Серия «Заметки на полях.»

Она шла, спотыкаясь о корни, похожие на окаменевшие змеи, плакала, вытирая лицо грязным рукавом. Сумерки сгущались, превращая лес в лабиринт из черного бархата и острых теней. Воздух стал тяжелым, пахнущим гниющими листьями и... чем-то еще, чем-то живым и нехорошим. Мурашки побежали по спине.

Именно тогда она замолчала ее услышали.

Не просто услышали, а наблюдали за ней. Она почувствовала это кожей - тяжелый, невидимый взгляд, скользящий по ее затылку, по тонкой шее. Ветер стих. Даже сверчки умолкли. В тишине было только ее собственное предательски громкое дыхание и тихий, влажный звук. Как будто что-то большое, очень большое, осторожно переставляло ноги в подлеске слева. Шорох раздавался снова. Ближе. Прямо за стеной папоротников.

Лиззи не смела пошевелиться. Слезы текли по ее щекам горячими ручейками, но она даже боялась всхлипнуть. В голове пронеслись страшные картинки из папиных охотничьих историй у камина - медведи-людоеды, горные львы... но этот запах. Сладковато-тошнотворный, как гниющее мясо, смешанный с запахом сырой шерсти и старой крови. Это было не из папиных историй, но оно было здесь.

Из-за папоротника, медленно, как кошмар, материализовалась тень. Огромная, сгорбленная. Шкура ее была как запекшаяся грязь, покрытая клочьями темной шерсти и какими-то странными, древесными наростами. Длинные руки, заканчивающиеся когтями, похожими на обломки скалы, волочились по земле. Голова была непропорционально большой, с глубоко посаженными глазницами, в которых мерцал тусклый, желтоватый свет - как свет гнилушек в темноте. Рот, вернее, щель, усеянная острыми, желтыми обломками зубов, приоткрылась. Послышалось хриплое, булькающее дыхание.

Убить. Съесть. Мысль ударила Лиззи с такой силой, что она вскрикнула. Существо сделало шаг вперед. Когти впились в мягкую лесную подстилку. Желтые глаза прищурились, оценивая добычу. Лиззи отпрянула, споткнулась и упала на спину. Конец. Она знала. Мама... папа...

И тут из ее сжатого горла вырвался не крик, а сдавленный, бесконечно жалобный стон: «Мой... мой котеночек... он потерялся... я его найти не могу...» Она не просила пощады для себя. Ее мысли были о рыжем комочке, который наверняка так же напуган. Слезы текли ручьями, смешиваясь с грязью на лице.

Существо замерло. Его булькающее дыхание прервалось. Желтые глаза, горящие хищным огнем, пристально смотрели на плачущую девочку. Оно видело страх - горький, знакомый, как запах собственной шкуры, но сквозь страх пробивалось что-то другое, чистое, яркое, как последний луч солнца сквозь хмурые тучи. Доброта, забота о ком-то еще, более слабом и потерянном. Существо, которое знало только голод, боль и вечную тьму леса, стояло, охваченное странной, незнакомой дрожью. В его древнем, извращенном разуме что-то сдвинулось. Что-то проснулось от спячки веков.

Оно издало звук, больше похожее не на рык или рев, а на низкое, гортанное ворчание, звук как перекатывание камней по дну оврага. Потом оно медленно, с невероятной осторожностью для своего размера, наклонило огромную голову и ткнуло мордой в кусты справа. Раздался жалобный писк. Оттуда выскочил дрожащий рыжий котенок и кинулся к Лиззи, забиваясь под ее курточку.

Лиззи, рыдая от облегчения, прижала котенка к груди. Она подняла глаза на чудовище. Оно больше не выглядело убийцей. Оно выглядело потерянным. Оно кивнуло своей ужасной головой в сторону, противоположную той, откуда пришла Лиззи, и издало еще один гортанный звук - на этот раз более мягкий, направляющий.

И Лиззи поняла. Она встала, все еще дрожа, но уже не от ужаса. Чудовище двинулось, крадучись, как огромная, неуклюжая тень, указывая путь. Оно шло впереди, отклоняя ветви, которые норовили хлестнуть Лиззи по лицу, своим телом отводя ее от самых темных провалов между деревьями. Оно вело ее домой. Сквозь наступившую ночь, сквозь вой ветра, который теперь звучал как плач забытых душ, они шли - маленькая девочка с котенком и ее ужасный проводник. Когда вдалеке замелькали огоньки деревни, чудовище остановилось на самой границе леса. Оно издало последний, тихий звук - нечто среднее между вздохом и рычанием и растворилось во тьме, как будто его и не было.

Лиззи, вся в слезах, ввалилась в освещенную кухню, зажав рыжего беглеца. Ее рассказ о страшном лесном духе, который спас ее и котенка, вызвал сначала смех, потом недоверие, а у некоторых мужчин - озлобленный страх. Охотники во главе с Бартом Креншоу, чей отец пропал в лесу двадцать лет назад, только ждали повода. «Чудовище? В нашем лесу? Оно утащило ребенка, а потом, чего доброго, пожалело? Бред! Завтра ночью оно придет за другими!» – ревел Барт, наливая самогон в стаканы.

Они пошли на рассвете. Шестеро, с ружьями, фонарями и собаками, которые у самых деревьев заскулили и попятились, поджав хвосты. Их нашли через три дня. Вернее, то, что от них осталось. Барта Креншоу нашли на верхушке старого вяза, туго замотанного в собственные же кишки, как в кокон. Остальных разбросало по лесу с переломанными позвоночниками и вырванными сердцами. Собаки исчезли. Лес молчал. И в этом молчании было что-то зловещее.

Лиззи Морган выросла. Она не уехала из деревушки где родилась, хотя многие считали ее той самой, которую коснулось лесное проклятье. Она живет в старом доме на самом краю деревни, у леса. Выращивает овощи и разводит кошек - всегда рыжих. Иногда, особенно в лунные ночи, она выходит на крыльцо. И если ветер дует с леса, она может услышать низкое, гортанное ворчание – как перекатывание камней. Она улыбается и шепчет: «Привет, Угх».

А когда в деревню приезжают чужие с плохими намерениями - воры, поджигатели, или просто злые люди, что смотрят на Лиззи и ее дом с ненавистью, - они редко задерживаются надолго. Иногда их находят в канаве за деревней, бледных и бормочущих о страшных глазах во тьме. Иногда они просто бесследно исчезают. Лес хранит свои тайны. И Лиззи Морган знает: за ее спиной, в черном бархате сосен, стоит древний, ужасный страж. Он не любит доброту - он просто не смог ее забыть. И пока он дышит, пока шуршат его когти по мертвой хвое, зло в эти места не придет, потому что Угх помнит рыжий комочек шерсти и слезы маленькой девочки, которая в кромешной тьме думала не о себе. И за эту искру чистого света в бездне он платит ей свою дань вечной, кровавой стражей.

«Заброшка... Военная?» - промелькнуло в голове. «Укрыться. Найти еду. Черт с ней, с картой, лишь бы не эта вечная хвоя над головой». Бравада еще клокотала внутри. Он пролез под проволокой, оставив клок рваной куртки на ржавых зубах.

Тишина. Не лесная, с шелестом и птицами, а гнетущая, абсолютная. Как перед ударом грома, который никогда не грянет. Воздух был тяжелым, сладковато-химическим, с подложкой чего-то гниющего, глубоко под землей. Надпись на облупившейся табличке у главного входа едва читалась: «Объект «Феникс». Доступ 1-А».

Дверь поддалась с леденящим скрежетом. Внутри пахло старой пылью, плесенью, но с примесью формалина, йода и чего-то острого, щекочущего ноздри - как будто сгоревшая проводка и испорченное мясо одновременно. Фонарик выхватил из тьмы бесконечный коридор. Стены, выложенные кафельной плиткой, покрыты странной, почти фосфоресцирующей плесенью – желтой, синей, черной. Она пульсировала слабым светом, как гниющая плоть светлячка. Под ногами хрустел битый шлак, осколки стекла, валялись скелеты крыс необычно крупного размера.

Егор шел, стараясь дышать ртом. Бравада пока держалась, подпитываясь адреналином новизны. «Чего бояться? Бетон и ржавчина. Призраков? Херня». Но уже на втором повороте ему показалось, что из боковой двери мелькнула тень - слишком высокая, слишком угловатая, чтобы быть человеческой. Он обернулся - пустота. «Глаза замылились».

На третий час блужданий по лабиринтам «Феникса» Егора начало трясти. Он нашел «столовую» - помещение с длинными столами, привинченными к полу. В металлических мисках лежал не то камень, не то окаменевший хлеб, покрытый той же пульсирующей плесенью. На стене висел плакат. Полуистлевший. На нем рабочие в противогазах держались за руки перед схематичным изображением ДНК. Лозунг: «НАШЕ БИОЛОГИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ - ГАРАНТ МИРА!» Плесень съела слово «Мира», оставив зияющую дыру.

Именно тогда он услышал плач. Тонкий, детский, доносящийся из вентиляционной решетки под потолком. Ледяные иглы впились в Егора по спине. Он заорал, ударил кулаком по решетке: «Кто тут?!» Плач стих. На смену ему пришел шепот. Десятки, сотни голосов, сливающихся в невнятное шипящее бульканье, словно кто-то говорил под водой. Оно текло по вентиляции, заполняя коридор. Егор побежал, слепо, ударяясь плечом о стены. Шепот преследовал, нарастая, обрастая новыми, жуткими обертонами - скрежетом металла, хлюпаньем, звуком рвущейся ткани.

Он забаррикадировался в каком-то кабинете. На столе стоял старый телефон с диском. Черный, тяжелый. И вдруг он зазвонил. Пронзительно, нечеловечески громко в мертвой тишине. Егор, стиснув зубы, сорвал трубку.

«Алло?» – прохрипел он.

В трубке - его собственный голос. Но искаженный, полный невыразимого ужаса. «Не смотри в окна... Оно смотрит... из темноты... Оно знает, что ты боишься...» - и дикий, нечеловеческий вопль, переходящий в булькающий хрип.

Егор швырнул трубку. Его трясло как в лихорадке. Это был обман слуха. Усталость. Голод. «Я не сошел с ума!» - кричал он в пустоту кабинета. Но зеркало на стене (почти целое) показало ему изможденное лицо с безумными, налитыми кровью глазами. И... движение за спиной. Он рванулся, разбил зеркало кулаком. Кровь смешалась с пылью на руке.

К концу дня он нашел «Библиотеку». Так он назвал огромный зал с рядами стеклянных цилиндров, уходящих в полумрак под потолком. Внутри них плавало что-то в мутной жидкости. Тени, почти человеческие, но с лишними конечностями, слитыми воедино, с раздутыми черепами. На одном цилиндре висела бирка: «Прототип «Химера-7». Стадия: НЕСТАБИЛЬНА. ВЫСОКАЯ АГРЕССИЯ». Тень внутри пошевелилась. Егор заорал и побежал, чувствуя, как что-то липкое и невесомое цепляется за его куртку, за волосы. Плесень? Паутина? Или просто страх, ставший осязаемым?

Он сбился со счета времени. Фонарь погас. Он полз по коридорам на ощупь, в абсолютной тьме, кроме слабого, зловещего свечения той самой плесени. Она была везде. Она шевелилась. Она принимала формы - искаженных лиц, когтистых лап, открытых ртов в немом крике. Он чувствовал ее взгляд. Множество взглядов. Из каждой тени, из каждой вентиляционной решетки. Шепот вернулся. Теперь он звучал прямо в его голове.

«Клык... Егор... Ты думал, ты сильный? Ты думал, тюрьма научила страху? Здесь учат настоящему страху... Страху перед тем, что ты не понимаешь... Перед тем, что ты стал...»

Он очнулся в небольшой комнате с огромным, закрытым решеткой окном. Рассвет? Серый, больной свет лился внутрь. На стене - огромная, выложенная мозаикой эмблема: серп и молот, но вместо рукоятей - переплетенные ДНК, а вместо колосьев - стилизованные бактериофаги. Он подполз к окну, жадно глотая относительно свежий воздух. Свобода! Лес! Всего несколько десятков метров!

И тогда он увидел Его. В отражении в грязном стекле, за своей спиной.

Оно стояло в дверном проеме. Тень из теней, сотканная из сгустков двигающейся плесени и полумрака. Оно не имело четкой формы - лишь намек на слишком длинные конечности, на слишком много глаз, светящихся тусклым желтым светом, как гнилушки в лесу. И оно пахло - сладковатой химией и разложением.

Бравада испарилась. Последний бастион «Клыка» рухнул. Из его горла вырвался не крик, а визг загнанного зверька. Он рванулся к окну, дико колотя кулаками по решетке, по стеклу, выдирая ногти, чувствуя, как теплая кровь стекает по рукам. «Нет! Нет! Отпусти! Я не хочу! Я БОЮСЬ!»

Оно не двигалось. Оно просто смотрело. Множеством глаз, и шепот в голове Егора превратился в оглушительный рев, смех и плач одновременно. Он понял, что его страх - не просто эмоция, это ключ, это пища. «Феникс» не умер, он ждал. Ждал того, кто принесет ему свежий, сильный страх. Кто станет новым сосудом. Новым прототипом.

Егор перестал биться. Он медленно обернулся, спиной к решетке. Его лицо было мокрым от слез и соплей, но в безумных глазах уже не было ничего человеческого. Только отражение желтых точек во тьме. Он улыбнулся, широко, неестественно. Плесень на стене рядом с ним шевельнулась и потянулась к его окровавленной руке, как к старому знакомому.

«Клык... – прошептал он хрипло, голосом, полным щелчков и бульканья. – Больше не боюсь...»

Снаружи, в сером свете утра, по заброшенной территории «Объекта «Феникс»», которого нет ни на одной карте, бродила лишь фигура в рваной одежде. Она шла не спеша, иногда останавливаясь, чтобы прикоснуться к стене покрытой странной, пульсирующей плесенью, и тихо посмеивалась. Смех был похож на звук лопающихся пузырей в болоте. А глубоко под ним, в темных провалах вентиляционных шахт, слабо светились множественные желтые точки. И ждали следующего путника, который ничего не боится.

Тучный наблюдал за его рейдами из-за угла гаражей, тяжело дыша. Его приземистая, могучая фигура напоминала бульдозер. Он хромал, волоча за собой на веревке самодельную телегу – большой ящик на четырех жалких колесиках от детской коляски. Он был силен емкостью и грузоподъемностью. Он не гнался за изысками, он брал объемом - килограммы черствого хлеба, мешки помятых картонных коробок, десятки пустых бутылок. Его движение было медленным, неумолимым, словно движение ледника.

Худой звал его за глаза Турой. «Тура ходит только по прямой, - бормотал он, вытирая рот о грязный рукав. - Громоздкий, неповоротливый, но сносит все на своем пути».

Тучный, в свою очередь, окрестил худого Всадником Апокалипсиса. «Опять Всадник проскакал, - хрипел он, сгребая в свою телегу объедки. - Вихрь, пустота после него. Один лишь прах».

Их противостояние было холодной войной, где оружием были взгляды, украдкой брошенные через помойку, и молчаливое деление территории. Так длилось два года. Два года молчаливого утреннего ритуала.

Но однажды все изменилось. Возле мусорных контейнеров у пятого подъезда, того, что пахнет всегда острее и обещает больше других, их пути пересеклись вплотную. Всадник, резко завернув за угол, на полном ходу врезался в неуклюжую телегу Тура. Велосипед с треском рухнул набок, худой мужчина отлетел в сторону, рассыпая свою утреннюю добычу – несколько банок и пачку печенья.

Тура издал нечленораздельный рык, больше похожий на стон. Его телега опрокинулась, вывалив на асфальт груду тряпья и хлама. Миг замешательства сменился яростью, дикой и слепой, накопленной за годы голода, холода и одиночества.

- Слепой, черт! - прохрипел Тучный, поднимаясь с трудом. - Куда прешь, кощей окаянный!

Худой, уже вскочив на ноги, с лицом, перекошенным злобой, шипел в ответ:

- Сам-то что расселся, как валун посреди дороги? Место занимаешь, жирный увалень!

Они стояли друг напротив друга, два изможденных зверя, готовые броситься в драку. И в этот момент, когда худой занес руку, его взгляд упал на книгу, вывалившуюся из опрокинутой телеги. Старый, потрепанный том, в картонном переплете. «Лирика Гейне».

Тучный, следивший за его взглядом, тоже обернулся. Его маленькие, заплывшие глаза расширились. Он увидел, на что смотрит худой: на его собственные руки, грязные, в ссадинах, но с длинными, тонкими пальцами, пальцами пианиста или… учителя.

Воздух вышел из Тучного со свистом. Вся злость разом ушла, оставив лишь бесконечную усталость.

- Ты… Ты разве не Левский? - тихо, с невероятным усилием выдавил он. - Из педагогического? Преподавал литературу?

Худой отшатнулся, будто его ударили. Он смотрел на этого толстяка, вглядывался в его обветренное, обрюзгшее лицо, пытаясь найти в нем черты прошлого.

- А ты… Столяров? - голос его дрогнул. - Сергей Столяров? Филолог, диссертацию по немецкому литературному экспрессионизму писал?

Тура медленно, словно боясь спугнуть хрупкое видение, кивнул. Он опустился на бордюр, тяжело, и провел рукой по лицу.

- Да, - просто сказал он. - Это я.

И лед тронулся. Они сидели на холодном асфальте среди разбросанного мусора и своих скудных пожитков, и говорили. Сначала обрывочно, с трудом, потом все быстрее, словно плотина прорвалась. Они вспоминали университетские коридоры, запах старой бумаги в библиотеках, жаркие споры на семинарах. Худой, бывший педагог Левский, рассказывал о своей школе, о детских глазах, ловивших его каждое слово. Тучный, филолог Столяров, - о своей недописанной диссертации, о стихах Тракля и Бенна, которые когда-то знал наизусть.

Они говорили о женах, которые не выдержали, о детях, которые стыдились, о карьерах, рассыпавшихся в прах по воле одного неверного шага, одного удара судьбы. Они делились не мусором из баков, а осколками своей разбитой жизни. И в этом странном диалоге, среди вони и разрухи, проступили контуры их настоящих «я» - интеллигентных, образованных людей, случайных пленников этого помойного дна.

- Всадник Апокалипсиса… - усмехнулся Левский. - А я-то думал, ты намекаешь на мою худобу и скорый конец.

- А я думал, «Тура» - потому что я тупой и неповоротливый, - отозвался Столяров.

Они помолчали, слушая, как где-то вдалеке заводится первый автомобиль.

- Глупо, - тихо сказал Левский. - Мы воевали за отбросы.

- Выживали, - поправил Столяров. – Каждый как мог, в одиночку.

Левский посмотрел на свой опрокинутый велосипед, потом на телегу Столярова.

- У меня скорость, - сказал он. - У тебя грузоподъемность.

- Ты разведка, - кивнул Столяров. - А я тыл.

Они снова посмотрели друг на друга, но теперь взгляды их были другими. В них не было ни вражды, ни страха. Была лишь усталая решимость.

- Вместе. - просто предложил Левский.

Столяров кивнул.

Когда рассвет окончательно разогнал туман, они уже шли вместе. Левский ехал впереди на своем скрипящем «Урале», его зоркие глаза выискивали в кучах хлама ценности. Он свистел, указывая направление, и Столяров, тяжело ступая и похрамывая, подтягивал свою телегу. Левский скидывал в нее найденное - хороший кусок пенопласта для сиденья, почти новую куртку, пачку замороженных пельменей, чудом уцелевших в чьем-то морозильнике после отключения электричества.

Они не брали все подряд, теперь они были разборчивы. Они брали ровно столько, сколько им было нужно на этот день. Потому что о следующем дне они договорились думать завтра. А сегодня им было достаточно того, что они шли по своим помойкам не как Всадник и Тура, а как два человека, нашедшие в аду жалкий осколок своего прошлого - человеческое общение. И это было ценнее любой найденной банки тушенки.

Он рос не по дням, а по часам, превращаясь в исполина с серой, как лесная скала, шерстью и глазами янтарного меда, полными безмерной преданности. Он не сторожил дом - он сторожил ее. Чужака, будь то бродячий пес или зашедший слишком близко к усадьбе незнакомец, Кар встречал молчаливой стеной мускулов и низким, гулким предупреждением, от которого стыла кровь. Но для Элис он был лишь большим, теплым, бесконечно терпеливым Каром, на котором можно было спать, как на пуховой перине.

Годы текли. Элис расцвела в юную леди. Паркетные залы уступили место бальным, травянистые лужайки - изящным садовым дорожкам. И гигантский волкодав, некогда ее защитник и живая игрушка, стал неудобен. Он занимал много места в карете, его шерсть пачкала дорогие платья, его размеры пугали гостей. Элис, поддавшись капризу и влиянию модных подруг, захотела крошечного левретку - изящного, гламурного, помещающегося на бархатной подушке.

Предательство. Слово это не произносилось в стенах усадьбы. Говорили: «Отправим его в хорошие руки», «Он заскучает в городе», «Ему нужен простор». Лживые слова, сладкие, как сироп. Полковник, ослепленный любовью к дочери или уставший от упреков, согласился. Не в «хорошие руки». В вечные, холодные руки леса.

Однажды вечером, когда солнце кровавым шаром садилось за вековые дубы, верного Кара выманили во двор лакомым куском. Двое грубых слуг, лица которых Кар знал годами, набросились на него. Цепь, петля, удушающая удавка на могучую шею. Предательские руки связали его лапы крепкой веревкой. Сдавленный вой, полный недоумения и ужаса, вырвался из его глотки, когда его втолкнули в темный фургон. Элис наблюдала из окна верхнего этажа, ее сердце сжалось на миг, но тут же успокоилось мыслью о будущем изящном щенке.

Его вывезли далеко вглубь угодий, туда, где лес становился диким и непроходимым. Связанного, с петлей на шее, сбросили в овраг, поросший колючим терновником. «Пусть природа решит», – буркнул возница, хлестнув лошадей. Фургон скрылся в сумерках. Кар лежал, чувствуя, как холод земли проникает сквозь шерсть, как колючки рвут кожу. В его янтарных глазах гас свет доверия, и разгорался новый - холодный, как сталь клинка.

Он не умер. Голод и ярость дали силу, о которой не подозревали его мучители. Он грыз веревки, пока десны не истекли кровью, терся о камни, пока петля не ослабла. Освободившись, он не побежал обратно к усадьбе. Он поднял морду к черному небу и издал вой. Не собачий. Волчий. Зов одинокого хищника, отринувшего мир людей.

Кар стал Призраком леса. Он научился охотиться с безмолвной жестокостью тени. Местные крестьяне, находившие растерзанных оленей или кабанов с перекушенным хребтом, шептались о «Лесном Дьяволе». Охотники возвращались бледные, рассказывая невероятные истории: о гигантском, «с лошадь величиной» сером волке, которого пули, казалось, не брали вовсе, а капканы он раскидывал, как щепки. Говорили, он уводил целые стаи волков со своих владений, а непокорных жестоко убивал. Его боялись. Его имя - Призрак леса - стало легендой, передаваемой у костров с суеверным трепетом. Он не нападал на людей без причины, но его одинокий силуэт на вершине утеса или горящие во тьме глаза, замеченные путником, наводили леденящий ужас. В его душе осталась лишь черная обида и холодная ярость, замешанная на врожденном благородстве породы. Он стал господином этих чащоб, мстя миру за одно предательство.

Прошло несколько лет. Элис, теперь уже юная женщина, гуляла в лесу недалеко от усадьбы. Рядом скакал ее новый фаворит крошечный, изнеженный левретка Фриц, сверкавший ошейником с бриллиантами. Лес был тих и казался безопасным в сонных лучах предвечернего солнца. Слишком тих.

Внезапно из-за вековых буков вышла стая. Семь голодных, остроухих теней с горящими желтыми глазами. Волки. Запах легкой добычи - Элис и пищащего Фрица привлек их сюда. Элис вскрикнула, леденея от ужаса. Фриц, дрожа всем телом, жался к ее ногам, его тонкий лай был жалким писком против волчьего рыка.

Стая окружила их мгновенно. Вожак, седой матерый зверь, сделал молниеносный бросок. Раздался душераздирающий визг Фрица. Крошечную собачку подбросили в воздух, как тряпичную игрушку. Еще миг - и острые клыки впились в нее. Элис замерла, парализованная, видя, как ее изящная игрушка превращается в кровавый лоскут. Волки, возбужденные первой кровью, повернулись к ней. Запах страха манил их сильнее. Они сжали кольцо. Элис увидела оскаленные пасти, капающую слюну, почувствовала звериное дыхание. Мысль пронеслась: Кар... Где же Кар?

И он пришел. Не из усадьбы. Из самой глубины ада, что горел в его душе.

Беззвучно, как буря, обрушившаяся с ясного неба, огромная серая тень вылетела из чащи справа. Это был не волк. Это был гигант. Исполин с гривой, вставшей дыбом, с глазами, пылавшими нечеловеческой, холодной яростью. Кар. Но не прежний Кар. Это был Призрак леса, воплощение мести, взращенной на предательстве.

Он врезался в стаю, как пушечное ядро. Первый волк, тот, что терзал Фрица, взвизгнул и отлетел в сторону с перебитым хребтом, словно его ударил молот. Кар не лаял, он убивал, методично, с ужасающей эффективностью. Его челюсти, способные некогда нежно переносить руку ребенка, теперь ломали кости, как сухие прутья. Клыки вонзались в глотки, рвали сухожилия на могучих лапах. Он использовал свой чудовищный вес, сбивая волков с ног и топча их. Стая, только что уверенная в победе, превратилась в сборище затравленных тварей. Они кидались на него, но он был неуязвим, как скала, быстр, как молния. Их зубы скользили по его густой, свалявшейся в войлок шерсти, оставляя лишь царапины. Его же удары были смертельны. Один за другим, седой вожак, молодые самцы, матерые охотницы - все семеро легли на пожухлую траву, искаженные в предсмертных судорогах, их кровь алела на серой шерсти их убийцы.

Тишина. Гнетущая, звенящая тишина повисла над полянкой смерти. Стоял только Кар. Весь в волчьей крови, но, казалось, и его собственной, истекшей когда-то из раны на сердце. Его могучая грудь тяжело вздымалась. Пар клубился от его разинутой пасти. Он медленно повернул голову к Элис.

Она стояла, прислонившись к буку, бледная как смерть, дрожащая, с глазами, полными немого ужаса и... узнавания. Она смотрела в эти янтарные глаза. Глаза ее детства, глаза ее защитника, глаза существа, которого она обрекла на муки и одичание.

Взгляд Кара был страшен, в нем не было ни любви, ни радости спасения некогда дорогого ему человека. Там была бездонная боль. Глухой, немой укор, тяжелее любых слов. Он смотрел на нее так, словно видел не юную леди, а ту маленькую девочку, что предала его у окна усадьбы. В этом взгляде была вся горечь изгнания, все ночи голода и ярости, вся смертоносная мощь, рожденная от человеческой жестокости.

Он не подошел, не тронулся с места. Он лишь издал короткий, хриплый звук - не лай, не вой, а что-то среднее, полное невыразимой скорби и окончательности. Потом развернулся. Его огромная, покрытая шрамами и запекшейся кровью фигура медленно двинулась к чащобе. Он не оглядываясь шагнул под сень вековых деревьев, в свою стихию, в свою вечную ночь, и растворился в ней, как и положено призраку.

Элис рухнула на колени среди растерзанных волков и жалкого клочка, что был Фрицем. Но она не видела их. Перед ней стоял лишь один образ: взгляд. Взгляд ее потерянного друга. И только сейчас, в смертной тоске, спасенная им и вновь им же проклятая, она поняла всю чудовищность содеянного. Она поняла, какого верного сердца, какого благородного духа, какого настоящего друга она лишилась ради мимолетной прихоти. Слезы хлынули потоком, горячие и бесполезные, смывая румяна, но не смывая вины.

В лесу воцарилась тишина, нарушаемая лишь ее рыданиями, далеким карканьем ворона и шелестом листвы, хранившей тайну пса Кара. Призрак леса ушел навсегда, оставив ей лишь леденящую пустоту и горькое знание цены предательства.

Отец смеялся. «Какой у меня фантазер!»

Потом он стал говорить о прошлых жизнях, о закономерностях истории, о том, как пахнет воздух перед извержением вулкана. В глазах его родителей смех сменился настороженностью, а настороженность - страхом. Родители перестали спать. Их мальчик говорил вещи, которые не должен был знать, вещи, от которых стыло внутри.

Его повели к врачам. Умным, усталым людям в белых халатах, пахнущим антисептиком и скепсисом. Они искали болезнь, разрыв, галлюцинацию, но они нашли лишь ясный, старый не по годам взгляд и железную логику воспоминаний, не оставлявших места для сомнений.

Лечение не помогло. Оно просто не могло помочь, как можно вылечить правду? От нее можно только избавиться.

Его «упекли в дурдом», как метко и грубо говорят в народе. Двери психиатрической лечебницы закрылись за ним с мягким щелчком, окончательным, как удар земляного кома по крышке гроба.

Годы там текли, как густой, мутный сироп. Он жил среди призраков разума, которые видели то, чего не было, а он видел то, что было всегда. Со временем он научился молчать. Смотреть в стерильную стену и перебирать внутри, как четки, пыльные фрески своих воплощений. Он наблюдал, как мир снаружи меняется, донося отголоски войн, открытий, катастроф через зарешеченное окно и бормотание санитаров. Он был живым архивом, приговоренным к забвению.

Он умер тихо, в своей казенной койке, в палате, пахнущей хлоркой и немощью, и с облегчением закрыл глаза, зная, что цикл начнется снова.

А потом - родился. Сделал первый вдох и память хлынула в него, как в прорванную плотину. Тот же ужас в глазах матери, тот же лепет, те же игрушки, и воспоминание о белых стенах, смирительной рубашке и пожизненном одиночестве.

Он понял, что будет молчать и не скажет ни слова о своей памяти.

На этот раз он использовал свои знания не для рассказов, а для действия. Он знал, как падают рынки, еще до того, как это поняли биржевые маклеры. Он знал, какие слова зажгут толпу, какие - усыпят бдительность врага. Он помнил ошибки Наполеона под Москвой и Цезаря в Сенате. Он знал слабости каждого человека, ибо видел их корни в прошлых жизнях, своих и чужих.

Он стал богатым. Потом влиятельным. Потом - тем, кто дергает за ниточки королей и президентов. Мир, слепой и забывчивый, плыл по течению, а он один видел все подводные камни и течения. Он строил свою империю на фундаменте из тысячелетий. Он стал главой всего мира - невидимым, всемогущим правителем.

И наступил момент, когда не осталось вершин, которые можно было бы покорить. Он сидел в кресле своего кабинета на верхнем этаже небоскреба, с которого был виден весь город, вся страна, кажется, весь мир, лежащий у его ног.

И он был абсолютно, катастрофически один.

Он мог приказать армиям маршировать, экономикам - рушиться, людям - жить или умирать. Но он не мог никому сказать: «А помнишь, мы пили дешевое вино в римской таверне?» или «Как же холодно было в окопах под Сталинградом».

Его бессмертная душа, хранившая всю историю человечества, стала его вечной, самой совершенной тюрьмой. Он правил миром, который был для него гигантским, шумным и безумным сумасшедшим домом. И он был его единственным надзирателем и единственным узником. Он достиг всего, чтобы понять последнюю и горчайшую истину: могущество - это всего лишь одиночество, отлитое в золото и инкрустированное самыми драгоценными камнями. И ему не с кем было разделить даже эту мысль.

Он смотрел на закат над городом, который был его собственностью, и ждал следующей смерти как избавления.

Чердак пах пылью, старым деревом и чем-то еще горьковатым, как запах забытых книг и утраченных времен. Луч фонаря выхватывал из мрака паутину, сундуки с зимними вещами. Проводка нашлась быстро - старый, сгнивший провод. Он чинил его автоматически, пальцами, унаследовавшими от отца тонкую моторику, а от матери - точность.

И как только все было исправлено луч фонарика выскользнувшего из рук осветил самый темный угол, за балкой перекрытия. Там стояла картонная коробка, неприметная, серая, но каким-то образом притягивавшая взгляд. Непохожая на ту что была с елочными игрушками которые Виктор помнил с самого детства.

«Виктор! Иди уже! Колода карт сама себя не перетасует!» - донеслось снизу.

- Сейчас! - машинально крикнул он в ответ, но его уже тянуло к коробке. Необъяснимое любопытство, тот самый зуд, что когда-то грыз его отца в архивных хранилищах.

Он откинул крышку. Сверху лежали черно-белые, зернистые фотографии. Это был не семейный архив. Он взял одну. Исковерканная металлическая громадина с крестом на боку «Тигр». Но это был не «Тигр». Это было нечто распоротое, разорванное, как консервная банка в руках великана. Он перевернул следующую. Поле усеянное тем, что его мозг отказывался признать людьми, бесформенные куски в серо-зеленой форме.

Сердце его заколотилось чаще. Он отложил фото. Под ними - папки. «НКВД. Дело О-1943/В». «Geheime Reichssache. W-Wald/Geist 43». Он знал немецкий так же хорошо, как русский. «Совершенно секретно. Лесной дух».

Он сел на пол, прислонившись к пыльной балке. Луч фонаря дрожал в его руке. Он открыл одну из папок. Сухие, казенные протоколы. «…головы отделены… следы зубов на броне… отпечаток лапы 80 см…» Его взгляд упал на маленькую, потрепанную тетрадь. «Дневник Э. Вебера».

Он начал читать. Сначала с любопытством, потом с растущим ужасом. Это был не учебник истории, это был крик, крик из прошлого, написанный дрожащей рукой солдата, который видел ад. «…оно учится… оно играло с нами… глаза… горящие угли…»

«Виктор! Ты где? Мы без тебя начинаем!»

Голоса друзей казался таким далеким, таким незначительным.

-Я… я скоро! – выкрикнул он, и голос его сорвался.

Он нашел блокноты матери. Ее точный, ученый почерк. Но за этой точностью сквозил тот же леденящий ужас. «Биоценоз демонстрирует аномалии… полное отсутствие фауны… галлюциногенный газ… субъект, проявляющий признаки высшей нервной деятельности…» и большой очерк написанный уже на более свежем листе:

(Реконструкция, составленная на основе анализа архивов НКВД/СД, показаний выживших, местных легенд и теоретических выкладок доктора Алисы Воронцовой.

Таксономия и происхождение:

«Объект, условно обозначенный как «Хозяин Топи» или «Большой Борский реликт», не поддается классической таксономии. Я, доктор Воронцова, выдвигаю гипотезу о принадлежности к неизвестному виду/роду мегафауны, возможно, потомку гигантских терапсид или архаичных млекопитающих, пережившему массовые вымирания в изоляции экосистемы пещер и карстовых лабиринтах Большого Бора. Его предполагаемый возраст как вида исчисляется миллионами лет, что делает его современником динозавров, которых он, вероятно, и истреблял. Это не оборотень и не порождение мистики. Это - живое ископаемое, биологическая машина смерти, застрявшая в нашем времени.

Внешний вид и анатомия (реконструкция):

- Размеры: Судя по отпечаткам лап (длина 80 см, ширина 60 см) и шагу (4 м), длина тела от морды до основания хвоста от 6 до 10 метров. Высота в холке - 3,5-4,5 метра. Масса ориентировочно 4-5 тонн.

- Телосложение: Массивное, приземистое, с невероятно развитой мускулатурой плечевого пояса и передних конечностей. Центр тяжести смещен вперед, что позволяет наносить чудовищной силы удары и раскапывать грунт. Шея короткая, мощная, что минимизирует уязвимость.

- Конечности: Передние - значительно крупнее задних. Заканчиваются лапами с пятью пальцами, вооруженными серповидными когтями длиной 25-30 см. Когти не прямые, а изогнутые, словно кривые тесаки, из сплава кератина и неизвестного металлоподобного минерала (об этом - ниже), что объясняет их способность разрывать броню. Задние лапы - стопоходящие, с мощными когтями для сцепления с мягким грунтом топей.

- Покров: Не шерсть в привычном понимании. Свидетельства описывают «темную массу», «шерсть? чешую?». Гипотеза: плотный, войлокообразный мех темно-бурого, почти черного цвета, пропитанный смолистым секретом, предохраняющим от влаги и холода. Возможно, в нижней части туловища и на брюхе мех сменяется бронированными пластинами дермального происхождения, похожими на таковые у броненосцев, но более крупными и прочными.

- Голова: Крупная, почти без шеи, с мощными скуловыми дугами. Пасть гигантская. Челюсти обладают невероятной силой укуса (мои расчеты дают значение свыше 3 тонн на кв. см). Зубная формула аномальна. Помимо стандартных резцов и коренных зубов, присутствуют два выступающих саблевидных верхних клыка длиной 45-50 см (не 12, как первоначально считали немцы) и несколько конических, рвущих зубов, способных дробить кости и… металл.

- Глаза: Описываются как «горящие угли», «светящиеся желтым». Вероятно, обладают развитым тапетумом (светоотражающим слоем), что обеспечивает сверхъестественное ночное зрение. Радужная оболочка желтого или оранжевого цвета. Зрачок - вертикальный, как у кошачьих.

- Прочие особенности: Возможно, наличие небольших рогообразных наростов на надбровных дугах для защиты глаз. Хвост короткий, толстый, мускулистый.

Внутреннее строение и физиология:

- Скелет и мускулатура: Костная структура невероятно плотная, возможно, с высоким содержанием металлов, аккумулируемых из окружающей среды (подземные руды). Сухожилия и мышцы имеют аномально высокий КПД и скорость сокращения, объясняющую его взрывную скорость.

- Метаболизм: Крайне медленный. Существо может неделями, месяцами находиться в состоянии анабиоза, зарывшись в ил топей или в подземную берлогу. Это объясняет редкость появлений. Для активации требуется мощный стимул - крупная добыча или, как выяснилось, массовое пролитие крови, которое оно каким-то образом чувствует на дистанции (гипотеза: чувствительность к инфразвуку или химическим маркерам страха/смерти).

- Секреторная система: Анализ проб «слюны» из архивов СД показывает аномальный химический состав: высококонцентрированные протеолитические (разъедающие белок) ферменты и сильная кислота. Это не слюна - это пищеварительный сок, позволяющий предварительно переваривать пищу и впрыскиваемый в жертву при укусе. Именно он разъедал плоть. Кроме того, кожа, вероятно, выделяет репеллентный секрет, объясняющий «звериный» запах с нотками гниения (возможно, результат разложения этого секрета на воздухе).

Способности и поведение:

- Сверхсила и скорость: Оценки, основанные на повреждениях техники, позволяют говорить о силе, достаточной чтобы опрокинуть тяжелый танк или разорвать стальные листы. Скорость перемещения в рывке – до 150-200 км/ч на коротких дистанциях.

- Неуязвимость: Объясняется комбинацией факторов: бронированная шкура, плотный костяк, возможно, экзотический состав тканей, поглощающий энергию удара. Пули малого и среднего калибра рикошетят или застревают в поверхностных слоях. Противотанковые средства могут нанести урон, но не гарантируют убийства благодаря колоссальной живучести.

- Маскировка и бесшумность: Умение сливаться с окружающей средой («материализоваться из тумана или темного облака») - следствие природного камуфляжа и способности замирать, практически не дыша. Передвигается почти бесшумно, несмотря на размеры.

- Интеллект и сенсорика: Не человеческий интеллект, но развитый, хитрый звериный ум охотника. Отмечается способность «учиться» - понимать бесполезность одних угроз (пули) и распознавать другие. Обладает феноменальным обонянием, слухом и, возможно, чувствует вибрации земли.

- Поведение: Абсолютный, сверхъестественный хищник-одиночка. Территориален. Агрессия, судя по всему, провоцируется нарушением границ его владений (Большого Бора) и, что ключевое, - актами массового насилия. Война, с ее кровью и страхом, стала для него «сигналом к кормежке». Не убивает из голода. Убивает, чтобы защитить территорию, а поедает - чтобы устрашить и очистить ее от чужаков. В его поведении есть некая чудовищная, природная праведность.

- Слабости (предполагаемые): Неизвестны.

- Гипотетически, уязвимость может заключаться в:

1. Глаза и пасть - как у любого животного.

2. Возможно, чувствительность к определенным резким звуковым или электромагнитным частотам, не встречающимся в природе.

3. Полное уничтожение тканей (напр., мощным взрывом) или обезглавливание.

4. Его связь с пещерами Большого бора - ключевая. Он - продукт этой уникальной экосистемы. Уничтожение или необратимое изменение пещер может убить и его. Он - не просто житель этого места. Он - его плоть и дух.

Вывод:

Хозяин Топи - не монстр. Он - последний тиран, живой памятник жестокой и безразличной к человеку эпохи. Его биология это совершенство убийцы, отточенное миллионами лет эволюции в изоляции. Он есть напоминание, что мир не принадлежит нам. Что под тонким налетом нашей цивилизации лежит древний, голодный и очень, очень реальный ужас. Охотиться на него - все равно что объявить войну самой Природе. Войну, которую человек обречен проиграть.»

Он читал всю ночь. Когда его фонарь сел, он нашел свечи. Пламя отбрасывало на стены гигантские, пляшущие тени, в которых ему мерещились очертания из протоколов. Он прошел вместе с отцом все его мытарства в архивах, его отчаяние и одержимость. Он почувствовал холодный фанатизм матери, ее научную жажду, столкнувшуюся с неописуемым. Он увидел гибель спецотряда «Йотун». Он услышал предсмертный шепот Марко, обращенный к деду.

Это была не история, это была исповедь, исповедь его родителей. Причина их вечной настороженности, их тихих разговоров, оборванных при его появлении. Причина того, что они смотрели иногда в одну точку, словно видя что-то за горизонтом.

Когда за окном посветлело и первые птицы начали щебетать своими голосами, он закрыл последнюю папку. Свечи догорели. Он сидел в сером предрассветном мраке, и весь его мир – аккуратный, выстроенный родителями мир знаний, языков, формул - лежал в руинах. Его звали Виктор и только из этих записей он понял, что назван в честь следопыта, который вывел его родителей из ада и бесследно исчез.

Он осторожно, с почти религиозным трепетом, сложил все обратно в коробку. Спустился вниз по скрипящей лестнице. В доме все спали, разметавшись по диванам и спальникам после ночного веселья. Он прошел мимо них, как лунатик и вышел на крыльцо.

Воздух был чист и свеж. Восходящее солнце золотило верхушки сосен. Было красиво, спокойно. Но он больше не видел этой красоты. Он видел черную, маслянистую воду топи, чувствовал запах мокрой гниющей шерсти. Видел горящие желтые глаза в тумане.

Он стоял, опираясь о косяк, и смотрел на восход и понимал, это было не просто любопытство, не тяга к приключениям, это было нечто глубже, темное, наследственное. Зов крови.

Его отец и мать построили стены, чтобы защитить его, но некоторые стены оказываются слишком хрупкими, некоторые тайны слишком сильны, чтобы оставаться в пыльных коробках.

Виктор понял, что с этой минуты его жизнь получила новую, чудовищную цель. Он должен был узнать, должен был увидеть, должен был пойти туда, куда не смогли дойти его родители - к Хозяину Топи.

Этим тихим, ясным утром его будущее было украдено прошлым. И он смотрел на солнце, чувствуя, как в его душе прорастает та же одержимость, что когда-то свела вместе его родителей. Тень Большого Бора, спустя восемнадцать лет получила своего наследника.

Предыдущие части:

1. Вельдхейм. Часть 1

2. Вельдхейм. Часть 2

3. Вельдхейм. Часть 3

4. Вельдхейм. Часть 4

5. Вельдхейм. Часть 5

6. Вельдхейм. Часть 6

7. Вельдхейм. Часть 7

8. Вельдхейм. Часть 8

9. Вельдхейм. Часть 9

10. Вельдхейм. Часть 10

11. Вельдхейм. Часть 11

12. Вельдхейм. Часть 12

13. Вельдхейм. Часть 13

14. Вельдхейм. Часть 14

15. Вельдхейм. Часть 15

16. Вельдхейм. Часть 16

17. Вельдхейм. Часть 17

18. Вельдхейм. Часть 18

19. Вельдхейм. Часть 19

20. Вельдхейм. Часть 20

21. Вельдхейм. Часть 21

22. Вельдхейм. Часть 22

23. Вельдхейм. Часть 23

24. Вельдхейм. Часть 24

25. Вельдхейм. Часть 25

26. Вельдхейм. Часть 26

27. Вельдхейм. Часть 27

Иван замер, вглядываясь в изображение. Его сердце, затихшее за эти две недели, снова забилось с бешеной силой. Тайна обретала форму. Не мистическая, а геологическая, почти научная.

Алиса, бледная и замкнутая, подошла ближе. Ее взгляд, острый и аналитический, скользил по схеме.

- Колоссальная карстовая система, - прошептала она. - Ничего подобного в этом регионе быть не должно… Это объясняет… объясняет многие аномалии. Газы, выделяющиеся из недр, могли вызвать наши галлюцинации. А существо… или существа… они не обитают в Топи. Они используют ее как портал. Живут там, внизу и выходят на поверхность, редко, очень редко.

- Именно, - кивнул человек из министерства. Его губы растянулись в подобие улыбки. - И мы намерены это проверить. Официально, с полным снаряжением, войсками, буровой техникой. Мы запечатаем этот выход, или изучим то, что внутри, и вы… вы пойдете с нами. Как консультанты, как проводники.

Иван почувствовал, как по телу разливается странный, лихорадочный жар. Вторая попытка, шанс не бежать, а наступать, с армией за спиной. Шанс понять, докопаться до сути, положить конец кошмару, который отравлял им жизнь. Его пальцы непроизвольно сжались.

– Нет.

Слово прозвучало тихо, но с абсолютной, стальной решимостью. Это сказала Алиса. Она отступила от стола, скрестив руки на груди, как бы защищаясь.

- Я не пойду. Никогда.

Чиновник медленно перевел на нее взгляд.

- Доктор Воронцова, это не просьба. Это необходимость. Ваши знания…

- Вы ничего не поняли, - перебила его Алиса, и в ее голосе впервые зазвучали не сдержанные эмоции, а ледяная ярость. - Вы видели на видео, с какой скоростью оно движется? Вы читали дневники? Вы думаете, ваши солдаты и буровые установки что-то изменят? Вы приведете их на бойню. Я не поведу людей на убой. И не пойду сама.

Человек из министерства помолчал, изучая ее. Потом взглянул на Ивана.

- Иван Петрович? А вы?

Иван колебался. Он смотрел на схему пещер, и его тянуло к ним с силой магнита. Он видел в них не могилу, а величайшее открытие. Но он видел и лицо Алисы - изможденное, испуганное.

- Я… мне нужно подумать, - глухо сказал он.

- У вас есть два дня, - человек поднялся, его лицо снова стало непроницаемым. - Но имейте в виду. Если вы откажетесь… то все, что вы видели, все, что у вас есть, останется здесь. - Он обвел рукой их квартиру. - Вы никогда и никому не сможете рассказать о Большом Боре, о Топи, о том, что там происходит. В крайнем случае у нас есть возможности обеспечить вам тишину. Понимаете?

Он не стал ждать ответа. Развернулся и ушел, оставив после себя тяжелое, угрожающее молчание.

Дверь закрылась. Иван обернулся к Алисе.

- Алиса… мы должны… мы не можем позволить им одним… они не понимают, с чем имеют дело! Мы можем помочь, предотвратить гибель людей! Мы можем… наконец узнать!

- Узнать что?! - ее голос сорвался на крик. - Что там внизу живет ужас, который разрывает людей на части? Мы это уже знаем! Чего еще?! Ты хочешь увидеть его потомство? Его биологию? Ценой чьих жизней? Наших?

- Но мы будем подготовлены! Армия! Техника!

- Как Сергей был подготовлен? Как «Йотун» был подготовлен? Ты видел, что оно делает с техникой! Иван, оно не зверь. Оно сила природы. С ним нельзя вести переговоры, его нельзя убить пулей. Его можно только избегать.

- И жить потом с этим страхом? Бежать? Прятаться? - Иван схватился за голову.

- Да! - выдохнула Алиса. И вдруг ее гнев иссяк, сменившись бездонной, щемящей усталостью. Она подошла к нему, взяла его дрожащие руки в свои. - Да, Иван, бежать, прятаться, жить. Потому что я не могу пойти туда. Я не могу рисковать.

Она посмотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде он увидел что-то новое, хрупкое и пугающее.

- Помнишь, Виктор сказал, что Хозяин топи выпустил живыми троих? Но Виктор не пошел с нами, не вернулся в город, но теперь я поняла его слова, если вообще это был Виктор… - Алиса замолчала на несколько секунд и тихо произнесла. - Я беременна. Вчера сделала тест. Я ношу нашего ребенка.

Слова повисли в воздухе, перевернув все. Все аргументы, вся одержимость, вся тяга к тайне - все рассыпалось в прах перед этим простым, животным, непреложным фактом. Жизнь. Новая жизнь.

Иван отшатнулся, словно его ударили. Он смотрел на ее еще плоский живот, на ее лицо, и видел в нем не ученого, не соратника по безумию, а мать своего ребенка. Женщину, которая хочет жить, и хочет, чтобы жил их ребенок.

Его одержимость встретила свою окончательную, непреодолимую границу. Стена, которую нельзя было штурмовать. Стена из зародившейся плоти и крови.

Он медленно опустился на стул, уставившись в пол. Большой Бор, Топь, горящие глаза, пещеры - все это отодвинулось, стало далеким, почти нереальным. Перед ним был единственный, страшный и прекрасный выбор. Между мертвой тайной прошлого и живым будущим. Между тенью, звавшей его в глубину, и светом, который теплился в глазах женщины, сидевшей напротив.

Он поднял на нее взгляд. В ее глазах стояли слезы и надежда.

Он ничего не сказал. Просто протянул руку, и она взяла ее. Сидели так молча, в тишине квартиры, за стенами которой оставался враждебный мир, полный секретов и угроз. И принимали решение. Не для науки, не для истории, а для жизни. Даже если эта жизнь отныне будет отравлена страхом и невысказанными тайнами, но она обязательно будет.

Продолжение следует...

Предыдущие части:

1. Вельдхейм. Часть 1

2. Вельдхейм. Часть 2

3. Вельдхейм. Часть 3

4. Вельдхейм. Часть 4

5. Вельдхейм. Часть 5

6. Вельдхейм. Часть 6

7. Вельдхейм. Часть 7

8. Вельдхейм. Часть 8

9. Вельдхейм. Часть 9

10. Вельдхейм. Часть 10

11. Вельдхейм. Часть 11

12. Вельдхейм. Часть 12

13. Вельдхейм. Часть 13

14. Вельдхейм. Часть 14

15. Вельдхейм. Часть 15

16. Вельдхейм. Часть 16

17. Вельдхейм. Часть 17

18. Вельдхейм. Часть 18

19. Вельдхейм. Часть 19

20. Вельдхейм. Часть 20

21. Вельдхейм. Часть 21

22. Вельдхейм. Часть 22

23. Вельдхейм. Часть 23

24. Вельдхейм. Часть 24

25. Вельдхейм. Часть 25

26. Вельдхейм. Часть 26