CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

На прогулках в парках или же просто во дворе, многие закоренелые на своих лавочках бабушки умилялись, какая же хорошая семья, даже если с девочкой гулял только отец.

Вернемся к родственникам.

Бабушку и дедушку по линии отца Олеся никогда не видела, и родители никогда о них не говорили. А может, и говорили, только Олеся этого никогда не слышала. Мама девочки и сама довольно мало знала о родителях своего мужа, он об этом не распространялся, а когда появлялся малейший намек на расспросы, тот сразу мрачнел и пресекал любые дальнейшие разговоры на эту тему. В последний раз отец занимался герметичностью старого, пластикового окна в их с супругой комнате, пенил стыки. На замечание супруги, что лучше купить новое окно, он отмахивался.

— Вова, ну ты посмотри, оно уж старое все, весь пластик пожелтел, — говорила женщина, но отец на это отмахнулся.

— Очистить можно.

— Родители тебя, что ли так научили, вечно какой-то хлам сохранить пытаешься, — буркнула женщина.

Опять тема зашла о родителях, и мужчина, не закончив последний стык, поставил баллон пены на прикроватную тумбочку, вышел из комнаты. А надо сказать, была уже глубокая осень, и негерметичное окно поспособствовало серьезному снижению температуры в маленькой комнатушке, а посему и супруга Вовы не пожелала там оставаться. Она закрыла дверь в комнату и выключила свет, когда с трубки баллона на тумбочку капнула пена.  

Что тут сказать, не бывает идеальных семей, но в данном случае это было лишь незнание о, возможно прошлой жизни Владимира, а не какая-то явная проблема, доставляющая хлопот в семейной жизни. Но Катя, жена Вовы была женщина с характером, она даже пообещала, что узнает все о родителях своего мужа. Пусть не сейчас, а через месяц, год или даже десять лет, но узнает. Целеустремленная была Катя, и молчание мужа, подрывающее ее целеустремленность, могло ее даже злить. Были у нее, конечно, подозрения о том, что экономность Вовы вызвана какими-то странными денежными переводами его отцу. О том, что это за долг такой он хочет перед отцом отработать, Вова так же умалчивал.

В последний раз она решила мягко отомстить мужу. Взяла его витамины, которые Вова пил для улучшения памяти, по его словам выписанные врачом в частной клинике за немалую сумму денег, пересыпала их в другой сосуд, а в нужную тару насыпала других таблеток, так же покрытых тонкой, пленочной оболочкой. Посмотрим, как у тебя будет с памятью теперь, милый.

Сначала Катя, едва не потирая руки с ехидством наблюдала, как муж выпивает таблетки, но через пару дней у нее это совсем вылетело из головы. Да и повод на то был, у Олеси, любимой дочки был ее пятый день рождения, о чем она не забывала периодически напоминать родителям примерно за неделю до самого события.

В этот день подготовка шла полным ходом. Съездили в гипермаркет, где щедро закупались и брали то, на что укажет дочка, но без особого разгула, ведь Олесе прямо с утра были вручены подарки.

В гипермаркет за рулем ехала супруга, потому что Вова сказал, что не выспался и боится создать аварийную ситуацию на дороге.

Вечером в квартире собрались родители Кати, лучший друг Вовы Никита и его супруга с двумя детьми, которые основное время проводили в зале. А взрослые, поздравив Олесю с днем рождения, отмечали это уже по-взрослому. Днем Вова чувствовал себя неважно, а вечером, сходив в уборную, сослался на неважное самочувствие и покинул застолье. Он ушел в комнату, где было прохладнее. В ту комнату, которую Катя предварительно закрыла перед приходом гостей. Будут они еще позориться таким видом, который открывался из зала.

Катю поспрашивали, почему Вова покинул застолье, та сразу вспомнила его слова о том, что не выспался, и передала из рук в руки, на том и продолжили маленький банкет.

Долго Володя не выходил из комнаты, и вскоре это заметила Олеся, когда они смотрели по телевизору «Король Лев». Из-за гомона с кухни пришлось прибавить звук, чтобы хоть разбирать слова. И на моменте, когда Шрам вцепился когтями в лапы Муфасы, тем самым удержав его от падения в пропасть, обеспокоенная Олеся пошла в комнату к отцу, а по пути зашла на кухню и взяла пачку печенья и баллончик с взбитыми сливками, чтобы угостить папу, вдруг ему там грустно одному? Девочка очень сильно любила отца, потому что он и сам любил ее больше всего, что было в его жизни, и оберегал как только мог.

Олеся прошла в прохладную комнату, из незаконченного стыка тянуло холодом. Она увидела папу, что лежал на кровати с прикрытыми глазами.

— Па-ап, — протянула девочка.

Открыв глаза, Вова сразу посмотрел на дочь и улыбнулся ей. Присел на кровати и протянул руки к девочке.

— Иди ко мне, моя радость, — с теплотой сказал Вова, и Олеся подошла.

Он усадил дочку на ноги, немного покачал, поиграл в кочки-кочки-яма под ее задорный смех, поцеловал малышку в волосы.

— Я тебе печеньки принесла, — сказала Олеся.

Вова опустил голову и посмотрел на пачку печенья, на плечо Олеси капнула капелька испарины с его лба.

— Я не хочу, малышка, — улыбнулся Вова и достал из пачки одну штуку, — а вот свою радость угостить надо.

Он взял баллончик, Олеся смотрела на то, как красивым узором пенка на печеньке складывается в пирамидку. Как только пирамидка была уложена на угощение, он поднес ее к губам дочери, но та поджала губы.

— Я тоже не хочу, не завтрак же, — сказала Олеся.

— Не обижай папу, маленькая, — сказал Вова, и дочка разомкнула губки, — во-от, умничка моя.

Володя смотрел, как дочка кушает печенье с взбитыми сливками, которые прилипают к ее губам. Девочка жевала печенье без особого аппетита, и с трудом сглотнула.

— Вот, а теперь десерт, — улыбнулся Вова, — открывай ротик.

И когда Олеся вновь разомкнула губы, между которых тянулись ниточки взбитых сливок, он сложил точно такую же пирамидку из сливок на ее языке.

— Нравится? — спросил Вова. Девочка покивала, снова сглотнула, и он угостил ее снова.

Девочка уже довольно хихикала, принимая очередную порцию взбитых сливок, подхватил ее волну и отец, периодически обнимая дочку и целуя в волосы.

***

Шумное застолье продолжалось, и обещало закончиться лишь через несколько долгих часов, алкоголя на столе еще было вдоволь и по горло. Забывшись, Катя первое время не обращала внимания на долгое отсутствие мужа, но все-таки спохватилась. Извинившись, она вышла из кухни, двое детей друга Вовы продолжали смотреть телевизор.

Алкоголь быстро пробирал Катю, от чего она неловко пошатнулась, выйдя из кухни.

— Где Олеся? — спросила она.

Двое синхронно указали ей на приоткрытую дверь в комнату, которую Катя закрыла до прихода гостей. Увидев в небольшую щель изуродованные косяки окна, Катя про себя выругалась и прошла к комнате. Она открыла дверь, только открыла рот для возмущений, но в это же мгновение сразу оцепенела, мгновенно протрезвела и все внутри провалилось.

На кровати сидел Вова, держал на руках обмякшую Олесю, а около ее лица держал баллон с монтажной пеной, кончик трубочки которой был у губ девочки, и выпускал уже остатки содержимого в горло дочери. Изо рта уже мертвой Олеси сочилась пористая, кровавая пена, языки которой скрючивались на ковре и извивались, а Вова периодически покачивал на руках дочку и целовал ее в волосы. У его ног валялась пачка с печеньем и баллончик с взбитыми сливками.

Катя заледенела, ее сердце едва не остановилось, и она заорала во все горло…

***

Скрутили Володю быстро и оттащили его от уже мертвой Олеси, спасти которую не удалось. Прибывшим медикам оставалось только констатировать смерть девочки. Володю передали в руки полиции, и на допросе он не мог ответить ничего внятного, лишь твердил о том, что, как и всегда кормил свою малышку взбитыми сливками из баллончика, и все было нормально. В связи с такими показаниями был принудительно отправлен на психиатрическую экспертизу, которая признала его абсолютно невменяемым.

На похоронах Олеси Катя от плохого самочувствия едва не свалилась в могилу, когда кидала туда горсть земли. Горе ее было такое, что она сама хотела свести счеты с жизнью, ведь за полчаса потерять и мужа, и любимую дочь…

Катя выставила квартиру на продажу и уехала к родителям до того момента, пока ее не засобираются купить. Жила она на другом конце города, где в один из дней ее, выходящую утром с мусорным пакетом, встретил пожилой, но в хорошей форме мужчина.

Она его сразу узнала, это был отец Вовы. На глаза Кати сразу навернулись слезы.

— Я не мог прийти на похороны, но я сожалею, — помрачнел мужчина.

Катя подошла к нему, и злобно выпалила.

— О чем вы сожалеете? Что не сказали, что ваш сын невменяемый урод!? Об этом вы сожалеете!? Сказать, что он сделал?

— Я сожалею вашей утрате, можете не рассказывать, — поникшим голосом сказал мужчина, — этого не должно было случиться. Этого не могло произойти.

— Чего не могло произойти? А? Чего? — она уже срывалась на рыдания.

— Это у него было от матери, — вздохнул мужчина, — просто выслушайте.

Катя замерла, хотела послать его куда подальше, но все же давний интерес дал о себе знать.

— Я не хочу приукрашивать, и не собираюсь. У Лены, моей жены, была неизученная форма психоза, которая не поддавалась стандартным методам лечения или сдерживания. Проявилось совсем недавно до того, как она ну… с собой покончила, не выдержала. Эти же предвестники у Володи нашли, но к тому времени я уже понимал, что тянуть нельзя, и в Москву его отвез. Мурыжили его долго там, месяца полтора я сына не видел, но лекарство нашли. Нет, не для лечения, а для сдерживания симптомов психоза. За хорошую сумму и договор поставки пообещали, что если будет принимать, то будет как нормальный человек, даже справки желтой не дадут.

Глаза мужчины блеснули от слез, он тихо всхлипнул.

— Первое время я сам оплачивал лекарства, а сынок то на поправку пошел, для меня это самое главное было. Ну а потом на ноги встал, и сам уже все оплачивал, и даже помогал с деньгами, благодарил якобы за помощь, да мне то оно зачем, главное, что Вовка здоров! Видимо, обманули меня, или сам он не принял лекарства, — мужчина достал из кармана платок, утер слезы на щеках, — ты уж извини за драму эту, да только я сам поверить не могу, что так случилось.

На этих словах мужчина развернулся, и пошел прочь, оставив Катю у подъезда с округленными, полными слез глазами. Она вспомнила, теперь вспомнила, как поменяла витамины Вовы на другие таблетки. Пакет с мусором выпал из рук Кати.

Она хотела узнать о родителях мужа правду — она узнала.

В полдень пришла Клавдия. Скромно поздоровалась, оставила блок сигарет - ее совершенно не смущало, что я больше ничего не заказываю. Деловито убрала проклятую измятую пачку с пола, которая уже начала меня бесить больше этой комнаты, Клавдии и вообще всего вместе взятого. Вытерла невидимые пылинки, сменила постельное белье, к которому я не прикасался, забрала в прачечную корзину из ванной, даже не посмотрев, что внутри, и есть ли там что-то вообще. Корзину оставила новую - сегодня зелененькую. Давно я ее не видел. На зелененькой я сделал небольшую зарубку ножом, и знал, что она у Клавдии одна такая. Зелененькая корзина меня почему-то не бесила.

Когда горничная ушла, я смотрел в окно. Никуда идти не хотелось. На самом деле, прогуляться бы не повредило, но не хотелось заморачиваться со всеми этими кремами от солнца. В такую погоду простая широкополая шляпа не спасет - непременно обгорит шея и подбородок, да и глухо застегнутый плащ с перчатками могут вызвать вопросы. Хотя, конечно, соседи здесь были не из тех, кто станет судачить за твоей спиной. Всяких экстравагантных личностей тут хватало.

За деньги можно многое купить. Например, загородный домик. За большие деньги - еще больше. Например, личную ежедневную горничную с блоком сигарет. За неприлично огромные деньги - право быть странным, но уверенным, что никто тебя не осудит. Поэтому Филипп и посоветовал мне поселиться здесь. Некоторые мои соседи (по крайней мере внешне) выглядели еще чудаковатее меня. А кое у кого и скелетов в шкафу поболе было. Иногда - буквально.

Потом я читал. Сперва тот томик, что рекомендовал Филипп, но от этой словесной паутины у меня быстро разболелась голова. Я сделал еще несколько пометок в тетрадке (Филипп настоял, что это нужно делать по старинке), отложил древнюю книгу и взял со стола читалку. Читалка могла предложить кое-что поинтересней - запертый в ее экране герой ничуть не смущался этим фактом и продолжал самозабвенно истреблять нечисть в промышленных масштабах, отпуская забавные комментарии и лапая обворожительных принцесс и девственных крестьянок.

Под вечер я отложил чтиво и подумал, не стоит ли и мне кого-нибудь сегодня облапать. Пожалуй, не стоит. Было так же лень, как обмазываться кремом и идти на улицу. К тому же, солнце садилось. А раз уж я насладился рассветом, стоило поглазеть и на закат.

Когда его последние кровавые крылья скрылись за горизонтом, мне в ухо ударил дурацкий звук шутовского рожка и резкий, невероятно жизнерадостный крик:

- С днем рождения, друг мой!

Филипп. Его я ненавидел больше всего.

- Ты что-то невесел. Не рад меня видеть? - спросил он мою спину.

- Не рад, - тихо промямлил я.

***

Возможно, это произошло случайно. Или же это часть его дурацкого чувства юмора. Но Филипп пришел ко мне в день моего рождения. Мне было двадцать пять, я был пьян, исцелован, по пьяному находчив и так же неуклюж.

- С днем рождения, друг мой! - сказал он и тогда, годы назад.

Я его не знал, но это меня не беспокоило. Я с трудом вспомнил бы имена всех, кто расположился в съемном коттедже - неслыханная роскошь при моих тогдашних средствах, но раз в году могу себя побаловать. Так что еще одно незнакомое лицо ничего бы не изменило. В конце концов, я был молод, мне было весело, и без того горячую кровь раздувал до белого пламени трудяга-алкоголь, и поделиться этим весельем я тогда был готов с любым встречным:

- Ну заходи, друг! Добро пожаловать!

Двадцать семь человек. Именно стольким я подписал смертный приговор этой простой фразой.

Это мое последнее воспоминание в тот день. В мой день. В мой день рождения. Не двадцать пятый. В первый.

***

- О, да ты сегодня молчалив.

- Я всегда молчалив.

- Тебе это идет.

Филипп поставил коробку на стол - стол выбирал он, как и все остальное в этой комнате. Возможно, за это я ее и ненавидел. Он прекрасно знал, что я люблю строгий скандинавский стиль, геометрические орнаменты и прямые линии. Он устроил форменный разнос риелтору за тот дурацкий столик с львиными головами вместо ножек, и добился, чтобы его бесплатно заменили на квадратный, со стеклянной столешницей. Как раз такой, какой выбрал бы и я. Черт, да я и такой бы не выбрал. Взял бы какой ширпотреб от икеи, а не это дизайнерское чудо за пятизначную сумму.

Филипп мог позволить себе купить всю компанию этого чертового дизайнера мебели, а не только один поганый столик. Но он добился, чтобы его нам предоставили бесплатно. Потому что Филипп - бессердечный сукин сын. Как и я. Но у него есть вкус, а я еще только учусь. В том числе и бессердечности.

***

Похмелье было просто космических масштабов. Я пытался сблевать - обычно это помогало, - но из меня не лезло ни крошки, ни лужицы. Выбравшись из туалета (я даже не помнил, как добирался до него поутру, и вообще не проснулся ли в нем), я прошаркал в ванную и сунул голову под кран, глотая струйки воды, что затекали по волосам мне в рот.

Вода была соленой. А еще красной.

- Ужасно выглядишь, друг мой, - отметил насмешливый голос за спиной.

Я не ответил. Я вообще слабо соображал. Привкус железа и соли почему-то наоборот бодрил, а не усугублял сушняк. Не особо понимая, что я делаю, я сунул в рот прядь своих длинных волос и начал ее обсасывать.

- А вот такое я в первый раз вижу, - ехидно заметил все тот же голос.

Голова у меня стремительно прояснялась. Боль отступила, похмелье кто-то вышиб ногой из головы. Зрение сфокусировалось, о чем я тут же пожалел. За моей спиной, бесстыдно отражаясь в зеркале, лежала половина девушки. Ее я тоже не знал - подруга подруги общего знакомого, не иначе. Которую кто-то аккуратно разделил чуть повыше пупка на две одинаково мертвые части и оставил лежать в ванной ту из них, которая была снабжена грудью и головой. Как я впоследствии выяснил, вторая была во дворе, надетая причинным местом на сук местной сосны.

У Филиппа вообще очень странное чувство юмора.

***

- У меня для тебя подарок.

Как будто я не знал. Еще бы, ту самую коробку на столе, перевязанную легкомысленной розовой ленточкой, было сложно пропустить. Я с силой, злобно разорвал оболочку блока сигарет, так, что пачки рассыпались по полу. Поднял одну. Открыл. Закурил. Тело никак не откликалось на никотин, но привычные действия успокаивали.

- Но ты ему не рад, верно, друг мой?

- Я вообще ничему не рад, - пробурчал я.

- Не расстраивайся, я тебя понимаю.

- Черта с два…

Я замолк. Это было глупо. Естественно, он понимал. Он вообще все понимал. Он, наверное, лучше меня понимал эту злобу, беспричинную ненависть к дорогущей комнате, к элитному дому, к закрытому для посторонних поселку, да и вообще ко всему. Он единственный меня понимал. Может, для этого он меня и создал. Чтобы понимать. Наслаждаться своим превосходством. Понимать то, что меня пугало, вгоняло в панику, заставляло скулить под одеялом. И потешаться над тем, как я потихонечку узнаю.

И начинаю понимать тоже.

***

Он не кормился на них. Ни одной капли из щедро разбросанной повсюду крови не попало в его гнусную глотку. Из уголка рта стекала только моя - он охотно признался, что специально не умывался, чтобы я увидел его таким. Его забавляли мои попытки самостоятельно разобраться в произошедшем. Он с энтузиазмом рассказывал мне, что именно он сделал в ту ночь - и со мной, и с остальными. Обо мне он говорил воодушевленно, о других - с плохо скрываемым презрением:

- На самом деле, я думал, их будет человек пять от силы. Не знал, что у тебя было столько друзей.

Было. Хорошее слово, короткое. Друзья - уже длиннее. Знакомые - еще длиннее. Примерно как человеческий кишечник, соединяющий два угла уютной кухоньки коттеджа. В одном - нижняя половина, бесстыдно сверкающая голой задницей. В другом - верхняя, выглядящая почти естественно, только очень удивленная. Стас успел перед смертью удивиться. Это впечатлило чем-то Филиппа, и он оставил тело так и лежать. Ему понравилось - говорю же, у моего нового друга очень специфическое чувство юмора.

Большую часть остальных он приспособил под елочные игрушки. Да, это был не новый год, но черт его подери, Филипп всегда обожал елку. Тут он передо мной извинялся - дескать, не смог удержаться, и частичку моего праздника перекроил под себя. Сложнее всего было с верхушкой - Федя, мой одноклассник, был насажен на сосну криво, так, что верхушка ствола вспорола ему живот и выглядывала наружу. Эта неприятность Филиппа не волновала, его раздражало, что Федя все никак не хотел умирать. Вот что за люди пошли, никакого уважения…

А вот на мне Филипп кормился.

***

- Это называется второй экзистенциальный кризис.

Это называется “шел бы ты на хрен отсюда”. Но вслух я это не произнес. Я смотрел на ночное небо и рисовал на нем созвездия. Как и вполне обычные, так и такие, которые изобретал на ходу. Я не хотел видеть Филиппа, даже не хотел помнить о его существовании. Но выбора как такового у меня не было. Филипп появлялся, когда хотел. Наверняка в этом была своя извращенная система, но разглядеть я ее не мог. То он притаскивал мне полузадушенных шлюх, то - испуганных школьниц. Иногда не притаскивал ничего. Я уже знал, что все это - часть игры. Его игры. Или не игры. Я давно оставил попытки понять Филиппа. Возможно, это и делало меня ближе к его пониманию. Может, этого он и добивался.

***

Он прокусил мне шею и пил мою кровь. И рассказывал об этом с такими прибаутками, что было сложно не улыбнуться. Но я сдюжил. Тела, нанизанные на ветки сосны, помогали. Вернее, даже не тела. Их части.

- За что? - спросил я.

- Мне было скучно, - ответил он.

Двадцать семь трупов. Из них в одном куске - только верхушка дерева, пронзенный Федя.

- За что я?

Он долго смеялся. Потом уточнил:

- Ты серьезно, что ли?

Увидев мое лицо, он покатывался со смеху еще добрых полчаса. Потом вытер слезы - напускные, теперь я это знаю, - и очертил основные принципы нашей с ним дружбы:

- Потому что мне захотелось.

***

На его языке это называлось первым экзистенциальным кризисом.

- Да успокойся, друг мой. Смотри. Что ты видишь? Только отвечай честно, я узнаю, если ты солжешь.

Я видел руку. Рука выглядела осиротевшей без плеча - она валялась под елкой в куче перебродивших потрохов и чего-то такого, чему я просто не хотел давать название. У руки были тонкие красивые пальцы и фиолетовый лак на ногтях. Кажется, это была рука Катьки. Она любила фиолетовый цвет. Мечтала стать успешным дизайнером. Не отвечала на мои ухаживания. Хранила верность своему… Валику, вроде.

- Рука, - прохрипел я.

- Плохо смотришь. Посмотри внимательнее.

Я посмотрел. Так ничего и не понял. Вонь скотобойни мешала думать.

- Мясо, - я не узнал свой голос.

- Хорошее, свежее, мягкое мясо, - Филипп переломил руку об колено, и жадно вцепился в ту ее часть, на которой подрагивали безвольные пальцы.

Я вцепился в бицепс. Черт бы меня подрал, ничего более возбуждающего я за всю жизнь не испытывал.

***

- Кто ты? - наконец спросил я у него.

- Вампир, - не стал хитрить Филипп.

- Как тебя зовут?

- Как я захочу.

- В смысле?

Он опять рассмеялся:

- Я не помню, как меня назвали родители. Это было… Ну, не знаю. Лет семьсот назад. Ты бы смог такое припомнить?

- Вряд ли.

- Ну вот и я забыл. Сейчас я Филипп.

- А я?

- А ты тот, кем захочешь стать.

- А ты?

- Сперва я был Владом, - хихикнул мой друг, - ВладИславом, если тебя интересуют подробности. Потом Мартином. Очень увлекательно было. А потом я сменил столько имен, что уже и не знаю, какое из них мне больше подходит.

- А это важно?

- Ну, ты же спросил. Значит, кому-то еще важно.

- Почему я?

- Первый экзистенциальный кризис, - хохотнул Филипп, - Не думал, что он так рано у тебя наступит.

- Экзи-что?

- Кризис. Просто кризис. Не углубляйся в подробности. Вкусное. Жри.

И я жрал.

***

Далее он был более откровенен:

- Ну да, ты теперь вампир.

- А разве они не пьют кровь?

- Пьют. И я пью, и ты. Смотри на это, ну, не знаю, как на яблоко. Так сказать, сок с мякотью. Раз уж тебя это так волнует, то попробуй ответить на один простой вопрос. Не мне. Себе. Вкусно?

Я не ответил.

- Я так и думал, - заржал Филипп.

***

Первую мою жертву он лично опробовал. Посмаковал, скривился. Мой выбор явно не одобрил. Придорожная потаскуха же медленно угасала на полу. Филипп пнул ее ногой:

- Все с этого начинают.

Я не собирался с ним спорить.

- Ты же в курсе, что это не обязательно?

Нет, я не был в курсе.

- Ты хороший ученик, ты не спрашиваешь. Ты сразу действуешь. Пробуешь самостоятельно. Мне это нравится. Я в тебе не ошибся.

- Почему нас не ищут? - я дотягивал последние крохи жизни из проституки.

- А кому это надо? Вампиров же не бывает, помнишь? Зато маньяков и убийц навалом. Просто еще одно тело на дороге. Одно из сотен. Одно из тысяч. Все с этого начинают.

- А потом?

- А потом, - рассмеялся Филипп, - Мы учимся клевать помаленьку.

***

Как оказалось, кровь пить не обязательно. Убивать - тем более. С каждым глотком крови наши тела молодеют, наполняются силой. Если кровь хорошая, молодая, благородная, то одного убийства может хватить на новую жизнь. Когда видите дряхлого старичка рядом с очередной фотомоделью - не спешите сокрушаться о его миллионах, которые модель унаследует. Возможно, она унаследует лишь клетушку в морге, а старичок - ее полновесные годы жизни.

Большинство вещей - совсем не то, чем кажутся.

- Ты у нас уже совсем большой, - он стоял ко мне спиной, и я не видел, улыбается он или нет, - Сорок годиков.

***

- А солнце?

- Да окстись, друг мой, - расхохотался Филипп, - Небольшая солнечная ванна еще никого не убивала.

- А большая?

- Может обжечь. Больно, неприятно, но не смертельно. Как сгореть на солнце, только намного быстрее происходит.

- А убить?

- Прогресс, мой друг, великая вещь. Особенно для того, что может его наблюдать намного дольше, чем несчастные сто лет. И прогресс подарил нам кремы от загара.

- А раньше?

- Плащи, пальто, длинные платья. Широкополые шляпы. Пудра, парики. Ты не думал, насколько мода может быть… Практичной. Для некоторых категорий населения.

Я не сдержал смешок. Это плохо. Это делало Филиппа разговорчивым. Иногда чрезмерно.

- Конечно, совсем в старину было сложнее. Тысячи две-три лет назад. Слышал про распятие?

- Которое на нас тоже не действует? - съязвил я.

- И про это тоже. Но настоящее - действует.

- Какое такое настоящее? - хмыкнул я, - Обломок креста господня?

- Нет. То самое распятие. Раздеть, привязать к деревяшке и оставить вялиться на солнышке. Вот это - смертельно. И для людей, и для нас. И одинаково мучительно.

Он помолчал, видимо, ожидая ответной реплики. Не дождавшись, продолжил:

- Древние люди еще помнили отголоски настоящей темноты, той, в которой не было спасительного огня, а тем более - электрических лампочек. Они намного серьезней относились к нам. Как ты думаешь, почему распятие по римским законам полагалось в равной степени жестоким убийцам и государственным изменникам?

- Для устрашения? - брякнул я.

- Потому что оба этих преступления - это то, чем мы занимаемся. А вбивать деревянный кол в сердце каждого древнеримского маньяка - ну, вызовет вопросы. А так - дополнительная гарантия.

- А что Христос тогда? Тоже из наших?

- Нет, он просто идеалист. Его поэтому и проткнули копьем, скажу тебе по секрету. Не было смысла дальше жечь совершенно безобидного революционера.

- Эх, - подпер он кулаком голову, - Опаснее раньше было. Намного опаснее. Не то что сейчас.

***

- А чеснок? - я даже получал какое-то удовольствие от этих расспросов.

Филипп расхохотался, подставив лицо ветру. Где он достал кабриолет посреди Сибири, было для меня загадкой. Первое время он таскал меня по всему континенту - то летим с ветерком в Париж, то на попутках петляем до Рима, то - во Владивосток, своим ходом, прямо из Челябинска.

- Чеснок, мой друг, портит дыхание, но только если его съесть. И еще может спровоцировать расстройство желудка. У нас, у кровососов, так почти гарантированно.

- А ты раньше не мог сказать? - вспомнил несколько неприятных эпизодов я.

- Зачем? - искренне удивился он, - Ты же и так знал, что чеснок нам нельзя. И что есть нам тоже нет никакой необходимости. А научную любознательность, друг мой, следует только поощрять.

- Ладно, а серебро?

- Это про оборотней, - коротко бросил он, перестав улыбаться.

- Погоди, они тоже существуют?

- А ты как думаешь?

- Да я уже, блин, вообще не знаю, что мне думать.

- И правильно. Я ни разу не видел ни одного, а ты?

- Нет.

- Вот видишь. Логика подсказывает, что их нет. Но три года назад логика подсказывала тебе, что и вампиров нет.

Я промолчал. Филипп тоже, но после очередного поворота все же добавил:

- Я здесь намного дольше тебя, но мне все еще кажется, что я до сих пор ничегошеньки так и не узнал.

Я так и не понял, был он искренен или нет.

***

- Так что за экзистенциальный кризис на сей раз? - буркнул я.

О, Филипп знал, когда меня можно терзать потоками информации и тонкими насмешками, а когда нужно просто промолчать, чтобы я вынужден был начать разговор сам.

Тот первый кризис он обозвал “кризисом зверя”. Использовал метафору падения в пропасть - я все еще пытаюсь зацепиться за какие-то остатки человечности, за мораль, за ценность человеческой жизни. Ужасаюсь при виде того кровавого месива, которое он сотворил, пока я валялся в отключке, раздолбанный на части алкоголем и чертовым вампирским наваждением. Но в то же время отчаянно хочу жить, цепляюсь за искорку своего существования, погружаю зубы в плоть, которая еще вчера смеялась и принимала мои неуклюжие комплименты.

Но зверь побеждает. Зверь всегда побеждает. Потому что жить - это все, что у нас вообще есть. Цепляющийся за жизнь человек хуже любого зверя. Он страшен. Он способен на такое, от чего любое чудовище поджало бы хвост и попыталось сбежать.

Но не сбежало бы. Не успело. Потому что опаснее цепляющегося за жизнь человека может быть только цепляющееся за жизнь чудовище с сознанием человека.

То есть, я. И Филипп. Вампиры, короче. Ну и оборотни, наверное, если эти чертовы твари вообще существуют.

***

- Держи, это тебе.

Я машинально подхватил банковскую карточку, которую Филипп отправил в мою сторону на манер звездочки ниндзя. Посмотрел на логотип швейцарского банка:

- И что за…

- Друг мой, когда ты живешь уже которую сотню лет, надо быть полностью недееспособным овощем, чтобы не собрать себе небольшое состояние. Особенно если у тебя нет никакой необходимости есть и пить.

Я посмотрел на него.

- А если вас таких несколько, то состояние становится довольно большим.

***

- Сколько вас… Нас, то есть?

- Достаточно, - Филипп шумно втянул через трубочку молочный коктейль.

Есть нам было не нужно, но вкус - вы даже не представляете, как остро мы чувствуем вкус. Обычная яичница могла стать почти оргазмическим наслаждением. И даже больше.

- Видишь ли, у нас довольно остро стоит вопрос контроля рождаемости.

Я прыснул сквозь свой бургер, разбросав недожеванные остатки по столу. Филипп невозмутимо стряхнул один ошметок со своего дорогущего пиджака:

- Посуди сам. Нечеловеческая сила, почти полная неуязвимость, способность трахнуть все, что движется, притом так, что это самое движимое само тебя захочет. Сам догадаешься, что будет, если мы начнем клепать себе друзей и соратников без разбору?

- И что не так?

- Ты плохо слушал историю про распятие, - назидательно погрозил мне пальцем Филипп, - Сейчас у нас жизнь - просто сказка. Никто в нас не верит, да и мы особо не лютуем. Охотники на вампиров… Ну, до сих пор встречаются. Иногда даже успешно отправляют в лучший мир одного-другого. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, что было в древности. А сейчас и того круче - спутники, интернет, радары. Если вдруг каким-то жутким чудом власть имущие…

Он мерзко хихикнул:

- Кроме тех, кто из наших, конечно. Если они реально поверят, что мы существуем… Пожалуй, даже я не стану с уверенностью утверждать, кто выйдет победителем.

Он стал загибать пальцы:

- Напалм, белый фосфор, тепловизоры - у нас температура тела, кстати, около 20 градусов цельсия, - горчичный газ…

- Чего?

- Не смейся. Он что-то нехорошее делает с нами. Я в Первую мировую этого дерьма наглотался, до сих пор не отошел. Нам сейчас лучше не высовываться, в общем. Если современный мир захочет нас истребить, то он это сделает. Это не сложно.

Мы немного помолчали, потом Филипп подозвал официантку и попросил нас рассчитать:

- Помнишь, я говорил, что прогресс - великая вещь? Так вот, в первую очередь потому, что люди в нас больше не верят.

***

- Ты не посмотришь подарок?

Посмотрю. Куда я денусь. Но сейчас я стоял за его спиной, смолил уже черт-те какую сигарету и просто существовал. Во мне обитала пустота. Сорок лет - сорок лет без сна, без пищи, без жизни. Без сигарет. Мои легкие - если, конечно, они у меня все еще существовали, - конвульсивно сжимались и прогоняли сквозь меня дым. Который совершенно никак на меня не влиял - дышать-то тоже уже не было никакой необходимости.

***

- Ага, - только и сказал он.

Я не ответил. Я валялся на полу. Тогда это не была скандинавская комната в уютном районе, где не задают лишних вопросов. Блатхата, как ее саркастично называл сам Филипп. Обычная комнатушка в спальном районе, коих у него было несколько десятков. Ну а что, за семьсот лет можно было себе скопить на небольшой континент, не то что на сеть квартир по всей стране.

По всему миру.

- Ну вот на кой ляд весь пузырь? - с сожалением покачал он головой и поднял пустую бутылку.

- Чтобы нажраться, - меланхолично ответил я.

- Чтобы нажраться, покупают дешевое пойло в магазинах у дома.

- Я никогда не пробовал Хеннесси.

- Конечно, не пробовал. Особенно такой.

Кто бы сомневался. Я спросил у гугля, и тот торжественно мне заявил, что одна бутылка этого чуда стоит несколько миллионов долларов. С той карточкой, что мне вручил Филипп, это было даже не смешно. Там были даже не миллиарды. Я, в общем-то, вообще не знал, как называются числа с таким количеством нулей.

- Ну и как результаты? - ехидно спросил Филипп, присев рядом.

- Ни в одном глазу.

Я настолько ничего не чувствовал, что покорно сносил подколки своего нового друга и честно отвечал на его вопросы. Я лежал на полу не потому, что был мертвецки пьян, а потому, что литр коньяка не сделал со мной решительно ничего. И я просто не знал, что мне делать. Будь я человеком, просто перестал бы дышать. В моей текущей ипостаси дыхание вообще не имело какого-либо значения. Как и гребаный чрезмерно дорогой коньяк, который я хлебал, как то самое дешевое пойло.

- Я же говорил тебе, что мы не можем опьянеть.

- Говорил.

- Ну и на кой ляд?

- А мне нужны причины?

Он расхохотался:

- Хорошее начало. Ты действительно способный ученик. Поверь, если я когда-нибудь услышу от тебя “я так захотел”, я утру слезинку гордости. На твоей заднице, сволочь. Ножом. Ну твою ж мать, зачем сразу всю бутылку?

Кажется, гордости в нем было больше, чем раздражения. А во мне не было ничего.

***

- Дай-ка угадаю, ты хочешь напиться.

- Это ты заключил после Хеннесси или до?

- Где-то посередине. Так вот, это возможно.

- Чо?

- Через плечо, мой друг. Но ты и сам, думаю, догадываешься, чего именно тебе нужно напиться.

- ߅

- Кроме твоих неуклюжих попыток всосать придорожную шлюху, ты так никого и не отведал.  Или у тебя очень специфические вкусы, или ты еще не до конца прожил кризис зверя.

- Да шел бы ты…

- Я-то пойду. И проведу время с пользой. А что сделаешь ты?

Я закрыл глаза. И, кажется, открыл их только в полумраке бара.

- Ну, смотри. Да, я периодически привожу тебе скотинку-другую…

- Людей, Филипп. Ты приводишь ко мне людей.

- Я привожу к тебе скот. Ходячие бифштексы, коктейли, которые нужно только разлить по стаканам.

Его лицо заострилось, глаза сузились:

- Я же говорил тебе про кризис зверя. Посмотри сам. Какие к чертовой матери люди? Люди. Блин, да чем они вообще лучше тех свиней, чье мясо ты так спокойно грыз под пивко, а?

Фактически - ничем. Если честно, меня ни одна свинья за всю жизнь ни разу не обидела, не боднула и не укусила. А вот люди - люди, конечно, успели отметиться. Рот наполнился слюной - некстати я вспомнил ту руку, в которую вгрызался тогда, в своей новый день рождения, Черт. Сознание плыло, будто я был в хламину пьян - что должно было бы быть правдой после литра коньяка и уже черт-те которого бокала пива.

Но пьянеть-то я не умел. То есть, умел…

- …не каннибализм. Ты человек? Нет. Но почему-то цепляешься за это слово, как будто оно защитит тебя от того, кто ты уже есть. От темноты, лунного света и…

Филипп замолчал. Я же осмотрел бар, в котором мы с ним сидели, и с удивлением понял, что не узнаю это место. Я никогда тут раньше не был - я даже не имел ни малейшего понятия, в какой части города нахожусь. В каком вообще городе нахожусь.

- Твою ж мать, - хихикнул мой старый новый друг, - Твою ж, так его, мать.

- Что? - зло бросил я.

- Ты помнишь, что это ты был за рулем?

Провал в памяти. Прихожу в себя у умывальника. Журчит вода. Волосы липнут к лицу, но это даже приятно. Холодненькое. Еще приятнее ниже - опускаю глаза. Рыженькая. Старается. Хорошо старается. Кто она? Я не помню. Где Филипп? Впервые чувствую неловкость от того, что его нет рядом.

Особенно забавно, что в такой момент.

Ловлю свой взгляд в зеркале. Зрачки расширены так, что почти не видно радужки. Наркотики на нас тоже не действуют. Что с моими глазами?

Вырубаюсь.

***

- Поздравляю.

Я мычу что-то.

- Это называется охота. Забавный факт. Кроме обычного значения этого слова, - раздаются какие-то хлюпающие, почему-то пугающие звуки, - так называют период гона у самок.

- Филипп… - рука попадает во что-то липкое, скользит дальше, и моя попытка встать оборачивается полнейшим провалом.

У меня ничего не болит, нет слабости в конечностях, но в голове, в голове пляшут неведомые созвездия - из тех,которые я периодически ищу на небе. Кривых,замысловатых, чужеродных.

- Я уже рассказывал тебе о том, как кормиться. Черт, я тебе практических пособий притащил уже столько, что скоро пора будет сваливать из города. Но охота - это кое-что другое.

Лучше б он заткнулся. И потому, что я просто хотел лежать и ничего не делать, и потому, что я догадывался, что эта новая лекция не принесет с собой никаких хороших новостей.

- К тому же, у тебя недурной вкус.

Я приоткрыл глаза, но тут же захлопнул их обратно. Перед моими глазами находилось лицо Филиппа, и он слизывал с пола…

- Эта рыженькая была неплоха.

Это и вправду немного походило на похмелье, только еще хуже. Может, какие конченные психопаты чувствуют что-то подобное, когда их темное дело завершено. Впрочем, чем я лучше такого психопата.

- Охота - это настоящее. Когда ты берешь то, что по-настоящему тебе нравится. Выслеживаешь, находишь и забираешь. Во время охоты можно пересечь половину мира. даже толком не понимая. куда ты идешь и зачем. Но когда ты найдешь - о, это искупает все затраты.

Филипп, надо отдать ему должное. большую часть беспорядка уже успел разобрать. Меня же все еще мутило - я отказывался себе в этом признаваться, но уголки губ втягивали внутрь красную кашицу, а буквально через несколько секунд я, рыча, точно так же облизывал пол.

/* Окончание в комментариях */

Дом находится в 10 километрах от Москвы. По трассе, на которой практически отсутствуют пробки. От дома до офиса в центре Москвы всего 40 минут.

Девять месяцев назад я узнал, что жена беременна вторым ребенком. В тот момент решил, что семье лучше жить на свежем воздухе. Поставил себе цель: купить дом рядом с Москвой. И вот цель достигнута.

Всего несколько месяцев мы прожили в квартире, которую я купил год назад. Хорошую трешку рядом с метро и парком на юге Москвы. Жена с помощью бригады строителей сделала там отличный ремонт. Но продолжительное время пожить там нам не удалось. Я захотел перевести семью загород.

Полгода назад меня пригласили в политсовет партии. Я создал общественную организацию. Поддерживал спорт. Провел несколько чемпионатов мира по кикбоксингу. А также организовывал детские соревнования по борьбе. Мне было это в кайф. Не жалко было вкладывать в это деньги.

Иная реальность

–  Lista! Lista!

Громкий крик охранников разбудил меня. Открыв глаза, я оказался в окружающей меня мрачной реальности. Заключенные, лежавшие на соседних двухэтажных металлических койках, выбирались к выходу из камеры. Выстраивались в очередь и ждали, когда толстый седой охранник откроет дверь. Это была утренняя перекличка заключенных.

Наша камера представляла собой помещение метров двадцать пять в квадрате. С расположенными в нем двенадцатью двухэтажными койками. Спальные места были без постельного белья. На металлическом основании кроватей лежали старые грязные с множеством дырок матрацы. Люди спали на них в одежде. Вместо подушек  клали под голову черные мусорные пакеты, в которых были собраны их немногочисленные пожитки.

Укрывались старыми дырявыми одеялами. Из жесткой шерсти, напоминавшей валенки.

Мне повезло. У меня было два таких одеяла. Одним я укрывался, а второе, обернув своей курткой (внутренней стороной наружу), я клал под голову.

В камере были грязно. Кто-то периодически сплевывал на пол. Здесь же валялись окурки. И хотя заключенные по очереди два раза в день подметали и мыли пол, этого хватало ненадолго.

«Как же я не хочу просыпаться». Сон и явь как будто поменялись местами. Я жил во сне, а время бодрствования превратилось в ужасный сон. От которого хотелось скорее проснуться.

– Русо, давай быстрее. Нужно всем выйти. Охранники злые сегодня. Сейчас будет обыск камеры и личных вещей, – обратился ко мне огромный афроамериканец на испанском языке. Он был моим соседом и спал на первом этаже койки.

– Да, Габриель. Я иду.

В камере было холодно. В это время года в Аргентине зима. Отверстия окон были заколочены решетками. Стекол не было. На ночь вместо них, пытаясь хоть как то согреться, заключенные закрывали дыры картоном. Который удалось поменять у охраны на сигареты. Это не сильно помогало, но было лучше, чем ничего.

По сложившейся привычке я посмотрел на жизнеутверждающую надпись «Ты сможешь!», сделанную стержнем от ручки на белом пенопластовом стаканчике. В которых нам два раза в день давали теплый мате. Эта нехитрая надпись помогала мне включаться и не проваливаться в эмоциональную яму.

Я смогу!  Я знаю это!

Продолжение следует в серии «Тюрьма в Аргентине»...

Это называется «счастливый случай»! Кто-то один выигрывает один миллион долларов или евро, кто-то удачно находит свою половину, у кого-то прекрасные и талантливые дети… А я вот всех переплюнул в счастье, даже если сложить все эти радости в одну кучу – моя чаша перевесит! Потому что я выжил и продолжаю жить, назло всем ветрам, как говорится.

Кажется, был 2028 год от Рождества Христова, апрель пятнадцатого числа. Мою машину занесло на злополучной трассе М5, близ города Златоуста. Там был горный серпантин, и я в своей тачке пролетел метров сто пятьдесят в свободном падении. Все спасательные гаджеты сработали и немного смягчили удары от моих переворачиваний по каменному насту. Ещё через двести метров машина, наконец, остановилась. И я благополучно потерял сознание на пару недель, впав в кому. Не было никакого туннеля или света, как любят многие экстрасенсорики рассказывать, просто заснул на четырнадцать дней без сновидений.

Вы скажите, эка невидаль, сотни и сотни людей выживают после автокатастроф, разве это сравнится с шансом в сотни тысяч на одного человека, как в лотерее? А я скажу, это ещё не тот шанс, про который начал этот рассказ. Этот «шанс» – один на миллиарды - ни больше, ни меньше. Терпение!

Когда я пришёл в себя, то оказался без собственного тела. Помните повесть «Голова профессора Доуэля»? Хотя откуда помните, вы, инопланетяне, вряд ли читали наши книги, разве что у вас что-нибудь такое подобное практикуется. Моя голова находилась на прозрачном постаменте, с подведенными к венам и артериям, трубочками. Честно скажу, я струхнул изрядно в тот момент, когда увидел себя в стоящем напротив, зеркале, что за извращенец поставивший его так? Через пару минут ворвался в палату доктор в белом халате и каким-то полимерным мешочком на голове.

— Доброе утро! Наконец-то вы пришли в себя! – возликовал этот докторишка. Я пытался обсмотреть под собой всю ситуацию, но не получилось, отсутствие тела приносит некий дисбаланс. Я не испытывал боли, просто было такое чувство, как будто находишься в собственном кошмарном сне и не осязаешь своих конечностей…

—  Ууууу, — прожужжал я непонятно какими органами.

— Вы главное – не нервничайте! Вы пережили ужасную автокатастрофу, ваше тело полностью оказалось не жизнеспособным и с множественными ранами, не совместимыми с жизнью. Нам удалось спасти ваш мозг и голову, но не это самое главное! Вы попали под президентскую программу «Человек 21ого века»…

Многие бы спросили из вас, инопланетян, а кто такой президент? А я вам скажу – учите матчасть! Ищите в наших там недрах какой-нибудь информационный кладезь, не я же вам должен всё рассказывать! Я просто хочу поведать вам свою небольшую историю!

Помните про счастливый случай? И это ещё не тот момент, который входит в аналоги Великого Везения! Эка невидаль, спасли человека от ужасной смерти, ну и что, что он без тела? Он все помнит, он всё понимает и он ещё на что-то такое надеется.

На самом деле, никто не хотел меня спасать… просто они хотели провести свои сумасшедшие опыты - а причём тут президент? – это не ко мне, я не политик, а просто жертва случая или везения?!

Моё новое тело выращивали в отдельной лаборатории, как кабачок на грядке, с учётом моей группы крови, днк и физиологических показателей. Двадцать первый век – со всеми своими плюсами. Я терпеливо ждал воссоединения со своим новым телом… Так охота было почесать свою пятку, прямо чувствовал это фантомное желание!

И опять же – не этот был ещё тот счастливый выигрыш в моей жизни! Моё тело «скрестили» со многими организмами нашего белого света, придав ему необычные свойства, это я понял после соединения с моим телом. Полгода я привыкал к новым своим свойствам. И пятку почесал, и спину, и не только…

Сорок градусов мороза, я совершенно голый иду по снегу, не чувствуя холода, что-то во мне наверно от белого медведя…  Пятьдесят градусов жары, я, проваливаясь в песок, продвигаюсь вперед, жажда мне чужда… это точно от верблюда какие-то органы вживили… Я плыву в морской воде, погружаюсь на пару километров в глубину… из шеи проступают жабры и извлекают из воды кислород - я свободно дышу в воде, это уже от акулы или горбуши…  Меня сбрасывают со скалы… из спины в области лопаток, с болью разрывая кожу, проступают крылья - я парю над горными просторами Осетии, это уже что-то от орлана, вряд ли от воробья… Мне хорошо!

Наконец, меня оставляют одного без еды, воды и на высоте в девять тысяч километров над уровнем моря, прикованного к вершине чугунной цепью. Я умираю от кислородного голодания и разряженного воздуха… и, бац! Мне стало хорошо! Моя кожа поглощает солнечные лучи и преобразовывает их в питательные вещества. Даже не знаю, какого животного или рыбы в меня вживили органы. Я всемогущ! Я велик!  Я бессмертен!

Доктора да инженеры ликуют, меня подкидывают к верху, все рады и счастливы! Мои родные и родственники получают гигантские гонорары, имения на тёплых островах, я рад за них и за себя. Мне предлагают грандиозный опыт провести, я соглашаюсь. Мир на меня молится…

Меня забрасывают на ракете на Луну, без воздуха, без еды и воды - стопроцентная экономия энергоресурсов. Три месяца прыгаю через кратеры, лунки да ямы… мне ничего не надо, я наслаждаюсь видами – вряд ли кто из живших и живущих когда-либо, наблюдал такие пейзажи. Один на пустом спутнике. Настало время вернуться на Землю матушку и воспользовавшись баллистической ракетой, я отправился домой. Мои ладони обжигались об горячий металл, но клетки кожи регенерировались за считанные секунды, спасибо тоже каким-то существам за эти свойства - я летел на родину!

Вы скажете, круто! Вот повезло! Но опять же, я начал не про это везение свою историю! Моя фортуна крутанула гораздо круче свой эфемерный барабан. Вряд ли кому везло в нашей вселенной так, как мне! Я просто счастливчик… мать… её…

На подлёте к Земле, я встретил гигантский метеорит, летящий гораздо быстрее меня, он так же направлялся к нам в гости и с не очень доброжелательными намерениями…

****

Когда, влетая в стратосферу, я расправил свои крылья, то понял, что произошло ужасное! Земная кора кипела от огненных всполохов, землетрясений и водяных вихрей, сносящих всё на своём пути. Человеческий мир умирал на моих глазах - вот в этот момент-то я понял, что выиграл Счастливый Билет, единственный шанс на всё существование человечества!

Мир погиб на моих глазах, всё живое сгинуло в один момент, и я этому был свидетель!  Я летел и плакал - мои жена, дети, родители сгорели в этом адском огне, а я, такой счастливчик, выжил… и вполне сносно себя чувствовал, даже прогревал свои крылья, не без удовольствия…

Прошло почти двести лет, земля успокоилась и остепенилась. Вулканы потухли, лава остыла, и я в одиночестве летал над погибшими просторами. От величайших городов ничего не осталось, человечество сгинуло в небытие, только я один оставался свидетелем былого величия.  Пытался покончить с собой, но мои физические свойства регенерации возвращали мне жизнь… Вот про этот «счастливый случай» я и начал свой рассказ… вряд ли кому ещё так везло за всё существования человечества.

Вы инопланетяне может, пожалеете меня, а зря… Ещё через сто лет на моей спине выскочил нарыв под кожей. Интересно, какого существа заработали клетки… но через девять месяцев, из этого  «чиря» вылезло существо, очень похожее на меня, в миниатюре. Это было свойство – почкование! Спасибо этим сумасшедшим профессорам да докторам - я оказался не один в этом чуждом мире… Теперь, вы, инопланетяне, надеюсь прилетите к нам с миром - иначе мы можем вас удивить! Нас много и мы освоили не только Луну, но и Марс!

Спасибо почкованию и фотосинтезу! А ещё в нашем ДНК сохранились все свойства нашего былого, величественного мира. И я надеюсь, что мы сможем восстановить то обилие животного и растительного мира, который мы потеряли! Терпение – главное терпение!

— Подольский всегда все делает по своей любимой книжке. — Он влюблен в нее ничуть не меньше, чем в рисунок с привидением. Хорошенький день рождения: «Найди свой подарок сам и отбери у висельника». Придет Подольский — урою.

— Глядите! Стрелки нарисованы мелом!

Белая стрелка пряталась за вешалками и указывала на кухню.

Неожиданно я представил Подольского, который пьет вчерашний чай и, высунув кончик языка, рисует остров сокровищ. Он может, он же Подольский.

Кухню мы перевернули вверх дном, поковырялись в банках с крупами, как профессиональные воры, вытряхнули посуду из шкафов, но деньги не нашли. А подарок хотелось, тем более Подольский, сам того не желая, выполнил мое давнее желание — подарил деньги.

Осталось их найти.

— Тихо! Слышите? — Катрин замахала на нас руками.

Шорох доносился из комнаты, и мне представилось, как сотни тараканов ползают по дивану, по креслам, взбираются по шторам наверх и сигают вниз, как с трамплина. Мы друг за другом, как в американских комиксах, прокрались по коридору. Абсурдность происходящего со вкусом мокрого картона въедалась в язык. По-моему, нас где-то наебали, вот только где? Пластмассовая тишина трещала по швам, но сломаться все никак не могла.

Ноги Никиты болтались в полуметре от земли, а сам он, вывалив язык, смотрел выпученными глазами в сторону. Ленка взвизгнула, Антон присвистнул, а я подумал, что придется убирать лужу на полу. Нам в универе говорили, что покойники ходят под себя.

— Ну и где у него деньги, в кармане? — пролепетала Катрин, и я вздрогнул. Про деньги как-то позабыл.

Из туалета донеслись завывания. Ленка изображала привидение с картинки. Гребаная картинка все стояла перед глазами… Хотя, учитывая, что в квартире не было никого, кроме нас, в привидения уже почти верилось. Самым краешком того места, которым верят.

— Я гляну, — деревянный язык еле двигался, и слова получились невнятными. Ленка, ранимая душа, обнимала унитаз и вытирала сопли туалетной бумагой.

— Кт-то его т-т-уда повесил? Не сам же, а? Это не ты? Не ты ведь? — Ленка вцепилась в мою руку ногтями.

— Не-а, не я, мы ведь все вместе были.

— Неправда. Подольского не было.

— И ты полагаешь, что это он?

— Ну а кто?! Он же на всю голову ебанутый. Как же теперь, а? Это ведь полицию надо вызывать, они придут, все затопчут, потом отмывай…

— Ты какую-то херню несешь, Ленк, — я поднял ее с пола и повел в комнату.

Никита все еще болтался на люстре, а Катрин и Антом кружили внизу голодными гиенами. Наконец Катрин решительно подтащила табуретку к покойнику и сунула руку в карман его джинсов.

— Там что-то есть.

— Ты чего шепчешь-то?

Ну да, трупы не спят, они же трупы, их нельзя разбудить. Хотя в барабаны бей.

— Там что-то есть! — громче повторила Катрин и вытащила маленький конвертик.

— Кла-а-ад! — пробурчал Антон, подняв руки и растопырив пальцы. Маленькое доброе привидение наш Антон.

— «Приветствую вас, мои юные друзья, — прочел я строчки, накарябанные почему-то почерком Никиты, — ваши поиски увенчались успехом, и каждый из вас награждается званием «Доверчивый мудак года»…» Чего?

Тихий смех, забравшийся за воротник, лизнул позвоночник, сполз по заднице, по бедрам и пощекотал коленки. Никита втянул синий язык обратно в рот и снял с глаз пластмассовые колпачки с нарисованными зрачками.

— Купились, придурки?! Так и знал, что пересретесь. Видели бы вы сейчас свои лица! — он расстегнул рубашку, обнажая веревки, которыми был привязан к люстре.

— Ну ты и кретин, — Катрин швырнула пустой конвертик на стол и уселась прямо на пол.

— Ну все, теперь точно не даст, — огорчился Никита, легко спрыгивая на землю.

— Да пошел ты, — огрызнулась та.

«А мы уже на похороны скинулись», — просто сказал бы Подольский, будь он дома.

Скидываться все равно было нечем, потому что нычку Подольского мы так и не нашли.

Зато нашли семь меловых стрелок и еще полчаса бродили по всей квартире, изучая стиральную машинку, системник и подоконники. Антон даже зеркало раскурочил, но и там ничего не обнаружилось.

К трем часам пополудни я проклял день, когда появился на свет, и родителей, родивших меня в июне. Жара липкой пленкой покрывала стены и дверцы шкафов (в шкаф, кстати, я засунул нос четыре раза, но всякий раз меня встречала пустота). Жара наполняла воздух дымом и заполняла легкие, солнце, вообразив себя сковородкой, сжигало каменный дом до углей.

— Кажется, мы ходим по кругу, — не помню, кто произнес эти слова вслух.

— А давайте разделимся! Так всегда делают в фильмах, — убежденно проговорила Катрин, размахивая веником. Нет, она не собиралась прибираться, она катала на венике Ваську.

— Ага, в фильмах преступника находят за одну серию, потому что экранное время стоит денег, — пробурчал Никита, но все же добавил: — Окей, я возьму на себя кухню, Ленка и Катрин осмотрят ванную, потому что они девчонки…

— Хочешь сказать, что мы дуры?..

Именно!

— Нет, я хочу сказать, что вы наверняка разбираетесь во всяких баночках-скляночках, которые у Подольского в немереных количествах стоят на полках. И вообще вы моетесь чаще! Не удивлюсь, если у него прокладки в шкафу…

— Нету, я пять раз проверил. Я, пожалуй, останусь в комнате.

— …ладно, а Антону достается спальня, — Никита хлопнул себя по коленям и скомандовал: — Приступаем!

За что я люблю Подольского, так это за аккуратность. Книги лежали ровными стопками на полу, а в книжных шкафах хранились брюки — отутюженные и сложенные по линеечке. Вместо фотографий на стенах висели изображения человека в разрезе. Я засмотрелся на рассеченную кишку, казавшуюся рыхлым месивом, и чуть не наступил на Ваську.

Часы назойливо тикали на стене, словно хотели свести с ума, и я вытащил из них батарейку. Установившаяся тишина как пышная дама вплыла в комнату и уселась в кресло у окна. Мы глядели друг на друга, не моргая, как в детской игре, пять минут или час — не знаю. Часы-то остановились.

— Ой бля, еще один!

Я заснул, и из сна меня вырвал возглас Никиты.

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели, сегодня четверг, за окном солнечно, и с вами снова я, ваш пиздец! — тараторил он, гремя мебелью. — Слышь, клоун, слезай давай, обезьянничать нехорошо, придумай свою фишку и применяй. Совсем охренели плагиаторы…

Он сыпал и сыпал словами как горохом, не замолкая, и я с трудом отлепил себя от дивана.

— Ой, мамочки, какой мудак! — причитал Никита, будто случилась трагедия всей его жизни. — Слезай давай, Антош! Щас девчонок позову, пусть они повизжат, порадуются.

Мы столкнулись с ним в дверном проходе, и я мельком увидел Антона, висевшего в спальне на люстре.

— Что, еще один?

— Ага, сука, уже не смешно даже. Говорю же, вари башкой сам, расхреначь себе пузо или там нарисуй дыру в башке, как на хэллоуин…

— Хватит орать.

— Что за запах?

— Курить есть?

— В комнате. — И мы свалили, оставив Антона развлекать самого себя.

Когда через пару часов мы вернулись в спальню, Антон продолжал висеть, и, наверное, ему было удобно и хорошо, потому что поза его не изменилась. Разве что лицо побледнело, как мелом натертое. А может, это он рисовал мелом стрелки?

Тишина скрипнула креслом, вставая во весь рост, и Ленка икнула.

Мы мелкими шажками зашли в спальню друг за другом и выстроились у стены, как в почетном карауле.

Жалкие обрывки знаний по анатомии человека лениво ворочались в голове жирными слизнями, и противный голос Леонида Андреича с кафедры проворчал: «Что-то он у вас какой-то синий для живого человека».

«Скорее мертв, чем жив», — прошептал Подольский, выглядывая из-за моего плеча. Я резко обернулся. Пустота.

Я молча подобрал табуретку, валявшуюся неподалеку, и полез снимать свой подарок.

С трудом вспомнил лекции, пощупал пульс, проверил реакцию зрачка на свет и послушал стук сердца. Сердце молчало. Обрывки знаний скучающе посмотрели на меня, обернувшись соломенным человечком. Человечек вздохнул и полез на табуретку.

Антон был окончательно и бесповоротно мертв.

— Антошка, Антошка, пойдем копать картошку! — пропел Никита тонким голосом, смолк, а потом завизжал как баба. Его вопль несся по потолку галопом, подгоняя пыль и расталкивая сонных мух, бился в стекло, но выбраться из комнаты не мог. — Что это, а? Он чо, правда того, да?

Антон казался неподъемным, словно набитый камнями. Я сбросил тело на диван и сложил его руки на груди.

И мне даже в голову не пришло осмотреть карманы висельника.

Ключ в замке повернулся, и входная дверь скрипнула. Мы как по команде развернулись и замерли. Друзья представлялись мне одинаковыми — с одинаковыми круглыми глазами, раскрытыми ртами и сжатыми кулаками, готовыми защищаться до последнего, если какая-нибудь тварь решит и их вздернуть. Никита вцепился в кухонный нож и спрятался за Ленку.

В дверях показался Подольский с полными пакетами, в которых гремели бутылки и шуршали упаковки. Мы пялились на него, как на призрака, и я подумал, что в квартире слишком много привидений на один квадратный метр.

— Привет, — поздоровался он и начал снимать ботинки. — Как дела?

— Лучше некуда, — выдавила Катрин, — если не считать покойника в спальне.

— О, так вы нашли его!

— Ага, и с вами снова ваш пиздец. — Никита обмахивался ладонью и часто сглатывал.

— А что ж не сняли? Подарок, надо полагать, с обратной стороны, раз на лицевой его нет.

— Сняли, — Катрин с опаской поглядела на Подольского.

— Подольский, сука, — начал Никита, но захлебнулся словами, когда тот смахнул пыль с детского рисунка. Как его там… «Руки вверх» или как-то так.

— Но там ведь плясун намалеван, — тихо поправил я. В детском саду наши кровати стояли по соседству, и каждый сончас мне надо было бояться. А я не боялся.

— Я же говорил, что немного не дорисовал, — невинно заявил Подольский и решительно взял черный маркер. — Вот смотри!

Я, открыв рот, наблюдал, как Подольский стер плясуну одну тонкую ручонку (кажется, левую), а вторую удлинил настолько, что она тянулась за край листа, вверх.

— И чего? — Ленка ухватилась за Никиту и раскрыла рот.

— Вы не так смотрите, — улыбнулся Подольский.

— Я смотрю глазами, — взъерепенился Никита, — а чем надо? Жопой?!

Кто-то хлопнул меня по плечу, я вздрогнул и медленно повернулся. Зеленоватое лицо улыбалось мне щербатой улыбкой, а синий язык свисал через губу, доходя почти до груди. Не шучу, до груди. Я осторожно развернулся обратно и на всякий случай пощупал свое плечо. Плечо было на месте.

— Висельник. Ты рисовал висельника.

— Ага. Если ноги человека касаются земли, он с большой вероятностью имеет какую-то опору. Если ноги не касаются земли, значит, человек держится за перекладину сверху. Или его держат, — Подольский двумя последними штрихами обозначил висельнику глаза и отошел подальше, чтобы налюбоваться вдоволь.

— «Выше ноги от земли», — простонала Катрин, нервно ломая последнюю сигарету из пачки, а Никита даже не обратил внимания.

— Совсем не то, что кажется. — Слова пахли потом.

— Но почему тогда Антон мертв? Зачем нам два висельника?

— Это не я, — Подольский отковырял от изнанки картинки оранжевую бумажку в пять тысяч рублей и спрятал ее в карман.

Его стипендия осталась с ним.

И я был готов заплатить ему еще столько же, чтобы он больше никогда не устраивал мне праздников. Страх стекал по позвоночнику, мочил штаны, будто я обоссался, и уходил в пол.

— А Антон? — всхлипнула Катрин.

— А Антона нужно закопать. Потому что он, скорее всего, мертвый. Ой, веревка цела, может, еще сгодится — белье развешивать.

Никита стянул веревку с опухшей шеи, оставив на ней лишь синеватую борозду, и молча протянул Подольскому.

— У меня лопата есть, — лучезарно улыбнулся тот, радостный, что хоть чем-то сможет помочь.