— Везуха, блять! — тут же подхватил Косой, его правая рука уже тянулась к бутылке с жадностью рвача.

Третий, по кличке Тушка, лишь мутно ухмыльнулся, кивая. Они не стали проверять заводскую крышку, не стали задумываться о странности появления дара. Алкогольный туман в головах был слишком густым. Три стопки, налитые с подтека и выпитые залпом под похабный тост, стали их последним осознанным ритуалом в мире людей.

Коктейль, который Хирург с химической точностью подмешал в водку, был образцом фармакологического искусства. Первым действовал пропофол — белая, маслянистая эмульсия, вызывающая почти мгновенную потерю сознания. Он не просто усыпил их; он погрузил их в глубокое, безмятежное медикаментозное небытие, лишённое сновидений и боли, отключив высшие отделы мозга. Затем вступал в работу пипекуроний — мощный недеполяризующий миорелаксант. Он заблокировал все нервно-мышечные передачи, полностью парализовав скелетную мускулатуру, остановив даже диафрагму и межрёберные мышцы, но, в отличие от своих аналогов, не вызывал никаких субъективных ощущений — ни удушья, ни паники. Их тела стали идеальными, бесчувственными биоманекенами, жизненные функции которых поддерживались искусственно, ровно на время процедуры.

Они не рухнули в судорожном параличе — они просто уснули, их тела мягко обмякли, как у марионеток с обрезанными нитями. Хирург, надев стерильные перчатки, со спокойной эффективностью грузчика погрузил их на складную алюминиевую тележку, накрыл брезентом и отвёз в предварительно подготовленный подвал. Помещение было стерильным, выбеленным известью, с мощными светильниками-прожекторами, отбрасывающими резкие тени, с хирургическим столом в центре и полным арсеналом инструментов. Монотонный звук аппарата искусственной вентиляции лёгких стал саундтреком к началу симфонии плоти.

Тела были интубированы — пластиковые трубки торчали из их ртов, соединённые с мехами аппарата. Три пары лёгких надувались и сдувались в унисон, словно у какого-то шестилепесткового механического цветка. Хирург зафиксировал тела на широком столе в положении лёжа на животе, разведя их так, что их головы почти соприкасались, образуя равносторонний треугольник. Электрическая бритва с гулом прошлась по спинам, бёдрам, ягодицам, снимая щетину и волосы, обнажая бледную, мертвённую кожу. Затем её обработали коричневым раствором повидон-йода, который окрасил кожу в цвет старой крови, чётко обозначив будущие линии разрезов.

Хирург работал молча, его движения подчинялись не эмоциям, а строгой внутренней логике. Он не видел в них пьяниц или насильников; он не видел в них людей вовсе. Это были три набора анатомических структур, три комплекта органов, мышц, костей и нервов, которые предстояло разобрать и собрать в новую, более совершенную с его точки зрения, конфигурацию. Материал для сложнейшего биомеханического пазла, решавшего задачу выживания через слияние.

Краеугольным камнем всей конструкции должен был стать единый, жёсткий каркас — аналог грудной клетки паука, к которому будут крепиться все конечности. Хирург взял скальпель с длинным лезвием №22. Разрез был проведён с математической точностью по средней линии спины у каждого из трёх тел, от выступающего седьмого шейного позвонка до крестца. Кожа и подкожная клетчатка расступились, обнажив желтоватый жир и алые мышцы. Электроножницами он рассек фасции, а ретракторы-крючки раздвинули края ран, обнажив рельеф длинных мышц спины, углы лопаток и блестящие под ярким светом дуги рёбер.

В ход пошла хирургическая осцилляционная пила. Её тонкое лезвие с низкочастотной вибрацией аккуратно, чтобы не повредить плевру, отделило у каждого по 4 нижних, самых длинных и пластичных, рёбер с обеих сторон. Эти изогнутые костные полосы, промытые в физрастворе, стали «строительными лесами» будущего монстра.

Затем начался процесс, напоминающий сборку инженерной конструкции. Хирург взял титановые пластины и винты. Рёбра трёх доноров начали перекрещиваться, накладываться друг на друга, образуя сложный трёхмерный узор. Он фиксировал их металлом, создавая подобие уродливой, но невероятно прочной сферической клетки диаметром около метра. Внутри этого каркаса оказались сближенные и частично скреплённые титановыми скобами позвоночные столбы, лопатки и грудные мышцы трёх тел. Это был прообраз «цефалоторокса» — единый центр тяжести, кровообращения и управления.

Самая тонкая работа ждала его под бинокулярным операционным микроскопом. Требовалось создать единую систему жизнеобеспечения. Тончайшими атравматичными иглами с нитями тоньше человеческого волоса Хирург начал сшивать крупные кровеносные сосуды. Он соединил брюшные аорты и нижние полые вены трёх тел, создав общий кровяной бассейн. Теперь три сердца качали кровь в единую систему, создавая мощный резерв. Затем настал черёд нервной системы. Аккуратно выделив корешки спинного мозга, он сшивал их между собой, стараясь создать анастомозы — мосты, по которым нервные импульсы могли бы теоретически перетекать от одного спинного мозга к другому, создавая сетевое подобие распределённого сознания. Это была ювелирная работа, граничащая с научной фантастикой, требующая безупречного знания нейроанатомии.

Исходная конфигурация конечностей была бесполезна для новой формы. Требовалась тотальная реимплантация. Электрическая пила с глубоким гулом вошла в плоть и кость. Все шесть нижних конечностей были ампутированы на уровне тазобедренных суставов. Затем та же участь постигла две руки у двух «задних» доноров — их отделили по плечевой сустав. Теперь на столе лежали три обезображенных торса и восемь отделённых конечностей, аккуратно разложенных на стерильных простынях.

Каждую конечность нужно было подготовить к пересадке. Хирург укоротил бедренные и плечевые кости, создав культи. Под микроскопом он тщательно выделил магистральные артерии, вены и главные нервные стволы, пометив их разными цветами микроскопических клипс.

На сформированном рёберном каркасе он разметил и создал восемь точек крепления. В каждом месте с помощью фрезы были подготовлены идеальные «ложа» для головок бедренных и плечевых костей. Конечности были подшиты к каркасу с помощью титановых пластин, имитирующих шаровидные суставы. Затем настал самый ответственный момент — реваскуляризация и реиннервация. Под микроскопом, в поле, очищенном от крови мини-отсосом, он сшивал конец к концу бедренную артерию конечности с подготовленной артерией на каркасе. То же самое он проделал с венами и, что самое сложное, с нервными стволами. Кровоток, восстановленный в каждой конечности, заставил бледную кожу порозоветь, доказав успех процедуры.

Здесь заключалась главная задумка Хирурга — не уничтожить личность, а сохранить её, возведя ужас до метафизического уровня. Он не стал проводить трепанацию и резецировать мозг. Вместо этого он укоротил им шеи, удалив часть шейных позвонков, и жестко зафиксировал основания черепов к центральному костному каркасу с помощью титановых пластин. Головы были расположены так, что их лица смотрели в разные стороны, образуя тот самый треугольник. Они не могли повернуть головы, не могли избежать взгляда друг друга. Три полноценные личности, три «я» с общим прошлым и взаимной ненавистью, оказались заперты в одном теле, вынужденные вечно созерцать друг друга.

Он сохранил каждому свою пищеварительную систему, понимая, что инстинкт питания — ключевой для поддержания жизни и, что важнее, для поддержания конфликта. Желудки и кишечники были аккуратно отделены от печени и селезёнок (количество которых было сокращено до одного комплекта для экономии места), но сохранены и подшиты к задней стенке общего тела. Пищеводы трёх пациентов были выведены в единую полость, сформированную из сшитых вместе мышечных тканей их глоток. В этой полости было создано общее выходное отверстие, ведущее наружу — прообраз будущего рта чудовища. Теперь, чтобы питаться, им придется поглощать пищу через это общее отверстие, а затем, в процессе пищеварения, их организмы будут вынуждены делить её по трём независимым желудкам. Солидарность, возведённая в абсолют физиологии, стала проклятием.

Лёгкие трёх доноров были соединены в единые ячеистые мешки, трахеи сшиты в общую трубку, которую Хирург вывел наружу, вставив в неё трахеостомическую канюлю.

Операция длилась почти сутки. Когда Хирург сделал последний шов и отступил от стола, его белый халат был пропитан потом, кровью и антисептиком. Он медленно, с лёгким шипением, перекрыл клапан аппарата ИВЛ. Монотонный гул прекратился, и в наступившей тишине прозвучал хриплый, свистящий, но абсолютно самостоятельный вдох через трахеостому. Его подхватили другие лёгкие. Три сердца, работая вразнобой, как плохо слаженный оркестр, застучали в общей грудной клетке-сфере, и их удары отдавались глухим стуком в тишине подвала.

На полу операционной, на стекающей в дренаж крови, лежало Существо. Огромное, диаметром более двух метров, оно напоминало кошмарный плод больного воображения. Центральный костно-мышечный шар, покрытый натянутой, синюшной в местах швов кожей, с беспорядочно торчащими в разные стороны конечностями — бывшими руками и ногами. На его верхней части, как жуткая корона, красовались три головы, их лица обезображены гримасой химического сна.

Хирург ввёл антидот к миорелаксанту. Действие пипекурония начало ослабевать, и нервные импульсы медленно, преодолевая сопротивление, пошли к мышцам.

Первым очнулся Борзый. Его веки дрогнули, затем медленно, с трудом приподнялись. В глазах, мутных от лекарств, не было понимания, лишь животный ужас. Он попытался крикнуть, но его голосовые связки, не предназначенные для работы через трахеостому, издали лишь сиплый, булькающий звук, похожий на клокотание воды в стоке. Он попытался инстинктивно поднять руку, чтобы оттолкнуть кошмар, но вместо этого дёрнулась и задрожала одна из бывших ног, пришитая сбоку. Это движение, чужое и неконтролируемое, вызвало волну паники. Его глаза, безумные от страха, метнулись по сторонам и встретились с взглядом Косого, который как раз начинал приходить в себя.

Косой застонал. Этот стон, рождённый в его собственной глотке, прозвучал прямо у уха Борзого, смешавшись с его собственным хрипом. Третий, Тушка, просто завёл глаза под лоб, и с его губ сорвался тихий, детский плач.

Они проснулись. Каждый в своей голове. Каждый со своим сознанием, памятью, страхами и ненавистью. Но они не могли говорить, не могли двигаться так, как привыкли. Они чувствовали фантомные боли в ампутированных конечностях и странные, чужие, мурашащие ощущения в тех, что теперь были пришиты к общему телу. Они чувствовали пустоту и сосущее чувство голода в своих трёх желудках, и каждый с ужасом понимал, что утолить его они смогут только сообща, через одно общее отверстие. Они были приговорены друг к другу навечно.

Хирург наблюдал, не мигая. В его глазах, уставших за сутки непрерывной работы, не было ни отвращения, ни торжества. Было лишь холодное, безразличное научное любопытство, как у исследователя, наблюдающего за поведением нового вида в лабораторном террариуме.

Существо было живо. Оно дышало. Оно было уродливым, чудовищным, нарушающим все законы биологии и морали. Но оно жило. И в его жизни было три души, обречённые вечно смотреть друг на друга в зеркале общего тела.

Хирург медленно подошёл к своему саквояжу и достал толстый кожаный блокнот. Ручка с пером скользнула по бумаге.

«Протокол эксперимента №2 "Химера". Дата начала: [дата]. Продолжительность: 24 часа 12 минут», — вывел он ровным, каллиграфическим почерком. — «Результат: успешен. Объект жив, витальные функции стабильны. Сохранена когнитивная функция всех трёх единиц сознания. Наблюдается первичная, нескоординированная моторика, свидетельствующая о частичном проведении нервных импульсов через анастомозы. Требуется длительное наблюдение за социальной динамикой внутри конгломерата. К вопросу питания и выработки условных рефлексов вернуться в первую очередь. Примечание: феномен "фантомных конечностей" выражен ярко».

Он обернулся и посмотрел на своё творение. Шесть глаз, полных непонимания, первобытного ужаса и нарождающейся, ещё неосознанной ненависти друг к другу, смотрели в пустоту подвала и друг на друга. Аркадия, гуманиста и идеалиста, не было. Был только Хирург — безжалостный творец и наблюдатель. И его трое подопечных дышали одним телом, их сердца бились вразнобой, предвещая хаос. Это было только начало долгого пути в кромешной тьме.