Дюжину лет назад освоил новый для себя формат — online-конференция. Выглядит это следующим образом. Издание (в данном случае моя репортерская альма-матер — газета «Московский комсомолец») публикует анонс, оповещая читателей, что на сайте издания такого-то числа в такой-то час такой-то будет отвечать на такие-то вопросы.

А далее ты сидишь в пафосном зале для прессух, во главе массивного стола, весь в горячих кофейных чашечках и прохладных улыбках секретарей, тебе зачитывают разные вопросы, а ты надиктовываешь одинаковые ответы. Надиктовываешь стенографистке, которая набивает их в режиме «прямого эфира». Конечно, она делает это быстрее, чем ты, но, очевидно, с тем же количеством оЧепяток и грамматических ошибок. Просто потом нет возможности откорректировать изъяны, и выглядит это так себе post factum.

Впрочем, «песня совсем не о том» (© М. Танич). А вот о чем. Есть такой литературный штамп — «отражается как в капле воды». Так вот, в этом общении с подписчиками, как в той самой капле, отразилась, по мне, одна из существенных проблем современной журналистики.

Нет настоящей обратной связи.

Мы не видим адресата. Не чувствуем его.

Хорошо помню т.н. творческие встречи с читателями в начале 90-х: тогда собирались полные залы, ничего подобного сейчас нельзя и представить. Существовал дефицит правды. И появился инструмент удовлетворения этой жажды.

Я держал руку на пульсе. Общался вживую. Слышал интонации. Наблюдал за мимикой. Снимал флюиды.

Вот по блАгосфере гуляет такой анекдот:

– Что такое нонсенс?

– Загугли.

— А кто такие загугли?

Гугл, Википедия, гаджеты. В результате журик может соорудить опус размером тысяча строк за час-другой. Меняются критерии. Трудно отказаться от соблазна.

Помню, будучи главным редактором еженедельника «Компания», прямо во время заседания редколлегии, на котором разбирался только что вышедший номер, уволил одного из редакторов отдела. Потому что выяснилось, что этот, с позволения сказать, журналист просто скопипастил материал коллеги из номера трехлетней давности. То есть своровал чужое. Меня это просто шокировало тогда.

Но еще больше меня шокировало, что этого умельца за несколько секунд «сочинять» материалы взяли в редакцию обратно. Ну, после моего ухода из организации, ясное дело.

Мне кажется, что-то не то в нашей отрасли.

Как говаривал товарищ Горацио: «Нет в Датском королевстве подлеца, который не был бы отпетым плутом».

Мне во время МК-конферанца довелось рассказывать любопытствующим, как публикации готовились в досетевую эпоху. Надо было ехать на место, порой за тридевять земель (сейчас один звонок по Skype). Там добывать инфу. Пить с людьми, шантажировать их, соблазнять. Мы были типа штирлицами. «Ради нескольких строчек в газете» (© А. Левиков). Это было не столь оперативно, но по-честному было.

Кто без греха?

Ну да, получалось так, что я иногда подставлял людей, сам того не желая.

Весной 1996 года захотел сделать сюрприз товарищу — Марку Рудинштейну, основателю «Кинотавра». Заказал самому ретивому из моих сотрудников — «химически чистому гению» Отару Кушанашвили — опус, чтобы он в своей витиеватой неординарной манере «отсосал» у юбиляра. Сюрприз хотел сделать.

Вышла газетная полоса в «Новом Взгляде» с портретом Марка Израилевича в полный рост и кучерявым текстом Кушанашвили, где продюсера поздравили с 60-летием.

Мне позвонил Марк и спросил: «За что?»

Потому что ему в тот день исполнилось-то… 50!

Хотели как лучше, а получилось, как Черномырдин говорил.

Также был случай с Ильей Глазуновым. Я написал в «Совсек» «подобложечный» очерк на три разворота, который, как мне казалось, должен был живописцу понравиться.

Однако в результате я его подставил, потому что мимоходом упомянул факты, которые мэтр, как выяснилось, хотел скрыть.

Книги про «Взгляд» («Битлы перестройки» и «Влад Листьев. Пристрастный реквием»): у каждого из ведущих своя правда, причем люди искренне «помнят» именно то, о чем рассказывают.

И в результате получается, как в гоголевском «Ревизоре»: пока они читают о других, им в кайф, как только доходят до фрагмента о себе любимом, сразу — «подстава».

Один из рецензентов книги «Неистовый Лимонов. Великий поход на Кремль» написал про мою интонацию:

«отдает ностальгическим, «винтажным» ароматом «ретро». Несмотря на «крутизну» и успешность автора, в своей стилистике он трогательно, мило старомоден».

Да, я понимаю, что «сейчас такое не носят». Но я помню и то, что новое = хорошо забытое старое. И винтаж это не то же самое, что «вчерашний день». Недаром кабриолет конца 50-х с отлаженным движком стоит втрое дороже сошедшего с конвейера блестящего «поршика».

Нет, мне не по нраву новые форматы.

Но для меня всегда главным в профессии было не ЧТО, а КАК.

Читал комментарии, и хотел обобщить, и подвести итог
Кого считать художником, а кого нет. Про "нравится", "не нравится".
"Всё познаётся в сравнении". "Не всё так однозначно". "А вот мне нравится"
1. С чем сравнивать, и как? На кого равняться? В сравнении с чем ЭТО хорошо или плохо. В общем — критерий. Позволю себе несколько цитат.
"— А что, отец, — спросил молодой человек, затянувшись, — невесты у вас в городе есть? Старик дворник ничуть не удивился. — Кому и кобыла невеста, — ответил он, охотно ввязываясь в разговор." Ильф и Петров 12 стульев.
И длинная цитата из Пелевина "ЧиП"
"...-. Лежал я себе в одном подвале на Нагорном шоссе. Причем по совершенно личным и очень важным обстоятельствам лежал, в полном мучительном сознании. А тут мент с фонарем и автоматом. Документы спрашивает. Ну, я предъявил. Он, понятно, денег попросил. Я ему дал все что было - тысяч двадцать. Так он деньги взял, а все мнётся, не уйдет никак. Мне бы к стене повернуться, и про него забыть, так нет - в разговор с ним полез. Что это ты, говорю, на меня зенки вылупил, или тебе наверху бандитов мало? А мент попался разговорчивый - потом оказалось, философский факультет кончал. Почему, говорит, — их там много. Только они порядка не нарушают. Я его спрашиваю: — это как? Вот так, — говорит. Нормальный бандит, он что? Смотришь на него и видишь, что он только и думает, как бы ему кого убить и ограбить. Тот, кого ограбили, говорит он дальше, — тоже порядка не нарушает. Лежит себе с проломленным черепом, и думает: такие дела, ограбили. А ты вот лежишь — это он мне говорит, — и видно, что ты что-то такое думаешь... Как будто ты во всё, что вокруг, не веришь. Или сомневаешься. - Ну а вы? - спросил я.
- Ну а что я, - сказал Сердюк. - Я ему возьми и скажи: — а может, я действительно — сомневаюсь. Говорили же восточные мудрецы, что мир — это иллюзия.
Про восточных мудрецов я, понятно, так сказал, чтоб на его уровне было. Примитивно.
Тут он покраснел даже и говорит: это что же получается? Я в университете диплом по Гегелю писал, а теперь хожу тут с автоматом, а ты чего-то там прочитал в "Науке и религии", и думаешь, что можешь залезть в подвал, и в реальности мира сомневаться? Короче, слово за слово, сначала к ним, а потом сюда." "...он подошел к окну, дождался Сердюка и показал мускулистой рукой наружу: - Вон видишь, "Мерседес-600" стоит?
- Вижу, - сказал Сердюк.
- Тоже, скажешь, иллюзия?
- Вполне вероятно.
- Знаешь, кто на этой иллюзии ездит? Коммерческий директор нашего дурдома. Зовут его Вовчик Малой, а кликуха у него Ницшеанец. Ты его видел?
- Видел.
- Что о нем думаешь?
- Ясное дело, бандит.
- Так ты подумай - этот бандит, может быть, десять человек убил, чтобы такую машину себе купить. Так что же, эти десять человек зря жизни свои отдали, если это иллюзия? Что молчишь? Чувствуешь, чем дело пахнет?
- Нет, - сказал он, прищуренным глазом вглядываясь в бюст Аристотеля.
- если ты отсюда выйти когда-нибудь хочешь, надо газеты читать, и эмоции при этом испытывать. А не в реальности мира сомневаться. Это при советской власти мы жили среди иллюзий. А сейчас мир стал реален и познаваем. Понял? Сердюк молча рисовал.
- Что, не согласен?
- Трудно сказать, - ответил Сердюк мрачно. - Что реален — не согласен. А что познаваем, я и сам давно догадался. По запаху.
- Ну скажи, почему этот "мерседес" реальный? - спросил Володин.
Несколько секунд Мария мучительно думал.
- Потому что он из железа сделан, - сказал он, — вот почему. А это железо можно подойти, и потрогать.
- То есть ты хочешь сказать, что реальным его делает некая субстанция, из которой он состоит?
- В общем, да, - сказал он.
- Вот поэтому мы Аристотеля и рисуем. Потому что до него никакой субстанции не было, - сказал Володин.
- А что же было?
- Был главный небесный автомобиль, - сказал Володин, - по сравнению с которым твой шестисотый "мерседес" — гoвнo полное. Этот небесный автомобиль был абсолютно совершенным. И все понятия и образы, относящиеся к автомобильности, содержались в нем одном. А так называемые реальные автомобили, которые ездили по дорогам Древней Греции, считались просто его несовершенными тенями. Как бы проекциями. Понял?
- Понял. Ну и что дальше?
- А дальше Аристотель взял и сказал, что главный небесный автомобиль конечно, есть. И все земные машины, разумеется, являются просто его искаженными отражениями в тусклом и кривом зеркале бытия. В то время спорить с этим было нельзя. Но кроме первообраза и отражения, сказал Аристотель, есть еще одна вещь. Тот материал, который принимает форму этого автомобиля. Субстанция, обладающая самосуществованием. Железо, как ты выразился. И вот эта субстанция и сделала мир реальным."
2. То есть, надо определиться, что взять за идеал. Чистяков, говоря о том, что "Выше": искусство, или Природа, отвечал: Природа. Искусство — лишь её проекция, более-менее точная.
То есть, кто приближеннее к оригиналу (Природе) нарисует, тот и лучший.
А вот тут сошлюсь на мнение искусствоведа член-корреспондента Российской академии художеств Марии Чегодаевой. "Корр-т: — А как же Никас Сафронов?! Мария Чегодаева: — Ну-у-у! Это мелочь... (Эпигон Шилова и Глазунова). Эпигон - последователь какого-нибудь художественного, научного и т. п. направления, лишённый творческой оригинальности и механически повторяющий чьи-нибудь идеи.
Корр-т: — Почему же публика, даже образованная, начитанная, по лучшим музеям мира походившая, по-прежнему тащится от тех же Шилова с Глазуновым?
— Их успех объясняется тем, что они безумно нравились обывателю. Приводили в восторг даже не совсем дремучих людей, но и интеллигенцию. Шилов в глазах многих — классические портреты. Почти Брюллов, понимаете!? Почти Кипренский. Псевдоклассичность работ Шилова оказалась как раз на уровне псевдознаний сотен зрителей.

А это просто плохо профессионально сделано: живопись мелочная, гладкая, без широких мазков, без корпусной прокладки, жидкая и не лепящая, а раскрашивающая форму. Дело не в том, что — парадный портрет. Парадные портреты, слава богу, бывали хорошие. А эти, пожалуй, еще с фотографии сделаны. Я, конечно, не могу документально доказать, но убеждена, что фотометод. Очень просто: берется холст, берется слайд, проецируется и прописывается. (это ещё в 1980-х!!!)
3. Вывод такой: если вам нравится "Рюмка водки на столе", а не Малер, не Моцарт, Бетховен, Бах, то и на здоровье! Это не хорошо, и не плохо. Но не надо, чтобы её в концертных залах исполняли. Всему своё место. Ведь, задумайтесь: искусствоведов недаром учат 3,5 года в музучилище, потом в Консе 5 лет! Почему так долго!? А чтобы попытаться ВАМ объяснить "что такое хорошо, а что такое плохо".

«Когда кто-то говорит,
что он поляк, француз, еврей, татарин, грузин, его никто в этом не обвинит. Но если скажешь: «Я русский», — сразу начинаются разговоры о шовинизме. Это тенденциозная несправедливость!»

Илья Сергеевич Глазунов