ZippyMurrr

— Давай я сам догадаюсь: твой дед был одним из тех, кто хранил часть серебряных вещей Степана? А из-за его шаманского дара прожил столько лет. И умер только тогда, когда появился преемник. Но это не ты, его родной внук, так? Это я… Потому что тоже могу побывать в теле птицы, увидеть всё сверху. Только вот что: у меня дома мать, больной отец и прорва братьев. И в тайге я не останусь ни за что! И то, что ты сказал, делать не буду.

Даже в темноте расщелины Санёк смог увидеть печальный взгляд Деньки, который тоже после долгого молчания сказал:

— Значит, тебе плевать на справедливость? Ты не хочешь дать покой людям, которые давно умерли, но поднимаются каждый год и снова продолжают свои сражения?

Санёк очень рассердился:

— Ты нормальный или нет? О какой справедливости ты говоришь? Вот о такой: я бросаю свою семью, в которой очень скоро мои братья останутся сиротами? Мать тоже может загнуться от тяжёлой работы и всех бед. И братишки мои отправятся в детский дом. А помочь им и защитить, как я четыре года защищал тебя в ПТУ, будет некому. В задницу такую справедливость, если от неё пострадают мои родные. Для меня сейчас долг перед семьёй важнее. Повестку пришлют — пойду в армию, долг Родине отдавать. А призракам я ничего не должен.

В свете умирающего костра что-то сверкнуло, цокнуло возле самых Сашиных ног. Он поднял жёлтый кружок. Это была монетка. На одной стороне — профиль мужика с усами, на другой — двуглавый орёл.

Денька с презрением сказал:

— Вот видишь, это подачка тебе за такие слова от Плужникова. Это ведь он к костру приходил, просил серебряную вещь Константина. Наверное, она помогла бы ему в погоне.

Саша спокойно ответил после внезапного приступа злости на друга:

— Монету распилим, это справедливо: вместе за кладом отправились, стало быть, вся прибыль пополам. И это вовсе не подачка от Плужникова. Скорее, подарок от Константина. Он ещё раньше одарил того, кого посчитал нужным, и всякие поиски схронов ему не по нраву. А ещё может быть, это знак, что мы с его помощью скоро окажемся там, где были. Ведь перетащить сюда нас мог только его враг — Плужников.

Но друзья оказались настолько недовольны друг другом, что Денька бросил Сашино одеяло к костру, не захотел спать бок о бок с тем, кто вдруг перестал понимать его.

Однако проснулся Санёк от ликующего вопля товарища:

— Эй, засоня! Поднимайся давай! Мы дома!

Парень с трудом разлепил веки и первое, что увидел — обложенное камнями костровище с пеплом. Гора сушняка исчезла. Как и скала. А возле поклажи подскакивала невысокая фигурка в плащ-палатке и орала, размахивая руками: «Дома! Дома!» Санины виски сверлила боль, голова казалась неподъёмной, а тело — деревянным. Его всю ночь мучил непонятный, тревожный сон. Но всё же нужно вставать…

А Денька продолжал торжествовать: кричал, что они оказались возле того места, куда шли, только с другой стороны. И сейчас нужно всего лишь пройти с полкилометра, перебраться через Змеиный распадок, подняться на гребень обрыва, и будут на месте.

Саша прошептал непослушными губами:

— Вот видишь… Та монетка была от Константина…

И тут его снова повалил на одеяло приступ, при котором он всё видел сверху глазами орла. В этот раз он разглядел вчерашнюю троицу разбойных мужиков вместе с тем, кто подвозил их до поворота на совхоз. Охотники стояли по колено в плотнейшем тумане, так что их ноги казались обрубленными. Кое-где возвышались довольно большие валуны.

Санёк очнулся от того, в рот ему полился чай из фляги. Он откашлялся и сказал:

— Сдурел… что ли… Я чуть не захлебнулся…

Денька не дал даже пожевать чего-нибудь, заторопил в дорогу, по пути выпытывая, что товарищ увидел. Услышав про туман, стал удивляться, потому что поблизости никаких болот не было. Минут через пятнадцать ходьбы ветерок защекотал ноздри запахом родников. Денька побежал, остановился, раскинул руки и радостно закричал: «Вот он, Змеиный распадок!» Подошёл и Санёк.

Перед ним был каменистый склон пологой горы с узкой долиной, которая и называлась в этих местах распадком. Что-то показалось ему знакомым: большие камни, тающая в солнечных лучах дымка над множеством ручейков. Денька ловко стал спускаться, Санёк попытался не отстать. Но под ноги не особо глядел, потому что напротив распадок упирался в чуть ли не отвесную стену горы с проплешиной спуска-подъёма. Вот она была поистине устрашающей. Даже представить было невозможно, что придётся карабкаться вверх. Поэтому Саша пропустил тот момент, когда на Деньку накинулся вороватый мужик. И к Саниной спине кто-то приставил ружьё, а противный голос старика, ехавшего на телеге с дроблёнкой, произнёс:

— Только шевельнись, враз пальну.

Саша чуть не застонал от того, как он легко попался в ловушку: не догадался, что дымка над ручьями и есть бывший туман, а за громадными камнями и кустарником прячутся враги. Не догадался и товарища подставил. Причём троица охотников им не простит побегушек от призрачных медведей. Скорее всего, сейчас их точно убьют.

Тот из бандюков, который сутки назад был самым добродушным и не собирался губить ребят, сейчас рукой в охотничьей рукавице держал за голову громадную чёрную гадюку. А старик, стоя за спиной у Саши, науськивал его на бледного, как снятое молоко, Деньку:

— А ну, куси Шитиковское отродье! Когда этот говнюк мальцом был, у него двух дядек змеи покусали. Одному из-за гангрены ногу отрезали, другой вовсе помер!

Денька затрясся и тоненько заскулил. С Саней что-то произошло. Ярость и лютая злоба на этих людей так саданули в голову, что мир потемнел.

Исчез Змеиный распадок с ручейками и солнечными лучами, выпившими всю влагу из воздуха.

Исчезла крутая стена горы напротив.

Исчезли страх и мысли.

Осталась ослепительная ненависть к подлым людишкам.

Он сделал шаг вперёд.

— Куда, тварь! Стоять! Убью! — захлебнулся злобой старик.

Саша спокойно повернулся к нему и смерил тяжёлым взглядом.

Старик затрясся и опустил ружьё.

Саша зашагал к человеку, державшему гадюку, схватил её за хвост, бросил на землю и каблуком башмака расплющил ей голову. Потом взял у друга лопаты, потянул за рукав:

— Пошли, Шитя, куда хотели.

Через несколько шагов обернулся, ещё раз обвёл взглядом застывших с открытыми ртами бандюков-охотников. Он заметил то, что осталось скрытым для них. Изо всех расщелин, из-под камней и трухлявых обломков дерева, из кустов выползало множество змей. И ядовитые твари, извиваясь, словно стекались к неподвижным людям. Саша улыбнулся. Больше он не оглядывался, но слышал крики бандюков.

Сам подъём Санёк не запомнил. То он помогал Деньке, то друг тащил его за руку. Ребята пришли в себя только на вершине горы, поросшей соснами-гигантами. Товарищ с устатку сразу повалился на бок и засопел носом, а Саша встал на четвереньки, осмотрелся. Площадка меду сосен серела скудной почвой, а почти рядом росли богатые таёжные травы. Видимо, здесь часто перекапывали землю, пробовали найти Константинов клад. Но почему людям не пришло в голову, что никакие схроны не нужны человеку, который больше золота ценил свободу? И не прятал его от других людей, наоборот, раздавал.

— Здесь есть золото. То, которое мне не принадлежит. Но с тобой поделюсь, — раздался голос.

Рядом со спящим Денькой сидел Константин. Он был точно таким, каким его увидели ребята в первый раз — в старых, но ухоженных сапогах, в дырявых штанах. В кафтане и фуражке, из-под которой торчали кудлатые волосы.

— Это золото, наверное, было у Белого шамана? — догадался Саша.

Константин кивнул.

— Не обижайтесь, не возьму, — отказался Санёк.

— Не чудачь, возьми. Вы же за ним в тайгу полезли?

— Мне дороже золота моя семья и товарищ. Их ни на что не променяю. Глупо, конечно, но это я понял, только когда сюда полез и чуть жизни не лишился. А вы ведь не просто так богатство предлагаете. Я до конца своих дней буду тайге за него обязан. Таким же постом, как деда Шитикова, наградить хотите? Или взять с собой по тайге носиться, от Плужникова убегать?

— А ты смышлёный парнишка, — невесело усмехнулся Константин. — Плужникова уже нет. Твой товарищ металлом со своей кровью навсегда отправил его в тот мир, который он жертвами и предательством кормил.

Саша ушам не поверил:

— Это консервной банкой, о края которой он порезался?

— Да уж поверь, бывает и такое… И люди, и не совсем люди частенько гибнут от того, что любят больше всего, — высказал довольно туманную мысль Константин. — Я всё равно хочу тебя наградить. Возьми моё золото. Да не хмурься и губы-то не поджимай. Оно тебе для друга пригодится. И семье достанется. А у тебя и без золота много всего, чего у других сроду не бывает.

Саша посмотрел на Деньку. Он давно слышал хриплое дыхание друга, а сейчас заметил бледность и проливной пот, который струйкой тёк по его скуле. Уж не заболел ли товарищ? Коршун схватил за руку своего Шитю — она была горяча. А вот вторая опухла и вздулась тёмными валиками по краям бинта. Санёк чуть слезу не пустил — такое может быть из-за заражения крови. Нужно скорей доставить Деньку в Залари, районную больницу. Хорошо, если ему в детстве делали прививку от столбняка. А если нет — это верная смерть за неделю. Или меньше.

Саня даже не заметил, как Константин исчез. Но рядом с поклажей он увидел кожаный мешочек. И взял его — потому что золото для друга. Крикнул в жаркое небо: «Спасибо!..» и тотчас занялся Денькой. Растормошил его, заставил попить и принять сразу две таблетки просроченного аспирина, который медсестра из училища пожертвовала им вместе с бинтом и ватой. Друг пожаловался на сильную головную боль, дёрганье в руке и слабость. Коршун показал ему мешочек с монетами, чем очень обидел — ну как так-то? Саня копал без него!  А ещё друг называется… Но Денька очень легко утешился рассказом о том, что Константин снова их навестил.

Саша бросил лопаты возле сосен, навесил на плечи оба тюка и велел Деньке шагать за ним, не отставать и подавать сигнал голосом, если ему станет хуже. Друг продержался полдня, но всё время просил то пить, то лекарство. А потом стал бредить, разговаривать с кем-то, спотыкаться и падать. Десять таблеточек в картонной коробочке быстро кончились. Деньку вырвало чаем и кровью, лицо отекло. И вот пойми: то ли с аспирином переборщили, то ли зараза добралась до желудка и почек. И тогда Саша решился на отчаянный шаг — свернуть вправо к дороге, которая шла от дальних сёл к совхозу и далее к Заларям, и ловить удачу, то есть случайную машину. За золотишко-то, поди, люди согласятся подвезти больного парнишку к районному центру. Он вытащил горсть монет, высыпал их в кепку, скомкал её и сунул в карман. Еле-еле сумел объяснить другу свой план. Денька норовил завалиться на землю, бормотал, что он остаётся на посту вместо деда. Уже в сумерках на двух плащ-палатках, с поклажей в обнимку, друг был доставлен к дороге. Совсем в отключке, сотрясаемый крупной дрожью даже под двумя одеялами. Саня поволок его по гравийке.

И вот вдалеке засветились фары. Коршун встал на колени на дороге, замахал руками над головой. Если не остановится грузовик «ГАЗ», пусть давит его к чертям. Другу не пережить ночь без помощи врачей. А грузовик не только не остановился, но даже затарахтел сильнее. Саша поднялся и зажмурился, приготовившись к удару.

Грузовик резко остановился. Открылась дверца, и на дорогу спрыгнул совсем молоденький водитель. От него разило спиртным. Он стал сыпать ругательствами, даже двинулся к Саше, чтобы «сопатку ему расквасить» за то, что выскочил на дорогу чуть ли не перед колёсами. Санёк разрыдался от облегчения, что остался жив. А теперь ещё нужно было уговорить парня довезти друга до больницы.

— Брат… Мы золото в тайге искали… Но товарищ мой поранился, в горячке и беспамятстве у дороги лежит… В Залари, в больницу нужно, а то помрёт… — с мольбой обратился Саня к пьяному водиле.

— Пошёл ты туда, откуда вылез! — разъярился парень. — Я родню со свадьбы в совхоз везу, не по пути!

Санёк достал кепку и снова взмолился:

— Нашли мы схрон, нашли… Но я всё отдам, чтобы ты сначала в Залари ехал, а потом в совхоз. Ведь человек умирает!

Водитель прищурился на золото, а потом позвал:

— Евсеевич! Евсеевна! Тут, кажись, новые пассажиры с золотишком. Клад, говорят, нашли.

Из кузова вылез грузный невысокий мужик, встал на колесо, спрыгнул. За ним сиганула такая же дородная бабёнка. В свете фар Санёк увидел их взгляды — настороженные и… почему-то очень похожие на взгляды тех, которые, наверное, валяются сейчас закусанными змеями в распадке.

Евсеевич толстыми пальцами взял монету, сжал зубами. Обернулся к бабёнке и сказал: «Полуимпериалы… Николаевские».

— Всё возьмите, только довезите товарища до больницы!

— Что скажешь? — спросил шофёр у Евсеевича.

— Так чё тут говорить… Выручать нужно болящего. Спасать жисть, так сказать. Давай, паря, свою находку сюда, — ответил Евсеевич и подставил свою кепку. — Гони, Володька, в Залари. Золотишко поровну.

Пока шофёр орал, что это несправедливо, Саня уже тащил Деньку к грузовику. Его устроили в кузове, и Коршун положил Шитину голову себе на колени. Он не дал выбросить ни плащ-палатки, ни одеяла, укрыл этим рваньём товарища.

В больнице на него наорали санитарки, медсёстры и высокий молодой врач. Товарища увезли на носилках, а Саньку вытолкали на улицу. Он улёгся спать на ближайшей лавке. Когда рассвело, стал ломиться в больницу. Ему не открыли, а он не перестал стучать и кричать. Вышел врач, сел на лавку покурить и принялся расспрашивать, как друг получил такую травму. Санёк засыпал врача своими вопросами:

— Жить будет? А руку не отрежут?

Оказалось, что с Денькой пока всё нормально, температуру сбили, состояние стабилизировали. Судьба руки решится после консервативного лечения, хотя раны от зубов хищника всегда заживают плохо. Санёк пробормотал:

— Это порез. Просто порез от консервной банки.

— Ага. Навидался я таких «порезов». Рана неглубокая, но воспаление сильное. Его могли вызвать только слюна зверя и бактерии с его зубов. Сегодня привезут вакцину против бешенства. Точно не можешь сказать, какой зверь чиркнул клыком по руке больного? И кстати: сбегай по адресу, который мы взяли из его паспорта. Он же местный, пусть родственники придут. А вещи свои в больнице за дверью в приёмном оставь, — сказал врач и протянул Саньку бумажку.

Шитин дом Санёк нашёл только часа через три. На стук и бешеный лай пса вышла его мать, как две капли воды похожая на сына. Но насколько эмоциональным был друг, настолько же невозмутимой оказалась низенькая светловолосая женщина. Саша пересказал ей их приключения и сообщил: пока всё хорошо, Денька в больнице, руку ему отнимать не собираются.

— Вот клад, его Денька нашёл, — сказал Коршун и протянул женщине кожаный мешочек.

Шитина мать сказала, что придёт к сыну после обеда, подумала и спросила:

— А себе сколь золота взял?

Саша остолбенел. Показалось, что люди сходят с ума, заслышав про клад, сразу теряют все чувства, кроме жадности. И ещё его укусили в самое сердце слова, что он мог взять хоть монету из дара Константина герою, остановившему призрак кровавого убийцы.

— Я ничего не взял. Подожду вас у больницы. А потом уеду домой, — сказал Саша, развернулся и зашагал, спотыкаясь, прочь.

Когда он вернулся и снова попытался войти в больницу, его вытолкала санитарка. Саша уселся на лавочку. Через какое-то время вышла та же санитарка, вынесла ему кружку чая и кусок хлеба с маслом. А он, будто не видя протянутую еду, спросил, как чувствует себя раненый друг.

— Да орёт, чтобы тебя к нему пустили, — улыбнулась санитарка. — Но пустят только родственников.

К обеду подъехал битый «Запорожец», из него выбрались Шитина мать и, наверное, отец. Женщина сделала вид, что не узнаёт Сашу. Родительское посещение больного закончилось довольно быстро, и Коршун сам подошёл к ним, поинтересовался состоянием друга.

— Да чё с ним сделается-то? Такой же оглашенный, — сказала женщина, огляделась и вытащила из кармана пятирублёвку: — Вот тебе… за помощь сыну.

— Мне ничего не нужно, — ответил Саша.

Но уходить не стал. Когда «Запорожец» уехал, он внаглую прошёл в приёмник и сказал санитарке и медсестре:

— Передайте, пожалуйста, Шитикову Денису, что Коршун отдал клад его матери.

— Какой клад? — живо заинтересовались женщины, но Санёк только махнул рукой и горько проговорил:

— Главное, скажите, что я его передал.

Саша добрался на автобусе до вокзала, взял билет в общий вагон до Бегета.

Уже дома он обнаружил, что тяжеленные, со всякими узорами на ручках ложки, Денькина фляжка и золотая монета, кинутая ему под ноги в колдовском месте, сохранились в его рюкзаке. А когда вытрясал загаженную болоньевую куртку, нашёл ещё один полуимпериал в кармане. Видимо, он выпал из кепки. То, что Саня остался не в убытке, его не обрадовало. Слишком уж тягостным оказалось всё, связанное с кладом.

Он съездил с матерью в областной центр, обратился с ложками и фляжкой в комиссионку. Продавец позвал директора магазина, они переглянулись, поинтересовались, откуда вещи. «Семейные ценности», — ответил Саня. Вещи взвесили и предложили за них сумму, от которой мать сначала побледнела, а потом раскраснелась. А Саша возразил: «А как же историческая ценность?» И директор добавил ещё столько же. Он сам проводил их до выхода из магазина и шепнул: «Если у вас найдётся ещё что-то семейное, то всегда к вашим услугам». И тогда Санёк сглупил, спросил, сколько буду стоить два полуимпериала николаевского времени. Директор подхватил его и мать под локти, увёл к себе в кабинет. Подробно рассказал, сколько монеты будут стоить, если они найдены, а они точно найдены, у него на такое чутьё, — всего лишь десять процентов стоимости, потому как всё, что есть в земле, принадлежит государству. А он может предложить побольше…

Это уже выходило за рамки Сашиного терпения. И он сказал: «Я пошутил». Потом он поступит, как положено: напишет заявление в милицию о найденном кладе в виде двух монет, сдаст их на экспертизу, будет ходить по инстанциям, но через год получит сумму, которой хватит на покупку частного домика в городе для всей семьи.

Главное, что отравляло его жизнь, — отсутствие писем от Деньки и то, что друг в августе не вышел на работу. На ноябрьские праздники Саша отправился в Залари, но в доме Шитиковых жили другие люди. Семья срочно съехала. Сосед напротив сказал, что Деньки с родителями не было. Он куда-то подался раньше, как только вышел из больницы. И Санёк, его верный друг, без всякой подготовки к походу рванул следом. Ему повезло: он сразу же поймал попутку и доехал до того места, где летом затаскивал товарища в грузовичок. Оттуда он добрался до заброшенного Малинового. Но дома Дмитрия Шитикова не нашёл. Зато вспомнил слова охотника-бандита из совхоза, что этого дома никто никогда не видел и не заходил в него.

Саня на три раза прошёл деревню и понял: Денька заступил на пост, оставленный его дедом. Когда Коршун шагал по заснеженной дороге назад, весь мир расплывался перед его глазами. Он думал о том, как же легко исчезают из жизни самые лучшие люди на свете.

— Тогда давай задержимся. Дедушку похороним. И только потом, если не пропадёт желание, двинемся искать клад. Не знаю, как тебе, а мне после всего увиденного он уже не нужен. И грех на себя брать не хочу, оставив умирающего старика!

Денька, глотая слёзы, ответил убеждённо:

— Деда на своём посту почти полтора века продержался. А если понял, что его время вышло, значит, вместо него другой будет. И хоронить не нужно — земля сама возьмёт его тело.

Тут Саша не выдержал:

— Чёрт знает что! Задурил ты мне голову с этим кладом. Давай так: раз уж у тебя такое мнение о твоём деде… или прапрапрадедушке, то пройдём маршрут через перевал, покопаем и той дорогой, что к дальним сёлам, назад к железной дороге вернёмся. Ты отправишься в свои Залари, а я поеду к матери и отцу в Бегет. Осенью встретимся в общаге для строителей. И всё. Будем работать, семьям помогать. Жить, короче, как все нормальные люди. Сказки про клад оставим для мечтателей без труда найти богатство.

— А может, мы его найдём, — заупрямился Денька.

— Шагай уж, веди, — велел Санька, ругая свою привычку доводить любое дело до конца.

Парни подошли к калитке и, не сговариваясь, стянули кепки и поклонились дому.

Денис торопливо зашагал по бывшей улице Малинового, Саша пошёл следом. Ему вспомнился сон, в котором мёртвый Дмитрий Шитиков указывал пальцем на него. А Денька говорил своим друзьям, что они ушли рано. Получалось, что сон-то был вещим. Но не верить же в такую ерунду, как сны! И про какой дедов пост дважды упомянул его друг? Спрашивать не хотелось, потому что каждое объяснение товарища оборачивалось новыми загадками.

Денька внезапно свернул в заросли высоких трав между двумя домами. Вскоре начался подъём в гору, покрытую лесом. Спустя час ходу, то есть примерно через пять километров, парни подошли к перевалу. Саша понял, что он неверно представлял себе перевал как просто удобное место для перехода через гору. Оказалось, что это низинка между двумя довольно обширными холмами. И вот тут-то парню стало плохо. Снова земля и небо перемешались перед глазами. Но в этот раз Саша устоял и уселся спиной к стволу громадной лиственницы. Он закрыл глаза и увидел лес как бы сверху, словно он птицей парил в небе. Заметил троих мужиков с ружьями, костерок, шалашик. И снова понёсся над кронами сосен, верхушками редких елей и лиственниц. А потом всё исчезло.

Денька снова сидел на корточках перед ним. Он сразу же спросил:

— В чьём облике был? Что видел?

Саша ответил слабым голосом:

— Мне почудилось, что я какая-то птица. Увидел троих вооружённых мужиков, костёр и шалаш. И ещё… мне показалось, что через этот перевал нам идти не следует. Опасно. А почему ты меня второй раз про облик спрашиваешь?

Денька, как говорится, повесил нос от обиды. Но всё же ответил:

— В наших краях говорят, что человек, который по духу к лесному колдуну близок, может в любого зверя превратиться. Ну или птицу. Это шаманкой называется, чем-то типа болезни, которая человека в шамана превращает. А наша семья по крови близка тому Константину, о котором я тебе говорил. Вот я и думал, что сам смогу в эту болезнь впасть. И клад найти. А таким почему-то оказался ты…

Саня вспомнил ещё раз сон и сказал:

— Ничего хорошего в этом нету. Голова так кружится, что землю и небо не различаешь. И слабость сильная…

— Выпей-ка чаю из фляжки. Я ещё в него сахарку сыпанул, — живо откликнулся Денька, а потом добавил: — Может, у тебя в родове кто-то шаманствовал?

Саня с наслаждением похлебал чаю и ответил:

— Ерунда. Мои дед с бабкой рабочего сословия, перебрались в Бегет, когда лесопитомник открыли. Там и упокоились. И отец с матерью ремонтный молодняк леса выращивают. Ладно, идём дальше, хотя чувствую: нам другая дорога нужна. Опасность нас ждёт.

Они не прошли и километра, как тишину снова разодрали винтовочные выстрелы. Ребята сбросили тюки и укрылись за ними. Пальба стала яростнее. Эхо выстрелов заметалось над перевалом. Саша увидел, как брызнули куски коры с дерева, которое стояло совсем недалеко, как повалились отстреленные ветки сосен. И снова незримая погоня прошла стороной.

Они хотели было подняться и идти дальше, но появилось стойкое ощущение чьего-то присутствия. Ребята и голов повернуть не успели, чтобы оглядеться, как на них накинули мешки, обмотали по туловище верёвками. Раздались голоса:

— Берите их поклажу.

— Не вырвутся ли?.. Дедово ведь отродье…

— Не вырвутся.

И парней вслепую повели дальше, как телят на верёвке. Потом сильно толкнули так, что они врезались в дерево. Ещё и к стволу привязали за руки. Денька в опасности остался слабеньким Шитей, которого гнобили в училище, трясся и плакал, просил отпустить. А Саня словно закаменел. Пусть на его голове был плотный мешок, да не из реденьких волокон конопли, в который картошку ссыпают, а настоящий, фабричный, он всё равно видел, что с ними происходит, только как бы сверху. Трое мужиков с дробовиками развернули тюки из плащ-палаток и выпотрошили их поклажу, разбросали одежду и продукты. Фляжка с чаем и ложки очень заинтересовали одного из них, и мужик бросил их в свой рюкзак.

— Карта у них должна быть. Обыщите, — сказал этот любитель чужого серебра.

Двое обшарили одежду ребят.

— Да ничего у них нет. Попёрлись в тайгу наобум. Наподдавать покрепче да прогнать — что ещё с ними делать? — сказал кто-то из мужиков.

— Ещё чего. Здесь оставим привязанными. На потеху и пропитание зверю, — усмехнулся другой.

— Давайте лучше пристрелим из милости, чтобы не мучились, — добавил тот, который украл фляжку и ложки.

«Может, они нас просто запугивают? Для чего им наша смерть? Здесь хоть и глушь, но на трупы могут наткнуться охотники, туристы или те, кто в Малиновое временами заходит. Расследование начнётся… Нет, нас пугают», — решил Саня.

Мужики уселись чуть подальше покурить и обсудить, что делать с незадачливыми искателями шаманского золота. А Саша стал думать над тем, что ему довелось каким-то неведомым способом увидеть. Их схватили не призраки, поднявшиеся из таёжной земли на Исаакия. Это вполне живые современные люди, хорошо вооружённые. Понятно, что они из местных и тоже ищут клад. И соперники им вовсе не нужны.

Напавшие о чём-то договорились. Один из них подошёл к парням, развязал мешки, сдёрнул с них. Саня увидел коренастого человека в добротной одежде, в накомарнике под лёгкой курткой, хороших сапогах. Свой дробовик и рюкзак он оставил возле напарников. Их пока Саня разглядывать не стал, он пытался понять, что хочет сделать этот охотник. Может, пытать начнёт? Вон у него какой нож на ремне в чехле. Но мужчина пальцем поднял Денькин подбородок, усмехнулся при виде слёз и соплей товарища:

— Вот этот точно из Шитиковых. Я его три года назад видел в Малиновом, а до этого он каждое лето жил в избе Митяя полудохлого. Правнук, поди. Отродье бесово. У него точно должна быть дедова карта.

И тут Саша громко и спокойно сказал товарищу:

— Денька, отдай им карту.

— Я её в доме у деда на кухне оставил, — со всхлипами ответил друг. — Расстроился и забыл…

В этом был весь Шитя: в самые важные моменты думать только о своих чувствах, о себе родимом. Растяпа он и есть растяпа. Саше карта не нужна: всё, что он увидел вечером в избе деда, навсегда врезалось в память. Эх, Денька, Денька… Сейчас бы отдали мужикам карту и освободились…

— Не верю, — резко бросил другой мужчина, укравший серебро. — Обыщи их ещё!

Его лицо показалось Саше знакомым, причём увиденным совсем недавно. Точно, он похож на пожилого мужика, который их подвозил на телеге сутки назад! Наверное, его сын или брат.

К тому из напавших, который снял с них мешки, присоединился второй. Саша невольно отметил, что его оружие и котомка остались возле третьего мужчины. Жёсткие, безжалостные руки снова обшарили ребят.

— Дяденьки… отпустите, пожалуйста… мы с другом просто погулять вышли… — снова заныл Денька.

— Погулять с лопатами? — засмеялся первый мужчина. — Ну и что нам с этими гуляками делать?

— Да пристрелить на месте! — выкрикнул злобно третий, который всё сидел в стороне и, видимо, был главным или проводником.

Он действительно взял дробовик, подошёл к парнишкам и наставил на них оружие.

«А этот в самом деле пальнуть может», — подумал Саша. Уж слишком много ненависти было в его тёмных глазах, сверливших ребят.

Санькин чуб налип на потный лоб. Волосы лезли в глаза, мешали следить за действием этого чокнутого мужика, настолько оборзевшего, что он готов убить ради чёртовой карты, забытой Денькой в доме деда. Разве такое может случиться, чтобы сейчас, в советское время, вот так запросто кто-то мог расправиться с парнишками, только начавшими жить? Ну, полезли не в своё дело, возникли на пути этих кладоискателей, но зачем убивать-то? Стало жаль себя, родителей и братишек, которые могут и не узнать, где сгинул их старшенький… Но вместе с тем в Саше закипала сила, которая побуждала к сопротивлению. Он с Денькой этим мужикам не зайцы, которых запросто можно подстрелить.

И Санёк сказал:

— Граждане… отпустите малого, он к дому деда сбегает и карту вам притащит.

— Отпустите… а потом ветра в поле ищите. Или ждите полдня. А часики-то тикают. Исаакий на исходе, а в другое время то, что нам нужно, не взять, — возразил самый добродушный из лесных разбойников.

— Пусть один из вас сбегает, — упрямо сказал Санёк.

— Ну да… сейчас все побежим… в проклятое место, в дом, который не видно и в который никто не зайдёт, — загадочно ответил злыдень с дробовиком. — На хрен эту карту. Без неё обойдёмся.

Он подошёл к Деньке, обрезал ножом верёвку на его руках, сапогом расшвырял перед ним лесной перегной, выбил каблуком кустики травки до чистой от всего таёжной сероватой земли и велел:

— Черти давай, куда вы попёрлись. Да не вздумай лукавить, тотчас выстрелю.

И Денька занемевшим пальцем стал неловко чертить, объясняя:

— Вот здесь железка со станцией… вот дорога вдоль полей, мы там старика на телеге с дроблёнкой встретили… Вот сюда мы свернули, через тайгу пошли по тропе, она всем известна… а вот ручей, за ним Малиновое…

— Ты мне тут порожняк не гоняй, рисуй, куда вы направились! — рявкнул мужик с дробовиком.

Остальные присели на корточках возле привязанных к сосне ребят, закурили.

Санёк с Денькой расчихались от вонючего табака-самосада, и друг продолжил:

— Через перевал хотели пройти к горе. Её вершина заканчивается обрывом в Змеиный распадок. Вот на ней-то и есть то место, где мы с другом хотели покопать… — сказал он и поднял на бандита умоляющий взгляд.

Вооружённый скривился:

— Да там копано-перекопано с давних времён. И экспедиция там рыла…

Санёк скривился: к табачному запаху примешался другой и даже перебил его. Так воняло от свалки около Бегета. Только сейчас ещё хуже. Он почуял, что сию минуту должно что-то произойти…

И точно! За кустами раздался рык. Саша глянул и оцепенел от ужаса: из кустов вышли медведи. В их глотках вибрировал рык, предвкушение охоты. Мужики обернулись к ним, но и двинуться с места почему-то не смогли: злыдень не наставил дробовик на медведей, а его товарищи не кинулись к своему оружию. Два мощных зверя, клочками теряющих шерсть, встали на задние лапы, вытянули шеи. И заревели так, что эхо заметалось в кронах сосен. Тот, что был поменьше, тяжело упал на передние лапы и приготовился к броску. Второй продолжил громоподобный рёв. Как ни испугался Саня, он заметил, что тёмно-коричневые клыки и часть резцов зверя обломаны. Для человека это вовсе не спасение: медведь и когтищами сможет задрать, и одним ударом лапы сломать шею.

Мужики с выпученными глазами и лицами, словно обсыпанными мукой, бросились бежать. Причём вороватый отшвырнул и дробовик, и рюкзак. Практически они бросили парнишек на съеденье зверям.

— Хоть развяжите, сволочи! — крикнул им вслед Саня, а потом вспомнил, что руки Деньки свободны, и заорал на него: — Чего встал?! Развяжи меня!

Оказалось, что быть растерзанными медведями друзьям вовсе не грозит: рёв зверей, шум ломаемых кустов раздавался с той стороны, куда бросились напавшие мужики.

— Что ж они делают-то?.. — не без облегчения прошептал Саня. — Нельзя от медведей бежать… Это же сигнал для зверя — догоняй добычу.

— Это всё морок. Нас спасли звери-оборотни, Санёк. Я этих мужиков в совхозе раньше видел. Они охотники и всё о медведях знают. Только против морока им не устоять.

— Какой ещё морок?

— Шаманский, Санёк. Не угодны эти мужики Константину… Ну, тому, кто нас о ручье предупредил. А второй медведь, наверное, деда. Умер он уже… Земля его забрала… Но нам помог.

— Ты мне руки-то развяжешь или нет? — сердито спросил Саша. — Морок мороком, а дальше двигаться нужно. Посмотри, они рюкзаки и котомку бросили. Даже оружие. Дробовики разрядим, патроны разбросаем, приклады разобьём.

Денька вытащил из своей поклажи хитро запрятанный нож в кожаной обмотке, разрезал верёвки на руках друга. Санёк долго не мог шевельнуть вздувшимися, почерневшими пальцами. Пока был связанным, видимо, не осознавал, что делает, дёргал руки, пытаясь освободиться от пут, и ещё больше затягивал их. Денис в это время разрядил дробовики и далеко, в разные места, забросил патроны, а потом саданул прикладами о сосну.

Саня вытащил у вора из рюкзака фляжку с чаем и свои ложки и тоже забросил вещи бандитов в кусты. Они ведь шли налегке, не несли с собой ничего существенного, так как надеялись быстро перехватить ребят. Коршунов злорадно подумал: зато сейчас пусть побегают от призрачных медведей, принимая их за свою близкую смерть. Ох, если бы он знал, что это наказание для налётчиков обернётся новой бедой для них самих!

Ребята зашагали сквозь густолесье тайги, обходя буреломы. Два раза им встретились сопки, которых не было на Денькиной карте. Да и сам друг сделался непохожим на самого себя: то и дело останавливался, оглядывался с тревогой. Или вообще вдруг поворачивал обратно, в то место, которое они уже миновали. Наконец он признался:

— Санёк… Я заблукал…

— Чего? — переспросил товарищ, который не знал многих слов, которые говорили люди в этом краю.

— Заблудился, — пояснил Денька.

— Я уже понял, что заблудился. Но ты сейчас, Шитя, главный. От тебя зависит, выберемся ли мы из тайги. Так что думай давай. Да, и где же твои защитники: этот сказочный Константин и умерший дед? По идее, они должны нас спасти, — сказал Саша, едва сдерживая гнев.

Допустим, он сам тоже виноват: давно знал Дениса и тем не менее купился на его сказки о кладе. Потащился в тайгу с недалёким дружком, причём без надёжного проводника. И вообще действовал без рассудка, как десятилетний мальчишка — ну кто бы из нормальных людей не бросился прочь из тайги после первого же ночного видения?

Денька сбросил тюк, уселся на землю, натянул кепку поглубже и подпёр щеки кулаками. Он показался таким несчастным и жалким, что Сашин гнев быстро улетучился. Если он Шите друг, то должен помогать, а не осуждать. И Саня сказал:

— Давай уж место для ночлега присмотрим. Это в городе в нынешнюю пору только в двенадцать темнеет, а в тайге всё по-другому. Вчера и позавчера в десять часов в лесу уже голимый мрак стоял. Да не вешай носа: тем мужикам, что на нас напали, пришлось хуже. Прикинь, если они до сих пор с вытаращенными глазами по тайге носятся?

Шитя поднял на него мокрые глаза с надеждой: неужто друг простил ему промашку? И Саня первым улыбнулся своей шутке про мужиков. Они долго, как сказал Денька, блукали, то и дело натыкались на остроконечные скалы. Лес сменился стлаником, кусты исчезли, а вместо таёжного разнотравья появились пятна мха. Денька сказал:

— Это не наши места.

— Это север, Деня. За тысячу километров от Заларей и Малинового. Два дня на поезде нужно ехать, если не три. А мы дошли за несколько часов. Какая-то нечистая сила нас сюда затащила. А давай-ка к ночлегу готовиться. Видишь углубление в скале? Придётся нам ночь коротать сидя. Сейчас главное — костёр развести. На севере ночи ещё холоднее и ветренее, чем в наших краях. Мне дядька из дальней родни рассказывал, с какими предосторожностями на северах люди устраиваются на ночлег. Собирай сухие ветки, да побольше. А я камни из этой каменной ниши повыброшу, очаг из них сложу неподалёку. Нам горячего поесть нужно и чая приготовить на всю ночь, — велел Санёк.

Он догадался, что с ними случился худший вариант из всех чудес, которых они уже навидались. И руководствоваться сейчас нужно не Денькиными сказками, а самим искать выход из всего, что может произойти. Поэтому он крикнул другу:

— Деня, постарайся среди кедрового стланика найти еловый, чтобы на нём было хотя бы чуть-чуть зелёных лап.

Денька остался недовольным заданием:

— Зачем нам ель?

— А ты сначала принеси, потом расскажу.

Сане пришлось нелегко, но он вывернул камни и сложил их кругом на голой, безжизненной земле. В скальном углублении оказался довольно ровный «пол». Теперь бы его ельником выстелить… Развести костёр, поесть… И приготовиться ко всем сюрпризам, которые преподнесёт это колдовское место.

Денька чувствовал себя виноватым, поэтому старался изо всех сил. Он притащил целую гору сушняка и свалил перед очагом. Затем он приволок сразу несколько корявых до причудливости, согнутых непогодой и скудной почвой елей. Саня застучал топориком и, пока друг разводил костёр, из скрученных стволиков изготовил рогатки для костра, обрубил ветки, закинул их на место ночлега.

— Про ель-то расскажи, — потребовал Денька.

— А ты сам не догадался? Разве у вас в избах под гроб с покойником еловые ветки не кладут? На выносе перед ним на землю не бросают? Это, Деня, старый обычай. Ель на севере и у нас — особое дерево. Только оно и в нашем, и в загробном мире растёт. Оно нас от зла сохранит. И всех, кто из-под земли выйдет, сделает видимыми. Ель не только на Новый год ставят, друг. Она — сильнейший оберег, — сказал Саша. — Кстати, ты бутыль-то с водой не забыл?

— Бутыль я вообще не взял, — ответил Денька и улыбнулся, увидев сузившиеся от гнева глаза друга. — Я кое-что получше прихватил, кожаный мешок из шкуры козы. С такими охотники раньше в тайгу уходили на много дней. Вода, конечно, с запахом будет, зато её больше. И нести легче. На чай пойдёт.

Стланик, сгорая, дал много копоти, и тщательно отдраенный в городе котелок сразу почернел. Но вода из мешка, или бурдюка, или как там охотники называли кожаную посудину, очень быстро закипела. Денька достал из кармана какую-то зелень, бросил в котелок, а потом снял его с огня и высыпал целую пачку чая. В довершение щедро подбросил сахара.

— Что за трава-то? — спросил Саша.

— Да набрал по горсточки листьев лесной смородины, земляники и холодной лесной мяты, пока ещё по нашим местам брели, — ответил Денька.

— Это не холодная лесная мята, а котовник, — улыбнулся Саша. — У нас его не собирают, но для запаха сойдёт.

Парни поставили греться банки с консервами поближе к костру, нарезали бутербродов и только сейчас осознали, как проголодались. Сами не заметили, как почти всё проглотили. И тут Саша вспомнил советы дальнего родственника:

— Постой-ка! Отдай мне, что осталось от твоих бутеров. Мы землю забыли покормить.

— Да ну тебя! Буряты у нас капают водку возле их священных мест, ленточками деревья украшают. А бутер я и сам доем, — ответил беспечный Денька.

— Всё, что осталось, накрошишь на землю, — сурово велел Санёк, уверенный, что поступает правильно.

Занесло их чёрт знает куда, значит, нужно поступать, как всегда в этих краях было принято. У чужой земли свои законы, их нужно уважать. Остатками своей еды он щедро поделился с местом, где им придётся провести ночь, и снова на корточках присел к костру. Денька, пережёвывая остатки хлеба и плавленого сыра, бросил какие-то остатки и направился к другу.

И тут Саша заорал:

— Денька! За спиной!

Друг обернулся и со страху шлёпнулся на копчик. Позади него приготовилась к прыжку огромная, пегая и косматая от летней линьки рысь: припала к земле на передние лапы, напрягла задние. Её уши прижались к седой башке, глаза почему-то полыхнули красным светом.

В голове Сани за доли секунды пронеслись мысли: «Откуда здесь рысь, обитательница больших лесов? Почему она собирается атаковать человека? Этого просто не может быть: рыси нападают, только обороняясь, загнанные в угол». Но одновременно с мыслями Саня выхватил головню из костра и швырнул её в зверя. Удалось ли попасть в хищника, он не понял, потому что рысь вдруг рассыпалась искрами. Но Денька здорово перепугался и не перестал подвывать, хотя опасности он уже избежал. Друг повернул голову к Саше, чтобы поблагодарить и… снова неожиданно заорал:

— Санёк! Что с тобой, Санёк?!

— Со мной-то ничего. А вот ты чего блажишь, как олень во время гона?

— Лицо! Твоё лицо!

Саша провёл рукой по щеке и ощутил… перья! Словно тронул курицу в родительском курятнике. Парнишка испугался и схватился за щёки двумя руками. К счастью, ощутил лишь реденькую юношескую щетину, которую неплохо было бы сбрить перед отъездом. Санёк снова спросил:

— Чего орал-то, Денька? Ты не забыл, что мы в чужих местах неведомо где? Лучше вести себя тихо, чтобы вернуться.

Денька устыдился:

— Прости… Показалось, что у тебя голова, как у коршуна… Только глаза золотым огнём полыхали…

Санёк сердито ответил:

— Ты пожадничал землю покормить, вот и будет чудиться всякая чушь. В другой раз постарайся не орать. Вспомни, каким ты был спокойным, когда мы в лесу видели светящихся людей. Я понимаю, этот мир тебе чужой. Но всё равно не ори…

Не успел он договорить, как издалека донеслась протяжная песня на чужом языке. С каждой секундой она звучала отчётливее, будто кто-то, возможно, хозяин здешних мест, очень быстро приближался к ребятам. И вскоре возле круга света от костра остановился невысокий человек, одетый вовсе странно: в подобие халата, в куски кожи, в совершенно дикой обуви на завязках. На голове у него была меховая шапка с облезшими лисьими хвостами. Но заговорил с ними незнакомец на чистейшем русском языке:

— Когда ребятушки ссорятся, дело у них не спорится. Дело ладят миром. Покупаете или продаёте?

Саша поздоровался с незнакомцем, чувствуя, как Денька несколько раз толкнул его в спину. Коршунов так и не понял, чего от него хочет товарищ, но высказался по существу:

— Меняем этот мир на свой. Я понимаю, что здесь уже север, а мы живём на юго-западе. А вот как такое расстояние преодолели, не представляю.

Незнакомец присел на корточки, хитровато прищурил и без того узкие глаза:

— Нет того, чего нельзя было бы обменять. Золото, серебро есть?

Санёк уже было открыл рот сообщить, что у них есть фляжка и ложки, но Денька так ему врезал меж лопаток, что пришлось замолчать. Шитя оттолкнул друга и храбро вышел вперёд, подобрал консервную банку и со словами: «А железа не хочешь?» — швырнул в прохожего. Вот тут-то Санёк сам бы врезал товарищу за хамское отношение к чужаку! Банка долетела до незнакомца, стукнула его в грудь, упала на каменистую почву, несколько раз звякнула о булыжники. А сам прохожий исчез, будто его и не было! У Сани даже рот открылся от удивления. Рысь всё же была похожа на видение, или духа, или кого там ещё… А незнакомец казался вполне реальным жителем здешних мест.

Денька свирепо глядел на то место, где только что находился прохожий. С руки друга капала кровь — видимо, порезался о край жестянки. Санёк бросился к поклаже, запутался в вещах, но нашёл упаковку бинта и вату, подаренные ребятам доброй медсестрой в училище. Подбежал к другу и увидел, что Шитя вот-вот грохнется в обморок, таким белым стало его лицо. Словно даже засветилось в сумерках.

— Потерпи, Шитя, ранка совсем небольшая, сейчас перевяжу, — приговаривал он, врачуя друга. — Ты ж говорил, что с батей на охоту ходил. Да и скот твои родители держат. Что ж так крови-то боишься?

Денька ответил тихо-тихо:

— Я крови совсем не боюсь. Только нельзя мне было отворять свою. Теперь много плохого может случиться. Раз такое дело, сейчас ты всё узнаешь.

— Давно пора, — сказал Санёк и крепко затянул узел на бинте. — А то я скоро чокнусь от всех этих таёжных чудес. Мне уже клада не нужно, пусть я и не привык отступать от своих решений. Домой бы вернуться живым или хотя бы целым.

— Ты вернёшься, — уверенно сказал товарищ. — Ладно, пора к ночлегу готовиться, но ночь почему-то всё не наступает.

— Это же север, Денька. Здесь ночи такие, похожие на густые сумерки. Мне дядя рассказывал.

Ребята постелили в расщелину скалы одеяла, оделись так же, как в первую ночёвку в тайге, поставили поближе котелок и кружки и уселись, прижавшись друг к другу — слишком уж тесным и неглубоким было углубление.

— Ну, выкладывай всё, как на духу, без всяких тайн и секретов. Хочу знать про пост твоего деда, про светящиеся фигуры, про Константина, про лютость твоих земляков, про выстрелы, медведей-оборотней, — потребовал Саша.

Денька начал рассказ:

— Помнишь, я говорил тебе про Белого шамана, отказавшегося от жертв Нижнему миру? Он умер, когда пала Российская империя. У него был враг, шаман, сын одного из нойонов-князей Урянхайского края, который сейчас называется Тувой. Под именем штабс-капитана Плужникова, Георгиевского кавалера, он руководил одной из самых кровавых банд, а потом переметнулся в ЧОН, часть особого назначения, и стал преследовать Константина, которому и после смерти покровительствовал Белый шаман.

— А почему шаманы враждовали? — прервал его Саша.

— Ну… кто ж их знает… Может, у них так было заведено: кто победил, тот забирает всё, что умел и чем владел побеждённый. Но дед говорил, что Белый шаман повёл себя как отступник, отказался проливать кровь. А Константина народ края любил. Кто-то — за помощь и защиту, кто-то — за то, что он не принял сторону ни старой, ни новой власти. А он многое умел: глаза отводить и морок напускать, скрытое в земле золото и серебро само к нему в руки текло. Оборотнем был знатным, но это любой шаман умеет. Его не могли поймать и победить в бою, даже Плужников. Тогда он догадался воевать с Константином медленным, но верным оружием, которое, подобно яду, может достать любого…

Саша чуть не подскочил от интереса:

— Это какое оружие?

— Предательство… Предательство, людская зависть, худая молва, замешанная на лжи, — вздохнул Денька. — Ты же знаешь, Сибирь всегда была разбойничьим краем. Каждое убийство и грабёж стали приписывать Константину и его людям. А потом сыскался и предатель. Только при помощи него Плужников добрался до места, где скрывался Константин. И убил. Но всё равно остался ни с чем: золото и серебро Константин раздал разным людям, даже свой дар им передал. Вот и по нашу пору на Исаакия поднимаются из земли враги и гоняются за народным героем.

Санёк всё же выбрался из расщелины и даже крикнул:

— Так какой же мы клад ищем-то, а? Тот, который давно перешёл в руки верных людей?! Которого уже пятьдесят лет нету?!

Шитя твёрдо сказал таким тоном, что Санёк не мог не подчиниться:

— Не ори! Иди сюда, скажу тебе на ухо!

Саша хотел сказать, куда бы Деньке лучше идти со своими советами, но промолчал. Ссора им не поможет разобраться, что за хрень тут творится. Только добавил, сунув шест в воду, а потом осмотрев его:

— Вода бурная, выше метра поднялась.  Полные болотные сапоги начерпаем, а высушить их трудно. Нужно босиком идти.

Они сняли пэтэушные башмаки, сунули их в тюки, закатали по самый пах штаны и, осторожно ощупывая дно, вошли в воду. Ледяной холод сразу же укусил кожу, а через минуту ноги вообще онемели. Да ещё течением сносило. Но друзья, тыча шестами перед собой, пытались устоять и не стали отвлекаться на ощущения.

Наконец они перебрались через ручей, сделав изрядный крюк из-за обилия камней. К счастью, полдневное солнце так припекло, что онемение в ногах быстро прошло. Ребята отогрелись, чуток подсушили лыжные штаны — трико им пока было не по карману, а физрук не стал отбирать у выпускников старьё.

Денька вдруг поинтересовался:

— Санёк, а ты как осиные и пчелиные укусы переносишь?

— Больно, конечно, но ничего, терпимо. А что?

— Да в черёмухах у нас шершни. Если стебанёт один, то лучше боль перетерпеть и веткой отогнать, а то на запах мёртвого шершня целая кодла слетится. Придётся мчаться до Малинового так, как никогда не бегали.

— Понятно. У вас тут ночные призраки, стрельба, шершни… Больше ничего нет в запасе? А то я счёт потерял, сколько раз пожалел, что с тобой связался.

Денис очень обиделся и засопел. Санька поднялся и сказал:

— Ладно, друг-кладоискатель, пошли. Я в просвет черёмух уже какое-то строение вижу.

— Это часовня девятнадцатого века. Здешний купец построил в память о сыне, убитом на войне. Туда нельзя, всё может обрушиться, — всё ещё обиженно ответил Денька.

Они прошли большим лугом с жирующим пыреем к виднеющимся крышам, чёрным стропилам бывших домов, объеденным временем.

Денис сказал печально:

— Когда меня совсем малышом сюда привозили, на этом лугу пасся скот. В прошлом году ещё две семьи жили, коров и овец на луг выгоняли. Видать, съехали. Так что мой деда теперь здесь один…

«Жив ли ещё деда-то?» — подумал про себя Саша, выходя на большую улицу когда-то, видимо, зажиточной деревни. В дыры заборов виднелись большие сараи и сеновалы, добротные дома с заколоченными ставнями. Денька указал на избу деда, к которой вела тропинка, посыпанная речным белым песком с разноцветными камешками.

— Это я в прошлом году с подворья того купца взял, — сказал Сашин друг. — Давно присматривался и думал: а что это за гора у дома? Посшибал бурьян с вот такущими корнями — и Денис показал, какой величины были корни — увидел песочек речной с камешками да натаскал.

Он первым вошёл в незапертую калитку и крикнул:

— Деда, это я, Деня, твой внук, приехал!

Ему ответили тишина да жужжание огромной мухи. Ребятам стало не по себе, Саша даже стал принюхиваться, чтобы уже сразу уловить запах, который убивает всякую надежду на встречу. Денька ворвался в избу, чуть не вынеся дверь в сени, а потом и в помещение и неожиданно завопил зазвеневшим от радости голосом:

— Деда! Вот он я! А со мной Санёк, друг, про которого я рассказывал!

В сенях всё ещё пахло банными вениками, которых уже не было, а вот в пятистенке стойко воняло пылью. Санька сначала прочихался, потом разглядел на кровати с чёрным от грязи бельём плоское тело с задранной седой бородой, а рядом — своего друга на коленях, уткнувшегося в руку не то покойного, не то недвижного от немощи старца. Саша осторожно подошёл и глянул на кровать. Дед оказался в прямом смысле «кожа да кости». И только по движению рёбер и западанию кожи под грудиной можно было уловить слабое и очень редкое дыхание. Однако, когда чуть приоткрылись бледные губы в синеватых прожилках, Санька услышал звучный голос:

— Так это и есть твой верный кореш? Мелковат он для такого богатыря, каким ты его расписывал. Ну что ж, здравствуй, Санёк!

Парень даже огляделся: нет ли в доме ещё кого-нибудь, кто бы так громко говорил? Не этот же полутруп к нему обратился…

— Деда разговаривает не так, как все остальные, — тихо сказал Денька, прижимая руку старика с выпуклыми, как часовые стёкла, ногтями к щеке. — Его слова прямо тебе в голову идут, а воздух не сотрясают.

Раздалось старческое попёрхивание и смешок:

— Спасибо, внук… Не забудь ещё сказать, что я не ем и не пью, по человеческой надобности не оправляюсь…

Денька не понял насмешки деда и подтвердил: да, всё так и есть. Потом стал пересказывать новости о всей родне. А она у Деньки немаленькая: на каждый праздник он занимал у друга деньги и покупал стопку открыток. Саня меж тем осмотрел дом.

Это был обычный пятистенок, каких и в родном посёлке Сани полно. В них сени отделялись сплошной бревенчатой стеной. Далее следовала жилая комната с печью, потом горница. В Бегете их называли кухней и залой. На полу лежал слой пыли, похожей на войлок. Некрашеные доски пестрели «тропами», которыми передвигался Денька: от стола и лавки до печи, в горнице — к кровати деда и лавке с грудой одеял. В доме, казалось, стояли вечные сумерки. Так это же из-за занавесок! Полотнища ручной вязки выглядели пушистыми от вездесущей пыли. Потолок в горнице был равномерно тёмно-серый, а вот на кухне его дополняли сажевые разводы. Но почему друг не убрал эту слежавшуюся десятилетиями пыль? Саша прикинул, что, если придётся заночевать, он прекрасно устроится на кухонной лавке.

В горнице прозвучали слова деда:

— Благодарствую, внук Денис, теперь я всё о потомках знаю. Разжигай печь да пои гостя чаем. А то и поешьте поплотнее, ведь точно в лесу вас спугнули, напитать тело едой не дали.

— Откуда знаешь, деда? Ты же здесь лежишь, — удивился Денька.

— Да время нынче такое… На Святого Исаакия тайга всех отпускает, кому в земле не спится…

— Деда, а можно Сане всё рассказать? Он многого не знает, удивляется и сердится, — спросил внук.

— Говори. В тайге товарищество — святое дело.

Денька появился в кухне, и Саня, который привык к нищете, но, как и его мать, не терпел грязи, недовольно шепнул:

— Почему дом не прибирал? Смотри, какие тропы в пыли натоптал. Давай занавески снимем, вытрясем, а потом я их в щёлоке отстираю. Полы выметем да помоем. Чайник и посуду я вычищу песком.

Денька уселся на лавку и ответил:

— Эту пыль оставило время. Её нельзя трогать, потому что она и мой дед времени принадлежат. Помнишь, нам на уроках истории учитель говорил про гробницы каких-то царей? Вскрыли, и на людей хлынули беды, даже смерть.

— Иван Александрович про египетских фараонов говорил, — поправил друга Санёк, который очень хорошо учился.

И память у него была отличная, не как у Деньки.

— Дед разрешил тебе всё рассказать.

Но Саша оказался против всяких разговоров, когда в доме такая грязь. Он сказал:

— Ты набери воду из колодца. Или к ручью за ней сходи, если он пуст. Я почищу чайник и другую посуду, потом буду тебя слушать. Ты-то не фараон в пыли лежать. Давай хоть чуть-чуть уберёмся. Дед в горнице, но кухню-то можно помыть. Он же в ней не бывает.

Денька с недовольной рожей буркнул:

— Ну давай. Только провозимся долго, а могли бы уже сегодня в тайгу выйти.

— Дед-то не против, чтобы мы клад искали?

— Ещё в прошлом году он сказал, что у каждого свой путь. И настоящий человек его выбирает сам. Я вот выбрал клад найти и с тобой поделиться.

Саша, конечно, понимал, что Шитя, похожий на подростка, умом совсем дитя, нуждался скорее в защитнике и наставнике. Но он верил в чистоту намерений друга. Денька в Заларях несколько раз оставался на второй год в школе, а когда его наконец-то выпнули из неё, отправился в единственное место, где мог бы чему-нибудь выучиться — строительное ПТУ. Сам же Коршунов без проблем поступил бы в техникум, но побоялся, что после окончания вновь окажется в каком-нибудь посёлке. Стройка была его пропуском в городскую жизнь.

Санёк вытащил во двор казаны, сковородки и чайник, отправил Деньку, набравшего два ведра воды из колодца, на бывшее подворье купца за песком, разворотил слой слежавшейся золы в печке и принялся за работу. Денька подмёл, как умел, кухню, протёр шкафчик, расставил чашки, потом разжёг печку и поставил пузатый чайник на огонь. Работники так проголодались, что позволили себе вскрыть две консервных банки с рыбным «Завтраком туриста». И только сполоснув кружки, Саша сказал: «Ну, выкладывай, что тут творится, отчего по ночам люди шастают и невидимые стрелки неизвестно в кого шмаляют».

И Денька начал рассказ:

— Ты же знаешь, что край наш с древних времён разбойный. Но и богатый. В Сибирь даже император Александр Второй приезжал. До наших мест он вряд ли добрался. Однажды заболел его любимый конь, и деревенский парнишка шепотками и травками животинку вылечил. Император его наградил и денег дал, чтобы шёл парнишка дальше на север, мудрость и лекарство других народов перенимал. Все знают, кто на северах людей лечит — шаманы. Вот и стал царский посланник Великим белым шаманом. Не смог он принять веру северных народов в Верхний, Средний и Нижний мир. Но силы набрался необыкновенной. Только не получилось у него найти себе восприемника. Лишь одного человека он отметил, по имени Константин, который после революции всю родню потерял, но с одним не сумел расстаться — со свободой. Не захотел подчиниться новой власти. Вот он и стал хранителем шаманских сокровищ. Дед сказал, что это он нас предупредил о разлившемся ручье. А стреляли в него его враги. Сам понимаешь, что этих людей: и Константина, и его врагов — уже давным-давно на белом свете нет. Но кровь, пролитая в этих местах, не даёт покойникам стать землёю. Поднимаются они на день святого Исаакия… Ищут и ловят Константина, но всё поймать не могут.

Саша спросил:

— Значит, это его клад мы станем искать?

Денька кивнул, но друг ясно понял, что что-то внук полувысохшего старца чего-то не договаривает. И он поинтересовался, где товарищ взял карту. В городе Денька её не показывал, всё юлил, отговаривался тем, что у деда нашёл. Тогда Саша решил сегодня точно достать товарища — пусть кладоискатель предъявит карту. А ещё захотелось деревню осмотреть. И он предложил для начала:

— Давай прогуляемся по селу, которого вроде бы нет, но о нём местные знают и, похоже, сюда захаживают. Всё равно здесь ночевать придётся.

Денька долго отбрехивался, мол, не на что здесь глазеть, но согласился и предупредил: можно столкнуться со всякими вещами, от которых мозг современного человека может свернуться, как молоко в простоквашу. Но Саша неискренне над ним посмеялся: не могут люди из прошлого причинить им, живым и настоящим, вреда. Такой уж у него был характер — во всём докапываться до сути, не пасовать и идти до конца.

Деревенская улица вся заросла травой, которую очень любят гуси, ползучей, с крепкими стеблями и маленькими листочками. Поначалу Денька даже рассказывал, в какой избе жили знакомые ему с детства люди, а какие пустовали с самого начала.

— А вот здесь близняшки жили, Танька и Вадька, их бабка знахаркой была, она мне подвёрнутую ногу вылечила, — сказал Денис и указал на поваленные ворота, за которыми скрывалась изба с заколоченными окнами, с поросшей мхом крышей.

Саша ясно услышал сначала чьи-то стоны, а потом и причитания, толкнул друга локтем:

— Там кто-то есть…

— Никого там нету, — ответил Денис. — Здесь на каждом подворье приблазниться может что угодно: крики людей, выстрелы. Всё, что случилось с людьми раньше. Молчат лишь избы тех, кто недавно уехал или успел убраться до нападения банд, которые в этих местах лютовали. Хочешь, вон у той избы, которая совсем без изгороди, послушать, как убивали целую семью?

Саша ответить не успел. Он лишь увидел, как мир сначала качнулся, а потом вдруг ощутил себя в небе. Деревня Малиновое осталось далеко внизу. А его с одной стороны охватывал потрясающе красивый кровавый закат, а с другой — на него надвигалась ночь с бледными пятнышками звёзд. Ещё он ощущал ветер, слышал его свист под громадными крыльями, которые поднимали его в небо.

Очнулся лежавшим навзничь на траве. Уселся, ничего не понимая, потирая шишку на затылке.

Денька, который сидел рядышком на корточках, жадно глядя ему в глаза, спросил:

— Ну, что ты видел? В каком облике был?

Саша ещё раз подумал, что товарищ спрыгнул с ума, но оно и немудрено: проживи-ка всё детство в опустевшей деревне. И сказал:

— Ничего не видел, шлёпнулся просто от упадка сил. Мы ж с тобой за два дня один раз поели. Пошли в твою избу.

Таёжные сумерки быстро прикрыли деревню, как платок с дырочками-звёздами. Друзья добрались до избы деда в потёмках. Денька на кухне зажёг две керосиновые лампы, стал бросать на угли в печку новые полешки, поставил греть полупустой чайник.

Саша наблюдал за ним и напряжённо думал. Товарищ обещал объяснить всё у деда, но ещё больше запутал. Первой загадкой по-прежнему оставался его дед — не то живой, не то… совсем какой-то не такой. Но кто знает, как помирают таёжные долгожители? Старика явно навещал не только внук, иначе бы он отошёл в мир иной зимой, когда здесь минус зашкаливает. Просто вмёрз бы в постель.

А вездесущая пыль лежит везде из-за ленивого Деньки, его буйной фантазии, которая всегда позволяла ему объяснять свои недостатки. Если на него в училище орал мастер, то друг говорил: «На мастака сёдни лярва напала». Призраки в лесу тоже от их общей фантазии. Крики и стоны в деревне — оттуда же. А одетый по-старинному мужик… Вот его не объяснишь. Так, а сейчас нужно прессануть друга насчёт карты.

Но Денька сам выложил перед ним листок из тетрадки в клеточку. Саша посмотрел и захотел пристыдить товарища:

— Денис, это не старинная рукописная карта, а твои каракули с твоими же ошибками — ну посмотри: «пиривал» вместо перевала…

Но товарищ попытался отбиться:

— Да, я её сам начертил. Только вот глянь-ка…

И он чуток прикрутил винтики ламп, уменьшив освещённость, открыл дверцу в печке, отчего кухня озарилась сполохами, а огонь в ней заревел. И указал на потолок.

И Саша увидел, что разводы сажи и потёки грязи стали действительно напоминать карту: железнодорожная ветка, поля, дорога в тайгу, ручей, несуществующая деревенька. За нею — гора, достаточно пологая, но с перевалом, а затем скалистый обрыв. И снова гора. Слева — дороги к дальним сёлам, названия которых были на самодельной карте. Но их Санька даже запоминать не стал. Но нашлось и кое-что интересное. В когда-то побеленных досках обозначились повреждения, словно от пуль, попавших в потолок. И они чуть отдавали оранжевым, словно в них концентрировались отблески огня из печки. Саша предположил, что это и есть места, где может быть клад с шаманским золотом. На тетрадном листке Денька их вообще не отметил.

— Дед мне ни о каких картах не говорил. Я сам только в прошлом году догадался. Но дед сразу это почуял и мой путь одобрил, — шёпотом сказал товарищ.

— А почему места шаманских схронов на карте не отметил?

— Вот ещё. Их столько народу по тайге ищет!

Денька прибавил огня в лампах, закрыл печку, и парни напились чаю с сушками, решив выдвигаться завтра вместе с рассветом. Санёк улёгся на лавку, подложив под голову свою болоньевую куртку. В кухне тепло, желудок набит, чего ещё нужно для хорошего сна? И он заснул.

Во сне ему привиделось, что мимо проходит много народу. Но разбудило его гнусавое пение. Оно раздавалось из комнаты, где спали старик и его внук. Это было странно… Очень странно, словно бы сон продолжился. А Саня вообще-то в ответе за своего товарища. И он решился посмотреть, что же творится в горнице, хотя не на шутку испугался каких-то молитв из уст множества людей. Сам Саня ни одной не знал.

В горнице действительно было полно народу в чудной старинной одежде — женщин и мужчин с маленькими свечками в руках. Они гнусавили молитвы и, казалось, не замечали Сашу. А он в тревоге за друга стал расталкивать их в том направлении, где на лавке должен был спать Денька. И сразу наткнулся на него. Товарищ обнимался с мальчишкой, одетым в современные трикушки и рубашонку, и девчонкой в летнем платьице. Со слезой в голосе Денис спрашивал их:

— Что ж вы так рано ушли-то, а? А я думал, встретимся в Заларях…

Но девчонка строго сдвинула брови, закрыла Деньке рот рукой и подтолкнула его в сторону.

Друг ещё раз на них обернулся, вытер рукавом нос и стал пробиваться в самую толчею поющих людей. От запаха воска у Саши закружилась голова, заломило виски, но он во что бы то ни стало решил выдернуть друга из этой толпы. Только подумал, что эти люди точно не настоящие, как и мужик, встретившийся им возле ручья. Наконец он увидел Деньку, вцепившегося в сосновый гроб, в котором лежал старик, точь-в-точь похожий на деда товарища. Только рубаха без воротника была чистой и без махрушек на разлохматившейся горловине, как прежде. Руки старика покоились на полотняном саване.

Саша подумал: «Когда дед успел дуба дать? Ещё вчера с Денькой разговаривал».

Толпа завыла ещё громче, и вдруг покойник раскрыл бельмастые глаза, которые уже явно ничего не могли видеть. У Саши сердце ухнуло в живот и затрепыхалось там. Вот в эту минуту он позабыл от страха не только про Деньку, но и про свою семью, перевёл взгляд на тёмные лица людей, чуть освещённые желтоватым свечным светом. Он словно искал в них защиты от самого жуткого зрелища, которое довелось увидеть — очнувшегося покойника. Но все стояли, голося молитвы, будто ничего не произошло. Саня уже было подумал, что он сам с ума спрыгнул и снова бросил взгляд на гроб.

Покойник уже сидел прямо, точно подпёртый в спину палкой. И медленно поднимал руку с чёрными ногтями. Спина Саши вмиг стала мокрой, а на затылке, казалось, шевельнулись волосы. Больше, чем самого мертвеца, он испугался этой руки. Голоса молящихся стихли. Саша услышал прерывистое дыхание людей и ощутил страшное напряжение. Покойник кого-то хочет выбрать из толпы? Зачем? Утащить с собой, положить в гроб вместо себя? И тут же подумал: «Только бы не меня!..» Но высохший палец с выпуклым, как стекло часов, ногтем ткнул именно в него!

У парня так закружилось голова, что толпа, тревожный свет свечей слились в один водоворот, который затягивал его куда-то… Кто-то обнял его за плечи и потянул, повёл… Больше Саша ничего не запомнил.

В хмуром свете раннего утра глаза парня различили склонившуюся над ним заплаканную рожу Деньки.

— Чего ревёшь?.. — спросил Саня, тяжело ворочая языком.

Горло вообще напоминало пустыню Сахару сухостью и жаром.

Друг ответил:

— Да вот… Ночью узнал, что моих товарищей детства уже нет на белом свете. — Глаза Деньки беспокойно забегали, и он утешил Саньку: — Во сне увидел, во сне.

— И куда ж они… делись… — Язык никак не хотел подчиняться Сане.

Денька всхлипнул:

— Два года назад старый переезд над речкой Залари рухнул. Там воды-то всего ничего. Но грузовик перевернулся и людей накрыл. Двое или трое выбрались. А ведь четыре семьи на свадьбу ехали… Ты, Саня, поднимайся да собирайся. Я уже чайник поставил. Бутеров пожуём и пойдём к перевалу, потом на другую гору поднимемся. Там попробуем клад поискать.

Саша не решился поделиться своим ночным кошмаром. Может, он в Денькином сне побывал? Ведь обнимался же он, похоже, с Вадькой и Танькой, с которыми провёл детство в Малиновом… В любом случае, то, что приснится да привидится, не должно задерживаться в голове у человека. Так и в самом деле чокнешься. Но в горницу заглянул. Пыль на полу, кроме следов Деньки, оказалась на месте. И сам дед спал на кровати.

Парень решил не ограничиваться лёгким завтраком. Ещё неизвестно, когда придётся поесть. Он достал промасленную бумагу, в которую был завёрнут самый дешёвый колбасный плавленый сыр, вытащил очередную банку «Завтрака туриста». Денька повозился за печкой и с шумом выволок большой ящик, сколоченный из досок. Под мешковиной там оказалось много чёрных от времени вещей.

— Выбери себе что-нибудь на память… Я свою флягу здесь взял. В Малиновое мы точно не вернёмся, а по какой дороге выйдем из тайги, неизвестно. Да что скривился-то? Это серебро. Отчистишь, и оно заблестит, — сказал Денис.

— А почему его другие люди не забрали? Ведь сюда всё равно кто-то заходит, — поинтересовался Саша.

— Нельзя, вот и не забрали, — сухо ответил Денька, но так ничего и не объяснил.

Саша присел на корточки возле ящика. Какие-то блюда, кресты, кувшинчики, кружки, вилки, даже миска или маленький тазик. Он решил не рыться в этой рухляди, взять первое попавшееся, чтобы не обидеть друга — четыре суповых ложки, связанные верёвочкой.

— Это, однако, ложки купца. Здесь есть ещё офицерские ордена-кресты, портсигары, — заметил Денька. — Лучше их возьми. Откуда эти вещи взялись, я не знаю. Просто они в дедовом доме хранятся.

— Зачем мне они? А ложки матери отдам. Только я их прежде почищу, не пихать же грязь в поклажу? — возразил Саша.

Тут он немного слукавил. Как ни любил порядок и чистоту, хотел для начала убедиться, что тяжеленные ложки можно заставить заблестеть. Правда, он серебряных вещей, кроме фляжки друга, в руках не держал и не отличил бы их от оловянных, но всё же…

Денька возмутился, что это глупо — дорогое время на чистку тратить, но Саша на него не обратил внимания. Он с песком и золой потёр мешковиной ложки, прополоскал, и утреннее солнышко выбило из металла блики. Стало видно и клеймо с фамилией фабриканта, и цифры — восемьдесят четыре. По Денькиным словам, это действительно серебро. Саша прибрался на кухне, сунул ложки в поклажу. Друг в это время стоял на коленях у постели деда, видимо, прощался. Коршунов пошёл дожидаться его на улицу, на солнышко. В сенях прихватил лопаты.

Наконец Денька вышел из дома с красной распухшей рожей, утирая её, по обыкновению, рукавом.

— Что случилось? — спросил Саша.

Товарищ постоял с минуту, печально глядя на дом, потом проговорил:

— Я думал… всё время думал, что мой дед вечный… всегда будет… А сегодня он пить попросил и крест! Это значит, что помрёт…

— Да, невелика копеечка, но хоть оденешься перед выпуском-то… Отец, сам видишь, болеет постоянно, братьям только на один сезон путёвки в лагерь дали, а их тоже одеть-обуть перед школой нужно.

Саша стопроцентно был уверен, что заработанное им сразу утечёт мимо его кармана: крышу давно пора ремонтировать, пол в сенях провалился, стены зимой промерзают до инея по углам. Сразу же после поступления парень упросил мастера устроить ему подработку на стройке разнорабочим, главным образом, мусор таскать. Это было запрещено, но мастер пожалел нищего поселкового парнишку. Так что двадцать рублей в месяц Санька всегда заколачивал. Но его родной дом — что бездонная яма: то одно нужно, то другое, а отец знай себе на больничных сидит.

А вот друг его, одногруппник и сосед по комнате Денис Шитиков, явился после каникул довольнёхонький, хотя родители его отправили ухаживать за полупарализованным дедом в чёртову даль. Старик твёрдо решил помирать там, где всю жизнь прожил. После поездки Денис весь год выносил мозг другу рассказами о чудесном кладе. Он так много трещал о нём, что Саня задал себе вопрос: не Денькины ли это выдумки, ведь старик-то, по его же словам, языком не шевелит.

Но сама мысль обогатиться, не вкалывая, оказалась очень прилипчивой. И Саня с Денькой провели весь последний год в училище, готовясь к походу. Денег, понятное дело, на экипировку не было. Они почти всё: и старые плащ-палатки, и сапоги-болотники, и компас, и туристический набор посуды — выпросили у однокурсников, которые проживали в городе. Им отдали старое и негодное, но у друзей руки откуда нужно росли. Они всё залатали и почистили. Вечерами, когда ребята пришивали к полотнищам плащ-палаток кожаные люверсы, вырезанные из старых сандалий, строгали шпеньки и обмётывали петли, думали, что бы спереть на стройке для разборной стойки и приколышей, Денис рассказывал:

— В первый и последний раз шаманский клад искали четыре года назад, в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году. Целую экспедицию собрали. Причём в ней участвовал человек, который застрелил бандита, владевшего этим кладом. И, между прочим, сам это золото раньше видел!

— Да ну, — отмахивался Саша, — заколебали с этими экспедициями. То пропавшее золото Колчака ищут, то Каппеля. Говорят, что видели это богатство, но на самом деле его, наверное, нет и не было.

Но он возражал только для порядка. В его душе клад уже стал реальностью, овеществился и только и ждал того, чтобы его забрали Санька и Денька. Правда, для этого придётся пёхом тащиться через тайгу, искать по рукописной карте схрон, возможно, прятаться от таких же кладоискателей или даже участвовать в стычках с ними. Интересно же, чёрт возьми! Но Саша задал другу вопрос:

— Ну ладно, допустим, этот клад есть. Так почему же его не нашла экспедиция, в которой не только очевидец был, но и учёные сразу из двух университетов?

Денька, разрумянившись от своего знания и значимости, отвечал:

— Саша, это же не простой схрон. Шаманский! Мне дед подсказал, что помешало искателям. Это напущенный морок! Не забывай, кому клад принадлежал!

Санька всё равно никак не мог понять, отчего клад дался в руки только бандиту.

Денис сразу стал суровым, нахмурил брови, покусал губу и сказал:

— Жизнью клянись, что эту тайну не выдашь.

«Вот тебе на! — поразился Санёк. — То в тайгу зовёт, готовится к походу, другие тайны выбалтывает, а эту открыть боится… Точно, Денька водит меня за нос целый год!»

— Не стану жизнью клясться, — заявил Саша. — Она у меня одна. И в ней ещё есть мать и пятеро братьев.

Но у Дениса уже язык зачесался, и он выпалил:

— Этот бандит вовсе не бандитом был! А таким же шаманом! Оболгали его люди, которые за ним охотились. И достанется схрон только одним рукам! Родственному по крови человеку!

— Не тебе ли? — усмехнулся Сашка, с которого вдруг спало с наваждение от россказней товарища.

Но Денька поднял на него глаза родниковой чистоты:

— Мне. Но я с тобой обязательно поделюсь. Только уговор: не болтать, пока нас с тобой по какой-нибудь статье не засудили из-за веры в шаманов, и быть товарищами, как с первого дня в училище.

Тут Саша припомнил, как им, «тупой деревенщине», пришлось утверждаться среди городских ребят, сколько издевательств и подстав выдержать. К нему-то, здоровяку с чугунными кулаками и невозмутимым характером, цеплялись не так часто, как к Деньке, который и ростом не вышел, и характер имел слабый. Но, если честно, Санька бы просто подчинился трудным подросткам из детдомов, которые тоже жили в общаге, занял своё скромное место в их стае. И только из-за того, что приходилось вступаться за товарища, приобрёл стержень в повадках, лютость и хитрость. Погоняло Коршун он заслужил по праву. А Денька как был Шитей, так и остался.

И вот теперь бедняга Шитя хочет увлечь товарища приключением, где он главный. Ну что ж, пусть… Всё равно им с пятнадцатого августа выходить на работу в строительно-монтажные управления, Саше — в первое, Деньке — в третье. Коршун будет возводить городские дома, причём в бригаде, которая его знает уже три года. А вот Шитя пойдёт на промышленную стройку. И ничего лучшего, чем помощь при укладке арматуры в котлованы, ему не доверят.

Парни подписали обходные листы у кастелянши, получили в своих СМУ подъёмные — восемьдесят рублей, настоящее богатство. А вот в новую общагу не пошли — может, она им вовсе не понадобится. Купили по одеялу и, не устояв от соблазна, по новенькой болоньевой куртке. Форма и обувь из ПТУ осталась за ними, а остальное вообще неважно. И с тюками из плащ-палаток друзья отправились на вокзал. Денька жил в Заларях, но останавливаться дома не собирался. Планировал сразу отправиться через поля в тайгу. Билеты, конечно, друзья

взяли самые дешёвые, в общий вагон, в котором не полагалось спальных мест, не выдавалось ни белья, ни чая. За кипятком один раз сбегали в плацкартный.

Поезд тащился восемь часов, останавливаясь у каждого полустанка. Наконец ребята вышли в Заларях. Шитя сразу повернул в сторону от посёлка, на узкую дорогу обочь полей. Скоро их догнал пожилой мужичок на телеге с мешками дроблёнки, которую неторопливо тащила пегая лошадка. Денька поздоровался, стянув полотняную кепку. Саня, глядя на него, поступил так же.

— Туристы, штоль? — резко спросил мужик, и глаза его сверкнули остро и холодно из-под выгоревшей фуражки.

— Не, я до деда Шитикова, в Малиновый, — ответил Денис.

Саша удивился: он точно помнил, что друг называл совсем другое село.

— Так люди говорили, что Митяй Шитиков помер, — уже теплее сказал мужик. — Садитесь на мешки, подвезу. Только мне поворачивать раньше, на совхоз. До Малинового день ходу, ночевать в тайге придётся.

— Да люди чуть ли не каждый год говорят, что дед помер. Я в прошлом году всё лето у него жил, — сообщил Денька.

Мужик только хмыкнул, но ни слова не проронил. Часа через два он сказал:

— Слезайте. Я в совхоз сверну. Дорогу-то показать, или сами знаете?

— Спасибо! — ответил Денька. — Дорогу я знаю. Только мы через тайгу пойдём.

— Ступайте с Богом, — напутствовал их мужик и дёрнул вожжами.

— А почему ты сказал, что мы идём в какое-то Малиновое? — спросил Саша. — Сам же говорил, что в Ратово или Ратуново, не помню точно.

— Проверочка это была, — рассмеялся Денис. — Здесь у многих сёл и заимок другое название. Если ты старое название скажешь, значит, свой; а новое — чужой. А есть ещё и третье, тайное. Так здесь ещё с гражданской войны повелось. Но нам его говорить нельзя, чтобы не засветить свои планы.

Саша не сдержался:

— Чёрт знает что!

Оживившийся Денис ответил:

— Чертей ты настоящих не видел. Вот переночуем, по-другому заговоришь! И это… если отлить хочешь, давай в кусты топай. Зверь к дороге не сунется. А вот в тайге учует…

Сашка поинтересовался, считая всё сказанное другом тупыми байками:

— И что тогда будет?

— Цапнет за голую задницу и уволочёт в бурелом! — во всё горло расхохотался Денька.

— Для чего?!

— Сквасить и поесть всласть, — ответил уже без смеха Денис. — Да шучу я, шучу. Медведи сюда не сунутся.

— А почему?

— По кочану! — обозлился Денька. — Если я сказал, значит, так и есть. Видишь тропу? Она охотничья. По ней и двинемся.

Его друг в упор не увидел никакой тропы, только буйные заросли травы, каких-то растений с синими цветочками, словно нанизанных на один жёсткий тёмный стебель. А Денька шустро пошёл вперёд. Саша потащился следом, сбивая подобранной веткой синие венчики. Через несколько минут ходу деревья словно сдвинулись, между ними раскинулись опахалами папоротники. А потом и они исчезли, ноги стали утопать в многолетнем перегное из хвои и листьев чахлого ольховника. Вот тогда-то и стала видной охотничья тропа.

Парни прошагали не больше часа, когда в тайге стало сумрачно. Саша с удивлением посмотрел на часы: времени-то всего семь часов! Густой лесостой мешал июньскому солнышку пробиться сквозь переплетение мощных ветвей. Наконец они набрели на пятачок земли, свободной от стволов-великанов, со старым костровищем. Неподалёку лежала груда сушняка и брёвнышек.

— Здесь охотники, да и любые путники могут заночевать, — сказал Денис. — Скидывай поклажу, нужно набрать сушняка для костра.

— Так его вон сколько! — кивнул Саня на кучу дров.

— Это те, кто здесь раньше был, приготовили для других. Мы тоже должны позаботиться о тех, кто после нас придёт. Это закон в тайге, — с важностью бывалого человека сказал Денька. — Только далеко не отходи, заблудишься.

Ребята достали топоры, и таёжная тишина с редкими голосами ночных птиц наполнилась стуком. Уже в темени они перетащили нарубленное к месту ночёвки, и Денька показал своё мастерство разведения костра. Путники решили чай не кипятить, запить куски хлеба, посыпанные сахаром, водой из личной фляги Дениса — огромной, кое-где гнутой, с непонятными клеймами на крышке и дне. После оделись потеплее, постелили одеяла и надели плащ-палатки от ночной сырости. Саша сам не заметил, как заснул.

Проснулся от того, что замёрз, как синица в зимний мороз. Костёр давно прогорел. А по пятаку свободной земли стелился туман. Да такой густой, что ему не было видно товарища. Зато он заметил нечто странное, отчего глотка сжалась и он даже не смог позвать друга, только прохрипел что-то почти безголосо.

Туман был только на поляне, но ближе к деревьям ещё больше уплотнялся, местами тянулся вверх. А в кромешной мгле, где уже было нельзя различить даже ствола дерева, слабо светились голубоватым цветом… фигуры людей. Они то мелькали, то исчезали. И таким злом и ненавистью от них тянуло, что Саньку затрясло уже не от холода…

Сон это такой, что ли? Или, как их там называют, призраки, привидения? А может, души тех, кто когда-то погиб здесь?

— Видишь, пошли… поднялись, стало быть… — донёсся до Саши голос друга.

Но он был глухой, словно через слой ваты. И, что очень странно, в нём не было того ужаса, который колотил Саньку.

— Сань, ты спишь что ли?.. — спросил Денька.

— Не… — только и смог выдавить из себя перепуганный парень, а через минуту ему всё же удалось шевельнуть языком: — Кто это?..

— Чёрт знает, кто это… Но они не опасные, это факт. Дед про них говорил. Да и любой из местных так же скажет. Лишь бы человек вслед за ними не бросился. Тебе же хочется пойти за ними?

Тут Санёк уже оклемался и сказал:

— Я что, на идиота похож — за ними идти? Ну, струхнул малость, конечно. А откуда эти люди, или кто там они есть, поднялись?

— Это долго объяснять. Потом расскажу, как до деда доберёмся. Это хорошо, что тебя за ними не тянет. А я-то, как дурень, не спал, всё тебя караулил, чтобы перехватить, если за ними подорвёшься, — зевая, проговорил Денька.

Вдруг Санёк, до сих пор таращивший глаза в темноту, заметил, что последняя фигура, словно проглоченная ночной теменью, вновь замелькала. Сначала он, успокоенный другом, уже не стал пугаться, ну разве что немного зачастило сердце. Но светившийся гнилушкой дух или призрак засиял ещё ярче: он направился назад, к ребятам!

Санёк спросил:

— Денька, а почему один возвращается, а?

— Да тебе со страху блазнится… ну, у нас так говорят вместо «чудится» или «мерещится»… — начал бодро Денис, но потом его голос дрогнул, стал тише: — Вот ведь чёрт, и в самом деле… возвращается… Никогда про такое не слышал.

Меж тем фигура чуть утратился схожесть цвета с гнилушкой, приобрела отчётливость, но двинулась на ребят уже не бесшумно. Шелест прошлогодней хвои на земле создавал чёткое ощущение неторопливой поступи.

— Санёк, накрывай голову капюшоном и ложись ничком. Авось пронесёт мимо, — произнёс скороговоркой Денис и сам зашуршал прорезиненным брезентом.

Ребята выстелились на земле. Саша думал: «Друг надеется, что тварь пройдёт мимо… А она ведь точно нас увидела… Вот и сухие веточки под её шагами хрупнули… Может, всё же не заметит нас?.. Вот на кой хрен я с Денькой связался?.. Дома мать и братья, больной отец… Если здесь сгину, кто семье поможет?.. Точно, тварь уже возле углей костра топчется… Мамочки!..»

Но ночной гость медленно поплёлся назад.

Санёк услышал, как Денька приподнял капюшон и громко вздохнул-выдохнул, а потом завозился. Парни после пережитого страха тут же заснули.

Санёк очнулся оттого, что с края капюшона на нос пролилась вода, — видно, за ночь скопилась роса в складках брезента. Денис тоже проснулся, потёр глаза и хрипловато проговорил:

— Чай нужно ставить. А давай не будем: пока костёр разожжём, пока воду вскипятим. Если сейчас выдвинемся, то к обеду будем в Малиновом.

И ни слова о ночном происшествии! А у Саши к другу было много вопросов. Денька их предупредил:

— Всё обсудим дома, у деда. Тайга такое дело не любит, когда о её тайнах болтают. На-ка фляжку, попей воды, да и пойдём.

Санёк похлебал холодной, не потерявшей свежести воды и повертел в руках походную посудину:

— Ого, она ещё царского времени — с двуглавым ором! А вода в ней хорошо сохраняется.

Денька улыбнулся и стал хвастаться:

— Сохраняется, потому что фляга серебряная. Ты не смотри, что тёмная и гнутая. На клейма смотри: «О. КурлюковЪ» и женский профиль с цифрой восемьдесят четыре. Это означает, что её сделал мастер времён Александра Второго.

— Откуда такая вещь у тебя? — удивился Санёк.

— В прошлом году у деда подрезал. Она ему всё равно не нужна.

Санёк не захотел поверить другу:

— А про царя, мастера и клейма откуда знаешь?

Денис сурово ответил:

— Ну сколько раз тебе повторять? Все секреты — только дома. Не в тайге.

Саша разобиделся и молча зашагал за Денькой, полной грудью вдыхая смолистый воздух. Тропа пошла под уклон, потом снова выровнялась.

Денька сам прервал молчание:

— Сейчас будет ручей без названия. Мостик через него был плохонький и в прошлом году, а сейчас, наверное, вообще развалился. А за ним — черёмуховые заросли и бывшее село Малиновое.

Саня уже забыл про обиду и спросил:

— А как сейчас Малиновое называют? Ты же говорил, что у здешних сёл аж по три названия.

— Да никак сейчас не называют. Его как бы вообще нет.

И тут Саша поинтересовался:

— А дед-то твой хоть есть? Может, мы в гости к мёртвому старику идём? Недаром мужик вчера говорил, что Дмитрий Шитиков помер. Искали бы себе клад, а ты сюда потянул.

Друг резко к нему повернулся. Его обычное прозрачные синие глаза потемнели, уголок рта дрогнул от гнева:

— Мой дед помереть не может. Он всегда будет, пока его кто-нибудь не сменит на посту!

Саня подумал: «Чокнулся! С рассудка спрыгнул Денька Шитиков! И меня охмурил, заставил во всякую дребедень поверить!» Товарищ пошёл дальше побыстрее, потому что деревья стали совсем редкими, а таёжные травы сменились луговыми. Саша даже с места не двинулся. И быть бы между друзьями большой ссоре с неизвестными последствиями, если бы…

Из-за дерева не вышел человек, корого даже бродяжкой или нищим было трудно назвать. Причём Саше он показался знакомым.

На кудлатой голове странника была надета странная выцветшая шапка с большущим козырьком, на костлявых плечах болталось нечто типа пальто, каких давным-давно не носили. Сашок такие только в учебнике истории видел, и назывались они вроде кафтаном. Из-под кафтана торчали простёганные вдоль штаны, всё в выжженых дырках, словно от угольков. Сапоги оказались не менее древними, но они не потрескались, а блестели от масла.

По старинному сибирскому обычаю ребята первыми сдёрнули с голов свои кепки перед пожилым человеком. А он прогудел:

— Доброго пути. Ручей разлился, вода мутная, а дно-то его каменистое, из крупных валунов. Вы бы шесты взяли, чтобы путь нащупать. Не ровён час, поскользнётесь да захлебнётесь.

Денис обернулся к товарищу, встретился с ним взглядом. Саня сразу понял, что Денька тоже вспомнил этого человека. Именно он, только светящийся, ночью направился к их лёжке у прогоревшего костра. Когда они снова перевели глаза на то место, где только что стоял странник, то увидели, что рядом никого нет! Ветерок, дунувший им в лица, принёс острый запах разрытой глинистой почвы.

Грянувшие выстрелы двух винтовок стали для парней ещё большим шоком. Они шустро скинули тюки с поклажей и попытались скрыть за ними хотя бы головы. Одна из пуль пролетела совсем близко от них, другая вонзилась в дерево, за которым, вероятно, скрылся незнакомец. Следующие залпы уже из четырёх винтовок раздались как раз от этого дерева, но стрелков не было видно. Ребята чихнули от порохового облака, а потом в испуге зажали носы. Погоня продолжилась дальше, выстрелы загромыхали уже далеко.

Парни вздохнули свободно только тогда, когда стихло эхо преследования.

— Это не по наши души… — с облегчением прошептал Денис.

Сане было так страшно, что он даже не стал думать, за кем гнались и кого хотели пристрелить невидимые злодеи. Он сказал:

— Денька, пошли отсюда скорее!

— За мной! — скомандовал Денис и утёр дрожавшими пальцами мокрый нос.

— Да помогите же поднять!

На что услышала:

— Пусть мать горе выплачет. Целый год сама не своя.

Люда в неподдельном отчаянии выкрикнула:

— Нельзя человеку родной крови на могиле лежать! Где стульчик для мамы, который я велела принести?

Конечно, про стул позабыли. А могилу собирались оборудовать местом для помин, только когда памятник поставят. Сыновья подняли мать, и она обрушила весь свой гнев на Людмилу: такая-сякая невестка опустилась после смерти Серёженьки, разленилась, скотину распродала по дешёвке, весной огород не засеяла, деткам всякой дурью голову забила. Знай себе молилась и книжки читала. Водку на кладбище нести запретила, чтобы помянуть по-человечески. Чокнулась баба, глаза бы её не видели.

Надо сказать, что свекровь слыла вздорной и гневливой, невесток третировала нещадно, но к Милке у неё было особое отношение: женщина была круглой сиротой, то есть беззащитной, к тому же покладистой, внимательной и благодарной. Доставалось ей чисто для порядка и чтобы своё место знала. А тут свекровушка разошлась…

Старший деверь сказал:

— Хорош, мать, скандалить на погосте.

Но родня украдкой бросала на Люду укоризненные взгляды, отводила глаза. А кое-кто даже достал из-за пазухи бутылку и капнул водки на землю, на что вдова наложила запрет. «Годины» получились пресными, дурацкими, против традиций, как свадьба без криков «Горько!» Не то что пресловутые «девять дней» и «сороковины», когда родова на кладбище хорошо покушала, выпила и двинулась для «продолжения банкета» в дом Милки. В этот раз чокнутая даже не пригласила. Тьфу, как некрасиво поступила! Бог её за это накажет! Но Всевышний, видать, замешкался с наказанием. Или махнул рукой на Людкину нечестивость. Народ же оказался более принципиальным, поэтому активно стал шушукаться о странностях вдовы и припомнил ей всё: и выходку на месте гибели мужа, и слова на кладбище, обращённые невесть к кому; и полный игнор традиций. Неизвестно, из чьих уст впервые вырвалось слово «ведьма!» Оно сразу же прилипло к вдове, но, в противовес общей неприязни, послужило охранным щитом. Открыто обижать осиротевшую Людкину семью остерегались. На время внимание сельчан отвлёк трагический случай в селе. Но ведьма и в этих событиях умудрилась отметиться!

Деревня была сравнительно молодой, заселяли её и русские и буряты. Все знают, как крепка дружба бурятских семейств, нерушимы правила взаимовыручки. А уж если они подкрепляются брачными узами молодых отпрысков, то, считай, становятся единым родом. Два года назад прошумела весёлая и длительная, на две недели, свадьба Лены и Алексея, которые выучились в одном институте и собирались жить в городе. Девушка выходила замуж уже беременной, чему родня была несказанно рада. Свекровь, заполучив очередную дочь, заявила: Лена в город не поедет, пока не родит и дитя немного не подрастёт. Мать молодой была не согласна, но ничего не поделаешь: теперь её ребёнок перешёл в семью мужа и был обязан подчиниться её правилам. Лена очень устала за время нескончаемого торжества: те, кто не успел или не смог приехать на регистрацию, могли поздравить молодых позже. Их заваливали подарками, родня по новой садилась за стол, веселье продолжалось. Но обычное соревнование — чей подарок богаче — превратилось в противостояние матери и свекрови: деньги на квартиру в областном городе против средств на дом в селе. Выяснилось, что мать Алексея заранее подготовила документы на земельный участок и наняла строительную бригаду. Она вовсе не собиралась отпускать сына-последыша в город, даже и не думала, какую работу найдёт в деревне выпускник архитектурного факультета политеха. Лена же… а что Лена? Она должна нарожать ребятишек. Свекровь пылинки сдувала с невестки, в оба уха зудела о том, что родня со стороны мужа обеспечила молодых предметами домашнего обихода на всю жизнь, что она костьми ляжет, но сделает новую семью счастливой. И вот Лена выходила к гостям бледной, с синяками под глазами, с тоской глядела на груду разнообразных одеял и многочисленные коробки, отворачивалась от загона с овцами и крупным рогатым скотом, которому теперь была хозяйкой. Вскоре после свадьбы Лене вызвали скорую и увезли в область. Свекровь с матерью молодой затеяли свару по вечным вопросам — кто виноват и что делать. И превратили жизнь семей в противостояние сельских Монтекки и Капулетти, предметом вражды которых была судьба девушки: прекратить ли беременность из-за угрозы жизни или рожать. Победила свекровь, и через семь месяцев она получила слабенькую внучку и тень прежней невестки. Деньги на недвижимость почти ушли на самое лучшее для лечение молодой матери и новорожденной. И малышка пошла на поправку, стала догонять сверстников, прежние диагнозы врачей отвалились, как шелуха. А вот Лена… Она не успела отпраздновать первую годовщину дочки. Похороны завершились дракой и женщин, и мужчин. Свекровь орала, что виновата дурная наследственность, мать заходилась от криков, что её ребёнка сгубила семья мужа. Алексей давно нашёл работу в городе и в войне участия не принял. Ему было всё равно, с кем останется ребёнок. По традиции, дитя должно жить в его семье. Но кто сможет лучше присмотреть за кровиночкой, чем бабушка со стороны матери? И снова победила свекровь. Эта малышка значила для неё больше, чем всё остальное на свете. Но что тут поделаешь, если у каждого своя судьба? Однажды девчушка не проснулась утром… Горе ещё больше рассорило родственников: свекровь кликушествовала, что дитя забрала Ленка, мать обвиняла другую бабку в недосмотре.

Всё село сочувствовало родне умерших. И однажды к бывшей свекрови заявилась Людмила, поплакала вместе с властной старухой, а потом шепнула: никто не виноват, Леночка в двенадцать лет сильно ушиблась, упав боком на камень. Беременность вызвала изменения в печени умершей, и они передались её дочке. Лена просит всех смириться с этим, потому что ей с малышкой очень тяжело видеть вражду самых дорогих людей. Свекровь услышала лишь то, что хотела услышать: виновата Ленка. И разнесла сплетни о разговоре с Милкой по селу.

Неожиданно всё обернулось против Людмилы: кто-то поджёг её дровяник. И женщина приняла мудрое решение покинуть село. Так случилось, что, как только она оставила за плечами место, где прожила шестнадцать лет, где была могила её мужа, где по-прежнему поголовное пьянство туманило мозги людей и буйствовали суеверия, замешанные на традициях, жизнь наладилась. Но Людмила боялась, что обряд, совершённый по дури, всё равно достанет её. Она рассказывала:

— Сам заговор на вызов мёртвого я выучила наизусть. Но не смогла произнести без ошибок. Почему-то забыла дома одну чашку из четырёх. А в них я должна была налить заговорённую воду для духов. Решила капнуть своей крови, потому что знала: в другой раз на такое не решусь. А с кровью вроде бы надёжнее… Палец себе разгрызла. И вы знаете, девки, боли совсем не чувствовала… Как будто не себя зубами рву, а резиновую куклу. Короче, всё перепутала, как пьяная была. Легла на землю и сомлела… Открыла глаза — никого… Только шаги издалека… Потом подошёл Виктор, сел на корточки, опустив голову… А я уже позабыла, о чём спросить хотела. У меня как хлынули слёзы!.. Накинулась на него с обвинениями. Но вот что странно: я ему про любовницу, а у меня в голове кино о нашей первой встрече… Я ему про детишек, а он вспоминается стоящим возле роддома… То есть всё хорошее вспомнила из нашей жизни. И тут он меня спросил: «Можно, я с собой всё это унесу?» Я ответила: «Неси, только мне-то что останется?» А он со смешком сказал: «Сама поймёшь, с чем останешься». И голову поднял. Гляжу, и сердце замирает: это не Виктор! Тут меня девери растолкали… Свечки-то я забрала, а чашки побились… или их кто-то из его братьев распинал. С той минуты тот, кого увидела, в моей голове был. В зеркале за спиной тень являлась. Такое странное ощущение: перед глазами на миг черным-черно, потом вдруг вспышка — и я знаю то, чего не знать не могла. Короче, этого тёмного я даже молитвами изгнать не могла. Вся жизнь изменилась… Теперь, на новом месте, такого не случается. Но я не знаю, отпустил ли меня тёмный… Он поживился самым лучшим, что у меня было, моим богатством — прошлыми счастливыми годами. А вдруг ему не хватило?.. За Таньку боюсь. Влюбилась она в хорошего парня, уже беременная, свадьба скоро. За Витюшку, моего Виктора Викторовича, тоска сердце рвёт. Так-то он у меня послушный, старательный, в школе хвалят. Но иногда цепенеет и будто к чему-то прислушивается. Самое странное, что у него цвет глаз изменился: были голубенькими, в покойного отца, а стали серыми. В пасмурный день вообще кажутся чёрными. Да и на меня посмотрите, ничего не замечаете?

Мы с «девками», разменявшими пятый десяток, глянули на неё оценивающе. Перед нами сидела помолодевшая, красивая Людка. Дай Бог всем так в её годы и при такой судьбе выглядеть. Ну, может, растолстела, вот морщины и разгладились. Да и не виделись мы долго. И тут Ольга сказала:

— Дорогуша, ты контактные линзы носишь?

— На зрение не жалуюсь, — тихо промолвила Людка. — Ладно, хорош болтать. Пойду вам в дорогу деревенских гостинцев соберу. Путь-то долгий. А вы по новой на стол накрывайте, мужиков кормить будем. Они уже вроде подправили забор. Мужик добрый…

— …когда он сытый! — подхватили мы один из афоризмов из речи Людкиной свекрови.

Наша приятельница прищурила в улыбке светло-карие глаза. Вот не помню, были ли они раньше такими… выцветшими.

Вот случай, поведанный мне знакомой женщиной. Назовём её Людмилой. Однажды в соседнем селе был убит её муж: чья-то злодейская рука поразила отца трёх малолетних детей охотничьим ножом. Горю Людмилы не было предела, а ещё злые языки раздирали ей душу сплетнями, что в чужом селе у мужа была любовница. По традиции, при отсутствии свидетелей первой стали «отрабатывать» супругу покойного. Показания малолетних детей не приняли во внимание, мол, детки любят маму и скажут всё, что она им велит. Свекровь женщины косилась на неё с подозрением, соседи шушукались, полиция наседала, таскала в отделение, но обвинения не предъявляла. Так жить до того момента, когда отыщется преступник, стало невозможно. Тем более что бредни взрослых подхватила детвора, ребятишки стали травить сирот.

Людмила увлекалась мистикой. Дальше приобретения книжек по сабжу дело не доходило, но и за это прижимистые родственники, которые считали трату средств на печатные издания несусветной дурью, называли Милку чокнутой. И вот она вспомнила, что в одной из книжек сибирской целительницы и колдуньи описан обряд, который в таких же запутанных случаях помогает найти виновного в убийстве. Для этого нужно, немного немало, всего лишь лечь ночью там, где нашли тело, попытаться заснуть. И тогда во сне явится пострадавший и назовёт имя преступника, может, даже покажет картинку, как всё было на самом деле. Колдунья предупреждала, что сам обряд очень сложен по исполнению и может закончиться смертью любопытствующего. Чтобы этого не случилось, требовались охранительные мероприятия, начиная от поста и заканчивая обращением ко всем святым за защитой.

Исстрадавшаяся от горя и чужих подозрений женщина решилась на обряд. Конечно, для этого нужен духовный поводырь, роль которого сыграла книжка, особенный склад психики самой Людмилы. И вот ночью она сделала всё, как написано. Свекровь, узнав об этом, оставила все свои подозрения, велела сыновьям срочно найти Людку и везти домой — ишь чего выдумала, дурища. Братья погибшего нашли её без чувств и долго не могли привести в сознание: то ли Людмила не могла проснуться, то ли находилась в обмороке. Бабёнку-выдумщицу и сумасбродку затолкали в машину и хотели транспортировать в родную избу. Но она заорала дурным голосом, чтобы подобрали свечные огарки, мол, она ими сама накажет убийцу, если менты шевелиться не будут. Девери такое поведение Людмилы сочли эпатажным, о чём ей и сообщили громко, на всю околицу. Женщина их усмирила несколькими тихо сказанными фразами, и грозные братья Лутковы послушались её. Привезли в дом, где взбешенная свекровь хотела разобраться с невесткой. Но не тут-то было! Кроткая и спокойная Людка превратилась в фурию: ей одно слово, а она всем — десять. То есть стала напоминать покойного супруга.

Женщина оттянула (очно) участкового соседнего села и районное отделение полиции (заочно) на словах, начинавшихся с церковнославянской буквы «херъ», назвала имя убийцы родственникам. Они ей не поверили: Яшка-бугор, повздоривший с Сергеем, мужем Люды, на дне рождения Мули, то бишь незамужней сельской красотки, доказал свою непричастность к преступлению. И этому нашлись свидетели — шумная пьяная компания в доме прелестницы. Но Люда, вдруг растерявшая свою скромность, незлобивость и безответность, возопила: «Врут нехорошие люди (здесь и далее непечатные слова заменены курсивом)! Яшка-бугор, эрегированный половой орган, на стол деньги шлёпнул, кто-то сбегал за самогонкой к Щучихе, и компания продолжила гудеть до утра. Поэтому на другой день никто ничего не помнил. Только Муля, женщина с низкой социальной ответственностью по-старорусски, не упилась, потому что боялась, что её телом без взаимного согласия воспользуются несколько человек, как это не раз бывало. И охотно вступающая в беспорядочные половые связи Муля правдивых показаний не даст».

Ошалевшие от напора безобидной Людки девери задали резонный вопрос: а откуда ей известно то, что случилось уже после смерти Сергея? И вдова дерзко бросила им: «Я теперь всё знаю! Кто Муле ворованный комбикорм привозил; кто у матери украл заныканные от семьи деньги; кто отпинал вусмерть пьяного армейского сослуживца до инвалидности и ещё многое другое». Тогда самый старший деверь, многодетный мужик пятидесяти лет, спросил невестку уважительно, как старшую в семье: «И что теперь делать?» Милка пошла вразнос: «Вы ничего не сможете. У вас, как и у ментов, недостаёт мужских половых органов, а про бошки и говорить нечего. Кто тёплую воду не удержит, проболтается, тому не жить!»

Муля и Яшка-бугор пережили праздник Святой Троицы. А потом в силосной яме возле коровника нашли одежду четырёх человек. Её владельцы оказались в лесочке. Двое — мёртвыми, с ножевыми ранениями. Но они были поверхностными, сельские гуляки погибли от переохлаждения и интоксикации этанолом. Спящих Мулю и Яшку-бугра разбудили, обнаружили и охотничий нож. Муля дала честные показания против Яшки, а он уличил любовницу в лжесвидетельстве по делу об убийстве Луткова Сергея.

Что увидела Людмила на месте гибели мужа? А может, она просто была очень наблюдательной и могла, как мисс Марпл, сделать нужные выводы из особенностей характеров и поведения людей? А вдруг обряд — реальная сила, которая может уничтожить границы между живым и неживым?
Про то, что открылось женщине во сне, я расскажу в следующей миниатюре.

И вот однажды ночью вижу свет в коридоре и слышу металлическое дребезжание медицинского старья. Понятно, везут труп к лифту. Каталка останавливается, из-под простыни виднеется висок умершего со швами и зелёнкой. И вдруг непостижимым образом я понимаю: мужичка зовут Коля. Рука трупа падает с груди, вываливается из-под узкой простыни и опять же непостижимым образом сгибает-разгибает пальцы, будто подманивает. Я думаю: «Иди ты нафиг». Мужичка увозят по назначению. Я погружаюсь в дрёму.

Вдруг в коридоре уже с выключенным светом слышатся шлёпающие шаги по линолеуму. Вижу, что мимо открытой двери топает этот Коля, завёрнутый по пояс в простыню. И понимаю, что он кого-то ищет. А вдруг меня? И вот тут-то становится страшно. Закрываю голову одеялом, прислушиваюсь к звукам из коридора. Мертвец топчется на месте, он явно запутался, не знает, куда ему идти. Шаги шлёпают в обратном направлении. Коля останавливается около моей палаты, но почему-то возит руками по стене рядом с дверным проёмом. Последняя мысль: сейчас он войдёт… Я отключаюсь.

Во время утренней капельницы я спросила медсестру, жив ли Коля. Сестра деловито поинтересовалась фамилией больного и номером палаты. Пришлось сказать, что я видела: его ночью увезли на каталке, той, на которой трупы возят.

Добрая медсестра чуть ли не шипит:

— Женщина! Вы здесь на лечении, вот и лечитесь, а не отвлекайте меня от работы.

Я ей сообщаю факт:

— Колю увезли, но он вернулся. Я видела!

Сестра бросает на меня косой взгляд и уходит, наконец-то закрыв дверь палаты.

И вот поди ж ты — на утреннем обходе я докапываюсь до врача. Он со скрытым раздражением объясняет, что я получаю сильные препараты, которые делают мои сны яркими и реалистичными. Отменяет опиоидный анальгетик и оптимистично сообщает: мы вас расслабим. Расслабление оказывается миллиграммом аминазина в полупопие, и без того уже похожее от инъекций на решето. Что мне остаётся делать? Только придумать своё собственное объяснение: я увидела довольно привычную для отделения нейрохирургии картину, заснула, и мой мозг создал «проду» событий. Она срезонировала с тьмой мистической и хоррорной литературы, до которой я большая охотница, вот я и получила исключительно яркое сновидение. 

Но на следующий день на дежурство возле меня заступил супруг, который сменил тётушку. Тогда ещё разрешали больным и посетителям курить в специальной комнатке. Вот она-то и была площадкой общения и местом обмена информацией. Я докопалась до мужа, что говорят больные о Коле.

— Это тот, который после драки? — спрашивает он. — А тебе-то что? И вообще, откуда ты о нём знаешь?

Я нагло вру, ссылаюсь на вторую соседку по палате, которая после операции проводит дни почти в беспробудной отключке:

— Маша его знает, беспокоится.

Супруг наклоняется ко мне и тихо шепчет:

— Коля помер. Позавчера ещё ходил, но вдруг резко поплохело. Не вздумай Маше сказать.

Посвящать супруга в свои сны — дело дохлое. Он таких вещей сроду не понимает и даже презирает их. Поэтому я пытаюсь организовать обсуждение в палате. Но вот беда — ни одна из моих соседок даже дослушать мои рассуждения не в состоянии. 

А далее больничные пугалки повалили снежным комом. Наша палата была рассчитана на четыре человека, но ещё две койки разместили посередине. В мой «заезд» они пустовали. Напротив меня лежала бабулька посте трепанации черепа, с гемипарезом, бредом и ненавистью к тем, у кого не поковырялись в мозгу: ко мне и Люсе, мы были спинальницами. Господа ковырявшиеся, то есть врачи, удостаивались ещё более сильных чувств.

И вот просыпаюсь ночью неизвестно от чего. Может, от света в коридоре, дверь-то снова распахнули. А может, от голоса бабки, которую зовут тётей Ниной. На кровати между мной и бабулькой лежит очень полная женщина. Она начинает метаться и стонать. Бабулька спрашивает её:

— Галь, ты чё воешь-то?

Галя не отвечает, разворачивается ко мне лицом, к старухе мощным крупом. Я присматриваюсь и вижу, что её кончики пальцев чёрные. Бабулька не успокаивается:

— Галь, ты нахалка. Снова задом поворачиваешься и разговаривать не хочешь.

Становится жутковато. Спасаюсь уж испытанным страусиным способом: укрываюсь одеялом с головой.

Утром вижу, что кровать пуста. Спрашиваю бабульку:

— Тётя Нина, а куда Галя-то делась?

Добрая старушка начинает взахлёб, даже страстно перечислять все Галькины грехи, из которых главный — её привычка поворачиваться задом во время разговора. Бабушку несёт всё дальше, и я узнаю, что Галька померла, но совсем в другой больнице.

Потом тётю Нину выписывают, из реанимации привозят очень приятную женщину после трепанации. Ира в сознании, говорлива и ничуть не напоминает жутких бабулек. Внезапно она затихает, пытается приподняться и долго, пристально смотрит на штатив для капельницы, на котором висит полотенце. Я с удивлением за ней наблюдаю. И Ира выдаёт:

— Чего он выставился? Смотрит, смотрит, а ночью задавит.

Средь бела дня, при суетне ходячих больных и персонала в коридоре, становится страшно. Появляются мысли: а может, действительно рядом с нами есть какой-то параллельный мир? И видеть его дано не всем. Известно ведь, что мы видим не глазами. Сигналы от зрительных нервов поступают в мозг. А он обрабатывает их и являет нам картинку. После оперативного вмешательства эта картинка может быть очень причудливой. Как и от сильнодействующих лекарств, и от болезней и ещё много от чего.

Я провалялась в нейрохирургии месяц, отправилась домой на тридцать дней, потом вернулась в отделение на реабилитацию. Новые соседки с интересом выслушали рассказ о моих сновидениях. Но больше мне ничего подобного не снилось. Однако вопросики остались: откуда могла я, лежачая спинальница, узнать про Колю? Почему вдруг оказалась втянутой в бред тёти Нины, причём с чёткой картинкой? И наконец, кого же именно увидела Ира? Может, того, чьи почти бесшумные шаги иногда слышны в палатах? А утром обнаруживается, что один из больных умер. Того, кто в пустом коридоре едва ощутимым потоком воздуха проходит мимо тебя, чтобы остановиться у одной из дверей?.. Тот, кого мы все однажды увидим за роковой чертой?..