Как тульский «Чичиков» собственных детей заживо хоронил.

Герой наш — не вымышленный, а самый что ни на есть настоящий — проживал в Туле ровно сто лет назад. К чиновничьей службе отношения не имел и даже, больше того, считался малограмотным. Что, впрочем, не помешало ему выдумать схему, достойную пера… если ни Николая Васильевича Гоголя, то уж точно следователей Губрозыска и судей Пролетарского суда г. Тулы.

История тульского «Чичикова» и его «мертвых душ» описана корреспондентами газеты «Коммунар» в двух №№ 246 (2178) и 250 (2182) за 29 октября и 3 ноября 1925 года соответственно.

Сюжет в какой-то степени даже более зловещий, чем гоголевская поэма — действие происходит в морге больницы им. Семашко, ныне носящей дореволюционное название «Ваныкинская». Главное действующее лицо — сторож. Сторож морга. Профессия вряд ли кем-то в здравом уме желаемая, но, как посчитал ее обладатель, тов. Лукьянов, от того не бесперспективная.

Читал ли он Гоголя, слышал ли в пересказе «Мертвые души», губсуд не установил. Совсем малограмотным Лукьянов быть не мог, иначе как бы он подделывал документы. А вот прикинуться таковым ради смягчения приговора… очень может быть.

Зашибал свою деньгу тульский «Чичиков» так. Войдя в доверие к заведующему моргом тов. Лазареву, он «набрал бланков о смерти и принялся „хоронить“ чуть ли не всю свою семью...» Благо бланки лежали в столе кабинета Лазарева, который тот, доверившись сторожу, почти никогда не запирал.

«21-го января сего [1925] года Лукьянов заполняет один из таких бланков, подделывает подпись, ставит в канцелярии печать и с этим подложным документом за № 870 направляется в Загс, откуда получает удостоверение о смерти своей дочери Зинаиды».

Документ Загса в свою очередь дает Лукьянову право получить из Страховой кассы пособие на похороны в размере 14 рублей — примерно ¾ его месячного заработка.

Схема сработала идеально и уже через два месяца, 25 марта 1925 года, Лукьянов таким же образом «получает пособие на „скоропостижно умершую“ дочь Анну в сумме 18 рублей».

Дальше — больше: «12-го апреля он „хоронит“ сына Павла». Результат — 45 рублей. «И, наконец, 3 июля „приносит в жертву“ вторично (очевидно, по ошибке) сына Павла».

И только вторичная смерть одного и того же человека заставляет работников Загса задуматься: что это за «эпидемия» такая сживает со света семью несчастного сторожа.

Навели справки: «оказалось, что Лукьянов совсем не имел дочерей, и оба его сына живы и здоровы». За спекуляцию «мертвыми» на тульского «Чичикова» возбудили уголовное дело, позже переданное в Пролетарский суд г. Тулы.

На скамье подсудимых Лукьянов оказался 29 октября 1925 года. Ему вменялась ст. 116 УК РСФСР «Служебный подлог».

В ходе судебного заседания выяснилось: обвиняемый не только сторожил, но и иногда даже замещал зав. моргом Лазарева, «почему он в это время получал доступ к бланкам выписей об умерших в больнице, по которым после регистрации их в Губзагсе можно было получить из Страхкассы пособие на погребение».

За неимением аргументов против наличествовавшего в живых дважды захороненного им сына Павла, Лукьянов сознался в содеянном.

«— Почему вы это сделали? — спрашивает его председательствующий.

— Нужда толкнула. Получаю 20 рублей только, а семья большая.

Суд приговорил Лукьянова к лишению свободы сроком на 1 год».

Позже суд, приняв во внимание «малокультурность осужденного, его тяжелое материальное положение и первую судимость» определил считать наказание условным с 3-летним испытательным сроком. Такой вот гуманизм молодого советского правосудия 1920-х годов.

*Цитируется с сохранением орфографии и пунктуации первоисточника.

Из криминальной хроники Тульской губернии.
5 октября 1925 года. Глубокая осенняя ночь. Станция «Серпухов» Московско-Курской ж. д.

Клокочущий пар локомотива, вырываясь из чрева котла, заглушал собой все окрестные шумы. Его белые клубы, как дыхание огромного невидимого существа, динамично учащали ритм. Еще несколько мгновений — и тускло освещенный линейкой окошек состав тронулся, растворяясь в полумрачном тумане, уступив место отдаленным свисткам, причудливым скрипам, шорохам, редким голосам...

Ограбление поезда

Ускоряясь, скорый поезд № 7 карабкался на юг. На подножке одного из вагонов границу Московской и Тульской губерний пересекали пять еле заметных в отблесках лунного света силуэтов.

На перегоне к деревне Свинской, в районе современной платформы «Приокская» Заокского района (частопутешествующим в направлении Москвы пассажирам эта платформа памятна одиноко стоящим остовом старой водонапорной башни), прицепившихся замечает вышедший из вагона проводник, «который предложил им войти в вагон с тем, чтобы проверить, имеются ли у них билеты.

Неизвестные пошли, но, войдя в тамбур, выхватили револьверы и, скомандовав проводнику „руки вверх“, отобрали у него ключи от купе и начали грабить находившихся там пассажиров, угрожая им револьверами», — описывал детали преступления «Коммунар» в № 234 (2166) за 15 октября 1925 года.

Дальнейшие сцены, привычные, как это ни покажется странным, для железнодорожных путешествий столетней давности, мало чем отличаются от классических американских вестернов, с той лишь разницей, что ограблены были крупные политические и государственные деятели, в том числе международные, такие как, например, заместитель генерального секретаря Крестьянского интернационала (Кресинтерна) тов. Домбаль, Томаш Францевич — экс-депутат учредительного сейма Польши, организатор Крестьянской радикальной партии (пол. Chłopskie Stronnictwo Radykalne), с июля 1921 года член фракции коммунистов в польском парламенте, позже лишенный депутатской неприкосновенности, арестованный, но впоследствии переданный СССР по договору об обмене заключенными; или секретарь Народного комиссариата иностранных дел СССР Ян Людвигович Адамский (Прендский). В купе он был не одни, а вместе с начальником транспортного отдела всесильного ОГПУ (Объединенное государственное политическое управление при СНК — орган государственной безопасности СССР до 1934 года), чья фамилия, к сожалению, не указана. Кстати, последний — единственный, кто оказал сопротивление. Один из грабителей даже выстрелил в чекиста, но промахнулся.

«Всего взяли грабители у пассажиров, по имеющимся <…> сведениям, около 600 руб. и карманные часы. Закончив грабеж, бандиты на подъеме к ст. Свинская соскочили на ходу и скрылись», — именно в этом месте состав, поднимаясь в гору, снижал скорость.

«Тульский Губрозыск, получив сообщение, немедленно принял самые энергичные меры к розыску», тем более что среди пострадавших были столь влиятельные фигуры.

«Меры увенчались успехом — в тот же день имена участников налета Губрозыском были установлены, а следующей ночью в двух притонах привокзального района [Тулы] сотрудники розыска арестовали двух участников грабежа».

Задержанными оказались: «первый гр. Орловской губернии, г. Мценска, Петром Колесниковым по кличке „Мценский“, при аресте у него были отобраны 2 револьвера системы „Наган“ с боевыми патронами, и второй — гр. Тульской губернии, Веневского уезда, Юдинского района, Михаилом Авдошиным, по кличке „Глухой“, при задержании у него были найдены взятые при грабеже карманные часы».

Для поимки остальных участников налета в Серпухов командировали агента тульского Губрозыска. Там он узнал, что намедни железнодорожной охраной совершенно случайно задержаны два каких-то подозрительных субъекта, которых, на всякий случай, доставили в Тулу. Задержанными «оказались гр. г. Тулы Петр Аникин по кличке „Каин“ и исходящим из гр. Ярославской губ. Александр Кудряшев по кличке „Полтора-Ивана“». Арестованные сознались и в участии в налете на скорый поезд № 7, и в грабеже пассажиров. «Все они люди с уголовным прошлым и неоднократно задерживались уголовным розыском за различные преступления и ранее».

О пятом участнике нападения «Коммунар» никаких сведений не предоставил.

Частым героем газетных полос, всяческих слухов, страхов, сплетен, а может и надежд в Туле нулевых — 1900-нулевых — был Иван Парменович Колоколин. Фигура во всех отношениях колоритная, выдающаяся. Купец, булочник, картежник, мордобой, черносотенец… В каком только амплуа не представал этот «мощный» — действительно мощный в отличие от Кисы Воробьянинова — «старик». Память о нем в нашем городе жила так долго, что даже по прошествии 20 лет, в дни празднования годовщины Первой русской революции, его никак не могли забыть.

Продукт тульских условий

Большего врага революционеров всех мастей и оттенков в Туле начала прошлого века — не найти. «Коммунар» за 8 октября 1925 г. в № 228 (2160) называл Парменыча главной фигурой черносотенного лагеря губернской столицы. В заметке «Из прошлого тульских фашистов» некто под инициалами «Н. Д.» (вероятно, это известный историк и краевед Н. М. Добротвор (1897-1967). — С. Т.) рассказывал о современнике следующее:

«Он жил за рекой [Упой], имел там собственную пекарню и булочную. Первоначальную известность получил как кулачный боец. Колоколин это — представитель растеряевских нравов и того купечества, которое хорошо выявил в своих произведениях Н. Лесков (купцы-самодуры, мордобои).

Колоколин <…> — продукт тульских условий, это — знамя казюцкой косности и общественной приниженности».

В событиях 1905 года Парменыч сыграет особую роль, оставив след как в доносах, так и в донесениях руководству Тульской губернии, открыто симпатизировавшему союзу «За царя и порядок», в коем заявитель имел честь состоять. Советская власть не смогла забыть Парменычу тех пламенных строк и воспроизвела их, правда частично, на страницах главного органа партийной печати губернии.

Герой реакции

«Говорят, что стиль этот — человек, — рассуждал Н. Д. —

На основании записки Колоколина можно судить, как о нем самом, так и о тех приемах борьбы с революцией, которые были в ходу у черной сотни.

Для нас „парменовский“ документ не только любопытен, но и полезен: он даст материал по вопросу о движущих силах революции 1905 г. в Туле».

Записка посвящена событиям декабря 1905 г. В те дни Москва переживала кульминационный момент Первой русской революции — Декабрьское вооруженное восстание, предвестником которого стала октябрьская всеобщая политическая стачка. С 9 декабря в столице начались бои регулярных войск с гимназистами, студентами и дружинниками. В планах у последних значился захват Николаевского (ныне Ленинградский. — С. Т.) вокзала столицы с целью прекратить сообщение с Петербургом.

О событиях в Москве Парменыч узнает из ночных телеграмм и не верит в реальность происходящего. Чтобы убедиться в отсутствии движения по Курской железной дороге он отправляется на вокзал (тогда Курский, ныне Московский). Там убежденный монархист воочию видит: революция в Туле идет уже полным ходом — поезда стоят, а в зале вокзала выступают ораторы.

Колоколин немедленно принимает контрреволюционные меры, с его слов весьма успешные, чем кончает в Туле всякую смуту. Обращаясь к столпившимся пассажирам и примкнувшим зевакам Парменыч восклицает:

«— Что вы на них смотрите, вы их за шиворот, да и выставьте ехать. —

В это время оратор обращается к публике:

— Что вы его слушаете, ведь это — черносотенец...

Оратор, по словам Пармена, не успел договорить, как он развернулся и дал оратору по морде (выражение дословное) со словами:

— А ты красносотенец!»

Революционер бросился бежать прочь. «Я за ним, — вспоминал монархист. — но тут он куда-то провалился. Когда я вернулся обратно, то бывшая в вокзале публика поднялась и говорит: „спасибо, дедушка, почаще бы их так“.

Когда я вернулся в багажную, меня встретили артельщики, какие меня все знают, и говорят: „спасибо вам, Иван Парменович. Очень вам благодарны, если бы почаще приезжали к нам, то этих ораторов у нас бы совсем не было“».

Следует помнить, хвастовство Колоколина адресовано не массовому читателю, а местным губернским властям. Он усердно рисует из себя «спасителя отечества от гидры революции», порою даже перегибая палку:

«— Вот, что, ребята, — снова воспроизводит свои слова с ж/д вокзала Парменыч. — я приведу сюда две или три тысячи рабочих с Оружейного завода и вы только укажите, где у вас ораторы и забастовщики, и мы их заставим работать, только вы, ребята, будьте смелее“».

Собрать пару сотен человек Иван Колоколин действительно мог. Но рабочих в его кругах практически не водилось, а вот «оголтелых хулиганов из босяцкой среды да лавочников» было в изобилии. Правда, по большей части они уважали в нем не столько политического деятеля, сколько неизменного организатора и первейшего участника крайне популярных тогда в Туле кулачных боев.

А обед — по расписанию

День следующий, 11 декабря 1905 года, черносотенцы проводили на богомолье в привокзальной церкви. Был среди них и первейший активист Парменыч. Не успел «священник начал служить молебен» как в храм ворвались «„человеки“ и говорят, что „в столовой собрались революционеры, вооруженные револьверами, и идут сюда“».

При всей своей прыти лезть на рожон Колоколин в этот раз не спешил: «Тогда я говорю, — писал он, — что надо дать знать в полицию — мне отвечали, что вокзалом и телефоном владеют революционеры — и просили меня на помощь. Я вскочил на лошадь и полетел в полицию».

В охранном ведомстве Колоколин решительно требовал казаков, на что дежурный ответил — «без полицмейстера (начальника полиции города. — С. Т.) он не может распоряжаться».

«Тогда, — пишет Пармен, — я сам принимаю на себя ответственность, и дежурный делает распоряжение, чтобы сейчас же послать на вокзал казаков — но ему отвечают, что казаки садятся обедать. Я кричу по телефону: „Разве можно обедать, когда расстреливают людей?“».

Только ближе к вечеру Колоколин разыскал полицмейстера, с которым и прибыл на конец Суворовской (ныне — Красноармейской) улицы:

«— Опоздали, Иван Парменович, — эти разбойники всех разогнали и перерезали»…

Революционеров бояться — молебен не стоять

В тот же день Колоколина пригласили к себе граф В. А. Бобринский и некто Офросимов (возможно Павел Александрович (1872-1946). — С. Т.) и другие вожди черной сотни в Туле.

«Граф Бобринский обратился ко мне (Пармену) с вопросом, что будут громить город ночью или нет. Я улыбнулся и сказал, что город громить не будут. Меня спросили, почему я так уверенно говорю? Я сейчас же указал на то, что у нас весь рабочий люд семейный и никто на это (погром) не согласится. Я вам за это ручаюсь. Тогда мне был опять предложен вопрос графом Бобринским — долго ли Тула может продержаться в осадном положении, так как Москва уже в руках революционеров какие могут нагрянуть и на Тулу — но я ответил, что если вооружить жителей, то продержится (Тула) очень долго».

12 декабря полиция Тулы выдала черносотенцам 300 револьверов.

«Я вооружил пока небольшую дружину, — рапортовал Парменыч. — с которой и начал помогать полиции. На 13-е декабря у нас предполагалась забастовка на Патронном заводе. Меня пригласил губернатор и рассказал, что у него нет ни одного солдата в распоряжении, а есть только 30 человек казаков и спросил, что делать нам. Я предложил так: усиленный наряд полиции у Патронного завода и послать всех казаков на город. Ему поручили. С моей стороны был риск участвовать, но, слава богу, я оправдал».

Кстати, не стоит забывать, что Колоколин прежде всего был купцом и купцом неплохим, поэтому, как позже писала «Тульская газета» (редактор-издатель В. Кузьмин, выходила в Туле в 1906 году), револьверы эти он успешно реализовал по весьма демократичным ценам. Так ли это было на самом деле неизвестно, ибо — не пойман, не вор.

Бесстрашный еврей

13 числа, в последний день декабрьских волнений 1905 г. в Туле, на Курском вокзале состоялось молебствие. Собралось до 1000 чел. Долго не могли найти попа — из‑за боязни подвергнуться нападению революционеров никто из духовенства служить не соглашался. Вопрос разрешили только при личном содействии архиерея. Кроме того, страх революционного террора до смерти напугал и председателя тульского союза «За царя и порядок», городского голову А. А. Любомудрова. Поэтому с речью выступил — почти революционный анекдот — еврей А. А. Грудман, «якобы представляющий служащих вокзала».

И лишь один туляк в тот день не сдрейфил. Конечно же это был Иван Парменович Колоколин. Воспользовавшись патриотическим настроением публики, он сумел восстановить движение по Курской железной дороге — отправить в Москву воинские поезда для подавления беспорядков. Все это опять же с его слов:

«Бывшие здесь (на молебне) машинисты и рабочие отправились на вокзал и воинские поезда сейчас же начали отправляться по очереди. С 14 на 15 декабря в 12 час. 1 мин. ночи был отправлен первый пассажирский поезд под охраной артельщиков, вооруженных револьверами — и после этого водворился порядок и пошло обычное движение поездов».

* Цитируется с сохранением орфографии и пунктуации первоисточника.