В общем-то работа у меня была непыльная: время от времени нужно было заряжать аккумуляторы, питающие станцию (квантовый магнитометр ММП-303 для интересующихся), менять бумажные ленточки в цифропечатающем устройстве, присобаченном к магнитометру и ставить на них отметки времени (реперы), нажимая на специально предназначенную для этого кнопку. Ни о какой цифровой записи речи в те времена ещё не шло – до появления первых цифровых магнитометров оставалось ещё лет 8. Каждые 10 секунд магнитометр брал отсчёт и пропечатывал его на ленточке, а вот время на ней мне приходилось расписывать уже вручную, используя те самые реперы… Я ведь уже говорил, что работа у меня была очень нудная?

Но самым пакостным было то, что отлучиться со станции надолго я не мог, поскольку в случае её поломки работа всех магниторазведочных бригад ушла бы в брак. Спасибо мне за это точно не сказали бы. Так что бо́льшую часть времени мне приходилось проводить неподалёку от вариационки, слушая как каждые 10 секунд автомат пропечатывает новую цифру и с характерным звуком проматывает ленту на барабане (очень знакомый звук для всех, кто застал старые кассовые аппараты).

Всё моё хозяйство состояло из двух фанерно-щитовых балков с общим тамбуром-верандой, летней кухни, маленького склада с парой бочек бензина и огромной поленницей пропитанных влагой берёзовых брёвен, гореть которые совсем не желали. Балки, судя по их виду, довольно долго простояли без людей, хотя бы потому что внутри они были украшены висящими под потолком ласточкиными гнёздами и парой осиных ульев, на моё счастье покинутых обитателями. В одном из балков жил я со своей станцией, а второй стоял пустым, если не считать трёх кроватей и печки. В моём жилище обстановка была чуть менее спартанская: помимо печки и двух кроватей у меня был стол, который занимали магнитовариационная станция и радиостанция «Ангара» - один из обязательных элементов геологической жизни.

Так что самых первых дней своего вынужденного одиночества я занялся приведением своего жилья в приличный вид, благо материала в виде досок, валяющихся на складе и на веранде хватало с избытком. Первым делом я собрал обеденный стол, поскольку есть в летней столовой на улице не хотел из-за обилия мошки и комаров. Затем соорудил стеллаж для хранения продуктов, полки для всяческой мелочёвки, вешалки для одежды, так что через неделю старый балок превратился в уютное жилище посреди тайги. И всё было бы хорошо, если бы не один минус.

Сложности робинзонады

Если днём всегда можно было найти себе занятие: наколоть дров, собрать очередную полку или вырезать из капа очередную вазочку для сахара или солонку, то что мне было делать по вечерам? Я не взял с собой книг, надеясь на скорое возвращение, не потащил с собой радиоприёмник. Даже удочки со спиннингом у меня не было, и это было вдвойне обидно, поскольку балок стоял в ста метрах от здоровенного озера.

В балке я нашёл три книжки, оставленные в нём теми, кто здесь когда-то ночевал, но что это были за книги! «Рыбы России» Сабанеева, «Спутник туриста» 1973 года и «Новый завет» - более чем странный и необычный набор. Но на полном безкнижье я в первую же неделю прочитал их вдоль и поперёк, а концу сезона уже прекрасно разбирался в повадках карасей, мог отличить евангелие от Матфея от евангелия от Марка и даже рассчитать калорийность продуктов, необходимых для группы туристов в зимнем походе.

А ещё я очень страдал от тишины. Человек – существо общественное, даже если кто-то и считает себя крутым интровертом. Ему общение нужно, и лучше всего это начинаешь понимать, когда этого самого общения лишаешься. В то время я прекрасно понял Робинзона, научившего разговаривать своего попугая (хотя я бы его научил каким-нибудь более весёлым фразам, чем: «Бедный, бедный Робин Крузо! Кто ты? Где ты был?»).

Из всех связей с миром у меня имелась древняя рация «Ангара» с очень странным позывным «Струя 13». Каждый раз, выходя на сеанс связи я слушал красивые и гордые позывные «Сталь 77», «Сталь 78», «Сталь 36» и тут вдруг я, весь такой красивый со своей «Струёй 13»… Представляю, как веселились радисты, заслышав мои позывные: «Сталь 77! Сталь 77! Я Струя 13!» Единственный плюс моей рации был в том, что у неё была плавная подстройка частоты. Так что вечерами я начал пробовать поймать на ней хоть какую-нибудь радиопрограмму. Какое же было счастье, когда из динамика неожиданно донеслось: «Рамамба хару-мамбуру»! С этой самой поры по вечерам у меня стала развлекать радиостанция «Маяк».

Кошка по имени Кошка

Конечно же не всё время я сидел около станции. Всё же как я мог себе позволить целый час походить по окрестностям лагеря в поисках грибов, ягод или берёзового капа для очередной вазочки. И вот однажды я неожиданно встретил сидящую на дереве… кошку! Самую настоящую, пушистую, дымчатую и с белой грудкой. Она сидела на ветке и разглядывала меня своими зелёными глазами. Что она делала в лесу и откуда вообще взялась – осталось для меня глубокой загадкой. Добралась сюда из Тучкино за 30 километров? Привезли буровики, стоящие лагерем километрах в 5 от меня или какие-то местные охотники решили съездить на охоту с кошкой? Буровиков и охотников я откинул: с первыми я раз в 2 -3 недели общался, они и сами, увидев кошку, обалдели. Ну а охотникам кошка в лесу вроде бы без надобности. В общем, ясности не было, а кошка была.

Я позвал её. Не пошла, но и не убежала. Тогда я подошёл поближе и протянул к ней руку. Кошка обнюхала её и неожиданно запрыгнула ко мне на шею. Так мы с ней и гуляли: я ногами, а она – уютно устроившись на у меня на загривке. Но это было уже потом, а пока что она, важно восседая на мне, въехала в мой балок. Там она спрыгнула на пол, обнюхала все углы и видимо осталась вполне довольной своим новым жилищем. А кусок тушёнки совсем примирил её и со мной и с балком.

У меня, как у настоящего Робинзона, появилась своя Пятница.

Называл я её то Кошкой, то Машкой – кошке это было совершенно безразлично, лишь бы я время от времени не забывал ей давать тушёнку и кукурузную кашу, в которую она безоговорочно влюбилась с первой же ложки. Бо́льшую часть времени она проводила где-то лесу, но каждый вечер возвращаясь домой, чтобы поспать на моих коленях под песни, льющиеся из динамика «Ангары».

Как-то очень быстро из лагеря исчезли мыши, да и птицы теперь старались облетать его подальше: кошка моя оказалась знатной охотницей. Но больше всего её привлекала рыба. Нет, рыбачить она не научилась, зато хорошо научилась выпрашивать у меня пойманную рыбу. На протоке, соединяющей два озера, я поставил найденную под балком вёршу: широкую плетёную корзину с узким выходом – рыба заходила в неё, но выйти уже не могла. Так что теперь каждое утро Машка-Кошка будила меня призывным мявом, предлагая срочно пойти и проверить нашу рыболовную снасть.

Как самая настоящая охотница, Машка не ограничивалась только лагерем, а уходила в дальние походы: иной раз её встречали в лагере у буровиков, а иногда она могла пропасть на два-три дня, чтобы потом появиться как ни в чём не бывало и потребовать свою порцию кукурузной каши. Однажды она пропала дня на четыре, после того как спёрла у заглянувших в балок рыбаков налима. Видимо дожидалась, когда уляжется буря, хоть рыбаки особо и не ругались, а даже наоборот очень даже заинтересовались, как такая мелочь может сожрать рыбину в два раза больше себя. Оказалось, что вполне себе может.

Братцы-геохимики

В конце августа в моём таёжном тупичке появились новые жильцы – бригада геохимиков в составе двух человек и одной собаки. Главным в бригаде был геохимик по фамилии Балаганский, а фамилия его рабочего – Веселков. Долго я допытывался у Балаганского, нарочно ли он себе выбрал рабочего с такой фамилией? Геохимик хитро улыбался в бороду да всё поглаживал свою совершенно не полевую собаку – фокстерьера Юхана.

На две недели мой лагерь превратился в маленький филиал цирка-шапито. Отказавшись спать в балке, геохимики поставили свою палатку прямо напротив балка и теперь каждое утро я мог наслаждаться конским ржанием, доносящимся оттуда. Они обливались водой, мазались зубной пастой или устраивали бои пустыми пластиковыми флягами, в которые должны были собирать гидропробы (вода, текущая из подземных источников, несёт в себе очень много интересной информации о химических элементах пород, которые она растворяет на своём пути). А если добавить сюда постоянно лающего Юхана, то можете себе представить, какой в моём лагере стоял бедлам после полутора месяцев тишины.

А тут ещё и кошечка моя внесла свою лепту в общий праздник жизни. Как оказалось, у Юхана напрочь сносило башню, как только он замечал Машку. С громким лаем он начинал носиться за ней по лагерю, пытаясь поймать. Кошка, поняв это, стала развлекаться истинно кошачьим способом: она выбирала место, где Юхан мог её увидеть, но не мог достать, после чего усиживалась там и наблюдала. А бедный фокс, теряя голос, часами лаял на неё снизу, пока не выходил хозяин и не утаскивал его в палатку, ругаясь на весь свет.

А по вечерам, после работы геохимики приходили ко мне в балок на ужин. Я практически сразу же предложил им услуги повара, пока они в маршруте: и ребятам приятно, да и мне есть чем заняться. Так что на какое-то время закончились мои одинокие вечерние посиделки. К сожалению, через две недели геохимики, закончив работу на моём участке, отправились дальше, и я снова остался один со своей кошкой по имени Кошка.

Немного о сложности работы переводчика

Где-то в то же самое время, когда у меня гостили геохимики, в поле прилетела большая комиссия от «де Бирс» во главе с вице-президентом «Севералмаза» Владимиром Грибом (тут я хочу заранее извиниться, если что-то напутаю в должностях, я всё же в таких высоких кругах не обретался).

Как и любая уважающая себя иностранная компания, «Де Бирс» для своей комиссии выделила переводчицу. Из вертолёта, приземлившегося на вертолётной площадке возле буровой, она выскочила во всей своей красе: в мини-юбке, коротенькой кофточке и на острых каблуках.

– Оба-на! – радостно зажужжали местные комары. – Вот это подарочек!

И ринулись на свежую добычу. Переводчица мужественно вытерпела их нападение целых пять, а по словам некоторых очевидцев даже десять минут, после чего закрылась в салоне вертолёта и больше из него не выходила. Так что Грибу пришлось водить деБирсовцев по буровой уже самому. Заглянули они и ко мне в балок, не поленившись проехать на вездеходе 5 километров до моего магнитовариационного пункта.

У меня в балке их больше всего поразили мои сахарницы, солонки и прочие вазочки, вырезанные из капа. К тому времени их у меня накопилось с десяток, если не считать пепельницы с крышкой, вырезанной из трутовика. С криками: «Экзоти́к!», они бегали по балку, хватая дрожащими руками мои вазочки и роняя на пол капли слюны. Пришлось подарить людям пару вазочек. Ну что мне, жалко что-ли?!

Уходя, деБирцовцы оставили подарок и мне: банку какао «Колакао» и двухлитровую бутыль «Айрон брю», видимо приняв меня за папуаса, не успевшего приобщиться к европейским ценностям. А может они подобные подарки вообще всем раздавали.

А пепельницу, между прочим, кто-то стырил. Вместе с окурками.  

P.S. Что-то я расписался. Думал двумя частями обойдусь - ошибся. Читайте, критикуйте, не забывайте писать комментарии!

– На ловца и зверь бежит! Привет, ты же профессора Родионова знаешь?

– Знаю конечно, - удивившись, ответил я. С профессором мне довелось поработать на его экспериментальной электроразведочной станции зимой 1992 года и это был один из самых лучших моих полевых сезонов. (кому интересно, можете почитать про этот сезон: Зимний сезон на Малошуйке, 1992 год, часть 5)

– Вот и прекрасно, а то он ни с кем, кроме тебя работать не хочет! – обрадовался Александр Николаевич. – Так что собирайся, поедешь к нам.

– А как же сейсмопартия? – резонно заметил я.

– Да ерунда, договоримся! У них всё равно работы нет, а я тебя на весь сезон к себе заберу. Сейчас на недельку туда-обратно слетаешь, можешь с собой ничего не брать! Потом вывезем с поля – соберёшься спокойно, а пока время поджимает. Профессор уже на Верхотине, так что выезжать будем сегодня в ночь.

С сейсмиками действительно оказалось всё очень просто: Николай Иванович, начальник сейсмопартии, только махнул рукой. Мол, вали-ка ты, дорогой товарищ, к зимнебережцам, всё равно работы для тебя нет. Так что я ещё раз забежал в Зимнебережнюю партию, после чего отправился домой собираться. Пусть и ненадолго выезжал, но без рабочей одежды, смены белья и КЛМН (кружка, ложка, миска, нож) в поле делать нечего. Больше ничем особым решил себя не обременять - все равно через пару недель обратно.

В 1994 году Архангельской области начали очень активно искать алмазы. Если точнее, то нашли-то их там ещё в самом начале 80-х и даже разрабатывали одно месторождение, но в 1994 году к архангелогородским геологам пришло второе дыхание в виде южноафриканской компании «Де Бирс», давшей деньги на поиски нового месторождения алмазов. И что самое интересное, искать алмазы начали в тех самых местах, где в 1988 году работал электроразведочный отряд Ненецкой геофизической партии, в котором я в то время проходил практику по геофизике. И да, месторождение находится практически на месте нашего лагеря :-)

В Тучкино и далее почти без остановок

В эту же ночь вахтовый ГАЗ-66 повёз меня в вахтовый посёлок Тучкино, где меня встретил старший геофизик Зимнебережней партии Костя Малинкин.

– Выезжаем в ночь, так что пока отсыпайся, - предупредил он меня.

Не знаю почему, но архангельские геологи очень любили ездить по ночам. Хорошо хоть летние ночи полярные и практически ни чем не отличались от дня. Разве что отсутствие мошки́ и комаров как бы намекало, что все нормальные насекомые спят и только геологи опять куда-то прутся. Ехать нам предстояло километров 30 по дороге, которую и дорогой-то назвать было сложно: так, направление по лесу и болотам.

Водитель Боря Федосеев, улыбаясь во все свои 32 железных зуба, вкатился в кабину вездехода и радостно прокричал нам с Костей, устроившимся на кабине вездехода:

– С ветерком домчу! Держитесь крепче!

… Ветерок закончился километров через пять, когда на вездеходе лопнул торсионный вал. Мы стояли возле вездехода и с грустью смотрели на отпавший каток, намекавший на то, что наш железный конь в ближайшее время никуда не поедет. Ни с ветерком, ни без него. И что самое обидное, непонятно что делать: то ли назад возвращаться, то ли вперёд идти, то ли сидеть у вездехода, надеясь на то, что кто-нибудь проедет мимо. Ага, в лесу, совершенно неожиданно.

– Ждать смысла нет, – сказал Костя на правах главного – Тут техника раз в полгода ездит. Боря, возвращайся назад за торсионом, а я пойду в лагерь. До него километров 10 будет, а вперёд идти всё равно лучше, чем назад. Дима, ты как?

– С тобой пойду, - не задумываясь ответил я. Возвращаться мне тоже не хотелось, да и сидеть у вездехода несколько часов тоже не очень-то.

Насчёт десяти километров Костя поскромничал, причём весьма сильно. Если смотреть по Яндекс карте, то от Тучкино до лагеря практически 30 км, так что пройти нам предстояло никак не меньше 20 километров. Хорошо что у нас в то время не было такой карты.

Первую половину пути мы прошли довольно бодрым маршем, тем более что дорога шла по сосновым борам, растущим на сухой песчаной почве. Комары и мошка́ (именно так её называют в Архангельской области, с ударением на последнем слове) ещё не успели проснуться, а в лесу было прохладно и тихо. Часов в шесть утра мы попили чаю на берегу какого-то мелкого, но очень живописного озера и немножко передохнули перед новым рывком. Но чем ближе мы подходили к Верхотине, тем больше начало попадаться на нашем пути болот, а потом сухие места и вовсе пропали, а дорога превратилась в кошмарное месиво из воды и торфа. Идти по ней стало практически невозможно, так что приходилось тащиться рядом с дорогой, всё время застревая в зарослях карликовой берёзки и вереска, в изобилии растущих на болотах. Вышло солнце и сразу же стало жарко и душно от испарений, поднимающихся от луж. И что самое плохое – проснулся гнус. И если с комарами ещё можно было как-то справиться, то с мошкой… Её не отпугивает репеллент, не смущают накомарники. Она лезет в глаза, в уши, забивается в волосы и умудряется пролезть в любую, даже самую мелкую щель в одежде. И грызёт, грызёт, грызёт! Через полчаса этого нашествия всё тело начало гореть огнём, да так, что мы с Костей готовы были орать благим матом. Да и не благим тоже. Хорошо что нас всё-таки догнал Боря на своём вездеходе, так что последние 500 метров до лагеря мы действительно промчались с ветерком.

Уже в лагере, переодеваясь в чистую одежду я обнаружил, что всё моё тело оказалось сплошь покрыто сплошным ковром из красных крапинок, оставшихся от бесчисленных укусов мошки. Так что теперь я стал походить то ли на раскрашенного индейца, то ли на больного оспой.

Новая встреча со старым знакомым

На Верхотине я встретился с профессором Родионовым – огромным и живописным богатырем, чем-то напоминающим Илью Муромца с картины Васнецова «Три богатыря». Громыхая своим оперным басом, Александр Николаевич радостно приветствовал меня.

– А я уж заждался! – шумел он на всю тайгу, тряся мою руку так, что я начал переживать, что уеду санрейсом не успев проработать и дня. – Ну что, вспомнишь, как на «Росе» работать?

Ну ещё бы не вспомнить два месяца экспериментальных работ на собранной профессором электроразведочной станции! В этот раз он снова привёз из Ленинграда в Архангельск свою «Росу», но уже основательно доработанную. Сейчас она щеголяла новым корпусом, цифровым табло и даже имела блок памяти. Просто представьте, что все замеры на ней записывались сразу же в память станции – неимовернейшая крутизна по тем временам! Причём не на магнитную ленту, а на какой-то не очень большой картридж. Никаких журналов, никаких вычислений на профиле (это я загнул, конечно, журнал наблюдений всё равно пришлось вести параллельно с цифровой записью – долго ещё в геофизике цифра дублировалась бумагой), а вечером вся информация со станции перекачивалась на маленький переносной компьютер, название которого я как-то не запомнил. В компьютере даже была какая-то программа для обработки полученных измерений, так что вечерами мы с Костей могли полюбоваться на готовый разрез сопротивлений, который рисовал компьютер.

Разрез сопротивлений показывает как под землёй располагаются породы с разными сопротивлениями. Довольно простой но наглядный способ показать геологам, что же у них под ногами творится. И при этом копать ничего не нужно. А уж если в поле имеется возможность машинной обработки, то это вообще очень здорово, да и геологам нравится. Это я уже на собственном опыте убедился, когда сам компьютер в поле поволок. Ну и удобно опять же, когда вечером есть чем заняться: развлечений-то в поле особых нет, да и телевизор с интернетом отсутствует. Одни ёлки вокруг, а тут и дело полезное сделаешь, и время свободное займешь, да и геологам свою работу планировать легче будет.

Экспериментальные работы на то и экспериментальные, чтобы проводиться с толком, с чувством, с расстановкой. Т.е. медленно и печально. Рабочие растягивали провода, а мы с Александром Николаевичем сидели в центре установки: я брал замеры на станции, а профессор наблюдал за мной, давал советы, а чаще просто болтал на самые разные темы.

Совершенно неожиданным итогом наших работ стала находка в лесу склада ящиков с керном, забытых в далёкие 70-е годы какими-то неизвестными буровиками. На радость геологам ящики оказались аккуратно укрытыми брезентом да ещё и с сохранившимися этикетками.

Керн – столбик породы, вынутый из скважины, пробуренной специальным полым буром. Очень хорошая и нужная штука, особенно когда точно известно с какой глубины взят образец.

Проработав неделю, профессор со своей компанией засобирался домой: рабочего материала он набрал много, так что был счастлив и горел желанием поскорее вернуться в Ленинград. Засобирался домой и я, но неожиданно был остановлен Костей.

– Дима, тут такое дело, – начал он. – У нас техник, который на магнитовариационной станции сидел, просится на отгулы выехать. Посидишь вместо него недельку?

– Можно и посидеть, - подумав ответил я.

– Вот и славно! – обрадовался Костя. – А через недельку мы тебя обязательно заберём!

На следующий день вездеход с профессором, геофизиками и рабочими уехал в Тучкино. А ещё через пару дней техник, который должен был вернуться и заменить меня, уволился. Найти в разгар полевого сезона нового техника – задача практически невозможная. Все заняты, у всех работы выше крыши…

И я остался один.

P.S. Думал, что ограничусь одним постом, да не получилось. Придётся, видимо, разбивать историю на две части. Пишите, спрашивайте, критикуйте - ваши комментарии помогают мне писать лучше!

Фарман Салманов родился 28 июля 1931 года в селе Ленинск (современный Морул) Шамхорского района Азербайджанской ССР. После того, как в 1937 году был арестован отец, Фарман стал опорой матери в воспитании троих младших детей.

Фарман Салманов – выдающийся геолог, открывший нефть в Западной Сибири. Он проявил настойчивость, переехав в Сургут в 1957 году вопреки начальству, и его бригада в 1961 году пробурила первую успешную скважину. Салманов принимал участие в открытии более 150 месторождений и внес огромный вклад в развитие нефтегазовой отрасли СССР, став одним из самых результативных геологов в истории.

'Дом в Сургуте, в котором с 1957 по 1961 год жил Фарман Салманов"

Находчивость и авантюризм: В 1957 году Салманов самовольно переехал со своей партией из Кузбасса в Сургут, чтобы искать нефть в считавшемся бесперспективным регионе.

Открытие баженовской нефти: В 1968 году, после аварии на буровой, Салманов настоял на проведении дополнительных исследований, которые доказали наличие нефти в «баженовской свите» – слое, который считался непродуктивным. Его эксперимент принес фонтан в 700 тонн нефти.

Почетный гражданин разных стран: Салманов был удостоен звания почетного гражданина не только российских регионов (Сургута, ХМАО, ЯНАО), но и американского штата Техас, а также китайского городского округа Цзиньчжоу.

Почетные звания и награды: Награжден множеством орденов, в том числе Ленина и Октябрьской Революции, является Героем Социалистического Труда и лауреатом Ленинской премии.

Память: Именем Салманова названы улицы, гимназия и аэропорт в Сургуте, нефтегазоконденсатное месторождение, самолет и теплоход. В Сургуте также установлен мемориальный комплекс геологов-первопроходцев

Источник: https://skmuseum.ru/muzejnaja-shpargalka/farman-kurbanovich-...

Спустились мы как-то на базу (где можно было спать уже не в палатке, а в большой деревянной избе) отдохнуть, помыться в бане, половить хариуса. Саня Каледин пошел с удочкой на речку, а я в этот день был дежурный. Дежурили мы по очереди. В обязанности дежурного входило приготовить на первое ведро супа и на второе макароны с тушенкой. Первое я сварил, а второе еще не приготовил. Хотелось побыстрей, чтобы убежать на рыбалку. Ладно, думаю, сейчас я быстро отварю макароны, брошу тушенку и пойду ловить хариуса. Положил побольше дров – жду, когда вода закипит. Как только появились в ведре первые пузыри, высыпал в воду все макароны. А это не много не мало больше 1 кг. В результате так как вода не закипела: макароны разбухли и превратились в кашу. Как я не пытался доварить, а из них всё равно месиво получилось. Что делать? Пришлось отложить рыбалку, снова брать на складе макароны и варить заново. Так что на рыбалку в тот день я так и не сходил.

Так вот, перед тем как варить новую порцию макарон, я пошел и вывалил макаронное месиво на дворе базы в промывочный тазик. Это такой оцинкованный тазик, такой раньше выдавали в общественной бане, только днище у него было все пробито гвоздями. В таком тазике промывали породу. Я и подумал: «Зачем продукту пропадать, пусть даже недоваренному. Пока я варю новые макароны, эти отекут в тазике, охладятся и я скормлю это месиво лошади Ласке».  В окно видел, что она как раз паслась возле базы. Наконец я освободился от готовки, поймал Ласку, подвел к тазику – показываю и говорю – «Ешь!» Вот думаю она сейчас обрадуется – никогда еще никто для нее не готовил отварные макароны. Ласка посмотрела на содержимое в тазике, наклонила голову, понюхала и начала неторопливо жевать. Я обрадовался, что так ловко придумал куда деть недоваренные макароны. Но радость была недолгой. Ласка пожевала-пожевала и отошла от тазика.

— Что ж ты, зараза такая, не ешь такую вкуснятину, сытая что ли? Я тут – понимаете – варил, варил, но не доварил, угощаю тебя, а ты такая сякая есть не хочешь!

Такое отношение лошади очень сильно задело мое самолюбие. Даже обидно стало. Взял тогда я тазик за ручки, подошел к Ласке и легонько ткнул тазиком ей в морду. Ласка снова начала есть макароны. Ну, думаю: «Всё равно скормлю тебе этот деликатес, не таких уговаривали».

Так и стал ходить за ней и тыкать в морду тазик. Правда, с каждым разом жевать лошади становилось все тяжелее, так как макароны прилипали к губам и зубам. Наконец она стала отворачивать морду от тазика. Желание есть у Ласки пропадало на глазах. Я еще сколько-то походил потыкал тазиком. Наконец Ласка посмотрела на меня своими грустными лошадиными глазами, а нижней губой вертит влево-право и как бы говорит: «Не надо, не буду больше есть эти твои макароны. Все зубы слиплись. Хочешь – ешь сам».

Утренний суп

Был еще интересный случай. Стояли мы лагерем. В одной палатке жили мы с Димкой, в другой Сашка с Иринкой и от их палатки был натянут тент, где мы обедали. Там стоял самодельный стол и скамейки. Как я рассказывал ранее, дежурили мы по очереди. Вот на завтра выпадала очередь дежурить Димке. Чтобы не вставать рано, разжигать костер и готовить пищу, Димка решил приготовить все с вечера, чтобы поспать подольше.

Перед тем, как ложиться, Дима привязал лошадь, чтоб никуда не ушла, но привязал её к дереву видимо плохо. Залезли мы в спальники в палатке и легли спать. Ночью слышу, кто-то ходит и гремит посудой в нашей столовой. Думаю, Саня встал по нужде, да покурить. Наконец нужда и меня разбудила и заставила выйти из палатки. Что же предстало перед моими глазами?

Смотрю, из-под навеса торчит лошадиный зад, отмахивается хвостом от комаров и никуда не уходит. Подхожу – вижу 10 литровое эмалированное ведро супа (то что Димка приготовил с вечера) валяется полностью пустое и очень чистое. Рядом, зацепившись уздечкой за скамейку, стоит сытая и довольная лошадь Ласка и хитро косит на меня глазом. Оказалось, ночью Ласка отвязалась и пошла бродить. По запаху дошла до кухни, нашла суп в ведре и с удовольствием его съела. Причем вылизала ведро так что мыть не надо. Но вот незадача, зацепилась уздечкой да так и осталась стоять головой вниз. Я пошел разбудил Димку. Он то мечтал, что поспит подольше, затем не спеша разведет костер и согреет пищу. Димка сначала не поверил, вышел из палатки, но как увидел под навесом Ласкин круп, пнул ее с досады и пошел снова готовить еду, ведь дежурство никто не отменял. Под шум все проснулись, посмеялись, освободили лошадь. Я спросил Сашку:

– Ты то почему не выглянул из палатки, ведь слышал, что кто-то ходит на кухне, гремит кастрюлями.

А он говорит, что подумал это мы с Димкой шумим. Вот такая история.

Рога

Когда работали на склоне Муравьиного камня, то нам часто попадались брошенные рога оленя. Самого дикого оленя я видел только пару раз и то далеко. Олень каждый год сбрасывает свои рога. Затем, вместо старых у него на голове отрастают новые. Так вот, я тогда очень хотел сделать себе охотничий нож как у Сани Каледина. Он носил его на бедре в кожаных ножнах и чем-то напоминал героев Фенимора Купера. Короче рукоять для ножа из рога оленя как раз подходила для этого. Набрали мы Димой этих рогов и принесли в палатку где жили. Рог оленя – это плотная и твердая кость, но внутри пористая. Рога, которые мы нашли, видимо, были сброшены оленем давно, года 2-3 назад, а может и больше. От сезонных погодных условий они размягчились. Я их решил подсушить, чтобы влага из них вышла. Подвесил в палатке над печкой-буржуйкой и вышел по делам. Возвращаюсь через какое-то время, и вижу, что рога оленя, которые я так старательно собирал и уговаривал Димку помочь принести, валяются возле палатки, а Димка проветривает палатку и ругается.

— Ты зачем, – спрашиваю, - рога выбросил?

— Да иди ты подальше с этими рогами. Лежу, – говорит, - я в спальнике, дрова в печке потрескивают - хорошо, даже засыпать стал, и вдруг появился запах жженой кости - это твои рога начали сохнуть и капать из них начало на печку. А мне из спальника вылезать не хотелось – решил закурить и запахом табака и дыма перебить запах от рогов. В результате стало еще хуже. От табачного дыма видимости в палатке не стало, добавился запах курева, а от рогов пошла такая вонь, что я, - говорит, - не выдержал и сбежал из палатки.

Короче проветрили мы палатку, но запах кости еще долго оставался. А от рогов, я отпилил куски получше, остальные выбросил.

Сушина

Как-то Саня позвал нас с Димкой заготовить дрова. Он недалеко от лагеря увидел сушину. Сушина стояла на краю небольшой заболоченной поляны. Сначала ее надо было спилить, затем распилить на чурки и отнести в лагерь. Работали весело, вспоминая как Кот Базилио и Лиса Алиса пилят дерево для Карабаса Барабаса, чтобы поймать Буратино. Так вот, стали мы эти чурки перетаскивать в лагерь. Саня шел впереди с чуркой на плече, за ним я, тоже с чуркой, а замыкал эту процессию Дима. Дохожу до палатки Сашка уже там. Я сбросил чурку – сел отдохнуть. Ждем Димку. Проходит 5 минут, потом 10 - Димки нет. Да куда он делся? Что случилось? Решили крикнуть. Слышим где-то недалеко Дима радостно отозвался. Наконец вышел. Мы спрашиваем: «Ты куда ушел?». Оказывается, Дима отстал от нас, прошел выход с поляны в лес и ушел дальше. Потом попал на свой след и давай мотать круги вокруг поляны пока мы его не окрикнули. Но что самое интересное, чурку он не бросил (С дровами туго было, жалко же выбрасывать! – комментарий Д).

Истопи ты мне баньку по белому…

В очередной раз спустились мы к Ниолсовской базе помыться и рыбы половить. Да, надо сказать, что на всей площади, где работал Мойвинский отряд было много бань, построенных, промывальщиками и геологами и топились они все «по-черному». В бане «по-черному» нет трубы, через которую из помещения выходит дым. Дым просто выходит из печи, проходит сквозь камни и циркулирует по полу, потолку и стенам. Именно поэтому все внутренние поверхности бани становятся чёрными от копоти. А на Ниолсовской базе баня была с дымоходом и топилась по белому.

Диму спросили – пойдет с нами на рыбалку или останется. «У меня, - говорит, - дела есть, так, что останусь, заодно и баню буду топить». Короче ушли мы с Сашкой на рыбалку. Вечером принесли хариуса и все по очереди сходили в баню. Баня была замечательная, жаркая. Диму хвалили.

С утра собирались обратно в лагерь идти. Тут кто-то зашел (Лёня Воскресенский, завхоз наш – комментарий Д) и говорит, что бани нет – сгорела. Как-так сгорела? Вчера все мылись все нормально было. Пошли смотреть. Вроде все нормально, баня как баня стоит на месте. Открыли дверь, а там все в земле. Оказывается, когда Дима топил баню, дров в печку затолкали столько, что языки пламени доставали до поперечной балки, удерживающей потолок. Балка тихонько шаяла и потом упала. Но хорошо, что сверху была земля, она засыпала тлеющие угли и сама баня не сгорела. Вот думаю - помылись, зачем Димка так сильно баню топил. Хотя понятно, что балка за один раз пока топили баню не прогорела бы. Видимо она давно была подгоревшая, просто ждала своего часа – ну и дождалась. Тут Саня говорит раз мы крайние нам и исправлять. Вот и нашли сами себе работу. Короче, вырубили новую балку и сложили новый потолок. Затем снова насыпали землю. На все про все под руководством Сани Каледина ушло у нас пара дней. Это хорошо еще, что вся баня не сгорела, а то пришлось бы новую строить.

P.S. Истории в том числе и про меня, фотки мои, поэтому тэг "моё". Да, Андрей, я думаю, против не будет. Написал он, как мне кажется, очень достойно.
Если интересно, то могу выложить его истории про практику в Туве. Уезжали мы туда вместе, только в разных местах работали.

От мороза начала ломаться техника. Буровики, решившие поработать в первый день морозов, сходу сломали вращатель: очень нужный агрегат, который вращает буровой снаряд и без которого работать просто невозможно. В этот же день у вездехода-взрывпункта накрылась бортовая, после чего технорук запретил работу техники на всё время морозов.

Вся природа как будто бы заснула: никакого ветра, никаких птичьих голосов, даже вездесущие сороки и вороны куда-то попрятались. Зато воздух стал настолько сухим, что мороз практически не чувствовался, а каждую ночь над лагерем распускались огромнейшие полотна разноцветных северных сияний. Уж насколько я за 5 лет работы в Нарьян-Маре и Архангельске насмотрелся на полярные сияния, но такие красочные представления мне довелось увидеть единственный раз в жизни на речке Волчихе. Завораживающее это было зрелище: широченные ярко-зелёные полотна огня, беспрестанно двигаясь над самой головой, неожиданно окрашивались во все цвета радуги, чтобы через пару минут снова стать зеленоватыми или розовыми, а затем – вновь разноцветными. И такая игра огней продолжалась часами, а народ, выйдя из балков, стоял и любовался на игру огней, потирая замерзающие уши и носы. Какая в тот момент температура была на улице сказать сложно – наши градусники позамерзали на отметке -50. В один из этих морозных дней в лагерь снова наведался Ананий. Он привёз с собой полные нарты рогов и два ведра оленьих почек.

– Мы их не едим, вот решил вам привезти, - просто сказал он.

От почек мы отказываться не стали, тем более что отдавал он нам их совершенно задаром. Попив в командирском балке чай, Ананий пробежался по лагерю и набрал от мужиков заказов на пимы, унты и шапки. Забежав ещё раз к нам в балок, Ананий распрощался и отправился в Каменку, ну а мы остались бороться с морозами.

Через пару дней вынужденного безделья я не выдержал и, надев лыжи, отправился в лес. Поискать очередной берёзовый кап для новой вазочки, да и просто пробежаться – с детства люблю лыжные прогулки. Странная это была прогулка: лес как будто уснул или замер в ожидании тепла и только скрип моих лыж нарушал лесную тишину. Я прошёл по лесу и спустился к реке; бежать по ней всегда проще, чем по лесу: и снега поменьше, и коряги под ногами не мешают. Холода практически не ощущалось, если бы не видел застывший на отметке –50 градусник – ни за что бы не поверил, что на улице такая холодина. Ощущалась то погода градусов на 20-30 мороза, не больше.

Так мне казалось, пока я на всей скорости не влетел в тенистый каньон – весьма необычное место для болотных Архангельских рек. И холодом в нём пахнуло так, будто я неожиданно оказался не на севере Архангельской области, а неподалёку от антарктической станции «Восток». Мороз здесь уже не просто пощипывал, а прямо таки вцепился в мои щёки и нос. Чуть не завопив от неожиданности, я рванул на берег. Нафиг, нафиг! Обморожение в мои планы никак не входило, так что от каньона я вернулся обратно в лагерь, срубив по пути берёзовый кап из которого можно было вырезать неплохую конфетницу. Вырезать из капа вазочки меня научил один вездеходчик в далёком 1988 году, когда я впервые приехал в Архангельскую область на практику по геофизике. А что может быть лучше, чем вырезание солонки или сахарницы в балке возле растопленной докрасна печки?

Ананий вновь появился в лагере дней через пять. Завидев конфетницу, которую я только-только успел вырезать, он вцепился в неё и затараторил, от спешки глотая звуки:

– Бартер, бартер делать будем? Ты мне дашь, а я рыбы привезу – ты такую не ел. Палия называется. У нас на Канином носу водится, больше нигде.

– Да не надо мне рыбы, – ответил я. – Так забирай. А зачем она тебе?

– Дома поставлю, тебя вспоминать буду.

К себе в стойбище Ананий уехал совершенно счастливым, увозя с собой мою конфетницу и два ящика солянки, которую выменял у нас на оленью тушу. «Бартером» остались довольны все: и мои рабочие, которым к тому времени солянка порядком поднадоела, и Ананий, поскольку у них в стойбище с овощами было, как он сказал «совсем худо».

***

Последний раз Ананий заехал к нам уже весной, в самом начале апреля, накануне Дня Геолога, завёз обещанную рыбу и пошитые на заказ шапки и унты.

– Ань дорово! – заорал он с порога. – Почему трезвые, почему не празднуем?

– Так где водку взять-то? – буркнул технорук Николай Васильевич. – В тайге магазинов нет.

– У меня есть.  – разулыбался Ананий. - Сам пить не буду – за рулём!

И он кивнул в сторону дверей, где припарковал своих оленей.

– Не надо нам, - твёрдо сказал я. – Садись лучше с нами чай пить. С конфетами! Недавно из Архангельска прислали вертолётом.

– Конфеты – это хорошо! – Ананий скинул малицу и уселся за стол. Я с уважением посмотрел на него, поскольку под малицей он оказался одет в джинсы и очень модную рубашку-батник. Выпив чаю, я выскочил на улицу за ящиком борща, специально заказанного для Анания в Архангельске, и неожиданно заметил, что на нартах кто-то сидит. Я вернулся в балок:

– Ананий, у тебя кто-то есть на нартах?

– А сеструха! – спокойно ответил парень. – Олешек стережёт.

– Да ты обалдел что ли? – возмутились мы с Васильичем. – Тащи её сюда, пусть тоже чай попьёт, погреется.

– Да не пойдёт она!

– А ты волоком тащи!

Вздохнув, ненец вышел из балка и через пару минут вернулся, чуть-ли не силой таща за собой девчонку лет 13-14 в смешной меховой шапке, украшенной множеством разноцветных ленточек. Тихонечко, практически беззвучно, поздоровавшись, она уселась за стол и явно решила слиться с окружающей обстановкой. Но от чая с конфетами не отказалась. Посидев ещё немножко, Ананий засобирался в дорогу.

– Нынче больше не увидимся, больше сюда не поеду – весна начинается, уходить будем дальше на север. А на будущий год может снова увидимся!

***

Но на следующий год нашу партию перекинули в другой район, так что повидаться с Ананием мне больше не довелось.

P.S. Закончилась очередная история из моей геофизической жизни. Читайте, пишите комментарии, спрашивайте, критикуйте или советуйте - вы мне очень помогаете своими комментариями!