Я пью алкоголь. Эта привычка, начавшаяся с невинных летних посиделок на даче в компании таких-же, как и я, дачников, многих моих сверстников уже забрала с собой навсегда. Прошли десятки лет, и я, вдруг, узнаю: та - умерла, тот - умер. “Отряд не заметил потери бойца”, одним словом.
Но я то не умер.
Я еще живу.
И моя рука сжимает горлышко бутылки с Джином и на столе передо мной стоит стакан и тоник.
Тоником нужно разбавить джин, потому что чистоганом его пить невозможно: дерет глотку и вызывает рвоту, а мне и так плохо после вчерашнего. Зуб не попадает на зуб и трясуться руки. Нестерпимый апофеоз интоксикации алкоголем гнусно шевелиться во мне мутным зеленым колобком и этот колобок жаждет. Его нужно напоить и пусть грезы и сладкие волны забвения вновь понесут корабль моей жизни, может быть, даже к новым причалам.

Кажется, я опять задолжаю время. Одна из самых верных забав. Чёрная дыра на кармане, всего малость, и ты расскажешь любезной публике пару историй. Ещё немного Trance? Или  нащупаешь, наконец, гранату?
Один из тех, у кого не хватило мужества уйти весной 98-ого. Запах таящего снега, когда огнём занялся верхний слой. Много лет старинной игры, ещё вызывающей улыбку. Ломаную улыбку нищего, будто трещину в глиняной корке на пустыре. Ты запомнил это по-другому?
Чёрные окна и уголок неба наверху. Между серых стен плавятся тени неправильного выбора. Они все уже тут. Железная дорога, ведущая в никуда, забытые инструменты и запах мазута. Дым из трубы завода на горизонте. Очертания пустых домов и монументов из гранита. Улицы, на которых ждут.
Сухие, ломкие пальцы пришельца из прошлого, равнодушно перебирают изысканную стеклянную карамель в картонной коробке, на потёртых боках которой развиваются обрывки бархата. Матово-серые глаза запечатлели запоздалое понимание. Он тут, близко, росток из трещины на асфальте, асфальте сквозь который он не пробился. Он в немых глазах, в длинных тонких пальцах и в россыпи мелких  колючих искорок на гранях конфет, похожих на стразы.

Вожди и вдохновители всех революций подобрали ключ, потерянный нами в снах о стране теней, полной немых путников. Они нашли его код в скрипящей записи на старой магнитофонной ленте, пущенной наоборот. Они прокрались, пересекли океан, и вышли на берег, миновав тысячи лет, и лабиринт из зеркальных городов. Это Бойцы Идеального Джема. Они делали революцию всегда, даже когда дремали, или когда жевали кубинский табак, изредка сплёвывая себе под ноги. Мастера махинаций с чувством долга. Они запросто могли разговаривать с вами о курсе евро, а вы,  после их ухода, сами не зная почему, шли и разжигали костёр под трубами газопровода. Они рассказывали вам о прогнозе погоды на конец месяца, а вы потом, будто сонамбула, отправлялись куда-то, шепча название незнакомой станции, до которой нужно добраться, чтобы услышать там Сигнал, и сразу, безотчетно, начать ломать в неистовой схватке против всех, руки, ноги и головы, среди моря таких же, приехавших на станцию Последняя.
Этого можно было ожидать со дня на день. Дождавшиеся Первыми  видели, как Пришельцы, стоя на бетонном пирсе, и сложив руки на поясах из буйвола, крепко обхватив узловатыми, почти коричневыми пальцами толстые полосы ремённой кожи, усмехались между собой, как только могут усмехаться Воины Идеального Джема. Неутомимые исследователи и реализаторы, они только вчера сошли с транс-океанического лайнера, неслышно ступая своими мокасинами, купленными «под шумок», по качающейся от веса их тел доске, проложенной между бортом корабля и щербатым краем пирса.
В первом же кабаке на портовом базаре, они рассказывали, окружающим их простакам, невероятную сказку о морском пирате, который вот уже много веков плывёт по реке воспоминаний, заключённый в ржавом и полузатопленном  трюме своего парохода, прикованный там за пояс к пустому железному сундуку, в который он складывал золотые монеты побед, пока не был казнён. Уже вечность скиталец не видел человеческого лица и ни с кем не говорил, сопровождаемый одним лишь своим верным другом, единственным существом, которое любил в своих земных странствиях. Это редкий тропический попугай, который, никогда не смыкая глаз, ни днём, ни ночью, размахивается, запрокидывая  голову, и ударяет что есть силы, огромным костяным клювом по пустому сундуку, на крышке которого сидит сам, никогда не разжимая когтистых лап. После каждого удара верной птицы подолгу звучит протяжный металлический грохот, вновь и вновь напоминая его хозяину обо всех делах своей жизни.
Зевак, которые находились к рассказчикам ближе всех, они на месте вербовали в Дружину Невесомости и приказывали записывать личный номер на внутренней стороне черепной коробки с помощью продававшегося тут же копеечного устройства. «Это недорого, мсье!» «Нет, вы уже приняты в наши ряды, обратный путь потребует от вас согласиться на небольшое хирургическое вмешательство» «Студия военизированного кино, сама распахнёт двери перед теми, кто решиться принять участие в штурме, они не продержатся и часа, это ясно всем!»

Продавшиеся Прожорливой мышке, нервно топчутся за углом и, как обычно, ждут. Они чувствуют, как приближается Встреча. Они рассчитали, что как только начнётся потасовка, воспользовавшись беспорядком, они ворвутся, размахивая Декларацией Опального Врача, в больницы общего профиля. «Это медицинская необходимость, нам положена хрустальная карамель, это медицинская а а а а я…..а..а, ддд-а-ю-ю-ю-ютттт!», - сгустятся в один дружный рёв крики и, словно на улице кончился воздух, многоголовая, многорукая и многоногая масса втянется в распахнутые двустворчатые двери. По мёрзлому асфальту будут скользить ботинки на толстой подошве.
Вот первые, Получившие Помощь, с неподвижными, нечего не излучающими лицами, протягивают руки Дружинникам Невесомости и те ведут их к чёрному выходу, на котором Прожорливая Мышка подаёт всем Трость и Цилиндр, и помогает надеть Одноразовый Фрак.
Серые потрепанные голуби – символ всех городов - покидают центр. Главная площадь заполнена митингующими приверженцами организаций, как известных, так и вымышленных, зеваками, работниками индустрии Здоровых и Удачливых людей, и прочими, прочим, прочим… мыслимым и немыслимым сбродом.

В это время Мировой учёный и Гениальный врач, появляется из дверей черного «Кадиллака», вырулившего на середину площади. На месте водителя, и на заднем сидении машины красуются горилы в красных кепках с желтыми кисточками. На Учёном же надеты его походная парусиновая куртка, шнурованные военные ботинки на толстый гольф, шорты из камуфляжной ткани и походный ранец. В ранце постоянно находятся три предмета, исключительно признаваемые и применяемые им в своей врачебной практике. Первый – это стеклянный пузырь, заткнутый резиновой пробкой, в котором болтается прозрачная жидкость, второй – это порошок в пол-литровом флаконе образца фармакологической индустрии восемнадцатого века, с фигурной  крышечкой и полу- стёртой этикеткой, ну а третий предмет – клизма. Как говорит её владелец: «она единственный предмет из этого набора, который я использовал только один раз, и это был вопиющий случай, который потребовал от меня продемонстрировать всё моё мастерство. В течение всей моей практики, пациенты, только что лежавшие без дыхания в приёмной, всего через пять минут, после посещения моего кабинета уходили восвояси на своих двоих, не уставая при этом благодарить меня, и умолять о возможности повторного сеанса.» «Я предъявляю клизму при пересечении границ, как атрибут моей профессии: к сожалению всё ещё бывают случаи, когда в силу невежества персонала, таможня принимает меня за кого-то другого, особенно часто  это происходит после осмотра ранца и находящихся в нём лекарств, что оскорбляет моё профессиональное честолюбие» «Нет, вы подумайте! Их, видите - ли смущает, что мои подопечные спокойно бегают со сломанными руками а ногами, и вообще, ведут себя как хищные африканские рыбы, способные сражаться даже тогда, когда от них остаётся один скелет. Раз всё, что я делаю – это накачиваю несчастных наркотиками, то пусть они занимаются полевой хирургией сами, а я посмотрю на этих умников. Но хватит, я не собираюсь повторять их слова, здесь, перед публикой, у которой хватило времени и стремления к знаниям, для того, чтобы собраться вместе. Я должен, наконец, выступить перед обществом, которое способно понять идеи моего масштаба»

Одна из обезьян выхватила из автосалона рупор внушительных размеров и передала хозяину. Доктор, накинув на плечи тесьму, удерживающую устройство, кашлянул для проверки, и произнёс:
-Я знаю, что незадолго до меня, в страну уже прибыли мои питомцы, Воины Идеального Джема – самоотверженные исследователи, посвятившие себя искусству социальной трансформации, и, надеюсь, эти ребята уже призвали на нашу сторону достаточное количество добровольцев…Да, всем на будущее: надпись на внутренней стороне черепной коробки теперь не понадобиться, достаточно будет иметь при себе рекомендацию Прожорливой Мышки, заверенную её личной печатью, которую невозможно подделать. Да и не имеет смысла, как вы скоро убедитесь…и это не всё, - доктор продолжил, но шум и гвалт смешали все звуки.

Толпа пришла к грани, лежащей между ликованием и аннигиляцией. Малейшая провокация тут же порождала вспышку, в которой исчезали провокаторы вместе с их целями. И только серые потрёпанные голуби – символ всех городов -  рассевшись по козырькам крыш, деревьям, стрелам башенных кранов, рекламным щитам, попрятавшись в чердачные вентиляционные отверстия и прекратив всякую деятельность, принялись ждать, когда толпа разойдётся, и опять появятся те самые, которые крошат весь день хлеб, с ногами в войлочных калошах.
К Доктору, между тем, присоединилась Прожорливая Мышка, пробившаяся сквозь толпу посредством живого щита, участники коего, одетые в одинаковые фраки и цилиндры, механически сливаясь в пронзительно-совершенном отсутствии эмоций, сделали всё за пять минут. А за ней подоспели и Воины Идеального Джема.
-А теперь, - вновь задрожал сверхмощный мегафон в руках Гениального Врача, - во избежание беспорядков я заявляю: мы, то есть я и мои коллеги, с которыми вы уже, думаю, знакомы, вынуждены взять управление государством в свои руки, так как ваше бывшее правительство, поражённое могуществом сил, вставших на нашу сторону, само сложило полномочия. Сейчас мы направляемся в здание для заседаний, чтобы принять участие в торжественной инаугурации.
После эти слов доктор элегантно помог сесть в автомобиль Серой Мышке, поддержав её за локоть, затем дал знак Революционерам Идеального Джема, шеренгой стоящим около машины, дождался, облокотившись на открытую дверцу, пока те займут места на заднем сидении, окинул площадь взглядом, и сам сел вперёд, рядом с водителем – гориллой.

И вот именно в этот момент мое внутреннее напряжение достигло апогея, и проявилось моя самая сокровенная слабость: я никогда не умел ждать. Это страшное качество, которое испортило всю мою жизнь.
-Стойте, стойте!!! - закричал я, доставая из кармана гранату.  Дыхание моё, при этом,  сбилось от чувства, незнакомого доселе и зревшего, может быть, всю жизнь.
-Вы арестовали то, что и так принадлежит всем по праву! – от усилия грудь онемела, и голос, оторвавшись от источника, почти физически полетел камнем, и ударил по тонированным стёклами и чёрными, лакированными дверям, собирающегося тронуться лимузина. Сидящие в нём тут же повернулись в сторону звука, и тут же, разом, открыли двери, чтобы получше разглядеть наглеца, и тогда я, безотчетно, резко и молча, сорвал чеку, запечатлел прохладный гофрированный металл корпуса гранаты в ладони, и метнул её, что было силы. Рывок растянул плечо; она полетела прямо в одну из открытых дверей. Преодолев, кадр за кадром, несколько метров, разделяющие нас, она глухо ударилась об обивку салонного кресла, между Питомцами Доктора, и, едва успев отскочить от пружинной спинки, тут же взорвалась в полёте.
Перед вспышкой я отчётливо разглядел удивление и испуг в расширившихся глазах, смотрящих мне в лицо из-под съехавшего набок козырька пробкового шлема, и одновременно - сгорбленную тень Прожорливой Мышки, дёрнувшуюся было к противоположной двери и я понимаю, что это дверь моей комнаты, а сам я пьяненький уснул в кресле за компьютером.

Я провожаю Мышку легким движением расслабленной руки, в которой держу стакан.

-Пока, Мышка, - говорю я, - пока…

-Не бойся, - слышу я ее удаляющейся голос, - я за Белочкой пошла, скоро будем.

https://proza.ru/2025/12/09/35

Вы когда-нибудь тратили годы своей жизни на кого-то только для того, чтобы понять, что всё это было ненастоящим?

Мы познакомились с Эндрю, когда мне было 22 года, и я работала барменом в захудалом баре. Он был невероятно общительным человеком, который без особых усилий поднимал настроение всем, кто находился в радиусе пяти метров от него. Благодаря Эндрю одинокая смена в конце рабочего дня во вторник прошла весело, а после работы мы встретились, чтобы выпить кофе и съесть вафли в ближайшей закусочной.

Химия между нами не была похожа ни на что из того, что я испытывала раньше, и вскоре мы начали встречаться. Эндрю стал моей опорой, когда весь остальной мир погружался в хаос. Он разделял мою любовь к малобюджетным фильмам ужасов, а я, после нескольких недель уговоров, согласилась разделить его страсть к прогулкам на свежем воздухе.

Эндрю был душой компании, и хотя бывали моменты, когда мне хотелось остаться дома и посмотреть какой-нибудь слэшер, он дразнил меня за то, что я домоседка, и вытаскивал из дома, чтобы встретиться с кем-то из своего нескончаемого круга общения и поиграть в боулинг, лазертаг, устроить вечеринку или, что он любил больше всего, отправиться в ночной поход по лесу, который находился за тем дерьмовым баром, где я работала, когда мы познакомились.

Я уволилась через полгода после знакомства с Эндрю, и это стало для меня важным шагом. Благодаря его поддержке и вере я начала свой бизнес в сфере, которая мне действительно нравилась. Хотя денег хватает не всегда, я люблю свою работу, и даже в самые трудные дни это всё равно лучше, чем убирать за теми, кто слишком много выпил.

На 40-летнем юбилее фильма «Шоу ужасов Рокки Хоррора» Эндрю сделал мне предложение во время сцены «Чёрт возьми, Джанет». Его друзья, с которыми мы быстро нашли общий язык, кричали и аплодировали нам, а после шоу пригласили отпраздновать это событие. С той случайной встречи двумя годами ранее моя жизнь стала настоящим раем. Работа, которой я занималась, приносила удовлетворение, у меня появилась потрясающая компания друзей, и я обручилась с самым лучшим мужчиной из всех, кого я встречала.

— Эй, я нашёл идеальное место для пикника и похода, —  сказал Эндрю, когда я доставала последнюю партию белья из древней сушилки в его подвале.

— Я надеялась, что мы сможем просто остаться дома, Энди. С тех пор как я переехала, кажется, что мы не останавливаемся ни на минуту.

Устало ответила я, но предложение меня не разозлило. После помолвки я переехала в дом Эндрю с двумя спальнями. Тут было уютно, но постоянно возникали какие-то мелкие проблемы, которые нужно было решать. Учитывая наш рабочий график, казалось, что в сутках никогда не хватит времени, чтобы исправить все недочёты в доме.

— Да ладно тебе, Кристи, — сказал он, обнимая меня и целуя в шею. — Разве не здорово было бы провести эти три выходных дня вместе, никуда не торопясь?

— М-м-м, — застонала я, когда его мягкие губы коснулись моей шеи. — Хорошо, думаю, было бы неплохо провести время вдвоём.

Несмотря на то, что мы стали жить вместе, у нас почти не было времени на себя. Друзья постоянно приглашали нас к себе, чтобы отпраздновать помолвку и предложить помощь в подготовке к свадьбе. Из-за этого у нас почти не оставалось времени друг на друга, и было бы здорово побыть наедине на природе.

— Там, куда мы направляемся, есть небольшой родник с несколькими укромными уголками, скрытыми от основных троп, — сообщил мне Эндрю, торопливо складывая необходимое в походную сумку. От озорного выражения его лица я покраснела.

— Энди, непослушный мальчишка, — сказала я, игриво шлёпнув его по заднице. Он в ответ ущипнул меня, перекинул сумку через плечо и чуть ли не потащил меня к машине.

Во время трёхчасовой поездки в национальный парк, я задремала. Когда мы, наконец, приехали, Эндрю разбудил меня с воодушевлённым выражением лица.

— Вот они, километры троп. Возможность по-настоящему слиться с природой. — просиял он, и я улыбнулась в ответ.

— Откуда ты вообще узнал об этом месте? — спросила я, протирая глаза, чтобы окончательно проснуться.

— Сэм и Фрэнки рассказывали об этом, когда мы в последний раз ходили в боулинг, помнишь?

— На самом деле, учитывая, сколько у нас друзей и сколько идей мы обсуждаем, сложно уследить за всем.

— К счастью для тебя, у меня стальная клетка для разума, — ответил он, легонько постучав пальцем по виску.

— Скорее, ржавый медвежий капкан, — подразнила я его, изображая руками закрывающийся механизм.

Мы посмеялись, прежде чем припарковаться и отправиться в поход. Эндрю запланировал долгую прогулку, которая должна была привести нас обратно к машине до наступления темноты. Я была рада, что надела старую одежду, чтобы не испачкаться в грязи. Когда я спросила, кто будет вести машину обратно домой после целого дня похода, он успокоил меня, пообещав, что мы остановимся в мотеле, который проехали за двадцать минут до прибытия. Место, которое я бы увидела, если бы не заснула. Обрадовавшись его словам и тщательно продуманным планам, я отправилась с Эндрю в лес, чтобы провести день вдвоём.

— Разве это не тот же наряд, в котором ты была, когда мы познакомились? — спросил Эндрю, жадно разглядывая меня с головы до ног.

— Да, я подумала, что можно просто надеть что-нибудь старое, раз уж мы собираемся в сложный поход, — ответила я и щёлкнула пальцами, чтобы привлечь его внимание.

Мы оба рассмеялись и пошли дальше по тропинке.

Во время похода я заметила одну странную вещь: вокруг не было других людей.

— Я думал, ты хочешь провести время со мной, а не с толпой незнакомцев, — сказал Эндрю, когда мы остановились на вершине утёса, у старого столика для пикника, предназначенного для отдыха перед спуском к источнику.

— Конечно, я хочу провести время без других людей, но мне кажется странным, что за всё время, что мы здесь, мы больше никого не встретили. Я имею в виду, что сейчас выходные, и было бы логично, что мы встретим ещё каких-нибудь любителей дикой природы или родителей, которые тащат своих детей куда-то, чтобы хоть раз в жизни отдохнуть от гаджетов.

— Здесь довольно обширная территория, мы, наверное, проходили мимо других, но просто не замечали, — сказал Эндрю, поставив сумку на стол и потянувшись. Улыбка растеклась по лицу, когда он снял рубашку и размял затекшие мышцы. Я сделала несколько шагов и поцеловала его, прежде чем снова заговорить.

— Давай сфотографируемся, — сказала я, прислонившись к нему и доставая телефон из кармана.

Когда Эндрю обнял меня, я подняла телефон и сделала снимок. Хотела сделать ещё один, но из-за ближайшего дерева выскочил крупный олень, напугав нас. Я как в замедленной съёмке наблюдала, как телефон выскользнул из рук и полетел вниз по склону в неумолимые объятия пропасти. Раздался слабый треск, и я почувствовала, как сердце ушло в пятки.

— Блять, блять, блять, я уронила свой сраный телефон! Из-за тупорылого оленя я уронила телефон! Чёрт возьми, я могла бы прикончить эту грёбаную тварь! — в отчаянии выкрикнула я.

— Ого, кажется, ты нарушила одну из заповедей, — сказал Эндрю, положив руку мне на плечо.

— Я рада, что ты считаешь это шуткой, Эндрю.

— Я не пытаюсь шутить по этому поводу. Я уверен, что мы сможем восстановить все фотографии с твоего телефона, к тому же он всё равно старый. Я почти уверен, что он у тебя с тех пор, как мы познакомились. Знаю, что ты давно хотела его обновить, но у тебя не было такой возможности. — Он сказал это настолько дипломатично, насколько мог.

Мы спустились туда, куда, как мы были уверены, упал телефон, и, к счастью, смогли его найти. Телефон упал прямо в мягкие объятия камней и веток, и разбитый экран был более чем красноречивым доказательством того, что гаджет теперь бесполезен. Эндрю достал пластиковый пакет, в котором когда-то был перекус, положил в него разбитый телефон и убрал в походную сумку.

— Завтра первым делом пойдём и купим тебе новый телефон. Самый лучший, какой только есть, даже если для этого мне придётся продать почку, — сказал Эндрю, пытаясь меня подбодрить. Он явно понимал, как я расстроена из-за того, что теряю воспоминания о нашей совместной жизни, которые хранились в телефоне.

Мы продолжили путь к источникам, перейдя по старому деревянному мосту, который скрипел и стонал при каждом нашем шаге. Всё то короткое время, что мы шли по нему, я была на взводе от ощущения, что мост может рухнуть в любой момент.

Когда опасность миновала, мы направились к источнику, расположенному у подножия утёса. Журчание воды, вытекающей из источника и падающей на камни внизу, создавало безмятежный фон, дополняемый шелестом ветра и хрустом листьев и веток.

Наклонившись вперёд, Эндрю сложил ладонь лодочкой и поднёс к губам, чтобы отпить родниковой воды.

— Уверен, что тебе стоит это пить? — спросила я, размышляя о том, что может содержаться в этой воде.

— Ты пьёшь воду, в которой содержатся миллионы микрочастиц пластика. По крайней мере, эта вода прямо из источника, — ответил Эндрю, умываясь родниковой водой. — Знаешь, здесь есть небольшой выступ, на который мы могли бы... — Эндрю замолчал и сделал жест рукой.

— Я не в настроении. Я всё ещё злюсь из-за того, что уронила телефон, и не думаю, что сейчас подходящее для этого время, — сказала я, заметив, как на мгновение лицо Эндрю исказилось от злости, а затем приняло понимающее и разочарованное выражение.

— Что ж, тебе стоит хотя бы попробовать эту воду, — сказал он, указывая на родник, а затем рассеянно посмотрел вдаль.

Я сделала небольшой глоток воды, и она показалась мне тяжёлой, со странным металлическим привкусом. Не успела я ничего сказать, как Эндрю уже зашагал по тропе.

Когда мы подошли к другому мосту, я настояла на том, чтобы Эндрю шёл первым, так как мост был перекинут через довольно крутой спуск. Убедившись, что мост прочный, я начала переходить. Как только я преодолела половину пути, в воздухе раздался ужасный треск.

Провалившись под мост, я вытянула руки, чтобы за что-нибудь ухватиться. Ногти моей левой руки впились в дерево, но тут же были вырваны, когда мой вес потянул меня вниз. На долю секунды я взглянула на Эндрю и увидела его ехидную улыбку, а затем рухнула на землю и потеряла сознание.

Придя в себя, я увидела, как череп оленя обвивает своим длинным языком кровоточащие пальцы моей левой руки. В ужасе я вскрикнула, видение прошло, и я увидела лишь обеспокоенное лицо Эндрю, который бережно держал мою перевязанную левую руку.

— Слава богу, с тобой всё в порядке, — сказал Эндрю, медленно отпуская мою руку и помогая сесть. Одежда была вся в грязи, а на правой штанине джинсов образовалась длинная дыра с царапинами и порезами, которая вела к отсутствующему ботинку на правой ноге.

Я попыталась ответить, но он шикнул на меня, чтобы я берегла силы. Он сказал, что собирается подняться наверх и попытаться позвать на помощь, так как там, где мы находимся сейчас, нет сигнала.

Я умоляла его помочь мне подняться, но он уже ушел, прежде чем я успела что-то сказать. Подняв здоровую руку к голове, я почувствовала острую боль в виске и увидела небольшое влажное пятно крови.

Меня охватила паника, но я заставила себя встать. Казалось, что с тех пор, как Эндрю ушёл за помощью, прошло несколько часов, и на самом деле уже наступила ночь. Спотыкаясь, я пробралась сквозь заросли и начала медленно подниматься по склону холма к тропе.

Наконец добравшись до тропы в ночной тьме, я огляделась в поисках Эндрю, но вокруг была лишь тишина. Не было слышно ни ветра, ни диких животных, и единственным звуком было моё тяжёлое дыхание и учащённое сердцебиение, отдающееся в ушах.

С трудом добравшись до источника, я жадно припала к воде, не обращая внимания на странный привкус. Взглянув на небольшое озерцо у своих ног, я увидела в нём своё обезображенное отражение. Глаза наполнились слезами. Боль пронзала всё тело, пока я брела в темноте. В голове всё плыло, а зрение затуманилось.

— Кристи! Где ты? — крикнул Эндрю, прежде чем появиться в поле зрения.

Меня звал восьмифутовый монстр голосом Эндрю. Ноги, согнутые в коленях, были прикреплены к скелетированному торсу, обтянутому дряблой плотью, которая растягивалась и менялась, пытаясь имитировать человеческое тело. Из раздутой и выпуклой головы торчали два рога, а рот со сломанными зубами пытался изобразить улыбку, пока существо склонялось, чтобы поприветствовать меня. Я застыла в безмолвном ужасе, когда чудовище с голосом Эндрю потянулось ко мне.

— Ты заставила меня сильно поволноваться, — с трудом произнёс знакомый голос сквозь скрежет зубов, когда обугленные конечности обхватили мои запястья.

Я отдёрнула руки, и адреналин заставил меня отпрянуть от безумного существа. Я побежала. Сердце бешено колотилось, а от паники и слёз перед глазами всё плыло почти так же, как от листьев и веток, которые хлестали по лицу, пока я бежала в направлении, которое, как я надеялась, приведёт к свободе.

На вершине утёса, где уронила свой телефон, я задержалась, чтобы перевести дух. К столу для пикника была прислонена старая металлическая походная палка с изолентой на изношенной рукоятке. Я оперлась на неё, прежде чем выйти из леса, когда Эндрю нагнал меня.

Недолго думая, я ударила медным наконечником палки по аморфному лицу Эндрю, отколов при этом кусок мясистой глины.

Эндрю упал на колени, и от его тела начали отделяться хлопья пепла. Из его головы сформировалось подобие лица, в которое я вглядывалась бессчётное количество часов с тех пор, как мы встретились в баре много лет назад.

— Я… люблю… тебя… — сказал он голосом, похожим на рычание животного, подражающее человеческой речи. Из отсутствующей части его головы повалил дым, а тело превратилось в бесформенную груду.

По моим щекам текли слёзы, я отвернулась от него и побежала прочь из леса.

Когда, пошатываясь, я выбралась из леса, моему взору предстал знакомый бар, в котором я так давно познакомилась с Эндрю. Небольшая группа людей, куривших на улице, сразу же бросилась ко мне, когда я упала. Адреналин окончательно схлынул, когда я, наконец, оказалась в безопасности, вдали от своего кошмара.

Я пропала без вести десять лет назад.

В ту волшебную ночь, когда я встретила Эндрю и подумала, что начинаю удивительную жизнь со своей второй половинкой, на самом деле я закрыла бар после безлюдной ночи и в трансе пошла прямо в лес за ним.

Когда на следующее утро владелица бара нашла мою машину, она позвонила мне, чтобы узнать, не было ли у меня проблем с автомобилем накануне вечером. Не получив ответа, она проверила записи с камер наблюдения и увидела, как я ухожу в лес. Её беспокойство усилилось, когда на зернистом видео показалась странная тень на опушке леса, словно заманивавшая меня.

Шесть месяцев они искали меня в лесу, пока не нашли мой разбитый телефон и потерянный ботинок. Предполагалось самое худшее, и по всему штату были расклеены объявления о моей пропаже, но спустя столько лет меня сочли погибшей.

Каким-то чудом я выжила. Я была сильно истощена, весила 32 килограмма, на голове у меня были проплешины, а на теле — несколько плохо заживших шрамов. Хуже всего были шрамы на запястьях и лодыжках, которые слишком сильно напоминали следы от верёвок. Последствия были такими же ужасными, как и чудовищная форма, которую принял Эндрю.

Эндрю никогда не существовало.

Я пытаюсь говорить себе это каждый день.

Но у меня до сих пор хранятся удивительные воспоминания о человеке, который по-настоящему любил меня, и обо всех тех моментах, которые мы переживали вместе с друзьями.

Когда я рассказала о своих воспоминаниях, о том, как много лет назад я ушла из бара, мне сказали, что это мой разум пытается себя защитить.

Я создала воображаемый мир, в котором всё было идеально, чтобы отгородиться от ада, в котором я жила на самом деле.

Даже сейчас, когда эти воспоминания начинают меркнуть, и я принимаю тот факт, что Эндрю никогда не существовало, я всё ещё скучаю по нему.

Я любила Эндрю.

Он был моей родственной душой.

Когда я просыпаюсь в холодном поту от ночных кошмаров, связанных с тем последним походом, одна мысль не даёт мне покоя.

Что бы произошло, если бы я продолжила жить в своей фантазии с Эндрю?

Смогу ли я когда-нибудь от нее сбежать?

Или я бы до сих пор была...

...потеряна в лесу

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевела Худокормова Юлия специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

— Это она? — спросила Джой.

— Да, — ответил Рик. Его белобрысые волосы серебрила луна. — Она самая. Хижина с призраками.

Джой внимательно посмотрела на низкое бревенчатое строение, и ей внезапно стало зябко.

— Нет там никаких призраков, — жалобно сказала она. — Ты просто пугаешь меня. Ты так любишь меня пугать.

— Клянусь, говорю чистую правду, — торжественно произнёс Рик, но в его глазах она заметила лукавство. — Ты знаешь, почему эту ночь называют самой шумной ночью сентября?

— Нет.

— Так я тебе расскажу. Это было двадцать лет назад. Тогда эта хижина была совсем новенькой. Здесь обычно останавливались охотники, которые собирались идти на дичь в окрестных лесах. А ещё это место любили молодые парочки вроде нас. Они назначали на этой поляне ночные свидания. Говорят, эта невзрачная хибарка видала много поцелуев. Ну и кое-чего поинтереснее тоже, — Рик хихикнул.

— Перестань, — одёрнула его Джой. — И что же случилось?

— Одним не очень хорошим сентябрьским утром всё это кончилось, потому что в хижине нашли тело молодой девушки. Она была убита, причём крайне жестоким образом. Её изнасиловали, отрезали кисти рук и стопы, а потом и вовсе выпотрошили живот. Она истекла кровью.

Джой похолодела с головы до ног:

— Какой ужас! Зачем ты это мне рассказываешь?

— Ну, так гласит история, — Рик пожал плечами. — Убийцу, кстати, так и не нашли. Но говорят, что с тех пор каждый год в ту самую ночь, когда произошло это жуткое преступление, из этой хижины доносятся крики умирающей девушки. Потому-то и прозвали эту ночь самой шумной ночью сентября.

— Ты всё это только что выдумал.

— Вовсе нет. Неужели ты не слышала эту легенду? В нашем городке все о ней знают.

— Нет, не слышала, — Джой отвернулась от страшной хижины. — Рик, давай уйдём отсюда, вернёмся в город. Если бы ты сразу сказал мне, зачем позвал меня сюда, я бы ни за что не согласилась прийти.

— Брось, это же интересно! Давай пойдём в хижину, пощекочем нервы. В ней давно никто не бывал.

— Что там может быть интересного? — возмутилась Джой. — А если та бедная убитая девушка опять начнёт кричать? Я не хочу даже думать об этом!

— Но это всего лишь страшная легенда. Ты же не веришь в эти россказни? Может, кого-то тут и правда убили, но чтобы жертва кричала каждый год в одну и ту же ночь?.. Враки. Пойдём!

Он схватил Джой за запястье, но она вырвалась:

— Рик, ну не надо. Мне страшно.

— Страшно, а ещё интересно, держу пари.

— Ни капли. Здесь просто жутко.

— Ну, как знаешь, — он махнул рукой. — Я-то в любом разе собираюсь войти в эту хижину, раз уж пришёл в такую даль. А ты, если хочешь, может остаться тут одна…

— Нет! — воскликнула Джой в отчаянии, представив, каково ей будет, когда она будет стоять без спутника на этой мрачной опушке. — Ну ладно, я пойду с тобой. Но не вздумай меня пугать, я и так на пределе. Хорошо?

— Хорошо, — с подозрительной лёгкостью согласился Рик.

Они медленно пошли к хижине — Джой была так напряжена, что еле переставляла непослушные ноги. Вблизи строение выглядело внушительнее, чем казалось издалека. Брёвна стен почернели от времени. В хижине было одно окошко рядом с дверью — Джой не отводила от него взгляда.

— Рик, ну давай вернёмся, — простонала она в напрасной надежде.

— Да не бойся ты, — он бодро взялся за ручку двери и потянул на себя. Ржавые петли повернулись с душераздирающим скрипом. Джой едва не вскрикнула.

Рик просунул голову в проём двери:

— Эй! Есть тут кто-нибудь? У вас гости!

— Прекрати!

— Хм-м, а тут довольно уютно, — сказал Рик. — Всё очень неплохо сохранилось. Столик, стулья… Глянь, вон деревянный топчан в углу. Говорят, на ней и обнаружили девушку. Ну, то, что от неё осталось…

Он церемонно распахнул перед ней дверь. Дрожа всем телом, Джой всё же сделала усилие и дошла до порога. Лунный свет освещал небогатое убранство хижины. И правда, тут был и стол, и топчан. Джой тут же показалось, что на топчане видны безобразные тёмные пятна, но это наверняка игра её воображения…

— Сюрприз! — Рик толкнул её в спину. Чтобы не упасть, Джой машинально сделала два шага вперёд, оказавшись в хижине. Дверь тут же захлопнулась за её спиной с умирающим криком. Тьма сомкнулась вокруг неё.

— Рик! — она панически обернулась и толкнула дверь. Она не поддавалась.

— Что за шуточки? Рик, выпусти меня, мне страшно!

Он не отвечал. Джой забарабанила по шероховатому дереву руками:

— Рик, прошу тебя!

Тишина. Джой подумала, что сейчас умрёт от страха. На глазах выступили слёзы, и она закусила губу, чтобы не зарыдать. Нет, Рик не может поступить с ней так жестоко! Пускай она всегда терпела его глупые и жестокие шуточки, но на этот раз всё зашло слишком далеко!

— Рик, если ты сейчас же не выпустишь меня… — она осеклась.

Сзади.

Нет, этого не может быть. Глупая страшилка. Никто здесь не умирал.

Обернись.

Она здесь одна. Нет тут никого, кроме Рика, который подпёр спиной дверь и заходится в своём дурацком беззвучном хохоте. Это всего лишь старая пустая хижина. Четыре стены, один потолок.

Но этот запах… горький, солоноватый…

Джой живо представила, как оборачивается и видит в полутьме тонкий силуэт, распластанный на топчане. Как мёртвая девушка пытается встать, опираясь на свои несуществующие кисти. Как она ползёт к нему на коленях, потому что её стопы отрезал убийца. Нет, не отрезал — отпилил. Отпилил, невзирая на все мольбы и крики, орудовал ножовкой и смеялся, смеялся, смеялся без звука…

Джой зажмурилась. Её голова пошла кругом. Откуда ей знать, как именно это происходило?..

За дверью раздались шаги — видимо, Рику надоело подпирать дверь, и он отошёл назад. Но Джой осталась на месте, не спеша выпорхнуть на желанную свободу.

— Ну, как тебе? — насмешливо спросил Рик.

Джой молчала.

— Обожаю этот момент, — сказал он.

Опять шаги — он пошёл вперёд. Джой панически стала шарить по двери в поисках ручки, чтобы не дать Рику открыть дверь. Ручка быстро нашлась, но Джой почему-то никак не могла за неё ухватиться. Пальцы не повиновались, будто их у неё и нет…

— Мамочка, — она отпрянула назад. — Не заходи, не открывай её, не смей!

Он открыл дверь, и мягкое сияние луны опять залило тесное строение. Рик высился в дверном проёме безликим чёрным силуэтом.

— Моя маленькая девочка напугана? — ехидно спросил он.

— Что происходит? — пролепетала Джой, прижимаясь к стене. — Почему я… ты… не понимаю.

— А ты посмотри на себя.

Она не хотела этого делать, потому что уже догадывалась — знала, что увидит. Но всё равно покорно опустила взгляд и увидела свои руки — бесполезные отростки без кистей. В животе разверзлась рваная вертикальная дыра, из которой свисали внутренности. А ноги…

— Нет, — прошептала она. Колени подогнулись, и она сползла на пол.

— Я люблю эту ночь, — Рик вошёл в хижину. — Единственная отрада в моей никчемной жизни. Знаешь, это своего рода подарок судьбы — пусть мне приходится по десять часов в день вкалывать у станка на фабрике, но я всегда знаю, что раз в году у меня будет знатная ночь. Снова и снова приходить сюда, как двадцать лет назад, и находить тебя — такую же глупенькую и наивную, ждущую на опушке меня, своего ненаглядного красавчика…

Он повернул голову, и Джой увидела, что Рик вовсе не белобрысый, а седой. И всё лицо было в глубоких морщинах. Как она это не замечала? Он же совсем старик…

— Не надо, — попросила она, соединив изувеченные руки на груди. — Оставь меня в покое. Хотя бы в этот год. Пожалуйста…

— Ну уж нет, — Рик ухмыльнулся и закрыл дверь хижины. — Это моя ночь, и я собираюсь получить своё веселье сполна.

И холодную ночь вновь сотрясли девичьи крики, доносящиеся из одинокой хижины на лесной поляне. Путники, чей слух уловил эти жуткие звуки, боязливо оглядывались и спешили домой, чтобы поведать своей семье у камина страшную легенду о самой шумной ночи сентября.

Когда я была маленькой, лето мы с братом проводили в деревне у бабушки. Детей там было два десятка — и городских, и местных, в общем, весело было.

В лес тоже ходили, там было несколько мест, куда деревенские ребята водили городских «на экскурсию» — старая медвежья берлога, расщепленное молнией дерево и стонущая щель.

Стонущая щель — это небольшая трещина в гранитном валуне пяти метров высотой (а сколько под землей еще — неизвестно) и столько же в поперечнике. Эдакое закопанное в землю яйцо. Внутри, видимо, была полость, потому что, если крикнуть в эту щель, возвращалось эхо. Вот только голос искажался, хотя и оставался похожим на твой, но уже был не звонким детским криком, а стоном. Тогда это казалось смешным.

Щель была невелика — руку можно было засунуть, но нога бы уже не всякая прошла. Свет в нее проникал неглубоко, в двадцати сантиметрах от входа уже не было видно ни одного солнечного блика.

И чем еще эта щель была забавна — возвращала все, что в нее ни кинь. Кинешь камушек — через секунду обратно вылетает. Кинешь шишку — тоже обратно. Брат объяснил мне, что там, наверное, склон — вот и выкатывается все.

А если подуть туда изо всех сил — воздух тоже возвращался, только пах... неприятно.

Нам, городским, мало было камней и шишек — хотелось «выпендриться» перед деревенскими, кинуть в щель что-то необычное. Я рискнула кинуть свое сокровище — стеклянный шарик из аквариума. Шарик вернулся, но тем же вечером рассыпался в крошку. Бабушка сказала — наверное, треснул, ударившись о гранит. В следующий раз кинула вареное яйцо, что мне бабушка дала. Яйцо вернулось, только не сразу — секунд пять я его ждала... И так и не съела его в тот день — тухлое оказалось.

Котенок, которого засунул в щель деревенский пацан Вовка, вылезать не хотел долго — шуршал там чем-то, но не отзывался. Через несколько минут вылез, как ни в чем не бывало. А через несколько дней его утопили — он вцепился в лицо младенцу, вовкиному брату, изодрал кожу в клочья.

И больше мы в то лето к щели не ходили. Не обсуждали между собой, просто как будто сговорились забыть про нее.

А в конце августа мой брат предложил перед отъездом в город пройтись по всем местам, где мы играли — на память. И к щели пошли.

— Смотри, Татка, щель больше стала, я смогу ногу засунуть! — я его остановить не успела.

Щель была на уровне его живота. Он засунул ногу до колена — а вытащить не может, застряла. И сам тянул, и я его тянула, потом заревели оба от страха — он меня всего на год старше, ребенок совсем. А потом вместе потянули ногу — и она легко вышла из щели. Наступить на нее брат не мог, больно было. Так, опираясь на меня, и доковылял до деревни. Там его осмотрели, и в городе уже врачи осмотрели — ни перелома, ни вывиха, ни ссадины, ни синяка. А наступить до сих пор не может. Двадцать два года прошло.

Прошлой весной бабушка, жившая последние годы с нами в городе, умерла, и мы решили дом ее в деревне продать. Поехали туда летом с мужем и дочерью, осмотрели заброшенный дом. Ника моя с деревенскими ребятами познакомилась.

Стала звать ее на обед — нет нигде. Говорят — ушла с ребятами. Я всю деревню обежала, смотрю — идут навстречу ребята ватагой, и Ника среди них. Лица какие-то испуганные. Я подлетела, схватила ее, спрашиваю — как посмели уйти без предупреждения, где были? Они мне все хором говорят — недалеко, в саду гуляли, а я по глазам вижу — врут. В лес, спрашиваю, ходили? Нет, говорят. И глаза отводят.

Принесла дочь домой — цела, невредима, улыбается. Тоже говорит, в саду гуляли. Оставила ее на мужа, а сама — в лес, к стонущей щели. Господи помилуй, она раз в пять больше стала, чем в моем детстве была! Ребенок целиком пролезть сможет, хоть и с трудом. Возле нее, как обычно, камни, шишки. А на самом граните — два длинных рыжих волоса колышутся. Моей Ники волосы!

Пришла домой, расспрашиваю ее — и такими она на меня честными глазами смотрит, так удивляется, так на меня обижается, что чуть не поверила. Ну не умеет моя дочь врать!

Все же побежала к соседям, трясу их сына, говорю — признавайся! Он и признался, что показали Нике щель, и даже подсадили, чтоб залезла. И перетрухнули все, когда почти час ее не было. И когда она вылезла — все равно решили взрослым не говорить.

Муж меня истеричкой назвал, мол, жива же дочь, что еще надо? А я не знаю — жива ли моя дочь. Ника ли вернулась из щели, или за тот час, что ее не было, щель смастерила что-то похожее? Потому что этот ребенок... я ее не узнаю. Она другая. Испорченная. Собаку нашу мы в приют отдали, после того как ЭТО «случайно» воткнуло ей горящую спичку в глаз. А после крысёныша Карла я ни одно животное в дом ни за что не возьму — не хочу еще раз увидеть кого-то, пытающегося ползти без лап.

Что она мужу говорит, я не знаю, но муж меня уже считает ненормальной. А на меня она смотрит. Днем, в спину, смотрит, не моргая, пока я не повернусь. Я в зеркало вижу ее, и оборачиваться мне страшно. И ночью. Подходит к кровати и смотрит, и я не нахожу сил открыть глаза, даже чтобы это прекратить.

Сейчас апрель, и сегодня ЭТО спросило, когда мы снова поедем в деревню. Говорит: «Папа, я хочу тебе кое-что показать». И муж меня не слушает, передумал дом в деревне продавать, мол, ребенку нужна природа. Я его не удержу...

Хочу подать на развод и оставить ребенка мужу. Пусть меня проклянет семья, я хочу жить подальше от этого и в одиночестве оплакивать свою Нику.

Прошлым летом отец попросил меня пожить на его квартире в новостройках, пока он будет в отпуске — ну, чтобы я цветы поливала, кормила кота и т. д. Я с собой туда же привезла еще свою собаку — ее тоже не с кем было оставить. Ну, так и жила некоторое время. Каждый день я выходила с собакой гулять где-то в половину двенадцатого. А тут еще рядом как раз был лесопарк, вот я с нею и ходила там.

Однажды я с нею шла вдоль шоссе, которое проходит мимо лесопарка, и на обочине, где уже нет асфальта, стояла газель. Это была такая самая обычная машина, которая уже очень долго не заводилась — ну такой обычный подснежник. Кузов был местами ржавый, колеса давно проколотые — короче, она там стояла и догнивала. Я эту газель уже и раньше видела. А сегодня просто моя собака — она такса, кстати — увидела там не то кошку, не то крысу и забежала прямо под машину. Мне ее оттуда было не вытащить за поводок-рулетку, и я нагнулась посмотреть, что она там делает. Ничего не увидев, я выпрямилась, и тут вдруг заметила внутри газели лицо. Прямо на меня смотрела девочка и очень весело улыбылась. Вообще, мне это не показалось удивительным, так как дети часто смеются, когда видят такс — они ведь забавные.

Я снова наклонилась и потянула собаку за поводок, она в ответ только рычала. Потом опять посмотрела на девочку, и теперь мне показалось, что она вовсе не сводит с меня глаз, и что она совсем не весело смотрит, а довольно злобно. Черные волосы у нее были растрепаны и еще, как мне показалось, плечи ничем не были прикрыты. На вид было ей лет около девяти. А потом я через стекло газели увидела, как она подняла руку, погрозила мне пальцем и прошипела довольно противным голосом: «СУКА!». Тут я будто оцепенела, но наконец-то увидела, что она с самого начала совсем не улыбалась — у нее просто не было губ, они были срезаны будто по контуру, и торчали одни только зубы, они даже, вроде, блестели. Развернувшись, я ломанулась назад, но моя собака остановилась как вкопанная и очень громко выла. Я пыталась бежать, но собака тянула меня назад, нужно было развернуться и взять ее на руки, но я боялась обернуться. Это было жутко. Не помню, как там все вышло, но, добежав до ближайшего магазина, я чуть успокоилась. Потом моя собака выла всю ночь. Может, нужно было позвонить ментам насчет этой газели?

Мы жили в небольшом поселке на юге, где жизнь текла по одному и тому же ритму: весной — посевная, летом — прополка, осенью — жатва. Все друг друга хорошо знали, и самым большим событием у нас считалось, если у кого-то курица со двора сбежала. Я, Дашка и ее младшая сестра Маша были неразлучны. Наши дома стояли через три двора, и мы все делали вместе. В тот год, когда все случилось, мы заканчивали школу. Чтобы подтянуть нас к экзаменам, родители наняли репетитора — старенькую учительницу математики, жившую на другом конце поселка.

Обычно мы ходили к ней днем. Но летом, в самый разгар полевых работ, родители Даши и Маши пропадали в полях до поздней ночи, и сестрам приходилось управляться по хозяйству самим. Поэтому они часто пропускали дневные занятия и бегали к учительнице на восемь вечера. Дорога шла мимо старых, заброшенных полей и заросшего камышом пруда, где никто уже лет сто не купался. Уличное освещение в той стороне было, мягко говоря, условным — один фонарь на полкилометра, и тот работал через раз.

Я всегда успевала на дневные занятия. А сестры — нет. И однажды тьма, дремавшая у старого пруда, дождалась своего часа.

В тот вечер Даша пошла к репетитору одна, Маша приболела. Вернулась она уже затемно, и с порога было видно — с ней что-то не так. Она молчала, смотрела в одну точку, а через час у нее поднялся сильный жар. Ее трясло так, что кровать ходила ходуном, она что-то кричала во сне, металась, срывала с себя одеяло. Родители, приехавшие с полей, первым делом, конечно, вызвали фельдшера. Тот смерил температуру — под сорок — вколол жаропонижающее, почесал затылок и умчался в закат.

Но лекарства не помогали. Всю ночь Даша горела и бредила. Их соседи потом рассказывали, что из дома доносились такие крики, будто там кого-то резали на живую.

А на следующий день началось самое жуткое.

К обеду жар немного спал, Даша пришла в себя. Она встала с кровати, подошла к старому трельяжу в углу комнаты. Рядом тут же пристроилась Маша. И вдруг они обе, глядя на свое отражение, начали плакать. Они рыдали навзрыд, так, будто в зеркале им показывали самую страшную, из всех возможных, пытку. Они вцеплялись себе в волосы, царапали лица, а их мать, вбежавшая на шум, видела в зеркале только перекошенные от ужаса лица своих дочерей. И больше ничего.

Это повторялось снова и снова. Стоило им увидеть свое отражение — в зеркале, в темном стекле окна, даже в стальной ложке — начиналась истерика. У обеих разом. Словно неведомая зараза перекинулась с одной сестры на другую.

В конце концов, кто-то из сердобольных соседей деликатно посоветовал их родителям: «Свозите-ка вы их к бабке Аграфене, что за лесом живет. Тут не врачебное дело, тут совсем другое…». Родителям, людям сугубо земным и неверующим, деваться было уже некуда. Они и так убрали из дома все зеркала. Поэтому без долгих колебаний повезли дочерей к знахарке.

До Аграфены они добрались не сразу. По дороге Даша вдруг вырвалась из рук матери, с визгом убежала в поле и вцепилась в ствол сухой одинокой ивы. Она обнимала ее и выла, как раненый зверь. Мать, обезумев от отчаяния, отхлестала ее веткой по спине, пытаясь оторвать от дерева, но Даша будто приросла к коре. Отец кое-как оттащил ее силой.

Когда они наконец предстали перед Аграфеной, та долго молчала, глядя на Дашу. Потом закрыла глаза и зашептала.

— Слабая она у вас пришла, — наконец сказала бабка, не открывая глаз. — Уставшая, обиженная… Учительница ее отругала в тот вечер. Шла она мимо пруда, а душа нараспашку. Вот ОНО ее и учуяло. Водяное оно, неприкаянное. Само себя в зеркале не увидело, вот и бесится, когда на себя в чужом обличье смотрит. А младшая-то рядом, кровинка одна, вот и на нее тень легла.

Аграфена дала им несколько ладанок и заговоренных красных ниток. Велела носить не снимая и сорок дней к тому пруду даже не приближаться.

Прошла неделя. Вроде все поутихло. Даша и Маша перестали биться в истерике, снова стали улыбаться. И я, дура, решила, что все миновало. Мне строго-настрого запретили с ними в этот период видеться, но молодость слепа к запретам. От скуки я побрела к их дому. Они сидели на крыльце, щелкали семечки. Выглядели абсолютно нормально.

— Пойдем прогуляемся? — предложила я.

Они переглянулись и согласились. И ноги, будто сами собой, понесли нас по той самой тропинке. К тому самому пруду.

— Тебе страшно было? — спросила я у Даши, когда мы сели на траву у темной воды.

Она поежилась.

— Еще как, — прошептала она. — Я ее видела, Полин. И сейчас иногда вижу… когда глаза закрываю. Она… у нее лица почти нет. Как мокрая серая тряпка. А глаза белые-белые, без зрачков. Волосы длинные, черные, как тина… и они шевелятся. И она все время улыбается. Так жутко улыбается, что рыдать хочется…

От ее дрожащего шепота у меня по спине пробежал ледяной ежик. Моя аура, как потом сказала Аграфена, в тот момент прорвалась, как тонкий листок бумаги. И ОНО тут же это почувствовало.

Домой я шла, постоянно оглядываясь. Мне казалось, что за спиной кто-то дышит. Что в шелесте камыша звучит мое имя.

Дома мать отправила меня в магазин за хлебом и сахаром. Я взяла свой старенький велосипед «Орленок» и поехала. Обратно я крутила педали, думая о Дашином рассказе, об улыбке утопленницы. И вдруг, на совершенно пустом и ровном участке дороги, произошло нечто.

Велосипед подо мной будто кто-то с силой подбросил в воздух.

Я помню только ощущение полета, лязг металла и глухой удар головой о твердую, пыльную землю. Я очнулась, сидя посреди дороги. Велосипед валялся метрах в пяти от меня, колесо вывернуто восьмеркой. Пакеты с сахаром и хлебом разорваны. И вокруг — никого.

Дома я свалила все на то, что в колесо попал камень. Мать мне поверила. Но это было только начало.

Вечером отец, задержавшийся в поле, позвонил и попросил принести ему фонарик. Мы пошли с младшим братом. Луну прикрыли плотные облака. Мы шли по меже, и вдруг я услышала за спиной быстрые, шлепающие шаги. Будто кто-то бежал по мокрой грязи. Брат видимо ничего не слышал, т.к даже не шелохнулся.

Я резко обернулась.

В свете моего фонарика, метрах в двадцати, я увидела ее. Девичья фигура в каком-то светлом балахоне. Она бежала прямо на нас. Невероятно быстро, выбрасывая ноги вперед. Я заорала, споткнулась и упала, больно ударившись коленом. Брат помог мне подняться. Когда я снова посветила назад — там было пусто.

Эту ночь мы провели с отцом в поле. Я так боялась идти домой по темноте, что уговорила его оставить нас. Мы спали на подстилке из соломы с ним. Это была самая страшная ночь в моей жизни. Мне казалось, что кто-то колет меня в спину. Тысячами мелких, острых иголок. Я ворочалась, стонала, но никак не могла вырваться из дремы. Утром вся спина горела, но на коже не было ни единой царапины.

Я была сильно напугана. Но самое страшное ждало меня впереди.

На следующий день, после обеда, мать снова отправила меня отнести отцу еду в поле. Я была вымотана бессонной ночью, глаза слипались. Отдав отцу узелок с едой, я пожаловалась на усталость.

— Так приляг вон там, под ивой, — махнул он рукой. — Часок поспи.

Это была та самая ива. Та, за которую цеплялась Даша.

Холодный ужас сковал меня. Но перечить отцу я не посмела, да и сил не было. Я легла на старую раскладушку, стоявшую в тени дерева, и закрыла глаза. Всего на минуточку.

Когда я их открыла, ОНО было здесь!

И ее лицо. Лицо утопленницы, серое, одутловатое, с белыми глазами и жуткой, кривой улыбкой. Оно висело в воздухе прямо передо мной, в каких-то десяти сантиметрах. Так близко, что я чувствовала ледяное дыхание мертвеца.

Я не успела закричать. Раскладушку подо мной с чудовищной силой выдернули, и я полетела спиной вниз. Последнее, что я помню — это ослепительная боль в затылке и темнота, в которой продолжала висеть эта улыбка.

Очнулась я на полу в доме Аграфены. Вокруг меня был начерчен мелом круг, горели церковные свечи, пахло ладаном. Меня всю ломало, будто каждая кость в теле треснула. В ушах стоял визг. Я кричала бабке, что мне больно, что меня колют иголками, но она не обращала внимания, продолжая читать свои молитвы.

Когда я окончательно пришла в себя, Аграфена рассказала, что со мной произошло.

Когда отец нашел меня без сознания под ивой, я уже была не я. Я рычала, выла, пыталась укусить его, говорила чужим голосом. Он понял, что дело плохо, и сразу же привез меня к ней.

— Вцепилась она в тебя, девочка, — сказала Аграфена, подавая мне кружку с отваром. — Ты сама ей дверь открыла, когда испугалась. Она — девка молодая, лет сто назад в том пруду утопла. Душа ее черная, неупокоенная, бродит с тех пор, ищет молодое тело, чтобы пожить еще немного. Злости в ней скопилось много за это время.

Меня «отчитали». Надели на меня новые обереги, велели молиться.

Напоследок Аграфена мне сказал:

— Я ее отогнала от вас, дочка. Но то, что однажды вошло, всегда будет пытаться пробраться обратно. Будьте осторожны.