Немного увлекаясь историей, всегда считал, что казахи попросили русского подданства, ища защиты от джунгар. Но недавно вдруг слушал лекцию одного российского историка, кто утверждал обратное- на самом деле казахи фактически прикрыли собой Россию от набега новой монгольской орды с востока.

Джунгары- это те самые монголы, абсолютно близкие к ним по языку и культуре, по организации войска. Уходя на север от давления возросшей мощи манчжурского императора, джунгары обратили свой взор на легкодоступную, как им казалось цель - Россию. Да и в исторической их памяти сохранились легенды о легком завоевании Руси их предками.

Но для начала им надо было преодолеть огромную степь, населенную казахами, пусть и жившими разрозненными племенами, но быстро собиравшимися воедино при отражении нападений соседей, будь-то кокандцы, хивинцы или те же джунгары.

Так же произошло и здесь. огромная, в несколько десятков тысяч вооруженных всадников, армия была измотана в постоянных битвах с казахами. И лишь малая часть джунгаров с боями пробилась до территории современной Калмыкии, где и осели, набираясь сил. И о дальнейшем походе на Русь уже не было и речи...теперь..

И не нужно недооценивать мощь джунгарского войска. Как раз в это время Емельян Пугачев с отрядом местной, необученной вольницы громил царские войска и захватывал один за другим города Поволжья. Что уж говорить, если бы в пределы Российской империи вторглась с востока  мощная многотысячная армия, оснащенная ружьями и пушками?

Впоследствии историки сильно исказили значимость для России набега джунгар, да и вообще интерпретировали события на юго-восточной окраине империи в нужном для тогдашней политики ключе.

А ведь не случись на пути джунгар казахского ополчения, потерявшего в схватках с джунгарами сотни тысяч человек, история могла бы быть сильно иной..... 

Сибирское руководство в 1731-1732 году отправило майора Угрюмова в степь заключить договор о беспошлинной торговле между русскими и джунгарами. С этих пор самых пор отношения со степью немного потеплели и стали более свободными.

Торговля осуществлялась в русских крепостях на территории сибирской линии по причине того, что казаки и служилые люди обеспечивали полную безопасность торговых предприятий.

Собственно по этой причине кочевники из степи стали пригонять на оборонительную линию: лошадей, коров, баранов и привозить меха, овчину, войлок, армячину, дабу, халаты и прочее товары, которые продавали русским, либо выменивали на товар привозимый русскими купцами: сукно, юфть, чугунные и железные изделия и медные вещи, ружья, табак листовой, гребни роговые и прочие изделия.

Цены на продукты питания и предметы первой необходимости 18 столетия в западной Сибири:

Лошадь при вымени от 3-х до 5 рублей

Бык и корова - 1 рубль и 1 рубль 50 копеек

Баран - от 27 до 30 копеек

Пуд мяса - 40 копеек

Воз рыбы мелкой - 1 рубль

Овчинная шуба - 2 рубля

Юфтовые сапоги - 1 рубль 20 копеек

Шапка - от 15 до 20 копеек

Черки - около 20 копеек

Лисий лапчатый мех - от 8 до 15 рублей

Беличий мех - 3 рубля

Выдра - 2 рубля

Хлеб был дорогой:

Ржаная мука (четверть) - 60 - 80 копеек

Рожь (четверть) - 70 копеек

Овес - 35 - 50 копеек

Ячмень - 30 - 65 копеек

На Колывано - Воскресенских заводах основанных русскими предпринимателями Демидовыми продукты были ещё дороже:

Мука - 1 рубль 62 копейки

Крупа - 2 рубля 50 копеек

Ярица (четверть) - 1 рубль 10 копеек

Источник: Потанин Г.Н. "Материалы для истории Сибири", 1867г.

Есаул Путинцев Н.Г. "Хронологический перечень событий из истории сибирского казачьего войска", 1891 год

Приведенные в публикации цены на продукты питания и товары первой необходимости сохранялись в Сибири до конца 18 столетия.

Казаки и служилые люди в меновых сделках приобретали всё необходимое для своей домашней жизни и для содержания себя в исправности во время военной и гражданской службы.

Карта Колывано-Кузнецкой линии из "Военной энциклопедии"

Возникает резонный вопрос: почему русские заключили договор о беспошлинной торговли именно с джунгарами, а не скажем с малой и средней или старшей ордой киргизов (киргиз - кайсаков)?

Дело в том, что ныне часть территории современного государства Казахстан и часть современной Киргизии входило в состав Джунгарского ханства.

А там, где сейчас протекает река Иртыш полностью контролировалась джунгарами (калмыки) до падения джунгарского ханства.

Например, в Семипалатинске и Зайсане до сих пор сохранились старинные руины джунгарских буддистских монастырей и крепостей, а под Алма-Атой и около большого озера Иссык-Куль в Киргизии можно увидеть джунгарские наскальные изображения Будды.

Источник

Абылай хан, Абилмансур (1711-1781) –казахский государственный деятель, полководец, дипломат. Потомок Токай-Темира – сына Джучи, внука Чингисхана. Для обозначения высшей степной аристократии обычно используют общий термин «Чингизиды», однако на территории казахской степи  потомки Чагатая или Угэдея не могли быть ханами, только потомки Джучи. По мнению ряда  историков, родословная хана Абылая восходит к хану Джучи, от него к основоположнику казахского ханства Аз-Джанибеку, от него – к Енсегей бойлы хану Есиму, далее – к Салкам Жангиру. Абылай же был пятым в этой генеалогической линии. Если говорить подробнее, у хана Жангира были сыновья Уалибакы и Тауке; после смерти отца последний стал ханом. Уалибакы обиделся на то, что вопреки закону старшинства не он стал наследником отца, и отправился в Ургенч к своему деду по матери хану Каипу.

Позже сын Уалибакы Абылай, как писал Шокан Уалиханов, «прославился такими воинскими доблестями, что получил грозное и почётное прозвище «Қанішер Абылай» за неодолимую храбрость и ярость в бою». Абылаем Абилмансур был назван по его боевому кличу «Абылай» в честь деда.

В детстве Абылай после джунгарского нашествия оказался сиротой, отмечен факт, что он под именем «Сабалақ» (оборвыш) в 10 верстах от Ташкента в местности Каракамыс в 1725 году пас верблюдов Толе бия, старшины Старшего жуза. В то время будущему хану было около 13 лет. Жизнь у Толе бия, воспитание, полученное у общественного деятеля, оказали огромное влияние на Абылая, сформировали его как личность.  Абилмансур стал известен в народе в 20 лет, когда войдя в ополчение, организованное Абильмамбетом (потомком Есим хана и Жангир хана), объединившим все три жуза на борьбу с джунгарами, под воинственный клич «Абылай»  в единоборстве победил джунгарского батыра, зятя Галдан-Церена -  Шарыша. После победоносного сражения Абильмамбет подзывает к себе Абилмансура: «Кто ты такой, и что за клич у тебя Абылай?» Абилмансур: «Я – внук Абылая и в качестве клича (урана) взывал к его духу».

Абильмамбет растроганно обнял его и обратился к народу со следующими словами: «Когда-то я слышал, что от Бакы Уали остался единственный сын, так вот он перед нами, если вы одобрите, то ему пристало быть ханом». После одобрения со стороны 90 лучших представителей трёх жузов Абилмансур был избран ханом. Хотя Абильмамбет собственноручно передал ханство в руки Абылая, по-настоящему, с соблюдением процедуры поднятия на белой кошме, он садится на трон в 25 лет.

***

Ситуацию красочно описывал Бухар жырау: «В 20 лет взвился ты храбрым соколом, высоко и гордо поднялась твоя звезда. Удача, успех сопутствовали твоим деяниям. В 25 лет птица счастья села тебе на голову, посадив тебя на трон». В сражениях 1730-1740 годов против джунгар Абылай обрёл воинскую славу. В 1738-1741 годы казахские войска под руководством Абылая провели несколько сражений с джунгарами, в результате чего он был взят в плен. В исторических документах говорится, что Толе би и Абилхаир хан направили в Оренбургскую администрацию просьбу помочь освободить Абылая. Это произошло 5 сентября 1743 года. Галдан-Церен выдал за Абылая дочь Хошу мергена - Топыш, которая стала бабушкой известного Кенесары Касымова.

Новый этап укрепления власти Абылая (в 1744 году) совпал с переездом Абильмамбет хана в Туркестан. Будучи дальновидным политическим деятелем, Абылай решил использовать и дипломатические пути, чтобы поддержать казахский народ, уставший от тяжёлых боев с ойратами. В августе 1740 года вместе с ханом Среднего жуза Абильмамбетом и 120 старшинами Абылай приехал в Оренбург в целях обсуждения вопросов протектората от Российского государства.

Вместе с тем он не прерывал отношений с Цинской империей, умело используя разногласия между Россией и Китайской империей в интересах Казахского ханства. Все силы Абылай отдавал для сохранения независимости страны. В 1752 году его войско (около 15-20 тыс. человек), отбило очередное нападение ойратов. В декабре 1753 года, успешно сражаясь с ними, Абылай освободил значительную часть казахских земель, взяв в плен 3000 ойратов. В 1756 году в  казахские земли был направлен большой отряд из Китая: они гнались за последним правителем Джунгарии – Амурсаной. Абылай не хотел его выдавать и желал сохранения Джунгарского ханства. В 1757 году 20-тысячное китайское войско с боями дошло почти до территории нынешней столицы. Наступил ноябрь – суровый в здешних краях месяц. Он и помог казахам. Из «места гибели китайцев» в Китай вернулись только 2300 человек. 

Реконструкция облика Абылая, сделанная антропологом О.Исмагуловым

В 1754-1755 и в 1764 годы кыргызы напали на некоторые аулы в Жетысу, разгромили отряды батыров Жаугаш, Кокжал Барака и Шынкожы на берегах рек Аксу, Коксу и Шу. В ответ Абылай собрал значительное войско и нанёс поражение кыргызам, очистив междуречье Иле и Шу. Таким образом он установил сохранившуюся до нашего времени границу между казахами и кыргызами от Нарынкола до Кордая.

Последние 15 лет жизни Абылай вёл постоянную борьбу против агрессивной политики среднеазиатских ханств. В 1765-1767 годы война Абылая с правителем Коканда Ерденбеком увенчалась взятием городов Туркестан, Сайрам, Шымкент и обязательством Ташкента платить ему дань. Абылай вёл длительную борьбу с калмыками. Причиной стала откочёвка волжских калмыков в 1771 году (170-180 тыс. человек) в Джунгарию через казахские степи. Узнав об их приближении, хан Младшего жуза Нуралы собрал войско и выступил им навстречу. Вблизи озера Балхаш отряды под предводительством Абылая окружили калмыков.

Тогда руководители калмыков Убаши и Галдан-Цэрэн послали послов с просьбой о перемирии и принятии в казахское подданство. На военном совете, созванном для обсуждения предложений калмыков, Абылай старался убедить в том, что нет необходимости в истреблении врага. Он предлагает прийти к соглашению с калмыками, дать им возможность перекочевать в Джунгарию через казахские земли.

***

Абылай сумел объединить силы Казахского ханства, превратив его в единое государство. В 1771 году умер Абильмамбет. По установленной традиции ханом Среднего жуза должен был стать один из братьев или старший сын Абильмамбета – Абильпеиз. Однако, по желанию султанов, старшин и самого Абильпеиза, представители всех трёх жузов провозгласили ханом Абылая. Несмотря на то, что Абылая официально признали ханом всего казахского народа, император Цинь, Джунгарское ханство, страны Средней Азии и Российская империя, боясь возросшего авторитета Абылая, считались с ним только как с ханом Среднего жуза.

Абылай осознавал геополитическое положение Казахского государства, находящегося между двумя империями – Россией и Китаем. Поэтому, в целях объединения мусульманских стран Абылай начал переговоры с правителем Афганистана Ахмат-шахом Дуррани. У него также было намерение послать в Турцию своё посольство. По мере сближения с китайцами Абылай стал избегать отношений с Россией, в 1779 году он отказался поехать в Петербург для принятия знаков ханского достоинства, опасаясь реакции императрицы Екатерины II на то, что во время восстания Е. Пугачёва – его войско в 3000 человек атаковало русскую крепость.

***

Ставка хана находилась в Кокшетау.  Вторая ставка находилась в Северо-Казахстанской области, она была построена по поручению России для сближения с Абылаем. Умер Абылай весной 1781 года, между Туркестаном и Ташкентом на берегу реки Арыс. Большинство ученых пишет, что он умер во время похода на кыргызов. Его тело перевезли в мавзолей Ходжа Ахмета Яссауи и похоронили в этом пантеоне казахских ханов, биев, батыров, в духовном центре государства.Своеобразным политическим завещанием Аблая российским властям стало его личное письмо сибирскому губернатору Д.И. Чичерину, полученное в Омске 26 октября 1780 года. В этом последнем послании в Россию знаменитый правитель писал главе русской администрации Сибири: «В прошлом году отбыл я из своего кочевья для борьбы с дикими кыргызами, которых я унял и усмирил. Да и ташкентские и каракалпакские городки привел себе в покорность. И теперь со своим подвластным народом нахожусь в благополучии.

Но, хотя я ныне нахожусь далеко, но на прежнем месте остались мой дом и мои родные.… Ежели моего сына будут обижать, и притеснять казахи посторонние или с вашей стороны – от русских, – какие будут обиды, в том прошу вас, его защитить…»

Внешний вид Абылая описан у нескольких современников, капитан Брехов в 1775 году писал, что хан был видным, но небольшого роста, упоминается о знании ханом китайского, персидского и ойратского языков.Во время войн хан был ранен в ногу, и перелом берцовой кости перенес на коне. Второе ранение он получил в войне против кокандцев. Исследования черепа хана свидетельствуют о том, что у него не было зубов: в юности он болел пародонтозом. Современник хана Кабанбай батыр называл его, шутя, опырык (беззубый).

В памяти казахского народа хан Абылай сохранился как выдающийся государственный деятель, храбрый полководец и дальновидный политик. По характеристике А.И. Левшина «превосходя всех современных киргизских владельцев летами, хитростью и опытностью, известный умом, сильный числом подвластного ему народа и славный в ордах сношениями с императрицею российскою и китайским богдыханом, он соединял в себе все права на сан повелителя Средней Орды».

Образ хана Абылая нашёл отражение в известных кюях жырау Бухара, Умбетея, Шади торе Жангирулы, в поэмах Копбая Жанатайулы, Мажита Айтбаева, в произведениях И. Есенберлина, А. Кекилбаева, К. Жумадилова и других казахских писателей. Личность хана Абылая привлекла внимание отечественных и зарубежных учёных-исследователей – Ш.Ш. Уалиханова, В.В. Бартольда, Н. Мынжани, О. Сулейменова, М. Магауина, Дж. Уиллера.

После обретения Казахстаном независимости в 1991 году один из главных проспектов Алматы был переименован в проспект Абылай хана и его увенчал конный памятник хану на площади вокзала Алматы-2. На первой национальной валюте Казахстана на банкноте в 100 тенге (самом высоком номинале образца 1993 года) помещён его портрет. По мотивам биографии Абылая снят первый казахстанский блокбастер «Көшпенділер» (в американском прокате «The Nomad», в российском – «Кочевник»).

Источник: inform.kz

Башкирский военачальник. Худ. Роберт Кер Портер (1777-1842)

В 30-40-е годы XVIII века на арене политический событий, происходивших в степях Дешт-и-Кипчак, появилось загадочное лицо, выступавшее у разных народов под различными именами: ногайского султана Гирея, сына грозного правителя ойратов Цэван-Рабдана – Шоно Лоузана, каракалпакского князя Байбулата, башкирского феодала Карасакала. Этот человек, выдавая себя за «святого» и даже «мессию», вовлекал в свои предприятия тысячи людей, заставляя их беспрекословно повиноваться любым его желаниям. «Это был один из загадочных степных авантюристов, – писал о нем Чокан Валиханов. – Поселившись в степи, он сделался опасен как для России, так и для Джунгарии: первая боялась, чтобы он снова не возмутил башкирского народа, вторая была напугана его самозванством. Деятельность этого предприимчивого честолюбца наложила своеобразный отпечаток на ход и характер многих событий, в том числе на взаимоотношения казахских ханств с Россией и Джунгарией, однако известно о нем, к сожалению, сравнительно немного. «Мы ничего не знаем о Каракасале или Карасакале, – писал историк Р. Игнатьев, – о его первой молодости и скитальческой его жизни до тех пор, покуда он не появился в Киргизских степях под именем султана Гирея, претендента на ханство в Зюнгории...»

Цель настоящей статьи не только сообщить о нем ряд новых или малоизвестных сведений, почерпнутых в различных архивных материалах и документах, высказать некоторые соображения относительно происхождения Карасакала, но и попытаться уточнить ряд событий из истории казахского народа.

Впервые на исторической сцене Карасакал под именем ногайского султана Гирея выступает в 1740 г. в Башкирии, объятой пламенем непрерывных восстаний. Во второй половине 30-х годов участвовавшие в восстании башкирские старшины стали все чаще обращаться за помощью к казахским феодалам, приглашая султанов Младшего и Среднего жузов в качестве правителей. Крестьяне и часть башкирских феодалов, недовольных отдельными мероприятиями царизма, стремились найти и поставить во главе ханства «доброго» и «справедливого» правителя. Однако, согласно степным традициям, ханом мог быть избран только кто-либо из потомков Чингисхана. Вот почему «незнатные» башкирские феодалы и обращались к казахской знати с такими просьбами, поскольку, как писал еще А. И. Левшин, «все ханы и султаны их (казахов. – В. М.) почитают себя потомками Чингиса». Конечно, при этом имели место и другие расчеты – добиться прекращения взаимных распрей, обеспечить себя поддержкой и т. п.

Однако казахские феодалы один за другим признавали себя подданными российской императрицы. Тогда башкирские старшины решили выдвинуть в ханы Карасакала. Идея эта, как видно из документов, принадлежала старшине А. Кутлугузину. Осенью 1739 г. по Башкирии поползли слухи, что в доме А. Кутлугузина «скрывается таинственный человек, не показывающий людям своего лица». Вскоре стало известно, что этот человек – ногайский султан Гирей, приехавший с Кубани. В феврале 1740 г. переводчик Уфимской провинциальной канцелярии Р. Уразлин сообщал из Башкирии своему начальству, что новоявленный ногайский султан повсюду распространяет о себе слухи, что он «живет по

Кубань-реке, токмо природою ногаец, старинные де их жительства бывали в Башкирии и для того он, Гирей-салтан, свои юрты по-прежнему взять старается». Карасакал, так стали называть его в народе из-за большой черной бороды, произвел на всех сильное впечатление. Башкиры сообщали русским властям, что «оной де называемой хан (в 1740 г. старшины провозгласили его ханом Башкирии. – В. М.) именуется Карасакал, а по-русски назвать, то Черная борода, лицом черен, широкорожей, на нем белой кафтан сермяжной, а ысподи – шуба овчинная, шапка лисья, на ногах коты и к ним пришиты сермяжные чулки и по речам знатно и не башкирец и не кайсак». Это был, пишет Р. Игнатьев, «физически развитый мужчина; он славно владел конем и оружием, удивляя даже первейших удальцов и наездников. Знание арабского языка давало ему перевес над всеми муллами, никто из них не мог лучше Карасакала толковать Коран, к тому же он был в Мекке и Медине, звался ходжи и носил белую чалму. Все это давало ему право на общее уважение. Кроме арабского языка Карасакал, которого вся молодость прошла, как он сам говорил, в странствованиях по Средней Азии, знал все местные наречия, всего же лучше – зюнгорское. Карасакал обладал даром говорить умно, увлекательно и всегда доказательно; жизнь вел безукоризненную и религиозен был до фанатизма». К сожалению, автор этих восторженных строк не указывает, откуда он взял эти сведения. Факты, которыми располагаем мы, не подтверждают его высказываний относительно безукоризненного поведения и прекрасного знания зюнгорского языка.

Восстание в мае 1740 года было подавлено. Карасакал бежал в казахские степи. В ходе следствия выяснились некоторые новые подробности из жизни Карасакала. Уже упоминавшийся нами А. Кутлугузин показал, что «ханом султаном Гиреем он и прочие воровские старшины называли плута башкирца, коему подлинное имя Мандигул», жителя Юрматлынской волости Ногайской дороги, жившего в работниках у состоятельных хозяев. У Карасакала был свой дом, семья «мать Емакай, брат большей Сетемость, другой меньшей Бек-Булат, жена Кышты, дочь Рахамбика». Выяснилось, что лето и часть осени 1739 г. Карасакал провел в казахских кочевьях, позже «ездил за Урал почасту». Видимо, все эти поездки были связаны с подготовкой восстания.

Таким образом, как единодушно свидетельствовали жители Башкирии, Карасакал не был ногайским князем Гиреем и, вероятно, сравнительно давно проживал в Башкирии под именем Миндигула Юлаева, хотя, ни обликом, ни речью он на башкира не походил. Проследим за его дальнейшей судьбой.

В июне 1740 г. он скрылся в казахских степях. 10 июля к начальнику Оренбургской комиссии прибыл батыр Среднего жуза Букенбай с известием о поимке Карасакала. «Сей же день, – доносил обрадованный князь В. А. Урусов в Сенат, – отправлю (Букенбая. – В. М.) обратно з грамотами к владельцам, чтоб они помянутого вора Карасакала как можно наискорее за довольным конвоем в Оренбург привезли и обретающемуся тамо полковнику Останкову отдали». Однако радость была преждевременной, Карасакала вначале привезли как знатного пленника в Кайжагалинский род, а затем переправили в глубь степей в кочевья Старшего жуза. Тот же Букенбай говорил в Оренбурге 21 августа 1740 г., что он нашел Карасакала «в киргис-кайсацкой Большой орде в Усинской волости. Токмо ево держатели не отдали». Тогда же царской администрации стало известно, что Карасакал объявил себя «Шуною-батырем, братом зюнгорского владельца Галдан-Чириня».

Оренбургские власти были встревожены этим известием. Карасакал, говорил князь В. А. Урусов, «который живет в Большой орде и называет себя акиб он Шуна-батыр, брат зюнгорского владельца Галдан-Чирина и тем хочет киргис-кайсацкий народ в такое ж возмусчение и погибель привести как и башкирцев». В ответ на просьбы схватить и доставить Карасакала в Россию хан Среднего жуза Абулмамбет, султан Аблай, только что присягнувшие на подданство российской короне, отвечали, что они «о сыску ево старание имели», однако Карасакал «находится не в нашем ведомстве, но в Большой орде в Усюнгунском роде, в котором кайсаки великие плуты и мы их в число добрых людей не ставим и ни в какие советы не призываем и для того де они с нами в несогласии». Дело, разумеется, было не в «плутах» из Усюнгунского рода. Приняв и обласкав Карасакала, правители казахских жузов надеялись использовать его как знамя в борьбе против джунгарских феодалов, поддержав его притязания на всеойратский трон. В этой связи возникает вопрос, кто такой и чем прославился этот Шоно, под личиной которого жил и действовал Карасакал до последних дней своей жизни,

Шоно-батыр, точнее Шоно-Лоузан, был сыном ойратского хана Цэван-Рабдана, рожденного от брака с дочерью правителя волжских калмыков Аюки Сетерджаб. Это был один из храбрых и удачливых ойратских военачальников. В начале 20-х годов XVIII века он стоял во главе джунгарских войск, вторгшихся в Казахстан и Среднюю Азию и пронесшихся по казахским кочевьям и городам подобно разрушительному смерчу. Несмотря на военные дарования Шона, Цэван-Рабдан поступил согласно древним монгольским традициям и назначил своим преемником старшего сына Галдан-Цэрэна, рожденного от хошоутской княжны Кюнгу. «То де ему, Шуне, показалось за обиду, – свидетельствует источник, – что оной ево брат никакой пред отцом их заслуги не учинил, а наследником их калмыцкой землицы предпочтен». Опасаясь вспышки междоусобной борьбы между братьями, Цэван-Рабдан, подстрекаемый Галдан-Цэрэном, отобрал у Шоно-Лоузана всех подвластных и с несколькими служителями поселил «по край их зенгорской землицы киргис-кайсацкой степи, а кругом ево кочевья, дабы оттуда не ушел, поставил калмык тысячу человек». Более того, по приказу отца с Шоно была учинена жестокая физическая расправа. Позже, объясняя русским властям причины своего бегства из Джунгарии, Шоно говорил, что его, «Шунуя, все войска контайшиных улусов весьма любили и хотели по отце Шунуя учинить наследником. Чему завидуя отца ево контайши большой сын, а ево Шунуев брат разноматерной, на него, Шунуя, наговорил отцу их, контайши, умысля неподобные слова и учинил между ими, Шунуем и отцом ево, вражду и ненависть, и отец их, контайши, хотел ево, Шунуя, убить до смерти». Шоно был вынужден через Казахстан и Каракалпакию бежать к своим соплеменникам на Волгу. В 1727 г. Галдан-Цэрэн стал всеойратским ханом Джунгарии. Однако он не пользовался популярностью и уважением своих подданных, многие из которых хотели бы видеть на троне Шоно. Ойраты, сообщал в одном из своих донесений в Коллегию иностранных дел секретарь посла С. Л. Владиславича-Рагузинского, направленного в Китай, И. Глазунов, «нынешним своим контайшею не весма довольны и желают, чтоб тот Чоно-Лозон к ним возвратился и нынешнего контайшу изгнав ими управлял». Шоно, конечно, искал возможность отомстить своему брату, но так и не смог сделать этого. Тем не менее имя его осталось в памяти многих поколений ойратов, казахов, алтайцев и других тюркских и монгольских народов. «Шуну знают на всем пространстве степей, которые принадлежат России, – писал спустя более века Ч. Ч. Валиханов. – Воспоминания о нем сохранились в поэтическом рассказе алтайских калмыков и у киргизов и у волжских калмыков». В этих преданиях и легендах он выступает как сказочный богатырь, правитель Коканда и т. п.

Имя этого известного князя и присвоил себе Карасакал, рассчитывая таким образом получить в степи уважение и поддержку со стороны казахских кочевников. Однако мало было назвать себя Шоно, нужно было убедить в этом народ, заставить его поверить этой легенде. Следует отдать должное изобретательности и находчивости Карасакала, его умению перевоплощаться. Он сумел добиться уважения знати и преклонения простого народа. Царский посланец А. Карагузин, вернувшись из казахской степи, рассказывал в ноябре 1742 г. в Уфимской провинциальной канцелярии, что «Абулмамбет и Барак великими подарками ево, Карасакала, почитают, тако ж он, Карасакал, женится Большой орды на дву девках киргизских... тако ж нынешним летним временем Абулхаир-хан послал ко оному Карасакалу подарки». Одним словом, Карасакалу были оказаны почести как знатному лицу. Власти Оренбурга с тревогой доносили правительству, что Карасакал «в киргис-кайсаках немало усилился и у владельцев тамошних не толко почитаем есть, но и прямо за Шуну брата зенгорского владельца признаваем был и с ними посвоился». Казахские феодалы порой жаловались русским чиновникам, что их подвластные «более почитают и слушают его – вора, а их настоящих своих владельцев не слушают и не почитают». По свидетельству лиц, побывавших у Карасакала, к нему собрались до десяти тысяч воинов из племени найман.

Джунгарский хан

Как выяснилось, Карасакал хорошо знал биографию Шоно. Поскольку в Казахстане были наслышаны о смерти ойратского князя, Карасакал сочинил такую легенду. Когда, вследствие происков Галдан-Цэрэна, хан волжских калмыков Цэрэн-Дондук решил убить его, то он, «уведав о том, от того откупился, чего ради вместо него убили ис подлых калмыка и зашив того убитого в кошмы, объявили подложно, якобы тот убитый Суна, по которому тот хан велел по их обыкновению его бросить в огонь. И тако он, Карасакал, от того убивства спасен и ис тех нижних калмыков ушел в Башкирию назад тому 9 лет, а после ево тамо осталась ево, Карасакалова, и сын». По другой версии, после столь удачного спасения Карасакал с несколькими калмыками и одним казахом ушел на Кубань, а затем в Турцию. «А ис турков де нечаянным случаем попал он к таким людям, кои имеют у себя песьи головы, а ноги скотские и едят людей». По рассказам Карасакала, после возвращения из Турции он побывал в Петербурге, Москве и, наконец, поселился в Башкирии «и жил на Ногайской и Сибирской дорогах в Юрматинской и Олкартабынской волостях двенадцать лет до последнего башкирского в 1740-м году бунта». Если верить этим сведениям, то Карасакал обосновался в Башкирии в конце 20-х годов, то есть в то время, когда реальный Шоно-Лоузан был еще жив и кочевал вместе с калмыками по берегам Волги. В 1731 г. с ним вели переговоры послы цинского императора Иньчжэна, приглашая его поехать с ними в Китай и возглавить борьбу против Джунгарского ханства.

Несмотря на множество противоречий и вымышленных событий, многие степняки верили Карасакалу. К тому же этот самозванный Шоно выдавал себя за человека, которому ведомы тайны природы, который может общаться с потусторонними силами и даже воздействовать на них, Карасакал, рассказывали побывавшие в его владениях русские люди, уверял казахов, будто он «может снег и дождь напустить, а когда оное случится, то сказывает, якоб он напустил, также больных от разных болезней вылечивает, чем, тако ж де и другими своими вымыслами и обманами их, киргис-кайсаков, в такое суеверство привел, что они ево по своему легкомыслию понуждены стали быть признавать и содержать за святого». Доверие кочевников к всесилию Карасакала простиралось до того, что они лечились у него от самых разных болезней, в том числе и от бесплодия. «Когда у кого детей не родится, – рассказывал живший несколько лет в Среднем жузе башкир Девлет Бакбиев, – то оные, приезжая, и жен своих к нему, Карасакалу, якоб для сведения в них плода на некоторое время отдают, которые быв у нега сутки по три и от ево блудного с ними смешения детей и зачинают... и за то его как лошедми, так и рогатым скотом доволно одаривают».

Кочевникам, прирожденным воинам, не могло не импонировать то, что Карасакал был «храбрый и отважный в битве» и вместе с тем «хладнокровен и сдержан», он «не увлекался удачей и никогда не терялся и не унывал в несчастии и неудаче». Авторитет Карасакала «подрывали» бежавшие к нему из Джунгарии ойраты и приезжавшие с Волги калмыки. Они потом говорили казахам, что человек, который выдает себя за ойратского князя Шоно-Лоузана, «не токмо на Шуну, но и на калмыка не весьма схож и состояние от калмыцкого весьма разствует... по-калмыцки не говорит, ни обхождения ни мало не знает...». Вынужденный как-то объяснить плохое знание «родного» монгольского языка, Карасакал и из этого весьма щекотливого положения нашел выход. Он заявил, что во время пребывания в Турции «принял мухометанский закон с таким якоб при том завещанием, чтоб ему впредь по-калмыцки не говорить никогда, речей их калмыцких не употреблять. Для чего де он, Шуна, по-калмыцки и поныне не говорит». «Я был язычник, – не раз говорил степнякам Карасакал, – но все к лучшему. Я познал истину и стал мусульманином. Великий Аллах и его пророк привели меня посетить Мекку и Медину».

Помимо «общения» с духами, «врачевания», Карасакал занимался и ратными делами. Чуть ли не каждый год он организовывал сам или принимал участие в военных походах против ойратов, каракалпаков и других соседних народов. Походы эти зачастую носили грабительский характер. Нередко Карасакалу сопутствовала военная удача, и тогда авторитет его в глазах кочевников возрастал еще больше. Этот, по выражению Ч. Ч. Валиханова, «степной авантюрист» действительно умел увлекать за собой людей, зажигать их. Вот весьма характерный образчик его речей: «Где я буду хан, — говорил он казахам, – там возсияет истина и прославится имя великого Аллаха и его пророка. В Зюнгории зовут меня самозванцем, но это лишь из боязни перед братом, а появись я с войском – заговорят другое; я всегда могу рассчитывать на преданность ко мне, а главное к моему отцу, память о котором славна в народе... я могу рассчитывать на помощь по крайней мере 20000 зюнгорского войска». Дружины Карасакала и султане Среднего жуза Барака неоднократно совершали дерзкие рейды по Джунгарии. Это не могло не осложнить ойрато-казахских отношений. Внимательно следивший за обстановкой в Казахстане и Средней Азии оренбургский губернатор И. И. Неплюев в журнале политических событий за 1744 год отмечал, что «Карасакал, ушед в киргис-кайсаки, назвался, что он бывшего зенгорскаго владельца контайши сын, а нынешнего Галдан-Чирина брат, ходил с некоторыми своими единомышленниками под зенгорское владение и причиня им некоторые пакости оных калмык так разъярил, (что помянутой) их владелец отправил на них войска своего дватцать тысяч и при них несколько пушек». Какими причинами было вызвано очередное вторжение войск ойратских феодалов на территорию Казахстана —разговор особый. Известно, что подготовку к нему Галдан-Цэрэн начал в конце 30-х годов, когда Карасакала еще не было в казахских кочевьях. Однако деятельность самозванного претендента на ханский трон, конечно же, беспокоила джунгарских феодалов. Летом 1741 г. начались ожесточенные бои. Под натиском превосходящих сил противника разрозненные казахские дружины отступали на запад. Где находился и что делал в это время Карасакал, источники умалчивают. Однако и на этот раз он остался цел и невредим. Когда военные действия закончились и, по традиции, стороны приступили к размену пленных, джунгарский правитель в ответ на просьбу освободить султана Среднего жуза Аблая и других представителей казахской знати потребовал прислать в его ставку заложников из числа наиболее знатных семей и Карасакала. Ойратские чиновники заявили главе казахского посольства Акчуре, что если казахи «требуемых в аманаты десять семей и вора Карасакала приведут, тогда и киргис-кайсацкие пленники от зюнгорцов отпустятся все». Однако, несмотря на всю тяжесть создавшейся обстановки, на угрозы и запугивания Галдан-Цэрэна, видимо боявшегося этого лже-Шуну, казахи отказались выдавать Карасакала в Джунгарию.

От набегов Карасакала много раз страдали каракалпаки. Так, только в одном из походов люди Карасакала захватили в плен 1500 человек, угнали 8 тысяч голов скота.

Русское правительство, опасаясь осложнения международных отношений в Центральной и Средней Азии, попыталось нейтрализовать Карасакала и даже уговорить его вернуться в Башкирию. В инструкции переводчику Р. Уразлину, отправленному в 1744 г, в Средний жуз, предписывалось сообщить этому «возмутителю спокойствия», что если он «к ее и. в. верность свою и службу покажет, то не только в прежних своих винах в Башкирии учиненных получит совершенное и всемилостивейшее прошение, но и... награждения высочайшей ее и. в. удостоится». Необходимо, говорилось далее, «всеми мерами стараться оного Карасакала на предписанное привести, а по крайней мере нейтральным учинить, чтоб он, яко хитрой злодей, ни к той, ни к другой стороне не пристал», то есть не вмешивался в ойрато-казахские столкновения. Карасакал отказался возвращаться в Россию, потребовав к тому же от русской администрации, чтобы его называли Шоно, а не Карасакалом, которого он якобы знать не знает. «Я сущей владелец Суну, контайшин сын, и ежели впредь меня будете требовать, то прошу писать называя Суною».

Так в бранях, пиршествах и «волховании» текла жизнь Карасакала. Постепенно влияние его в степи и авторитет среди кочевников стали падать. Ухудшились отношения Карасакала с рядом влиятельных казахских султанов, в том числе с Аблаем и Бараком. В 1749 году Карасакал погиб. По некоторым данным, он пал от руки Барака, попытавшегося таким образом снискать расположение ойратских феодалов. Русский казак Федор Найденов, возвратившись из поездки к ханше Попай, супруге покойного Абулхаира, кстати также убитого Бараком в 1748 г., рассказывал, что Барак, опасаясь мести родственников Абулхаира, «ищет протекции зенгорского владельца. В знак де чего будто и услугу свою ему уже оказал тем, что противного ему, зенгорскому владельцу, Карасакала в угодность его отравил». Однако побывавший в 1749 г. в кочевьях султана Барака посланец И. И. Неплюева казак Матвей Арапов, сообщил, что Карасакал «нынешною весною умер, о чем он, Арапов, подлинно ведает, ибо где и в землю зарыт видел».

Кочевники в походе

Кто же был этот загадочный человек, где находилась его родина? На этот вопрос историки отвечали по-разному. Так, Р. Игнатьев, посвятивший Карасакалу несколько статей и заметок, пришел к мысли, что он был казахским феодалом из ханского рода. «Карасакал – значит киргиз Малой орды Амулинского племени, которое кочует по берегам Сырдарьи и Кувана, выше Карасаката». Большинство писавших об этом человеке сходилось во мнении, что он был простым башкирцем Миндигулом Юлаевым. Не осмеливаясь оспаривать те или другие точки зрения вследствие скудости фактического материала, выскажем и попробуем подтвердить показаниями источников свое предположение.

Выше было сказано, о том, что Карасакал, конечно, не был ногайским султаном Гиреем. Об этом говорили его сподвижники по восстанию в Башкирии, да и сам он впоследствии более не упоминал об этом. Может быть, он действительно был сыном Цэван-Рабдана Шоно-Лоузаном? Эта версия также не выдерживает элементарной критики. Многие казахские воины не раз встречались с подлинным Шоно-батыром как на полях сражений, так и в мирное время. Казахский батыр Исет в 1742 г. писал в Оренбург, что Карасакал, «конечно, не тот Шуна, которого я сам видел бывши в полону у калмык семь лет, ибо я тогда Шуну довольно обхождение знаю и поступки все знаю». Когда Карасакал объявил себя ойратским князем Шоно, хан Среднего жуза Абулмамбет, говорится в другом документе, «посылал для осмотра ево, Карасакала», своих приближенных, которые, вернувшись, заяви-лит что Карасакал «ко упомянутому Шунаю-батырю ни малого подобия не имеет». «Самая вера и фанатизм Карасакала, – указывает Р. Игнатьев, – дают повод сомневаться в его калмыцком происхождении». Сомневаться в том, что подлинного Шоно тогда давно уже не было в живых, не приходится. Шоно-Лоузан, говорится в одном из документов Оренбургской администрации, «в 1727-м году вышел к показанным ея и. в. волжским калмыкам и женился на дочери бывшего калмыцкого хама Дондук Омбы Балзан Черене и в 1732-м году оной Лоузанг Шуна умер».

Вряд ли Карасакал был также простым башкирским крестьянином Миндигулом Юлаевым. Во-первых, его в таком случае не признали и не поддержали бы казахские ханы и султаны, во-вторых, откуда такая осведомленность о событиях в соседних странах, такое основательное знание мусульманских догматов, языков многих народов? Наконец, выше уже отмечалось, что внешность и язык Карасакала обличали в нем человека отнюдь не башкирского происхождения. Так кто же тогда этот самозванец?

Некий башкир Ягафер Ялдашев, проживший ряд лет в Казахстане и Средней Азии, возвратясь на родину, рассказывал, что в 1740 году, когда Я. Ялдашев намеревался выехать из кочевьев Среднего жуэа в Каракалпакию, к нему обратился Карасакал, тогда еще только что доставленный казахами в безопасное место. Он попросил башкирского купца навестить каракалпакского князя Шайбака Ишимова, который ему «племянник родной», и передать, что Карасакал «обретается жив и в добром здоровье и ежели де Карасакалу жить будет не можно, то де придет к нему, Шайбаку хану». Спустя год Ялдашев оказался во владениях хана Шайбака, которому и передал весть о Карасакале. «И услыша показанной Шайбакхан такие от меня речи, — говорил Я. Ялдашев, — и с матерью своею Аишею, з женою и з детьми своими заплакали и на другой день, зарезав быков, зделали для великой радости обед, а подлинно для какой радости зделал, о том никому не объявили и мне о том сказывать запретили». Более того, когда к хану приехали посланные Карасакалом казахские воины, то «оной Шайбак-хан с приезду моего накрепко мне запрещал, – рассказывал торговец, – чтоб мне не сказывать, что ему Карасакал дядя, тако ж и после предписанных посланцев запрещал, чтобы каракалпакам не сказывать, а ежели де услышу, то де будет тебе смерть». В конце концов хан поведал Ялдашеву историю жизни своего дяди. Отец Карасакала «Хасян-солтан был в городе Урганисе ханом, только не знаю, – рассказывал Шайбак, – какой ради причины – выгнан ли или сам выехал к калмыцкому хану за Волгу с двумя сыновьями Ишимом да Байбулатом, кой называется ныне Карасакалом». Байбулату в то время было 13 лет. По свидетельству источника, в 1741 г, Карасакалу исполнился 51 год, следовательно он был увезен в Калмыкию где-то в 1703-1704 годах. Спустя несколько лет Ишим возвратился в Каракалпакию. Шайбак был сыном Ишима. Если допустить, что Карасакал был сыном одного из каракалпакских ханов, то почему же он нападал на своих соплеменников? Тот же Я. Ялдашев сообщал, что он делал это «по приказу тайно показанного Шайбака-хана, ибо от оного Шайбака владения ево некоторые каракалпаки отбыли, а почитают у себя ханом одного беглеца сарта Абдрахмана». Вполне, как нам представляется, возможная вещь.

Факты, сообщенные Я. Ялдашевым, подкрепляются показаниями других лиц. Когда в 1740 году султан Барак впервые увидел Карасакала, он сказал, что этот человек, «конечно, не калмык и не кубанец, и может быть из природы каракалпакских ханов», и приказал своим дружинникам наблюдать за ним и пресекать всякие сношения с кем-либо, «дабы де он не мог согласиться с каракалпаками и туда уйти и нам вреда учинить, ибо он (Карасакал. - В. М.)... хотел прямо ехать в каракалпакскую землю, токмо ево остановили с башкирцами в Киргизской орде».

Думается, что есть все основания признать эту версию наиболее приемлемой и правдоподобной. Если Карасакал жил много лет среди волжских калмыков, то, разумеется, он мог сравнительно неплохо овладеть монгольским языком, знал о событиях, происходивших в Джунгарии, и, возможно, даже встречался с подлинным Шоно-батыром. Кроме того, не исключено, что он бывал на Кавказе и в Крыму, общался с мусульманскими народами. Таковы те сведения, которыми мы располагаем сегодня о Карасакале.

Владимир МОИСЕЕВ. Журнал «Простор» – №6, 1984 г.

...Через пять дней полутысячный отряд батыра Богембая наткнулся на след джунгарского каравана. Ертоулы донесли, что джунгары совсем близко и что двигаются они в походном строю.

— Я был первый, кто хотел идти в погоню за грабителями, — сказал Бухар‑жырау. — Но помни, батыр, что нас вчетверо меньше.

Твои воины — юноши, а джунгарские всадники — опытные бойцы!..

Богембай не успел ответить. Все вдруг невольно замолчали. Порыв степного ветерка донес чей‑то слабый печальный голос. Это была не песня, а стон.

К одинокому голосу присоединился другой, третий. Стало слышно, что поет много людей — мужчины и женщины. Невыразимая тоска и скорбь были в их песне. Они пели «Елим‑ай».

Караван горя спускается с гор Каратау,

И плетется рядом сиротинушка‑верблюжонок…

Потемнело сразу небо в глазах у казахских воинов. Тоскливая мелодия голодным волком стала грызть их души. Руки невольно опустились на рукояти мечей и сабель. Шепотом из конца в конец была передана команда Богембая, и джигиты рассыпались, затаились за гребнями холмов. Внизу под ними змеилась древняя невольничья дорога. В этом месте как раз холмы раздвигались и впереди виднелась горько‑соленая пустыня Усть‑Урта. Где‑то там, в туманной мгле была Хива с ее старым «рынком слез», где покупались невольники для работы в копях и рудниках, а невольницы — для гаремов всего Востока.

Показался конный разъезд джунгар, а за ним длинной черной лентой пополз невольничий караван. Рыдали разлученные с детьми матери, плакали потерявшие родителей маленькие дети. Всадники длинными бичами подгоняли отстающих. Впереди отряда на громадном косматом коне ехал свирепый джунгарин — огромный, крутоплечий, похожий на каменную гору. Железный шлем, словно казан, закрывал круглую стриженую голову, длинные усы доходили до ушей, а в больших черных глазах даже на расстоянии были видны толстые кровяные прожилки. Почти до земли доставала привешенная сбоку тяжелая сабля. Это и был Лола‑Доржи — один из самых кровожадных джунгарских полководцев. Двумя рядами ехали за ним воины — такие же хмурые, свирепые, вооруженные до зубов…

Богембай‑батыр ждал, пока из ущелья между холмами выползет половина каравана. Он собирался ударить по головному отряду и расправиться с главным отрядом джунгар, пока остальные поймут, в чем дело. Все новые и новые пленники в сопровождении охраны выходили из ущелья. Вот уже поравнялся Лола‑Доржи с пригорком, за которым укрылись казахские джигиты. Явственно слышны стали слова песни:

О, как тяжко лишиться родины…

Слезы застилают белый свет!..

Богембай‑батыр так и не успел дать команду Из бредущей толпы пленников вышла молодая женщина с растрепанными волосами. Как и у других женщин, часть волос у нее была выдрана и кровь запеклась на голове, потому что джунгарские всадники по своему обычаю хватали женщин за волосы и волочили их за конем по земле. На руках у женщин был грудной ребенок. Она положила его на землю и принялась пеленать. Заметивший это один из джунгарских охранников подъехал к ней сзади. Увидев тень от косматого коня, женщина испуганно обернулась. Но было уже поздно. Джунгарам для продажи в Хиве не нужны были маленькие дети, кормящая мать проигрывала в цене. Ни слова не сказав, охранник опустил вниз длинное джунгарское копье, проткнул им ребенка и, поддев, перебросил жалкое, еще трепещущее тельце за гребень холма. Ребенок успел лишь слабо пискнуть. Он взлетел в голубое небо, и пеленка трепыхалась на ветру. А охранник гулко захохотал, и, радуясь его шутке, захохотали грубыми голосами все нойоны и воины. Даже у Лола‑Доржи появилось на лице какое‑то подобие улыбки. Но если бы они увидели, куда упал окровавленный труп ребенка, они бы не смеялись. Прямо между казахскими воинами ударился о землю еще подрагивающий комок человеческой плоти…

— Убийца!.. Кровопийца!…

С криком раненой тигрицы кинулась мать на охранника, и тот перерубил ее саблей пополам. Но вся безоружная толпа пленников бросилась в тот же миг на своих мучителей. Джунгары вынуждены были отбиваться от них плетьми и саблями. Облако пыли поднялось над местом схватки. И не заметили джунгары, как без единого крика, страшные в своем безмолвии, обрушились на врага джигиты Богембай‑батыра.

На всем скаку с горы вместе с конем обрушился Богембай‑батыр на кровавого нойона. Страшная батырская палица с железным навершьем опустилась на его голову, и Лола‑Доржи так и не успел понять, кто его отправил на тот свет.

— Акжол!..

— Богембай… Акжол!..

Теперь ущелье огласилось яростным казахским кличем. Стиснутые холмами, джунгары не могли организовать отпор и давили друг друга. Лишь двум сотням всадников удалось вырваться и ускакать в степь. По их рассказам выходило, что чуть ли не стотысячное казахское войско напало на них. А ущелье это, как и много других в Казахской степи, стало с тех пор называться Калмак кырлган, что значит «Ущелье джунгарской смерти»…