CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Ковш дернулся, качнулся, и его полушарие вдруг развернулось к Коле и отцу Серафиму, явив не впадину, а самое настоящее лицо – белое, с вялыми нечеткими чертами лица. То, что было рукоятью, медленно приобретало очертания шеи и руки, вмурованной в деревянную стену подвала.

- Ах ты сука..! – воскликнул Коля и невольно схватил священника за руку.

- Матушка-богородица заступница… – проговорил Серафим, мелко и быстро крестясь.

Существо будто прорастало из стены – вскоре высунулось тощее колено, а рядом проклюнулись кончики тонких слабых пальцев. Оно дрожало и дергалось, словно пыталось выдраться из деревянной обшивки; набрякшие веки с трудом приподнимались. Его лысая голова торчала уродливым грибом-наростом, и Коля видел, как что-то пульсирует под тонкой кожей, поросшей слабыми белыми волосками, как у новорожденного крысеныша. По морде твари пробежала дрожь, оно тихо заныло и заплакало, и Коля увидел, как черты на несколько секунд исказились и сложились в лицо соседа Ивана Ивановича. Существо дернулось, выпростало вторую руку из стены, и снова на пару мгновений сменило личину – теперь на Колю смотрела Нина с ее пухлыми щечками и ямочками.

- Ах ты, блядь..! – Колю охватила ярость.

Он схватил молоток с верстака и бросился к твари. Ударил ее прямо по мягкой голове с тошнотворно просвечивающей розовой кожей; брызнула мутная жидкость, мало похожая на кровь. Тварь не кричала, она продолжала тихо всхлипывать и поднывать, приоткрывая рот и толчками выплевывая слова:

- Вы… пус… тит… Ско..ро… У…ста…ла

- Не трогайте это, Николай! – крикнул поздно спохватившийся священник. – Они только этого и ждут! Чтобы вы потеряли самообладание!

Он схватил его за рукав и вырвал рукоять из его слабой дрожащей руки.

- Пойдемте! Не стоит тут задерживаться, нечистое место!

Когда они вышли из избы Агнессы, Колю повело, и он прислонился, согнувшись, лбом к бревенчатой стене. Его мутило, в голове зудело нытье твари, и, наконец, его вырвало бурным потоком на свежий снег.

- Ничего, это ничего… успокаивающе бормотал Серафим и совал Коле преогромнейший чистый носовой платок в клетку. – Природа-то человеческая противится мерзости этой… Вот и тошнит вас.

Они добрели до ближайшей колонки, где Коля с удовольствием, несмотря на морозец, плеснул себе в лицо, и потом долго и жадно глотал ледяную воду. Потом Серафим, пощипывая бородку в своем привычном задумчивом жесте, шел рядом и говорил:

- Я думаю, что Агнесса взялась исполнить свое обещание – отомстить Богу, и для этой цели она написала свою адописную икону. Хотя, наверное, вряд ли ее можно так назвать… Знаете, что такое адописная икона?

- Нет.

- Легенды раньше ходили, что некие богохульники рисовали чертей на иконах, а сверху наносили изображения святых, Богородицы и Иисуса. И человек, купивший такую икону, молился, получается, нечистому. Но в случае с Агнессой все, очевидно, еще хуже. Свою икону, как я думаю, она писала для Сатаны. Рисовала она хоть и с помощью привычных материалов – я увидел на столе бутылочки с лаком и левкасом, но в качестве красок использовала все же свою кровь. Может, что-то еще, но точно не обычные краски. То, что у нее вышло, предназначалось, очевидно, иконостасу особой церкви, где вовсе не Бога славят – цифры и выемка под тябло наводят на эту мысль.

Вы же говорили, что Агнесса работала в морге, скорее всего, оттуда пальцы… Бог знает для каких ритуалов она их использовала.

- Но почему Зоя окаменела, когда взяла эту икону?

- Я пришел к выводу, что Зоя была единственная крещеная, кто трогал икону, поэтому именно ей выпала честь и великая ноша – она не выпускает икону из рук, не дает ей попасть в то место, для которого она предназначена. Видишь, как вьется вокруг нечисть? Как притягивает ее эта богомерзкая доска? Они ждут, когда Зоя не устоит, ослабнет.

- И что тогда?

Священник пожал плечами:

- Не знаю. Но знаю точно – нам нужно решить этот вопрос до того, как она выпустит икону. А она выпустит, ты сам слышал, что держать ей становится все тяжелее. Нет, очевидно, в ней великой веры-то…

Серафим вздохнул и подергал бородку.

- Что ж ваш Бог понадежнее-то все это не устроил? – криво усмехнулся Коля.

- Кто знает. У Бога свои планы… Да и изначально человека он создавал таким – со свободным устремлением, сами мы должны лапками трепыхать. Не было в Зое хоть немного внутреннего огня, не удержала бы она. Если держит, то делает это не токмо Божьей, но и своей волей.

- Внутреннего огня? – переспросил Коля.

- В настоящих людях есть этакая… настоящая крепость! – Серафим потряс крепко сжатым кулаком у себя перед лицом. – Внутренний огонь. Это и есть вера. Вот как в вас.

- Во мне? – удивился Коля. – Я атеист, в бога вообще не верю. Ну, то есть…

Он вспомнил тварь в подвале и замялся.

- В вас есть сила, стержень. И вы хороший человек, Коля, поэтому я вас и взял в напарники, а вовсе не из-за милицейской шинели.

Серафим улыбнулся в темноту серьезной и мягкой улыбкой.

- Хороших-то людей, я считаю, на Земле больше. Вас хоть взять – помогаете мне, переживаете, не боитесь взысканий начальства. Наверное, по голове-то не погладят, если узнают, что вы со мной таскаетесь, самовольное расследование учинили. Или взять хоть Петю, пономаря. Пятнадцать лет мальчишке, отец сгинул в войну, мать… почитай что и нет ее, такая мать. Бродяжил, воровал, а человеком быть не перестал.

- Что теперь делать-то, отец Серафим? – вздохнул Коля.

- Надо узнать, для какой такой цели предназначена сия богомерзкая икона. У нас есть еще зацепка – значок на исподе.

***

Следующие несколько дней отец Серафим не появлялся в Зоином доме, пропадал по знакомым священникам в Куйбышеве, шерстил их скудные личные библиотеки и книгохранилища в единственной работающей церкви. Молитвы около Зои читал розовощекий Петя, и в его присутствии Коле было спокойнее – мальчишка относился к этому, как к веселому приключению. И, пожалуй, если б в двери снова постучался дьявольский двойник, это бы только раззадорило его.

Когда отец Серафим наконец явился, то с досадой сообщил, дернув себя за бородку:.

- Никто не слышал о таком знаке..!

- Давайте в библиотеку сходим, – предложил очевидное Коля.

- Не думаю, что мы найдем там то, что нужно. Труды Карла Маркса вот наверняка будут в избытке.

- Ну, хоть попробуем.

В центральной библиотеке Куйбышева за стойкой их встретила очень молоденькая девушка с персиковым пушком на щеках. Косой пласт яркого январского солнца запутался в ее светлых пушистых волосах, и Коля засмотрелся и не услышал, что спросил у нее священник.

- …Экзегетика? – недоуменно переспросила она Серафима.

- Да. И ещ, может быть, труды по семиотике…

- У нас такого нет! – весело ответила библиотекарша.

Из книгохранилища вышла седая женщина с туго затянутым пучком и строго сказала девушке:

- Семиотика – это наука о знаках, Аня, – она перевела взгляд на священника и спросила:

- А что вы конкретно ищете?

- Нам надо узнать вот про это…

Отец Серафим вынул бумажку, на которую перерисовал знак и протянул библиотекарше. Та нахмурила лоб:

- Вряд ли у нас есть что-нибудь на эту тему. Но я могу вам дать адрес Веры Игнатьевны, бывшей заведующей. Если кто и знает в Куйбышеве про символы и знаки, то только она, она этим профессионально занималась. И у нее огромная личная библиотека.

Вера Игнатьевна жила в длинном деревянном бараке, и Коле с отцом Серафимом пришлось искать ее дверь в темном узком коридоре. Мальчишка лет десяти вышел из освещенного прямоугольника общей кухни в конце коридора, на ходу вгрызаясь в горбушку, внимательно посмотрел на священника и остановился.

- А ты пацан, не знаешь, где Лебедева Вера Игнатьевна живет? – обратился к нему Коля.

- Чокнутая? Вон та дверь, где ручка оторвана, – ответил мальчишка.

На одной из двери ручка действительно держалась на честном слове.

Серафим деликатно постучал в дверь, которая тут же распахнулась и на пороге появилась высокая худая старуха, которая закричала ему в лицо:

-  Оставьте меня в покое!

Увидев священника в сопровождении милиционера, она осеклась, высоко подняла брови и едко сказала:

- Ну священник по мою душу, очевидно, хотя рановато еще. А милиции что надо..? Соседи вызвали?

- Мы, собственно, к вам за консультацией... В центральной библиотеке дали ваш адрес.

В крошечной комнате Веры Игнатьевны было все заставлено до потолка – два огромных шкафа с книгами занимали две стены, стопки книг громоздились на подоконнике, под столом и даже под кроватью. Над небольшим гобеленовым ковриком красовалось вздутое влажное пятно от протечки, стул и кресло были завалены разномастной одеждой, в ворохе которой Коля увидел и летнее легкое платье, и пальто с клочковатым, побитым молью воротником.

Но комната была светлая, с большим окном, и Коля исподтишка рассматривал хозяйку – прямая, как палка, с неаккуратно завернутыми в валик седыми волосами, хищным вислым носом и оттянутыми мочками ушей с крупными тяжелыми серьгами, она была похожа на ведьму. В вырезе потертого бархатного платья виднелась желтая сморщенная кожа, длинные узловатые пальцы с большим кольцом со сверкающим камнем напоминали лапу птицы. Коля бы дал ей лет девяносто, если бы не ее необыкновенная энергичность – старуха быстро смахнула со стула одежду, сделав священнику пригласительный жест, взяла мундштук со стола и закурила папиросу, меряя шагами комнату.

- Вечная война с соседями, – проворчала она. – И все из-за Клавдии. Я попросила не оставлять мусор в раковине, на что она назвала меня белогвардейской сволочью. А ее сын мне дверную ручку оторвал.

- А почему она назвала вас белогвардейской сволочью? – поинтересовался Коля.

- Потому что так и есть, – ядовито ответила Вера. – Мой отец был офицером царской армии, и в годы гражданской воевал под началом полковника Каппеля. Впрочем, вы же не мою биографию пришли слушать? Выкладывайте, что там у вас.

- Можете нам помочь вот с этим…– отец Серафим вынул свою мятую бумажку и протянул старухе.– Что может означать этот символ?

Вера Игнатьевна, сощурившись, всмотрелась в бумажку, подняла на священника настороженные глаза.

- Где вы это нашли? Где именно было это изображение?

- На иконе, – встрял Коля.

Старуха изумленно открыла рот, ахнула и с размаху села на кровать.

- На какой иконе?! На какой?! – воскликнула она.

- Ну, то есть это не совсем икона… – промямлил священник, озадаченный ее реакцией.

Коля, которому так никто и не предложил сесть, пожал плечами и рассказал ей всю историю – от застывшей Зои до похода в дом Агнессы.

- Боже мой… – простонала Вера Игнатьевна, сжимая ладонями щеки. – Все не просто плохо, а очень плохо, вы даже не представляете, до какой степени. Впрочем, редкая удача, что вы пришли именно ко мне. Я много лет собирала книги по оккультизму.

Вера Игнатьевна вынула из шкафа тощий томик в самодельном переплете, положила перед священником, раскрыла на случайном месте. Коля увидел не слишком ровные строчки машинописи и прямо поверх текста от руки нарисованные символы.

- Пришлось перепечатывать в спешке, да еще и переводить на ходу – оригинал мне дали всего на несколько дней. Это откровение от сэра Алистера Кроули, английского аристократа… впрочем, его имя вам наверняка ничего не скажет.

Закурив новую папиросу, старуха начала рассказ:

- В Европе Кроули весьма известен продвижением идей оккультизма и сатанизма. Он проводил спиритические сеансы, общался с духами, чертил пентаграммы и занимался прочей ерундой. Вот только правда состояла в том, что на самом деле у него ничего не получалось – разговор с духами имитировал приятель-чревовещатель, а столы в воздух поднимал лакей специальным устройством. Сэр Алистер привлекал много народа на свои сборища, но сам страшно переживал, что, по сути, является шарлатаном. Вероятно, все его вечера в конце концов заглохли бы, если не Мери Станфорд. Ее привел кто-то из его многочисленных гостей, и девушка после яркого представления с зеркалами и загробными голосами подошла к Алистеру и сказала, что в курсе, что все это только ловкая постановка. Кроули особенно не обеспокоился, все равно никто всерьез к этому не относился, тут было самое главное – красочность ритуала и таинственный полумрак, в котором джентльмены могли безнаказанно трогать дам за оголенные руки. Но Мери сказала, что может провести настоящий сеанс связи с потусторонним, но сделает это только наедине с Кроули. Тот пожал плечами и согласился – девушка была прехорошенькой.

В назначенный день он принял Мэри в своем кабинете, лежа на кушетке – она положила смоченный в воде платок ему на глаза и прижала к платку ладони. Что было потом, в точности неизвестно, Алистер Кроули в своем дневнике пишет, когда он очнулся, Мэри не было в комнате, платок валялся на полу, осыпанный чем-то вроде цементной пыли, а глаза его болели и слезились. Все последующие дни в его голове всплывали отрывками воспоминания, которые он скрупулезно записывал. Итак, вот что увидел Кроули во время этого единственного настоящего сеанса: он увидел храм, стоящий не в нашем и не в загробном мире, а как бы повисшим между небытием и миром живых, который он назвал Запредельными Пажитями… Ну, то есть это я так перевела. Те, кому не посчастливилось попасть туда после смерти, становились частью паствы нечистого. Они молились в храме Сатаны, возвеличивая его силу и приближая момент, когда он сможет сойти на Землю и подчинить ее себе. Сердце этого храма – иконостас, и немногие избранные создают иконы для него, держа особенный пост из мертвой плоти. Когда икона готова, иконописец должен пойти на ближайшее кладбище и найти там вход – его пост из мертвечины должен открыть ему способ войти в Запредельные Пажити. К сожалению, сэр Алистер не говорит в своем дневнике, какой это способ, обозначая его туманным «заронить зерно в могилу».

Пишут иконы особенные люди, отчаявшиеся настолько, что решили бросить вызов самому создателю – когда иконостас будет готов, молитва паствы станет настолько мощной и деятельной, что именно Сатана, а не мессия сойдет на землю. И это будет день конца, потому что Бог увидит, что количество праведников настолько малО на земле, а нечестивые преобладают. И этот знак – восьмерка, лежащая на перевернутом кресте – это знак храма Сатаны. Очевидно, именно поэтому вокруг Зои и вас так вьется нечисть, они ждут, когда девушка выпустит икону, она им необходима.

- Вы хотите сказать, что Зоя держит одну из таких икон? Ту, что предназначена для иконостаса Сатаны? – дернув себя за бородку, спросил отец Серафим.

- Я уверена, что это так. А я-то, дура старая, думала, что это слухи, про окаменевшую девку…

Коля шумно вздохнул и выдохнул:

- Это звучит, как бред сумасшедшего.

- А застывшая Зоя – не бред? – усмехнулась старуха.

- Мертвые пальцы в доме Агнессы! Так она их ела! – ахнул священник. – Это ее особый пост! Это икону нужно немедленно уничтожить! Но как? Как вынуть ее из рук девушки?

- Уничтожить – никак, – коротко сказала старуха, затушив окурок в пепельнице. – Не в вашей это власти, отче, такие вещи уничтожать. Да и вынимать не стоит торопиться, пока икона в руках Зои, мы в безопасности.

- Что же нам делать?

- Сделать можно только одно – закрыть окно в иконостасе, предназначенное для этой иконы. Тогда она станет бесполезна, а иконостас останется не завершенным.

- И как же это сделать? – уставился на Веру Игнатьевну Серафим. – Сойти в ад?!

- Ну, строго говоря, Запредельные Пажити это не ад, не нагнетайте, батюшка. Но другого способа нет. И сделать это надо как можно быстрее – вы же сами сказали, что девка держится из последних сил. Поверьте, как только она выпустит икону, нечисть найдет желающего отнести ее куда следует.

- А сами эти… ну… черти, или как их там… Сами они отнести не могут? – спросил Коля.

- Нет. Нужен человек. У человека свободная воля, только он может. Но они будут беречь икону.

- А как закрыть это окно? Чем? – снова дернув себя за бороду, спросил священник.

- Нужна противоположность, разумеется. Нечто благочестивое и священное. К примеру, икона Николая-чудотворца.

- Кощунство какое, – скривился Серафим.

Вера Игнатьевна задумчиво постучала указательным пальцем по мундштуку:

- Это все не шутки, батюшка. Нам надо найти способ проникнуть туда. Алистер Кроули пишет в своем дневнике, что в откровении он видел полностью заполненный иконостас, и только одно место было свободно. Вполне возможно, что та икона, которую держит Зоя, последняя.

Отец Серафим бегло пролистал книгу, пощипал бородку и быстро произнес:

- Дайте мне, Вера Игнатьевна, почитать ее..?

Старуха фыркнула, придвинула книгу к себе и энергично замотала головой:

- Даже не думайте. Если хотите, можете приходит ко мне и тут читать. Я могу предоставить еще несколько прелюбопытных книг, информация в которых некоторым образом перекликается с тем, что привиделось сэру Алистеру в его галлюцинациях. Есть, к примеру, статья в дореволюционном еще журнале этнографа Юрия Введенского, который собирал материал для научных изысканий на Алтае, и одна старуха поведала ему интересную легенду о «нечестивом храме посреди жизни и смерти». Правда, как туда попасть, старая дуреха, к сожалению, не поведала.

Когда они вышли от Веры Игнатьевны, Коля спросил:

- Почему вы не сказали ей про записную книжку? Она упоминала, что вход в эту церковь Сатаны идет через могилы… наверняка это связано с этими покойниками из ее книжки.

- Потому что дама сия слишком самоуверенна и порывиста, – усмехнулся священник. – И знает много больше нашего. Думаю, если поделиться с ней этими записями, она, чего доброго, сунется в эти чертовы Пажити одна. Приму-ка я приглашение, и ознакомлюсь с ее книгами и журналами.

***

Коля решил не отставать от отца Серафима и отправился с ним к Вере Игнатьевне. Он пытался читать через его локоть, косясь в книгу левым глазом, но сдулся на первых же страницах, когда автор долго и нудно описывал спиритический сеанс и волнующую линию груди в полумраке какой-то миссис Бингл. Вера Игнатьевна рассмеялась каркающим сухим смехом, глядя на унылое Колино лицо, похлопала его по плечу и принесла бутылку кагора и две рюмки.

- Плюньте, Николай. Дневник писан скучно и многословно, и сэр Алистер то и дело отвлекается на описание дамских прелестей или манер какого-нибудь не слишком симпатичного ему гостя. Я весьма утомилась переводить сей опус, и если честно, нужную информацию пришлось выковыривать по крупицам.

- Кстати, а этот буржуй что-то писал, как оттуда выйти? – озвучил Коля неожиданно пришедшую ему в голову мысль. – Положим, мы поймем, как войти, а выйти то как?

- А вот это, как ни странно, он описал, – Вера Игнатьевна разила кагор по рюмкам и сунула Коле миску с мочеными яблоками.

- И как же? – отвлекся от чтения Серафим.

- Вообще там описано несколько способов, выйти легче, чем войти. Но мне больше всего понравился способ с талисманом. Обратно выведет оберег, но оберег настоящий, ну, что-то вроде намоленной иконы – он должен работать, быть эффективным.

- И у вас такой есть? – спросил Коля.

- На ваше счастье, есть.

Вера Игнатьевна вынула из-за ворота блузы цепочку с грубо сработанной подвеской, в которой угадывалась какая-то старинная монета.

- Вот она, моя личная реликвия. Переходит из поколения в поколение. Есть у нас предание семейное: наш предок был знатного сословия, многого достиг, и так загордился и возвеличился, что пропало у него смирение перед Богом и жалость к простым людям. Однажды пожаловал он к обедне, да пришел на церковный двор с дядьками и целым выводком слуг, которые отгоняли от него нищих. И крикнул ему один оборванец, самый жалкий и ничтожный – мол, вот на сколько подашь сейчас убогим, на столько к тебе и милости Божией будет. Тот усмехнулся и кинул ему щербатую полушку. Вскоре заболел боярин, да так прижало, что жена уж вдовий плат примеряла. И вот соборовался он, а слуги бегут докладывают – пришел на двор нищий, выкинуть его хотели да собаками потравить, а собаки в углы забились, воют, а оборванца никто с места стронуть не может. Ну боярин рукой махнул, ведите мол, все одно помираю. Приходит этот нищий, спрашивает, узнал ли тот его? Боярин на постели еле приподнялся, смотрит, тот самый оборванец, которому он у церкви полушку бросил. Нищий достает из кармана монету и говорит – как только коснешься ее, сразу выздоровеешь, но отдам с одним условием – будешь нуждающимся помогать. Боярин пообещал, конечно, хоть особенно оборванцу и не поверил. Но тот не обманул, как только полушка оказалась в его ладони, сразу тому полегчало, а к вечеру боярин совсем оправился. Ну и свое слово сдержал – построил дом для сирот, учредил странноприемный дом, по воскресеньям раздавал богато еду и одежду около церкви.

- И что, помогает монета? – с невольной иронией спросил Коля.

- Когда как, – пожала плечами Вера Игнатьевна. – В Елизаветинском институте я ее в кулаке на экзаменах держала, ни разу не срезалась.

- И это все? – разочарованно протянул Коля.

- Еще когда из монастыря задумала сбежать, подкинула – выпадет птичка, убегу, а если буквами – останусь. Выпала птичка.

- Вы были в монастыре? – поднял глаза от книги Серафим.

- Молодая была, глупая, – махнула рукой Вера. – Мне это все романтикой казалось, а мать с отцом немного поотговаривали, да и плюнули. То-то я взвыла, когда оказалась в темной сырой комнатенке, и из всех развлечений мне было доступно только разглядывать дьячков да пономарей на службе в большие праздники.

Отец Серафим фыркнул и покачал головой.

Коле нравилась Вера Игнатьевна – резкая и острая на язык, она была смешливой и необыкновенно энергичной для своих 85 лет. Он быстро оставил попытки разобраться в дневниках Алистера Кроули, предоставив это священнику, а сам с удовольствием слушал истории старухи. О разочаровании в монастыре, жестоких и равнодушных сестрах, как в институте для благородных девиц воспитательницы запрещали прятать руки под одеяло, и она не могла уснуть от холода и голода, как она вступила в масонскую ложу, и как ее первый любовник сбежал в окно после конфуза в постели. Вера Игнатьевна со смехом пересказывала свои перепалки с соседкой Клавдией, обладательницей необъятного зада.

Коля приколотил дверную ручку, приладил дверцу книжного шкафа, висящего на одной петле, и оттаскал за ухо сопливого сына Клавдии, который мазал козявки на старухин косяк.

В последний вечер, когда священник, наконец, захлопнул дневник Алистера, он шумно вздохнул и сказал Вере Игнатьевне:

- Записи Кроули как будто неполные, он ходит вокруг да около, но толком ничего не говорит – ни как найти эту проклятую церковь, ни как выйти, не говорит о том, что именно нужно вставить в пустое окно… Вера Игнатьевна, вы намеренно обходите в переводе эти сведения, или их все же скрыл сэр Алистер?

Старуха комично пожала плечами, пожевала губу и наконец сказала:

- Да, я умолчала о некоторых вещах.

- Где недостающая информация? В какой-то отдельной брошюре?

Вера Игнатьевна постучала длинным высохшим пальцем себя по лбу:

- Недостающая – вот здесь. Без меня вы все равно не справитесь, даже не надейтесь.

Коля открыл было рот, чтобы возразить старухе, но священник остановил его движением руки:

- Ладно, мы поняли – вы идете с нами. Переубедить вас, как я понял, невозможно.

- Именно, – энергично кивнула Вера.

- Ну что ж… Помогай нам Бог, – просто, без пафоса, сказал священник.

(продолжение - часть 4)

Утомившись лежать в неудобной позе, я выбрался из своего неприветливого пристанища, я, конечно, понимаю для чего именно забор обсажен шиповником. Но мягче он от этого не становится. Так что, прихрамывая, я добрался до ближайшей тени и, уже слившись с ней, устремился дальше, по улицам, в ночной город, на ходу проверяя на месте ли кольца.

Подозреваю, что одна из причин, почему я так спокойно выбирался из резиденции, была в том, что на эти мои вылазки отец смотрел сквозь пальцы. А еще… еще глава тайной службы и вручил мне эти кольца, облегчающие передвижения по улицам.

Одно из них – с гербом, на случай столкновения со стражей, второе – меняющее внешность, и третье – скрывающее первые два.

На, седьмой сын короля, не имеющий особых шансов погреть свою задницу на троне, пробиться к какой-либо приличной должности при дворе, да и вообще, изрядно обделенный даром, не то чтобы сильно нужен, но и помрет – жалко будет.

Пока не отравили старшие братцы, и то – хлеб. Так что на мои вылазки смотрели сквозь пальцы всей резиденцией. Из дома я удирал с завидной регулярностью. Частенько находил себе приключений, но ничего такого, с чем я мог бы не справиться. По крайней мере – до сих пор.

В последнее время я выбирался чаще. Не только потому, что сидеть в четырех стенах осточертело, а еще и потому, что в последнее время в городе стало происходить что-то странное. Люди всегда пропадали, особенно в столице. Но сейчас… чаще и больше. Стража и тайная служба, конечно, бдят.

Но, судя по всему, не слишком успешно. А там, где не добиваются успеха толпой, может что-то разнюхать одиночка. На это я и ставил. Нет, я не патрулировал город. Пусть этим занимаются те, кто умеет. Я собирал слухи. Порой слухи полезней. Вот и сейчас я направился в порт… туда стекаются все новости. Будет где погреть уши. Портовый кабак не изобиловал разносолами. Для меня тут находилась иная пища. Так что, расположившись в самом темном углу, я прикинулся деталью интерьера и развесил уши. Персонал подчеркнуто игнорировал очередного забулдыгу-оборванца. А мне и не нужно было внимание.

- … когтищи – во, что косы. А глазащи… глазищи красным горят. Насилу я от него ноги унес, а Харн… Харна он нагнал…

- вещал один из местных постояльцев, для пущего эффекта вытянув в сторону собеседников руки со скрюченными пальцами. Компания за столом взорвалась хохотом.

- Хорош заливать, - отозвался другой.

– Харн, небось, нализался, да в яму угодил. Ничего, проспится, явится тебе твой сожранный зверолюдом собутыльник. Вы там не Маришкиным самогоном баловались?

- Ты чо! – возмутился первый.

– Маришкин самогон – слеза, ни в жисть с него… Его снова прервал взрыв хохота.

- Ну вас, - махнул рукой первый, - думайте что хотите.

А я в поместье больше ни ногой. Тама он… сидит… косточки глодает. Хотите – идите, пущай и ваши косточки образина в свое логово утащит. Помянете еще мое слово, да поздно будет. Забулдыга поднялся из-за стола и, задумчивым зигзагом, отправился к выходу. Я тоже поднялся со своего места. Больше интересного не происходило, а проверить слух не помешает.

Если в столице объявился бешеный зверолюд, то об этом наверняка захочет узнать начальник стражи. А если нет, то туда никого не нужно будет отправлять, когда пойдут слухи. Проще мне сбегать и проверить, чем ждать официальной проверки.

С забулдыгой мы вышли из таверны почти одновременно, но если тот отправился в сторону домов, то я устремился в другую, в ту, где на окраине города, в низине, стояли руины. Затопленное Поместье. Поместье представляло собой, собственно, полное соответствие названию.

Особенно сейчас, когда вода стояла низко. Полдесятка каменных строений, частично разрушенные водой и погодой. Изначально неправильно построенное, поместье располагалось в низине, с трех сторон окруженное насыпью, по насыпи змеились дорожки, ведущие еще к нескольким постройкам. Тоже ветшающим, но не в такой степени как те, что остались внизу.

Под тяжестью построек земля проседала и затапливалась. Хозяева пытались бороться с водой, но воду нельзя остановить. Одной весной вода поднялась особенно высоко, затопив постройки. Поместье было заброшено. С тех пор бороться с водой больше никто не пытался. Она то поднималась, заливая строения до середины первого этажа, то опускалась, как сейчас, едва достигая щиколоток.

Спустившись с насыпи, я принялся исследовать руины. Да уж, местность знатно заболотилась, сопровождая каждый шаг сочным чавканьем. В таких условиях о скрытной разведке нечего было и думать.

Как прикажете подкрасться к потенциальному зверолюду, не привлекая внимания, при каждом шаге издавая звук отдираемого вантуза?

Ну… зато и ему ко мне подкрасться будет сложно. Так я думал, передвигаясь от одного строения к другому. Внутрь заходить не хотелось. Перекрытия выглядели ненадежно даже в темноте. По крайней мере там, где они остались. А остались они только в главном здании. В которое я заглянул, потаращился в темноту, она потаращилась на меня, и мы разошлись, довольные друг другом.

Пахло сыростью, болотом, плесенью, ни намека на мускусный зверолюдский запах. На самом деле слухи это просто слухи? Добравшись до противоположной насыпи, я принялся карабкаться по ней, сдавленно матерясь.

Все же вскарабкался, хотя пару раз едва и не сверзился вниз, когда земля съезжала прямо под ногами, сопровождая эти оползни матерной бранью. Отдышался.

- Твою же… - обернулся, разглядывая руины, особенно ярко белеющие под светом вынырнувшей из облаков луны.

– Понастроят, а ты потом ходи – ноги ломай. Скажи?

Повернулся я налево, поняв, что лунный свет высветил на насыпи еще одну фигуру, и она не являлась просто узором, сотканным из рисунка теней ветвей и листвы на земле.

- Р-р-р, - отозвалась фигура, приветственно оскалив частокол зубов и пошире расставив передние лапы.

Зверолюд?

- Здрасте… - отозвался я, подняв руки и отступая спиной вперед.

– Так это ты тут шум наводишь?

- Р-р-р… - продублировал зверолюд, для большего приветствия ниже склонив голову, словно… перед броском?

- Погоди, если ты пришлый, то никто не против того, что ты тут живешь. Но людей-то зачем пугать?

Отвечать тот не стал, лишь как-то подобрался, напружинился. Свет луны отразился в его левом глазу алым всполохом.

- Мы же разумные люди…

- он прыгнул вперед, а я, соответственно, назад, умудрившись в прыжке развернуться и стартануть по дорожке.

– Может, обсудим? – уже на бегу, правда, не рискуя останавливаться или оглядываться, чтобы удостовериться, подействовали на него мои слова или нет.

Судя по топоту за спиной – не подействовали.

Вряд ли за хорошим собеседником гонятся с таким рычанием. Впереди маячила развилка.

Левая дорога, я ее знал, вела к последнему строению поместья, вроде бывшая мельница, за ней здоровенное поле, а левая… левая углублялась в бывший парк, сейчас претендующий на звание полноценного леса.

Так как где можно скрыться от зверолюда в поле я не представлял, то повернул направо. Уже через сотню метров пожалев об этом решении. Дорожка упиралась в почти рухнувшую беседку, окруженную непролазным кустарником. Но это была не основная проблема. Основной проблемой стало то, что именно здесь зверолюд и обустроил себе логово.

Какое-то время назад, если судить по количеству костей. Здесь, что, все пропавшие?

Ну все – вряд ли… Да и я как-то не очень хочу присоединяться к компании. Резко остановившись, не иначе как с перепугу, подпрыгнул, одновременно активируя свой дар. Взлетел. Невысоко, но достаточно для того, чтобы разогнавшийся зверь пролетел подо мною. Приземлился за его… крупом, запоздало удивился.

Левитация? В первый раз в жизни у меня получилось. А дворцовые маги годами бились, пытаясь заставить меня взлететь хоть на пару локтей. Впрочем, радоваться не было времени, зверолюд уже остановился, развернулся и намеривался продолжать погоню.

И что с ним делать? Разговоры явно не помогают. Пришлось снова бежать, на этот раз в сторону мельницы, я не решился бы двигать в город с висящим на хвосте бешеным зверолюдом. Там он может кого-нибудь сожрать.

«Ага, а здесь он тихонько и без помех сожрет меня», - настигла меня мысль уже у самой мельницы. Почти одновременно со щелкнувшими в пяди от ноги зубами.

Перекрытий внутри не было. По полю от зверя я мог бы носиться пока не устану. А судя по боли в боку, устану я скоро. Пришлось снова прыгать, активировать дар и много молиться.

Сработало. Лучше чем планировалось, но хуже, чем хотелось бы. До крыши я не допрыгнул, зато сумел уцепиться за какой-то технологический выступ, где и повис, отчаянно цепляясь. Зверь тоже прыгнул, не достал, зарычал.

- Фиг тебе… - пропыхтел я, пытаясь найти хоть малейшую трещину на стене, чтобы воткнуть носок сапога. Трещины не было, но, постучав, удалось сделать себе небольшую выемку между камнями, чтобы более-менее уверенно утвердиться в своем шатком положении. Ночь перестала быть скучной. Я висел на стене, зверь ходил под стеной, время от времени задирая башку и кровожадно облизываясь на мои неаппетитные кости. Отлично погулял.

Что делать? На помощь позвать я не могу. Могу объявить о своей неприкосновенности, продемонстрировав печатку. Но, что-то мне подсказывает, что он не сильно впечатлится. Сидеть мы тут можем до морковкина заговения. Зверолюда наступившее утро не отпугнет. Улететь? Сомневаюсь, что моих силенок хватит, чтобы дотянуть до города. Два прыжка за ночь это уже несомненный прогресс.

Зверь сел, обернув передние лапы хвостом, теперь безотрывно следя за каждым моим движением. Висеть пальцы уставали. Из оружия с собой пара ножей, но их сначала надо достать. Хватило меня только на то, чтобы в него плюнуть.

Не попал. Расстроился. Рано или поздно, но отсюда придется или слезать, или я свалюсь. Может… прыгнуть на него, рассчитывая на эффект неожиданности? Если упаду удачно, могу и пришибить.

Пока я размышлял, из леса выскочила еще одна черная тень.

Да у них тут что, проходной двор? Или их с самого начала было двое? Расстроиться увеличившемуся количеству противников я не успел. Второй зверь налетел на первого, они покатились по земле, под рычание и клацанье зубов.

Ого, дележка территории? Попытка получше рассмотреть дерущихся закончилась тем, что выступ под пальцами внезапно хрупнул, отделившись от стены, а я, согласно законам гравитации, рухнул вниз, лишь немного промазав мимо двух сцепившихся тварей. Теория о прицельном падении осталась неподтвержденной. Клубок зверей распался, они стояли напротив друг друга, тяжело дыша.

- Беги отсюда, - повернул в мою строну один из них голову.

На его груди я увидел золотой знак, висящий на цепочке. Второй, видимо, не одобрил этот план, рванув в мою сторону, первый перехватил его и по земле снова покатился черный мохнатый клубок.

Я выхватил ножи… а дальше что? Они одинаковые. А если пырну не того? Второй меня сожрет, к провидцу не ходи.

Клубок снова распался, один из зверей поджимал лапу, второй капал кровью на землю. Всего мгновение мне потребовалось для того, чтобы высмотреть знак в густой шерсти. В него я и кинул нож.

Надо же, а я и не думал как быстро они могут трансформироваться. Нож еще летел, когда зверь со знаком прыгнул, а за рукоять оружие поймала уже человеческая рука. Всего мгновение, тот метнулся вперед, и по земле покатилась отделенная от туловища голова, по дороге трансформируясь в человеческую.

- Я же тебе сказал – беги, - мужчина с ножом в руке развернулся ко мне.

Надо же, так вот ты какой… глава тайной службы.

– Трудно хоть раз сделать так, как просят? Двумя пальцами стряхнув кровь с лезвия, он протянул мне мой нож, рукоятью вперед.

Потом отошел и ногой перевернул отрубленную голову, рассматривая лицо. - Хм… - У меня тоже есть занимательный вопрос…

- я подошел посмотреть, но опознать конкретно этого зверолюда не мог.

- Какого черта ты сюда поперся? – уточнил глава, оставив покойника в покое и уставившись на меня.

- Как ты меня нашел?

- А… так я за тобой следил, - выразительно пожал плечами тот.

- Не мог же я оставить отпрыска королевской крови без присмотра. Представляешь, что со мной сделал бы твой отец, если бы тебя тут сожрал бешеный, ваше высочество?

- Не представляю. Сомневаюсь, что он вообще заметил бы.

- Зря… к тому же здесь зафиксировали вспышки силы.

- А… это я случайно, - поморщившись, я стянул кольца и подозрительно посмотрел на свои руки, словно действовали они по своей воле.

- По этому поводу у тебя тоже будет занимательный разговор с наставниками. А еще ты меня сильно разочаровываешь боевыми навыками. Ты вполне мог бы справиться с одним зверолюдом. Хоть и бешеным. Так что пошли домой. Только к тем деревьям дойдем. Там моя одежда осталась.

Меня разбудил звук сирены — какого чёрта? Что там стряслось? Пожар что ли? Я спросонок стал долбить по телефону в попытке отключить будильник. Неожиданно это сработало. Ну разумеется! Видимо, племянник вчера поменял мне звук и время на будильнике — юморист малолетний. Ну ничего — я это запомню и мстя страшна моя будет, юный падаван.

Пока же придется просыпаться, делать нечего. Ну да ладно — кто рано встаёт... В конце концов — погода вроде неплохая — вон какие-то алкаши до сих пор горлопанят под окнами, снова уснуть по их ор всё равно не получится.

За завтраком включил телек — опять какое-то мракобесие на экране. Диктор с утра пораньше втирает трэш про зомби — как же задолбал этот первый мистический, как будто в стране других проблем нет, кроме как выдумывать всяких вампиров и мутантов! И аппетит портят их загримированные рожи.

Времени до начала работы ещё полно — почему бы не прогуляться? Всяко лучше, чем тупить дома до последнего, а потом лететь как ошпаренному и толкаться в постпраздничной, злой и опухшей от усиленного отдыха толпе работяг в маршрутке.

Первой, кого я увидел на улице, была моя соседка снизу — баба Вера. Она стояла на углу дома и орала на всю улицу: «Он меня укусил! Негодяй недоношенный! Укусил! Милиция!»

Ага, по ходу докормилась своих бездомных собачек. Надеюсь, уколы в живот от бешенства отучат эту старуху тащить в наш подъезд весь четвероногий мусор с улицы, а то развела помойку. Ехала бы в свою деревню и забрала туда всё это бездомное зверьё.

Следующим меня обогнал какой-то сумасшедший ЗОЖник с криком «Бегите! Скорее бегите!» Ага, конечно, как будто больше нечем заняться. Хотя это он по ходу не мне. Метрах в тридцати за ЗОЖником плелись две страшенные центнеровые кобылы с движениями паралитиков. Наверно, чувак таки уговорил каких-то своих подруг заняться бегом с понедельника. Вот только забыл предупредить, что в воскресенье не надо напиваться до поросячьего состояния. Выглядят девушки неважно — того и гляди помрут.

На всякий случай всё-таки перешёл на другую сторону улицы и ускорил шаг — не хватало ещё, чтобы меня затоптали эти умирающие бегемотихи.

У самой работы меня настиг отвратительного вида и запаха бомжара. Он непрерывно шипел «Есть, есть, хочу есть» и тянул ко мне свои немытые клешни с ободранными ногтями. Пришлось отдать ему бутерброды с колбасой, которыми я собирался пообедать. Этот урод схватил их прямо своими кривыми зубами, чуть пальцы мне не откусил. Это ж надо до такой степени опуститься!

На работе тоже творилось чёрти что — два моих коллеги в соседнем кабинете дрались друг с другом. Сперва я хотел их разнять, но потом решил не вмешиваться — может, поубивают друг друга. Нет, не зря я решил увольняться — чертовски нездоровый микроклимат — все буквально сожрать друг друга готовы. Только мой сосед по кабинету нормальный парень, но сегодня его что-то нет — уж не заболел ли, обычно он раньше меня появляется? Надеюсь, что он здоров, а то я мельком слышал об опасном новом вирусе, который завезли откуда-то с островов Тихого океана.

Закрыв дверь в кабинет, я включил комп и проверил электронку. Три письма с одинаковым названием «Атака зомби!». Как же задолбал этот спам — не читая, отправил все сообщения в корзину. Кто только пишет эти дурацкие тексты — школьницы, курицы, овощи?

Что ж, раз по работе ничего нет, а телефон молчит — можно немного повалять дурака и порубиться в «Left 4 Dead».

***

Ну ни фига себе немного — на часах-то уже пять вечера! Вот это я завис! Давно такого со мной не было — обычно, стоит запустить игру — сразу кто-то начинает названивать, писать, или ещё как-то озадачивать, а сегодня просто мёртвый штиль какой-то.

Стараясь не шуметь, я слинял с работы. К счастью, мне никто не попался в коридорах — а то бы загрузили под конец трудового дня. Однако больше так играть не стоит — а то уже глюки начинаются — под дверью одного из кабинетов мне померещилась кровь, а на улице за одним из домов привиделась парочка зомби. Не, ну прикиньте!

Чтобы как-то переключиться, я надел наушники и включил плеер — буду наслаждаться сильным и одновременно нежным голосом моей любимой Долорес О'Риордан. И надо поспешить домой — есть охота как никогда — просто зверский аппетит.

Вместе с великой ирландкой я без приключений добрался до дома. Настроение испортил дикий срач, который развели в подъезде. Видимо, местные алкаши снова устроили драку — все стены и полы забрызганы кровью. Надеюсь, никто из них не выжил — как же они задолбали! Их драки стали настолько обыденны, что кроме раздражения не вызывают уже никаких эмоций.

После ужина (или позднего обеда?) я с мобильником в руках уютно утроился в кресле, намереваясь почитать известную книгу Кинга, которую только вчера закачал. Раньше я не любил электронные книги, предпочитая обычные бумажные, но с покупкой нового телефона с хорошим долгоживущим аккумулятором я оценил прогресс. Всё-таки бумажные книги круглые сутки не почитаешь — нужно хорошее освещение, а у меня в доме регулярные перебои с электричеством. Вот и сейчас свет не захотел загораться. Что ж — ничего необычного.

Вот практически и подошёл к концу ещё один ничем не примечательный день в череде рутинных буден. Хоть бы уже что-то в жизни изменилось! Пусть бы даже в плохую сторону — лишь бы что-то новое!

- Ничего себе, Галка, глотнула так, словно всю жизнь не просыхаешь!

Галочка сердито посмотрела на Ваську, на его плешивую голову, кустистые брови, на уродливую родинку под курносым носом, и прошипела:

- Как бы не пила — до тебя далеко еще, пьянь!

Васька действительно злоупотреблял, но оправдывал себя тем, что никогда не пил в одиночестве, а если и пил, то только по большим праздникам. Там уж и в одного не грех выпить.

Остатки тела увезли, пообещали связаться с родственниками, если таковые найдутся, попросили в комнату не соваться. Да разве кого остановило это?

Галочка пробралась в старушечье обиталище первая. Сморщилась от вони, аж глаза заслезились.

- Боже,- мямлила она, зажимая нос пальцами,- ад какой!

Васька крутился под ногами, как вертлявая шавка, и Галочке хотелось со всей дури пнуть его, чтобы заскулил, завертелся на месте. Однако пересилила себя, огляделась по сторонам. Старуха жила скромно, одиноко и Галочке думалось, что ни за что родственников не отыщут. Никто к бабе Кате не приезжал, в магазин и на почту ползала сама или просила Ваську смотаться, давала денег на чекушку, а он и рад сбегать, глаза залить.

Старенький телевизор баба Катя завесила кружевной салфеткой, рядом же ютилась статуэтка фарфорового мальчика со скрипкой. В шкафу не так много книг, зато стопок писем не счесть. Рядом с ними — едкая советская парфюмерия. Страны уже не стало, а духи, которые в ней произвели, стояли себе на полке, ловили стеклянными флаконами солнечные лучи, портились при этом, но не погибали, делались только терпче и злее. Галочка откупорила один из флаконов, сделалось ей еще хуже, замутило. В другом шкафу обнаружилась кое-какая одежда, несколько пар обуви. Вот и все богатство.

- А ты чего, деньжат к рукам прибрать хотела?

- Не твоего ума дело,- хмыкнула Галочка, порылась для приличия в стопке с письмами (зря смрадом дышала что ли?), и умыкнула парочку, спрятав за пазуху. Вдруг там подробности бурной молодости старухи? Занятное чтиво будет перед сном.

Осмотревшись еще раз, соседи крадучись двинулись восвояси, аккуратно притворив дверь. Галочка упорхнула собираться на работу, Васька отправился резаться в домино за стол во дворе.

- Твоя бабенка вон поскакала,- грязный палец лысого собутыльника указал на соседку, которая выходила из подъезда. Васька залился краской, залепетал:

- Не моя она, так, живем просто в одной квартире.

Галочка для своих лет выглядела изумительно. Стройная, ладная, морщин не так много, черты лица приятные. Васька сдуру наболтал, мол, дама сердца его, и не хухры-мухры, а целая, настоящая, всамделишная актриса!

Служила Галочка в местном драматическом театре. Главных ролей ей не давали, да и не дали бы ни за что. Характер склочный, сплетни распускать любила, перессорилась с другими подопечными Мельпомены, отчего муза вовсе расстроилась и перестала отвечать благосклонностью. Уволить Галочку не получалось — она мертвой хваткой вцепилась в директора театра, и хоть главных ролей не давали, жалованье выходило приличнее, чем у ведущих актрис.

Жена директора о шашнях мужа знала, но приносить в жертву брак не торопилась. Однажды только зажала Галочку в костюмерной, поднеся к ее лицу раскаленный утюг.

- Дернешься — рожу выжгу,- тихо, но твердо сказали Галочке. Та лишь фыркнула.

- Тебе, поди, уже выжгли!

- Я тебя, гадина, со свету сживу,- задохнувшись от возмущения, выпалила директорская жена.

- А мужа чего, не станешь? Он что, телок безвольный, повели и пошел, так?

- С ним отдельный разговор будет,- процедила супруга сквозь зубы.- Прокляну, если не отстанешь.

- Проклятия действуют только на тех, кто в них верит. Такая взрослая, а на сказки уповаешь, гос-с-споди,- протянула нараспев Галочка. Никто ей ничего не выжег, лишь помахали утюгом для острастки, да отпустили. Что еще с ней делать, убивать разве? Галочка ушла, директорская жена утюг на платье Офелии опустила, да и прожгла, пока рыдала, чувствуя себя оплеванной.

Одним директором, впрочем, дело не ограничивалось. Хочешь по ресторанам расхаживать да туфельки заморские получать в подарок — умей вертеться. И Галочка вертелась, подобно ужу на сковородке. Приноровилась сначала добывать необходимое, и лишь затем доступ к телу открывать. Домой к себе никого не водила, блюла репутацию и стыдилась нищенской обстановки в прокуренной, вонючей квартирке. Шкаф ломился от дорогущих нарядов, на трюмо громоздились ряды тяжелых матовых флаконов и баночек, в шкатулке водились неведомые простым обывательницам украшения, привезенные аж из-за океана. Океана Галочка никогда не видела, лишь иногда океан являлся к ней во снах, где она, нагая, озябшая, бежала к бушующей воде, с криком бросалась в волны и, хохоча, отращивала рыбий хвост, собираясь топить корабли и утаскивать на дно сундуки с рубинами и изумрудами. Обои отходили от стен, на некогда белом потолке красовались желтые подтеки от нескольких потопов, паркет не скрипел, а натужно выл под ногами. Галочка все мечтала заполучить кого-то с жилплощадью в центре города, выйти замуж, поймать благоверного на измене и отсудить в бракоразводном процессе львиную долю имущества. О нюансах Галочка не задумывалась, как только в голове возникали картины будущих хором, детали отходили на второй план, в груди разливалось приятное тепло, а пальцы на ногах аж поджимались от предвкушения.

- Галка, Галка, пойдем в кино? Пойдем хотя бы кофейку попьем, а? Пойдем в парке погуляем? Я тебе мороженого куплю! - Васька подстерегал Галочку каждое утро у ванной комнаты, откуда она выходила с полотенчатым тюрбаном на голове.

- Да отстань ты уже от меня! - Галочка презрительно морщила нос, но тут же спохватывалась: вдруг морщины глубокие появятся? Ей и так спалось плохо в последнее время. Мерещились шаги в коридоре, мерещилось, будто скрипят двери, открываются сами по себе. Или их открывал кто-то очень нерешительный и топтался на пороге, опасаясь зайти и представиться. В мистику женщина верить отказывалась, не так воспитана была.

- Я там яишенку сварганил, Галь,- Ваське не унимался, не давал проходу.- Айда, посидим, погутарим, что ты сломя голову в театр сразу несешься? А как же позавтракать с чувством, с расстановкой?

- Василий, угомонись,- Галочка кривила губы.- Вон, Вера из третьей квартиры, к ней присмотрись, вдруг и получится чего. Хозяйственная какая, всегда сыт, обогрет будешь.

- Да ты мне нравишься,- сопел Васька, но решительно толкал свои идеи.- Мы с тобой люди одинокие, быт наладим, заживем хорошо, у меня с работой дела налаживаются. В нашем возрасте пора задуматься о делах насущных.

Галочка вздыхала-вздыхала, а однажды спросила:

- Мне-то чего с тобой ловить?

- Как чего?- у Васьки аж глаза замаслились.- Из театра уйдешь, станешь домом заниматься. Детей, конечно, не получится уже, стара ты для материнства.

Галочка гадко улыбнулась.

- Я с твоими чертями зелеными сражаться не буду, паду в неравном бою. Тебе сердобольную нужно, сочувствующую, чтобы с пьянок привечала, к столу провожала, спать укладывала. Бездетную, Васек, ты ей вместо карапуза будешь. Обгадиться сможешь прямо в штаны, и орать среди ночи во всю глотку. Если повезет, еще и ужин срыгнешь прямо на стол.

- Зачем ты так?- вдруг обиделся Васька.

- Цацкаться я с тобой не намерена. Ишь, Ромео выискался,- Галочка задрала подбородок.- Еще раз чушь услышу такую — мигом с лестницы спущу, костей не соберешь.

Васька заскулил бы побитой собакой, но лишь взглянул исподлобья, шмыгнул в свою комнату. Галочка порадовалась такому исходу, сняла с головы тюрбан, в котором она себя воображала халифом, взирающим на подданных с позолоченного трона, раздающего указания визирю, наслаждающимся голосами певчих птиц в кованых клетках. Сделала укладку, навела кофе без сахара, села у трюмо, накрасилась, оделась, потянулась за флаконом с духами и замерла. Взгляд скользнул по письмам, украденным из комнаты бабы Кати. Губы сами собой вытянулись в тонкую ниточку, поджались, сердце в груди потяжелело, а вслед за этим появилось чувство вины, которое очень и очень давно ее не навещало. Зачем украла? Старуха хорошо к ней всегда относилась, скверный характер списывала на издержки профессии. Галочка часто-часто заморгала, стараясь прогнать нахлынувшие эмоции и не дать себе слабину. Деланно хмыкнула, мол, письма всего лишь, не драгоценности и не деньги. Решительно потянулась за конвертами, вытащила из них сложенные в несколько раз исписанные листы.

Первое письмо было, вероятно, от старой подруги бабы Кати. Эта подруга жила очень далеко, за Уралом, и, судя по тому, как проходили будни соседки без визитов близких и дальних родственников, каких-либо приятелей и друзей, виделись они давно.

“Катюша, дорогая моя, надеюсь это письмо найдет тебя в добром здравии. У меня все замечательно, только сильно переживаю из-за того, что никак не могу приехать в гости. Поспрашивала у знающих людей про хворь ножнуюи шейную, все в один голос твердят про подвертыша, который к ногам прицепился по чьей-то злой воле и шагу ступить не дает, на шее сидит. Правда, изумляются тому, что больно впивается, подвертыши, конечно, пакостники еще те, но до костей кожу не вспарывают, не остаются страшными язвами следы от пальцев их гнилостных, не пытаются в рот залезть и насильно веки не открывают. Катенька, напиши свой правильный номер телефона, никак не могу дозвониться, помехи постоянно и словно в трубку кричат голоса, воют, как оглашенные, шипят и передразнивают. Только напиши обязательно, передам его Митрофану Валерьевичу, он в подвертышах толк знает, поговорите. Целую, обнимаю, не умирай, пожалуйста.”

Галочка перечитала несколько раз, чтобы убедиться в том, что ей ничего не показалось. Посмотрела на побледневшее лицо свое в зеркале, перевела взгляд на окно, за которым шумела зелень деревьев, потревоженная горячим ветром. Солнце светило и слепило, надсаживала глотки детвора во дворе. Галочке стало гадко и страшно, как бывало в детстве, когда мать запирала ее в кладовке вместе с кошкой. Кошка ластилась, терлась мокрым носом о мокрые от слез щеки, а в комнате охал и ахал голос матери, шумел телевизор и гыгыкал дядя Андрей.

Заскрипела дверь в комнату и Галочке показалось, что кто-то впился в затылок колючим пристальным взглядом. Она обернулась. И дверь закрыта, и никого нет.

Рука сама взяла следующее письмо, от некого А.А., проживавшего в Пермском крае.

“Здравствуйте, Екатерина Семеновна. Безмерно рад был получить от вас весточку, давно с вами не созванивались. Как не наберу ваш номер, так дикий вой в трубке слышится, аж плакать хочется от ужаса и бессилия, вспоминается сразу Жулька, собака моя, которую отчим в корыте утопил. Словно она мне в трубку и выла, умоляя о пощаде и помощи. А я сидел на цепи, возле ее будки, слезами обливался, вырваться никак не получалось. Напишите еще один номер, буду премного благодарен.

Посидели, покумекали над бедой вашей с шеей и ногами случившейся, пришли к выводу, что это вывертыш, которого к вам подсадили. Вывертыши получаются из детей, вырванных из чрев матерей еще на ранних сроках. По болезни ли, по желанию женщины ли, выброшенные и не преданные земле. Подсаживают их на конечности, или на органы внутренние, где они жируют со сладкого мяса, пухнут, становятся сильнее. Если на конечностях сидят, то через рот непременно пытаются до внутрей добраться. А если сидят под ребрами, спрятанные кожей и плотью — обязательно захотят на мир наш глазенками своими поглядеть. Ищите того, кто и рядом, и далеко, кто, и прячется, и на виду. Выздоравливайте да приезжайте в гости, холодец на костях ваших сварим, пообщаемся. Ваш покорный слуга, А.А.”

Следующее письмо оказалось от самой бабы Кати, видать, закончить и отправить не успела. Так, наспех сунула в конверт потрепанный и, наверное, забыла. Даже получателя не указала, только в самом тексте имя упомянула.

“Здравствуй, Нина, дорогая моя. Премного благодарна за мазь, хоть и улучшений никаких не заметила. Возможно, нужно подольше попользоваться. Ты спрашивала меня о случаях из жизни, когда я сама могла кого к себе позвать. Так вот, вспомнилось мне на ночь глядя дача старая. Я тогда куда моложе была. Воры обносили пустующие дома, подрезали фрукты и овощи, не гнушались залезть и в дома жилые. Организовали дежурства по вечерам, чтобы чужаков не упускать из виду. Дежурили на перекрестке у фонарного столба — единственного источника света на многие метры вокруг, свет в домах не горел, многие спать уже легли. С нами дежурили жильцы из соседнего переулка, разговаривали о том, о сем. Мне послышалось, что в нашу сторону кто-то очень быстро идет. А потом шаги ускорились, и теперь невидимка бежал со всех ног. Я вгляделась в темноту и никого не увидела. Звук приближался, и я подумала, что сейчас мы увидим обладателя шагов, ведь он выйдет на свет фонаря. Перед кругом света шаги вдруг оборвались, только легкий ветерок донесся.

Страшно стало, да так сильно, что мне плакать захотелось. Один из дежурных тогда фонарем посветил в самую гущу тьмы, да там только рой мошек оказался. Значит, не только мне послышалось. Остальные тоже насторожились. Мы начали друг друга приободрять, мол, почудилось.

Мне на тот момент никакие бы слова в мире не придали храбрости. Больше всего боялась того, что невидимка увяжется за нами, узнает в каких домах живем, привяжется или чего хуже — глотки вскроет, пока спим. В  ту же минуту нестерпимо захотелось уехать в город и никогда не приезжать обратно.

Дежурный, который светил во тьму фонарем, громко окликнул невидимку, а я, чтобы похрабриться, предложила пойти и выпить чаю, но летняя ночь ответила только песнями сверчков.

Пока шли обратно от перекрестка, я все выглядывала свет на моей веранде. Специально не стала выключать, хотела вернуться и немного еще посидеть. Ничего страшного не произошло, да вот уснуть в ту ночь не вышло.”

Галочку словно ледяной водой окатили. Трясущимися руками убрала письмо обратно в конверт, достала тонкие сигареты, задымила прямо в комнате, хотя обычно курила только на кухне или на улице. Тоскливо посмотрела на оставшиеся письма. Она-то думала, что обнаружит какие-нибудь старушечьи сплетни, написанные корявым почерком под надзором плохо видящих глаз. Докурила, спрятала конверты под матрас, сходила на кухню, налила воды из графина, залпом осушила стакан. По телу дрожь омерзения пробежала. Так случается, когда голой рукой, не спрятанной в резиновую перчатку, лезешь выгребать пушистую, влажную плесень, выгребать гнилье, приводить в порядок сантехнику, забитую нечистотами.

- Чего случилось, Галка?- подал голос Васька, которого женщина не сразу заметила. Он, подобно загнанной собачонке, ютился в углу у стола. Перед ним стояла тарелка с нехитрым угощением — пара кусков ржаного хлеба с майонезом и колечками репчатого лука. Галочка вытерла испарину со лба, присела на кривую табуретку, сглотнула, вскочила, суетливо бросилась наливать еще воды.

- Помнишь, я утащила письма бабы Кати? Ну, когда мы ее нашли? - пролепетала Галочка, понижая голос до шепота. Васька неуверенно кивнул, с трудом, видимо, припоминая события того дня.

- Там жуть какая-то, про ноги ее, подвертышей, вывертышей. Ноги, шея,- затараторила женщина, облизывая пересохшие от страха губы. У Васьки вдруг глаза забегали, от Галочки это не укрылось.

- Выкладывай, давай!- резко потребовала она. Сосед замялся.

- У бабы Кати сначала шея как раз заболела и старуха в больницу обращалась. Я к ней заходил и видел просто тонны бумажек всяких со справками, направлениями, она потом в шкаф убрала.

- Не тяни,- нетерпеливо буркнула Галочка.

- Ты, вроде, в театр собиралась.

Галочка стиснула пальцы, испуганно посмотрела на соседа.

- Говори.

- Да зачем, пойдем, покажу лучше. Такая кипа здоровенная, ты обалдеешь,- пробормотал он.

Они на цыпочках, словно воры, прокрались в комнату старухи, которая так и стояла нетронутой с кончины бабы Кати. Никому не понадобились ни комната, ни пожитки покойной.

- Где-то тут было,- Васька наугад заглядывал за дверцы. Когда нашлась коробка с бумажками, он едва не заверещал от радости, вытащил, поставил на пол, затем запнулся — данную находку он видел впервые. Внутри лежал старенький полароид и ворох снимков. Вряд ли фотоаппарат принадлежал бабе Кате, может, досталось от кого из почивших родственников? Может, умер каждый, потому никто и не приехал за вещами?

Некоторые из снимков выцвели и разглядеть изображение не представлялось возможным. На каких-то запечатлелись сад вокруг покосившегося дачного домика, нашлись фотографии бездомных кошек. Обнаружилась и папка с результатами анализов, рентгеновскими снимками. Видимо, шея совершенно доконала бабу Катю и она тщательно обследовалась, пока позволяло ухудшающееся здоровье — папка оказалась очень увесистой.

- Надо же,- Галочка выцепила из фотографий одну, с бледным черноволосым мужчиной. Очевидно, он заснял себя в зеркале с камерой в руках. Худой, с потухшими глазами, с маской обреченности на лице, на котором остро выделялись скулы, запавшие щеки. За спиной у него — непроглядная темнота и он сам на фоне этой темноты выделялся, словно привидение, случайно попавшее в объектив. И темнота эта обнимала мужчину.

Галочка нахмурилась, снова кинулась рыться в результатах анализов.

- Это его анализы,- она ткнула пальцев в бледного мужчину.- Здесь и речи нет о старухе.

- Смотри!- воскликнул Васька, почесывая за ухом, будто бы яростно пытался избавиться от блох. Его глаза округлились от удивления.

- Что?- Галочка вздохнула, пролистывая бесконечные рецепты на лекарства.

- Вот ноги,- Васька провел пальцами по снимку,- вот руки, а голова вне кадра.

Галочка подслеповато сощурилась, затем потянула кожу на висках, превращая глаза в две узкие щелочки. Очки она не носила, считала, что очки приближают старость, надвижение которой женщина безуспешно пыталась оттянуть.

Поднесла снимок поближе к лицу.

На плечах и шее мужчины кто-то сидел.

Галочка почувствовала, как по спине пробежали мурашки и липкий, холодный страх потек вдоль позвоночника. Бросило сначала в жар, затем в зябкую дрожь.

Воцарилась гнетущая тишина, соседи уставились на коробку. Васька присел на корточки и стал искать другие фотографии.

Еще одна!

На ней мужчина был не таким худым. Он снял самого себя на вытянутую руку возле остекленной веранды. Позади шеи Галочка четко видела темные пальцы.

Васька икнул от страха.

- Слушай, слушай,- торопливо затараторил он,- мне же не мерещится?

- Может, дефект какой на фотке?- Галочка поскребла пальцами глянцевую поверхность фотографии. Она знала, что сосед едва сдерживается, чтобы не броситься прочь из комнаты.

- Не знаю,- прошептал Васька, вытирая лоб.

Повисла тишина. Густая, напряженная. Из-за того, что открылись такие жуткие находки, у женщины снова сложилось впечатление, будто за ними наблюдают, сверлят взглядом затылок. Галочка первой кинулась в коридор, ринулась на кухню, вытащила из холодильника бутылку водки, наполнила стакан на половину, выпила, судорожно вдохнула воздух ртом. Услышала, что Васька прикрыл дверь в комнату покойницы, прошаркал по коридору, зашел на кухню, затворил и эту дверь.

- После того как баба Катя померла,- начала Галочка бесцветным голосом,- мне мерещится, словно в коридоре кто-то ходит и заглядывает в комнаты.

Васька с сожалением поглядел на початую бутылку.

- И сегодня я рылась в этих треклятых письмах,- прошуршала Галочка, вспоминая письмо о ночном дежурстве и перекрестке. Дверь на кухню вдруг со скрипом приоткрылась. Женщина попятилась, схватилась за нож.

- Да глупости, ладно бы мне казалось,- горько усмехнулся Васька, куда прочнее увязший в синей яме. Он посмотрел в пустой дверной проем. В коридоре клубилась темнота, несмотря на то, что за окном светило солнце.

Сосед усмехнулся еще раз.

- Заходи уже, чего мнешься!- шутливо гаркнул Васька и засмеялся, обрадовавшись собственному остроумию.

Дверь с грохотом захлопнулась, воздух пришел в движение.

Смех застрял в горле у соседа и он резко побледнел, умолк, опустил голову. Шея согнулась, словно на нее с разбегу запрыгнули и сели.

Галочка с визгом бросилась прочь из квартиры, подхватив только сумочку, висевшую на вешалке в коридоре.

***

В квартиру Галочка возвращаться побоялась, в театр тоже не поехала. Пошла в кафе, так и просидела там до вечера, переваривая произошедшее. Мозг яростно отрицал увиденное, вскипал.

Женщина отвлекалась мыслями о том, что нужно будет нанять кого-то, чтобы вынести пожитки из комнаты и продать ее к чертям собачьим. Сумку с кошельком не оставила, уже хорошо.

Когда за третьей чашкой кофе все поулеглось, истерика спряталась под ребрами, на загривке, Галочка снова вспомнила письма. Вспомнила фотографии.

Наверное, там, на перекрестке, во время дежурства, к старухе кто-то прицепился, последовал до самого дома. Возможно, на снимках Галочка увидела сына или другого близкого родственника бабы Кати. Существо уселось ему на шею, свело в могилу, а затем вернулось к той, кто позвал из темноты.

О соседе, который остался в квартире, думать не хотелось.

Галочка бы помолилась за него, но молиться хотелось только за себя.

***

Здесь можно почитать то, чего нет на Пикабу:

https://t.me/its_edlz - тг канал
https://vk.com/theedlz - группа вк

- Мы по поводу того вечера у Клавки Болонкиной, – быстро сказал Коля.

Павел облегченно выдохнул и перевел взгляд на священника.

- Да я не знаю ничего особо, только то, что все знают. Ну, взяла икону да окаменела.

- Почему Виталий пришел позже остальных? Он говорил? – спросил Серафим.

- Да, он сразу сказал что опоздает. Муж его сестры кровлю латал, просил подсобить.

Коля бросил:

- Ладно, это все. А то, что из депо вынес, верни.

Павел повесил голову, и все так же неловко прижимая локоть к боку, двинулся обратно к воротам.

- Показания расходятся. Кому-то Виталий сказал про ячейку, а кому-то – про крышу и сестру, – сказал Коля.

- То-то и оно… – протянул священник. – Надо идти к Виталию. Он знает явно больше остальных.

Виталия нашли у тетки – они с матерью переселились к родственнице на время, пока не решится с окаменевшей Зоей. Заметно пьяный, он сидел за столом в горнице и курил папиросу за папиросой – в консервной жестянке копилась гора окурков, дымный воздух двигался пластами.

- Что празднуешь? Или, может, горюешь? – усмехнулся Коля.

- О, милиция! – развязно произнес Виталий и откинулся на стуле. – Здравия желаю!

- Который день пьет, – тихо прошелестела тетка из угла – она подшивала разноцветные кусочки к лоскутному одеялу. – Угомонили бы его!

- Жалуются вот на тебя, гражданин Болонкин! – Коля повернул стул спинкой вперед и подсел к столу.

- Тетка… Да она так… Мы с теткой Любой в полном согласии живем, – Виталий затушил папиросу в жестянке. – Ну, че пришел-то?

- Мы хотели у вас узнать… – начал было Серафим, но тот фыркнул, и не глядя на него, глумливо сказал:

- У «нас» они узнать хотят…

Коля обернулся к тетке:

- Гражданочка, выйдите, пожалуйста. Ненадолго.

Когда за ней закрылась дверь, священник растерянно помолчал, потер бородку, продолжил:

- Почему вы пришли позже остальных? Вы же сами позвали гостей к определенному времени. Почему вас не было?

- Я свояку крышу помогал чинить… Не думал, что там так надолго, – хмуро ответил Виталий, глядя в стол.

- А девушки, которые были в гостях, говорили, что тебя в комсомольскую ячейку зачем-то позвали. Мол, ты им лично это сказал, – отозвался Коля.

- Путают они что-то. Я чинил крышу.

Коля неторопливо встал со стула, подошел вплотную к Виталию и резким сильным движением взял его за горло. Приподнял, впечатал в стену и придушенно прошептал:

- Где ты, сука, был?

Забегал, засуетился священник:

- О господи, твоя воля, Николай, отпустите его, задушите же!

- От... от...пусти! – прохрипел Виталий, царапая жилистые Колины руки. – У сестры был!

- Где ты был?! – взревел Коля, костяшки его пальцев побелели. – Где ты был, падали кусок?!

- У Аг… Агнессы! – жадно хватая воздух, наконец, выдавил Виталий.

Коля швырнул его на стул, снова присел рядом:

- У какой Агнессы?

- На 14-м проезде живет… Жила…

- Любовь что ли твоя? – разочарованно протянул Серафим.

- Точно не любовь, – твердо сказал Коля. – Я знаю ее... Ну как знаю, по слухам. Она немолода уж сильно, ей лет восемьдесят, наверное, скоро стукнет.

- Не стукнет, - проворчал Виталий. – Померла она. Генка, вальцовщик наш, предложил залезть в ее избу. Говорит, день назад похоронили, скоро дом опечатают, а там и родня, может, какая приедет. Ну мы и пошли… Полазили, не нашли нихрена. Шмоток немного, посуда, краски засохшие в баночках, кисти… Вот и все. Ну барахло прихватили, убогонькое, но кто-то да купит. Пальто там, воротник молью поеденный…

- Что ты приволок из этого барахла в Клавкин дом? – подался вперед Коля.

Виталий глубоко вдохнул, вынул новую папиросу, и вдруг лицо его плаксиво сморщилось:

- Я не знаю, что это такое было! Доска, спереди коричневая, как ну… как будто от старости вся забурела… На базаре есть один… Который старину покупает. Он еще когда говорил, что у некоторых старинных икон поверх состав какой-то, он от времени темнеет, и не видно что нарисовано. Но его могут снять знающие люди, и там будет картинка.

- И вы эту доску нашли в доме Агнессы? – спросил Серафим.

- Да, я нашел. Пол там у нее плох совсем был, половица под моей ногой треснула, я смотрю, там тайник – что-то завернуто в кожаный футляр. Генка сказал, ему это барахло задаром не нужно, а я подумал, может, древность какая, раз Агнесса ее хранила. Ну и взял.

- И принес в дом матери, -– констатировал Коля.

- И принес. Я думал, это икона или что-то вроде того – она выглядела такой старой. Поставил прямо в футляре на мамкин иконостас, задвинул только на самый край. А Зоя увидела, решила, что я от нее что-то прячу, она все ревновала меня, дура стоеросовая, етить ее. Я пошел с парнями дернуть, а она полезла, вынула эту доску. И застыла!

- А икона Николая-чудотворца, была она?

- Была. Я сам ее спрятал потом, когда стало понятно, что Зоя окаменела, и сам слух этот пустил – мамке сказал, что она сняла икону с Николаем, мол, решила с ним как с парнем потанцевать, а уж матушка по всему городу разнесла. Я не знаю, не знаю, что это за доска! Просто мазня какая-то коричневая, не видно ни-че-го!

Виталий обхватил голову руками и всхлипнул. Отец Серафим озадаченно смотрел на него, подергивая себя за бородку.

- Ну и ну… – протянул он.

Коля наклонился к Виталию и тихо сказал:

- Никому не рассказывай про эту доску, пусть все продолжают думать, что у Зои в руках Николай-чудотворец. Понял?

- Понял…

На улице Коля с удовольствием вдохнул свежий холодный воздух – в доме тетки висело нестерпимое амбре из перегара и папиросного дыма.

- Нужно осмотреть дом этой Агнессы, – произнес Серафим очевидное.

- Нужно, – кивнул Коля. – А знаете, ее ведь за ведьму считали, Агнессу-то.

- Да? – с интересом спросил священник, семеня рядом. – А ну-ка, расскажите.

- Длинная история, в Куйбышеве многие про Агнессу знают… Ее отец был богатый промышленник, еврей-выкрест. А Агнесса мало того что невеста с хорошим приданым, так еще и красавица, каких мало, среди евреек часто такие бывают – большие черные глаза, длинные кудрявые волосы, фигура дай боже, и спереди, и сзади… От женихов отбою не было. Да и набивались тоже все не простые, с деньгами, с титулами – капитал к капиталу. Отец все ждал, выбором не теснил ее. Она и выбрала, да такого, что отец сначала из дому выгнал, грозился наследства лишить. Вышла Агнесса замуж без отцовского благословения, как в романе, за сына учителя гимназии, у которого из имущества блоха в кармане да вошь на аркане. Но смазливый и неглупый был, надул чего-то в уши ей, она и поплыла. Отец через какое-то время остыл, махнул рукой, мол, черт с ним, с этим отпрыском учителишки. Дочь-то единственная, и внуков хочется понянчить. Зажили они, купил он им хороший дом, голодранца этого в контору к себе пристроил. Забеременела Агнесса, ну отец и успокоился – все как у людей. А что зять бедный, так ничего, вон в конторе шустрит, в делах быстро разобрался, капиталы приумножит, а не на ветер пустит.

Так бы и жили припеваючи до самой Великой Октябрьской революции, да только стала Агнесса замечать, что благоверный ее странно себя ведет. Говорит, в конторе засиделся, драгоценному тестю помогал, а от самого духами пахнет, да глаза маслено блестят. Ну и решила она за ним проследить, наняла шпика какого-то. И вот в означенный день шлет он ей записку – мадам, мол, узрел вашего мужа, входящего в нумера госпожи Вильон, где, как известно, встречаются такого рода парочки; изволите ли самому войти в номер? Агнесса подобрала юбки да и кинулась в гостиницу, решила застукать муженька самолично. Когда распахнула дверь, картина ей предстала почти такая, какой она и боялась – ее голый муженек на кровати с батистовым бельем, а с ним… С ним тощий молодчик с усишками щеточкой. Агнесса не в лесу росла, и о мужеложцах слышала, но такого она, конечно, не ожидала. Грохнулась в обморок прямо на пороге, а когда спешно приехал вызванный врач, то оказалось, что у мадам на юбке – преогромное кровавое пятно. В общем, скинула она, а муженек сбежал, говорят, аж в Сибирь куда-то, так боялся гнева тестя.

Долго она не могла оправиться, болела сильно, подурнела, красота поблекла. Про мужчин и слышать не хотела, нашла компаньонку себе, старую деву лет пятидесяти, и жила с ней и целым выводком болонок. Когда произошла революция, отец ее подался в Англию, а она ехать отказалась. Считала, что наша власть крестьян и рабочих ненадолго. А потом поздно стало – особняк реквизировали, она из Самары уехала в Петербург со своей компаньонкой. Может, затеряться хотела в большом городе, где ее никто не знал, скрыть происхождение. Дальше ее приключения я не знаю, знаю только, что компаньонка ее сдала, донос какой-то написала, что Агнесса классово чуждый элемент. Потаскали ее на допросы, но интереса она большого не вызвала, отделалась испугом. Долго скиталась по знакомым, то там, то сям жила, и наконец скосил ее от такой жизни тиф. Попала в больницу, где лечил ее врач Егранцев Василий Викторович. Умный, интеллигентный, с таким обхождением, к какому она и привыкла, ну Агнесса и прониклась. Стали они жить вместе, притерлись, Агнесса пирогами на базаре торговала, он лечил. И вдруг как гром с ясного неба – арест мужа. И оказалось, что зовут ее муженька вовсе не Василий Викторович, а Юзефович Роман Ильич, и служил он в войсковых соединениях атамана Анненкова, который лютовал при подавлении крестьянского выступления в Славгородском уезде. И свидетели против него нашлись – на допросах показали, что именно Юзефович лично расстрелял 15 человек крестьян, а жене одного из них проткнул живот штыком и подвесил за косу – несколько часов мучилась.

У Агнессы что-то в голове после того замкнуло, корежило ее, что с таким извергом как с мужем жила. Вернулась она в Самару, то бишь, Куйбышев уже, перед Преображенской церковью встала на колени, и при куче зевак поклялась, что жизнь положит, чтобы отомстить такому Богу, который допускает это все и жизнь ее превратил в такой кошмар. Поселилась она у бабки Матрены, та вроде знахарка была, травами лечила, Агнессе дом ее потом перешел. Устроилась в морг санитаркой, и все книги какие-то искала, да на кладбище как ворона торчала. Люди идут на погост родных проведать, а она там крутится, и чего надо, непонятно, не было у нее там родных похоронено. Ходит от могилы к могиле, что-то в землю сует. Ну и поползли слухи, что колдует она, народ-то темный.

Когда Коля закончил свой рассказ, они уже подошли к трамвайной остановке, и Серафим задумчиво протянул:

- Да, непростая судьба…

- Мы непременно в ее дом наведаемся, - сказал Коля. – Наверняка какие-то ответы там есть.

Перед тем как распрощаться, священник удержал его за рукав и сунул сложенный вдвое маленький лист в линейку.

- Николай, я знаю, вы не верующий, но все же возьмите. Что-то нехорошее грядет, предчувствие у меня… Это молитва, если что – читайте в качестве защиты.

Коля помедлил, взял лист и сунул в карман шинели.

***

Дома Коля с облегчением стянул сапоги в сенях, прошел на кухню и обнял сзади Нину, которая мешала картошку на сковороде.

- Ты где был? Пришла со смены, думала, ты после дежурства дрыхнешь, а тебя и нет.

- Да так, по делам тут…

Коля спохватился, что не приготовил надежной лжи – ему совсем не хотелось говорить, что он помогает священнику с Зоей. Он жевал хрустящую жареную картошку, с удовольствием запивал холодным молоком и слушал веселую болтовню жены. Вся эта история с ненормальной Зоей, ощущение нечистоты после допроса Виталия, его мутные пьяные глаза – все отступило, когда Нина улыбнулась, и на ее щеках обозначились уютные лукавые ямочки.

Краем глаза он увидел в сумерках движение на дворе соседа, присмотрелся, встал, подошел к окну. Иван Иваныч, сидя на своей инвалидной тележке, делал что-то странное, сгибая и разгибая спину. Коле показалось, что он копает снег, но, всмотревшись в темноту, чуть разбавленную светом тусклого фонаря, он понял, что сосед бьет поклоны. Перед ним на палке торчал рогатый череп какого-то животного, и Иван Иваныч, совершая ладонью мелкие движения около лица, кланялся так низко, что касался лбом утоптанного снега.

- Ты чего там? Остынет же! – недовольно произнесла Нина.

В этот момент сосед замер, обернулся и посмотрел прямо на Колю, ощерившись в кошмарной улыбке. Он взял свои деревянные опорки с ручками и вышел со двора; Коля наблюдал за ним с колотящимся сердцем. Вскоре послышался стук в дверь и такой знакомый добродушный голос Иван Иваныча произнес:

- Нинуль! Ты дома? Дай чей пару кусков сахара в долг!

Нина вскочила со стула, полезла в шкафчик. Она уже двинулась в сени, когда Коля опомнился и схватил ее за руку.

- Стой. Не открывай!

- Это почему? – с веселым недоумением спросила Нина.

- Просто не открывай. Послушай меня.

- Ты с ума что ли сошел? Это же Иван Иванович!

Нина рванула руку, но Коля не выпустил, оттеснив жену к печке.

- Стой, я сказал! – с неожиданной грубостью и злобой крикнул он.

Нина испуганно смотрела на него, сжимая сахар в руке. Коля подошел к входной двери, вынул из шинели листок с молитвой, которую ему дал Серафим,.

- Это ты, Иван Иванович?

- А то кто ж! Коль, вы что там, уснули что ли? Открывайте!

Коля помедлил пару секунд и сказал:

- А если не откроем?

- А куда ж вы денетесь! – прежним веселым тоном ответил сосед. – Рано или поздно откроете, каждый дом будет открыт для него.

Коля перевел дыхание и начал читать с листа, спотыкаясь на незнакомых старославянских словах.

- Откроооете! – донеслось из-за двери. – Все двери откроете! Потому что Зоенька устала держать, шибко устала. Скоро выпустит!

Коля затараторил молитву, смысл которой от него ускользал, и за дверь послышался стук деревянных опорок Иван Ильича о крыльцо. Заскрипел снег, лязгнула калитка, и все стихло.

- Что это было? – изумленно спросила Нина, подходя ближе.

Она держала ворот платья в горсти, на виске ее часто билась голубая жилка.

***

Коля так торопился увидеться с отцом Серафимом, что на очередное ночное дежурство пришел в дом Болонкиной аж за целый час. К своему удивлению он застал в горнице неизвестного ему врача в белом колпаке и белом же халате и секретаря райкома Картузова. Картузов, держа в горсти каракулевую шапку пирожком, краснел и злился.

- А что вы знаете? Что?! – кричал он на врача, крепкого высокого мужика чуть за сорок. – Я уже эти отговорки месяца два слушаю! «Неизвестный науке случай!» Что я должен начальству доложить, что у нас тут божье чудо в Куйбышеве приключилось?

Врач сложил пробирки с Зоиной кровью в саквояж, выпрямился и заорал в лицо Картузову:

- А я вам что, прорицатель Заратустра?! Откуда я знаю, что с ней! У нас тут, знаете ли, не каждый день девки каменеют! Все анализы у нее в порядке! Вон, спрашивайте у попа, зря что ли вы его позвали!

Врач мотнул головой на церковные книги, которые отец Серафим сложил стопкой на столе. Картузов побагровел еще больше, задохнувшись от возмущения:

- Да вы… Да я вас… Да как вы смеете..!

Врач плюнул, чертыхнулся, накинул пальто и, с размаху отворив дверь, вышел, звеня своим саквояжем со склянками.

- Вы посмотрите, что делается… Здравствуйте, товарищ…– растерянно сказал Картузов, быстро сунул Коле руку и вышел следом.

Коля раздул огонь в печке, поставил чайник. Налил чаю, отсев подальше от Зои к окну. По-прежнему неподвижная, она ни капли не изменилась с его прошлого дежурства, и, стоя все в той же неудобной позе, обнимала свою загадочную доску. Но теперь Зоя пугала его еще больше, и он старался не смотреть на нее.

Отец Серафим привел с собой мальчишку лет пятнадцати в кепке с треснувшим козырьком и растоптанных сапогах.

- Это Петр, пономарь. Будет помогать мне читать… Не бойтесь, я согласовал.

Коля махнул рукой и, понизив голос, рассказал про соседа и его жуткую молитву на огороде.

- Эка беда… – протянул священник, дернув себя за бородку. – Не спит нечисть-то, и до вас добраться хочет. Эка беда…

Пономарь Петя хрустел сухарями и с удовольствием запивал их сладким чаем, ничуть не беспокоясь насчет неподвижной Зои. Отряхнув подол рубахи от крошек, он подошел к живой статуе, поводил ладонью у нее возле лица, потыкал в щеку пальцем.

- Не балуй, отрок! – сурово сказал отец Серафим, но Петя и не подумал отойти.

Он присмотрелся к доске, отодвинул пышные складки Зоиных рукавов и воскликнул:

- Батюшка, тут написано что-то!

Отец Серафим подошел, пристально осмотрел доску и сказал:

- Ну и дураки мы с вами, Николай. Не догадались рукав отогнуть.

- А что это значит? – спросил Коля.

Под тканью обнаружились цифры, написанные через точку – 3.7, а так же непонятный символ, представлявший из себя крест с перекладиной, росший из восьмерки, которая лежала на боку.

- Что сей странный крест означает, не знаю, – сказал священник. – А вот насчет цифр могу предположить. Смотрите на нижнюю часть доски – видите, выемка по всему низу выточена?

- Ну?

- Я подобное видел на иконах, которые стояли на тябловых иконостастах. Знаете, что такое тябло?

- Нет.

- Это деревянный брус, в который вставляют иконы. Иногда внутри бруса есть направляющие, и бороздка на иконе позволяет держаться более плотно.

- То есть Зоя все-таки держит в руках икону?

Серафим вздохнул, помедлил с ответом.

- Я думаю, что да, это все-таки икона, если можно так назвать. А цифры – номер ряда и последовательность в ряду. Только вот для какого иконостаса и для какой церкви она предназначена… И самое главное – почему именно Зоя..? Виталий ведь тоже ее держал в руках.

Коля озадаченно смотрел на священника, не поспевая за его ходом мыслей. Тот вдруг встрепенулся и начал суетливо расстегивать верхние пуговки на Зоином платье.

- Отец Серафим… – начал Коля.

Священник вынул из-за ворота неподвижной Зои крестик и радостно воскликнул:

- Вот оно! Как же я сразу не подумал! Она крещеная! Вот почему!

Коля закатил глаза:

- Да вы хоть что-нибудь можете объяснить?!

- Что-нибудь могу, – с готовностью кивнут священник. – Но сначала сходим в дом Агнессы, после того озвучу вам мои подозрения и умозаключения.

***

Дом чокнутой Агнессы находился на выселках: с одной стороны его подпирал жидкий лесок, а с другой – редкие развалюшки самостроя и производственных помещений на горизонте. Старый бревенчатый пятистенок, покосившийся на один бок, смотрел слепыми окнами, наглухо занавешенными изнутри темными занавесками. Коля толкнул дверь и она, жалобно скрипнув, беспрепятственно отворилась. Пройдя полупустые темные сени, они оказались в сумеречной, бедно обставленной горнице. Вместо кровати стояла неширокая лавка, заваленная сальными одеялами в обожженных дырах, несколько простых глиняных плошек и мятых кастрюль жались к краю стола. На колченогой табуретке валялось выцветшее протертое пальто и полинявшая косынка, в углу покоился пыльный булыжник размером с кошку.

- Да, небогато жила, – протянул священник, внимательно глянув на булыжник.

Под потолком на веревке висели пучки трав и высушенные шкурки каких-то мелких животных – то ли землероек, то ли кротов. Но пахло в избе приятно – сеном и ладаном. В треснувшем полу зияла дыра, очевидно, тот самый тайник, откуда Виталий добыл загадочную доску. Коля обошел горницу, отодвинул занавески, заглянул в сени. Отец Серафим внимательно осмотрел сухие шкурки, кинул взгляд на красный угол – икон в доме не было.

- Дом как дом… – пожал плечами Коля. – Черт знает, откуда она эту доску взяла. Ищи концы… Надо на базаре спросить, она там одно время ошивалась, шепталась с одним пройдохой, Тимкой Квасом. Он все что хошь достать может.

- Боюсь, что доску ей достал не Тимка Квас.

- Где-то ж она ее взяла…

Отец Серафим промолчал, нагнулся, исследуя доски пола. Встал на колени, прильнул глазом к щелям, провел пальцами. Вдруг вскочил с горящими глазами, прыгнул на одну доску – раздался тихий скрип и звон, похожий на отпущенную пружину.

- А ну-ка, Коля, встань туда…– Серафим ткнул пальцем на участок пола в метре от себя.

- Сюда..?

- Нет, чуть дальше… Видишь, там пятно протертое.

Коля встал на доску, которая в одном месте белела выскобленным пятном. Тут же раздался хруст, металлический лязг, и из середины пола выскочил искусно прилаженный квадратный кусок дерева, открывая вход в подпол.

- Есть! – воскликнул священник. – Булыжник ей нужен был, чтоб нажать сразу с двух сторон, одна же жила.

В открывшийся провал вела хлипкая дощатая лестница, на которую отец Серафим ступил первым. Спускаясь за священником по угрожающе скрипящим перекладинам, Коля почувствовал, как в нос шибанул тошнотворный гнилой запах.

- Фонарик надо было захватить, – запоздало спохватился он – в подвале царила кромешная тьма, слабо прошитая жидким лучом света из горницы.

- Не надо, – сказал Серафим.

Он указал на керосиновую лампу на углу верстака, примыкавшего к лестнице. Серафим поболтал лампой – внутри плеснуло, достал из кармана рясы зажигалку, сделанную из гильзы, и поджег фитиль.

Теплый круг света вырвал из мрака самый обычный подвал, оказавшийся мастерской: на верстаке были свалены кисти, палитры и бутылочки с разного рода жидкостями – прозрачными, желто-маслянистыми, мутно-белыми. Поблескивали в свете лампы молоточки, гвозди, резаки. На дальнем конце верстака лежали шприцы с бурыми ошметками в колбах, пара скальпелей. Отец Серафим взял со столешницы маленькую записную книжку, полистал. Коля заглянул через его плечо: старомодным угловатым почерком строился небольшой столбец из имен.

- «Ковалев Виссарион 1865-1929… Детциг Герда Генриховна 1835-1940…» - прочел вслух священник. – Список усопших...

Он полистал книжицу – остальные листы были пустыми – и сунул ее за пазуху.

- А это зачем? – прошептал Коля, удивленно глядя на скальпели и шприцы.

- Смотри, – священник указал в глубине подвала на низкую тумбу около верстака с тарелкой, наполненной, как показалось сначала Коле, короткими сушеными колбасками. Но приглядевшись, он чуть не вскрикнул – это были ссохшиеся человеческие пальцы, и в мягком свете лампы стали отчетливо видны сине-коричневые ногти. Рядом с тарелкой лежали фаланги, почти лишенные плоти, а возле тумбы стояло жестяное ведро, наполненное тошнотворной серо-черной массой, источавшей невыносимую кислую вонь.

(Продолжение - часть 3)

Сергей включил диктофон, придвинул поближе к Николаю Степановичу, который мешал сахар в чае, сжав ложечку узловатыми пальцами. Стакан, разумеется, был в подстаканнике с алюминиевыми пятиконечными звездами.

- Николай Степанович, расскажите, что вы видели в 1955 году в Куйбышеве? Правда это все?

- Неправда, – скрипуче бросил старик, и репортер сник.

Он, в общем-то, ни на секунду не верил в легенду о стоянии Зои, но надеялся, что старикашка хотя бы приврет для красного словца.

- Совсем все неправда? – уныло спросил он. – Не было никакой окаменевшей девушки?

- Девушка была, – сказал Николай Степанович. – Только она вовсе не окаменела. Хотя сплетни ходили, дай боже.

- Расскажите, пожалуйста, о сплетнях, ну, как официальную версию.

- Слухи такие были: в январе 1956 года в доме Клавдии Болонкиной на улице Чкалова собралась молодежь. Ну, выпили, граммофон завели. Одна девушка, Зоя Карнаухова, расстроилась, что на вечеринку не пришел парень, который ей нравился, и, когда начались танцы, сказала, что нашла себе партнера. Сняла с красного угла икону с ликом Николая Чудотворца и принялась плясать с ней в обнимку. И тут же покарал ее Господь – раздался гром, сверкнула молния, Зоя встала как вкопанная, и не смогли ни икону из рук вынуть, ни уложить ее хотя бы на кровать. И будто бы простояла 128 дней до самой Пасхи, после чего и скончалась. Вот этот анекдот до сих пор и мусолят.

- А как вас коснулась эта история?

- Я тогда служил в конной милиции и был одним из конвойных, кто охранял дом Болонкиной, не пускал зевак.

Старик закашлялся.

- И вы все видели своими глазами?

- Видел.

- И вся легенда неправда?

- Неправда. Правда в этой историйке только одна – Зою действительно не смогли стронуть с места.

- Так она все- таки застыла?!

Старик кивнул, осторожно надкусил вставными челюстями сушку и зашлепал морщинистыми губами.

- Так что это было, просто кататонический ступор? Паралич? Она взяла икону и ее мгновенно парализовало?

- А с чего вы вообще взяли, что Зоя взяла именно икону? – посмотрел поверх стакана Николай Степанович.

- Ну… Очевидцы так говорили. И что еще можно взять с иконостаса?

- Что-то она точно оттуда взяла, но вот была ли это икона – большой вопрос. Зоя крепко прижимала доску к животу лицевой стороной, изображение просто не было видно. Сейчас уж эта история враками обросла… Болтали, что иглы о ее кожу ломались. Кхх-ах…

Старик издал странный звук – что-то среднее между кашлем и смехом.

- А они не ломались?

- Нет. Инъекций ей медики много делали, она ведь не ела, не пила. Глюкозу кололи, еще что-то, не знаю, я не специалист. Санитарочка ходила, обмывала ее, выносила за ней нечистоты. Так что, не такая уж она и каменная была.

Куйбышев, январь 1956 года.

Нина покрутилась перед большим зеркалом в деревянной резной раме, поправила бант на груди.

- Неплохо вроде вышло. Лариска хорошо шьет… Коооль… Ну ты что, не смотришь что ли?

- Красиво, красиво, – быстро проговорил Николай, обернувшись к жене.

- Ты даже не посмотрел! Все про Зою эту думаешь? Да хватит уже, бабкины же сказки!

Николай выкинул папиросу в форточку, поправил занавеску.

- Парни своими глазами видели, кто в карауле был. Рассказывают, и правда застыла с иконой в руках.

- Ты комсомолец или старая кликуша? – с досадой бросила Нина. – Вот пойдешь сегодня в наряд, увидишь, что нет там ничего. Нам сегодня на политинформации рассказывали дикий случай – в каком-то селе заболела девка, пятна по лицу пошли, в обмороки начала падать. Ну и была там одна бабка древняя, сказала, что это в нее бес вселился, и посоветовала матери поить ее святой водой, мол, и чем больше сразу выпьет, тем лучше. Та и влила в нее пять литров водички, и девчонка померла от отека мозга. Вот до чего доводит дремучесть!

- Ты что, мой домашний агитатор? – улыбнулся Николай и подхватил Нину на руки.

- Отпустиии, медведь! Помнешь! Изорвешь своими ручищами! Новое платье! – отбивалась она, хохоча.

Перед тем, как заступить на дежурство, Коля зашел к соседу, Ивану Ивановичу. Иван Иванович в свои пятьдесят был необыкновенно говорлив и подвижен на низенькой инвалидной тележке. Сосед никогда не терял присутствия духа, и даже когда жена, тайком собрав манатки, сбежала, Иван Иваныч только крякнул:

- Баба с возу – кобыле легче.

Коля только усмехнулся – все знали, что жена Иван Иваныча сбежала вовсе не из-за того, что соседу ампутировали обе ноги в полевом госпитале в далеком в 43-м году, а потому что тот был тем еще ходоком по бабам. Что и служило неизменным поводом для шуток на базаре, где Иван Иваныч, разложив сапожницкий инструмент, чинил обувь желающим.

Коля захватил ведро, набрал воды в колонке недалеко от дома и постучался к соседу. Иван Иваныч ожидаемо рассердился:

- Что за новости! Сам бы я прекрасно принес!

Немногословный Коля кивнул и перелил воду в небольшой бак в сенях.

- Вот еще… – промямлил он и протянул соседу кулек с лепешками, которые сунула ему Нина.

- А вот за это спасибо, - улыбнулся Иван Иваныч. – Нинуля у тебя эхх, в соку дева. И готовит вкусно.

В отделе Николай получил макаров, оформил бумаги и отправился к дому Клавдии Болонкиной. На дежурство он заступал с нехорошим чувством, и сам не мог понять, откуда исходило беспокойство. На улице толпился народ, зеваки висли на заборе, пытаясь что-то разглядеть в окна, на невысоком плотном сугробе стояли две чопорные старухи с недовольными лицами, держа большую икону в окладе из фольги.

Постовых выставили во дворе Клавкиного дома, и Коле пришлось продираться через толпу.

- А ну, разойдитесь! Дайте пройти! – крикнул он.

Зеваки неохотно расступились, увидев милиционера в шинели.

Он кивнул постовым – один из них, Митя Снегирев, лениво козырнул, шмыгнул красным носом, поднес подрагивающую папиросу к губам.

- Когда сменят-то? – спросил Коля.

- Да в задницу их, – процедил Митя и движением плеча сдвинул автомат подальше за спину. – Часа через два, говорят, не холодно, стойте. Ну, так-то не холодно, когда жопой на печке! И че караулим, сами не знаем!

Коля взошел на крылечко, постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. В сенях он чуть не столкнулся с невысоким седым мужчиной в поповской рясе, который не успел закрыть за собой дверь в горницу, и Коля увидел неподвижно стоящую девушку с задранной юбкой и женщину в белой косынке, отирающую ее бедро губкой. Он покраснел и отвел глаза, и седой мужчина торопливо захлопнул дверь.

- Постовой Вавилов, – представился Коля.

- Меня стеречь пришли, – улыбнулся священник. – Отец Серафим.

Он протянул руку, и Коля вяло ее пожал.

- Там… гигиенические процедуры, у девушки, оказывается, естественные отправления пока сохраняются. Вы знали?

- Нет. Я и не видел ее ни разу, - ответил обескураженный Коля. – Честно говоря, я был уверен, что…

Он замялся, и Серафим кивнул:

- Да я и сам думал, что это все слухи. Народец, знаете ли, необыкновенно суеверен.

Священника прислали из Московской епархии, когда до столицы докатились слухи о Зое. В райисполкоме Куйбышева не особенно ему обрадовались, но указание впустить попа пришло сверху сверху, поэтому недовольные тихо пыхтели в кулак. Для надзора над священником выделили постового из конной милиции.

Скрипнула дверь, и в щели показалось неподвижное лицо санитарки с отвислыми мешочками кожи под глазами.

- Я закончила, можете войти.

Коля, оставляя грязные следы на полу, переступил через порог и остановился. Посередине самой обычной горницы деревенского дома стояла девушка: некрасивая – тяжелый нависший лоб, крупный нос, щекастое, простое лицо. Хороши были только глаза, серые, большие, слегка навыкате. В нарядном платье со сборчатыми рукавами, с большим воланом на юбке она невидяще смотрела в пространство, прижимая к животу толстую доску без рамы. Мятый подол цвел мокрыми пятнами – санитарка была не особенно аккуратна.

Коля почувствовал, как ползет озноб по мгновенно взмокшей спине. Грудь Зои тихо вздымалась, трепетал пушистый русый завиток около уха, но все равно неподвижность ее была абсолютной и пугающей. Остекленевшие глаза, неудобная поза с приподнятой пяткой левой ноги, застывшие веки – она напоминала муху в янтаре.

Когда санитарка ушла, собрав свой чемоданчик, Коля снял шинель и пристроился на лавке около окна, подальше от неживого Зоиного взгляда. Серафим положил на стол толстую потрепанную книгу в лоснящемся кожаном переплете и спросил:

- Чего ж ваше начальство боится, что стражу не только снаружи, а и в доме выставили?

- Моему начальству вообще наплевать на это все, – Коля кивнул на девушку. – А вот в райисполкоме боятся, что вы тут фотографий наделаете и будете потом агитировать за Бога.

- Так фото можно в любом месте с любой девушкой сделать, – улыбнулся Серафим.

- Вот и я так думаю, - кинул Коля, ерзая на жесткой лавке. – А что вы тут делать собираетесь?

- Разобраться хочу, что происходит.

- Ну так окаменела вишь… Говорят, с иконой танцевала, и Бог ее покарал. Или вы так не думаете? – усмехнулся Коля.

- Говорят, – кивнул Серафим. – Много что говорят. Вот я и хочу понять, чудо тут Божье или что иное.

- Ну, разбирайтесь, – бросил Коля и прислонился к стене, прикрыв глаза.

Священник принялся неразборчиво читать молитву, а Коля пытался не заснуть, чувствуя, как плавится и плывет сознание от быстрого тихого речитатива. Иногда он просыпался, открывал глаза, видел стоящую спиной девушку и несколько секунд не мог вспомнить, кто она такая, и зачем он здесь. Коля пытался стряхнуть сонную одурь, но снова обмякал на лавке, краешком сознания ощущая, как впивается в ляжку ребро сиденья. Проснулся Коля от резкого звука – Серафим захлопнул книгу, тяжело опустился на стул и потер рукой лоб.

- Не могу читать, тяжко.

- Тоже засыпаете? – Коля встряхнулся, как собака, и выпрямился.

- Да нет… Тошно как-то, через силу читаю.

- Ну и поспите, – Коля кивнул на кровать, застеленную покрывалом. – Мне по службе нельзя, а вы-то чего.

- Нет, сна ни в одном глазу…

Серафим подпер щеку рукой и принялся неслышно читать из книги, еле шевеля губами. Коля сжал кулаки, впиваясь ногтями в мякоть ладоней, чтобы согнать сон. За окнами падал мягкий снег, и постовой Митя жевал неизменную папиросу, ежась и подпрыгивая. Мягкую тишину и сонную Колину одурь разорвал густой нутряной стон, похожий на рычание. Серафим подпрыгнул на стуле, а Коля замер на своей скамейке, чувствуя, как холодеет спина.

- Это она..? – выдавил он и кивнул на живую статую.

- Кажется… – громким шепотом произнес Серафим.

Он подошел к Зое, всмотрелся в застывшее лицо. В этот же момент снова послышался рвущий душу звук, и уже было очевидно, что шел он из приоткрытых неподвижных губ девушки.

- Ааа… жжж… д-д-д… рржжж….

Звуки толчками вырывались из Зоиного горла, но ни один мускул на ее лице не дрогнул, а глаза оставались стеклянными.

- По-моему, она что-то говорит…

- Да просто стонет, – кинул Коля, который к Зое подойти боялся.

- Нет же… Это слова.

- Држжж…ааа… Тжжжжыыы…Нм…нм… г…г – выла Зоя.

- Кажется…. Кажется, она говорит, «тяжело держать, не могу»!

- Елки палки… – прошептал Коля.

Стоны стихли так же резко, как и начались, и Зоя снова держала свою ношу в полной тишине и неподвижности. Коля чувствовал, как колотится сердце, и толчками выдыхал воздух.

Рано утром пришла прежняя санитарка, а с ней румяный и чем-то довольный секретарь райисполкома Картузов.

- Ну, как дела, товарищи? – звонко спросил он, сбивая снег с ботинок. – Происшествий не было?

- Нет, – ответил Коля.

Не рассказывать же, ей-богу, про эти стоны. Да и не слышал он никаких слов… Черт его знает, что там Серафиму привиделось. Попа из избы выпроводили, но он твердо сказал, что вернется следующей ночью. Картузов закатил глаза, но сделать ничего не мог – разрешение священнику дали официально.

***

Жене про Зою Коля рассказал скупо – да, стоит, двинуться не может, икону к груди прижимает. Нина недовольно подняла брови – она была уверена, что никакой окаменевшей девушки в доме Болонкиной нет.

- Может, болезнь какая-то… Паралич, – хмыкнула она.

- Скорее всего, – с готовностью кивнул Коля, хотя никакой паралич не объяснял того, что Зою не могли оторвать от пола.

Радио пело голосом Марка Бернеса о темной ночи; Нина, которой нужно было на завод ко второй смене, ставила сковородку с ворчащей яичницей на стол.

- Голодный поди… Какая все же дикость – устроили катавасию с больной девушкой. Попа еще притащили, вот ведь средневековье. Врача к ней хоть вызывали?

- Да. Картузов сказал, сегодня какие-то светила из Свердловска приедут. Местные не так хороши, – усмехнулся Коля.

Нина нарезала хлеб, подвинула к нему блюдце с тонко нарезанным салом, погладила его по голове.

- Ну, ешь и ложись… Мне уходить скоро.

Коля ел горячую яичницу, слушал Бернеса, голос которого доносился до него как через вату, и чувствовал, как пульсирует кровь в ушах. Лицо Нины на секунду застыло, замерцало и тут же Коля вскочил, опрокинув стул, и бросился вон из дома. На крыльце перегнулся через перила, и его бурно стошнило только что съеденной яичницей.

- Ты что? Что с тобой? – испуганно восклицала сзади Нина, и несся бархатный голос из радиоприемника:

«Темная ночь разделяет, любимая, нас,

И тревожная черная степь пролегла между нами»

***

На следующее дежурство Коля отправился, тяжело загребая сапогами; при одной мысли о неподвижных Зоиных глазах его охватывал мутное тяжелое чувство. К дому он подошел вместе с отцом Серафимом, которого без представителей власти больше внутрь не пускали. Тот невесело улыбнулся Коле, выдохнул в темноту морозный парок.

- Ну что, милиция, готов к ночному бдению?

Коля неразборчиво буркнул, пожал священнику руку и решительно направился в избу. Там было жарко натоплено, и санитарка указала на чайник:

- Только погрела, чаю попейте, пока горячий.

Серафим налил стакан, вынул кулек с сушками, предложил Коле. Тот поморщился:

- Не хочу. Вы сюда сушки, что ли, есть пришли…

Священник с удовольствием отхлебнул чай и спокойно сказал:

- А что сушки… Сушки делу не помеха.

- Зачем вы вообще ходите? Видите же, что ничем помочь не можете.

- Чтобы помочь, нужно понять. А я пока ничего не понимаю.

- А что тут понимать? Все по вашим поповским сказкам - наказал боженька за богохульство. Вы должны быть довольны.

- Да мало ли было этого богохульства? Сколько церквей порушили, никто не окаменел! – воскликнул Серафим. – А за одну икону – такое?

- Кто ж вашего бога разберет, – усмехнулся Коля.

Из сеней послышался стук, Коля вскочил и направился к входной двери.

- Это я, Митя, – раздался голос постового. – Дайте горяченького хлебнуть, замерз, как собака.

Коля взялся за засов, но подскочивший священник отвел его руку и одними губами прошептал:

- Погоди открывать…

- Да вы чего! – возмутился Коля и стряхнул его руку.

- Погоди! – сердито прошептал Серафим.

Массивным наперсным крестом он перекрестил дверь. Постовой недовольно сказал:

- Ну что вы там? Отворяйте, рук уже не чувствую!

Коля оттолкнул священника, снова взялся за засов, но тут же застыл, словно парализованный, потому что из-за двери послышалось:

- Митенька замерз. Холодно тут. Холодно Митеньке.

Голос был постового Дмитрия, но звучал дурашливо, глумливо.

- Погреться бы у вас… ручки погреть Мите. Пустите меня.

Дверь содрогнулась от сильного удара, и Серафим оттолкнул Колю, заслонил его собой.

- Это не постовой, – прошептал он. – Не вздумай пускать.

- Митяй, дурак ты, и шутки у тебя дурацкие! – сказал Коля.

В ответ в дверь снова бахнуло, кто-то тихо рассмеялся.

- Иди, глянь в окно в горнице! – прошептал Серафим.

- Зачем? – округлил глаза Коля.

- Иди, сказал!

Коля шагнул в комнату, отодвинул занавеси и глянул на двор – там, ежась от снега и ветра, курил постовой Митя. Буханье в дверь продолжалось. Коля бросился в сени и возбужденно прошептал:

- Там… там…

- Дмитрий? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал священник.

- А это тогда кто? – кивнул на дверь Коля. – Как Митяй пропустил? Почему не слышит?

В щель снова глумливо кинули:

- Она устала. Устала Зоенька. Скоро выпустит!

Послышался скрип снега – от двери удалялись.

- Так я и знал! – воскликнул Серафим.

- Что? Что?

- То-то я сомневался, что Божье дело тут творится! Когда с Богом-то, легко все, светло, не страшно. А тут – поседеешь!

Священник кивнул на неподвижную девушку.

- Да можете вы объяснить, что тут творится! – крикнул Коля.

Священник подошел к Зое и ткнул в доску.

- А ну-ка, иди глянь на эту иконку.

- Да не пойду я никуда, – проворчал Коля со своей лавки; Зою он боялся.

- Боишься что ли? – хмыкнул Серафим. – Да иди, не укусит она тебя.

Коля неохотно приблизился к девушке, стараясь, впрочем, не подходить вплотную.

- Вот смотри, – священник указал пальцем на пару буковок на исподе доски. – Видишь?

- Ну, буквы какие-то.

- Буквы… – передразнил Серафим. – Это явно подпись. Видишь – инициалы и какая-то фамилия сокращенно.

- Ну и что?

- А то! Иконы не подписывают! Это не картина.

- Ну и что из этого?! А эту кто-то подписал!

- Я не думаю, что это икона. По крайней мере, точно не православная икона и не изображение Николая чудотворца.

Серафим подошел к иконостасу, отодвинул белую полотняную шторку.

- Глянь. Пылищи тут куча…

Коля привстал на цыпочках, посмотрел на полочку, где стояли два небольших образа. Посередине в пыли была полоса – очевидно, именно отсюда Зоя сняла икону. Но она не совпадала с шириной доски, которую Зоя держала в руках, снятая икона явно была меньше.

- След не совпадает… – протянул Коля.

- То-то и оно.

- Ерунда какая-то.

Серафим пожевал губу и сказал:

- Надо еще раз опросить тех, кто кутил в доме Клавдии. Кто-то из них врет. Поможете мне? Люди, когда видят милицейские погоны, как-то сговорчивее… Да и не местный я, вас скорее послушают.

Коля высоко поднял бровь и не сказал ни нет, ни да.

***

Нине он ничего не рассказал про то, что происходит в доме Болонкиной, и на все вопросы жены отвечал уклончиво. Однажды ночью, в свой отсыпной, он проснулся среди ночи от знакомого тошного чувства – его слегка мутило, гулко стучало сердце, гоня пульсирующую кровь к голове.

Он тихо слез с кровати, стараясь не разбудить посапывающую Нину, прошлепал босыми ногами на кухню. В одних семейниках сел на табуретку, и, не включая света, закурил. За окном в крошечной амплитуде покачивался фонарь, конус света чуть заметно колебался. Падал редкий снег, а в Колиной голове прокручивалась снова и снова фраза из песни Бернеса: «Темная ночь разделяет любимая нас… Темная ночь…»

Коля помотал головой, отмахиваясь от надоевшей мелодии, глубоко затянулся. Эта неподвижная девушка, чертовщина в доме Болонкиной незаметно нарушили его мир. С самого детства он твердо знал, что нет ни Бога, ни черта, на ада, ни рая. Есть непоколебимый советский материализм, и смысл этой жизни – в самой жизни. В горячих темно-карих глазах Нины, ее приятно-податливой мягкой груди под его ладонью, в грубых соленых шутках сослуживцев, в веселом матерке Иван Иваныча, в холодном и свежем запахе воды из обледеневшей колонки. Но эта неподвижная девушка перечеркнула все. Наверное, можно было как-то по-научному объяснить ее паралич, можно придумать объяснение и той ночи, когда кто-то ломился в дом Болонкиной и говорил голосом постового Мити, можно было объяснить тяжелое чувство и тошноту… Но сам Коля чувствовал в этом все что-то глубоко неправильное, противоположное и даже враждебное всему, к чему он привык.

***

Первая, к кому отправились Коля и Серафим, была Рая Телецкая. Маленькая комнатка в коммуналке густо пропахла духами и была увешана фотографиями актеров – в парадных неестественных лицах Коля узнал Любовь Орлову и Георгия Юматова. Рая сильно волновалась, краснела и мяла в руках носовой платок.

- Я ничего не знаю. Меня уже допрашивали… Я ничего не видела!

- Что-то все-таки видели, – мягко сказал Серафим. – Почему Зоя полезла на иконостас? Правда, что хотела потанцевать с Николаем угодником?

- Нет, – решительно ответила Рая. – Люди болтают, но она ничего такого не говорила.

Коля и Серафим переглянулись.

- Не говорила? – напряженно переспросил Серафим.

- Нет. Она и не танцевала, обиделась на Витальку. Нас мать его впустила, и все подумали, что это было странно – он же нас позвал к себе к определенному времени. А сам пришел через несколько часов после того, как все уже гулять начали. Ну и Зоя обиделась – она же с ним вроде как встречается.

- А ты видела, как Зоя снимала икону? – спросил Коля.

- Нет. Мы танцевали с Пашей, и я на Зою посмотрела уже после того, как девчонки визжать начали. Сначала думали, что она шутит, а когда понятно стало… я очень испугалась.

- А правда, что был гром? – подался вперед Серафим.

- Нет, не было ни грома, ни молнии. Это уже Клавдия потом разнесла, но ее не было к тому времени дома, она ушла к соседке и не могла ничего видеть.

- А почему Виталий пришел позднее, если пригласил вас к определенному времени? – спросил Коля.

- Я не знаю. Но помню, что Зоя очень злилась и постоянно смотрела в окно – Витальку высматривала.

Серафим помолчал с минуту, подергал короткую седую бородку. Внимательно посмотрел красной и перепуганной Рае в глаза:

- Скажите, а что вы почувствовали там, в доме, когда Зоя окаменела?

Рая покусала нижнюю губу, подумала. Наконец произнесла:

- Знаете, я выпила там немного, и меня мутило. И накатывало так, знаете… К сердцу подступало, в ушах шумело. Но я подумала, что это от самогонки…

- И это все началось после того, как Зоя окаменела?

Рая покачала головой:

- Нет… Немного раньше. Когда пришел Виталий.

Когда они вышли из дома Раи, Коля посмотрел сбоку на священника и нетерпеливо произнес:

- Ну..?

- Надо опросить еще кого-нибудь. Но то, что она сказала, уже интересно.

- И что же в этом интересного?

- Вывод номер один: доску Зоя все-таки сняла с иконостаса. Вывод номер два: на доске не Николай-угодник, теперь я уверен.

- Но Болонкина утверждала, что пропал Николай угодник!

- Он и пропал, – покивал Серафим. – Но Зоя держит точно не эту икону.

- Я ничего не понимаю, – уныло проговорил Коля.

- Я пока тоже не до конца… – задумчиво протянул Серафим.

(продолжение в профиле - часть 2)

Но, для того чтобы выйти к цивилизации, где, собственно располагались все эти удобства, нужно было миновать гаражи.

Оля поудобнее устроила в кулаке ключи, зажав их в пальцах на манер кастета. В другом кармане без застёжек для быстрого доступа ждал своего часа просроченный перцовый баллончик. Старая привычка, родом из Мытищ. Переезд на съемную квартиру смог решить, увы, только сокращение пути до места работы.

А антуражик-то остался...

– Всё-свое ношу с собой, – продолжала бухтеть девица, утерев рукавом начинающий подтекать нос.

– Ленк, заткнулась бы уже, а? – тихо огрызнулась Оля, стараясь не привлекать внимание копошащегося в гараже мужика. Скорее всего он её и так бы не заметил с включенным для фона радио.

«В Мытищинском лесопарке продолжают находить останки. За полгода поочередно исчезли четверо студенток на северо-востоке Московской области. «Рассеянный с улицы Речной» – так окрестили жители орудующего на месте маньяка, за небрежность с которой были раскиданы части тел, завернутые в обычные целлофановые пакеты. Настоятельно рекомендуем гражданам не ходить по-одиночке в темное время суток...»

Олю передёрнуло. Всё-таки переезд решил ещё одну проблему. Как минимум, теперь она жила за много километров от улицы Речной. Ну, почти решил. Увы, мир слишком тесен.

Гаражи остались за спиной вместе с тревожащей сводкой новостей. Из-за поворота вынырнула одинокая фигура. Проверять, кто именно идёт ей навстречу Оля не стала – предпочла нырнуть влево под широкие трубы. Запачкала сапоги в схваченной тонким ледком луже, который сразу же раскрошился, открывая доступ к воде неопределенно-коричневого цвета. Подбирать точную ассоциацию не хотелось. Зато срезала путь и ни с кем не столкнулась.

– Почистить не забудь... Наутро всё присохнет, – снова раздалось недовольное бухтение Ленки.

Где-то слева раздался кашель. Оля, не оборачиваясь, ускорила шаг... Предстояло миновать ещё несколько человейников, больше похожих на горы немытой посуды, чем на дома, чтобы добраться до цели.

***

– Что значит, закончился? И что мне теперь делать?

Фармацевт могла лишь посоветовать поискать в интернете, да пообзванивать по наличию препарата ближайшие аптеки.

Оля еле сдерживла слёзы, выскочив из аптечного пункта. Ну почему последнее время так не везло? То провалялась дома с совершенно убойной простудой – пришлось помахать ручкой премии. Стоило выйти на работу – украли сумку с телефоном, кошельком и остатками таблеток в блистере. Да и до кучи зарплату задержали. А выдаются эти медикаменты строго по рецепту – впрок не купишь. Да и недешевое это удовольствие... Но это тот случай, когда лучше б сначала таблетки, а потом телефон.

– А говорила я, хоть до утра потерпи. Ну и что? Теперь попремся в темноте в обратный путь.

Эту реплику Ольга проигнорировала. Ей и самой не улыбалось шарахаться в ночи от каждой тени.

По скоростному шоссе проезжали редкие машины, ослепляя фарами. Прохожих ближе к полуночи становилось всё меньше. Была некоторая надежда, что вскоре они и вовсе иссякнут. А пока можно было переждать на небольшом пятачке света, излучаемым аптечным крестом.

– Я и так растягивала всё и терпела неделю без них вовсе... – тихо огрызнулась Оля, вытирая глаза.

– Простите? Вы могли бы мне помочь? Заказать такси с вашего телефона – я деньги вам заранее отдам. Мой вдребезги... Оля? Лапырёва?

Женский голос оказался неожиданно раздражающе знакомым. К пятачку света бодро цокая каблуками подошка девица в бежевом пальто и клетчатой беретке, натянутой на кудрявые светлые волосы.

– Ирка? Самойлова? Ты что тут забыла? – сердито рыкнула на девицу Оля. К своему сожалению, они не обознались. Нелёгкая принесла бывшую одноклассницу. Из тех, которых видеть хотелось меньше всего. Особенно сейчас.

В памяти вспыхнуло осунувшееся бледное лицо с посиневшими губами. Иссиня-чёрное каре украшала зелёная, почти кислотного цвета, прядь. Оля так и не смогла решиться на такой яркий цвет – после ограничилась лишь формой. Мать, узнав свою старшую дочь разразилась слезами. Свет померк перед глазами. Осознав непоправимое, Оля лишилась чувств.

– Да я с МЧ поругалась. Он недалеко живёт. Швырнула телефон – его теперь только в помойку. Собственно, пошёл он в зад... Не думаю, что предки мне сильно обрадуются, но придётся ехать домой.

– Ты что, новости не слушаешь? Родители ж всё там же, на Речной? – против своей воли выпалила Оля, чувствуя как сводит скулы и начинает ныть правая рука.

Ирка могла лишь скривиться и развести руками:

– Так дашь телефон?

– Не дам! Сама без него хожу!

Пару мгновений девицы неловко смотрели друг на друга. Ирка изумленно и виновато хлопала явно нарощенными ресницами. Оля же чувствовала, как начинают ныть виски и трястись руки.

Из аптеки вышла покурить фармацевт с включенными новостями со смартфона. Когда уже обязуют слушать свои гаджеты только в наушниках? Спасибо, хоть не портативная колонка.

«Полиция не дает комментариев по поводу обнаруженной в Битцевском лесопарке женской руке. Установлено только, что жертва также проживала на северо-востоке Москвы. Убедительная просьба гражданам сохранять спокойствие и бдительность. На текущий момент нет доказательств, что случаи как-то связаны с «Рассеянным с Речной...»

Входящий звонок прервал тревожное сообщение диктора. Фармацевт кинула сигарету под ноги, наскоро затерев её в асфальт и зашла обратно в помещение. Скукоженный окурок одиноко лежал рядом с пятном света, где стояли смущенные и погрустневшие одноклассницы.

Мимо, лениво порыкивая приглушенной сигналкой, проехала полиция. Оля неловко перетопталась на месте, пока машина не скрылась за поворотом прочь от их квартала.

– Ты не дури! Переночуешь у меня сегодня. Такси завтра с утра через интернет закажем. На диване тебе постелю. Нечего по темноте в одиночку шататься, – сориентировалась повеселевшая Ленка.

Оля лишь вздохнула и вернула руку в карман к импровизированному «кастету». В любом случае, от обратного пути, освещенного лишь занавешенными окнами панелек, да тлеющими сигаретами полуночников, никуда не деться. Не ночевать же по зелёным крестом?

***

– А тут даже уютно...– Ирка неловко прихлебывала из кружки, стараясь особо не встречаться взглядом с Олей.

Ленка фыркнула, чуть не подавшись чаем и махнула рукой. Понятное дело, что Ирка пытается хоть как-то поддержать разговор, но...

Подъезд, пропахший двухсотлетней мокрой тряпкой, оставляющий кислый привкус во рту, даже если стараться не дышать? Скрипящая плитка в общем тамбуре, спорящая с приятностью звука со скрипом вилки о тарелку? Отходящие пузырями обои, невольно заставляющие молиться, чтобы в этих «капсулах» никто не жил? Кухня бабушка-стайл, пусть и оттертая везде, где Оля могла дотянуться? Что именно Ирка обозвала уютом? Разве что, отсутствие тараканов...

Раздался визжащий, с хрипорцой, дверной звонок. Оля с облегчением покинула кухню, прихватив деньги за заказ. Ирка настояла, что банкет будет за её наличку в счёт оплаты койко-места. Это вех устраивало. Близкими подругами они никогда не были.

В руке, заведённой за спину зажат перцовый баллончик. Дверной глазок искажает лицо курьера, делая его карикатрно выпуклым и непропорциональным. Парнишка в униформе круглосуточной кафешки со скучающим видом протягивает коробки, забирает деньги, выбивает чек. С долей удивления косится на отражение в зеркале. Заметил-таки просроченное оружие. Коротко прощается, желает приятного аппетита и уходит. В прихожей нигде не поставить коробки – разве что на пол.

Нужно запереть дверь.

Оля с трудом разжимает пальцы, пристраивая баллончик на. Тянется к ключу, торчащему в скважине.

Коробки с пиццей начинают взлетать.

Оля, и без того взвинченная, взвизгнула и с хлопком поймала своевольные коробки.

Ира испугано отдёрнула руки под нервный хохот Ленки и стала оправдываться.

– Прости! Не хотела напугать. Думала помочь донести...

Пиццу жевали молча, поглядывая в тёмное окно, выходящее на Битцевский лес. Где-то вдали подмигивал огоньком идущий на посадку самолёт.

– Оль...

– М?

– Спасибо, что приютила...

Оля кивнула, не желая уточнять, что это было не её предложение.

– Ира, скажи... А ты вспоминаешь? О ней? И что думаешь по поводу «Рассеянного»? В новостях фамилий не называют, но я-то знаю, что у нас в ВК лента пестрит словом R-I-P, – подала голос Ленка, пылая нервным азартом.

Оля предупреждающе кашлянула, но эффекта этот жест не возымел.

Ирка поёрзала на стуле, вновь отведя взгляд от одноклассницы. Как можно не думать, особенно сейчас? Когда Оля схуднула, постриглась и покрасилась точно также? Там, у аптеки, у Ирки чуть сердце в пятки не ускакало – первый момент показалось, что встретила призрака. Но серый цвет глаз Олиных глаз вернул восприятие реальности. У её сестры радужка была была темно-карей.

– Оль... Я знаю, ты наверняка не хочешь об этом вспоминать... Но я просто не могу не сказать. Мне так жаль! Я не знала, что у неё будет такая реакция.

– Ага, ну да... Говоришь, что жесткая аллергия на алкоголь. Что нельзя ни капли... И никто не ожидал, что человеку станет плохо?!

– Я не знала, что они ей в сок водки подольют...

– А когда стала задыхаться и отключилась, решили, что она типа прикалывается?

– Я ушла ещё до этого всего. Узнала, что её не спасли уже после...

– Но ведь о том, что решили пошутить знала?

Ирка закивала головой, начиная всхлипывать.

– А сейчас-то зачем мне всё это говоришь? Мне от этого вот ни разу не легче! Чего вдруг совесть проснулась?

– Смерти в округе... Я, может, слишком мнительная, но пока в парках находят части тел как раз тех кто там был.

– Ага... Щас ещё выяснится, что перед смертью каждый принял таинственный телефонный звонок... Кто-то явно пересмотрел фильмов ужасов...

В старой, покрытой в несколько слоев краски батарее что-то булькнуло и заскрежетало. Обе одноклассницы ощутимо вздрогнули. Ленка вновь фыркнула, допила чай и встала к раковине:

– Только вот не надо мне этого... Сырость разводить. Давай уже на боковую собираться.

Ирка вздохнула, завернула остатки пиццы в пищевую фольгу. Но стоило ей приоткрыть дверцу холодильника, как Оля подскочила и резко захлопнула её.

Приоткрытой на мгновение щелки хватило, чтобы воздух окутал тошнотный сладко-кислый, будто шершавый запах.

– Да что ты такая психованая-то?! – Ирка невольно отшатнулась. Вопрос был риторическим – она сама была как на иголках в связи с кончиной нескольких одноклассниц за полгода. Да и смотреть на настолько ставшую похожей на свою сестру Олю было просто больно.

– Кинь на балкон! У меня там и места нет, и надо искать, что испортилось...

***

Под шум воды, доносящийся из душа Ленка все-таки подала голос:

– Штирлиц никогда не был так близок к провалу.

– Вообще-то, это ты её позвала! – огрызнулась Оля.

– Я не могла упустить такую шикарную возможность, – Ленка растянула рот в предвкушающей улыбке.

Олю прошиб холодный пот. Кончики пальцев стало покалывать противными иголками. Левая рука начала стремительно неметь.

Шепотом выругавшись, Оля стала яростно растирать теряющую чувствительность руку.

Шаг в сторону к остаткам заварки в чайнике. Ленка хватает за его за ручку, демонстративно поднимает на уровень глаз и начинает выливать на пол.

– Ну и зачем? Совсем сдурела? Почему я должна за тобой прибирать? – Оля схватила тряпку и засуетилась, собирая стремительно расползающуюся лужу, пока та не затекла под кухонный шкаф.

– Ты плохо справляешься. Опять протушила остатки.

Не повезло. Пришлось отколупнуть загораживающую щель балку и залезть тряпкой и под шкаф.

– Если б ты меня не третировала, вообще... не было, что выкидывать. Думаешь, легко с этим справляться?

Дверь из ванной открылась. Ирка в одолженной длинной футболке заглянула в кухню.

– Тебе помочь?

– Не надо. Иди спать уже. Я тоже скоро пойду.

Ирка кивнула, не горя желанием продолжать разговор.

– Я тогда плеером уши заткну, если что, потряси за плечо – могу так вырубиться.

– Угу... – буркнула Оля, подальше загребая рукой под шкафом. Ирка, пожелав спокойной ночи, скрылась.

Уборка принесла неожиданный улов. Среди вытащенной мокрой тряпкой пыли и крошек оказалась оброненная таблетка.

У Оли сперло дыханье. Таблетка, лежащая на ладони была покрыта мелкой пылью, но в целом не успела сильно пострадать за пару месяцев лежания в своём убежище. Немого поколебавшись, Ола вытерла таблетку о рукав и положила на стол.

– Серьезно? Ты хочешь отправить в рот эту дрянь? – Ленка схватила таблетку и швырнула в раковину.

– Лен, я всё-равно завтра с утра по аптекам пробегусь, – устало сказала Оля, вновь ощутив, как немеет рука и ломит виски.

– Завтра с утра ты будешь слишком занята, – многозначительно произнесла Ленка, вынимая из сушилки широкий нож с заостренным концом.

Оля ухватилась левой рукой за край раковины, не давая сделать шаг.

– Сама догадаешься, или тебе подсказать?

– Л-лен! Не надо! – пальцы соскользнули с борта. Виски нещадно ломило. Следующей опорой стал дверной косяк.

– Не надо?! – Ленка почти зашипела, – Ты думаешь, я упущу такую возможность?

– Ты же слышала! Она не знала!!! И ушла раньше! – сжатое горло не давало говорить в полный голос. Оле приходилось выдавливать из себя слова с тихим хрипом.

– И что? – рывок, и пальцы соскочили с дверного косяка. Рука беспорядочно металась в воздухе, пытаясь ухватиться хоть за что-то.

– Она не виновата!!!

– Ну и что? Остальные были виноваты, а ты тоже сопротивлялась.

Понимая, что кошмар может повториться, и снова придется переезжать в другой район, а то и бежать в другой город, Оля попыталась воззвать к Ленкиному рассудку. Если он, конечно, был:

– И куда складывать? Хозяйка через пару дней придёт! Куда я её дену? У меня еще полторы ноги в холодильнике лежат! А если нас вычислят и поймают? – Оля резко свалилась на пол, стремясь задержать Ленку.

– Это уже не мои проблемы! Ты сама тупила долго – вон, даже дверцу не откроешь, – вставать не удавалось. Но выпускать нож Ленка и не думала.

Оля, чувствуя, что горло сжимается всё сильнее, с силой навалилась на правую руку, молотя и сжимая запястье. Когда пальца немного разжались, выбила нож. Тот с гулким звяком шмякнул о стену.

– Не зли меня! – натурально прорычала Ленка.

Не теряя время, Оля дернулась к кухне. Ленка не давала ей встать и тянулась в сторону ножа. Горло сдавило тисками так, что стало трудно дышать. Виски взрывались от боли. Перед глазами танцевали цветные пятна.

Оля заставила себя встать. Прислонившись к шкафу, шарилась рукой по раковине в поисках таблетки. Ленка активно мешалась и пыталась оттолкнуться.

Глаза уже не различали кухню – перед ними кружился рябой калейдоскоп. Пальцы нащупали спасительный кругляшок. Оля, отталкивая правую руку, умудрилась засунуть его себе в рот.

– Ты правда думаешь, что ей это поможет? Ты правда думаешь, что я исчезну от этой пыльной пилюли?

Горло сузилось до игольного ушка. Проглотить таблетку удалось только после того как наощупь ленка включила кран и глотнула воды, казавшейся затхлой без фильтра.

– Нет уж, дорогая моя... Кажется, нам здесь стало слишком тесно.

К острой боли в висках добавился гул, охвативший всю черепную коробку. Пол вздыбился и поплыл. Оля, ощущая, что начинает заваливаться, ухватилась за ящик со столовыми приборами, с силой вырывая его с законного места.

Как с оглушительным грохотом и звонким лязгом утварь рассыпалась по кафелю, Оля уже не услышала, провалившись в вязкую тьму. Ирка встрепенулась, вынырнула из полудрёмы и вытащила наушники. Сердце стучало набатом. На загривке будто вздыбилась несуществующая шерсть. Колючие мурашки за считанные мгновения покрыли, казалось, каждый миллиметр кожи.

В зеркале в прихожей отразилась, как худосочная растрепанная девица с тёмными волосами поднимает с пола нож. Её каре украшала яркая, кислотно-зелёна прядь.

Ирка, будто парализованная, сидела на диване и дышала через раз,, вслушиваясь в темноту. Соседи снизу вышли покурить на балкон и тихо ворчали на оборзевшую молодёжь, чуть не обронившую им потолок на голову средь ночи. Где-то по шоссе мчалась скорая, разрезая воздух сигналками. В коридоре раздавались тихие, будто крадущаяся шаги, заставляющие невольно притаиться.

С советской обшарпанной стенки на сжавшуюся в комок нервов Ирку смотрела из тёмной рамки фотография, украшенная наискосок чёрной лентой. Девушка, изображенная на ней, отличалась от Оли лишь цветом глаз.