Глава 7. «Ночь, шлем, фонарь, аптека…Бессмысленный и вечный Светка..»
Продолжение.
Стянул с неё джинсы с трусами одним движением (они и так сползли от тяжести костюма) и давай её драть:
за Мандельштама, за Ахматову, за весь Серебряный век, за звёзды, за «гармонию небес» и за то, что она мне мозг вынесла.
Она, конечно, кричала, но шлем — звукоизоляция уровня «подводная лодка».
Снаружи — тишина, только катер слегка качается.
Всё закончилось.
Откручиваю шлем — Света красная, волосы мокрые, глаза по пять копеек.
Говорит еле слышно:
— Серёжа… это было… как у Хемингуэя… только жёстче. Но все таки в следующий раз давайте встретимся в более спокойной обстановке..
Она вдруг встаёт (как-то выкрутилась из костюма), хватает меня за тельняшку и в состоянии аффекта выдаёт:
— Я выхожу за тебя!
И за шлем тоже!
Это будет наша семейная реликвия!
Дети будут спать в нём, как в колыбели!
Я:
— Свет, ты чего, я ж на флоте ещё по контракту два года!
Она:
— Ничего! Я буду приезжать каждое увольнение! С чемоданом стихов и смазкой для шлема!
Она оставила номер телефона, но с той ночи мы больше не виделись.
Я об этом случае ребятам не рассказал ни слова.
В тот же день, сразу после обеда, нас весь экипаж вызывают к коменданту порта.
Мы стоим, переглядываемся: «За что? Мы ж даже не пили… почти».
Заходим.
Комендант, увидев меня, становится не красный, а прямо свекольный, аж фиолетовый.
Орёт так, что стакан на столе подпрыгивает:
— Вашу ж мать, товарищи моряки!
Чего вам не хватает?!
Водка и бабы уже не устраивают?!
Утренняя смена идёт на работу и видит картину Репина:
Контрактник с диким рвением трахает водолаза в полной экипировке!
Прямо на палубе!
Овсянникова опознали сразу, а я и вся общественность требуем ответа:
КТО БЫЛ В ШЛЕМЕ, СУКИНЫ ДЕТИ?!
Экипаж поворачивается ко мне, как по команде.
Я стою, красный, как сам комендант, и только мычу:
— Товарищ комендант… это… недоразумение… технического характера…
Короче, через час я уже писал рапорт перевода в береговую часть «по состоянию здоровья и полной психологической несовместимости с экипажем».
Так я и продолжил служить, но уже на суше — подальше от флота, коменданта и водолазных костюмов с сюрпризом внутри 😏
В прошлом году. Я в яме под «Газелью», весь в масле. Пищит телефон. ММС от неизвестного номера. Открываю, чуть не родил прямо в картер.
Фото: пацан лет восьми в парадной форме, бескозырка на два размера больше, глаза мои, очки мамины.
Серега показывает мне фото на телефоне.
Я осторожно спрашиваю: «Это тот? Из шлема?»
Он кивает глазами.
Я читаю текст под фото: «Сереженька, знакомься, это наш Артём. Стал нахимовцем. Хочет стать боевым водолазом».
И вторая смс: «Надел мой старый мотоциклетный шлем и читает Блока наизусть, пока не сдастся. Пока держится 12 минут»
У Сереги глаза покраснели, щёки задрожали, а потом из-под седых усов потекли две здоровенные мужские слезы, прямо по щетине, цок-цок-цок, и шлёпнулись в кружку с пивом, подняв маленькую пенную шапку.
Он шмыгнул носом, вытер лицо рукавом спецовки и прохрипел еле слышно:
«Саня… я ж тогда думал, что просто Светку в шлеме уделал за всю русскую литературу. А оказалось, я устроил Сталинградскую битву с русским Серебряным веком. И проиграл по всем фронтам…»
Я утешаю: «Серега, оказывается, ты прошёл весь путь Раскольникова, только вместо Сонечки у тебя Света в шлеме, вместо каторги — мытарства и скитания на суше, а покаяние — сын, который вместо «Записок из подполья» будет тебе скоро присылать «Записки из-под шлема»
Я присмотрелся.. а в углу кабины висит фотка Артёмки в бескозырке, обклеенная скотчем и обцелованная пивными губами.
А под ней кривая, пьяная, но самая тёплая надпись в мире:
«Моему Артёмке.
Папа ждёт тебя сильней, чем первую кружку после трёхмесячной вахты»
