народ уважал его за твердый характер и умение держать слово. Младший сын, Эймунд, был иной: горячий, нетерпеливый, он жаждал битв и славы. В его горячности Хротгар видел собственную молодость.
Однако тень зависти не покидала Хротгара. Вальдхейм сиял ярче, имя Всеволода звучало громче, а венец его затмевал венец Хротгара. Зависть тлела в сердце годами, как угли, и ждала ветра, который раздует пламя.
— Хротгар… — произнес Заркун и замолк на миг, позволяя словам повиснуть в воздухе, как сладкий дым, обволакивающий разум. Король почувствовал, как его сердце сжалось — не от боли, а от тихой, манящей горечи, она разливалась по венам, словно вино, приправленное ядом желания. Тень бога зависти придвинулась ближе, ее очертания дрожали в лунном свете, пробивающемся сквозь щели ставен, и голос зазвучал вновь, еще тише, еще интимнее, будто делился секретом, предназначенным только для двоих.
— Но разве это справедливо, Хротгар? — прошептал Заркун, и в его тоне сквозила не злоба, а нежная забота, как у старого друга, который знает все твои слабости и любит тебя за них.
— Ты, с твоей силой, твоим умом, твоей верностью... Ты заслуживаешь большего.
Представь: трон, сияющий в лучах славы, где ты — первый, единственный. Эльза у твоих ног, ее глаза, полные восхищения, обращены только к тебе. А Всеволод? Он станет тенью, забытой историей, пылью под твоими сапогами. Я могу показать тебе путь, мой дорогой. Только прислушайся... только позволь зависти расцвести в твоей душе, как цветок в саду, который ждет твоей руки. Что тебе мешает? Гордость? Страх? Они — цепи, и я помогу разорвать их. Шагни ко мне, Хротгар, и возьми то, что по праву твое...
Образы вспыхнули в ночном видении: юная Эльза в белом, ее глаза сияют, а взгляд обращен только к Хротгару. Они идут рядом, рука в руке, толпы кланяются им, и песни летят в их честь.
— Даже когда смерть пришла к ней, — продолжал голос, сладкий, как вино, но горький в послевкусии, — он обрел славу в скорби. Его народ плакал вместе с ним, и даже боги, казалось, опустили головы. А твоя жена? Кто оплакивал ее? Никто. Ее смерть принесла тебе только слухи и подозрения. И снова ты остался один.
Тень обвила его сны, будто змей, окольцовывающий жертву, мягко, но неотвратимо.
— А Диана… — зашипел Заркун, его голос стал почти нежным, как колыбельная. — Ты предлагал союз, достойный царей. Но Всеволод смеялся, отказывал снова и снова. Он унижал тебя. Разве это справедливо? Разве не твой сын Торвальд должен был стать ее мужем? Разве не твои внуки должны были унаследовать Вальдхейм?
Хротгар резко проснулся, хватая ртом воздух, пропитанный утренней сыростью, но сон не отпустил его полностью, слова Заркуна проникли глубже, чем любой кинжал, — они открыли старые раны, обещая исцеление в отмщении.
Зависть росла — медленно, но неизбежно неся Хротгара к краю. Днем он правил Эрденвальдом с привычной твердостью: отдавал приказы, судил споры. Но в глазах подданных он замечал зависть — или это было его собственное отражение зависти, растущей внутри? Заркун не спал; он шептал ему во время вечернего ужина с детьми.
«Смотри, — мурлыкал его голос легким дыханием на ухо, — даже твои дети, они не уважают тебя. Но это можно изменить... Всего один вздох, один миг слабости — и ты вернешь свое. Я помогу, друг мой. Я всегда здесь, для тебя...»
Ночью Заркун вернулся. Не сразу — сначала легкий ветерок, пропитанный ароматом яблок, коснулся его кожи. Затем тень тонкой паутиной сплелась вокруг ложа, и голос, бархатный, как прикосновение любовницы в темноте, зазвучал вновь.
— Хротгар… мой верный, — прошептал Заркун, и это имя прозвучало как приглашение к пиру. — Ты боролся, я вижу. Ты пытался заглушить меня делами дня, но разве можно заглушить правду? Она жжет, как огонь в жилах, не так ли? Смотри, что я принес тебе сегодня… Видение, сладкое, как месть, которую ты заслуживаешь.
Образы нахлынули волной, теплой и манящей, а голос бога зависти продолжал:
— Всеволод на коленях, его корона в твоих руках, а глаза его полны страха — того самого страха, который он сеял в тебе годами. Народ Вальдхейма склоняется перед тобой, их голоса сливаются в хор: «Хротгар! Хротгар Великий!» Диана, прекрасная и покорная, стоит рядом с Торвальдом, и их дети — твои внуки — играют у трона, где орел Эрденвальда парит над всеми землями. А Эльза… О, Эльза возвращается в твоих снах, ее губы шепчут твое имя, не его. Она выбирает тебя заново, в этом новом мире, где нет вторых мест.
Заркун рассмеялся тихо, мелодично, как ручей в запретном саду, и тень его коснулась плеча Хротгара, холодная, но обещающая тепло.
— Что мешает тебе стать великим, вписать свое имя в легенды? — спросил он, голос сочился медом, смешанным с каплями соблазна. — Страх перед богами? Они слепы к твоим страданиям. Долг? Он — цепь, наложенная слабым королем. Протяни руку, Хротгар. Возьми мою силу. Один шаг — и зависть расцветет, как роза в крови, давая тебе всё: власть, любовь, отмщение. Разве не этого ты всегда хотел в глубине души? Шепни «да», и я сделаю это реальностью… для тебя, только для тебя.
Хротгар закрыл глаза. Его руки дрожали, как у воина перед первым боем, но сердце уже сделало выбор. Губы едва шевельнулись, и голос, хриплый от долгого молчания, вырвался в темноту:
— Да.
«Что я наделал?» — мелькнула мысль, но за ней тут же последовала другая, сладкая, как яд: «Наконец-то... наконец-то мое».
Тень вздрогнула от восторга, разрослась по стенам, заполнила зал, и тихий смех Заркуна наполнил покои.
Смех стих так же внезапно, как возник. Холод тени отступил, и на его место пришла вязкая усталость. Тяжесть век сомкнула глаза Хротгара, тело налилось свинцом. Король еще пытался удержаться, но сон, темный и глубокий, как бездонная пещера, затянул его в свои объятия.
В последний миг он успел услышать шепот, ласковый и хищный одновременно:
— Спи, мой король. Завтра начнется твое возрождение.
И Хротгар погрузился в сон без сновидений — слишком тяжелый, чтобы увидеть что-либо, слишком глубокий, чтобы проснуться прежним.
***
Утро в Гримсхольме было холодным и вязким, как недопитое вино. Туман стекал с гор в узкие улицы, обволакивал крыши и башни, скрывал силуэты людей, превращая их в бледные тени. Трубы кузниц дымили, молоты стучали, но даже привычный звон звучал приглушенно, будто сам город слушал и ждал.
Хротгар проснулся разбитым. Слово, сорвавшееся ночью с его губ, еще стояло в груди тяжелым камнем. Он пытался убедить себя, что это был сон, наваждение, но сердце знало: решение принято, пути назад нет.
И тогда он явился.
В зале совета, где пахло холодным камнем и копотью факелов, стоял человек. Никто не видел, как он вошел: ворота были закрыты, стража клялась, что чужаков не пропускала, а слуги говорили, что двери не открывались. Он словно вышел из самого тумана и осел здесь, будто всегда был частью замка.
Высокий, в тяжелом плаще из темного сукна, с лицом, теряющимся в глубине капюшона, он излучал спокойствие, от которого веяло властью. Голос его был низким, мягким, но в этой мягкости чувствовалась сила, отчего хотелось склонить голову и сдаться без боя.
— Эйвар, — назвался он.
Имя прозвучало знакомо, как эхо ночного шепота, и Хротгар понял: это тот, кому он сказал «да».
В руках странник держал дары: свертки редких специй, пахнущих дымом и горькой смолой, и клинок, чье лезвие поглощало свет. Факелы колыхнулись, словно сами потянулись к этому оружию, а затем погасли на миг, оставив зал в тревожном полумраке.
Хротгар встретился с его взглядом и увидел в тени капюшона два желтых огня — глаза как у зверя, который смотрит на добычу. В груди кольнуло, и он понял: сделка заключена.
«Это он... воплощение той тени, — подумал король, пальцы невольно сжались в кулаки. — Заркун во плоти. И я.. я позвал его сам».
— Ты сделал выбор, мой король, — будто прочитав его мысли, произнес Эйвар, и в его словах скользнула нежность, как в ночном видении: сладкая, манящая, обещающая все, что было отнято. — Теперь мир изменится... для тебя, как ты и мечтал в своих снах. Да, весь мир склонится перед твоей силой. Но это лишь начало, Хротгар. Путь открыт, и я поведу тебя по нему.
Факелы вспыхнули ярче, осветив зал золотистым пламенем, и тени на стенах протянулись к дубовому трону, дрогнули в поклоне — или в объятии? Хротгар крепче сжал подлокотники, вырезанные в виде орлов, и в этот миг ему почудилось: тени не просто танцуют — они касаются не только его, но и фигур за спиной. Торвальд, его холодный, рассудительный сын, стоял в дверях зала, сжимая свиток с картами; Эймунд, младший, с мечом на поясе, замер поодаль, хмурясь от странного холода.
Тень скользнула по ним, невидимая, но ощутимая, и Хротгар ясно понял: теперь и их судьбы связаны с этим «да». Даже если они не знают, их жизни уже принадлежат сделке, вплетены в паутину зависти, которая теперь опутывает весь Эрденвальд.
Эйвар улыбнулся — или это была усмешка в тени капюшона? — и протянул клинок. Лезвие блеснуло, отразив пламя, и в нем Хротгар увидел не свое лицо, а видение: Всеволод на коленях, корона в пыли, а позади — знамена с орлом Эрденвальда над Вальдхеймом.
— Возьми, — прошептал Эйвар, голос его стал еще ниже и тише. — Пусть этот клинок станет красным от крови твоих врагов — и путь назад закроется навсегда. Ты готов, мой верный?
Хротгар кивнул, пальцы потянулись к рукояти. Клинок лег в ладонь холодным, но жгучим — как обещание мести. В этот миг он почувствовал, как нечто ледяное и одновременно пылающее пробежало от руки Эйвара по его коже, впиваясь в плоть. В глазах потемнело, он сжал рукоять крепче, пытаясь устоять на ногах. Ощущение было таким, будто сама сущность Эйвара вливалась в него, оставляя неизгладимый отпечаток.
— Я готов, — выдохнул Хротгар, и голос его звучал уже иначе — глубже, жестче, словно принадлежал не ему.
Эйвар едва заметно склонил голову, в его взгляде мелькнуло удовлетворение.
— Тогда пусть начнется твой путь.
***
К концу недели армия Эрденвальда пересекла границу Альгарда. Войско растянулось по долинам, каждый шаг отдавался в земле тяжелым гулом, в воздухе стоял запах пота, дыма и конской шерсти. Тысячи голосов сливались в глухой ропот, барабаны задавали ритм, и вся эта масса двигалась вперед как единое целое.
Впереди — Хротгар. Доспех отражал бледный рассвет, плащ рвался в порывах ветра. Его лицо было жестким, но глаза выдавали перемену: в них пылал чужой огонь, ненасытный и страшный. Клинок, подаренный Эйваром, висел у короля на поясе, ненасытный и жаждущий крови.
По правую руку держался Торвальд, старший сын. Его кольчуга тускло поблескивала под небом, лицо оставалось неподвижным, холодным. Взгляд пронзал горизонт, а в руках он нес знамя Эрденвальда — черного орла на зеленом поле. В его хватке оно не трепетало, а реяло ровно, обещая смерть каждому, кто осмелится встать на пути.
Слева верхом двигался Эймунд, его лицо пылало: глаза горели нетерпением, рука то и дело касалась рукояти меча. Доспехи еще сияли новизной, без следов битв. Эймунд бросал взгляды на отца — в них жила преданность, но и осторожная тень сомнения. Хротгар изменился: плечи стали тяжелее, взгляд потемнел, дыхание холодело. В его глазах не просто гнев — в них пылал черный огонь, чуждый и страшный.
Лошади фыркали и косились, словно чуяли невидимого спутника, идущего рядом с войском. Воины же смотрели только вперед: для них существовали лишь звук барабанов, звон стали и силуэт их короля, сияющего во главе колонны.
Из долины донесся собачий лай, потом звон колокола у колодца — первые звуки тревоги. Женщины у амбаров подняли головы, дети бросили игры. На горизонте колыхалось море копий, зеленые и черные знамена качались на ветру. Так армия Эрденвальда подошла к приграничным поселениям, и вместе с ней пришла ночь, в которой не было места жалости.
***
Они ударили по двум деревням — Осенним Холмам и Каменному Ручью, расположенным у реки, воды которой текли между королевствами, разделяя их, как тонкая нить. Деревни были малы: дома из дерева и соломы теснились вокруг колодцев, амбары с зерном стояли у окраин, а сады, где цвели яблони, шумели листвой на ветру.
Вечер окрасил облака в багровый, словно предчувствуя кровь. Воины Эрденвальда ворвались в Осенние Холмы, как ураган, сметающий все на своем пути, факелы летели на крыши, и пламя взметнулось вверх, пожирая солому, будто голодный зверь. Огонь трещал, выбрасывая искры в небо, дым поднимался черными столбами, закрывая солнце, как саван.
Мужчины хватали топоры и вилы, их руки дрожали, но глаза горели — они вставали перед дверями, защищая свои семьи, но сталь Хротгара была быстрее, безжалостнее. Копья вонзались в груди, мечи рубили руки, кровь текла по земле, смешиваясь с грязью. Тела падали, как срубленные деревья, стоны людей тонули в реве воинов. Женщина с ребенком на руках бежала к лесу, ее длинные волосы развевались, платье цеплялось за кусты. Ее крик разорвал воздух, как нож — тишину, но стрела вонзилась в спину, пробив легкое, и она рухнула на колени, прижимая сына к груди, и его глаза остекленели от ужаса, глядя на мать, чья жизнь угасала. Старик у колодца поднял палку, его голос дрожал, моля о пощаде, но копье пронзило его грудь, кровь хлынула изо рта, и он упал, его тело сползло в грязь, а вода в ведре, что он нес, окрасилась красным, как вино.
В Каменном Ручье резня была еще страшнее. Воины Хротгара ворвались с криками, звучащими, как вой волков, их мечи рубили без разбора и старых, и малых. Амбар подожгли — факелы полетели в сухое зерно, и пламя взревело, как зверь, выпущенный из клетки, черный дым поднимался к небу зловещим столпом, дым от горящих деревень закрывал звезды. Молодой парень, чьи руки были сильны от труда в поле, бросился на воина с ножом, его лицо пылало яростью, но копье вспороло ему живот, как нож вспарывает рыбу, и он упал, хрипя, его кровь залила камни у ручья, который теперь тек красным потоком. Девочка в ужасе убегала к воде, ее босые ноги скользили по мокрой траве, но споткнулись о корень, и топор опустился на ее спину, разрубив пополам — ее крик оборвался, тело рухнуло в реку. Вода потемнела, понесла кровь вниз по течению. Мужчина с вилами бросился на всадника, но копыта лошади размозжили ему череп, его мозг смешался с грязью, а крик жены, которая видела это, оборвался, когда меч вонзился в ее шею. Дома горели, их деревянные стены трещали, а дым душил тех, кто еще дышал, их кашель тонул в реве огня.
Так завершилось первое столкновение: Осенние Холмы и Каменный Ручей исчезли в огне и перестали существовать.
Хротгар и его сыновья наблюдали за всем происходящим с вершины холма. Король глядел сурово, будто высекал в памяти картину разрушения. Его лицо не тронуло сострадание. Торвальд разделял его молчание — твердый и холодный, но младший, Эймунд, не выдержал. Его губы дрожали, он сжимал кулаки, будто хотел броситься вниз и остановить бойню, но знал — поздно. В его сердце впервые поселился страх не врагов, а того, к чему ведет их отец.
А армия не знала сомнений. Она шла дальше, и гром ее шагов перекрывал эхо погибших деревень.
Заркун смотрел на это из теней, его крылья трепетали от восторга, желтые глаза горели, как факелы в ночи. Он стоял на краю леса, его тень сливалась с дымом, поднимающимся над уничтоженными деревнями, и улыбка, тонкая и злая, исказила губы.
Это был лишь первый шаг — резня в Осенних Холмах и Каменном Ручье должна была стать искрой, которая уничтожит Альгард. Темные боги ждали этого — их план из зала теней двигался вперед, и Заркун знал: зависть Хротгара — это меч, который пронзит сердце Альгарда, откроет путь к Ловцу Душ и Арту, чья сила ждала своего часа, и даст темным богам их победу.
Показать полностью
Warhammer Fantasy. Огнепузы
Огнепузы — это ревущие, пылающие жрецы божества огров, известного как Огненная Пасть. Жрецы Огненной Пасти скоры на подъём, болтливы и жизнерадостны — они желанные гости в любом племени огров. Огонь жизни горит внутри жрецов‑пророков в прямом и эзотерических смыслах. Огнепузы широкоплечи и совершенно не имеют волос на голове; их румяная кожа светится изнутри, а голые торсы покрыты татуировками с символами разрушения. Когда гнев Огнепузов наполняет их до краёв, жрецы способны выдыхать конус вздымающегося пламени, столь яростного, что оно может расплавить кольчугу и доспехи в считанные секунды.
Огненная Пасть является самым большим и мощным вулканом в горах Скорби. Этот вулкан огры считают божеством и горячо почитаем теми племенами, что были свидетелями буйства его могучих извержений из первых рядов. Каждый год десятки паломников‑огров стекаются к Огненной Пасти и объявляют о своём присутствии маленькому, но влиятельному племени, которое обосновалось в пещерах, расположенных на склонах вулкана. Когда магма течёт по бокам Огненной Пасти, подобно слюне Мясников, претенденты осмеливаются пройти изнурительное Испытание Пламенем — таинственный ритуал, проводимый племенем Огненного Брюха, когда их бог‑вулкан грохочет во сне.
Как и все другие религиозные события в Королевствах Огров, это испытание огнём начинается и заканчивается актом поедания чего‑либо. Сначала полуголый огр должен съесть всё содержимое большого котла, полного огненных жаб и дьявольски жгучего перца; данная смесь также способствует быстрому завершению затянувшихся осад. После того как претендент полностью осушит котёл, у него начинает неистово гореть живот. В этом состоянии огр должен поймать одного из огненных жуков размером с лошадь, которые живут в реках лавы и способны слопать огров за один присест.
Последнее, что должен сделать огр‑претендент, чтобы стать одним из Огнепузов, — это выпить «кровь» Огненной Пасти. Для этого последнего испытания огру будет дозволено подняться на самую вершину вулкана. Вид бурлящего озера, полного шипящей магмы, — достаточно впечатляющее зрелище, чтобы перехватить дыхание у огра до того, как сернистая вонь дойдёт до его ноздрей. Многие претенденты в этот момент сбегают, но те, у кого хватает смелости продолжать, медленно опускаются на толстых цепях внутрь жерла вулкана. Жар от вулкана сжигает волосы у огра, а в глазах закипает пламя, но истинно верующие будут продолжать, зачерпывая черепом‑черпаком бурлящую лаву. После этого огра тащат обратно к краю Огненной Пасти. Оказавшись на берегу, претендент должен проглотить расплавленный камень одним махом. Этот последний акт смертелен даже для Тиранов; только те, на кого легло благословение бога‑вулкана, могут выжить.
Выживание и последующее инициирование Огнепуза происходит несколько раз в десятилетие и часто совпадает с крупной вспышкой пламени из Огненной Пасти. Огры воспринимают подобные извержения как знамения своего бога, говорящие о начале военных походов, причём размеры грядущих сражений равны силе извержения. На войне огнепузы хорошо вооружены, ибо жрецы вулкана наследуют его огненные силы. На жрецов огров не действуют огненные заклинания; они вполне могут выдерживать высокие температуры чародейского или естественного пламени и способны дышать огнём. Более того, им доступны уникальные огненные заклинания, которыми Мясники не владеют.
У Огненной Пасти всегда остаются на дежурстве несколько жрецов, в то время как большая часть их путешествует в одиночку по Королевствам Огров. Так Огнепузы присоединяются на время к разным племенам, распространяя веру своего расплавляющего сердца бога и принося огненные разрушения своим врагам. Несмотря на всё, что жрецы пережили, Огнепузы остаются жизненно радостными и полными сил; их заклинания удивляют огров: жрецы вызывают потоки лавы и волны пламени. Огнепузы не носят доспехов, кроме набрюшной пластины.
Показать полностью
1
Обзор романа Стивена Эриксона «Память льда»
«Память льда» — третий том цикла эпического фэнтези (все таки оно в большей степени эпическое чем тёмное) Стивена Эриксона «Малазанская книга павших». Вы совершенно справедливо спросите: «какая к черту малазанская книга павших»? Не спешите, сейчас расскажу.
Какая, к черту, Малазанская книга павших?
Ну ребята, стыдно про такое не знать. Стивен Эриксон, археолог, историк и просто хороший человек вдохновился историей Античности и Византийской империи добавил щепотку магии (на самом деле не щепотку, очень много магии) и придумал сложный мир, с целым ворохом уникальных народностей, своей географией и мифологией. Представления о морали тоже взяты из глубокой древности поэтому уютненькие казни, пытки, геноциды и ужасы войны представлены во всей красе. Любимчиков у автора судя по первым томам нет в принципе, поэтому никто из героев не застрахован от внезапной смерти. При этом, они, конечно, могут воскресать или реинкарнировать, но это в очень редких случаях.
Сюжет концентрируется на судьбе Малазанской империи — могущественной державы с переменным успехом захватывающей близлежащие (и не очень) страны. В ходе многочисленных военных компаний, предпринимаемых империей пересекаются интересы различных богов, которые тоже активно подключаются к противостоянию. Не обходится и без политических интриг, предательств, диверсий, временных союзов и т. д. Короче говоря, разобраться в сюжете не проще чем в родословной Буэндиа в «Сто лет одиночества».
Чем хорош третий том
Если вам хватило терпения не бросить цикл со словами «это какая-то невнятная дичь» и вы продержались до третьего тома, вы будете вознаграждены. Дело в том, что только к третьей книге становится более менее понятно, что вообще происходит. Звучит дико, но только в «Памяти льда» автор более менее начал объяснять магические законы и мироустройство романов. Подробно на этом останавливаться не буду, так как для этого придётся пересказывать половину книги, скажу только, что вся информация неплохо разложена по полочкам и структурирована на различных сайтах, созданных фандомом цикла.
Цикл прибавил в масштабах: на этот раз бывшему элитному отряда Малазанской империи и его вынужденным союзникам противостоит могущественный религиозный фанатик с ордой сектантов, доведенных до отчаяния нищетой и голодом. Такое впечатление, что постановщик «Битвы бастардов» из сериала Игра Престолов вдохновлялся батальными сценами из «Памяти льда».
Кто с кем воюет?
Особенность третьего тома ещё и в том, что в нем объединяются бывшие враги. Главный злодей книги — панионский провидец оказывается угрозой перед лицом которой готовы заключить военный союз даже люди, которые сражались друг с другом в прошлом. В первом томе, когда элитный отряд Малазанской империи (ныне объявленный бунтовщиками и изгнанный) Поджигатели мостов так и не сумел захватить континент Генабакис им противостояли защитник Даруджистана военачальник Каладан Бруд со своими войсками и Аномандер Рейк — могущественный маг, глава древнего народа тисте анди, владыка летающей крепости Семя Луны (миллионер, филантроп и так далее). В этот раз они должны научится доверять друг другу и действовать сообща. Интересно не только их взаимодействие и тактика ведения войны, но и то, как они находят новых союзников — всему этому уделяется в тексте особое внимание.
Иногда правда дотошность автора и его внимание к деталям несколько вредит динамике произведения, которое вышло одним из самых объёмных в цикле (более тысячи страниц). Но, учитывая, что почти треть книги составляют сражения, как обычные, так и магические некоторый баланс все же соблюдается.
Резюмируя, могу сказать, что очередной том со своими задачами справился, более того выполнил программу максимум: интерес к циклу у меня сохранился, а повествование стало более целостным, связным и понятным.
Если понравился пост не забудьте поставить лайк (так его смогут увидеть больше людей) и подписаться на мой канал в ТГ (на нем все появляется гораздо быстрее, можно посмотреть контент из моих поездок, который я периодически обновляю).
Показать полностью
1
Кровь и Град (рассказ пятый)
Мрачные тучи сгущались на сером небосклоне. Плотный воздух высекал искру, чтобы дожечь остатки, на пепелище града.
-Чью, отрок? А далеко у твоей княжны суженный? – слегка напористо спросил Ярополк.
Отрок повел плечом, еще не отойдя от ужаса.
-Мнится, поприща пятнадцать на запад. Через лесную теснину.
Мирослава прибывала связанной на обгоревшим венце ее бывшего терема.
-Ты бы хоть девицу развязал что ли, -буркнул Прокоп прижимая к груди дрожащего от плача краснощекого мальчишку.
-Эка вздор! Еще убежит! Без нее мы за сих мальцов вообще ничего не получим. В челядь разве только отдать, да и то….
-Что ты бредни несешь! – разгневался Прокоп. –Весь град у них изведен и семья утрачена…
-А что утрачиваешь ты, коли чужие отроки, тебя тревожат больше, чем свои? Всю дорогу пестуешь как кормилица!
У Прокопа на мокром от пота лбу выступила вена, в одно мгновение он поставил на землю мальца, схватил Ярополка за перси и слегка приподняв изрыгнул то, что в обычном состоянии даже под натиском не выдавил бы.
-Еще услышу от тебя собачий ряв – в болоте утоплю. Отродье неблагодарное!
-На правду обиделся? – подстрекал Ярополк. – Скажи-ка ты ему, Морган!
Морган стоял как вкопанный и смотрел на все отрешенно. Липкая, молочная мгла, в его глазах окутала сгоревший град и иже с ним. Он слышал как его зовут, он взирал на междоусобицу, но совершенно не хотел молвить и слово. Как будто открыв свой рот он моментально захлебнется и преставится без боя. Сделав небольшое усилие над собой, он тяжко проглотил слюну, немного поводил плечами и затаив дыхание похлопал себя по лицу.
-А что было в той избе, от которой остались только камни? - спросил он наконец отрока.
-Так то амбар. Внизу есть погреб.
Морган качнул головой, снова как-то тяжело вздохнул и как обморок побрел.
Сгоревшая земля уже покрылась былиной. Едва виднелись остатки конского навоза. По бывшему торжищу расхаживали куры, вороны колко вступали с ними в бой. От степняков остались только поломанные стрелы, да кое где обглоданные скелеты.
Погреб виднелся крепко срубленным, вход в который был завален камнями и огарками древесины. Морган с большим усилием отодвинул бревно и крайне резко открыл поломанную дверь. Сырой, густо сбитый запах гари резко ударил ему в ноздри.
Лестница уходила в темноту. Солнечный свет поднимал золу и миллиарды пылинок. Спустившись вниз Морган судорожно встрепенулся. Погреб был настолько большим, что погрузил его с головой. В стене, на углубленной полке стояла масляная лампа, он высек искру кресалом, раздул уцелевший трут и с пятого раза поджег фитиль. Повернув за полки он увидел скучившихся, окоченелых людей. Из их ушей, ноздрей и рта, струей застыла кровь.
Морган поставил плошку на бочку и принюхиваясь, словно волк надвигался на них. С каждым шагом его сердце билось напористее. В этой гнетущей, безжизненной тишине он услышал чье-то мрачное дыхание.
На полу, в мертвой куче людей сидело на иссохших ногах восьмиглазое существо. Оно любопытно взирало на него, качая во все стороны свою уродливую лысую голову. Оно пыталось открыть свой забористый рот, но растягивались только щели из которых появлялся приглушенный и тоскливый свет. В одно мгновение оно потеряло свой интерес к Моргану и прислонило почерневшие персти к лежащему трупу.
Твердым взмахом Морган поднял свой меч, но резкий удар рассек не тварь, а воздух. Он предпринял еще попытку, но меч лишь ударил по телу угорелого трупа. Неизвестное существо встало на четвереньки и запрыгнуло на бочку.
-Да что ты за тварь такая, - процедил сквозь зубы Морган.
Его тело затряслось. Он схватил корзину, выкинул добро, поджег солому и запустил в чудовище. Невредимая тварь продолжала стойко сидеть, нервно похлопывая глазищами.
Морган растерянно остановился и посмотрел в ее глаза, безликие, пустые, не знавшие любви и ужаса. Они не выражали ничего, за что можно было зацепиться. Восемь пугающих глазниц, отражали огонь ярко пылающих на полу корзинок. Он быстро покинул погреб и подпер его бревном.
-Ну что обрел? – спросил его Прокоп.
-Пустое, - ответил Морган, - все вынесли.
Показать полностью
Источник Молчания | Глава 10
Глава 10: Трещина в Правиле 7.4
Отсвет тусклой лампы-шара едва разгонял мрак в тесной задней комнатке лавки, выхватывая из темноты груды странных предметов, покрытых вековой пылью и паутиной. Воздух был густым и спёртым, пах озоном, старым металлом и чем-то неуловимо сладковатым, словно тление давно забытых бумаг. За массивным столом, заваленным шестерёнками, кристаллами смутного свечения и пожелтевшими свитками, сидел Старый Коллекционер.
Дверь скрипнула, пропуская внутрь двух посетителей. Виктор и Павлин вошли, и сразу стало ясно, что путь сюда дался им нелегко. Одежда была местами порвана и испачкана засохшими пятнами едкой слизи, лица осунулись, но в глазах горела усталая решимость и сдержанное облегчение. Виктор сжимал в руке свёрток из грубой ткани, а Павлин невольно потирал запястье, будто пытаясь стереть остаточное эхо псионического воя, всё ещё звеневшего в ушах.
Коллекционер не поднял головы от хитроумного механизма, в котором копался тонким шилом. Лишь его сухой, похожий на шелест пергамента голос нарушил тишину.
— Вернулись. Целыми? Или лишь тени от вас остались?
— Мы выполнили задание, — твёрдо ответил Виктор. — Вот он.
Он шагнул к столу и положил свёрток на свободный угол, слегка отодвинув пару мелких, притёршихся шестерёнок.
Только тогда Коллекционер медленно, с неохотой, отложил инструменты. Его длинные, костлявые пальцы с неестественной ловкостью развернули грубую ткань. Из складок материи явился Мозговой Стебель. Он мерцал изнутри тусклым, почти болезненным светом, а его поверхность, испещрённая мелкими кристаллическими наростами, напоминала карту застывших нейронных импульсов.
Коллекционер затаил дыхание. В его бесстрастных глазах вспыхнул жадный, холодный огонь.
— Ах... Да... — прошептал он, беря стебель почти с нежностью. Он повертел его в лучах тусклой лампы, и скудный свет отразился в кристаллических гранях крошечными искорками. — Прекрасный экземпляр... Чистый, мощный... Следы первозданного хаоса, не разбавленного жалкими попытками контроля. Именно то, что требуется для... дальнейших изысканий.
Он почти бережно положил стебель на небольшую бархатную подставку, мгновенно появившуюся из тени под столом.
— Благодарю, юные искатели. Вы оправдали надежды.
— Информация, — нетерпеливо, всё ещё слегка подрагивая от адреналина, потребовал Павлин. — Об Источнике Молчания. Вы обещали.
Коллекционер медленно кивнул, его пронзительный взгляд скользнул по их лицам, оценивающе взвешивая.
— Обещал. И слово своё держу. Но знание, как и любой редкий артефакт, требует правильного... ключа.
Он опустил руку под стол. Послышался скрежет металла по дереву, лязг старого, туго поворачивающегося замка. Когда его рука появилась вновь, в ней лежал предмет.
Он протянул им диск. Среднего размера, не больше ладони. Он был покрыт таким толстым слоем ржавчины и окаменевшего, почти чёрного ила, что первоначальный металл угадывался лишь по форме. Казалось, он пролежал на дне вековой трясины. Лишь на одной стороне, сквозь наслоения грязи и коррозии, едва проступали смутные контуры выгравированной девятиконечной звезды Агоры — символ, искажённый временем и разрушением до неузнаваемости.
— Этот... «Ржавый диск» — и есть ваш ключ, — изрёк Коллекционер. — Ключ, который разблокирует проход к Источнику Молчания. Не ищите его на картах или в Кольцах Всезнания. Его тайна куда глубже.
Виктор взял диск. Он был холодным и невероятно тяжёлым для своего размера, словно вылит из свинца. Ржавчина осыпалась с него мелкими едкими хлопьями.
— Что с ним делать? Где искать этот проход?
Коллекционер сложил руки на столе, его голос стал низким, назидательным, словно у чтеца древних пророчеств.
— Ищите Ржавую Реку. Она течёт не по земле, а под ней, в самых глубинных артериях Нищура. Там, где стены тоннелей становятся глухими и мёртвыми, будто выжженными изнутри, где воздух густ от дыхания веков и разложения металла... Там вы найдёте её сердцевину. Поток, где ржавчина гуще крови и горче самых солёных слёз.
— Звучит... невероятно приветливо, — мрачно буркнул Павлин.
Коллекционер проигнорировал его комментарий.
— Ваш ключ должен погрузиться в самую сердцевину этого потока. Туда, где вода не течёт, а застаивается в вечном тлене. Когда металл этого диска встретит свою окончательную гибель в водах, что его же и породили... — он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание, — ...тогда стена, что помнит Осмира, содрогнётся и откроет путь к Источнику.
— «Стена, что помнит имя Осмира»? — переспросил Виктор, сжимая холодную, шершавую поверхность диска. — Что это значит?
Старик лишь пожал узкими плечами, но в его глазах мелькнула искра тайного знания.
— Это уже ваша загадка для разгадки, юные искатели. Моя часть — дать ключ и указать дверь. Как её открыть — ваше дело. Но запомните моё предупреждение хорошо, — его голос стал ледяным, пронизывающим до костей. — Ржавая Река — не просто вода. Она разъедает. Не только металл, который превращает в прах за мгновения... Она разъедает память. Разъедает волю. Разъедает самую душу, оставляя лишь пустоту и ржавчину на месте былых чувств. Будьте быстры. Не медлите у воды. И не теряйте этот ключ... — он указал длинным пальцем на диск в руке Виктора, — ...второго не будет. Без него стена останется немой и глухой навеки. Теперь идите. Мой интерес к вам исчерпан... пока вы не принесёте что-то новое.
С этими словами Коллекционер отвернулся, вновь погрузившись в разбор механизма на столе. Его внимание переключилось полностью и безвозвратно. Разговор был окончен. Воздух в лавке сгустился, и сама тень, казалось, начала мягко, но настойчиво выталкивать их прочь.
Виктор обменялся тяжёлым, многословным взглядом с Павлином, ещё крепче сжав в ладони холодный, ржавый диск. Вес нового обещания и всей сопутствующей ему опасности ощущался почти физически.
— Пошли.
Они развернулись и вышли из лавки, оставив Коллекционера наедине с его мрачными сокровищами и новоприобретённым Мозговым Стеблем, мерцавшим в тусклом свете подобно больной звезде. Тяжёлая дверь с скрипом захлопнулась за ними, отсекая убогий свет лавки от привычного сумрака Старых Мельниц. В руке Виктора лежал их билет к Источнику Молчания — на ощупь больше похожий на осколок могильной плиты.
***
Насосная станция погрузилась в гнетущую тишину, нарушаемую лишь мерным, навязчивым тиканьем старого вентилятора, пытавшегося безуспешно прогнать спёртый, тяжёлый воздух. Ржавый диск, похожий на окаменевшую язву, лежал на столе посреди разобранных механизмов, немое обвинение и приговор одновременно. Серебряные нити, что Марк когда-то натянул на окнах для защиты, сейчас казались жалкой, хрупкой паутинкой, неспособной уберечь от того, что ждало внизу.
Павлин нервно метался по ограниченному пространству комнаты, его тень прыгала по ржавым стенам.
— Нырять в эту... жижу? Своим телом? — он резко остановился, встав перед Виктором. — Вик, ты вообще слышал этого типа? «Река не вода, а память о ржавчине и боли». Она не течёт, она застаивается в вечном тлене! Она разъест нас заживо, мы даже не успеем понять, что случилось! Мой пузырь... — он схватил свой водяной пояс, сжимая его до хруста в костяшках пальцев. — Я не уверен, что смогу его удержать. Достаточно долго и достаточно крепко против такой... гадости. А если там течение? А если на дне нас ждёт ещё один «Рык»? Или хуже — тени, которые там просто ждут, пока мы ослабеем и откроемся?
Виктор сидел, не двигаясь, уставившись на диск. Его взгляд был пустым и в то же время невероятно сосредоточенным.
— Знаю, — его голос прозвучал низко и натянуто, словно струна. — Помню реку. Помню тот запах... металла и гнили. Помню стену. Глухую, гладкую, будто отполированную миллионами рук. «Стена, что помнит Осмира»... Логично. Больше таких стен нет. А Осмир... Осмир дал нам задание. Коллекционер — единственная ниточка. Без этой воды — никакого Мидира. И тени... — он наконец поднял взгляд, и в его глазах горела холодная, отчаянная решимость. — Они сильнее. Они в школе были. Источник как-то с ними связан. Может, вода — ключ и против них? Рискнуть придётся. Другого выхода нет.
— Рискнуть — это одно! — Павлин с силой швырнул свой пояс на стол. — Идти на верную, осознанную гибель — совсем другое! Нам нужна... нужна информация, Вик! Хотя бы о самой реке! Что это за субстанция? Есть ли у неё слабые места? Как её токсичность влияет на разные материалы? Толщина слоя? Скорость течения у стены? — он заломил руки, снова зашагав. — Мы не можем нырять вслепую! Но где взять эти данные? Кольцо молчит. Библиотека — поверхностно. Учителя... Громов вряд ли полезет в подпольные тоннели. Гарадаев? Слишком много вопросов...
Тягостная пауза повисла в воздухе, густая, как мазут. Виктор медленно повернул голову. Его взгляд стал острым, аналитическим, он смотрел не на Павлина, а сквозь него, будто разглядывая неприятную, но неизбежную истину, проступившую сквозь пелену отчаяния.
— Есть один источник... — тихо, почти шёпотом, произнёс он. — Источник, который фиксирует всё. Даже то, чего не должно быть в официальных протоколах.
Павлин мгновенно понял. Его лицо исказила гримаса чистого, неподдельного отвращения и неверия.
— Нет. Нет, Вик! Ты это серьёзно? К ней? Ирина «Протокол»? Она же... она же с ними! С Лоялистами! Она записывает каждый наш чих для Евгения! Она доложит в ту же секунду, мы даже рта раскрыть не успеем!
— Именно поэтому она может знать, — голос Виктора затвердел. Он поднялся с места. — Она записывает всё. Каждый инцидент, каждый слух, каждый обрывок данных, который считает значимым для своей «полной картины». Помнишь инцидент в актовом зале? Она записывала движения теней. Она фиксирует аномалии. — он взял со стола диск, сжал его в кулаке. — Ржавая Река — аномалия. И она существует давно. Если где-то и есть хоть какие-то данные, пусть даже обрывочные, неофициальные... они могут быть у неё. В её блокнотах. В её личном архиве на кольце.
— Ну да, — Павлин с силой провёл рукой по лицу. — Мы пойдём к нашей персональной стукачке и попросим у неё данные о запретной зоне? Да она первым делом побежит к Евгению или к Легиону! Или и то, и другое! Нас схватят ещё до того, как мы до реки доберёмся!
— Мы не попросим, — Виктор подошёл к Павлину вплотную, его глаза горели за стеклами очков. — Мы... предложим сделку. Информацию в обмен на информацию. У нас есть кое-что, что может её заинтересовать. Что-то... не укладывающееся в её безупречные протоколы.
— Например? — настороженно пробурчал Павлин.
— Инцидент на Дне Фидерума, — понизил голос Виктор. — Сбой «Серебряной Паутины». Те голограммы, принявшие форму теней. Их шёпот. «...Имя... Где... Хиит... Там… Ложь...». Ирина была там. Она обязана была это записать. Но... появился ли этот эпизод в официальном отчёте Легиона? Думаю, нет. Его постарались замять. Значит, у Ирины есть её версия записи. Настоящая. Но она сидит на ней, потому что публикация — прямой вызов Агоре. Мы предлагаем ей... контекст. Наши наблюдения. Наши подозрения насчёт Анны и компаса. Настоящую причину сбоя, которую мы видели. Возможно, даже... — он сделал многозначительную паузу, — ...намек на источник, на браслет. Это глобально. Это важнее, чем наши шалости в тоннелях. Для её «полной картины» это бесценно.
Павлин задумался, борясь с внутренним сопротивлением. Наконец, он тяжело вздохнул, плечи его поникли.
— Чёрт. Это... очень рискованно. Мы выдадим ей наши карты. Если она предаст...
— Если она предаст, мы всё равно в дерьме, — холодно констатировал Виктор. — Но если она заинтересуется... если её жажда данных перевесит слепую лояльность Евгению в данный конкретный момент... у нас есть шанс. Нам нужны её архивы о Ржавой Реке. Химический состав, исторические справки о происшествиях рядом с ней, любые записи о попытках её исследования или странных явлениях. Всё, что она наскребла за эти годы. Взамен — наш отчёт о сбое Щита и его возможной связи с Анной и... высшими силами. — он кивнул на компас, лежавший рядом. — Это её конёк — связывать разрозненные факты.
— Ладно, — Павлин сдался, потирая виски. — Ладно, попробуем. Но только на нейтральной территории. И с чёткими условиями. Данные — перед погружением. И никаких записей о нашей сделке в её основной блокнот! Только устный обмен или шифровка на одноразовый носитель.
— Согласен, — кивнул Виктор. — Идём завтра после уроков. Попробуем перехватить её одну. В библиотеке или в пустом классе. — он снова посмотрел на диск, и его лицо стало жёстким, как сталь. — Готовься к худшему. Но другого выхода, Пав, я не вижу. Ржавая Река ждёт. И Источник Молчания — наш единственный билет из этого ада.
Они замолчали. Тяжесть принятого решения висела в воздухе, густая и осязаемая, как запах ржавчины. Обращение к Ирине было отчаянной ставкой, игрой с огнём, который мог спасти их или сжечь дотла. Но образ Ржавой Реки, зловещей стены и тяжёлого диска в руке Виктора не оставлял места для безопасных вариантов. Они должны были нырнуть. И чтобы выжить, им были нужны данные самой педантичной и непредсказуемой стукачки в школе.
***
Дни слипались в монотонную, пыльную плёнку из уроков, рутинных заклинаний и тягостного ожидания. Но под этой внешней оболочкой нормальности в Викторе и Павлине копилась тревожная, назойливая уверенность — что-то шло не так. Они договорились встретиться с Ириной после уроков у библиотеки, в тихом, уединённом уголке, где никто не должен был помешать опасному обмену: их наблюдения за Анной на Дне Фидерума в обмен на данные о Ржавой Реке из её тайных архивов.
Виктор пришёл первым, прислонившись к холодной стене. Минута. Пять. Десять. Время растягивалось, наполняясь тишиной и нарастающим беспокойством. Павлин подбежал запыхавшийся, с растрёпанными от спешки волосами.
— Где Протокол? — прошипел он, бегло окидывая взглядом пустые, глухие коридоры. — Она всегда точна как швейцарские часы. Особенно в таких… деловых вопросах.
— Не знаю, — ответил Виктор, хмурясь. Он сунул руку в карман, где компас, обычно неумолимо тянувшийся к Анне, сейчас беспорядочно дёргался и вибрировал. — Может, задержал Громов? Или Гарадаев вызвал?
Они прождали ещё добрых полчаса, но Ирина так и не появилась. Её не было ни на следующий день, ни через день. Её место на уроках магии электричества пустовало, настолько заметно, что казалось чёрной дырой в классе. На Мировом Языке Марина Никитична холодным, безразличным тоном констатировала: «Ученица Ирина отсутствует по неизвестным причинам. Приступаем к уроку». Никаких эмоций, никаких вопросов. Словно пустое место просто стёрли с классной доски, и это никого не касалось.
Тревога переросла в леденящую уверенность: случилось что-то плохое. Виктор вспомнил свой разговор с Марком, его сдержанное предупреждение о Зое: «Последний раз её видели выходящей из кабинета Языковой». Теперь Ирина, лучшая ученица по Мировому Языку, та, кто знала и фиксировала всё, тоже бесследно испарилась.
— Кабинет Языковой, — мрачно сказал Виктор Павлину тем же вечером на их станции, разглядывая серебряную паутину на стенах, которая вдруг стала казаться паутиной для мух. — Мы искали там что-то про Зою и ничего не нашли. Но теперь… Ирина. Она слишком много видела. На Дне Фидерума, в классе, везде. И она ходила к Языковой чаще всех.
— Ты думаешь, она что-то увидела? Что-то такое, что… — Павлин не договорил, мысль была слишком мрачной и очевидной.
— Или сказала что-то не то, — добавил Виктор, и в его голосе прозвучала тяжёлая догадка. — Помнишь тот лепесток? Трещину? Мы что-то упустили тогда. Надо искать снова. Тщательнее. Искать следы именно Ирины.
Спустя пару дней после исчезновения Ирины, школа погрузилась в гробовую тишину. Сердце Виктора бешено колотилось, пока он тонкой отмычкой ворошил старую, потрёпанную личинку замка кабинета №13. Павлин, затаив дыхание, стоял на шухере в конце тёмного коридора, превратившегося в туннель из теней. Раздался тихий, но отчётливый щелчок. Дверь бесшумно подалась внутрь.
Их встретил знакомый запах — пыли, старой бумаги и… едва уловимый, но въедливый горьковатый аромат увядших роз, смешанный с чем-то металлическим, напоминающим свежую кровь или ржавчину.
Они вошли. Луна, пробивавшаяся сквозь грязное, запылённое стекло, отливала серебром знакомую картину: ровные ряды парт, массивный учительский стол, ту самую злополучную вазу с розами. Цветы выглядели ещё более мёртвыми, чем в прошлый раз — лепестки почти полностью осыпались, обнажив сухие, почерневшие, скрюченные стебли. Но в этой кажущейся неизменности сквозила чудовищная перемена.
— Смотри, — прошептал Павлин, указывая на пол возле стола учителя.
Там, в углу, где плинтус неплотно отходил от стены, лежал небольшой, аккуратно сложенный вчетверо листок бумаги. Это был не обычный тетрадный листок, а бумага из её фирменного, дорогого блокнота с водяными знаками в виде крошечных, идеальных шестерёнок. Виктор поднял его. В лунном свете проступил нарисованный символ. Сложная, переплетённая спираль, до боли напоминающая шрам на виске Сони «Кисть», но с добавленными острыми, колючими, как шипы, углами. Символ был с яростью обведён несколько раз, а внизу дрожащей, сбивчивой рукой — совсем не по-протокольному — было нацарапано: «Зачем? Не понимаю… Правило 7.4… Смерть не в учебном плане…» Последние слова были почти неразборчивы, буквы наползали друг на друга, словно их выводили в состоянии чистого ужаса.
Виктор почувствовал, как по его спине пробежал ледяной холод. Он поднял глаза на вазу. Один из последних уцелевших тёмных лепестков внезапно отделился и, плавно падая, рассыпался в мелкую чёрную пыль ещё до того, как коснулся поверхности стола. И в этот миг он увидел — не мимолётную трещину, а стойкий, чёткий чёрный след, тонкую, как лезвие, линию. Она шла от основания вазы, спускалась вниз по резной ножке стола и терялась в щели между плитками пола. Словно глубокий, инфицированный порез на самой ткани реальности.
— Павлин, ты видишь? — он указал дрожащим пальцем на зловещую черту.
Павлин прищурился, вглядываясь.
— Что? Темноту? Просто тень?
— Нет… чёрную линию. Как трещина. Она идёт отсюда… — Виктор сделал шаг к вазе. Компас в его кармане вдруг завибрировал с неистовой, болезненной силой. Стрелка бешено закрутилась, указывая то на вазу, то на пол под ней. Он осторожно, почти не дыша, протянул руку, не касаясь вазы, к тому месту, где зловещий след уходил в пол. Воздух над этим местом казался… густым, мерцающим, как марево над раскалённым асфальтом в зной. И от него веяло тем же горьковато-металлическим холодом, что витал в комнате.
— Надо уходить. Сейчас, — резко, сдавленно сказал Павлин, хватая Виктора за запястье. — Это место… оно больное. Я чувствую это кожей.
Они поспешно выскользнули из кабинета, стараясь не шуметь, щёлкнув замком. На прощание Виктор бросил последний взгляд в щель приоткрытой двери. Ему померещилось, что в самой глубине той чёрной трещины, уходящей в пол, на мгновение мелькнул крошечный, слабый блик — тусклое отражение, точно отполированного стекла очков... Ирины?
Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ.
Показать полностью