Живот Лаяры был нелепой угловатой формы. Женщины чурались её, стараясь лишний раз не иметь контакта, однако тяжесть, с которой переносила Лаяра беременность не оставляла им выбора. Памятуя о наказах матерей, о рассказах про жен, не перенесших беременности и родов, о родильных лихорадках, что выкрашивали кожу в песочный, а затем в коричневый цвет, о неукротимых послеродовых кровотечениях, что нередко приводили к гибели матери и ослаблению новорожденного, жалели они Лаяру и помогали будущей матери. Примечательно, что прочие беременные в тот год совершенно не болели, все ходили налитыми и пышущими здоровьем, а рожали – лишь чихнув.
Опытные меж собой говорили, что забрала Лаяра на себя все предродовые хвори селища.
Прошли все луны, отпущенные на соткание плода, все жены нянчили младенцев, одна лишь Лаяра носила непомерно большой, тяжелый, кривой живот, что невозможно было спрятать даже под самым широким платьем. С лица жена спала, похудела, что ноги и руки казались хворостинами и вот-вот переломятся под бременем. Кожа стала тусклой и серой, глаза запали и глядели остро из своих впадин, окружённых синевато-чёрной кожей. Лаяра только и делала, что сидела у входа в жилище, ела непомерно много и спала.
Повитухи прочили ей смерть.
Сама Лаяра тоже просила о смерти. О милостивой смерти во сне. Прошел без малого год, когда наконец начались схватки.
Темень была – хоть глаз коли. Зирт протёр засыпанные пылью и землёй глаза. Вокруг было движение. Звук напоминал перебирание тысячи тысяч лапок и сопение забитого слизью носа. Откликнувшийся голос больше ничего не говорил, но Зирт слышал, как лапки подбираются к нему всё ближе и ближе. Сердце билось быстро в такт перепуганному скорому дыханию. Зирт вертелся на месте, стараясь разглядеть в чернильной тьме обладателя лапок, но конечно же этого сделать не смог.
Его атаковали сзади. Зирт успел почувствовать только толчок в затылок, упал парализованный навзничь и закатил глаза.
Подкладную за подкладной пропитанные кровью выносили повитухи. В общем коридоре пели то приветственные, то отходные песни. Послали за Ведьмой. Всех мужчин отослали с различными поручениями, один лишь из них, по трагической случайности оскоплённый в детстве пухлый здоровяк, по прозвищу Бурдюк остался в селище. Он пришел вместе с одной из повитух, всегда помогавший ей в нелёгких родах.
Бурдюк держал бьющуюся в припадке Лаяру за плечи и давил ей коленом в спину, от чего казалось, что огромный живот может лопнуть. Позвоночник роженицы трещал от натуги, как и расходящиеся тазовые кости. Ведьма не торопилась.
Между схватками Лаяру укладывали на топчан, и какая-нибудь из повитух лезла той в лоно кулаком, стараясь расширить родовые пути.
Сознание покидало роженицу неоднократно, в те моменты находящиеся в помещении женщины думали: «Отмучилась», но Лаяра приходила в себя и всё продолжалось.
Очаг натопили, пламя гудело, глиняный горн раскалился добела. Все повитухи стянули с себя платья и даже скопец разделся догола, но роженица оставалась холодной как лёд, не в пример остальным, которые обыкновенно во время родов просили открыть всё, что можно, чтобы впустить прохладу.
Ведьма пришла. Она ленно отогнула полог, после чего её опалило жаром. Это была толстуха, с вечно шамкающим и жующим сушеные конские кишки ртом. Ведьма вошла, деловито растолкав локтями повитух. Поглядела на лежавшую на топчане Лаяру, покрытую купными каплями холодного пота. Вынула из передника изогнутый тонкий костяной инструмент и пучок трав.
Травы Ведьма бросила в очаг, отчего загустевший воздух стал сладким на запах и вкус, выгнала всех повитух, кроме той что привела Бурдюка и самого скопца, плотно задёрнула полог и потянулась, разминая плечи.
Лаяра приоткрыла глаза, воздух дрожал, колыхался будто над раскалённым песком в жаркий полдень. Боль, страх и холод отступили, и женщина с облегчением выдохнула. От промежности слышалось басовитое бормотание:
– Разойдитесь, расступитесь косточки! Разойдитесь, расступитесь косточки!
Тут Лаяру подхватили под мышки пухлые сильные руки и подняли вертикально. Женщина поглядела вверх и увидела, что Бурдюк стоит на скрипящем по его весом топчане и держит её почти на весу.
Толстая, не красивая Ведьма подогнула ноги Лаяры и упёрла их пятками в топчан. Ловким и быстрым движением рассекла она плоть так, что роженица даже не почувствовала боли, лишь капли крови увидела на одутловатом лице колдуньи. Затем Ведьма запустила руки в лоно Лаяры. Хлынули зеленовато-чёрные воды. Обильные, густые, маслянистые, словно болотная грязь и всё вокруг перепачкали.
Живот роженицы мгновенно спал. Ведьма ввела руки внутрь Лаяры по локоть, закряхтела от натуги, закричала:
Лаяра почувствовала, как задвигаются тазовые кости, хотя это и не приносило ей никакой боли или дискомфорта. Колдунья побагровела, это было видно даже под слоем налипшей на её лицо грязи и кровавых брызг, упёрлась ногами в топчан и вытянула из роженицы плод, откинувшись назад.
Новоиспечённая мать увидала младенца и тут же сознание покинуло её.
Очнулась Лаяра от невыносимой боли в лоне. Она застонала, сморщив в мучительной гримасе лицо, и услышала:
– Ну что, красавица, потерпи, - басила Ведьма, орудуя между ног Лаяры костяной иглой с вдетой в её ушко суровой волосяной ниткой. – Уж закончила…
Колдунья наклонилась к лону и откусила зубами нитку. Повитуха стояла поодаль, качала на руках пищащий кулёк. Бурдюк нависал над своей опекуншей и глядел через её плечо на кулёк, удивлённый и озадаченный.
– “Детское место”[1] заберу как плату, - сообщила Ведьма, подняла с залитого грязью пола похожее на бурый мешок с торчащей из него кишкой “детское место”, сунула его в передник и направилась к выходу.
Отогнув полог обернулась и бросила:
– Тощий какой муж, – разочаровано тянул девичий голос. – Ни жиру, ни крови в тебе нет…
Зирт хотел ответить, но очень скоро понял, что не может разомкнуть губ.
– Не трать сил, – посмеялся голос. – Спи!
Он уснул. И виделись ему причудливые селенья, равнины, леса и долы, умиротворяющая гладь озёр.
От автора: Легенда о Жетиген была рассказана мне преподавателем по КМЛ, к сожалению, это было 20 лет назад и его имя стёрлось из памяти. Легенда приведена с некоторой доработкой, но смыл остался прежним.
Отец Сергий в Вишенках имел небольшой приход. Крестил младенцев, святил автомобили и дома новосёлам, однако окропить сарай звали его впервые. Да и повод странный: погибли телята. При всём уважении и вере, Сергий никак не мог уразуметь каким таким макаром поможет святая вода и ладан от телячьей хвори. Объяснялся посланный Федотом рабочий сумбурно и путанно, и Сергий пожав плечами, да помолившись на дорогу погрузил церковную атрибутику в свой синий «Шанс» и отправился к Федоту на ферму.
Амир шел груженый “колобком” по влажному от утреннего тумана песку, перемешанному с засыхающей травой. Шел он и отрабатывал волнообразные движение кистей.
– Балам, ты должен быть гибче, - подсказывал Ата, он ехал рядом на Кулане и следил за внуком.
– Вот так? – спросил Амир и продемонстрировал движение.
– Сынок, ты в каком месяце родился? – неожиданно спросил Канат.
– В мае, - удивился Амир.
– Ну вот всю жизнь и будем маяться…
– Время отдыхать, – кивнул Кулан и поглядел на висящее в высоте бледное солнце.
Голос был отличным от Дахиного. Скрипучим, шелестящим, но сильным. Айдахар подумал, что он просто уже отвык от собственного голоса, а голосовые связки стали за время бездействия дубовыми и малоподвижными.
После того приступа, когда Кайра получил оплеуху рука так же, как и обычно вернулась к парализованному своему состоянию, а дар речи снова пропал. Кайра конечно же пожаловался сиделке, и даже показал покрасневшую щёку, но его лишь отправили восвояси, и «друг» не появлялся две недели к ряду. Правда по прошествии тех двух недель сменил гнев на милость и снова прикатил в гости.
Оля родила девочку. Отец по традиции обмывал пяточки с друзьями три дня, в которые не появлялся дома. Бабуля и Лейла сидели у кровати Дахи и молчали, не зная с чего начать.
Рожала Оля путём кесарева сечения, однако будучи медицинским работником попросила эпидуральную анестезию, чтобы находиться в сознании и была возможность в первые минуты жизни получить контакт кожа-к-коже[2]. Девочка была довольно крупной (4 кг), поэтому долго на УЗИ не могли определить пол, но было и ещё кое-что, чего не смогли по причине невнимательности или неграмотности определись ультразвуком:
Малышка запищала. Акушерка поднесла её к плачущей от переполнявших её эмоций Оле одетого лишь в младенческие варежки и колпак ребёнка, но по ещё глазам (пол-лица было скрыто медицинской маской) Ольга поняла, что что-то не так.
Девочка была отёкшая и красная от пребывания в девятимесячном плавании, личико сморщенное и недовольное. Младенец полежал на животе мамы меньше минуты, потом его унесли, а Ольгу стали “зашивать”.
Врач пришла в палату реанимации через час после операции. Оля только что проснулась. Доктор присела на край кровати, сняла с себя маску и посмотрела роженице в глаза.
– Что-то с ребёнком? – Оля хотела сесть в кровати, но тянущая боль в швах тут же пригвоздила её к подушке.
– Я не знаю, как вам сказать, - начала не уверенно врач. – Но вы медицинский работник и … примите известие стойко! У девочки синдром Дауна.
– У девочки синдром Дауна, – на лице бабушки отображалась палитра эмоций: удивление, злость, недоумение, обида.
– Бекир не знает, – тихо прибавила Лейла. – Да и дозвониться до него не можем. Это из больницы сообщили.
«Бедный отец», – подумал Айдахар. – «И девочку жалко… всех, кроме Оли!»
– Пойду к Алие, – бабушка встала, опершись на клюку. – У её двоюродной племянницы сын с таким синдромом…Поспрашиваю что и как.
Лейла осталась. Она молчала, очевидно раздавленная таким известием. Читала что-то в телефоне, а Айдахар глядел в мёртвый экран телевизора над кроватью.
Было тихо, только хрустела стрелка в механических часах и клацали ногти тётушки по экрану телефона.
Когда Оля смогла ходить она первым делом подняла на уши всё руководство женской консультации в которой наблюдалась.
– Как могли проглядеть? – вопрошала она. – Как такое допустили?
К чести Оли надо сказать, что она не прогуливала ни одного осмотра, сдавала все тесты, все УЗИ, проходила кучу узких специалистов. Не выпускала обменной карты из рук, и по любому поводу вызывала «красный плюс». Но она была всего лишь медицинской сестрой по уходу за лежачими больными, она не могла разобрать что изображено на белёсых пятнах ультразвуковой картинки.
Их с дочкой перевели в обычную палату и потянулись дни. Прооперированных женщин держали в роддоме около недели перед выпиской так что протрезвевший Бекир, дознавшийся о теперешнем положении вещей пришел под окна Олиной палаты на четвёртый день.
– Покажи хоть, - говорил он в трубку, стоя под окном.
Оля плакала и мотала головой.
– Какая бы ни была – моя же дочка, - успокаивал её муж. – Ну покажи!
Оля кряхтя подняла спящую дочь на руки и показала отцу.
– Ясминой назовём! – на глазах Бекира выступили слёзы.
И они назвали. К моменту выписки на руках отец уже имел свидетельство о рождении, а встречали маму с малышкой фанфары, песни, пляски и розовый лимузин в цветах и воздушных шариках.
Даху нарядили в костюм и прикатили к выписному крыльцу родильного дома. Когда малышку поднесли к нему, чтобы показать на затылке Айдахара зашевелились волосы, и он почувствовал, как наливаются кровью мышцы рук, готовые сжать младенца. К счастью девочку вовремя унесли, оставив Даху в недоумении и испуге.
Отец Сергий надел утеплённые калоши и вошел в ясли, где погибли телята. Федот стоял, облокотившись на перегородку и жевал соломинку
Сергий перекрестил его и спросил:
– Что, сын мой, случилось?
Отец Сергий почесал в косматом затылке.
Федот поманил батюшку пальцем, вытащил из кармана телефон и показал запись события.
– Батюшки! – воскликнул святой отец и перекрестился трижды. – Отродясь ничего подобного не видал!
В хлев забежала доярка Куляш, приблизилась к Федоту и закричала:
– Молоко! Всё молоко скисло!
– Творога наделайте,- отмахнулся фермер.
– Шеф, – дрожащим голосом сказала Куляш. – Так из вымени уже кислое льётся…у всех коров!
– Что скажете, батюшка? – поглядел на Сергия Федот.
– Что же,- Сергий погладил свою бороду. – Подите на двор, а я тут…
Он не договорил, пошел к машине и принёс всё необходимое, а затем заперся в хлеву.
Тонкие свечечки горели по углам яслей, сам Сергий, вооружившись кадилом читал молитвы и окуривал помещение. Дым почему-то стелился по засыпанному соломой полу, а с перекладин ворчали куры. Когда дело дошло до свячёной воды, стал батюшка кропить все углы, памятуя уроки семинарии, что обыкновенно селится нечисть в углах. В таре осталось немного воды, и решил Сергий окропить ещё и балки под потоком. Он пропитал кисть водой и резким сильным движением брызнул в потолок.
– Ащщ! – раздалось сверху, затем тонкий, словно волосок канат юркой змейкой окрутил кропило и вырвал его из рук батюшки. – Убирайся отседова, покуда я твои патлы не повыдёргивал!
Голос был старческий со скрипучей визгливостью. Сергий обронил сосуд с водой, подобрал рясу и убежал из хлева.
– Вы всё, батюшка? – спросил Федот, когда Сергий пробежал мимо него.
– Всё-всё,- торопливо пролепетал святой отец, запрыгнул за руль, сдал назад, подняв пыль и уехал.
– А деньги?! – крикнул вдогонку Федот, но «Шанс» уже скрылся за поворотом. – Странный какой-то…
Фермер пошел в хлев. С порога его сшибло омерзительным запахом тухлых яиц. В местах, где было окроплено буйным цветом зацвела зелёная пушистая плесень, а свечи обуглились и почернели.
Санат, видевший, как улепётывал Сергий заглянул в хлев.
– Ух и запах, - прикрыл он нос рукавом пиджака. – День добрый!
– Здравствуйте, Санат-Мырза, – хозяин подошел к гостю и пожал тому руку. – Да вот час назад всё нормально пахло… ну скотинником… а тут батюшка пришел и вонь! Ой, глянь, – он наклонился и поднял горшок с которым приехал батюшка. – Забыл, что ли?
Тут с перекладин под крышей прямо в горшок свалилось кропило. Санат с фермером переглянулись и быстро вышли из хлева.
– Кто-то пытался прогнать руха, – Кулан потянул носом. – Только разозлил…
– Ты чуешь его? – спросил Канат. – Значит мы близко?
– Так это недалеко. Времени мало…
– Времени на что? – не понял Амир.
Он поправил лямки рюкзака и отпил немного воды из бутылки.
– Скоро тебе придётся выбрать второго Пира, Двоедушник, – ответил Дед. – Учись танцевать!
– Сейчас учиться будем? – скривился Амир.
Пир снова потянул носом и сказал:
– Нас ждут, продолжим обучение после!
– Он справится? – настороженно спросил Канат.
– Дедушка, а можно спросить?
– А вот у шаманов всякие там бубны есть, - начал юноша. – Но когда мы уходили из аула, вы не велели мне брать ваших инструментов. Почему?
– Всё верно, малыш, - ответил Аташка. – Шаман создаёт себя сам, обычно его характеризуют три компонента: Костюм, инструмент и вящий дух.
– Вящий дух — это Пир? – уточнил Двоедушник.
– Пир. Пиры приходят первыми, как ты уже знаешь. Остальное ещё предстоит заслужить и раздобыть.
– Тут как судьба поведёт...
– Что ты к бубну этому привязался?! – возмутился Канат.
– Я имел в виду, что бубен — это традиция! – пояснил дедушка. – Но ты, сынок, можешь вовсе его не получить.
– В каком смысле? – удивился Амир, и даже остановился.
– Я знавал баксы, который использовал в работе жетиге́н[3]… Правда у того баксы ног не было и танцевать он не мог…
В одной семье было семеро сыновей. Холодной зимой во время джута[4] не стало у них еды. Зима злая, кусает лицо едкий мороз, но делать нечего, плачут голодные дети! Взял отец лук и стрелы, простился с женой и отправился на охоту.
День проходит, другой, не ворачивается отец с охоты. Одним утром поскреблись в двери робко, и на пороге показался тонкий высокий пёс с шерстью подобной свежему снегу.
Ослабшая мать спала в это время, а сыновья, надели онучи, накинули полушубки и всемером отправились за пляшущим в нетерпении псом.
Шли они не долго, но на морозе зарумянились щёки. Привёл пёс мальчиков к высокому дереву, на ветвях которого дремали жирные куропатки.
Стали дети кидать в них комьями снега и камушками, чтобы сбить птиц, поесть самим и накормить мать. Да никто из них так и не смог попасть в цель.
Голодные мальчишки стали карабкаться на дерево. Вот уже дотянуться можно до спящей птицы рукой, а та просыпается и перебирается на ветку выше. Так все семеро взобрались высоко, что от голода и слабости не смогли спуститься на землю. Сидят на ветках, обдуваемые всеми ветрами, плачут и зовут мать.
Мечется тонкий пёс, волнуется о детях. Не выдержал и побежал к юрте, где спала мать семерых. Залаял звонко, стал толкать женщину своим холодным носом. Проснулась мать, видит – нет нигде детей. Испугалась она и поспешила вслед за тонким псом с белоснежной шерстью.
Добежала до дерева и увидела, что все семеро детей её мертвы и потрошат их Кумаи и вороны. Заплакала мать, и плакала так сорок дней и сорок ночей. К сорок первой ночи остались от тел детей лишь заледеневшие на морозе нитки оголодавших кишок.
Налетел тёплый ветер, знаменующий скорый конец лютующим морозам. Слышит безутешная мать – поёт голосами детей её высокое дерево, ставшее их могилой. А то ветер дёргает за струны кишок, заставляя те петь.
Вытерла женщина слёзы, отправилась к выстуженной юрте и принесла к дереву Аста́у [5]. Влезла мать на дерево, сняла с ветвей кишки, натянула их на Астау и стала складывать кюи[6] о своих безвременно почивших детях. Тонкий пёс с белоснежной шерстю выл, сидя рядом с ней и на глазах его блестели самые настоящие человечьи слёзы.
– Так был создан Жетиген – инструмент с одной из самых печальных историй, – закончил рассказ Ата.
– Дедушка, а у вас ещё много таких ужасов?
Оля нянчилась с Ясминой, даря всю любовь, что могла. Отец тоже всё свободное время старался проводить с дочерью, приходя с ней в комнату Дахи каждый вечер. Айдахар молил всех известных богов ( а будучи увлечённым язычеством знал он их не мало), чтобы необъяснимый порыв, который накрыл его у роддома ни в коем случае не повторился. Однако кровь продолжала наливать его мышцы и лишь усилием воли сдерживал он свои руки от движения.
Когда отец уходил со спящей Ясминой из комнаты, Даха расслаблялся и руки его хлыстали в разные стороны плетьми.
«Что за чертовщина?!» – возмущался Айдахар в сердцах. – «Нет рядом никого, хоть бы пальцем мог пошевелить, а лялька поблизости – хоть мешки поднимай…»
– Йааа гоолооднааа, - зашипело не понятно откуда.
«Что это было?» – испугался Даха.
За стеной заплакала малышка.
Решено было звать кого-нибудь из исламского духовенства. Мечеть в Вишенках была, но Санат-Мырза решил помочь Федоту и написал своему знакомому Хазра́ту[7] из Актау и тот отрядил к нему на помощь Мюри́да[8].
В миру Мюрида звали Кенес. По велению своего наставника ближайшим самолётом вылетел он в столицу, затем автобусом добрался в Михайловку, а там его уже встретил Федот и отвёз в Никольское.
Поселили послушника у Ксюши, продавщицы одного из магазинчиков, которая жила одна в доме на два хозяина. Кенеса хотели было поселить одного, дабы не подвергать искушению, думая, что послушники блюдут обет безбрачия, но тот согласился на бедно обставленную комнату под одной с Ксюшей крышей, пожурив принимающую сторону за то, что те не знают о запрете обета безбрачия в Исламе.
– Харам давать обет безбрачия, подвергать себя кастрации и считать женщин запретными для себя. Это противоречит Сунне Пророка (да благословит его Аллах и приветствует), который был женат и призывал других вступать в брак! – отчеканил он заученную истину.
Приняв с дороги душ и прочитав пятичасовой намаз Кенес отправился к Федоту в ясли.
[1] Детское место - анат. то же, что плацента.
[2] Контакт "кожа к коже" (SSC), иногда также называемый уходом за кенгуру, представляет собой метод ухода за новорожденными, при котором младенцев держат грудь к груди и кожа к коже с родителем, как правило, с матерью, хотя с недавних пор (2022) также и с отцом.
[3] Жетиге́н — казахский многострунный щипковый инструмент, напоминающий по форме гусли.
[5] Астау – исконно казахская деревянная посуда, блюдо круглой или продолговатой формы для подачи бешбармака, плова, мяса, головы барана.
[6] Кюй (каз. күй) или кю — название традиционной казахской, ногайской, татарской, и киргизской инструментальной пьесы.
[7] Хазрат это тот кто обучает шакирдов (студентов, учащихся) при мечети или в медресе.
[8] Мюри́д — в суфизме, ученик, находящийся на первой (низшей) ступени посвящения и духовного самосовершенствования
