Каждое из этих объяснений можно вставить в любую войну любого времени — поменять флаги, названия и лозунги, и смысл не изменится. Это универсальный шаблон легитимизации насилия.

Когда-то им оправдывали интервенции ради «демократии», потом — ради «освобождения от фашизма», теперь — ради «денацификации» или «борьбы с террором».
Но в основе всегда одно и то же: уверенность, что убивать можно, если придумать достаточно правильное объяснение.

Но если следовать этой логике, то оправдывая одну войну, вы оправдываете все.
Если «кулаком» можно решать СВО — значит, и АТО тоже «была вынужденной».
И у нацистской Германии тогда тоже «не было выбора» начать Вторую мировую.
Ведь в каждой войне есть те, кто убеждён: «мы просто ответили на агрессию».

Самое интересное, что обвинение в инфантилизме предъявляется не тем, кто верит, что насилие решает всё, а тем, кто отказывается это принимать.
Тот, кто говорит «война — трагедия», оказывается «наивным».
Тот, кто говорит «убийства нельзя оправдать», — «оторванным от реальности».
А тот, кто находит оправдание любой резне — «взрослым и понимающим жизнь».

Но, может быть, как раз наоборот?
Может быть, настоящая зрелость — не в том, чтобы принять насилие как норму, а в том, чтобы не позволить себе его нормализовать?

Когда кто-то требует «осудить АТО» или «оправдать СВО», он сам не замечает, как подменяет мораль выбором стороны.
А ведь суть не в том, кто начал, а в том, что мы готовы считать допустимым.

Если оправдать одно убийство, потому что оно «наше» и «правильное», то чем это отличается от оправдания любого другого — кроме цвета флага на рукаве?

Рабы когда-то тоже казались частью «реальности».
Сейчас рабство — преступление.
Война — тоже часть реальности.
Но это не делает её нормой.

Разбор ловушки: От осуждения — к оправданию

Здесь работают три шага подмены:

Осуждение-пустышка: Признание «ненормальности» («шиз»).

Снятие субъектности: Утверждение о неспособности к рациональному действию («не слышал ничего» = не воспринимал реальность).

Списание в симптом: Зло объявляется продуктом «болезни», а не свободы воли.

Итог: Ответственность испаряется. Нацизм предстаёт не идеологией, а симптомом. Жертвы становятся жертвами «стихии», а не системы.

Почему это не диагноз, а побег от морали?

Важное уточнение: Термин «шиз» здесь — не медицинский, а бытовой ярлык, стигма, позволяющая:

Уйти от анализа зла как системы (переложить вину на «безличные механизмы» — идеологию, бюрократию или экономику террора, будто именно они порождают преступления, а не конкретные люди);

Вывести преступника за рамки человеческой этики («безумец» не подлежит суду, а нуждается в лечении).

Нюрнбергский процесс специально отверг эту логику. Судьи заявили:

Даже если бы Гитлер имел психиатрический диагноз, это не отменило бы ответственности режима. Освенцим строили не галлюцинации, а инженеры. Холокост финансировался не бредом, а бюджетом.

Бытовые версии той же ловушки:

Эта ловушка — не для гениев зла. Она работает везде, где нам страшно признать: жестокость — сознательный акт.

Домашнее насилие: Когда муж бьет жену, а защитники объясняют: «Да он же был пьяный! Не соображал!» — за этим звучит куда более циничное послание: «Раз не соображал — значит, имеет моральное право не соображать и завтра. Главное — не его выбор, а градус в крови. Пусть продолжает».

Офисная истерика: Коллега орет на совещании, а в кулуарах раздаётся: «Не кипятись, она же истеричка!». Но истинный смысл этой «успокаивающей» фразы — «Её слова не аргумент, а биологический выброс. Зачем решать проблему, если можно списать на диагноз».

Соцсети: Хейтер оскорбляет, а модератор пишет: "Не обращайте внимания, он больной тролль" — снимая с агрессора ответственность.

Война как «аффект»: Политик развязывает войну, а эксперт в студии снисходительно поясняет: «Это было эмоциональное решение!». Перевод. «Тысячи трупов — не преступный расчёт, а несчастный случай. Разве можно судить за порыв души?».

Объяснить ≠ Оправдать

Ключевое различие, которое стирает ловушка:

Объяснение — анализирует причины, но не отменяет моральной оценки.
Преступник действовал под влиянием паранойи (объяснение).
Но паранойя не отменяет факта, что он осознанно планировал убийство (оценка).
Это как диагноз врача: он описывает болезнь, но не выписывает индульгенцию на преступление.

Оправдание — использует объяснение, чтобы снять ответственность.
Он не виноват — у него же паранойя! (оправдание).
Значит, убийство — не злодеяние, а „симптом“ (подмена).
Это поддельный больничный лист для убийцы, где диагноз превращается в разрешение на зло.

Не «шизы», а люди

Освенцим, геноцид в Руанде, резня в Сребренице не были спонтанными «приступами безумия». Их проектировали трезвые архитекторы, подписывали чиновники, исполняли обычные люди. Сводить историческое зло к патологии — значит называть преступление симптомом, а не решением.

Дьявол не был шизофреником. Он действовал расчетливо, холодно и осознанно. И пока мы объясняем зло «безумием», мы дарим ему последнюю индульгенцию — возможность спрятаться за ширмой «болезни» и уйти от ответа на главный вопрос: как обычные люди совершают нечеловеческое?

Историю пишут не патологии. Её пишут решения.