Проснулся, погулял, поговорил, уснул снова и навсегда
По сюжету: Пятигорск, подножие горы Машук, утро 15 июля 1841 года. Всего два дня назад Лермонтов и Мартынов были друзьями, а теперь стали непримиримыми врагами. До дуэли остаются считанные часы и родственники, друзья и знакомые отчаянно пытаются ей помешать.
Что в итоге? Новый фильм о Лермонтове умудряется совершить почти невозможное: превратить одну из самых драматичных страниц русской литературы в испытательный марафон для зрителя. Формально, здесь хроника последнего дня поэта, а по факту будет набор случайных сцен, будто выхваченных из рутины, где события идут своим чередом, не предлагая драматургического развития, а только финал, который всем известен и от которого ничего нельзя получить.
Создатели сознательно избегают ярких акцентов: кажется, будто драматургия для них лишняя деталь. И это решение находит своих сторонников: многие зрители действительно увидели в новой картине режиссера Бакура Бакурадзе попытку взглянуть на происходящее иначе. Но, к сожалению, я разделить этот энтузиазм не могу, просто не за что зацепиться.
Главный спорный момент это образ самого Лермонтова. Очень многие не увидели в нем того, кто стал "героем нашего времени", а лишь капризного, неприятного типа. Побывав на экскурсиях в Пятигорске многие гиды отмечали тот факт, что Михаил Юрьевич был очень сложной личностью, но умеk очаровывать людей харизмой, несмотря на неброскую внешность.
Да, все верно, сама картина и не планирует этого показывать и не стоит от нее этого требовать, но молодая аудитория, далёкая от классики, скорее всего вынесет отсюда лишь искажённое впечатление о человеке, чьё имя знакомо им только по школьной программе, либо вообще ничего.
Операторская работа едва ли не единственный элемент, который помогает фильму обрести характер. Она подчёркивает отстранённость, холодность происходящего, создаёт визуальную атмосферу, но при этом делает дистанцию между зрителем и героями ещё заметнее.
Интересно, как на фоне этого многие пересмотрели своё отношение к «Пророку» с Юрой Борисова, где Лермонтов появился лишь эпизодом. Если условная «вселенная русских поэтов» действительно будет расширяться, то хочется надеяться, что она куда более живой интерес и предложит зрителю не только исторический факт, но и эмоциональное переживание, ради которого мы вообще приходим в кино.
Вчерась, 11 ноября, был день рождения Фёдора Михайловича, а мы как-то и пропустили. Надо исправить. Когда мы слышим фамилию «Достоевский», в голове тут же возникает образ: мрачный бородатый пророк, эпилептик, игрок, человек, одержимый «бесами» и живущий в вечном надрыве. Этот образ так крепко сросся с его романами, что кажется, будто он и в жизни был таким же, как его герои.
Этот образ — во многом миф. Настоящий, бытовой Фёдор Михайлович, каким его знали жена и дети, был человеком на удивление педантичным, склонным к ритуалам и местами почти трогательным в своих привычках.
Во-первых, миф о неряшливости. Есть мнение, что Достоевский, как и многие «гении», не обращал внимания на быт. Это полная ерунда. Его дочь Любовь Фёдоровна и жена Анна Григорьевна в воспоминаниях рисуют совсем другую картину. Достоевский был фанатиком чистоты и порядка. Он мылся «тщательно, используя много воды, мыла и одеколона». Он не мог работать, если на его одежде было пятно. Если, переставляя свечи, он капал на куртку воском, работа останавливалась, пока служанка не выводила пятно. Его письменный стол был в идеальном порядке. Анна Григорьевна вспоминала, что каждое утро сама проверяла, лежит ли все на своих местах, зная, что «малейший беспорядок раздражал отца».
Во-вторых, у него был своеобразный распорядок дня, по которому приходилось жить и его семье. Он был абсолютной «совой». Семья обедала в шесть вечера. В девять пили чай. После этого Достоевский ждал, пока все в доме лягут спать. И только тогда, в полной тишине, обычно после 10 вечера, он садился за работу. Работал он до 4-5 утра. Причем не любил ламп и предпочитал писать при свете двух свечей. Спал он тут же, в кабинете, на диване из красного дерева с выдвижным ящиком для постели. Просыпался он поздно, в 11 утра. Тщательно умывался, во время чего, по воспоминаниям дочери, всегда напевал одну и ту же песенку: «На заре ты ее не буди...».
В-третьих, его «топливо». Достоевский пил чай. Много чая. Очень крепкого чая. Он сам его разливал и брал с собой третий стакан в кабинет, который пил во время работы мелкими глотками. А еще он был страшным сладкоежкой. Анна Григорьевна вспоминала: «Я нарочно ходила сама по магазинам, выискивая что-либо особенное, чем побаловать Фёдора Михайловича». Он обожал королевский чернослив, пастилу, изюм и груши.
Была и другая привычка — курение. Он курил очень много. Причём это был целый ритуал. Его дети, Федя и Люба, отвечали за то, чтобы смешать для отца табак двух сортов («Саатчи и Мангуби Дивес» и «Лаферм») и набить ему папиросы-«пушки» из желтой маисовой бумаги.
Разумеется, была и страсть к азарту. Девять лет он был одержим рулеткой. В 1865 году он писал Тургеневу: «Пять дней как я уже в Висбадене, и все проиграл, все дотла... прошу у Вас 100 талеров». Эта болезнь мучила его, но и из нее он сделал литературу — роман «Игрок» был написан за 26 дней.
Это была вынужденная мера. Он подписал кабальный договор с издателем Стелловским, и если бы не сдал новый роман в срок, то потерял бы права на все свои будущие сочинения на 9 лет. Чтобы успеть, он нанял 20-летнюю стенографистку Анну Сниткину.
Она и стала его главным «лекарством», его будущей женой. Анна Григорьевна взяла на себя абсолютно все денежные дела. Он просто отдавал ей гонорары, а она разбиралась с кредиторами, вела бюджет и платила по счетам. Как только он перестал трогать деньги, страсть к игре ушла. Навсегда. Она создала для него тот самый идеальный порядок, в котором он так нуждался.
Иллюстрация: Достоевский в 26 лет, рисунок К. Трутовского, 1847 год
*********************** Подпишись на мой канал в Телеграм - там доступны тексты, которые я не могу выложить на Пикабу из-за ограничений объема.
А на SPONSR и GAPI ты найдешь эксклюзивные лонгриды, которых нет в открытом доступе!
Когда за окном темнеет рано, а ветер воет по-осеннему, самое время доставать с полки не только тыкву, но и книги. И поверьте, для настоящих мурашек по коже не нужны зомби-апокалипсисы или клоуны-убийцы. Наши классики и без того умели напугать так, что кровь стынет в жилах. Они играли на самых потаенных струнах души – на страхе перед безумием, одиночеством и необъяснимым.
Готовы к литературному сеансу страха? Заварите чаю покрепче и приглушите свет.
Пушкин с приветом из гроба
Казалось бы, солнце русской поэзии и вдруг хоррор? Еще какой! Его повесть “Пиковая дама” – эталон психологического ужаса.
Сюжет для кошмара:
Молодой офицер Германн одержим желанием узнать секрет трех карт, который якобы открывает путь к несметному богатству. Ради этого он проникает в дом к старой графине, и его визит приводит к ее смерти. Но это только начало. Ночью к нему является призрак графини, мертвым шепотом называя заветные карты.
Чего боимся?
Не столько призрака, сколько разрушительной силы одной навязчивой идеи. Пушкин мастерски показывает, как разум героя, ясный и расчетливый вначале, медленно погружается во тьму безумия. Самый жуткий монстр здесь – не призрак, а всепоглощающая страсть, которая живет внутри нас.
Гоголь и поднятые веки
Гоголь – непревзойденный гений славянской мистики, который умел смешать жуть с абсурдом так, что крик застревает в горле. В повести “Вий” он выводит на сцену монстра библейских масштабов. Это уже не бытовая нечисть, а настоящий воплощенный ад, обрушившийся на грешную душу.
Сюжет для кошмара:
Семинарист Хома Брут, отчитывая покойную панночку, которую он по слухам и погубил, три ночи проводит в заброшенной церкви. Каждую ночь на него обрушивается вся нечистая сила, а на третью ночь является сам Вий – косматый, веки до земли, взгляд смертелен. И этот взгляд устремляется на Хому, когда слуги поднимают тяжелые веки монстра.
Чего боимся?
Абсолютного, физиологического страха смерти. Гоголь здесь не шутит и не иронизирует. Он создает плотный, удушливый кошмар, где героя медленно, методично окружают полчища монстров, а кульминацией становится явление существа, сама суть которого – гибель. Это хоррор, где нет шанса на спасение.
А.К. Толстой – знаток упырей
Да-да, тот самый Толстой, что подарил нам «Князя Серебряного». Но у него есть и другая, темная сторона – мрачный хоррор. Его повесть «Упырь» — это, без преувеличения, первый русский вампирский роман, написанный в 1841 году под псевдонимом Краснорогский .
Сюжет для кошмара: На светском балу молодой дворянин Руневский знакомится с чудаковатым Рыбаренко. Тот открывает ему страшную тайну: часть гостей – вовсе не люди, а упыри, которые узнают друг друга по особому причмокивающему звуку, похожему на сосание апельсина. Сюжет, построенный по принципу матрешки, погружает читателя в историю проклятого рода Островичей, где реальность причудливо переплетается с кошмаром .
Чего боимся?
Классического, но оттого не менее эффективного страха перед “чужими среди нас”. Вампиры Толстого – не романтичные страдальцы, а настоящие хищники, создавшие свой собственный светский круг. Это ужас от осознания, что твой ближайший сосед или галантный кавалер скрывает под маской цивилизации звериный оскал. Повесть мастерски сохраняет интригу, оставляя читателя в сомнениях: то ли это настоящая нечисть, то ли плод безумия.
Чехов – король недосказанности
Чехов, мастер подтекста, в своем рассказе “Черный монах” создал один из самых тревожных образов в русской литературе.
Сюжет для кошмара:
Молодой ученый Коврин приезжает в гости в поместье своего бывшего опекуна. Он страдает от нервного истощения, и ему начинает являться призрак Черного монаха – таинственный, манящий образ, который внушает ему мысли о его гениальности и избранности. Видение одновременно манит и разрушает его.
Чего боимся?
Мы до конца не понимаем, является ли Монах галлюцинацией больного мозга или настоящим мистическим посланником. Чехов играет с этой неопределенностью, порождая глубинную тревогу. Этот рассказ – о жуткой притягательности безумия, о том, как соблазнительно принять свою болезнь за божественный дар.
Валерий Брюсов – декадентский ужас
Мэтр символизма в рассказе “Теперь, когда я проснулся…” создает один из самых шокирующих образов русской литературы.
Сюжет для кошмара:
Герой с детства одержим садистскими наклонностями, но реализует их лишь в осознанных сновидениях. Женитьба ненадолго излечивает его, но темная страсть оказывается сильнее. Финальный ужас в том, что, проснувшись, он обнаруживает, что совершил убийство наяву.
Чего боимся?
Экзистенциальной ловушки, где стирается грань между сном и явью. Ужас перед тем, что собственный разум может стереть последний запрет.
22 октября исполось 155 лет со дня рождения Ивана Бунина, писателя и поэта, автора «Темных аллей», «Жизни Арсеньева», «Митиной любви», первого русского лауреата Нобелевской премии по литературе.
Особый дар слова позволял Бунину делать далекое близким, смутное ясным, а потерянное – обретенным вновь. Благодаря его книгам «золотой век русской жизни», эпоху дворянских усадеб мы воспринимаем не как чужое воспоминание, а как нечто родное, хорошо знакомое и нежно любимое. О нем самом поэт и критик Георгий Адамович писал: «Я никогда не мог смотреть на Ивана Алексеевича, говорить с ним, слушать его без щемящего чувства, что надо бы на него наглядеться, надо бы его наслушаться, потому что это один из последних лучей какого-то чудного русского дня».
Потомок поэтов и гуляк
Близкие люди называли Бунина Князем за властные аристократические манеры. Эти манеры могли раздражать тех, кто не очень хорошо знал писателя, но его своенравность и вспыльчивость смягчались отходчивостью и душевной щедростью, он многим помогал.
Род Буниных был дворянским, но к моменту появления нашего героя на свет изрядно обеднел. Князей в нем не наблюдалось, но они, по семейному преданию, когда-то были в роду матери писателя Людмилы Чубаровой. Мол, после одного из стрелецких бунтов конца XVII века, соучастником которого стал кто-то из Чубаровых, княжеский титул был отобран.
Автор «Темных аллей» гордился тем, что имел отношение к Василию Жуковскому, – знаменитый русский поэт-романтик был незаконнорожденным сыном тульского помещика Афанасия Бунина. А другую его дальнюю родственницу, современницу Жуковского поэтессу Анну Бунину, называли русской Сапфо, и Николай Карамзин говорил о ней: «Ни одна женщина не писала у нас так сильно».
В том, что Бунин стал писателем, большую роль сыграла мать, увлекшая его в детстве сказками Пушкина. Ему даже иногда казалось, что его родительница и есть героиня «Руслана и Людмилы», ведь ее звали так же. Маленького Ваню зачаровывал полет легкого пушкинского слова, которое без малейших усилий создавало целый мир. «Пушкин поразил меня своим колдовским прологом к «Руслану»: «У лукоморья дуб зеленый, Златая цепь на дубе том…» Казалось бы, какой пустяк – несколько хороших, пусть даже прекрасных, на редкость прекрасных стихов! А меж тем они на весь век вошли во все мое существо, стали одной из высших радостей, пережитых мной на земле», – писал Бунин.
В отличие от тихой и набожной Людмилы, отец будущего писателя Алексей Николаевич был человеком громким, веселым, любившим кутежи. В молодости он добровольцем ушел на Крымскую войну, где познакомился со Львом Толстым, одним из главных бунинских кумиров. Когда много лет спустя Иван встретился с классиком, тот вспомнил его отца.
Лихие кутежи и расточительность Алексея Николаевича подорвали и без того шаткое благосостояние семейства. Когда Ване было три года, Бунины переселились из Воронежа в Бутырки, имение в Орловской губернии, – жизнь в городе стала им не по карману. Там, в деревне, прошло все детство будущего нобелевского лауреата.
Встреча с кретином
В Бунине-писателе сочетались два больших дара: дар слова и дар острого, яркого восприятия жизни. Если его литературный талант развивался с течением времени, то талант невероятной впечатлительности – это то, с чем он родился и что ощутил уже в детстве.
Его органы чувств были будто бы намного лучше развиты, чем у обычного человека. Как правило, такого рода люди живут захлестывающими их эмоциями и впечатлениями, а не умом или интеллектуальным анализом. Особенность Бунина заключалась в том, что в нем присутствовало и то, и другое: и острая чувственная восприимчивость, и тонкий ум. Он мог бы бездумно отдаваться бурным волнам ярких переживаний, быть одним из тех, кто никогда не ломает голову над «проклятыми вопросами». Но его интеллект не переставал вопрошать: «Для чего все это? Что делать со всеми этими впечатлениями?» И Бунин нашел выход в писательстве, выражая пережитое на бумаге.
Отсюда характерная черта бунинского стиля – изобразительность. Выводя «тонкой кисточкой» мельчайшие детали летней грозы, метели, петербургского тумана или тихого деревенского вечера, он далек от многословного натурализма Золя, который словно бы протоколирует реальность. Через описание предметного мира Бунин проникает вглубь жизни, как бы стремясь разгадать ее сокровенную тайну. Каждый крохотный элемент окружающего мира имеет для него ценность, поскольку ведет к чему-то большему, к постижению сути.
В зрелые годы Бунин говорил, что не может представить себя вне литературы. Он хорошо запомнил свой первый импульс к творчеству. В восемь лет, разглядывая одну из сказочных или приключенческих книг, он увидел картинку с изображенным на ней странным уродливым человеком в нелепом одеянии и подписью: «Встреча в горах с кретином». Неведомое слово «кретин» заворожило мальчика. «В этом слове мне почудилось что-то страшное, загадочное, даже как будто волшебное! И вот охватило меня вдруг поэтическим волнением. В тот день оно пропало даром, я не сочинил ни одной строчки, сколько ни старался сочинить. Но не был ли этот день все-таки каким-то началом моего писательства?» – вопрошал Бунин в автобиографических записках.
Гимназист на кладбище
В деревне Бунины жили небогато и по-простому. В середине 1880-х из-за безденежья Бутырки пришлось продать и перебраться в доставшиеся матери по наследству Озёрки под Ельцом. Иван проводил много времени с крестьянскими детьми.
У него было два старших брата, Юлий и Евгений. Особенно близок он был с Юлием, который учился в Московском и Харьковском университетах и получил срок за участие в народническом движении.
Некоторые знавшие Бунина современники говорили, что знаменитый писатель и нобелевский лауреат комплексовал из-за отсутствия формального образования. Иван не окончил даже гимназию в Ельце, бросив ее в середине четвертого класса из-за безденежья и потому, что она была ему в тягость. Одно время он жил в Ельце у кладбищенского скульптора, и тот привлек гимназиста к своему ремеслу, научив ваять черепа и прочие детали надгробий.
Куда веселее было жить у тетушки Веры Аркадьевны. В ее доме собиралось пестрое общество, захаживали и актеры, одаривавшие юного Бунина контрамарками. Много лет спустя основатель МХТ Станиславский пытался вовлечь Бунина в театр, предлагая ему ни много ни мало роль Гамлета. Но Бунин лицедеем становиться не хотел и спокойно отказался, предложив театру взамен свои услуги литературного переводчика.
Любовная страсть и «урожай хлебов»
Любовь, часто болезненная, и ее власть над человеком – одна из главных тем бунинских книг. Как почти все юноши, Иван часто влюблялся – в сестру невесты брата, в гувернантку своих маленьких племянниц, – и эти переживания добавились к и без того насыщенной картине бунинского мира, заняв вскоре в ней центральное место. В любви он познал то, что называл «ужасом блаженства», – захватывающее, сладостное и одновременно пугающее чувство.
Много душевных сил молодой Бунин истратил в отношениях с Варварой Пащенко. Этот роман длился пять непростых лет: Иван страдал из-за того, что отец Пащенко, даже притом что был врачом прогрессивных взглядов, не давал разрешения на брак – слишком уж Бунин был беден и бесперспективен. В «отместку» Иван попрекал Варвару тем, что она из мещанской, пошлой среды, закатывал истерики. В конце концов возлюбленная оставила Бунина и вышла замуж за его друга Бибикова. Иван был настолько потрясен, что провел несколько дней на грани помешательства и едва не покалечился, спрыгнув на ходу с поезда.
В 17 лет Бунин опубликовал свое первое стихотворение «Над могилой С. Я. Надсона» в петербургской газете «Родина». Хотя знаменит он рассказами и повестями, долгое время Бунин считал себя прежде всего поэтом; собрание его стихов занимает два объемных тома.
Обложка сборника стихов Бунина «Листопад»
Как и многие другие русские литераторы тех времен, Бунин начинал с газетной работы. В «Орловском вестнике» так отчаянно не хватало кадров, что неопытного юношу, не окончившего даже гимназию, приняли на серьезную должность помощника редактора. Доверие Бунин полностью оправдал, став газетчиком на все руки, – писал разнообразные заметки, редактировал, обозревал книжные и журнальные новинки. Хватало времени и на стихи: в 1891 году «Вестник» в виде приложения к газете выпустил первый поэтический сборник нашего героя.
Любовь к Пащенко и необходимость зарабатывать на жизнь привели Бунина в Полтаву, где жил и работал его брат Юлий, устроивший Ивана в библиотеку земской управы. Работал он также в статистическом бюро, для которого писал очерки «о борьбе с вредными насекомыми, об урожае хлебов и трав», которые, как позже шутил писатель, могли бы составить «три-четыре порядочных тома» собрания его сочинений.
От толстовцев к символистам
В Полтаве Бунин увлекся идеями толстовства. Позже он объяснял это увлечение «влюбленностью в Толстого как художника» и тайной надеждой через толстовцев познакомиться с самим мастером, и эта надежда оправдалась. Позже, иронически описывая тот период, Бунин подчеркивал, насколько сам Лев Толстой, простой, искренний и внимательный в обращении, отличался от своих последователей – нелепых, вычурных, надменных и лицемерных, запутавшихся в рассуждениях о правильной жизни и борьбе «с попами и начальниками».
Тем не менее увлечение Бунина толстовством продлилось не один год, сначала он подвизался в бондарной мастерской (так как обеспечивать себе хлеб насущный полагалось ручным трудом), а затем открыл магазин книг издательства толстовцев «Посредник». Бунин даже получил три месяца тюрьмы за нелегальную торговлю этими книгами на уездных ярмарках, но хлебнуть арестантской жизни не пришлось – он попал под амнистию в честь восшествия на престол императора Николая II.
В 1895 году 24-летний Бунин отправился покорять Петербург и Москву, где его уже немного знали как начинающего прозаика и стихотворца благодаря публикациям в «Вестнике Европы» и других изданиях. Он познакомился с Бальмонтом, Брюсовым и прочими модными поэтами-символистами, но через некоторое время понял, что ему совершенно не по нраву символизм, да и модернизм в целом. В эпоху торжества модернизма в искусстве Бунин стал одним из главных его критиков. Ему был чужд Серебряный век, он предпочитал остаться в веке золотом, продолжать дело Пушкина, Тургенева, Толстого.
Выступая в 1913 году на вечере, посвященном 25-летию своей творческой жизни, Бунин так говорил о современной литературе: «За последние годы публика и писатели были свидетелями невероятного количества школ, направлений, настроений, призывов, буйных слав и падений, пережили и декаданс, и символизм, и неонатурализм, и порнографию. Исчезли драгоценнейшие черты русской литературы: глубина, серьезность, простота, непосредственность, благородство, прямота – и морем разлилась вульгарность, надуманность, лукавство, хвастовство, фатовство, дурной тон, напыщенный и неизменно фальшивый».
Бунину вообще были свойственны резкие суждения о коллегах-литераторах. Сарказм и желчь он выплескивал на них безжалостно. Это даже стало интернет-мемом – по соцсетям кочует собрание его острых реплик: «нестерпимо поэтичный поэт. Дурачит публику галиматьей» (о Блоке), «мошенник и словоблуд (часто просто косноязычный)» (о Набокове) и так далее.
Жажда жизни
Близких себе по духу писателей он нашел в московском кружке «Среда», организованном поэтом Николаем Телешовым. Здесь читали свои произведения молодые Максим Горький, Борис Зайцев, Леонид Андреев. Немного позже другом Бунина стал его ровесник Александр Куприн. Среди многочисленных знакомств Бунина стоит выделить его отношения с композитором Сергеем Рахманиновым. Эти два человека были не только внутренне близки, но и поразительно похожи внешне, как братья, особенно в молодости.
Бунин с членами литературного кружка «Среда»
Бунин любил перемещаться в пространстве, путешествовать. Окружающие замечали в нем не просто интерес к жизни, а отчаянную жажду впечатлений и переживаний. Витальность Бунина казалась слишком земной, плотской. Примечательно его негодование по поводу статьи Мережковского, в которой тот «тайновидца духа» Достоевского противопоставлял «тайновидцу плоти» Толстому: «Да разве можно видеть дух иначе, как через плоть? Мережковский оттого это и выдумал, что у него самого никакой плоти нет и никогда не было. Он даже не знает, что такое плоть. Тайновидец духа. Что за чепуха!»
В 1898 году Бунин завел семью в Одессе – кажется, неожиданно даже для себя самого. Познакомившись с дочерью редактора «Южного обозрения» Анной Цакни, он через несколько дней сделал ей предложение. Так вечно голодный Бунин породнился с состоятельными греками, но, как оказалось, ненадолго. Меньше чем через год отношения расстроились. В браке у Бунина родился сын Коля, но в шесть лет он умер от скарлатины. Анна же так обиделась на писателя, что много лет не давала ему развода, из-за чего он не мог повенчаться со своей второй женой и главной спутницей жизни Верой Муромцевой.
В 1897-м вышел первый сборник бунинской прозы «На край света и другие рассказы», в следующем году – сборник поэзии «Под открытым небом», но к досаде амбициозного автора реакция на них была прохладной. Творчество раннего Бунина с его сдержанным тоном плохо конкурировало как с броскими стихами символистов, так и с жесткой прозой Горького или Андреева. Помогло знакомство с Чеховым, с которым Бунин сблизился в 1899 году, когда был в Ялте.
Чехову он был явно симпатичен, и знаменитый писатель взял на себя труд представить бунинский сборник «Листопад» и его перевод «Песни о Гайавате» Лонгфелло на соискание престижной Пушкинской премии. Премия была получена в 1903-м, а через шесть лет к ней прибавилась и вторая; в 1909 году Императорская академия наук избрала Бунина своим почетным членом. В течение первого десятилетия ХХ века основанное Горьким издательство «Знание» публиковало собрание сочинений Бунина в нескольких томах. Но, несмотря на такие вроде бы солидные события, имя нашего героя не то чтобы гремело на всю страну или хотя бы ее литературный мир. Настоящая известность пришла в 1912-м, когда вышла повесть «Деревня»; ее автору было уже 42 года.
Пережить окаянные дни
Мрачное, близкое к депрессивному изображение крестьянской жизни оскорбило интеллигенцию, для которой «простой народ» всегда был малознакомым, но неприкосновенным идолом. Бунин же считал себя знатоком «деревенского космоса» и не упускал случая поддеть литераторов и общественных деятелей, строивших из себя радетелей за крестьян, но ничего о них, по сути, не знавших. За «Деревней» последовали полуавтобиографический «Суходол» и другие повести и рассказы 1910-х. Это был уже зрелый Бунин, настоящий мастер слова.
Иван Бунин с композитором Сергеем Рахманиновым
Сильное действие на писателя оказала Первая мировая война. Ощущение конца старого благородного мира, начавшееся с революции 1905 года, усугубилось. В 1915-м Бунин публикует рассказ «Господин из Сан-Франциско», в котором отходит от свойственного ему бытописания русской действительности. История пустой жизни американского богача символизирует для него все то, что идет на смену старому миру, – Бунин еще не знал, что новая реальность окажется более варварской, чем он предполагал.
Пессимизм Бунина стал понятнее после двух революций 1917 года, когда запылали усадьбы, а дворян, какими бы прогрессивными они ни были, начали поднимать на вилы. Самому Бунину пришлось спасаться от взбесившихся крестьян бегством, и это притом что в родных краях его ценили и хотели после Февральской революции избрать в Учредительное собрание.
Дневники, которые Бунин вел в 1918–1919 годах, когда жил в Москве и Одессе, были позже изданы им в виде книги «Окаянные дни». Это хроника разрушения благородного уклада жизни и всеобщего одичания. Принявшие и воспевшие революцию Блок и другие литераторы казались Бунину сошедшими с ума. В начале 1920 года он с женой покинул Россию навсегда. После некоторых скитаний они осели в Париже, одном из главных центров русской литературной эмиграции.
Любовная головоломка
На чужбине Бунин почти совсем перестал писать стихи, зато там создал свои лучшие прозаические произведения. В 1925 году он опубликовал повесть «Митина любовь», в следующем – «Солнечный удар», а в конце десятилетия вышел его роман «Жизнь Арсеньева». Принято считать, что в нем Бунин писал о себе, и на некоторые фрагменты романа порой ссылаются как на автобиографию. Похоже, так оно и было, хотя сам писатель, чтобы застраховаться от неверных прочтений, настаивал, что эта книга не исповедь.
В России бунинская жизнь делилась на две части, которые чередовались: сначала города и путешествия, встречи с друзьями, общение, впечатления, потом деревня, где он становился аскетом: минимум еды, никакого вина, все подчинено творчеству, в котором писатель вымещал все, что накопил в «городской период».
Во Франции, несмотря на стесненные обстоятельства, Бунин тоже нашел «деревню»: часть года они с женой жили в Грасе, городке в Провансе, который часто называют столицей мировой парфюмерии. Совсем рядом был Лазурный Берег, и однажды писатель познакомился на этом берегу с молодой русской поэтессой Галиной Кузнецовой, попросившей у мэтра совета по части литературного мастерства.
Бунин с женой Верой, Галиной Кузнецовой и секретарем Зуровым. Грас, 1931
Наставничество переросло в роман. Кузнецова стала жить в доме Бунина, и супруга Вера в конце концов смирилась с этим. В дневнике она писала: «Я вдруг поняла, что не имею права мешать Яну любить, кого он хочет» (Вера называла мужа Яном).
Со временем ситуация усложнилась, и любовный треугольник превратился в многогранную фигуру. В доме у Буниных поселился молодой писатель Леонид Зуров, ровесник Гали (а Кузнецова была моложе Бунина на 30 лет), но влюбился он не в Галину, а в Веру Муромцеву-Бунину. А Галина переключилась с Бунина на Маргариту Степун, оперную певицу и сестру писателя Федора Степуна, в доме которой она лечилась от воспаления легких. Степун была еврейка, и во время Второй мировой Бунин прятал ее в своем доме от нацистов.
Писателя всегда интересовала болезненная, страдательная сторона любви, но реальность, в которой ему пришлось жить в поздние годы, превосходила то, что могло бы нарисовать воображение.
Барин гуляет
Осенью 1933-го Бунин с Кузнецовой были в кино, где смотрели фильм, в котором играла дочь Куприна Ксения, известная в то время актриса и модель. Досмотреть фильм не удалось: писателю сообщили, что его разыскивают шведы из Нобелевского комитета, поскольку он получил Нобелевскую премию.
Бунин стал первым ее лауреатом среди русских писателей. Прежде была большая вероятность, что ее получит Толстой, но граф сам попросил исключить себя из числа претендентов. Бунин же отказываться не стал.
Бунин на торжественном приеме после вручения ему Нобелевской премии по литературе
Большевики на это награждение страшно обиделись, заявив, что всё сделано из желания уязвить молодую Советскую страну, а по праву получить Нобеля должен был Горький. Даже если в награждении было много политики, Бунин не возражал. Он был очень зол на большевиков, на то, что они сделали с его родиной, и его Нобель выглядел не только личным достижением, но и победой всей русской эмиграции.
Из этой победы можно было извлечь и практическую пользу: в тот же вечер, когда Бунин узнал новости из Нобелевского комитета, он с домашними сел за стол и составил список из десятков русских эмигрантов, кому он поможет после получения денежного эквивалента премии.
На это ушла примерно треть денег. Остальные две трети разлетелись за следующие три года. Бунин, аристократ, «князь», эстет и сноб, по сути, никогда не знал достатка. Даже в тот год, когда он жил с женой-гречанкой в Одессе, Бунин нередко просил брата прислать «хоть десять рублей»: брать деньги у богатой родни писатель считал зазорным. И вот в возрасте 63 лет на него свалилось богатство, и Бунин не стал прятать его под подушку, а потратил широко, по-барски. Во второй половине 1930-х ему снова пришлось переходить на диету из вареной картошки.
«Вы подумайте, до чего дошло»
Еще труднее жилось во время немецкой оккупации. В доме Буниных спасались от нацистов не только Маргарита Степун, но и другие знакомые евреи – пианист Александр Либерман с женой, писатель Александр Бахрах.
В военные годы, словно наперекор кошмару, творившемуся в мире, Бунин работал над одной из лучших своих книг – циклом рассказов «Темные аллеи». Впрочем, можно сказать, что он всегда работал наперекор безжалостной современности, сохраняя и воссоздавая в воображении читателей утраченное прошлое.
Прежде крайне неприязненно относившийся к СССР, во время войны Бунин оставил в стороне все претензии к большевикам и, переживая за родную землю, ежедневно следил сначала за отступлением советских войск, а затем за их наступлением. По воспоминаниям Бахраха, перед началом Тегеранской конференции 1943 года Бунин говорил: «Нет, вы подумайте, до чего дошло – Сталин летит в Персию, а я дрожу, чтобы с ним, не дай Бог, чего в дороге не случилось!»
Могло показаться, что писатель созрел для возвращения в Россию, подобно тому, как его друг Куприн вернулся в 1937-м и был принят с великим почетом. Тем более что после разгрома нацистов советская власть принялась активно призывать эмигрантов переселяться в СССР. Это было очень важно в идеологическом плане: показать всему миру, что Советский Союз – цивилизованная страна.
Некоторые верили увещеваниям и возвращались. Кто-то получал почести, как скульптор Коненков, а кто-то, не успев навестить родные края, сразу отправлялся на лесоповал.
Вряд ли с нобелевским лауреатом обошлись бы столь сурово; ему была уготована роль престижного украшения советской власти. Даже начали готовить к изданию собрание сочинений, а до того в СССР он был под запретом. Бунин же, узнав об этом, потребовал без его ведома ничего не публиковать.
«Лучше вы к нам»
Уговорить старого писателя отправили Константина Симонова. Он был не только поэтом, военкором и харизматичной личностью, но и аристократом по происхождению. Возможно, подразумевалось, что последнее обстоятельство поможет ему найти с Буниным общий язык.
Но Бунин оказался непрост. В самом начале беседы он как бы невинно поинтересовался у Симонова судьбой Бабеля, Пильняка и других репрессированных писателей. Симонову ответить было нечего. И хотя после долгого разговора расстались «на дружеской ноте», решение Бунина было непреклонным: «Спасибо, лучше вы к нам».
Бунин умер 8 ноября 1953-го – через полгода после Сталина. Спустя три года в СССР вышло пятитомное собрание сочинений Бунина, и у себя на родине он стал обязательным к прочтению классиком.
В последний день земной жизни, уже немощный, он продолжал размышлять о писательстве, о любимом Толстом, досадуя: «До сих пор не могу понять, для чего понадобилось ему включить в «Воскресение» такие ненужные, такие нехудожественные страницы» (имелось в виду описание службы в тюремной церкви).
Один из биографов Бунина, замечательный драматург и прозаик Михаил Рощин назвал Бунина «князем-рыцарем» нашей литературы, который «собою, всей жизнью утвердил, что значит быть русским писателем, – каждой строчкой».
Бунинский сарказм в отношении современников рождал ответную реакцию, поэтому далеко не все они отзывались о нем так же высокопарно, как Рощин. Воспоминания Набокова, Нины Берберовой и некоторых других безжалостно ироничны по отношению к нашему герою. Но эта ирония всегда касалась только характера и поведения, но никогда – его творчества. В этом отношении все были удивительно единодушны. Бунин мог быть не всегда на высоте в обычной жизни, но в творчестве с ним такого не случалось никогда.
9 сентября (1828) в усадьбе Ясная Поляна Тульской губернии родился будущий гений русской литературы (и еще многое-многое другое) граф Лев Николаевич Толстой и стал четвертым ребенком в семье. А появился он на свет в одном из самых родовитых аристократических семейств России. Его предок по отцовской линии был сподвижником великого императора Петра I и за дела свои удостоился графского титула. Кстати, Лев Николаевич и Александр Сергеевич Пушкин приходились друг другу дальними родственниками. Их прабабушки были родными сестрами.
Само детство как-то сразу не задалось… Мать умерла, когда ему не исполнилось и двух лет, а в девять лет он остался круглым сиротой. Его отец, Николай Ильич, внезапно скончался. Подозревали, что был отравлен собственными слугами, так как бывшие при нем деньги бесследно исчезли. А был он весьма обеспечен. Владел 1,2 тыс. крепостных, 4 тыс. десятин земли, 3 винокуренными заводами. Опекуном над детьми стала их тетя – графиня Александра Остен-Сакен, но и ее скоро не стало. Толстому было 13 лет, когда он написал первые стихи, и он их посвятил ей. Дети переехали в Казань к другой тете – Пелагее Ильиничне Юшковой. В общем жизнь помотала.
Казань.
В четырнадцать лет Лев поступил в Императорский Казанский университет. Там он помыкался в поиске себя и в 1847 году подал прошение об отчислении «по расстроенному здоровью и домашним обстоятельствам». К этому времени опекунство тётушки завершилось, и он вернулся в Ясную Поляну заниматься самообразованием. По акту раздела родительского наследства между братьями Лев стал единственным законным владельцем имения. Именно в тот период начал вести свой личный дневник (последнюю запись в котором сделал за неделю до смерти).
А вот публиковаться Толстой начал в 24 года. Его первая повесть «Детство» вышла в «Современнике»: граф тогда служил на Кавказе. Вместе с рукописью Лев Николаевич отправил к издателям и письмо, в котором писал: «...я с нетерпением ожидаю вашего приговора. Он или поощрит меня к продолжению любимых занятий, или заставит сжечь все начатое». Но волнения были напрасны. Николай Некрасов, имевший непосредственное отношение к «Современнику», распознал в нем очень даровитого автора, о чем и писал Ивану Тургеневу: «Это талант новый и, кажется, надежный».
Л.Н. Толстой-поручик. около 1856 года.
Если забыть на минуточку, что Лев Николаевич Толстой наш великий классик, то человек он был очень противоречивый по своей сути, и был загадкой даже для собственных детей. Вот, например, его сын Илья Львович Толстой вспоминал: «Ведь у него всегда было семь пятниц на неделе, его никогда нельзя было понять до конца". Это гораздо позже он станет тем самым Толстым и будет автором «Войны и мира», множество раз выдвигаться на Нобелевскую премию и т. д. А до того момента у него были все возможные страсти, какие мог себе позволить человек в его социальном статусе на то время. Со всеми вытекающими, конечно…
Л. Н. Толстой и С. А. Берс.
Лев Толстой прожил почти полвека с одной женщиной и считался примерным семьянином. Однако до свадьбы в сердце графа умудрялись уживаться и горничные, и крестьянки, и светские дамы, и замужние женщины. Очень был падок на слабый пол. Впрочем, сложные отношения с собственными плотскими желаниями Толстой никогда не скрывал, о чем записывал в дневник: «Это уже не темперамент, а привычка разврата. Шлялся по саду со смутной, сладострастной надеждой поймать кого-то в кусту». С замужней крестьянкой Аксиньей Бвзыкиной у Толстого долго был довольно серьезный роман. Сын родился…
Связь с Аксиньей прервалась только с появлением Софьи Андреевны Берс, на которой он женился (ей было 18 лет). И то изначально сватался вовсе не к Софье, а к ее старшей сестре Лизе. Причем дал ей почитать свои дневники, как признак честности и доверия, где подробно описывал свои похождения в Казани и многочисленные романы. Про Аксинью тоже, конечно, там было. Софья прочла, впала в шок, но замуж пошла.
У них родилось 13 детей, пятеро которых умерли в детстве. Кстати, та самая Аксинья теперь приходила в графский дом мыть полы, что просто бесило Софью Андреевну. Она тоже, как водится, вела дневник: «Мне кажется, я когда-нибудь себя хвачу от ревности. «Влюблен, как никогда»! И просто баба, толстая, белая - ужасно. Я с таким удовольствием смотрела на кинжал, ружья. Один удар - легко. Я просто как сумасшедшая». В общем, семейная жизнь Толстых была «несчастлива по-своему».
По молодости Лев Николаевич не чурался дружеских кутежей и был азартен. Известно, что деньги вырученные за продажу дома, где он родился, и прошло детство, ушли в итоге на оплату карточных долгов. Все 5 000 рублей. Заядлый был картежник. Если начинал играть, то не мог остановиться пока не выиграет или проиграет все. Первый крупный проигрыш произошел в начале 1849 года, а последний в начале 1862 года. Проигрыши становились все более впечатляющими: 850 рублей, 3 000, 5 000. Чтобы расплатиться с долгами, спустил Малую Воротынку за 18 000, Ягодную за 5 700. При этом за гроши отдавал на ярмарках породистых лошадей, швырял деньги в самых дорогих ресторанах и у самых модных портных.
Естественно, как тогда было модно, он ездил в Европу в известный городок Баден-Баден, где в 1857 году («путешествовал по заграницам») проиграл в казино всю наличность, занимал у знакомых деньги, потом терзался муками совести, о чем старательно записал в свой «Журнал для слабостей».
Как известно, граф Лев Николаевич Толстой не пил. Ну, как не пил… Вернее пил по молодости, а потом остепенился и организовал общество со сложным названием «Согласие против пьянства». В начале под идеей Л. Толстого подписалось 16 человек, а позднее 744. «Вино губит телесное здоровье людей, губит умственные способности, губит благосостояние семей и, что ужаснее всего, губит душу людей и их потомство». Курить тоже бросил, не сразу, но бросил. Однако, злые языки уверяли, что в его доме, к столу, тем не менее, подавали домашние настойки, сотерн, портвейн, а в поваренной книге Софьи Андреевны был и рецепт браги. Конечно, Лев Николаевич мог все это не пить, а просто на это смотреть, хотя....
Иван Бунин, в своих воспоминаниях, записал следующее. Будто завел он разговор со Львом Толстым о трезвом образе жизни. Вот, мол, теперь популярными стали общества трезвости. Граф сдвинул брови: «Какие общества?" - "Общества трезвости..." - "То есть это когда собираются, чтобы водки не пить? Вздор. Чтобы не пить, незачем собираться. А уж если собираться, то надо пить!".
Валентин Булгаков, правда, предполагал, что Бунин мог это и выдумать. Но считал, даже если он и выдумал, история все равно хороша. Весь Толстой – тут.
заимоотношения классика с едой были противоречивы, как и он сам. Толстой однозначно любил поесть, часто переедая и коря себя за это, о чем тщательно записывал. Но к готовке в доме Толстых относились серьезно, а «Поваренная книга» Софьи Толстой включала свыше 160 изысканных рецептов и считалась в семье гастрономической Библией.
К 50 годам Лев Николаевич пошел дальше и решил стать вегетарианцем. От мяса отказался, но яйца и молочные продукты из рациона не исключил. Яйца же употреблял во всех возможных видах, а также бесконечные вариации каш. Да и количество блюд на столе не уменьшилось. Кстати, вегетарианство было принудительным для всего окружения писателя. Впрочем, жена писателя Софья Берс сказала, что «не допустит до вегетарианства» младших детей до 12 лет. Из предпочитаемых графом блюд с регулярной частотой повторялись: яблоки протертые с черносливом, суп с клецками, рис с зеленой фасолью, суп-пюре на цветной капусте, картофельный салат со свеклой, рыба с морковью.
По воспоминаниям последнего секретаря Толстого В. Булгакова: «Обеда Лев Николаевич не любил. С обедом был связан церемониал: строгое распределение мест, чинное поведение, зажженные бронзовые канделябры на столе, торжественно прислуживающие лакеи в белых перчатках. Все это, а особенно лакеи, только мучило великодушного старца, напоминая ему о его привилегированном, «господском» положении».
Совсем иначе писатель относился к семейным ужинам, когда домочадцы и гости рассаживались кто где хотел. Чаще всего пили чай с домашним вареньем, печеньем и медом. А варенье было собственного приготовления из абрикосов, крыжовника, вишни, персиков, слив, яблок. Фрукты и ягоды выращивались в приусадебной оранжерее Ясной Поляны.
Если действительно разбираться, каким был Лев Николаевич Толстой, то это отдельная работа, и не одного человека. Пока писал эту статью, которая длинная как портянка, то пришел к выводу, что все, что о нем знает наш среднестатистический гражданин, не совсем то, что было, а если и было, то и было не совсем так, что конечно же, не отменяет его гениальности.
Он замечательно знал, что и сколько стоит, ни разу не был бессребреником хоть и его так и называли. Впрочем, «расчетливым скопидомом» его тоже называли. Возможно тут все дело в его предках. Дед по отцу, Илья Толстой, был сибарит и мот, а дед по матери, Николай Волконский - скопидом и аккуратист. Хоть он в молодости и проматывал наследство, но сумел за счет литературного труда увеличить свои оставшиеся 750 десятин земли в 6 раз (от того, что оставили родители - втрое). Свое писательство он рассматривал не как барскую прихоть, но как профессию со всеми экономическими делами, и никогда не скрывал от издателей своего намерения «драть сколь можно больше».
Группа сотрудников журнала «Современник». Стоят: Л. Толстой, Д. Григорович, сидят: И. Гончаров, И. Тургенев, А. Дружинин и А. Островский. Санкт-Петербург, 1856 г.
Поэтому и литературные заработки он отстаивал очень жестко, не подписывал издательский договор без аванса, сам назначал размер гонорара и отказывался от прежних обязательств («разрывал союзы») при недостаточной оплате. За свое «Детство» он получил серебром 50 рублей за лист, а вот «Война и мир» была уже продана журналу «Русский вестник» по расценке 500 рублей за лист с авансом в 10 000. При подготовке издания романа учитывал все свои затраты, включив туда «свое спокойствие» (этот пункт стоил изданию плюсом 5% к общей сумме).
Лев Толстой в кругу родных и знакомых. 1901 год
Кстати, про «Войну и мир»… Зимой 1871 года он признался в письме Афанасию Фету: «Как я счастлив... что писать дребедени многословной вроде «Войны» я больше никогда не стану. И виноват и, ей-богу, никогда не буду». В 1909 году, один из посетителей Ясной Поляны начал шумно восторгаться «Войной и миром», но его эмоциональные слова Толстого ничуть не растрогали. Лев Николаевич довольно холодно отреагировал: «Это все равно, что к Эдисону кто-нибудь пришел и сказал бы: «Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку». Я приписываю значение совсем другим своим книгам». Кстати, повесть «Детство» он публично оценивал не ниже «Илиады» Гомера.
В конце жизни отношения Толстого с женой, Софьей Андреевной, достигли своего предела. Она была глубоко верующей женщиной и не смогла принять радикальные изменения в мировоззрении своего мужа. Помимо семейных проблем, Толстой переживал глубокий духовный кризис. В ночь на 28 октября 1910 года он тайно покинул Ясную Поляну. Взял с собой только самое необходимое. Получился чемодан, узел с пледом, пальто, корзина с провизией, и денег 50 рублей. Толстой заявил о намерении отправиться в Оптину пустынь.
Пожелал ехать 3-м классом, с народом. Думается, что в том поезде он простудился. На обратном пути сказалась простуда, которая обернулась воспалением легких. Пришлось сойти на станции Астапово. Теперь это город Лев Толстой в Липецкой области. Лев Толстой умер спустя несколько дней 7 ноября в 6 часов 5 минут в доме начальника станции. С тез пор старинные часы в здании станции «Лев Толстой» показывают 6 часов 5 минут.
Если интересно, про всякое, разное и легкомысленное связанное с хорошим алкоголем и не только, то есть канал в Телеграм.
