Наказание
Мотоцикл сбавил ход и свернул с трассы на проселочную, разбитую дождями, дорогу, шедшую через мокрый луг.
Молодой человек, сидевший сзади, ткнул впереди сидящего в бок:
- Ты куда? Сдурел? Увязнем здесь!
- Не доедем, - мрачно ответил тот. - Заправиться надо. Тут село рядом.
- А заправку где ты видишь?..
Мотоцикл шел медленно, буксуя, припадая на ухабах, как лошадь, запряженная в телегу. Водитель вырулил на более-менее сухое место, и остановился.
- Совсем тупишь? - обернулся он к своему спутнику, - У тебя деньги есть на заправку?
Тот ничего не ответил.
- Ну, и вот, - подытожил водитель, - Сиди тогда молча.
Они постояли еще немного. Тот, что был за рулем, молодой парень лет двадцати пяти, высокий, крепкий. Его даже можно было бы назвать красивым, если бы не слишком суетливые беспокойные движения человека, привыкшего вечно выкручиваться. Второй, чуть моложе, очень похожий на старшего - как карикатура на портрет: и рост, и черты были теми же, но выражение лица выходило глуповатым, да и само лицо казалось расплывшимся.
- Тихо здесь, как на кладбище, - процедил сквозь зубы старший, озираясь по сторонам, и ежась, как от холода, - Живут же люди в такой дыре.
- А мы зачем сюда поперлись?
Старший сплюнул, выругался и завел мотоцикл.
Они подъехали к крайнему дому, крепкому, ладному, но давно не крашеному. Старый забор местами покосился, дверь на террасу просела и не закрывалась до конца. В деревне сразу заметно, когда в доме не хватает мужских рук. Возле калитки стояла низенькая, почти вросшая в землю лавочка. На ней сидела старушка, маленькая, сухая, закутанная в большой пуховый платок поверх вязаной толстой кофты. Она заулыбалась молодым людям и еще издалека закивала им головой. Оба слезли с мотоцикла и подошли к лавочке.
- Вы откуда же, голубчики? - радостно поприветствовала их старушка.
- Да мы... - начал тот, что моложе.
- Люди-то тут есть? - перебил его старший.
- Люди-то? - живо переспросила старушка, - Да на нашей улице я одна. Вот скоро лето, так дачники понаедут, а пока...
- Ясно, - старший снова поежился, - А ты, старая, не боишься тут одна?
Старушка смотрела на них спокойно и ласково, глаза у нее были синие-синие, и такие яркие, будто у сказочной царевны с картинки.
- Некого тут бояться, милый, тихо у нас, покойно. - блаженно улыбнулась она, и махнула рукой в сторону, - До города-то километров двадцать будет.
- Ну, так, так... - процедил старший, беспокойно поглядывая по сторонам, - А что, старая, пенсия-то есть у тебя?
- Нету, милый, не заслужила, - развела руками старушка, и тихо, почти беззвучно засмеялась, будто бы над этакой своей нерасторопностью.
- Что, не работала всю жизнь, что ли?
- Ииии, милый! - словоохотливая старушка прыснула, будто смешливая девчонка, хлопая себя по коленям сухими сморщенными руками, - Еще как работала! Не приведи Христос никому так работать, как я работала!.. Да уж так вот вышло.
- А с чего ж ты живешь-то? - не унимался старший, продолжая при этом озираться.
- По-разному, милый. Бывает, что...
- А гробовые-то, небось, у тебя есть? - прервал он ее.
- А как же! - со скромной гордостью ответила старушка. - Все собрала, копеечка к копеечке, как положено.
Молодые люди переглянулись.
- Хы-хы, хыыы! - ухмыльнулся тот, что помоложе, - Да лучше б ты их проела да пропила!
- Это гробовые-то? - ахнула старушка, - Да я, милок, и в самое-то лихое время оттуда ничего не взяла, так перемогалась.
- Охота вам, старым копить! - старшему не стоялось на месте, и он пинал камешки, валявшиеся под ногами. - Нет бы пожить по-людски, пока живется!
- Пока живется - Господь не оставит, - уверенно сказала старушка, - а порядок должен быть - всякой копеечке свое предназначение. Что на гроб, то уж на гроб.
Старший наклонился к ней и с ухмылкой процедил:
- С собой-то ведь не заберешь, а?
Старушка глянула на него спокойно, и спокойно же ответила:
- Эти деньги, голубчик, я не для Бога припасла, а для людей. Богу там, окромя души, ничего не надобно, это людям здесь погребение нужно. Хорошо, милок, когда умрешь по-Божески, а похоронят тебя по-человечески. Вот для чего гробовые-то!
- Ну, да, ну, да... - протянул старший, не слушая ее. - Еще, небось, и спрятаны за иконой?
- За иконой, - с готовностью подтвердила старушка, - Господь присмотрит. У старого да одинокого кроме Господа никого нет.
Старший прищелкнул языком, будто что-то прикидывая.
- А что, бабка, - вдруг весело спросил он, - водички у тебя не найдется? Попить бы!
- Как не быть? Вода у нас покамест не купленная! - старушка кивнула на дом, - Ступай в избу, не заперто. Там возле стола ведро стоит, и черпачок рядом, пей на здоровье.
Старший, продолжая нервно крутить головой во все стороны, прошел в избу. От двери он бросил взгляд в красный угол, где у большой иконы Спасителя теплилась лампадка. Он постоял минуту, оглядываясь, потом взял старенькую табуретку, подставил ее под икону, встал и пошарил рукой за образом. Узелок он нащупал сразу. Вытащил его, и не глядя, сунул в карман. Потом взглянул на образ, на котором играл легкий золотистый свет, отбрасываемый лампадкой и, не говоря ни слова, слез с табуретки. Поставил ее на место и направился к дверям, но еще раз обернулся к иконе и подмигнул:
- Так-то вот! - засмеялся он и вышел.
Старушка все так же сидела на лавочке, щурясь на солнце. На ходу кивнув младшему и не оборачиваясь на старушку, старший подошел к мотоциклу и завел его. Поехали они не в сторону трассы, а по улице дальше.
Старушка что-то крикнула им вдогонку, но они не услышали. Она помахала рукой, а когда они отъехали, перекрестила их.
- Ну, и чего теперь? - спросил младший, когда они свернули на другую улицу.
Старший проехал еще немного, и остановился. Он вынул из кармана узелок, взятый из-за образа, и показал его младшему:
- Поглядим, может, тут Продмаг какой есть. Не одну же бабкину воду хлебать!
Он самодовольно рассмеялся и подбросил узелок на ладони.
Старушка сидела у калитки еще долго. Стало смеркаться. Солнце перекатывалось по верхушкам далекого леса, а потом пропало как-то сразу, будто лопнул воздушный шарик. Только края облаков еще немного позолотились, и тоже погасли.
Старушка вернулась в дом. Поставила чайник, подставив табуретку, поправила лампадку. Постояла, глядя на образ, шепча что-то беззвучно, одними губами. Выпила чаю, налила молока старой слепой кошке, дрыхнущей на подоконнике целыми днями, и стала укладываться на ночь.
Разбудил ее стук в дверь. Громкий, нетерпеливый.
Старушка всунула ноги в домашние башмаки, накинула платок и поспешила к двери. Попутно глянула на часы - два часа! Она открыла дверь, и не сразу поняла, кто ввалился в ее сенцы.
- Мать! - услышала она хриплый голос, - помоги, мать!..
Только тут она узнала давешних гостей. Старший, весь перепачканный кровью, тащил на себе того, что помладше. Тот был без сознания, обмякший, как мешок, лицо и правый рукав - залиты кровью.
- Батюшки!.. - ахнула старушка, - Сюда неси его, милый, вот сюда клади. Что же вы?
Старший неуклюже опустил младшего на диван, несколько секунд стоял, тяжело дыша, и вдруг бухнулся старушке в ноги:
- Мать, прости! Это ведь я, мать! Славка не брал, он и не знал!..
- Что ты? Что ты? - испугалась старушка, - Что с тобой?
Старший пополз к ней на коленях:
- Мать! Ведь он живой еще! Прости, а? Прости!
- Да что ты, Господь с тобой... - бормотала старушка, - Тебя как звать-то?
- Васька... Василий...
- Ты вот что, Вася, беги по той улице и налево, там дом будет, у калитки тополь, высокий, не ошибешься. Докторша там живет. Давай, милый!
Прибежала докторша, осмотрела Славку, который к тому времени зашевелился, забормотал что-то.
- Сейчас бригада приедет, - сказала, - Но ничего с ним страшного нет, одни порезы. Завтра дома будет. Пьяным везет!
- А выживет, да? Выживет? - тупо вопрошал Васька, глядя то на старушку, то на докторшу.
К приезду Скорой Славка уже почти пришел в себя. Когда машина отъехала, Василий тихонько опустился на пол.
- Мать... - тихо и серьезно сказал он, - это ведь Бог нас наказал. За то, что мы деньги у тебя украли. Я украл.
- Что ты, что ты! - замахала руками старушка, - да и сколько там было их, тех денег-то!..
- Это я взял, - так же тихо продолжал Василий. - Я все отдам, мать, веришь?
- Верю, милый, верю.
- Это не Славка, это я, - ему , видимо, очень важно было донести до старушки эту мысль, - он и не знал. Брат мой... Дурень он... Денег он не брал.
Васька разволновался. Он сбивчиво рассказал и о краже денег, и как потом они заехали в продмаг, и как пьяные поехали в город, и он, Василий, был за рулем, и как их в темноте на какой-то яме подбросило, и Славка упал куда-то в сторону, на груду железа, и он, Василий, думал, что тот убился насмерть...
Он уже забыл, как называл ее "старой" и "бабкой", а только жался к ней и испуганно повторял:
- Прости, мать! Вот ты простишь, и Славка выживет! Прости, мать!.. Это же не он, это я.
- Заживет, заживет до свадьбы, - приговаривала старушка, - Что ты, милый!.. Слыхал, что доктор сказала?
Василий вдруг обхватил голову руками и зарыдал, громко, безудержно, отчаянно, как ребенок, попавший во взрослую беду. А старушка придвинула ту же табуреточку, села рядом, и гладила по голове его, большого, как маленького...
