Серия «Рассказы о страшном»

88

Девять

Надя смотрела в окно автомобиля, наблюдая, как мелкая морось, словно призрачная дымка, оседает на безмолвных улочках коттеджного поселка. Природа будто замерла в тоскливом ожидании, окутанная тусклым светом и влажным дыханием осени.

Черный спортивный автомобиль, в котором сидели Надя и ее спутник, притаился возле двухэтажного особняка, укрытого за высоким забором. Краем глаза Надя заметила фигуру садовника, облаченного в куртку с глубоким капюшоном. Он неспешно колдовал над идеально подстриженными кустами вдоль ограды.

Рядом с Надей за рулем застыл Артур. Она видела, как пульсируют от напряжения желваки на его скулах, а пронзительный взгляд был устремлен вперед. Сжавшись на пассажирском сиденье, она старалась выглядеть жалкой и подавленной. Ее точеные черты лица, обрамленные светлыми локонами, были искажены потеками туши, а голубые глаза покраснели от фальшивых слез, которые она старательно выдавливала из себя, терзая зубами губы.

В детстве она хотела быть актрисой. Можно сказать, что ее мечта сбылась.

Взгляд Нади метнулся к зеркалу заднего вида, где покачивалась побрякушка — игральные кости. Они словно насмехались над ней, напоминая о превратностях судьбы. Но Надя знала, что должна довести игру до конца.

Слова Артура прозвучали строгим приказом:

— Останься здесь.

Надя вскинула на него заплаканный взгляд и прочирикала, искусно изображая мольбу:

— Артур, пожалуйста, будь осторожен!

За дрожью ее голоса скрывалось притворство, но Артур не заметил фальши. Он покинул салон и направился к багажнику, откуда извлек спортивную сумку. Расстегнув молнию, Артур проверил содержимое — аккуратные стопки банкнот.

Удостоверившись, что все на месте, Артур закрыл сумку и зашагал к особняку. Надя окликнула его, изображая искреннюю признательность:

— Артур, спасибо, что согласился помочь. Я очень тебе благодарна.

Слезы струились по ее щекам, но в глубине души она потешалась над простодушием Артура. Он раздраженно бросил в ответ:

— «Спасибо» пусть брат твой скажет. Надя, я делаю это только потому, что люблю тебя. А брат твой — придурок, так и передай ему.

Надя наблюдала, как Артур решительно направился к дому, не обращая внимания на садовника, продолжавшего невозмутимо стричь кусты. Автоматические ворота распахнулись, пропуская Артура внутрь, и закрылись за ним следом вместе с садовником.

Стоило Артуру скрыться из виду, как маска слетела с лица Нади. Она смахнула слезы, мимолетно глянув в зеркало: губы исказила хищная усмешка, придавая миловидным чертам коварное выражение. Достав телефон, она набрала номер брата и процедила:

— Дэн, Артур попался. Деньги при нем. Начинайте.

Довольная улыбка растянулась на губах Нади, словно у кошки, поймавшей мышь. Она откинулась на сиденье, наслаждаясь моментом очередного триумфа. На миг Надю охватили сомнения и страх, но она поспешно взяла себя в руки.

***

Надя нетерпеливо барабанила пальцами по приборной панели, не сводя глаз с часов. Время тянулось невыносимо медленно. Ее взгляд то и дело метался к игральным костям, покачивающимся на зеркале заднего вида.

Наконец, ворота особняка распахнулись, и из них вышел Дэн — парень с взъерошенными волосами, чуть моложе Нади. Его потрепанный вид — рваные джинсы, мятая футболка и потертая кожаная куртка — резко контрастировал с аурой самоуверенности, исходившей от него. Дэн направился к машине, небрежно кинув Наде толстую пачку денег через открытое окно.

— Твоя доля, сестренка, — бросил он, усаживаясь за руль.

Надя жадно схватила деньги и начала пересчитывать купюры, но краем глаза заметила, что Дэн выглядит озадаченным и мрачным. Сердце тревожно сжалось. Неужели что-то пошло не так?

— Дэн, чего такой хмурый? — спросила она, стараясь скрыть нарастающее беспокойство за напускным безразличием. — Как все прошло?

Дэн пожал плечами, его лицо оставалось непроницаемым.

— Как обычно. Твой хахаль пошел к Боссу. Потом Босс отдал мне долю и разрешил забрать тачку.

Надя почувствовала, как волна облегчения накатила на нее. Значит, все прошло по плану. Но расслабляться было рано — нужно действовать оперативно, пока их не засекли.

— Надо побыстрее сплавить машину, — заявила она. — Поехали.

Дэн завел двигатель, и автомобиль сорвался с места, унося их прочь от особняка. Надя откинулась на спинку сиденья, сжимая в руках деньги — плоды их рискованной авантюры. Она знала, что ведет опасную игру, но азарт и предвкушение прибыли будоражили кровь. Игра продолжалась, и Надя была готова идти ва-банк.

***

Дорога убегала из-под колес автомобиля, унося Надю и Дэна прочь от коттеджного поселка. Загородное шоссе стелилось бесконечной лентой, и Надя бездумно смотрела в окно, наблюдая за мелькающим пейзажем.

Дэн, погруженный в свои мысли, молча вел машину. Внезапно внимание Нади снова привлекли игральные кости, раскачивающиеся на зеркале заднего вида. В порыве раздражения она сорвала их и выбросила в окно. Побрякушка с глухим стуком ударилась об асфальт и осталась позади, как и все, что было в прошлом.

Надя закрыла глаза, позволяя воспоминаниям захлестнуть сознание. Они приходили, словно яркие кадры из фильма, проносясь перед мысленным взором. Прошлое не отпускало, назойливый внутренний голос нашептывал о совершенных грехах. Но Надя купалась в этих мыслях, испытывая странное, болезненное удовольствие.

Схема была проста. Босс — так звали таинственную фигуру, с которой контактировал лишь Дэн — давал наводку на разного рода мерзких ублюдков. А дальше в игру вступала Надя. Она помнила их всех... Приезжего с востока и похотливого владельца ночного клуба. Жирного банкира и алчного бизнесмена, разорившего несколько фирм. Агрессивного сынка богатых родителей и лживого ученого-шарлатана. Последним в череде ублюдков, седьмым по счету, стал Артур — заядлый карточный игрок, просадивший все деньги семьи.

Надя вскружила им головы, опутала своими чарами. Они падали к ее ногам, одурманенные безумной страстью и фантастическим сексом. Но за ослепительным блеском ее очарования скрывалась ловушка.

Надя разыгрывала спектакль. Она говорила влюбленным в нее дуракам, что ее брат попал в беду — задолжал крупную сумму опасным людям, которые грозились убить его, если Надя не выплатит деньги. Со слезами фальши на глазах она умоляла своих любовников о помощи. Загипнотизированные ложью и чарами, они не могли отказать той, что вскружила им головы.

Надя приводила их к особняку Босса, и на этом ее роль заканчивалась. Что происходило за стенами загородного дома — Надя не ведала, да и знать не хотела. Главное — Дэн всегда возвращался с деньгами, а дальше они с Надей уносились прочь, навстречу сладкой жизни.

Простая, но безотказная схема.

Воспоминания померкли, и Надя открыла глаза. Мелькающий за окном пейзаж расплывался, мысли по-прежнему блуждали в лабиринтах прошлого. Обманутые, преданные, уничтоженные судьбы — их призраки неотступно следовали за ней. Но Надя гнала прочь угрызения совести. В этой игре каждый сам за себя, и она давно сделала свой выбор. Раскаяние — непозволительная роскошь для тех, кто живет по своим правилам.

***

Автомобиль свернул с шоссе и остановился на пустыре. Надя, погруженная в воспоминания, не сразу это заметила. Она удивленно огляделась, когда Дэн вышел из машины. Озадаченная его поведением, Надя последовала за братом.

Дэн стоял, задумчиво глядя вдаль, и не обращая внимания на моросивший дождь. Надю охватило странное чувство тревоги. Она подошла к брату, пытаясь понять, что происходит.

— Да что с тобой? — спросила она. — Ты последние дни сам не свой.

Вместо ответа Дэн достал из кармана сложенный лист бумаги и протянул его Наде. Развернув лист, она увидела детский рисунок: море, папа, мама, девочка и мальчик. Призраки прошлого, казалось, ожили на бумаге, заставляя сердце сжаться.

— Перебирал старое барахло и нашел, — произнес Дэн. — Я нарисовал его в день, когда погибли родители. И забыл про него.

Надя молча вернула рисунок брату, чувствуя, как горечь подступает к горлу. Воспоминания о родителях причиняли боль, которую она давно похоронила в глубинах души.

— Надя, они бы гордились нами сейчас? — голос Дэна дрогнул. — Мама и папа. Что бы они сказали о нас?

Раздражение вспыхнуло в Наде, смешанное с болью и виной. Она не хотела думать об этом, не желала ворошить прошлое.

— Дэн, их с нами нет. И не было много лет. Я не припомню, чтобы ты раньше о них вспоминал.

— Ты задавалась вопросом, что происходит с людьми, которых мы приводим к Боссу? — вдруг спросил Дэн, игнорируя ее слова. — Мы ведь понятия не имеем, что он с ними делает.

— Да мне насрать! — фыркнула Надя. — Какая разница?! Мы делаем работу и получаем за нее деньги!

Ярость вспыхнула в глазах Дэна:

— Деньги?! Да я даже не знаю, куда их тратить! — Он потряс рисунком перед лицом сестры. — У меня была мечта в детстве — поехать на море вместе с мамой и папой. И что я делаю сейчас? Трачу бабло на телок, бухло и наркоту! А ты? Посмотри на себя! Ты этого хотела в детстве — спать с мужиками, выступая приманкой?

Надя почувствовала, как в ней закипает гнев.

Как Дэн смеет судить ее? Она всю жизнь заботилась о нем, вытаскивала из любой передряги.

— Год назад у тебя даже денег на хавчик не было, — процедила она с издевкой. — Дэн, ты сам вывел нас на Босса и втянул в это дело. И оно мне нравится. Я никогда не жила так хорошо и свободно, как сейчас. Так что соберись — и хватит ныть.

Дэн опустил голову. Тихо выдавил:

— Я так больше не могу. Я сдам Босса легавым.

У Нади перехватило дыхание от негодования. Страх и ярость затопили ее, сметая остатки самообладания.

— Ты с ума сошел?! Они и нас повяжут! Я не дам тебе наделать глупостей!

— Где же ты раньше была, сестренка? — укоризненно произнес Дэн.

Его слова стали последней каплей. Надя не смогла сдержать ярость:

— Ты совсем охренел?! Да я тебе с детства сопли подтирала, из любого дерьма вытаскивала! И теперь ты меня винишь?!

Дэн лишь качнул головой и, забрав рисунок у Нади, зашагал к машине, оставляя сестру позади.

— Я сдам Босса, и ты меня не остановишь, — твердо сказал он, непоколебимый в своем решении.

Надя смотрела ему вслед, чувствуя, как злость и растерянность раздирают ее изнутри.

— Да иди ты к черту! — бросила она брату в спину. — Честный какой! Ты жулик и вор, и всегда им будешь!

Но Дэн уже не слышал ее. Он сел в машину и уехал, оставив Надю одну на пустыре. Она стояла, сжимая кулаки, борясь с желанием закричать от бессилия. Мир, который она так тщательно выстраивала последние годы, рушился на глазах. И Надя не знала, что делать дальше. Впервые в жизни она чувствовала себя настолько потерянной и одинокой.

***

Надя брела по обочине шоссе, не замечая ничего вокруг. Небо хмурилось, роняя на землю холодные капли дождя. Они стекали по лицу Нади, смешиваясь со слезами отчаяния. Промокшая до нитки, она дрожала, но не от холода, а от страха и бессилия.

В голове метались панические мысли. Дэн собирался сдать Босса легавым. Это значило конец всему, и прежде всего — их делу и свободе. Надя не могла допустить этого. Она должна была что-то предпринять, найти выход из этой ситуации.

Трясущимися руками Надя достала телефон и набрала номер. Гудки звучали оглушительно среди какофонии мыслей. Наконец, на другом конце провода ответили:

— Слушаю.

— Это Надя. Ваш номер дал мне Дэн. Он предупреждал, что звонить можно только в крайнем случае, — начала Надя дрожащим голосом, — но я не знаю, что делать! Дэн собирается сдаться легавым! Пожалуйста, поговорите с ним. Просто поговорите!

Отчаяние сквозило в каждом слове. Надя цеплялась за соломинку, как утопающий. Она знала, что Босс — ее единственный шанс остановить Дэна, вразумить его, вернуть все на круги своя.

Но даже произнося эти слова, Надя чувствовала, как надежда ускользает сквозь пальцы. Что, если Босс откажется помогать? Что, если он решит избавиться от них обоих, как от ненужных свидетелей? Страх сковал ее сердце ледяными тисками.

Дождь усиливался, барабаня по асфальту. Надя стояла на обочине, прижимая телефон к уху, и молила небеса о чуде. Она не могла потерять брата, не могла позволить ему разрушить все, чего они добились, выбравшись из нищеты. Но что, если выбора у нее не было?

Мысли путались, страх и отчаяние затмевали разум. Надя чувствовала себя загнанным зверем, попавшим в капкан собственной судьбы. И единственный человек, который мог помочь ей выбраться, был тем, кого она опасалась больше всего на свете, — прежде всего потому, что она понятия не имела, кем он был на самом деле и какие цели преследовал.

Тишина на другом конце провода казалась зловещей. Надя ждала ответа, затаив дыхание. От этого разговора зависело все. И она молилась, чтобы Босс услышал ее призыв и протянул руку помощи. Потому что иначе...

Иначе Наде оставалось лишь одно — принять последствия своих поступков, когда Дэн сдаст их полиции. Но она не могла потерять роскошную жизнь, к которой уже успела привыкнуть.

***

Надя стояла у окна своей квартиры, нервно покусывая губу. Часы и минуты превратились в вечность. Она ждала весточки от Дэна, знака, что он передумал, что все будет хорошо. Но в глубине души Надя уже знала — ничего не будет как прежде.

За окном сгущались сумерки, окутывая город маслянистой тьмой. Фонари отбрасывали блеклые пятна света на мокрый асфальт, но они не могли разогнать мрак в душе Нади. Страх и неизвестность грызли ее изнутри, не давая покоя.

Внезапно тишину прорезал сигнал телефона. Надя вздрогнула, сердце бешено заколотилось в груди. Трясущимися руками она схватила телефон, боясь увидеть то, что уже предчувствовала.

На экране высветилось сообщение от Дэна. Всего несколько слов, но они обрушились на Надю, как лавина.

«В полиции не был. Уехал из города. Прощай».

Горечь и боль затопили ее сознание. Дэн бросил ее. Сбежал, оставив одну разгребать возможные последствия их аферы.

— Скатертью дорожка, — прошептала Надя, и собственный голос показался ей чужим, отравленным ядом разочарования.

Она стояла у окна, сжимая в руке телефон, и чувствовала, как рушится ее мир. Все, к чему она стремилась, потеряло смысл, когда брат окончательно оставил ее одну.

Надя смотрела на город, погружающийся во тьму, и видела в нем отражение собственной души. Она была потеряна, раздавлена, лишена цели.

Слезы жгли глаза, но она не позволяла им пролиться. Нельзя было показывать слабость: она не делала этого в детстве, когда погибли родители, и не станет делать сейчас.

Боль и горечь медленно трансформировались в холодную ярость. Дэн оставил ее, но Надя не собиралась сдаваться. Она выживет и докажет ему, что способна идти до конца. Даже если придется пройти через ад — она сделает это. Потому что другого выбора у нее не было.

Игра стоила свеч.

***

После ссоры с братом Надя погрузилась в водоворот безумия и саморазрушения. Реальность расплывалась перед глазами, события сменяли друг друга, как в калейдоскопе. Ее жизнь превратилась в клиповый монтаж, будто кто-то безжалостно кромсал и склеивал фрагменты ее существования в абсурдную, лишенную смысла нарезку.

Вот она на вечеринке, в окружении друзей. Алкоголь льется рекой, музыка оглушает, тела движутся в безумном ритме. Надя пьет, танцует, смеется — надрывно, истерично, словно пытаясь заглушить боль внутри. Она целуется с незнакомцем, чувствуя горечь водки на его губах. А потом — ослепительно белая линия на черном столе, словно обещание забвения. Реальность расплывается, превращаясь в пульсирующий калейдоскоп цветов и звуков.

Она снова танцует, хохочет, кружится в вихре безумия. Мир вокруг искажается, лица становятся масками, слова теряют смысл. Надя пьет водку прямо из бутылки, обжигая гортань. Смех превращается в истерику, танец — в конвульсии. Она балансирует на грани, не понимая, где заканчивается реальность и начинается кошмар.

А потом — тошнота, рвущая изнутри. Надя склоняется над унитазом, выплескивая из себя боль и отчаяние. Слезы смешиваются с остатками алкоголя, и горечь во рту растекается ядом в душе.

И вот она снова одна, в темной комнате. Слезы душат, тело ломит, сознание мечется в лихорадке. Надя падает на кровать, закрывает глаза, пытаясь отгородиться от мира. В голове звучат собственные мысли — отстраненные и безжизненные, словно закадровый голос в артхаусном фильме.

Надя думает о том, как дни сменялись неделями, а она погружалась в забытье, пытаясь стереть из памяти образ брата. Он бросил ее одну в этом аду. И она вычеркнула его из своей жизни. Боль обиды притупилась, но не исчезла до конца, став верной спутницей Нади, ее вечной тенью.

Надя думала, что сможет убежать от прошлого. Но оно всегда настигает нас. Стоит лишь на миг расслабиться, потерять бдительность — и вот оно, снова рядом. Звонит по телефону, и реальность обрушивается, разбивая хрупкую иллюзию новой жизни.

***

Надя резко проснулась от пронзительного звонка телефона. Сонная, с опухшим от слез и алкоголя лицом, она нащупала трубку. Сердце пропустило удар, когда на экране высветилось имя брата. Трясущейся рукой Надя нажала на кнопку ответа.

— Мне больно, сестренка, — раздался в трубке жалобный, надломленный голос Дэна. — Мне очень больно.

Страх ледяной волной окатил Надю. Она вскочила с кровати, судорожно сжимая телефон.

— Дэн?! Дэн, что случилось? — голос сорвался на крик. — Где ты?! Дэн!

Ответ брата прозвучал странно, почти равнодушно:

— Ты всегда знала, где я.

Связь оборвалась. Надя застыла, в растерянности глядя на телефон. Мысли метались в голове, паника захлестывала сознание. Что случилось с Дэном? Почему он звучал так странно, так отрешенно? Что означали его слова?

«Ты всегда знала, где я».

Фраза эхом отдавалась в голове. Конечно, она знала.

Надя кинулась собираться, лихорадочно натягивая одежду. Руки дрожали, сердце колотилось как сумасшедшее. Она должна найти Дэна, должна помочь ему. Что бы ни случилось, что бы он ни натворил — она не могла бросить брата.

Страх и тревога гнали ее вперед. Надя неслась в машине по улицам, не замечая ничего вокруг. В голове пульсировала только одна мысль — успеть, спасти, не дать свершиться непоправимому. Она не простит себе, если с Дэном что-то случится.

***

Поздним вечером Надя подъехала к загородному особняку Босса. Коттеджный поселок утопал во мраке, лишь свет фар отражался в лужах на асфальте. Дождь барабанил по крыше машины, капли скользили по ветровому стеклу, размывая очертания.

Выскочив из автомобиля, Надя подбежала к воротам и яростно забарабанила в них, но тишина была ей ответом. Отчаяние и злость захлестывали ее. Где-то здесь находился Дэн, и он нуждался в помощи. Надя не могла потерять брата.

Краем глаза она заметила движение. Невдалеке садовник в неизменной куртке с капюшоном невозмутимо стриг кусты, будто не замечая ливня.

— Эй, садовник! — отчаянно крикнула Надя. — Ты вечно тут торчишь! Мне нужно попасть внутрь! Босс дома?

Мужчина медленно повернулся, его лицо скрывал капюшон.

— Я слышал чей-то голос, — спокойно ответил он. — Кто-то плакал.

У Нади перехватило дыхание. Значит, Дэн действительно здесь! Страх за брата и ярость на собственное бессилие затопили ее.

— Там мой брат и ему нужна помощь! — выпалила Надя, а затем ложь сорвалась с ее губ прежде, чем она успела подумать: — Если не впустишь, то мои кореша отделают тебя так, что будешь кровью харкать!

Угроза повисла в воздухе. Надя знала, что блефует — это единственное, что она умела по-настоящему хорошо. Но у нее не было выбора. Она должна попасть внутрь любой ценой.

Садовник склонил голову набок, будто прислушиваясь к чему-то. А потом усмехнулся — едва заметно, загадочно, с легкой издевкой.

— Люди так любят угрожать в тех случаях, когда можно просто попросить.

Его слова обескуражили Надю. Она замерла, не зная, что сказать. Гнев медленно отступал, сменяясь растерянностью. Неужели все было так просто? Неужели достаточно было попросить?

Садовник, казалось, видел ее насквозь. Будто чувствовал всю боль и тревогу, что сжимали сердце. Он неторопливо подошел к воротам и отпер замок. Тяжелые створки медленно поползли в стороны.

— Иди за мной, — тихо сказал он.

Надя шагнула на территорию особняка, следуя за садовником. Его лицо по-прежнему скрывал капюшон, придавая облику нечто зловещее и потустороннее. Они приблизились к массивной железной двери. Садовник потянул за ручку, и дверь открылась со скрипом ржавых петель. За порогом обнаружилась винтовая лестница, уводящая в непроглядный мрак подвала.

— Голос шел оттуда, — сообщил садовник, а затем добавил с загадочной полуулыбкой: — Дальше я не пойду. Это твой путь.

Надя с удивлением взглянула на него, пытаясь разгадать смысл произнесенных слов. Но садовник уже растворился в ночной тьме, оставив ее наедине с зияющим провалом. Дрожащими руками она включила фонарик на телефоне, и его свет выхватывал из мрака каменные стены, покрытые плесенью. Над лестницей проступали полустертые слова.

«Desine sperare qui hic intras».

Надя нахмурилась. Похоже на латинский, но что это значит? Мысли путались, страх сковывал сознание липкой паутиной.

Она замерла перед узкой винтовой лестницей, уходящей вниз спиралью, в непроглядную тьму подвала. Сырой, затхлый воздух, поднимающийся из глубин, обволакивал Надю, проникая под одежду и заставляя мерзнуть от неестественного холода. Дышать было трудно, будто легкие наполнялись вязкой, удушливой массой.

Ржавые металлические ступени казались хрупкими и ненадежными, грозя обрушиться от малейшего прикосновения. Сглотнув ком в горле, Надя поднесла ногу к первой ступеньке. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, его стук разносится вокруг, разбиваясь о голые стены.

На мгновение Надя застыла в нерешительности, борясь с желанием развернуться и убежать прочь от этого жуткого места. Страх липкими щупальцами пробирался под кожу, сковывая движения и затуманивая разум. Все ее существо противилось, кричало об опасности, умоляя отступить, пока не стало слишком поздно.

Металл жалобно скрипнул под ее весом. Надя вздрогнула, но заставила себя продолжить движение. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой, она начала спускаться в неизвестность, погружаясь во мрак, который, казалось, только и ждал, чтобы поглотить ее целиком.

С каждым пройденным метром тьма становилась все гуще, а воздух — все тяжелее. Надя чувствовала, как ужас скручивает внутренности, как паника подступает к горлу удушающей волной.

Спустившись на несколько ступеней, Надя вдруг замерла, не веря своим глазам. В ярком свете фонарика она разглядела на металлической поверхности что-то темное и блестящее. Сначала ей показалось, что это просто влага, скопившаяся от сырости. Но когда она присмотрелась внимательнее, ее охватил леденящий ужас.

На ступенях растеклась лужа крови. Густая, вязкая жидкость, цвета спелой вишни, медленно стекала по краям, образуя причудливые узоры. Кровь была повсюду — на перилах, на стенах, даже на потолке. Казалось, само подземелье истекало ею, словно раненый зверь.

У Нади подкосились ноги, а во рту пересохло. Железистый запах ударил в ноздри, вызывая рвотные позывы. Голова закружилась, а реальность начала плыть перед глазами. Алые разводы растекались, превращаясь в чудовищные образы.

Дрожащей рукой Надя оперлась о стену, пытаясь сохранить равновесие. Липкий пот струился по лицу, застилая глаза. Сквозь шум в ушах она слышала собственное сорванное дыхание и бешеный стук сердца.

Кровавый след тянулся вниз по лестнице, скрываясь во мраке. Надя понимала, что там, в глубине, ее ждет нечто ужасное, нечто, что превратит ее худшие кошмары в реальность. Но выбора не было. Она должна идти дальше, чтобы помочь Дэну.

Собрав остатки мужества, Надя сделала еще один шаг.

И тогда перед ней стали проступать жуткие, пугающие видения. Она увидела своих любовников — мужчин, которых когда-то безжалостно заманивала в ловушку, приводя их к дому Босса.

Вот приезжий с востока корчится в предсмертных судорогах, его лицо искажено мукой удушья. Бледные губы беззвучно шевелятся, моля о пощаде, но Надя бессильна ему помочь. Рядом, погребенный под грудой камней, лежит бездыханный владелец ночного клуба. Его некогда похотливые глаза остекленели, уставившись в никуда.

Разлагающийся труп жирного банкира, облепленный мерзкими насекомыми, гниет в грязной канаве. В паре метров от него — расплющенное бетонной плитой тело жадного бизнесмена: раздробленные кости торчат под немыслимыми углами, превращая некогда успешного человека в гротескную мешанину плоти и крови.

Агрессивный сынок богатых родителей беспомощно барахтается в зловонном болоте. Гнилостная жижа засасывает его все глубже, заполняя рот, ноздри, легкие. А рядом с ним, объятый ревущим пламенем, в гигантской жестяной бочке сгорает заживо ученый-шарлатан. Его вопли боли и ужаса разносятся над безмолвным царством смерти.

Последним всплывает образ Артура, заядлого игрока в карты. Свора ощерившихся псов рвет его плоть, вгрызаясь в лицо, шею, живот. Кровавые ошметки летят во все стороны, а искаженное мукой лицо Артура кажется Наде застывшей маской.

Каждая смерть была уникальна в своей жестокости, словно вышла из-под пера безумного садиста. Надя не могла отвести взгляд от этого театра ужасов, от этой кровавой мозаики, складывающейся в чудовищную картину.

И тогда ее пронзила страшная мысль. Кто-то убил их всех. Кто-то безжалостно расправился с каждым из ее любовников, придумав для них изощренную, мучительную казнь. Но кто? Неужели Босс? Тот самый таинственный человек, к которому она приводила свои жертвы?

От этой догадки у Нади похолодело внутри. Она вдруг осознала весь масштаб своей вины, всю глубину своего падения. Ведь это она, словно паук, заманивала мужчин в свои сети.

Черная вдова.

Это она приводила их к монстру, который лишил их жизни самым чудовищным образом.

Надя глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. Она вдруг осознала, что уже стоит на самом дне подвала, в длинном тоннеле, даже не заметив, как закончился спуск по бесконечной лестнице. Чудовищные видения завершились так же резко, как начались.

Вокруг царила кромешная темнота, нарушаемая лишь лучом фонарика. И тут издалека донесся стук. Глухой, приглушенный, будто кто-то бился в крышку гроба. Сердце пропустило удар.

— Дэн?! — голос Нади дрогнул, сорвался на всхлип. — Дэн, я иду!

Она бросилась вперед по длинному тоннелю и, наконец, оказалась в тесном помещении с каменными стенами и бетонным полом. Посреди стоял большой деревянный ящик. Именно оттуда доносился стук и сдавленное мычание. Надя кинулась к нему, не чуя под собой ног. Трясущимися руками она сорвала крышку.

Внутри, скорчившись в неестественной позе, лежал Дэн. Бледный, едва живой, со связанными конечностями и кляпом во рту.

Слезы текли по щекам Нади, смывая осевшую на лице пыль. Она освободила рот брата от кляпа, не совсем понимая, что делать дальше — вытащить его из ящика? Но что, если он ранен, и она этим сделает только хуже? Надо вызвать скорую помощь и полицию, но пройдет ли сигнал телефона из подвала?

— Дэн, братишка, — успокаивала она, пытаясь дрожащими пальцами набрать номер. — Я здесь, с тобой. Все будет хорошо.

Брат медленно открыл глаза. Мутный, расфокусированный взгляд остановился на лице Нади, а губы — потрескавшиеся и окровавленные — тихо прошептали:

— Где же ты была раньше? Предатель.

Мир застыл, рассыпался осколками. Надя не верила своим ушам. Как? Почему? Вопросы вспыхнули в голове и тут же погасли, когда затылок взорвался от боли, и сознание померкло.

Продолжение рассказа — в первом комментарии.

* * *

Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks, подписывайтесь)

Показать полностью
84

Червоточина

Рис застрял в ране.

Я провел языком по десне: крупинка попала внутрь дырки на месте зуба и теперь распирала ранку изнутри. Челюсть заныла с удвоенной силой.

И зачем я поел эти чертовы суши?

Позавчера мне удалили зуб мудрости, который долгое время был источником постоянных проблем. Прорезая путь наружу, он раздирал десну и двигал соседние зубы — напористо, деловито и чудовищно больно. В конце концов стоматолог, видя мои мучения, вынес вердикт: удалить злополучную «восьмерку».

На второй день после операции щеку раздуло, а боль в челюсти, причиной которой была рана на месте вырванного зуба, пульсацией отдавала в череп — так сильно, что хотелось лезть на стену. Но сегодня отек спал, боль к вечеру утихла, и я решил побаловать себя вкусным ужином: от супа и жидкой овсянки, которыми я питался последние дни, кишки сводило голодом. Готовить не хотелось, и я заказал суши.

И вот теперь эта чертова крупинка риса застряла в зубной лунке!

Я набрал стакан кипяченой воды и отправился в ванную прополоскать рот. Сплюнул жидкость, провел языком по ране: кусок риса оставался на месте, я ощущал его гладкую поверхность там, где еще недавно чувствовал провал. Десна раздражающе ныла, и боль эта, казалось, усиливалась с каждой секундой. Я прополоскал рот еще раз, сплюнул, проверил языком: безрезультатно!

Раскрыв пошире рот, я припал к зеркалу и всмотрелся в дальний край нижней челюсти — то место, где раньше была «восьмерка». Вот он, чертов кусок риса! Белесая крупинка намертво засела в зубной лунке с распухшими краями. Если она так сильно распирает рану и усиливает боль уже сейчас, то что же будет ночью? А вдруг застрявшая пища вызовет заражение? Я не особо разбирался в медицине и не был уверен, что такая ситуация действительно возможна, но слышал жуткие рассказы про инфицированные раны и заражение крови. Рисковать мне не хотелось, поэтому я решил во что бы то ни стало избавиться от чертового куска риса.

Покопавшись в ящиках на кухне, я вытащил упаковку зубочисток и вернулся в ванную. Широко раскрыв рот, я приблизил зубочистку к ране.

Деревянный кончик коснулся края воспаленной десны, и челюсть пронзила острая боль. Я скривился, пытаясь подцепить кусок риса. Результатом первых двух попыток стала истыканная десна и усилившаяся боль. Крупинка риса оставалась на месте.

Третий заход: острие уткнулось в край лунки, поддевая крупинку. Кажется, получилось: кусок риса сдвинулся с места, и боль в ране утихла. Я поглубже ввел зубочистку, пытаясь насадить на нее комок пищи.

Сопротивление исчезло: кончик зубочистки провалился внутрь раны.

Что за черт?

Удивленный, я завел палочку поглубже в лунку, стараясь нащупать рисовую крупинку. Десна, растревоженная манипуляциями, дергала ноющей болью, но я упорно продолжал зондировать пустоту: зубочистка опускалась все глубже, не встречая никакого препятствия.

***

— Как такое возможно? — спросил я, сидя в стоматологическом кресле. — Я ввел зубочистку на всю длину в рану, а у нее словно дна не было! И кусок риса я так и не вытащил! А вдруг у меня там абсцесс или что-то другое?

— Сейчас посмотрим, — хмуро отозвался дантист, поправив маску на лице. — И на будущее, Матвей: не стоит чем попало ковыряться в ране.

Я согласно кивнул, готовый к осмотру стоматолога. После вечернего происшествия с исчезнувшим в ране куском пищи, я, не на шутку встревоженный, сразу позвонил в клинику. К счастью, врач еще не ушел. Выслушав мой сбивчивый рассказ, стоматолог предложил незамедлительно прийти на прием, чтобы убедиться, что рана заживает как следует, и для тревог нет причин. Благо клиника располагалась недалеко от дома.

Я постарался успокоиться, наблюдая краем глаза, как хирург перебирает на столе инструменты. На стене, облицованной белым кафелем, часы показывали четверть десятого. Клиника закрыла двери для посетителей в девять вечера, администратор и медсестра ушли, и стоматолог остался со мной из врачебного долга перед обезумевшим от тревоги пациентом.

— Рот пошире, — прозвучала команда, и я поспешил ее выполнить.

Хирург завел зонд в мою распахнутый рот. Холодный металл коснулся воспаленной раны, и я скривился от боли. Стоматолог ковырялся в десне, и я с тревогой наблюдал, как его брови озадаченно ползли вверх.

Он отложил инструмент и пощупал левой рукой под моим подбородком.

— Не больно?

Я отрицательно промычал в ответ. Хирург, нахмурившись, засунул указательный палец в перчатке к поврежденной десне и осторожно ее коснулся. И в следующий миг резко отдернул руку!

На пальце, обтянутом белым латексом, алела капелька крови.

— Зачем вы меня укусили? — ошарашенно спросил стоматолог.

Он снял перчатку и подошел к раковине, чтобы смыть кровь и обработать ранку.

— Я не кусал, — пролепетал я, удивленный случившимся не меньше, чем стоматолог.

— Надо сделать рентген, — заявил хирург, наклеивая пластырь на палец.

Я облизал пересохшие губы:

— Что-то серьезное?

— Пока не очень понятно. — Стоматолог махнул мне рукой, приглашая следовать в другой кабинет.

***

Ничего подозрительного рентген не выявил. Еще раз меня осмотрев, хирург пришел к выводу, что имеет место, как он выразился, «анатомическая особенность»: зубная лунка оказалась глубже, чем обычно, именно поэтому зубочистка и зонд не смогли нащупать дна. Что касается застрявшего куска риса, то хирург посоветовал на этот счет не беспокоиться: никаких признаков воспаления он не увидел, и, скорее всего, комочек пищи самостоятельно выпал, чего я в панике просто не заметил.

Успокоенный словами стоматолога, я вернулся домой и лег спать.

Когда я проснулся, серый свет с улицы заливал мою конуру. Я сладко потянулся, ощущая приятную истому в мышцах и костях. И тут же дернулся: челюсть пронзила острая боль.

Поднялся в постели. В воздухе повис тяжелый запах железа. Верхнюю часть одеяла покрывали бурые засохшие пятна. Я перевел взгляд на подушку и обомлел от шока: наволочка была пропитана кровью. Но не это привело меня в ужас: на подушке копошились черви, похожие на опарышей. В отличие от личинок мухи, они были серого цвета и гораздо крупнее — размером с длинную фасолину. На миг мне показалось, что твари хищно раскрывали маленькие рты, в которых виднелись острые зубы, — но лишь на миг, потому что уже в следующую секунду кинжальная боль вонзилась в челюсть, и я с криком вскочил с постели.

Я залетел в ванную и уставился в зеркало. На меня смотрела опухшая после сна физиономия с взъерошенными волосами. С угла рта спускалась засохшая струйка крови. Челюсть вновь заныла. Я открыл рот — и чуть не задохнулся от ужаса.

Из ранки на месте вырванного зуба выползал жирный червь. С легким чвакающим звуком он выбрался из лунки и, сгибаясь и разгибаясь, заскользил по зубам.

Горло скрутил рвотный спазм, и меня вывернуло прямо в раковину.

***

Я взлетел по ступенькам стоматологии и дернул дверь — к моему счастью она оказалась не заперта! Пятнадцать минут назад я звонил в клинику, но никто не снял трубку. Рассудив, что стоматология еще закрыта (кажется, она начинала работу в девять утра), я все же решил направиться в клинику — в надежде, что хоть бы один врач придет пораньше. Ждать я не мог: из раны во рту ползли черви. Чем быстрее меня осмотрит стоматолог, тем лучше.

В комнате ожидания, где обычно посетителей встречала администратор, никого не было.

— Здравствуйте! — позвал я, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. — Есть тут кто?

В ответ тишина. Я заглянул в коридор, который вел к врачебным кабинетам. В смотровой, где вчера со мной возился хирург, горел свет. Я направился в комнату.

Стоматолог лежал на полу, раскинув руки и ноги: я узнал его по зеленым «кроксам», которые врач носил вчера на приеме. Голова хирурга представляла собой колышащуюся серую массу, в просветах которой виднелось что-то красно-бурое. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять: это были черви, которые копошились в сожранном до костей лице.

***

Я брел по улице, не видя дороги. Перед глазами плыло, руки тряслись, ноги подкашивались. Наверное, мне стоило вызвать «скорую» или полицию, но я струсил, запаниковал: выбежал из стоматологии и рванул куда подальше от чудовищной картины. Я убеждал себя, что хирург был мертв (ведь никто не выживет с разъеденным черепом?), и я бы ничем не смог ему помочь.

Я вспомнил, как вчера во время осмотра стоматолог поранил палец о мою челюсть. А что, если его укусил червяк из раны? Заразил врача. Одна только мысль, что я мог стать причиной его гибели, вызывала тошноту.

Что теперь делать?

Встречный прохожий задел меня плечом, и я остановился, вдруг осознав, что все это время шел в сторону, противоположную от дома. Впереди высилась серая громада торгового центра, где я любил иногда перекусить в ресторанном дворике или провести вечер в кино.

Боль врезалась в челюсть, в глазах потемнело. Снова лезет червяк? Я провел языком по ране, но нащупал лишь ставшую уже привычной дыру в десне. Тошнота усилилась, и слабость камнем обрушилась на плечи: еще чуть-чуть, и я грохнусь в обморок.

Поразмыслив немного, я не придумал ничего лучше, как отправиться в торговый центр: там есть туалет, где я смогу освежиться.

***

Холодная вода обожгла кожу, вернув ясность мыслей. Я посмотрел в зеркало: серое лицо, черные глазницы, пепельные губы. Нужно собраться и начать действовать. Первым делом — обратиться за медицинской помощью!

Я закрутил кран и потянулся было за бумажными полотенцами, как вдруг спазм скрутил шею, а челюсть взорвалась искрящейся болью: меня вывернуло на пол желудочным соком. Я сплюнул кислую слюну. С жирным шлепком она плюхнулась в лужицу рвоты, и я содрогнулся от отвращения: в плевке извивалось около десятка червей.

Я обернулся к зеркалу и раскрыл рот: из раны в десне выкручивалась мясистая личинка. Со сдавленным криком я засунул в рот два пальца и ухватил паразита. Я ожидал нащупать тонкую кожицу и упругую мякоть под ней, но тело червяка, казалось, состояло из панциря.

Холодное, гладкое существо.

Палец пронзило жгучей болью, и я выдернул его изо рта. На кончике фаланги выступила капелька крови. Чертова тварь укусила меня! По языку скользнуло холодным и чужеродным, и я выплюнул в раковину червяка. Личинка, изогнувшись, подняла в мою сторону зауженный кончик тела, отличавшийся более темным цветом — должно быть, голова паразита. Плоть разомкнулась, и я увидел в микроскопическом просвете ряд острых зубов.

Перед глазами поплыло, ноги обмякли: я грохнулся на пол, и серый потолок затянуло во мрак.

***

— Он пришел в себя, — прозвучал женский голос словно из бочки.

Я разлепил глаза. Надо мной склонилась девушка в белом — должно быть, медсестра? Она деловито поправила подушку под моей шеей, а затем подкрутила колесико на пластиковой трубке капельницы.

— Чудесно! — ответил мужской голос откуда-то из угла комнаты. — Можете быть свободны.

Медсестра ушла. Из сумрака, в который была погружена палата, вынырнула высокая фигура: пожилой мужчина с заостренными чертами лица, тонкими губами и мутными глазками за стеклами прямоугольных очков. На нем был серый халат, на лацкане которого крепился бейджик, исписанный таким мелким шрифтом, что я смог разобрать только должность и фамилию — доктор Штеркель. От мужчины несло резким запахом лекарств или каких-то химикатов.

— Мы боялись, что потеряем вас, — проговорил Штеркель, и мне показалось, что он едва сдержал радостное возбуждение в голосе. — Вам удалось выжить, Матвей, и я этому очень рад.

— Где я?

Пересохшие губы с трудом разлепились. Голова превратилось в чугун, а тело, напротив, стало будто невесомым: я не ощущал ни рук, ни ног. Нечто похожее я испытал в детстве, когда отходил после операции по поводу аппендицита.

— Вы находитесь в особом месте, — ответил доктор. — Под наблюдением специалистов.

Я повел взглядом: комната тонула в вязкой полутьме (тусклый плафон над дверью был единственным источником света), на стене напротив чернел экран телевизора, окон и других коек я не заметил.

Что за странная больница?

Я попытался приподнять голову, чтобы взглянуть на свое тело, укрытое простыней, но Штеркель подошел ко мне, положив тяжелую руку на грудь.

— Вам не стоит напрягаться, — сказал он, не давая мне выпрямиться. — Отдыхайте.

Я провел языком по десне: на том месте, где раньше ощущался провал, теперь была гладкая поверхность, словно лунку от вырванного зуба чем-то заделали.

— У меня была рана во рту, оттуда ползли черви! — выпалил я.

— Мы знаем. — Доктор отстранился. — Теперь все под контролем.

— Но что это было? Какое-то заражение? Вы провели обследование? — В голове бурлили десятки вопросов, на каждый из которых я жаждал получить ответ.

Штеркель вытащил из кармана пульт и щелкнул им в сторону телевизора на стене. На экране вспыхнули черно-белые изображения. Моих посредственных познаний в строении человека хватило, чтобы узнать снимки головы в разрезе.

— Это результаты МРТ вашего черепа, Матвей, — сообщил доктор. — Мы не обнаружили ничего странного в анатомическом смысле. Анализы крови тоже в абсолютной норме. Ранка в десне заделана специальным материалом, и сейчас вам нечего опасаться.

— Но что же это было? — не унимался я. — Откуда появились черви?

Штеркель улыбнулся краешком губ.

— Вы слышали о пространственных червоточинах?

В памяти всплыли ролики на «Ютубе» про космос и черные дыры, которые я смотрел на досуге, но подробности давно выветрились, и я неопределенно повел плечами. Куда клонит этот старик? Причем здесь моя болезнь?

— Я так и думал: молодежь нынче редко интересуется вопросами мироустройства, — ухмыльнулся доктор, увидев мое замешательство. — Постараюсь вам объяснить. Говоря простым языком, червоточины — это нечто вроде туннелей в пространстве, которые способны соединить бесконечно удаленные друг от друга части Вселенной. Или нескольких вселенных.

— Разве это не гипотеза? — удивился я.

Штеркель расплылся в блаженной улыбке:

— Гипотеза — для широких общественных масс. Но для специалистов, занимающихся этим вопросом, червоточины уже давно являются неоспоримым научным фактом. Я и мои коллеги сталкиваемся с ними на протяжении десятилетий. Вы ведь наверняка слышали о загадочных случаях исчезновения людей, о появлении странных объектов в небе или на море? Я уж не говорю про встречи с так называемыми привидениями или с неведомыми на Земле существами.

Я коротко кивнул: конечно, обо всем этом я слышал, но всегда считал такие истории байками, пригодными лишь для того, чтобы пугать ими друзей ночью у костра.

— Такие прорывы из других частей Вселенной или из параллельных миров происходят через порталы — те самые червоточины, — продолжал Штеркель. — Они могут возникнуть где угодно, и наши специалисты занимаются их изучением по всему миру. К примеру, одна из недавних червоточин образовалась в вентиляционном отверстии в школе — возможно, вы слышали сообщения в прессе о полтергейсте, пугающем детей. Обычно червоточины — это неустойчивые кратковременные структуры, исследование которых крайне затруднительно. Но в этот раз мы столкнулись с чем-то особенным.

В колючих глазах доктора вспыхнул азарт, и я содрогнулся от страха. Когда-то я смотрел документальный фильм о нацистских врачах, и их костлявые лица были исполнены тем же холодным фанатизмом. Я сглотнул вязкую слюну: снова затошнило и поплыло перед взглядом.

— В вашей ротовой полости, Матвей, возникла червоточина. Портал в другое измерение, — понизив голос, проговорил Штеркель. — И эти, как вы выразились, «черви» — ни что иное, как внеземная форма жизни.

Все, с меня хватит!

Собрав остатки сил, я выпрямился в койке, намереваясь встать и удрать куда подальше от безумного собеседника. Но не смог: нечто эластичное и прочное врезалось в грудь, ноги и левую руку. Неужели ремни? При этом правую руку я по-прежнему не чувствовал. Я растерянно взглянул на Штеркеля.

— Это для безопасности, — холодно пояснил он. — После того, что вы наделали, мы не можем допустить, чтобы вы оставались на свободе.

Штеркель щелкнул кнопкой на пульте, и на экране телевизора возник выпуск новостей. «15 октября», — прочитал я в углу. Значит, я провалялся без сознания двое суток?

На экране мелькали кадры оцепленного торгового центра. Я почувствовал, как холодный пот стекает по спине. Ведущий новостей рассказывал о чрезвычайном происшествии: сотни людей были атакованы ранее неизвестными науке червями. Внезапно камера приблизилась к входу в торговый центр, и я увидел знакомое лицо — это был я, в тот момент, когда с отрешенным видом и окровавленным ртом выходил из здания, охваченного всеобщей паникой. Я совершенно не помнил этого события.

— Вы понимаете, что это значит? — спросил Штеркель, не отрывая взгляда от экрана. — Вы стали носителем червоточины. Мы обязаны изолировать вас и изучить этот феномен, чтобы предотвратить дальнейшие катастрофы. Вы даже представить не можете, какой ужас обитает по ту сторону червоточины, пытаясь проникнуть в наш мир.

Я почувствовал, как страх сковывает меня. Неужели я стал причиной этого кошмара? Но что, если Штеркель прав, и я действительно представляю угрозу для окружающих? В голове мелькали мысли о побеге, но ремни, сковывающие мое тело, не оставляли шансов.

— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил я, стараясь не выдать дрожь в голосе.

Словно не услышав моего вопроса, Штеркель лишь усмехнулся, его глаза блестели холодным фанатизмом.

— Матвей, вы должны понять, что это уникальная возможность для науки. Мы сможем исследовать другие измерения, узнать то, что никогда не было доступно человечеству. Вы станете частью великого открытия. Поймите: обычно червоточины крайне нестабильны и быстро исчезают, но в вашем случае впервые за все время наблюдения мы столкнулись с устойчивой червоточиной. Ей можно воспользоваться.

— Каким образом? — Холодный ком перехватил мне горло.

Расширить так, чтобы туда проник наш зонд-разведчик.

Я дернулся, но ремни держали крепко. В отчаянии я оглядел комнату, надеясь найти хоть какой-то способ спастись. Но все, что я видел, были холодные стены и зловеще блестящие хирургические инструменты на столике.

— Пожалуйста, не делайте этого! — умолял я, чувствуя, как слезы текут по щекам.

Штеркель подошел ближе, его лицо было всего в нескольких сантиметрах от моего.

— Не волнуйтесь, Матвей. Мы расширим вашу рану так, что туда проникнет наш дрон. Вы даже ничего не почувствуете, — сказал он, и в его голосе не было ни капли сожаления.

Он повернулся к своим ассистентам, которые словно по команде вышли из сумрака, и кивнул. Один из них подошел ко мне с маской для анестезии. Я попытался сопротивляться, но силы покидали меня. Маска накрыла мое лицо, и я почувствовал, как сознание погружалось во мрак, вязкий и липкий, словно смола. Последнее, что я увидел перед тем, как отключиться — зловещую улыбку доктора Штеркеля и блеск хирургической пилы в его руках.

Боль пронзила мою челюсть, когда жужжащий диск вгрызся в десну. Под веками вспыхнул белый свет, и внезапно я осознал, что уже не лежу в операционной. Я падал сквозь бесконечную воронку, сотканную из тьмы и холода. Стены тоннеля, казалось, были живыми — они пульсировали, извивались, словно исполинские внутренности неведомого чудовища.

Падение прекратилось так же внезапно, как началось. Я рухнул на холодную склизкую поверхность. Боль пронзила мое тело, и я закричал — но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. С трудом поднявшись на ноги, я огляделся.

Передо мной расстилалась бескрайняя равнина, затянутая густым туманом. Воздух был спертым, тяжелым, пропитанным тошнотворной вонью разложения. Под ногами хлюпала слизь, липкая и холодная. Я сделал шаг — и вдруг понял, что иду по живому ковру, сотканному из извивающихся тел червей.

Твари заполонили все пространство вокруг. Их было бессчетное множество: серые, склизкие, они копошились, переплетаясь в чудовищный клубок. Черви скользили по моим ногам, обвивали лодыжки, ползли все выше, впиваясь микроскопическими зубами в кожу.

Внезапно равнина дрогнула и пошла волнами, словно море в шторм. Из тумана вынырнула исполинская тень — гигантский червь с щупальцами, рядом с которым я казался букашкой. Пасть чудовища разверзлась, являя моему взору ряды острых, как бритва, зубов. Тварь заревела — и этот рев сотряс пространство, вышибая из моих легких остатки воздуха.

Я побежал, увязая в живом ковре. Черви облепили мое тело, забирались мне в рот, в ноздри, в уши. Я кричал, захлебываясь собственной кровью и слизью тварей. Позади ревело чудовище, и земля содрогалась под ударами его щупалец.

Спасения не было. Я это понимал. Я бежал вперед, к зыбкой кромке тумана — хотя знал, что там меня поджидает лишь безумие и смерть.

Последнее, о чем я успел подумать, прежде чем мой разум угас: безумный доктор был прав. Ужас по ту сторону червоточины невообразим. И этот ужас теперь навечно станет моей единственной реальностью.

Тьма сомкнулась надо мной — вязкая, удушливая тьма, в которой копошились черви. И не было спасения, не было надежды — лишь бесконечный кошмар, пришедший из неведомых глубин космоса через рану в моей десне.

Я закричал в последний раз — и крик этот утонул в чавкающем хоре миллиардов безжалостных тварей, что пожирали меня заживо... Но внезапно я почувствовал, как мое сознание начало растворяться, сливаясь с этим кишащим морем червей. Я больше не был Матвеем — я становился частью чего-то невообразимо громадного, чудовищного сверхорганизма, сотканного из бесчисленных извивающихся тел.

Боль ушла, сменившись ощущением невероятной силы и могущества. И вдруг я почувствовал рывок, словно меня выдернули из этого кошмара. Перед моими глазами возникло знакомое отражение в зеркале — мое собственное лицо, искаженное гримасой боли и отвращения. Я увидел, как моя рука, сжимающая зубочистку, тянется к десне, пытаясь выковырять застрявший кусочек риса из лунки.

Реальность и кошмар смешались, грань между ними стерлась. Я был одновременно и Матвеем, и чудовищным червем из космической бездны, наблюдавшим из дырки в десне за своим человеческим воплощением в зеркале. Пространство и время замкнулись в бесконечную петлю, и я понял, что отныне буду вечно балансировать на краю безумия, навсегда став пленником собственного искаженного сознания.

Где заканчивается явь и начинается бред? Что реально — я сам или тот легион червей, частью которого я стал?

Одно я знал точно: мы проникаем сквозь червоточины в другие миры, неся с собой разрушение и хаос. Миллиарды сознаний, объединенные единой целью — поглотить все сущее, превратить вселенную в наш извивающийся клубок.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь)

Показать полностью
109

Неживой

Парень лет двадцати, замерев, стоит на мосту. Одет просто: джинсы, черная футболка, кроссовки. Он находится в замешательстве, потому что совершенно не помнит, как очутился в этом месте. Наверное, гулял по городу?

Ему вдруг кажется, что он впервые в жизни дышит полной грудью, и от затхлого запаха реки кружится голова. Сырой ветер холодит кожу. Утренний свет, пробиваясь сквозь пелену облаков, слепит глаза.

Парень чувствует на себе взгляд и оборачивается.

У противоположной ограды моста стоит девушка в легком платье, джинсовой куртке и кедах. Она смотрит на парня со странной смесью удивления, восторга и испуга.

— Привет, — осторожно говорит девушка.

Ее плечи подрагивают — то ли от прохладного воздуха с реки, то ли от волнения. Темные волосы развеваются на ветру. Тонкая рука, согнутая у живота, держит красный блокнот.

— Привет. — Парень изумлен звуком собственного голоса: он кажется фальшивым. — Мы знакомы?

— Нет, но... — неуверенно начинает девушка, а затем, словно набравшись смелости, добавляет: — Я Нина. А ты...?

В сознании парня всплывает имя, и он, чуть замешкавшись, отвечает:

— Марк.

Нина кивает. Ее бледное лицо дергается в мимолетной улыбке.

— Рада знакомству, Марк. И давно ты здесь... стоишь?

Он смотрит на часы. Стрелки показывают 7 часов 7 минут.

— Не помню. — Марк растерянно улыбается, смущенный своей забывчивостью. — Даже не знаю, зачем сюда пришел.

— Наверное, загадать желание? — Нина подходит ближе, и становятся лучше видны ее сухие губы, покрытые трещинками, и серые тени у глаз. — Ты ведь понимаешь, что это за место?

Марк оглядывается. Они стоят в центре пешеходного моста, перекинутого на пересечении двух узких каналов в гранитных оковах. Рядом и чуть вдали можно рассмотреть еще несколько мостов — шесть штук, не меньше. На набережной видны деревья и невысокие старинные здания, раскрашенные в пастельные тона. За ними возвышается собор с тусклыми куполами.

— Это Семимостье. — Нина не сводит с Марка темных глаз: ее близость странным образом дарит ему тепло и тревогу. — Самое загадочное место города. Здесь из одной точки видно сразу семь мостов. Среди жителей города есть поверье: если на Семимостье загадать желание в семь часов семь минут седьмого числа седьмого месяца, то оно обязательно сбудется.

— И ты загадала?

— Да. — Нина улыбается, отведя взгляд.

— Оно сбылось?

Нина смеется, и глаза ее ярко блестят.

— Похоже на то! — Она убирает блокнот в карман куртки, берет Марка за руку и тащит прочь с моста. — Идем, я покажу тебе город!

* * *

Порой Марку кажется, что все дни слились в один.

Каждое утро он просыпается на матраце в пустой комнате: голые стены, белый потолок, стылый воздух.

Марк принимает душ, а затем, словно сомнамбула, тащится к шкафу в прихожей, где висит простой набор одежды — пара джинсов и несколько черных футболок. «Тебе идет темный цвет», — однажды сказала Нина, и всякий раз, натягивая футболку, Марк вспоминает ее слова.

Далее завтрак — всегда один и тот же. Марк вытаскивает из холодильника миску с молоком, в котором плавают куски сырого мяса, садится за стол и медленно пережевывает жилистые ошметки. Ни о чем не думая, Марк таращится на стену в коросте облезлых обоев. Когда к горлу подкатывает тошнота, он идет в туалет и выливает остатки молока и мяса в унитаз.

И так — каждое утро: пробуждение, душ, завтрак. Бесконечный цикл, разорвать который может только одно событие — встреча с Ниной.

Марк дышит ради нее. Нина целиком поглотила его существование, и в какой-то момент он понимает, что только рядом с ней чувствует себя живым: когда Нина держит Марка за руку, все обретает смысл и ясность.

Каждый день они встречаются на Семимостье, а затем идут куда глаза глядят. Гуляют по городу — по его паркам, аллеям и дворам. Обнимаются. Смеются. Кормят уток. Встречают закаты на набережной. Но каждый вечер расходятся в разные стороны: Нина — к себе домой, а Марк — в свою холодную конуру. Ночь становится временем, проведенным впустую — без Нины. Проваливаясь в глухую черноту, Марк думает лишь о том, как поскорее вновь ее увидеть.

Однажды, когда они сидят на берегу залива и любуются последними всполохами умирающего солнца, Марк произносит:

— Не хочу, чтобы заканчивался день. Ты снова уйдешь.

— Завтра уезжает моя сестра. — Нина кладет голову на плечо Марка. — Ты можешь остаться.

Нина никогда не рассказывает о семье, поэтому Марк понятия не имеет, с кем она живет. Упоминание сестры становится для него сюрпризом. Но вместе с тем Марк задумывается о другом: а что он помнит о своих родных? Есть ли у него сестра или брат?

Мысль, вспыхнув в голове, тут же исчезает, когда Нина зарывается лицом у груди Марка. Ее прерывистое дыхание обжигает кожу, и по спине Марка пробегают разряды тока.

— Ты мой, — шепчет Нина. — Я нашла тебя и не отпущу.

Марк улыбается, обнимает Нину. В руке она сжимает красный блокнот.

* * *

Вернувшись домой, Марк первым делом направляется в кладовку, в которой свалены пыльные коробки — должно быть, вся его прошлая жизнь? Сколько они здесь простояли — сказать он не мог.

Марк раскрывает коробки, жадно рассматривает содержимое.

Книги. Книги. Одни только книги: затертые обложки, потрепанные корешки, сладкий запах тлена.

Кьеркегор, Сартр, Камю, Ницше, Хайдеггер... Перед взором Марка пробегают диковинные имена авторов, о которых он ничего не знает. Неужели он когда-то их читал?

Марк раскрывает увесистый том с названием «Бытие и время», пролистывает — страницы оказываются пустыми. Озадаченный, Марк просматривает другие книги, с удивлением обнаруживая ту же картину: чистые, пожелтевшие листы без единой строчки текста.

Будто это вовсе не книги, а муляжи.

В глубине кладовки пылится последняя нераспечатанная коробка. Раскрыв ее, Марк находит внутри толстый фотоальбом в бархатном переплете. Здесь спрятано прошлое: детство, школьные годы и взрослая жизнь, о которых Марк ничего не помнит.

Он раскрывает альбом. Пролистывает. Марк чувствует, как горло перехватывает узлом, и дрожат руки.

Прозрачные кармашки, куда обычно вставляют снимки, блестят белизной.

Фотоальбом пуст.

* * *

На следующий день Марк отправляется к Нине. Адрес она оставила накануне, нацарапав его на листе из блокнота. Нина живет в старом доме на набережной узкой, закованной в камень реки. Крыльцо прячется в глубине двора, стиснутого со всех сторон грязно-желтыми зданиями. Из мусорного контейнера несет гнилью, и кажется, что спертый воздух застыл здесь навеки, как и серый клочок неба над головой.

Поднявшись на нужный этаж, Марк стучит в дверь, покрытую облупленной краской. Нина открывает, приглашая Марка.

— Проходи. Я как раз рассказывала Лизе о тебе!

В захламленной комнате девушка, похожая на Нину, чуть старше ее, собирает чемодан. Марк здоровается с ней, но сестра Нины будто его не слышит.

— Так как его зовут? — спрашивает Лиза, даже не взглянув на парня.

— Марк, — хором отвечают Марк с Ниной.

— Надо же! Я помню, когда ты была маленькой, ты постоянно говорила, что твоего мужа будут звать Марком. Нина и Марк — как ты и хотела!

Нина смеется, обнимает сестру.

— Ты не представляешь, как я с ним счастлива! — говорит Нина, не сводя с Марка лучистых глаз.

Смущенный, он отворачивается от девушек, и его взгляд падает на старый шкаф, снизу доверху забитый книгами. Пока сестры щебечут, обсуждая предстоящий отпуск Лизы, Марк рассматривает надписи на корешках. Имена, которые он уже видел: Хайдеггер, Сартр, Камю, Кьеркегор...

Вжикает молния: Лиза закрывает чемодан.

— Все, я полетела! — Она целует Нину в щеку. — Не скучай. Да, пока не забыла: выкинь из холодильника мясо в молоке, зачем ты его маринуешь? Оно же протухло.

— Новый рецепт, — смущается Нина. — Давай, беги, а то опоздаешь.

Лиза хватает чемодан, тащит его к выходу.

— Счастливого пути, — желает Марк, но Лиза, кажется, не обращает внимания на его слова.

Нина идет ее провожать. Из коридора доносятся приглушенные голоса: сестры прощаются. Наконец, хлопает дверь, и Нина возвращается в комнату.

Марк стоит у стены, рассматривая развешанные на ней фотографии в рамках. В основном — пейзажи, но на одном из снимков — старом, блеклом — улыбаются мужчина и женщина в обнимку с двумя смеющимися девочками.

— Когда погибли родители, мы с Лизой остались одни. — Нина подходит сзади, обнимает Марка: руки холодным обручем смыкаются у него на груди. — У меня не было друзей. Не было отношений. Вдруг я поняла, что одиночество оказалось моим единственным спутником.

Мысль, погребенная в сознании Марка, вскрывается нарывом: а кем были его родители? Он не может их вспомнить. Более того, Марк не понимает, кем был он сам?

Кто — «он»? Как он оказался в этом мире? Откуда у него это странное чувство, будто его просто поместили в действительность?

Голос Нины выдергивает Марка из замешательства:

— Сестра пыталась с кем-то познакомить, но меня это тяготило. — Нина на мгновение замолкает, а затем тихо продолжает: — Я много читала, но даже самые мудрые книги не давали ответа. Все как будто потеряло смысл. Пока я не нашла тебя.

Марк разворачивается к Нине. В ее глазах тлеет тоска с искрами надежды. Язык скользит по ее пересохшим губам. Нина тянется к Марку.

Поцелуй длится недолго, считанные секунды. Нина шумно выдыхает, хватает футболку Марка и тянет ее наверх. Он понимает, что делать дальше: вслед за футболкой на пол летит остальная одежда.

Нина в лихорадочной спешке сбрасывает платье, выскальзывает из белья и тащит Марка на диван.

Он входит быстро, порывисто: Нина вскрикивает (от наслаждения — или боли?), закрывает глаза — и выдыхает с долгим, томительным стоном.

Их губы смыкаются. Они не могут оторваться, жадно поглощая друг друга. Одиночество, боль, отчаяние — все сгорает в пламени страсти. Оно очищает, наполняет жизнью.

Но вскоре поцелуй начинает отдавать железом и солью. Марк отстраняется.

Из носа Нины струится кровь, заливая ей губы. Нина сжимает зубы, закинув голову. Бледная и хрупкая, она выгибается на диване, сотрясаемая судорогами.

— Нина?! — кричит Марк — и проваливается во тьму.

* * *

Холодный свет сочится сквозь веки. Ноздри Марка тянут сухой воздух с запахом химикатов, мочи и прелого белья.

Он приходит в себя, сидя на стуле в больничной палате. Справа, чуть поодаль, на койке лежит Нина с перебинтованной головой. Ее глаза закрыты. Лиза и врач стоят рядом.

Марк пробует пошевелиться и что-то сказать, но не может: руки и ноги обмякли, а вместо членораздельной речи из горла вырывается хрип.

Лиза и доктор игнорируют потуги Марка привлечь к себе внимание, словно им нет до него никакого дела. Нина — вот, кто занимает их мысли.

— Она слышит нас? — тихо спрашивает Лиза.

— Ей сделали укол седативного средства, — отвечает врач. — Она спит.

— Я нашла сестру дома. — Лиза отворачивается от кровати и глядит в сторону Марка, но ее взгляд странным образом смотрит сквозь него, будто на стуле никто не сидит. — Забыла паспорт и вернулась за ним. Нина лежала на полу без сознания, лицо в крови.

— Мы опасались сотрясения, но МРТ выявила более серьезную патологию. — Доктор показывает Лизе снимки. — Опухоль мозга.

Лиза как будто сжимается, и ее плечи трясутся от беззвучного плача.

— Нина последние месяцы жаловалась на головные боли, — бормочет Лиза. — Я несколько раз говорила ей сходить к врачу!

— Другие симптомы были? — уточняет доктор. — Потери сознания? Галлюцинации? Прочие странности?

— Вроде нет... — неуверенно начинает Лиза, но вдруг внезапная догадка озаряет ее лицо, и она произносит: — Нина замачивала сырое мясо в молоке!

Доктор кивает с безразличным видом: слова Лизы его не удивляют.

— Вкусовые извращения могут быть одним из симптомов.

— Она поправится? — Голос Лизы дрожит от волнения.

— О прогнозе нам лучше поговорить в ординаторской.

Они выходят, и Марк переводит взгляд на Нину. Ее грудь, укрытая застиранным одеялом, тихо вздымается, а под сомкнутыми веками беспокойно двигаются глазные яблоки.

Кажется, проходит вечность.

Вдруг Марк понимает, что может пошевелиться. Медленно и осторожно, словно немощный старец, он поднимается со стула. У его ножки стоит раскрытая сумка Нины, в которой виднеется красный блокнот.

Марк раскрывает его, пролистывает. Страницы исписаны аккуратным почерком, который ближе к концу становится все более неразборчивым. Взгляд замирает на записи, украшенной виньетками:

«7 июля. Сегодня в 7:07 я загадаю желание на Семимостье. Будь что будет. Я загадаю его. Моего Марка...»

Марк чувствует, как немеют руки. Его словно окатывает ледяной водой, и сердце пропускает удар.

Билось ли оно вообще все это время?

В сознании Марка крутятся вопросы и мысли, складываются фрагменты мозаики.

Аскетичный быт, непрочитанные книги, отсутствие родных, странные предпочтения в еде и люди, которые его не замечали, — все встает на места и наконец-то обретает смысл.

— Теперь ты знаешь. — Тихий голос Нины вырывает Марка из оцепенения.

Повернув голову на подушке, Нина смотрит на него тусклым взглядом. Ее губы и нос истончились, серая кожа напоминает пергаментную бумагу.

— Значит, меня не существует? — глухо произносит Марк. — Ты придумала меня?

Нина слабо улыбается, глядя на Марка затуманенным взором.

— Прости, Марк. Я сама не верила, что такое возможно. Ты — плод моего воображения. Эйдолон.

Он встает со стула, проходится по палате, глядит в окно. Пациенты с родственниками прогуливаются по больничному двору, отбрасывая на асфальт длинные тонкие тени: закатное солнце опускается за крыши домов.

— Это не твое воображение, Нина, — с горечью в голосе роняет Марк. — Это твоя болезнь, а я — ее симптом. Галлюцинация.

— Я знаю. Но разве это что-то меняет?

Марк оборачивается. Теперь Нина смотрит на него взволнованным взглядом, будто все силы, что еще теплятся в ее хилом тельце, концентрируются в двух гаснущих точках, сокрытых в провалах глазниц.

— Разве изменится моя любовь к тебе? — горячо шепчет Нина. — Разве ты перестанешь желать меня?

Они оба знают ответ.

Марк подходит к Нине, садится на кровать, сжимает ладонь девушки — сухую, холодную, тонкую.

— Что теперь будет? — хрипло спрашивает он.

Нина пожимает плечами, не сводя с него глаз.

— Меня ждет выбор. Врачи предложат операцию.

— Но это значит...

Марк замолкает, и Нина продолжает за него:

— Это значит, что если операция будет успешной, то ты навсегда исчезнешь.

Марк шумно сглатывает горькую слюну. Отводит взгляд. Его рука дрожит, и он боится, что волнение и страх передадутся Нине. Но она спокойно произносит:

— Я не хочу тебя терять, Марк.

— Но тогда ты умрешь! — Отчаяние ломает его голос.

Улыбка скользит по лицу Нину.

— Зато вместе с тобой.

Марк опускает голову. С каждой секундой молчания вокруг сгущается воздух. За стеной в соседней палате кто-то тихо стонет. Из коридора доносится грохот колес по щербатому полу: санитар везет на каталке еще одного пациента.

— Ты уже приняла решение? — Марк нарушает паузу.

Нина выдыхает — и словно вжимается в постель, растворяясь в одеяле и подушке.

— Марк, я сильно устала, — шепчет она.

Нина смыкает веки, соскальзывая в сон, и вместе с ней Марк проваливается в темноту.

* * *

Утреннее солнце мерцает сквозь ветхий саван облаков, сырой ветер холодит кожу, и от затхлого запаха реки кружится голова.

Марк снова на старом мосту. Почувствовав на себе взгляд, он оборачивается.

У противоположной ограды стоит Нина, ветер колышет ее волосы и летнее платье. Лицо, все еще осунувшееся и бледное, светится изнутри тихим светом, будто исполненное надеждой и радостью при виде Марка.

— Привет. — Нина улыбается, махнув ему рукой. — И давно ты здесь стоишь?

Марк пожимает плечами и расплывается в улыбке, безумно счастливый вновь видеть Нину.

— Не знаю, — отвечает он. — Просто жду тебя.

— Я вернулась. Выписалась из больницы.

Нина подходит ближе, берет ладонь Марка. Приближает лицо: круги под глазами, сухие губы, дрожащий подбородок.

— Ты сделала выбор? — зачем-то спрашивает Марк, хотя знает ответ наперед.

Нина его целует. Обнимая ее, Марк не хочет думать о том, сколько времени отведено им обоим на тонкой грани бытия.

В голове звенит одна простая мысль: последние дни он проведет вместе с Ниной — еще не мертвый, но уже не живой.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь)

Показать полностью
101

Крещендо

Виктор стучит в металлическую дверь — так сильно, наотмашь, что начинают болеть кулаки. Никто не открывает.

Он вновь окидывает взглядом маленькую комнату без окон: голые стены, аккуратно заправленная кровать, стол со стулом по центру, в углу — два желтых пластиковых контейнера.

Похоже на тюремную камеру.

Но за что его сюда бросили? И кем были те люди, которые его схватили?

— Откройте! — нервно кричит Виктор, продолжая долбить кулаками в дверь. — Немедленно откройте!

Из динамика над дверью доносится мужской голос — холодный и требовательный:

— Виктор, пожалуйста, успокойтесь.

— Я успокоюсь, когда меня выпустят из этой камеры!

— К сожалению, мы не можем этого сделать, — отвечает голос. — Вернитесь за стол. Там установлен микрофон, вас будет лучше слышно.

Немного помедлив, Виктор нехотя выполняет просьбу: отодвигает стул (металлические ножки скрипят по плиткам на полу), садится за стол. Он кладет ладони перед собой, ощущая стальную поверхность столешницы.

Холод от рук передается всему телу, и Виктор передергивается от дрожи.

А может, его трясет от страха?

На столе стоят пластиковая бутылка с водой, стакан и микрофон. Виктор наклоняется к нему чуть ближе. Произносит, стараясь сохранять самообладание:

— Вы что, меня записываете?

— Да, это нужно для протокола, — раздается из динамика голос наблюдателя. — Мы регистрируем все, что вы делаете и говорите. Виктор, пожалуйста, успокойтесь. Выпейте воды.

— Спасибо, не хочу, — Виктор язвительно ухмыляется.

— Беседа будет долгой. Нам нужно задать много вопросов.

— Кто вы?

Динамик молчит, но спустя несколько секунд наблюдатель все-таки отвечает:

— Врачи. Эпидемиологи.

— Что?! — Виктор чуть не подскакивает на стуле от удивления. — С каких это пор врачи похищают людей средь бела дня? — Гнев и раздражение кипят в голосе Виктора. — Вы схватили меня на улице, когда я выходил с работы! Ничего не объяснили, запихнули в фургон, а потом в эту камеру без окон! С запертой дверью! На каком основании вы меня задержали?!

— Виктор, я сожалею, что мои коллеги причинили вам дискомфорт, но другого выхода не было: приходится действовать быстро. Мы не можем тратить время на уговоры.

Виктор напрягается: ладони непроизвольно сжимаются в кулаки, спина деревенеет.

Почему вам приходится действовать быстро?

Наблюдатель отвечает после короткой заминки:

— Мы должны как можно скорее изолировать всех контактных лиц. Опыт предыдущих пандемий показал, насколько это важно.

Виктор проглатывает вязкий ком в горле прежде, чем произнести в изумлении:

— Вы о чем вообще говорите?!

Бесстрастный голос наблюдателя словно окатывает холодом из динамика:

— Существует высокая вероятность, что вы можете быть переносчиком новой, ранее неизвестной инфекции.

— Вы серьезно?! — Виктор чувствует, как шумит кровь в ушах. — Вам что, «короны» было мало?!

Голос наблюдателя впервые за время разговора звучит напряженно:

— Боюсь, что в этот раз речь идет о чем-то более серьезном, чем коронавирус или другие известные науке патогены.

Все, с него хватит этого бреда!

Виктор в ярости ударяет кулаком по столу.

— Да вы там с ума сошли, что ли? — кричит он. — Я прекрасно себя чувствую!

— После того, как я побеседую с вами и соберу анамнез, врачи осмотрят вас и возьмут анализы. — Наблюдатель делает небольшую паузу, будто аккуратно подбирая слова, а затем продолжает: — Но вначале следует убедиться, что вы не представляете для них явной опасности.

Виктор фыркает от возмущения:

— Да вы сами больные — на голову! Неужели не видно: я в полном порядке! Здоров, как бык! У меня ничего не болит!

Он встает из-за стола, ходит по камере — от стены до стены, всего лишь четыре шага, туда и обратно, туда и обратно.

— Да здесь даже туалета нет! — взрывается Виктор. — Только кровать!

— Вам придется совершать мочеиспускание и дефекацию в специальные контейнеры, они стоят в углу. Мы заберем на исследование все ваши биоматериалы.

Виктор смотрит на желтые контейнеры. Только сейчас он замечает на них черные переплетенные полукруги — символ биологической опасности.

Виктор нервно усмехается:

— Можете подавиться моим дерьмом! Я вам такую кучу наваляю, что вы еще пожалеете!

— Виктор, давайте без грубостей, — спокойно просит наблюдатель. — Пожалуйста, вернитесь за стол. Вас плохо слышно.

Мотнув головой в бессильной ярости, Виктор садится за стол. Сжимает кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони. Хочется раздолбать к чертям собачьим проклятый микрофон. Да еще этот шум в ушах...

— Так лучше. — Голос наблюдателя звучит нарочито спокойно, будто ему приходится разговаривать с буйнопомешанным. — Чем быстрее вы ответите на вопросы, тем больше шансов, что нам удастся во всем разобраться и, возможно, помочь вам.

Возможно?! — Виктор чуть не давится слюной.

Наблюдатель отвечает таким серьезным тоном, что Виктор окончательно понимает: нет, он не шутит. И это точно не розыгрыш или какое-то недоразумение.

— Я не буду вас обнадеживать. Ситуация крайне опасная и быстро выходит из-под контроля. Скорее всего, ваша жизнь тоже в опасности. Но ответы, которые вы дадите, могут вас спасти.

Виктор берет пластиковую бутылку со стола, наливает воду в стакан, выпивает. Прохладная жидкость смачивает пересохшее горло, но голос, которым Виктор произносит свой вопрос, все равно звучит слишком хрипло:

— Что, черт возьми, происходит? — Теперь он не на шутку взволнован, да что уж там — напуган. — Перед выходом с работы я читал новости — там не было ничего про новую эпидемию!

— Мы контролируем информацию, чтобы сдержать панику.

— Вот поэтому вы забрали мой телефон? Боитесь, что люди узнают про инфекцию?. — Несмотря на страх, Виктор все еще способен язвить, и осознание этого факта радует его на долю секунду — прежде, чем вновь возвращается страх.

Страх усиливается, когда в ответ из динамика доносится голос с едва заметными нотками растерянности, как будто наблюдатель сам сомневается в своих словах:

— По правде говоря, мы не совсем уверены, что это инфекция.

— То есть? Вы сами только что говорили, что столкнулись с какой-то заразой!

— Науке не известен ни один вирус или бактерия, которые могли бы поражать людей с такой скоростью. Поэтому мы также не исключаем, что этот патоген может оказаться новым видом биологического или химического оружия.

Виктор крепче сжимает кулаки, чтобы унять предательскую дрожь — не только в руках, но и по всему телу.

— О какой скорости идет речь?

— Около суток. — Наблюдатель делает паузу, а затем продолжает чуть тише: — С момента заражения до смерти проходит в среднем двадцать четыре часа.

— И вы думаете, что я уже... заразился? — С трудом произносит Виктор: горло будто перехватывает рукой в железной рукавице.

— Человек, с которым вы близко общались, уже находится в реанимации в критическом состоянии.

— Кто этот человек?

Напряженная пауза в ответе длится пару секунд, но Виктору кажется, что проходит вечность прежде, чем из динамика раздается голос наблюдателя:

— Ваша жена.

Виктора словно окатывает холодной водой.

— Рита?!

— Когда ее обнаружили без сознания в метро, с ней были ее документы, по которым удалось установить личность. Благодаря записям на камерах наблюдения мы выяснили, что сегодня, в период с 13:10 до 13:50, вы близко контактировали с женой в кафе «Крещендо».

— Да, это был обеденный перерыв, — растерянно признается Виктор, а затем, немного помедлив, тихо добавляет: — Вообще-то у нас сейчас трудности в отношениях, мы уже три месяца не живем вместе. Нам нужно было кое-что обсудить, и мы договорились встретиться в кафе. — Он разводит руками в стороны. — Господи, зачем я все это говорю?! Какое вам до этого дело? — Наклоняется ближе к микрофону, произносит взволнованно, почти срываясь на крик: — Как Рита?! Что с ней?!

— Она находится в коме. В реанимации. Под пристальным наблюдением врачей. Они делают все возможное, чтобы ее спасти. Как и сотни других зараженных.

— Но... Что с ней произошло?! Вы говорите, что эта зараза быстро поражает людей, но как она проявляется?

— Патогенез заболевания не до конца понятен. — Наблюдатель снова делает паузу, и Виктор понимает, что манера невидимого собеседника отвечать с недомолвками жутко действует ему на нервы. — По правде говоря, он вообще не понятен. Что касается симптомов, то, судя по всему, поначалу они проявляются постепенно и незаметно, но затем резко нарастают, поражая в первую очередь мозг.

— Как именно? — настойчиво спрашивает Виктор.

Снова пауза в ответ.

Да они там издеваются, что ли?

Виктор откидывается на спинку стула, прикрывает глаза. В ушах по-прежнему шумит кровь — или нет? Может, ему просто кажется?

Виктор прислушивается: откуда-то издалека доносится едва заметный звук — нечто протяжное, заунывное, раздирающее душу. Взглянув на динамик над дверью, Виктор понимает, что звук раздается оттуда: похоже, невидимый наблюдатель решил включить музыку, пока медлит с ответом.

Вот только что за странный выбор мелодии?!

— Я хочу знать, что случилось с Ритой, — сквозь сжатые зубы повторяет Виктор.

Наблюдатель наконец отвечает. Судя по тону, он делает это неохотно, осторожно подбирая слова:

— Как и другие зараженные, она внезапно потеряла сознание. Упала на платформе в метро. Пассажиры вызвали скорую.

— Почему зараженные теряют сознание?

— Мы этого не знаем. Первые единичные заболевшие появились три дня назад, но уже сегодня речь идет о сотнях зараженных. Многие из них контактировали с другими людьми. Сейчас мы выясняем, как передается патоген и откуда он взялся.

Виктор качает головой, кусает губу: слова наблюдателя кажутся ему полнейшим бредом.

— Люди не могут просто так взять и потерять сознание! — взволнованно говорит он. — Должны же быть еще какие-то симптомы?!

— О них мало известно, но было замечено, что у зараженных отмечаются странности в поведении. Кто-то становится необычайно рассеянным, а кто-то — грустным и печальным. Зараженные словно уходят внутрь себя. Некоторые начинают плакать или что-то бормотать. Мы пытаемся выявить другие симптомы, в том числе благодаря наблюдению за вами.

— То есть, вы считаете меня зараженным?

— Мы не можем это утверждать, но вероятность очень высока.

— Замечательно, просто замечательно. — Виктор даже не пытается скрыть сарказм, к которому примешиваются злость и раздражение: — Получается, что вы ни хрена не знаете!

— Как я уже говорил, мы столкнулись с чем-то по-настоящему странным и... — Наблюдатель опять делает паузу, подбирая слова. — Непонятным.

Виктор в нетерпении стучит пальцами по столешнице: затянувшаяся беседа с наблюдателем выводит его из себя.

— Ну хорошо, люди внезапно теряют сознание, а что происходит дальше?

— На короткое время они впадают в кому, после чего наступает внезапная смерть от внутренних кровоизлияний в головном мозге.

Раздражение сменяется растерянностью, когда Виктор слышит ответ наблюдателя.

— Рита умрет так же?

Наблюдатель не отвечает. Молчание длится так долго, что Виктору хорошо слышна странная протяжная мелодия, доносящаяся из динамика. Кажется, она стала громче, и Виктор непроизвольно прикрывает глаза: звук словно проникает в голову, мешает думать и сосредоточиться, уносит прочь... к воспоминаниям.

Голос наблюдателя выдергивает из прострации:

— Виктор, мне нужно задать вам...

Виктор его перебивает:

— Вы... Вы не могли бы сделать потише? — просит он тихим, сбивчивым голосом, будто вся злость, кипевшая внутри, неожиданно его покинула.

— Я говорю громко? — спрашивает наблюдатель.

— Не только вы, но и все эти звуки...

— Я отрегулировал громкость динамиков, — после короткой паузы сообщает наблюдатель и прежде, чем Виктор успевает оценить разницу, торопливо добавляет: — Итак, Виктор, я уже понял, что вы не жалуетесь на свое здоровье. Но как насчет вашей жены? Возможно, вы заметили странности в ее поведении? Или она сама на что-нибудь жаловалась?

— Я же сказал, что мы не живем вместе, — устало отвечает Виктор. — У нас... произошел разлад. Сегодня в кафе я увидел ее впервые за три месяца, до этого мы общались только по телефону.

— Зачем вы встречались?

— Рита передела мне документы на развод, и я их подписал, — с горечью в голосе признается Виктор.

И снова — пауза, словно наблюдатель не знает, как реагировать на эти слова. Из динамика все еще доносятся протяжные звуки странной мелодии, но Виктор уже не реагирует на них: кажется, музыка сплетается с его мыслями, заменяя собой нервные импульсы в мозге...

— Вы долго не виделись с Ритой. — Голос наблюдателя возвращает Виктора к реальности. — Возможно, вы заметили какие-то перемены в ее поведении?

Виктор неуверенно пожимает плечами:

— Ну, по правде говоря, весь последний год она была... сама не своя. После того, что случилось в нашей семье.

— Что-то серьезное?

Виктор чувствует, как напрягаются желваки, когда он заставляет себя ответить:

— Мне бы не хотелось об этом говорить. Все уже в прошлом, и ничего не исправить. — Он делает паузу, чтобы собраться с мыслями (музыка из динамика мешает сосредоточиться). — В течение года Рита проходила психотерапию. С переменным успехом. Порой у нее случались нервные срывы.

— Поэтому вы расстались? Вы не смогли этого выдержать?

— Не только, — все так же неохотно, словно под дулом пистолета, произносит Виктор. — Впрочем, сегодня в кафе мне показалось, что Рита как будто бы...

Он запинается, не в силах подобрать нужные слова.

— Как будто бы что?

Виктор качает головой, прикрывает глаза:

— Как будто бы в ней что-то окончательно надломилось. Рита была немного рассеянной и словно... погруженной в себя.

— Вы обратили на это ее внимание?

— Да, я спросил, как она себя чувствует. Рита ответила, что в последнее время проходит новое лечение, и вроде бы оно ей помогает. Ее психолог посоветовал курс... — Виктор приходится напрячь память, чтобы вспомнить слово: — Курс музыкотерапии или типа того. Я плохо разбираюсь во всем этом, но вот Рита всегда любила музыку, она частенько затаскивала меня на концерты в филармонию. — Виктор удивляется, когда понимает, что произносит последние слова с теплотой в голосе. — Я их терпеть не мог, а вот Рита просто обожала. Поэтому ее психолог решил, что ей может помочь курс музыкотерапии в каком-то научном центре. Рита сказала, что это новый экспериментальный метод: к голове подключают электроды, и особая музыка вроде как звучит прямо внутри головы. Во время разговора в кафе Рита периодически что-то напевала... какую-то мелодию. — Виктор замолкает, прислушиваясь к музыке. Теперь ему трудно понять, где она звучит — внутри его мозга или из динамиков? — По правде говоря, этот мотив как будто до сих пор звучит у меня в голове... — Он растерянно смотрит на дверь. — Вы убавили громкость динамиков?

— Да, я сделал потише. Виктор, вы знаете, с кем могла контактировать Рита в течение сорока восьми часов до вашей встречи?

— Понятия не имею. Мы не обсуждали личные жизни друг друга. Я подписал бумаги на развод, и на этом наша встреча закончилась.

— Что ж, думаю, на сегодня с вопросами хватит. Через пять минут в камеру зайдут врачи, чтобы провести осмотр и взять анализы. Кроме того, к вам прикрепят датчики пульса, ритма сердца, давления и дыхания. Не пугайтесь, врачи будут в защитных костюмах. После осмотра и всех процедур вы сможете отдохнуть. Ночью за вами будет продолжено наблюдение, в том числе с помощью автоматической системы регистрации движений и звука — на тот случай, если вы вдруг проснетесь.

Виктор выдавливает горькую усмешку:

— Не думаю, что я вообще смогу заснуть. — Новая мысль пронзает сознание, и Виктор, взглянув на часы, спрашивает с тревогой в голосе: — Сейчас 20:40. Если вы говорите правду, и я действительно мог заразиться от Риты, то мне осталось жить меньше суток. Значит, завтра утром я потеряю сознание, а затем умру?

— Мы не знаем наверняка. Нужно провести осмотр и необходимые исследования, взять анализы. Именно этим займутся сейчас врачи. Не стоит отчаиваться раньше времени.

Виктор понуро склоняет голову. Кажется, он больше не в силах перечить.

— Хорошо. Делайте все, что считаете нужным. Только, пожалуйста, убавьте громкость, я устал от всех этих звуков...

Виктор закрывает уши руками, но мелодия, которая звучит из динамиков, не утихает.

* * *

Расшифровка записи автоматической системы регистрации #113-01.

Наблюдаемый субъект #113 просыпается в 02 часа 14 минут 48 секунд.

Действия субъекта #113: ворочается в постели, откидывает одеяло, садится в постели, закрывает уши руками, трясет головой, встает, подходит к столу, садится, наливает воду в стакан, пьет воду, наклоняется над микрофоном.

Оценка физиологических показателей субъекта #113:

Частота сердечных сокращений: 98 ударов в минуту.

Артериальное давление: 143/90 миллиметров ртутного столба.

Ритм сердца: синусовый, единичные предсердные экстрасистолы.

Частота дыхательных движений: 19 в минуту.

Оценка походки: замедленная.

Оценка голоса: хриплый, сдавленный, с редкими запинками.

Субъект #113 произносит в микрофон: Я знаю, что вы меня слышите. Вы же все записываете. [Пауза.] Пожалуйста, я вас очень прошу, не надо так громко! Два часа ночи. [Пауза.] Вы слышите меня? Я не могу уснуть. Пожалуйста, выключите динамики. Пожалуйста.

Действия субъекта #113: встает из-за стола, подходит к кровати, ложится в постель, смотрит в потолок, закрывает глаза, поворачивается на бок, закрывает голову подушкой.

Конец расшифровки записи автоматической системы регистрации #113-01.

* * *

Расшифровка записи автоматической системы регистрации #113-02.

Наблюдаемый субъект #113 просыпается в 04 часа 37 минут 15 секунд.

Действия субъекта #113: убирает подушку с головы, садится в постели, закрывает уши руками, раскачивается вперед-назад, встает, подходит к столу, садится, наклоняется над микрофоном.

Оценка физиологических показателей субъекта #113:

Частота сердечных сокращений: 110 ударов в минуту.

Артериальное давление: 148/95 миллиметров ртутного столба.

Ритм сердца: синусовый, частые предсердные экстрасистолы.

Частота дыхательных движений: 21 в минуту.

Оценка походки: замедленная, с пошатыванием.

Оценка голоса: хриплый, дрожащий, неразборчивый, с частыми запинками.

Субъект #113 произносит в микрофон: Я знаю, что вы все записываете. [Пауза.] Вы отобрали мой телефон, я не могу никому позвонить. Не могу связаться с Ритой. Пожалуйста, передайте ей эту запись. Она в коме, я знаю. Но я слышал, что люди без сознания могут все слышать. Рита должна знать, что я... [Неразборчиво. Пауза.] Мне очень, очень жаль. Рита, я просто хочу, чтобы ты знала: я говорил разные слова, я ужасно себя вел, но... [Неразборчиво. Пауза.] Я никогда тебя не винил. И я сожалею, что так поступил. Эта вина... [Неразборчиво. Пауза.] Она не дает мне покоя. [Пауза.] Я чувствую ее, слышу. [Пауза.] Пожалуйста, пусть она утихнет, я больше не могу.. [Неразборчиво.]

Действия субъекта #113: кладет голову на руки, сидит без движений за столом.

Конец расшифровки записи автоматической системы регистрации #113-02.

* * *

Он просыпается, когда сквозь музыку доносится громкий голос наблюдателя:

— Виктор, вы слышите меня? Виктор?

Он медленно поднимает голову. Размыкает веки: яркий свет лампы на потолке бьет по сетчатке. Виктор щурится, пытаясь понять где находится.

— Д-да? — заторможенно говорит Виктор. — Где я?

Он с трудом разбирает собственный голос сквозь навязчивую мелодию: она будто поглощает собою все остальные звуки. Даже ответ наблюдателя кажется приглушенным:

— Вы по-прежнему в обсерваторе под нашим наблюдением.

— Который час? — Виктор смотрит на наручные часы, но не может сфокусировать взгляд на стрелках: зрение почему-то стало нечетким, размытым.

— Уже утро, — произносит наблюдатель. — Вы уснули за столом, когда во второй раз вставали ночью. Вы помните это?

Виктор наконец-то находит силы выпрямиться. Он откидывается на спинку стула, обводит затуманенным взглядом комнату. Отвечает неуверенно, сбивчиво:

— Да... Смутно. Помню. — Он берет пластиковую бутылку с остатками воды. — Вы передали запись Рите? Она обязательно должна ее услышать...

— Виктор, сегодня ночью ваша жена умерла. Примите мои соболезнования.

Рука судорожно сжимает бутылку, и вода выплескивается на стол. Новость сокрушает Виктора: он тяжело дышит, капли пота выступают на лбу. Дрожь сотрясает его изнутри.

— Я хотел задать вам еще несколько вопросов, — осторожно вмешивается наблюдатель, — но если вам нужно время...

Виктор перебивает:

— Нет. Все нормально. Я в порядке. Спрашивайте.

Голос дрожит, но Виктор, сжав кулаки на мокром столе, изо всех сил пытается держать себя в руках.

— Мы получили результаты ваших анализов. Все показатели в норме.

— Значит, я здоров? — Странное безразличие овладевает Виктором. — Могу идти?

— Боюсь, что нет. У нас появились новые данные, которые... проливают свет на возможный источник заражения. Но мы не до конца уверены, поэтому я должен кое-что у вас уточнить. — Наблюдатель делает паузу, словно ожидая реакции собеседника, но тот молчит. — Виктор, вчера вы упомянули, что Рита проходила лечение по поводу своих... нервных срывов. Вы могли бы рассказать подробнее, что стало их причиной?

Когда Виктор отвечает, собственный голос кажется ему заторможенным, медленным и будто заглушенным бесконечной музыкой:

— У Риты была депрессия... После того, как погиб наш сын. На море. В тот день я как обычно работал, а Рита вместе с Максом поехали на пляж. Они нашли укромное место, где не было других людей. Максу только исполнилось шесть, он не умел плавать. Играл в песке на берегу моря, пока Рита загорала... Она, конечно же, наблюдала за ним, но в какой-то момент задремала, а когда открыла глаза, то... — Виктор делает судорожный вдох прежде, чем тихо, сдавленно продолжить: — Макса уже не было... Как потом выяснилось, в том месте проходило отбойное течение — наверное, Макс зашел глубже в воду, и волны затянули его в море.

Он замолкает, прикрыв глаза, полностью отдавшись мелодии, которая уносит прочь, к берегу морю, к его темным волнам...

— Мне очень жаль.

Голос наблюдателя звучит словно из-под толщи воды, но Виктору уже все равно: все так же с закрытыми глазами, он медленно говорит:

— С тех пор Рита стала... другой. Она винила себя в смерти Макса. Это чувство не давало ей покоя, изводило ее... Словно... Мелодия, которая все время играет у тебя в голове...

Виктор начинает тихонько напевать мелодию, которая странным образом одновременно звучит из динамика и внутри его головы.

Через несколько секунд Виктор замолкает, и наблюдатель напряженно спрашивает:

— Что вы имеете в виду? Виктор?

— Рита дважды пыталась покончить с собой, — отрешенно, будто не услышав вопрос, отвечает Виктор. — Она несколько раз лежала в больнице... И в какой-то момент... жить с ней стало... невыносимо. Да, я признаю это. Я тоже... сдался. — Виктор вынужден на мгновение замолчать, чтобы расслышать собственные слова сквозь нарастающую музыку. — Я... изменил Рите, и она об этом узнала.

Виктор полностью отдается неясному, жгучему порыву — и снова тихо напевает мелодию.

— Мы все совершаем ошибки, — говорит наблюдатель.

Горький привкус во рту заставляет Виктора скривиться, когда он заторможенно произносит:

— И все... испытываем вину? Вы тоже? — Он ждет ответа наблюдателя, но тот почему-то молчит. — А может, Риту убила... ее вина? Как и всех остальных? Сожаление, от которого никак не избавиться... Как мелодия в голове...

Виктор продолжает напевать под нос мелодию.

— Виктор, вчера вы упомянули, что Рита проходила курс экспериментальной музыкотерапии в научном центре. Она сказала, как он называется?

— Нет. Почему вы спрашиваете?

— Дело в том, что нам, кажется, удалось воссоздать цепочку заражений. — Сомнение окрашивает голос наблюдателя, но Виктор с трудом его слышит: мешает музыка, которая становится все громче и громче. — След ведет в один частный научно-исследовательский центр. Скорее всего, именно там лечилась ваша жена.

— Оттуда вырвался какой-то вирус?

— Мы пока не до конца уверены, что именно там произошло. Нам известно лишь то, что в институте изучали влияние музыки на мозг человека, и...

Виктор перебивает с нервным смешком:

— Хорошо, что вы про это заговорили. Вы не могли бы ее наконец-то вырубить?

— Кого вырубить? — удивляется наблюдатель.

Впившись ногтями в ладони, Виктор чеканит хриплым, сдавленным голосом:

— Музыку из динамика. Она меня реально достала. Я не мог из-за нее уснуть, а сейчас она мешает вас слушать!

Он выкрикивает последние слова, но с трудом способен их разобрать: музыка заглушает собой все остальные звуки. Откуда-то издалека, словно из глубины колодца, слышно наблюдателя:

— Виктор, кроме моего голоса из динамика больше ничего не звучит.

Слова, словно пули, разламывают череп Виктора: все становится одновременно размытым — и невероятно ясным, четким, острым. Словно истина, которую он всегда знал, но боялся признать.

Он падает на пол, произнося на последнем дыхании:

— Я больше не могу... ее вынести...

Издалека, сквозь какофонию темных, окрашенных кровью звуков, доносится испуганный крик наблюдателя:

— Быстро вызывай бригаду, он отключается! Виктор! Виктор! Он потерял сознание! Быстро врачей! Виктор! Виктор, ответьте! Виктор! Виктор!

Он лежит на полу, безразличный ко всему, что творится за стенками его черепной коробки. Вскоре голос наблюдателя исчезает, всецело поглощенный музыкой. Она звучит громче — навязчивая, невыносимая мелодия, которая наконец-то достигает смертельного крещендо, как и чувство вины, раздирающее Виктора изнутри.

Он закрывает глаза, и вместе с темнотой наступает спасительная тишина.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь, в новом сезоне там будет много чего интересного)

P.S. Аудиоспекталь на основе рассказа (озвучка канала "Мик Бук"):

Показать полностью 1
54

Остановка лифта

Макс устало выдохнул, поправляя лямки тяжелого квадратного рюкзака за спиной. Еще один ночной заказ от очередного голодного клиента. Обычное дело для курьера, развозящего продукты со склада по всему городу в любое время суток.

Макс взглянул на экран телефона, где высветился адрес доставки — какая-то новостройка на окраине, у самой кромки старого леса. Парень нахмурился. Мрачноватое место для жилого дома.

— Слышал про этот дом среди наших ребят, — раздался голос его друга Рената, тоже подрабатывающего курьером. — Ходят слухи, что место проклятое. Многие отказываются туда заказы возить.

Макс недоверчиво хмыкнул, покосившись на товарища.

— А ты что, тоже боишься?

— Я один раз привез туда заказ. И потом минут двадцать плутал по этажам, не мог выбраться. Коридор будто в лабиринт превратился, — Ренат говорил на полном серьезе, без тени улыбки. — И еще странность: этот дом то появляется, то исчезает с карты в нашем приложении. Чертовщина какая-то.

Макс рассмеялся, отмахнувшись от предостережений друга. Еще чего, бояться каких-то глупых баек! Макс подтвердил в телефоне новый заказ. В конце концов, за лишние деньги можно и в проклятый дом заглянуть.

Спустя полчаса Макс уже крутил педали велосипеда по пустынной дороге, ведущей к окраине. Ночь выдалась безлунной и холодной. Порывы осеннего ветра швыряли в лицо сухие листья и заставляли ежиться от озноба. А может, от смутной тревоги, закравшейся в душу.

Вскоре впереди показалось мрачное серое здание, одиноко высящееся в окружении темного массива леса. Ни единой припаркованной машины возле дома, лишь в одном из окон на самом верху теплился мутный свет.

Макс подъехал ко входу, спрыгнул с велосипеда и подошел к домофону, набирая нужную квартиру — №113. Длинные гудки в динамике, но никто не отвечает. Странно. Макс достал телефон и позвонил клиенту напрямую.

—  Алло. — Голос на том конце хриплый и невнятный.

— Здравствуйте, это курьер. Ваш домофон не работает. Откроете дверь?

В динамике воцарилась тишина. Казалось, человек по ту сторону линии погрузился в раздумья. Макс нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Тяжелый рюкзак оттягивал плечи, а резкий ветер пробирался под тонкую куртку.

Наконец домофон тихо пискнул, и дверь в подъезд распахнулась. Макс шагнул в темный пустой холл, озираясь по сторонам. Ни единой души.

— Поднимайся по лестнице пешком, — донесся до него сиплый голос клиента из телефона. — Лифтом не пользуйся.

Не дожидаясь ответа, он отключился. Макс на мгновение застыл посреди холла, пораженный наглостью заказчика. Ехать в такую даль, тащить тяжеленный рюкзак, а теперь еще и переться по лестнице на своих двоих!

Взгляд упал на табличку рядом с лифтом, где значились номера этажей и квартир. И тут терпение Макса лопнуло.

— Да ты издеваешься?! — прошипел он, увидев, что квартира №113 расположена на двадцать первом, последнем этаже. — Сам пешком поднимайся!

Игнорируя странный совет клиента, Макс ткнул кнопку вызова лифта. Створки дверей тут же разъехались, открывая взгляду тесную кабину.

Как-то маловато места для лифта в новостройке, — мимолетно удивился Макс, заходя внутрь.

Двери с мягким шипением закрылись, и лифт поплыл вверх, мерно загудев движком. Макс прислонился к стене, стаскивая с плеч надоевший рюкзак. Глаза устало прикрылись. Тишину кабины нарушало лишь мерное гудение и шорох троса в шахте.

Когда циферблат на панели добрался до цифры 21, лифт мягко остановился и распахнул двери. Макс подхватил рюкзак и шагнул в сумрачный коридор. В тусклом свете единственной лампы он разглядел несколько одинаковых дверей, хаотично разбросанных по периметру, словно в лабиринте.

Вспомнились ехидные предостережения Рената про дом-лабиринт. Макс нервно сглотнул и двинулся вдоль стены, вглядываясь в номера квартир. Наконец взгляд выхватил из полумрака нужные цифры — №113.

Макс остановился напротив двери, не решаясь позвонить. По спине пробежал неприятный холодок, будто дунул сквозняк из щелей. Макс только сейчас заметил, что возле двери не было звонка. Странно, неужели жилец выдернул его?

Макс занес руку, чтобы постучать, но тут из квартиры раздался приглушенный мужской голос. То ли стон, то ли шепот:

— Оставь продукты у двери... и уходи скорее, пока оно не вернулось!

«Оно»?

Макс застыл с поднятой рукой, удивленно вслушиваясь. Кто еще тут живет? В голове всплыло предостережение Рената о «проклятом доме». Макс раздраженно тряхнул головой. Что за ерунда лезет на ум!

— Продукты оставить? Да без проблем! — усмехнулся он, скидывая рюкзак на пол, чтобы выгрузить заказанные клиентом товары.

Обычный набор: хлеб, макароны, молоко, яйца. Ничего особенного.

— Не вздумай спускаться на лифте, — едва слышно просипел голос из-за закрытой двери, будто говорящий задыхался. — Только по лестнице вниз, иначе...

Он не договорил: просто резко замолчал. Макс ошарашенно замер, не зная, что делать. В звенящей тишине коридора собственное дыхание казалось оглушительным. Нервы Макса окончательно сдали. Да пошло оно все! Жилец из 113-ой квартиры, похоже, полный псих. Надо сваливать отсюда, и побыстрее.

— Спасибо за покупку, приятного аппетита, — язвительно бросил Макс в сторону двери, подхватывая опустевший рюкзак.

Плевать на лестницу, только полоумный будет переть с 21-го этажа пешком! Макс решительно зашагал обратно к лифту. Хватит с него на сегодня идиотских заказов!

Двери кабины послушно распахнулись, стоило ему нажать на кнопку вызова. Макс влетел внутрь и с силой надавил на кнопку с единицей. Лифт мягко тронулся, загудев движком. Циферблат на панели неспешно отсчитывал этажи.

21... 20... 19...

Мысли Макса метались, прокручивая в голове недавний разговор с жильцом. Бред какой-то! К чему эти предупреждения? Кто там мог «вернуться»? Что вообще происходит в этой дурацкой новостройке?

Тяжело вздохнув, Макс прислонился затылком к прохладной стенке лифта. Надо завтра же сказать Ренату, что он был прав. Ноги его больше не будет в этом треклятом доме!

18... 17... 16...

Кабину вдруг тряхнуло, словно при аварийной остановке. Макс не удержался и полетел на пол, чудом не приложившись лбом о поручень. Он рывком вскочил на ноги, хватаясь за стену.

Лифт застыл. Табло на панели тускло мерцало цифрой 16, а затем свет под потолком заморгал и погас, погружая кабину в абсолютную темноту.

— Сука! — Макс в панике заколотил по кнопкам: он терпеть не мог долго находиться в замкнутом пространстве.

Лифт и не думал сдвигаться с места. Внутри все похолодело. Макс трясущимися руками вытащил из кармана телефон, включая фонарик. Дрожащий луч выхватил из мрака панель с кнопками. Макс несколько раз ткнул в кнопку вызова диспетчера, но тут же отдернул палец, почувствовав что-то липкое и холодное.

Он поднес телефон ближе, всматриваясь. И обмер. Из кнопок сочилась мутно-красная вязкая жидкость, больше всего похожая на...

Кровь?!

— Твою мать... — Голос Макса сорвался на хрип. — Это что за херня?!

За дверями кабины послышался тихий шорох. Будто кто-то или что-то скреблось снаружи, пытаясь пробраться внутрь. Макс похолодел. Воображение услужливо рисовало жуткие картины того, что могло затаиться в кромешной тьме лифтовой шахты.

Он вспомнил лихорадочный шепот жильца из 113-ой квартиры.

«Уходи, пока оно не вернулось».

Неужели это то самое «оно»?!

Сердце бешено заколотилось, разгоняя по венам ледяной ужас. Макс прижался спиной к стене, не сводя расширенных глаз с закрытых дверей лифта. Скрежет снаружи нарастал, вперемешку с утробным рычанием.

— Кто там? — крикнул Макс, удивляясь, как жалко и беспомощно прозвучал его голос.

Может, это просто собака?

Ответом ему была зловещая тишина. Только сдавленное дыхание и грохот пульса в ушах. Дрожащими пальцами Макс набрал на телефоне номер службы спасения, но сигнал не проходил.

Сука! Застрял посреди ночи в чертовом лифте неизвестно с чем за дверями, и связи ноль!

И тут мобильник в его руке ожил, принимая звонок с незнакомого номера.

Хотя нет, стоп!

Эти цифры Макс совсем недавно набирал сам. Номер жильца из квартиры 113!

Он лихорадочно ткнул в зеленую кнопку приема.

— Ты покинул здание? — без приветствий просипел хриплый мужской голос на том конце. — Я смотрю в окно, но тебя не вижу.

— Я в лифте застрял! — сорвался Макс, чувствуя, как истерика подступает к горлу. — Не могу выбраться! Здесь какая-то дичь творится! Из кнопок сочится кровь, и что-то скребется снаружи кабины!

Повисло напряженное молчание.

— Алло? — не выдержал Макс. — Вы слышите меня?

Из телефона раздался тяжелый вздох вперемежку с сипением, будто у говорившего не хватало воздуха.

— Надо было спускаться по лестнице... Я же предупреждал... Теперь поздно. Оно знает, что ты в лифте, — глухо повторил жилец квартиры 113, и в его голосе явственно слышалась обреченность.

Сердце Макса бешено заколотилось.

«Кто» знает? О ком он говорит?!

— Что за «оно»? Объясните нормально! — потребовал Макс, с трудом сдерживая подступающую панику. Его бросало то в жар, то в холод. Застрять ночью в лифте — само по себе сомнительное удовольствие, но тут еще эти зловещие полунамеки сумасшедшего типа, и жуткие звуки снаружи!

В трубке послышался судорожный вздох, а затем разлилась долгая пауза, прерываемая лишь тяжелым дыханием мужчины. Когда он наконец вновь заговорил, голос его звучал глухо и невыразительно:

— Я купил эту квартиру пару месяцев назад. Радовался, что так дешево отхватил жилье в новостройке, хоть и на отшибе. Но со временем понял, что в доме больше никто не живет. Странные вещи тут творятся. Особенно с лифтом. То в нем холод собачий, то кровь из стен сочится. Иногда он замирал между этажами, и казалось, что проходили часы, хотя на самом деле лишь минуты. А потом... появилось оно.

У Макса волосы встали дыбом. Озноб пробежал по спине и собрался противным холодным комком где-то в желудке.

— Что за «оно»? — выдавил он, чувствуя, как немеют губы.

Ответ он не услышал. Снаружи лифта раздался жуткий утробный рык, больше похожий на рев голодного зверя, чем на человеческий голос. Макс отшатнулся к стене, вжимаясь в нее спиной.

— Оно пытается сюда проникнуть! — прокричал он в трубку. — Помогите!

— На каком ты этаже? — быстро спросил мужчина звенящим от напряжения голосом.

— Кажется, на шестнадцатом. — Макс вспомнил последнюю цифру на табло перед тем, как лифт остановился.

— Понял. Держись, я иду! Попробую разжать двери лифта снаружи!

— Скорее, умоляю! — всхлипнул Макс. Ему было уже плевать, как жалко это прозвучало.

За дверями нарастали дикий рык и скрежет когтей о металл. Казалось, чудовищная тварь вот-вот прорвется внутрь. Но внезапно все стихло. Сбивчивое дыхание Макса оглушило его в мертвой тишине.

Он затравленно озирался по сторонам, сжимая телефон трясущимися руками. Минуты ожидания тянулись бесконечно. Наконец в трубке послышался запыхавшийся голос жильца квартиры 113:

— Я на шестнадцатом! Попробую вскрыть двери!

— Осторожно, там какая-то тварь снаружи! — сдавленно предупредил Макс.

— Здесь никого... — неуверенно протянул мужчина. А потом добавил: - Так, двери поддаются. Сейчас открою.

И тут Макса поразила неожиданная мысль. Он напряженно прислушался, но кроме скрежета металла снаружи не различил ни единого живого звука. Ни голоса, ни дыхания, ни шагов.

— Почему я не слышу вас? - цепенея от дурного предчувствия, спросил он. — Вы же говорите, что возитесь с дверьми, но я улавливаю звуки только через телефон!

Повисла гнетущая пауза.

— Я... не знаю... - растерянно выдохнул жилец. И замолчал.

В этот миг тишину прорезал новый натиск жуткого рева и скрежета. Тварь вернулась! И теперь она была в ярости, судя по ожесточенности, с которой бросалась на створки лифта.

— Откройте скорее эту чертову дверь! — заорал Макс в полнейшей панике.

Легкие жгло от недостатка кислорода, сердце бухало прямо в горле. Макс только сейчас понял, что стучит зубами от холода — температура упала чуть ли не до нуля, и лифт теперь напоминал холодильник.

Безумный грохот снаружи нарастал, заглушая стук собственного сердца. С трудом расслышав невнятное бормотание мужчина в трубке, Макс оцепенел в ужасе от его слов:

— Я вскрыл лифт, но внутри никого нет. Только рюкзак валяется, весь в крови. Со значком в виде смайлика.

Медленно, как в страшном сне, Макс перевел взгляд на собственный рюкзак, небрежно брошенный на пол лифта. Веселый желтый смайлик, дурацкий подарок Рената, сейчас казался издевательской гримасой в свете леденящих душу откровений незнакомца.

Тот сказал, что видит в пустом лифте рюкзак Макса, залитый кровью.

Как такое возможно?!

Холод сковал члены, дыхание застряло в горле. Липкий животный ужас растекался по венам, парализуя и мысли, и движения. Макс просто стоял и смотрел, не в силах оторвать взгляда от улыбающейся рожицы. Из онемевших пальцев выскользнул телефон и глухо шлепнулся на пол. Словно оборвалась последняя связующая нить с реальностью.

Экран телефона погас, и вместе с ним выключился фонарик. Непроглядный мрак поглотил тесную кабину. Теперь единственными источниками света остались мерцающие кнопки панели. Но и они предательски замигали, словно из последних сил цепляясь за искру жизни, а затем растворились во тьме.

Наступила абсолютная, первозданная чернота. В ней не было верха и низа, не было границ, лишь бесконечная пустота. И жуткий, леденящий кровь рык, ввинчивающийся в уши. Он нарастал, заполняя собой все пространство, отдаваясь вибрацией в каждой клеточке тела.

А потом что-то громыхнуло. Лязгнул металл. Донесся скрежет когтей, высекающих искры. И Макс с ужасом понял: оно здесь.

Голодное, исполинское, адское отродье вломилось в кабину, разворотив двери. Запах гнилой плоти и могильного тлена забил ноздри.

Макс заорал. Дико, страшно, надрывно. Из последних сил, из отчаянного желания жить. Заорал, срывая голос, выплескивая в крике весь свой страх и боль. Заорал так, словно это могло хоть на миг отсрочить неминуемую смерть в беспросветной тьме.

Горячее зловонное дыхание опалило лицо. Макс зажмурился до боли в глазах. И внезапно понял, что больше не кричит. Крик умер, захлебнулся в глотке.

В абсолютной тишине, густой как смола, оглушительно раздавалось хриплое дыхание твари.

А потом были когти, безжалостно впившиеся в грудь. Была боль, разрывающая на части. Был хруст костей и влажный звук разодранной плоти. И жуткий, торжествующий рев.

Мир померк. Сознание уплывало, утягивая Макса в спасительную темноту. Последней мыслью было смутное удивление: почему он все еще слышит, как чудовище пожирает его заживо, хотя давно уже должен быть мертв? Где-то на краю угасающего рассудка всплыло жуткое предположение.

Что если в этом проклятом доме, в этом треклятом лифте, смерть — не избавление? Что если боль и ужас бесконечны, и мучительная агония — это все, что ему осталось до скончания времен?

Рык и хруст плоти превратились в чудовищную какофонию. Она нарастала, заполняя собой весь мир, вытесняя остатки мыслей и чувств. А потом все поглотила тьма. Древняя, как сама вечность, и голодная.

Всегда голодная.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь)

Показать полностью
66

В начале была тишина

В начале была тишина. Но постепенно к ней присоединились глухие удары капель, бьющих о мрак. Тихий шум дождя...

Он пробудился в сырой, стягивающей темноте — и не знал, как здесь оказался. Ничего не видел и не помнил. Тьма пожирала воздух, просачивалась в легкие, смолой растекалась по конечностям, лишая их силы.

Вспышки озарили сознание: он вспомнил свое имя и вспомнил про палец.

Его звали Азария. Древнее имя, которым нарекли его родители. Кто они, живы ли, где их искать — Азария сказать не мог. Кровь шумела в голове, мешала сосредоточиться. Мрак заливал глаза, и тело отказывалось шевелиться. Где он?

Палец… Когда Азария был мальчишкой, ему велели наколоть дрова во дворе. Он делал это и раньше, но только под присмотром старших. В этот раз ему доверили выполнить работу самостоятельно. Детское сердце переполняло наивное чувство важности, и в груди плескалась радость: теперь он взрослый, он сам наколет дрова!

Азария промахнулся и угодил топором по большому пальцу. Тот отскочил в сторону, на сочную зеленую траву, и яркое летнее солнце искрилось в капельках крови.

Он помнил, как кричал от боли, повалившись на землю и зажав руку. Неподалеку развешивала белье мать: Азария видел, как она, стоя к нему спиной, перекидывала ветхие простыни через веревки. Заливаясь слезами, он звал маму, но она так и не повернулась...

Азария попробовал пошевелить покалеченной рукой. Кажется, к нему возвращалась чувствительность. Кончики четырех оставшихся пальцев соприкасались с чем-то шершавым, похожим на грубую ткань, а ноги и плечи упирались в твердое. Да, он лежал. И все тот же мрак перед глазами поглощал звуки дождя где-то снаружи. Но ему было сухо. Азария чувствовал, что тело словно покачивает: иногда его трясло, а иногда — слегка подбрасывало. Где же он?

Еще одно воспоминание вспыхнуло в голове. Стояла рыжая осень, когда Азария ощутил первые признаки недуга. Головокружение и боли, разрывавшие мозг. Рвота и постоянные обмороки. Ближайший врач — в сотнях километров от их деревни. Так продолжалось около месяца, пока он не упал во дворе дома. Азария лежал на студеной земле и чувствовал, как его четырехпалую ладонь лижет верный пес, словно умолявший хозяина подняться и поиграть с ним. Но встать Азария не мог, и глаза его выела тьма. Он думал, что навсегда. Но ошибся.

Ужас дрожью пробежал по нервам, дыхание сперло, и пальцы обожгло льдом — в одно мгновение Азария все понял.

Он в гробу! Умер, и его похоронили! Но он выжил, очнулся, как и все те несчастные люди, о которых Азария слышал когда-то из рассказов стариков. Люди, впавшие в летаргический сон — пограничное состояние между жизнью и смертью, которое даже опытный врач не всегда способен распознать. Они просыпались в гробах, в холодных, душных объятьях тьмы — и задыхались, зовя на помощь. Раздирали руки в кровь, расшибали головы о доски гробов, — но выбраться не могли. Мерзлая, тяжелая земля отделяла их от мира живых...

Вдруг тряхнуло сильнее обычного, и с дикой радостью Азария понял, что еще не закопан! Мелкие покачивания и подбрасывания, дождь, капающий на крышку гроба — все это означало, что его только везут на кладбище, только собираются опустить в могилу. У него есть шанс на спасение, он вырвет свою жизнь обратно, снова увидит свет, дождь, любимого пса — и своих родных.

Лица как ветер ворвались в мозг, растревожили то, что было забыто. Отец и мать, его деды, братья и сестры… Имена, привычки, судьбы родных людей перемешались в памяти, словно мутная вода в воронке, но Азария твердо знал, что должен к ним вернуться. Нужно закричать, застучать по гробу — дать знать, что он жив! Казалось, воспоминания словно влили силу в мышцы, расправили легкие, наполнили их воздухом.

Азария переоценил себя: ослабевшие от долгой болезни руки едва коснулись досок — и тут же безвольно упали, а голос, осипший в забытье, звучал едва заметно для него самого. Но все равно его должны были услышать!

Азария вспомнил бледное лицо матери, грустную улыбку и глаза, которые все время глядели куда-то в сторону. Перед мысленным взором он видел отца. Тот проводил дни в поле, ладони его огрубели, и в темных волосах сверкала на солнце белая прядь седины…

— Я жив! Откройте! — кричал Азария. — Я жив!

Гроб затрясло сильнее. Азария чувствовал, что его приподнимают, потом опускают. Деревянный саркофаг шатался, обо что-то ударялся, доски скрипели. Шумел дождь. Где же голоса людей? Плач матери, всхлипывания родных, звуки похоронного марша — где все это? Почему его не слышат?

Паника вгрызлась в сердце. Азария закричал, завопил, разбивая руки в кровь о доски, — но его не слышали. Комья земли с влажным стуком плюхались о гроб.

* * *

Память окончательно возвращалась с последними частицами кислорода.

Вся родня Азарии обитала вдали от цивилизации, в оторванной от мира деревне, жители которой из поколения в поколение страдали врожденной глухотой. Он с трудом вспомнил название недуга, с детства пугавшее своим чужеродным звучанием — синдром Ваарденбурга. Врачи, изредка приезжавшие в деревню, говорили, что все дело в близкородственных браках, в испорченной наследственности.

Плохая кровь.

Но Азария родился другим: он мог слышать. Вопреки всем законам биологии и генетики, вопреки всем планам Господа — он мог слышать, и это было чудо. Чудо, ставшее злой насмешкой судьбы.

В начале была тишина: никто не слышал крика Азарии, когда он появился на свет.

И теперь никто его не услышит, когда он умрет.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь)

Показать полностью
51

Черный Кукольник. Новогодняя сказка

История, о которой я расскажу, произошла много лет назад. Мне исполнилось тринадцать, и я жил в маленьком поселке на севере страны, затерянном посреди заснеженной тундры.

Мы не были избалованы развлечениями, к которым привыкли обитатели больших городов, поэтому настоящим событием для жителей нашего поселка стал приезд Черного Кукольника. Его представление должно было состояться перед самым Новым годом.

В те времена у нас еще не было Интернета, поэтому о невероятном шоу Черного Кукольника мы узнали из местной газеты, которая перепечатывала материалы столичной желтой прессы. Как сообщала статья, вот уже несколько лет таинственный чародей давал представления по всей стране, вызывая неизменный восторг у изумленной публики.

В те далекие годы какие только «чародеи» и «колдуны» не колесили по провинциальным городам, вводя в заблуждение неискушенных зрителей. Жизнь была тоскливой и опасной, поэтому даже такие незатейливые развлечения, как выступления шарлатанов разных мастей, вносили толику ярких эмоций в серые будни.

Но, как уверенно заявляла местная газетенка, представления Черного Кукольника отличались от других подобных шоу. Главной изюминкой его выступлений было чревовещание, а также невероятная способность Кукольника угадывать прошлое и предсказывать будущее.

Два года назад таинственный маг — именно так называли его в статье — начал давать представления в поселках и небольших городах в южных регионах, медленно продвигаясь к центру страны, а затем — на север, в наши холодные заснеженные края. Слава о Черном Кукольнике росла с каждым выступлением, и постепенно он начал собирать забитые под завязку концертные залы и клубы.

Направляясь вглубь страны, маг выступал в провинциальных городах, но не гнушался давать представления в глухом захолустье наподобие нашего поселка, который был крайней северной точкой в маршруте Черного Кукольника: дальше простирались только тундра и скованный льдом океан.

И вот настало тридцать первое декабря. Перед входом в поселковый клуб, где должно было состояться шоу Черного Кукольника, я встретился со своим лучшим другом, Максом. В отличие от меня, Макс рос, что называется, в неблагополучной семье: отец и мать выпивали и часто поколачивали сына — да так сильно, что тот почти каждый день приходил в школу в синяках и ссадинах.

Впрочем, несмотря ни на что, Макс был славным парнем, который никогда не терял бодрости духа. Большую часть времени он был предоставлен сам себе, и эта свобода, дарованная тринадцатилетнему мальчишке, конечно же, манила и привлекала. Мне нравилось дружить с Максом — как нравится всем мальчишкам в моем возрасте проводить время с теми, кто отличался смелостью, дерзостью и капелькой безрассудства. Макс обладал всеми этими качествами, чего не сказать о моем куда более спокойном и рассудительном характере.

Но вернемся к тому, что происходило в клубе затерянного на севере поселка вечером тридцать первого декабря.

Мы с Максом заняли свои места в битком набитом зале, волнительно ожидая начала представления. Из разговоров публики стало ясно, что Черный Кукольник, скорее всего, жертвовал весь свой гонорар детским приютам и домам престарелых. Люди вокруг меня шептались, обсуждая его благородные поступки. Один мужчина, сидевший рядом, рассказывал, что слышал от своего знакомого, работающего в одном из таких учреждений, что маг действительно передавал значительные суммы денег на нужды детей и стариков.

Я прислушивался к этим разговорам с удивлением и восхищением. Оказалось, что Черный Кукольник вел весьма скромный образ жизни. Он не тратил деньги на роскошь, хотя раньше, как говорили, славился страстью к дорогим вещам и шикарным вечеринкам. Одна женщина, сидевшая неподалеку, вспоминала: ее подруга, уехавшая из поселка, видела Кукольника на светском мероприятии в столице, где он был окружен богатыми и знаменитыми людьми. Но теперь, казалось, он полностью изменился.

Эти разговоры добавляли еще больше загадочности и уважения Черному Кукольнику. Я смотрел на сцену, где вскоре должно было начаться представление, и думал о том, каким человеком он окажется. В зале царила атмосфера ожидания и легкого волнения. Люди продолжали обсуждать мага, его прошлое и настоящее, делясь догадками и слухами.

Когда занавес наконец поднялся, и на сцене появился сам Черный Кукольник, я уже смотрел на него не просто как на артиста, а как на человека с большой душой и добрым сердцем. Его скромный вид и непритязательный выбор одежды теперь казались мне не недостатком, а признаком истинного благородства.

Ничем особым он, по правде говоря, не выделялся: невысокий мужчина лет пятидесяти, а может чуть старше, невзрачный и щуплый на вид, одетый в затертый фрак и мятый цилиндр на голове. Вид чародея скорее был нелепым, чем загадочным или вызывавшим хоть какое-то изумление.

Но небольшое разочарование от образа Черного Кукольника быстро сменилось всеобщим восхищением, как только он начал свое представление. Выглядело оно просто и незамысловато: чародей достал из сундука, стоявшего здесь же на сцене, ростовую деревянную куклу и, усадив ее на свои колени, принялся вызывать из зала зрителей, желавших испытать на себе волшебные способности Назара — так звали деревянного болванчика.

Он представлял собой ростовую фигуру, выполненную с удивительной тщательностью и вниманием к деталям. Назар выглядел как маленький мальчик, примерно десяти лет. Его лицо было вырезано из дерева с такой мастерской точностью, что казалось почти живым. Глаза куклы, большие и выразительные, с нарисованными зрачками, словно следили за каждым движением зрителей в зале.

Назар был одет в старомодный костюм, состоящий из коротких штанишек, клетчатой рубашки и маленького жилета. На ногах у болванчика были яркие ботиночки, которые выглядели так, будто их специально сшили для куклы. Каштановые волосы Назара напоминали настоящие и были уложены в аккуратную прическу.

Особое внимание привлекали руки и ноги болванчика: они были подвижны и соединены шарнирами, что позволяло Черному Кукольнику манипулировать ими с удивительной ловкостью. Назар мог кивать головой, махать руками и даже делать шаги, что придавало движениям болванчика реалистичность, словно оживляя его на сцене.

На лице Назара всегда присутствовала легкая улыбка, которая делала его облик дружелюбным и немного загадочным. Когда Черный Кукольник начинал чревовещать, казалось, что болванчик действительно оживал, и его губы двигались в такт словам, произносимым чародеем.

Назар был не просто деревянным болванчиком, а настоящим персонажем, который добавлял магии в представление Черного Кукольника, завораживая зрителей и создавая атмосферу волшебства и таинственности.

Во время своего шоу Черный Кукольник удивлял всех, угадывая прошлое и предсказывая будущее зрителей с помощью Назара. Чародей пригласил на сцену первого участника из зала. Это была девочка лет десяти, с косичками и в ярком платье. Назар посмотрел на нее своими деревянными глазами и начал говорить. Деревянный болванчик рассказал о ее прошлом: как она однажды потеряла любимую игрушку, но потом нашла ее благодаря помощи домашнего питомца — собаки по кличке Джеки. Девочка стояла с открытым ртом, удивленная тем, как Назар мог знать такие подробности. Затем Черный Кукольник, вещая через Назара, начал предсказывать будущее девочки. Он сказал, что в следующем году она встретит новых друзей и получит подарок, о котором давно мечтала. Девочка улыбалась, и ее глаза светились от радости и восторга.

Следующим на сцену вышел парнишка, мой ровесник. Назар снова заговорил, рассказывая о том, как мальчик однажды спас котенка на дереве. Паренек кивнул, подтверждая правдивость слов куклы. Затем Назар предсказал, что мальчик станет отличным спортсменом и выиграет множество соревнований.

Каждое предсказание и каждое угаданное событие из прошлого вызывали в зале волну удивления и восхищения. Мы все сидели, затаив дыхание, наблюдая за этим волшебным действом. Черный Кукольник и его болванчик Назар казались настоящими магами, способными проникнуть в самые сокровенные уголки наших жизней.

Наконец, на сцену вызвали Макса. Я видел, как его глаза загорелись от волнения и нетерпения. Мой друг всегда был смелым и дерзким, но этот момент явно заставил его понервничать: Макс очень хотел услышать предсказание от Черного Кукольника.

Когда Макс поднялся на сцену, зал замер в ожидании. Черный Кукольник, держа Назара на коленях, внимательно посмотрел на моего друга. Назар, казалось, ожил, его деревянные глаза устремились на Макса, и он начал говорить.

— Здравствуй, Макс! — произнес Назар тонким голосом, который звучал так, будто исходил из глубин его деревянного тела. — Ты помнишь тот день, когда вместе с другом нашел старую заброшенную хижину в лесу?

У меня перехватило дыхание. Это было наше с Максом секретное место, о котором никто не знал. Мы нашли хижину прошлым летом и часто туда возвращались, чтобы скрыться от повседневных забот и проблем.

Назар продолжал:

— Вы тогда решили, что это будет ваше тайное убежище, и поклялись никому о нем не рассказывать.

Макс стоял на сцене, ошеломленный тем, что услышал. Он кивнул, подтверждая слова Назара. Я видел, как глаза друга наполнились удивлением и восхищением. Назар знал то, о чем были в курсе только мы двое.

Затем Черный Кукольник начал через Назара предсказывать будущее Макса.

— Совсем скоро, — сказал Назар, — ты встретишь человека, который станет твоим наставником и исполнит все твои желания. Ты преодолеешь трудности, навсегда забыв о горестях и печалях.

Макс слушал, затаив дыхание. Я видел, как его лицо озарилось надеждой и решимостью. Было ясно, что предсказание деревянного болванчика значило многое для моего друга, ведь он так сильно натерпелся от своих родителей-алкоголиков...

Когда Макс вернулся на свое место рядом со мной, он выглядел взбудораженным и словно переполненным энергией. После представления, когда мы вышли из концертного зала, Макс потянул меня за рукав и, оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает, прошептал:

— Ты не поверишь, что я нашел у себя в кармане!

Он достал маленький сложенный листок бумаги и развернул его.

«Приходи в мой фургон на окраине поселка ровно в полночь. Я исполню твое новогоднее желание. Ч.К.» — значилось в записке, которая показалась мне странной и подозрительной.

— Макс, это как-то необычно, — сказал я, пытаясь говорить как можно спокойнее. — Мы ведь не знаем, кто он на самом деле и что у него на уме.

Но Макс, с детства обделенный вниманием и заботой взрослых, не хотел меня слушать. Его глаза горели от предвкушения.

— Ты не понимаешь, — ответил он с энтузиазмом. — Это мой шанс! Может быть, Черный Кукольник действительно сможет исполнить мое желание. Назар ведь сказал, что меня ждет встреча с наставником!

Я знал, что Макс всегда мечтал о чем-то большем. Его жизнь была полна трудностей и разочарований, и возможность познакомиться поближе с магом казалась ему настоящим чудом. Но я не мог избавиться от чувства тревоги.

— Макс, подумай еще раз, — продолжал я, стараясь убедить его. — Это слишком странно. Почему он выбрал именно тебя? И почему в полночь, на окраине поселка?

Но Макс был непреклонен.

— Я должен пойти, — сказал он твердо. — Нельзя упустить свой единственный шанс вырваться из этой дыры. Подумай только: я стану учеником настоящего чародея! Я смогу сам творить чудеса!

Я вздохнул, понимая, что не смогу отговорить друга.

— Хорошо, — сказал я наконец. — Но я пойду с тобой.

Макс кивнул, и мы договорились встретиться за пятнадцать минут до полуночи, чтобы вместе отправиться к фургону Черного Кукольника. Внутри меня бушевали сомнения и тревога, но я знал, что не могу оставить друга, хотя мне еще предстояло уговорить родителей отпустить меня на улицу перед самым Новым годом.

Приближалась полночь. В нашем доме царила праздничная суета: мама готовила угощения на кухне, а папа заканчивал украшать елку. В воздухе витал аромат мандаринов и свежей выпечки, и казалось, что весь мир готовился к этому волшебному моменту. Но мои мысли были далеко отсюда.

Как и следовало ожидать, родители не отпустили меня, несмотря на все мои уговоры. Они считали, что Новый год — это семейный праздник, и я должен провести его дома. Я понимал их, но не мог избавиться от беспокойства за Макса. Он собирался пойти к фургону Черного Кукольника один, и это не давало мне покоя.

Мы сели за праздничный стол, и родители принялись вспоминать события уходящего года. Я старался улыбаться и поддерживать разговор, но мои мысли постоянно возвращались к Максу. Что с ним сейчас? Нашел ли он фургон? Исполнилось ли его желание?

Когда часы начали отбивать полночь, я почувствовал, как внутри меня все сжалось. Я представил себе, как Макс стоит у фургона на окраине поселка, один в эту холодную ночь. Я надеялся, что с ним все будет в порядке, но тревога не отпускала меня.

После боя курантов мы с родителями обменялись подарками и пожеланиями. Они выглядели счастливыми и довольными, а я старался не показывать своего беспокойства. Но каждый раз, когда я смотрел на часы, я думал о том, что Макс, возможно, сейчас переживает что-то невероятное или, наоборот, опасное.

Как только прошло двадцать минут после наступления Нового года, я не выдержал. Я подошел к родителям и, стараясь говорить как можно спокойнее, попросил разрешения выйти на улицу. Видя мою настойчивость, они не стали возражать. Я накинул куртку, натянул шапку и поспешил к двери.

Выскочил на улицу, и холодный ветер пробрал меня до костей. Но это не остановило меня. Я знал, что должен найти Макса и убедиться, что с ним все в порядке. Я побежал по заснеженным улицам, стараясь не обращать внимания на мороз и скользкую дорогу.

Поселок был почти пуст, лишь изредка встречались прохожие навеселе, которые выбрались на свежий воздух, чтобы продолжить празднование с петардами и фейерверками. Я ускорил шаг, направляясь к окраине, где, как я знал, стоял фургон Черного Кукольника. В голове крутились мысли о том, что могло произойти с Максом. Я надеялся, что он в безопасности, но тревога не отпускала меня.

Когда я наконец добрался до окраины поселка, я увидел фургон. Он стоял в тени голых деревьев, освещенный лишь тусклым светом уличного фонаря. Я остановился на мгновение, чтобы перевести дыхание, и затем медленно подошел ближе. Фургон выглядел старым и немного потрепанным, но в нем было что-то загадочное и притягательное.

Холодные снежинки падали на мои щеки, таяли и превращались в капли, которые тут же замерзали на морозе. Я дрожал — то ли от холода, то ли от одолевающих меня эмоций. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь шорохом снега под моими ногами. Мне казалось, будто я попал в мрачную сказку.

Когда я подошел к фургону, я заметил, что дверь была приоткрыта. Свет изнутри пробивался наружу, создавая теплый контраст с холодной ночной темнотой. Я глубоко вздохнул и, собравшись с духом, потянул на себя дверь. Она скрипнула, и я шагнул в фургон, ожидая увидеть Макса.

Внутри оказалось неожиданно тепло и душно. Черный Кукольник, теперь уже без цилиндра, сидел за небольшим столом, его лицо выглядело мрачным и скорбным. Рядом с ним на полу расположился болванчик Назар, но что-то было не так.

Назар, клацая деревянными челюстями, пожирал кусок за куском мертвое окровавленное тело Макса, лежавшее здесь же на полу — я узнал его по одежде и бледному безжизненному лицу.

Мое сердце замерло, и меня охватил холодный ужас. Я стоял оцепенело в дверях, не в силах поверить в то, что видел. Назар тем временем методично доедал тело Макса. В тот момент, к моему стыду, в голове у меня крутилась только одна мысль: «Как деревянная кукла может проглатывать мясо и кости?»

Ветер задувал внутрь фургона, поднимая снежинки и заставляя их кружиться в воздухе. Я не мог отвести глаз от жуткой сцены — пока, наконец, Назар не сожрал Макса до последнего куска плоти. Черный Кукольник, казалось, не замечал моего присутствия. Он продолжал смотреть на испачканного кровью болванчика с выражением глубокой скорби и печали.

— Что... что вы сделали? — с трудом выдавил я: голос дрожал от ужаса и потрясения.

Черный Кукольник медленно поднял голову и посмотрел на меня. В его глазах я увидел нечто, что заставило меня содрогнуться — смесь сожаления и неизбежной покорности перед судьбой.

— Назар насытился, — сказал чародей тихо дрожавшим голосом. — До следующего раза ему хватит... вот только следующего раза не будет.

Я не мог поверить своим ушам. Взгляд метался между Черным Кукольником и Назаром, который теперь сидел неподвижно, словно обычная игрушка. В ногах у него валялась пропитанная кровью одежда Макса. Черный Кукольник вздохнул и продолжил свой рассказ.

— Я выловил Назара в море на юге страны. — Голос чародея был полон печали. — Почти три года назад. Тогда я не знал, что нашел. Я привел его в порядок и назвал Назаром — в честь своего утонувшего сына. Так сильно он был на него похож. Назар выглядел как безжизненная деревянная кукла, пока однажды... не заговорил со мной. Я решил, что сошел с ума, но Назар действительно оказался ожившей куклой. А потом выяснилось, что он мог отгадывать прошлое и предсказывать будущее. Я думал, что нашел чудо, но не знал, какую цену придется за это заплатить.

Я слушал его, не в силах отвести взгляд от Назара.

— То есть, он разговаривает не с помощью чревовещания?

Черный Кукольник покачал головой, а затем продолжил:

— Сначала все было прекрасно. Назар восхищал людей, предсказывая их судьбы и раскрывая тайны прошлого. Я начал давать представления по всей стране и зарабатывал огромные деньги. Но вскоре я понял, что у Назара есть темная сторона. Он нуждался в чем-то особенном, чтобы поддерживать силы. Оказалось, что взамен за свой волшебный дар Назар требовал свежего мяса — плоть детей.

У меня перехватило дыхание: ужас ледяной рукой сдавил горло. Черный Кукольник продолжал, и его голос звучал все более мрачно:

— Я пытался остановить его, но Назар угрожал, что убьет меня, если я не буду выполнять его требования. У меня не оставалось другого выбора, как двигаться дальше по стране, давая представления и скармливая Назару детей. Каждый раз, когда я видел, как он пожирает очередную жертву, мое сердце разрывалось от боли и вины. Но я был в ловушке, и не знал, как из нее выбраться.

Черный Кукольник замолчал на мгновение, и его глаза наполнились слезами. Я стоял, не в силах поверить в то, что слышал. Мысли метались, пытаясь осознать все, что произошло. Черный Кукольник выглядел сломленным и опустошенным.

— Скоро всему этому придет конец, — сказал он, глядя на то, как Назар довольно клацает деревянными зубами: они были испачканы кровью Макса.

Чуть позже, глубокой ночью, освещенной вспышками фейерверков над поселком, вместе с Черным Кукольником мы отправились в холодную темную тундру. Он нес на руках Назара. С неба валил снег, крупные хлопья падали на землю, укрывая ее белым полотном, которое поглощало звуки вокруг. Темнота окружала нас со всех сторон. Холод проникал в каждую клеточку моего тела.

Мы шли молча, и только хруст снега под нашими ногами нарушал тишину: взрывы фейерверков остались далеко позади, как будто в другой жизни. Черный Кукольник выглядел сосредоточенным и решительным, его лицо было мрачным и полным скорби. Я не знал, что сказать, и просто следовал за ним, чувствуя, как страх и тревога сжимают мое сердце.

Наконец мы остановились. Черный Кукольник глубоко вздохнул и медленно опустил Назара на снег. Он стоял над ним, словно прощаясь с чем-то важным и дорогим. Происходящее казалось кошмарным сном.

— Оставь нас здесь, — сказал Кукольник тихим и усталым голосом. — Я должен закончить все сам.

Я кивнул, не в силах произнести ни слова. Мои ноги будто приросли к земле, и я не мог двинуться с места. Но затем, собрав все свои силы, я развернулся и пошел прочь. По щекам текли слезы.

Снег продолжал падать, и темнота окружала меня со всех сторон. Я шел, не оглядываясь назад, полностью отдавая себе отчет, что никогда не смогу забыть эту ночь и то, что видел в фургоне Черного Кукольника.

Когда я наконец добрался до границы поселка, я остановился и оглянулся. Вдалеке я увидел лишь белое покрывало снега и темные силуэты деревьев. Черный Кукольник и Назар остались где-то там позади, и в тот момент я понял, что больше никогда не увижу их.

На следующий день я узнал новость. В тундре был обнаружен замерзший труп Черного Кукольника. Его тело лежало на снегу, словно он просто уснул и больше не проснулся. Но куклы рядом с ним не было. Назар исчез, и никто не знал, где он теперь. Это известие потрясло меня до глубины души. Я не мог понять, куда делся Назар.

Я никому не рассказал о том, что случилось с Максом. Да и кто бы мне поверил? Лишь спустя несколько дней родители Макса, протрезвев после новогоднего запоя, написали заявление об исчезновении сына. Макса так и не нашли...

Время шло, и я пытался забыть о той страшной ночи. Она казалась мне наваждением, кошмарным сном. Травмой, которую следовало стереть. Вычеркнуть из памяти.

Похоже, это удалось слишком хорошо: родители потом рассказывали, что мне потребовалась помощь детского психолога. И все же спустя время воспоминания вернулись, захлестнули меня с головой — и с тех пор уже не отпускали. Позднее, повзрослев, я начал искать ответы. Я выяснил, что во всех городах, где Черный Кукольник давал представления, пропадали дети. Эти исчезновения оставались нераскрытыми, и никто не знал, что стало с несчастными детьми.

Сейчас, спустя многие годы, воспоминания той ночи по-прежнему не дают мне покоя. Я часто просыпаюсь в холодном поту, видя во сне деревянные челюсти Назара, пожирающие плоть Макса. Этот кошмар преследует меня, и я не могу избавиться от чувства вины и ужаса.

Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу жуткую сцену: Назар, клацающий своими челюстями, и Черный Кукольник, наблюдающий за происходящим с выражением глубокой скорби на лице. Я слышу их голоса, чувствую холод тундры и вижу падающий снег. Воспоминания стали частью меня, и я не могу от них избавиться.

Я не знаю, где сейчас находится Назар, и что с ним стало. Возможно, он все еще где-то там, посреди тундры, в ожидании своей следующей жертвы — или же человека, который станет его новым хозяином. Эта мысль не дает мне покоя, и я живу с постоянным страхом, что однажды Назар вернется, и я снова услышу клацание его деревянных челюстей в темноте.

На этот раз он придет за мной.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь)

Показать полностью
114

Постельный режим. Часть 2/2

Начало здесь

Спустя некоторое время — по ощущениям Артема прошло около часа — по коридору что-то прогрохотало и остановилось у палаты. Дверь распахнулась, и вошла медсестра, толкая перед собой дребезжащую тележку с кастрюлей и ведром. Запах еды наполнил помещение, и Артем ощутил, как в животе у него забурлило: он едва ли помнил, когда ел в последний раз.

Медсестра, зачерпнув половником в кастрюле, шлепнула кашу на тарелку и протянула ее Плешивому. Он взял тарелку, даже не посмотрев на толстуху, и принялся есть кашу руками. От вида склизких комков, вываливающихся из слюнявого рта Плешивого, Артема затошнило, и он отвел взгляд.

Медсестра подкатила к нему тележку и вручила тарелку с кашей.

— Ешь, голубчик. — Она растянула алые губы в противной улыбке. — Тебе надо набираться сил.

— Ложку можно? — Артем, сдерживая дрожь в руках, взял тарелку со следами засохшей пищи. Вблизи каша — судя по всему перловая — напоминала чью-то рвоту.

Толстуха вручила Артему ложку. Пока он жадно поглощал помои, стараясь не обращать внимания на их отвратительный вид и запах, медсестра все тем же половником зачерпнула из ведра темной жижи и, налив ее в стакан, протянула его Артему.

Не сказав больше ни слова, она укатила тележку к Калеке. Разбудив инвалида, толстуха присела на край койки и принялась кормить его с ложки, тихонько что-то приговаривая. Артем, покончив с кашей, запил ее жидкостью из стакана. Это оказался компот из яблок — такой кислый, что свело скулы.

— Послушайте, как вас зовут? — как можно приветливее сказал Артем, когда медсестра закончила кормить Калеку.

— Чего надо? — огрызнулась толстуха, забирая тарелку у Плешивого.

— Пожалуйста, мне очень нужно связаться с родственниками. — Артем старался говорить спокойно, но дрожь в голосе выдавала его отчаяние. — Они волнуются за меня. Мне нужен мой телефон!

— Нельзя. — Медсестра выхватила тарелку и стакан из рук Артема. — Нужно соблюдать строгий режим, голубчик.

Ответ толстухи взбесил Артема. Он втайне надеялся, что медсестра, какой бы черствой и неприятной она ни была на вид, проявит к нему жалость и разрешит поговорить по телефону с матерью или сестрой. Или, на худой конец, с бывшей женой. Но толстая тварь осталась бессердечной.

— Сука! — выкрикнул Артем. — Да кто вы такие, ублюдки?! Отпустите меня отсюда!

— Ты ведь все равно не уйдешь, голубчик, — усмехнулась медсестра, взяв с тележки шприц с желтоватым раствором. — Будешь плохо себя вести — не получишь волшебный укольчик.

Она подошла к Артему и приблизила шприц к катетеру на его руке. Артем заелозил в кровати, стараясь отпрянуть от толстухи, но она схватила его за плечо и ловким движением воткнула шприц.

— Вот так, хорошо, — с довольной улыбкой протянула медсестра, впрыскивая раствор.

Положив шприц на тележку, она выкатила ее из палаты, так и не покормив Жирдяя, храпевшего в койке. Артем вспомнил, как однажды читал о странном заболевании, из-за которого человек все время спит, и задался вопросом: уж не такой ли болезнью страдает Жирдяй?

Артем посмотрел на других соседей по палате. Плешивый все так же сидел, таращась пустым взглядом внутрь своей черепной коробки. По его обвисшим губам стекала слюна с остатками каши. Калека лежал в постели, глядя в потолок, и Артем снова удивился, почему инвалид больше не двигается и даже не шевелит шеей? Что с ним сделали на операции?

Мысли путались в голове, сбивались в клубок, распутать который Артем уже не мог. Мышцы словно превратились в свинец, боль в голове и пояснице утихла. Соскальзывая в вязкую дрему, он понял, что медсестра вколола ему обезболивающее вперемешку со снотворным.

* * *

Артема разбудил скрипучий голос медсестры. Открыв глаза, он увидел, как она усаживала Плешивого в кресло-коляску. За окном стемнело, и люминесцентные лампы, тихо жужжа, наполняли палату мертвенным свечением.

— Ноги поставь на подставку, — командовала толстуха, наблюдая, как Плешивый медленно, словно под действием транквилизаторов, устраивается в кресле.

— Куда вы его везете? — вмешался Артем.

— Твое дело, голубчик, — лежать и набираться сил, — усмехнулась медсестра, выкатывая из палаты коляску с Плешивым.

Когда они скрылись в коридоре, Артем, приподнявшись на локтях, посмотрел на Калеку. Он все так же неподвижно лежал на койке со взглядом, устремленным в потолок.

— Его забрали на операцию? — спросил Артем.

— Да. — Голос Калеки, казалось, охрип еще больше.

— Почему они проводят их по ночам?

— Доктору так нравится.

Из глубины коридора донесся приглушенный звук циркулярной пилы, а затем раздался плач — надрывный, наполненный болью и ужасом. И хотя Артем ни разу не слышал голоса Плешивого, он не сомневался, что этот жуткий вой принадлежал именно ему. Через мгновение он оборвался. Визг пилы продолжался еще некоторое время, но затем тоже стих.

— Что с ним делают? — сглотнув горький ком в горле, спросил Артем в пугающей тишине.

— Какая разница, — безразлично протянул Калека. — Кто-то получит деньги. Вот и все.

У Артема похолодело внутри. В ушах гулко застучало, а волосы на затылке встали дыбом. Чудовищная догадка озарила его.

— Они что, режут его на органы? — ужаснулся он.

— Если бы, — ухмыльнулся Калека.

— Вас похитили?

— Голубчик, ты задаешь слишком много вопросов. — Калека прикрыл глаза, будто намекая, что этот разговор его утомил. — Я оказался здесь по своей воле, чтобы помочь деньгами дочери. Доктор хорошо платит.

— А Жирдяй и Плешивый?

— Думаю, их сдали родственники или опекуны. Кому нужны дебил, пускающий слюни, и вечно храпящий жирный кабан? Его ж не прокормишь. А может, их просто где-нибудь подобрали. В бомжах недостатка нет.

Калека замолчал, словно намеренно сделав театральную паузу перед тем, что собирался сказать дальше. Артем задрожал, ощущая, как живот стянуло от нехорошего предчувствия. Он уже знал, какими будут слова Калеки.

— А вот ты, голубчик, удачно им подвернулся, — с усмешкой в голосе прохрипел инвалид. — Но ты не переживай: скоро все закончится. Им еще чуть-чуть осталось.

— Что закончится?! — вспылил Артем; его губы затряслись, а согнутые в локтях руки задрожали от напряжения. — Что они с нами сделают?!

— Скоро узнаешь. — Калека зевнул и закрыл глаза: разговор окончен.

— Сука, — процедил сквозь зубы Артем, откидываясь на подушку.

По коридору протопали шаги, щелкнул выключатель, и свет в палате погас. Вглядываясь в полумрак, разбавленный лунным светом из окна, Артем твердо решил: он во что бы то ни стало выберется из этой вонючей дыры.

* * *

Утром они вернулись: медсестра втолкнула в палату каталку, на которой без сознания лежал Плешивый. Толстуха сдернула простыню, покрывавшую мужчину, и Артем содрогнулся от потрясения: у Плешивого не было ног. За два дня он привык к виду его волосатых, испещренных венами конечностей, но теперь вместо них зияли свежие розовые швы, сочившиеся кровью. Не было даже культей: ноги отрезали под корень, словно выдрав их с костями из тазобедренных суставов.

Медсестра, подхватив Плешивого за подмышки, стащила его с каталки на койку и накрыла покрывалом. Артем в ужасе наблюдал, как кровь из ран пропитывает ткань в том месте, где у Плешивого раньше были ноги.

Тем временем толстуха вытолкнула каталку в коридор, а затем, спустя несколько мгновений, вернулась в палату — на этот раз с тележкой, на которой дымилась кастрюля с едой.

— Ешь, голубчик. — Медсестра положила на грудь Артема тарелку с кашей. — Набирайся сил.

— Что вы с ним сделали? — Артем не мог отвести взгляда от человеческого обрубка, в которого превратился Плешивый. — Зачем вы отрезали ему ноги?!

Медсестра подкатила тележку к Калеке и, плюхнув жирную задницу на край койки, принялась кормить с его с ложки. Он медленно жевал кашу, с безразличным видом уставившись в потолок.

— Тебе нельзя нервничать, голубчик, — ответила медсестра. — Будешь нервничать — голова разболится. А тебе надо ее беречь.

Артема корежило от негодования и злости, но ничего поделать он не мог: ноги по-прежнему не двигались, он был прикован к постели. Ясно одно: этой ночью толстуха вновь придет в палату, чтобы забрать на операцию его или Жирдяя. И к этому времени нужно было придумать, как выбраться из заточения.

Артем взял тарелку с кашей, удивившись тому, какой легкой она оказалась. Спустя мгновение он понял, что чувствует силу в мышцах рук: они больше не дрожали и не падали безвольно на койку.

Они окрепли и были готовы к отпору.

* * *

Как и ожидал Артем, поздним вечером по коридору разнеслось грохотание. Дверь распахнулась, и на пороге в мутном желтом свете появилась медсестра с инвалидным креслом. Артем, смежив веки будто спит, замер: к кому она подойдет — к нему или Жирдяю?

Медсестра, окинув взглядом обитателей палаты, подкатила коляску к койке с храпящим толстяком.

— Просыпайся, спящая красавица, — хихикнула толстуха.

Она растолкала Жирдяя, и тот, моргая сонными глазками, спрятанными в жировых складках век, непонимающе на нее уставился.

— Что таращишься? — буркнула медсестра. — Поднимай зад и садись в коляску.

К удивлению Артема, Жирдяй, не сказав ни слова, послушно поднялся с постели и, чуть пошатываясь, пересел в кресло. Медсестра, кряхтя от натуги, вытолкала коляску в коридор. Спустя несколько минут стук ее каблуков и скрип колес затихли.

— Завтра твоя очередь, голубчик, — прокаркал Калека, вылупившись в потолок. — Недолго ждать осталось.

— Это мы еще посмотрим!

Откинув пропахшее мочой одеяло, Артем поднялся на руках. Посидев так немного, он дождался, когда утихнет дрожь в мышцах. Голова раскалывалась, словно угрожая взорваться изнутри, а поясница ныла так, будто в нее воткнули сотни раскаленных игл. Артем сжал зубы, пытаясь перетерпеть боль. Он свесился с койки и, коснувшись ладонями изодранного линолеума, подтянул ноги к краю кровати.

Артем грохнулся на пол, стараясь смягчить удар руками. Голова и поясница отозвались вспышками резкой боли. В глазах плясали огненные точки, и Артему потребовалось время, чтобы сфокусировать взгляд.

Голый, с торчащим из органа катетером, от которого к мешку для сбора мочи тянулась длинная трубка, Артем распластался на полу, собираясь с силами. План был прост: подтягивая тело на руках, он выползет из этой чертовой палаты, а дальше будет видно. Задача минимум — найти телефон и связаться с полицией и родственниками. Ну а если повезет — удрать из этой живодерни, даже если ему придется на пузе продираться сквозь тайгу.

Артем, корчась от боли, медленно вытянул катетер из органа и отбросил его в сторону. Медлить больше нельзя: подтягиваясь на руках, он с кряхтением пополз к двери. Пол холодил грудь и живот, а вот ниже пояса Артем ничего не чувствовал.

Казалось, прошла целая вечность прежде, чем он оказался недалеко от кровати Калеки. Не поворачивая головы, инвалид лежал в койке и молчал, будто бегство Артема совсем его не интересовало. Вдруг под простыней, укрывавшей его короткое тело, едва заметно что-то шевельнулось. Артем остановился: что это могло быть? Ведь у Калеки не было ни рук, ни ног.

Артем, словно завороженный, наблюдал за тем, как под простыней что-то медленно ворошилось в тех местах, где у Калеки раньше находились конечности. Движения были микроскопическими и неприметными — понятно, почему Артем не замечал их раньше на расстоянии. Он подполз к койке и, помешкав мгновение, резко откинул простыню.

От увиденного перехватило дыхание, а сердце пропустило удар. Ужас окатил Артема ледяной водой, когда спустя мгновение он осознал чудовищную картину, напоминавшую оживший кошмар: голова Калеки свежим, сочащимся сукровицей швом, соединялась с жирным свиным туловищем, лежавшим на спине. Передние и задние лапы с уродливыми белесыми копытцами, напоминавшими недоразвитые детские ручонки, медленно шевелились в воздухе. На брюхе, покрытом жидкими волосками, топорщились бледно-розовые соски.

Артем опустил голову, сдерживая комок рвоты, рвущийся наружу.

— Что, не очень видок? — ухмыльнулся Калека, не поворачивая голову в сторону Артема: он просто физически не мог этого сделать. — Зато хорошо заплатили. Леночка по долгам расплатится, а там глядишь — в Москву переберется, заживет как надо.

— Вы больной, — только и смог выдавить из себя Артем, корчась от рвотных позывов. — Больной ублюдок.

Калека противно захихикал. Артема трясло. В голове звенела мысль: если голову Калеки пересадили на свиную тушу, то куда же дели его тело? Зачем оно понадобилось живодерам?

Каждая секунда, потраченная на размышления, могла стоить Артему жизни. Цепляясь руками за пол, он пополз к двери. Медсестра никогда не закрывала ее на замок. Артем, приподнявшись на одной руке, уцепился за ручку и потянул ее вниз — дверь открылась.

Артем выполз в коридор, освещенный желтоватым сиянием плафонов. Длинный и узкий, он простирался в оба конца: слева его обрубала глухая стена с облупившейся краской, а справа — старая рассохшаяся дверь, которая, вероятно, служила выходом из отделения. По обе стороны коридора тянулись двери. Прислушавшись, Артем услышал за ними едва различимые болезненные стоны. Должно быть, эти двери вели в палаты, в которых томились другие пациенты жуткой больницы.

Но рассуждать об этом не хотелось. Артем, подтягивая тело руками, двинулся к цели — белому прямоугольнику двери в конце коридора. Облупившаяся плитка царапала тело, гулявший по полу сквозняк холодил кожу. Медленно, с невероятным напряжением, Артем преодолевал расстояние в несколько метров. Вскоре по правую руку открылся небольшой закуток — пост медсестры со столом и шкафчиками, приколоченными к стене. В глубине темнело сумраком окно. Артем решил проверить, что находится снаружи больницы — вдруг там ждет новая опасность?

Убедившись, что коридор по-прежнему пуст, он подполз к подоконнику. Зацепившись за него руками, подтянулся и выглянул в окно. Перед ним в тусклых сумерках простирался больничный двор — поросшая неопрятными кустарниками и деревцами территория с потрескавшейся асфальтовой дорожкой, на краю которой скособочилась скамейка. Чуть поодаль притаились две машины «скорой помощи» с разбитыми окнами — и старый «уазик». Артем не сомневался, что это был тот самый автомобиль, который подрезал его на гравийке в тайге.

Окно находилось на уровне первого этажа, а это значило, что дверь в конце коридора наверняка служила выходом из больницы. Артем на секунду задумался о том, не выбить ли ему стекло? Но передумал: шум привлечет внимание живодеров, к тому же у него навряд ли хватит сил, чтобы ослабшими руками подтянуть тело на подоконник.

Артем отвернулся от окна и пополз дальше по коридору. До заветного белого прямоугольника оставалось метров восемь, когда он заметил свет, лившийся из приоткрытой двери слева. Она вела в палату, откуда доносились тихие звуки, напоминавшие лязг металлических инструментов. Щель в дверном проеме располагалась в нескольких сантиметрах от Артема, и любопытство овладело им: он хотел узнать, что происходит в мрачных застенках больницы.

Стараясь не шуметь, он осторожно подполз к двери и заглянул внутрь. По центру палаты высился стол, освещенный мощными лучами хирургического светильника. На столе распластался голый Жирдяй; глаза его были закрыты, а лицо будто превратилось в восковую маску. Возле него копошился врач, одетый в хирургический костюм и маску. Увлеченный своими манипуляциями, он не замечал Артема.

Отложив на столик пинцет и скальпель, доктор взял небольшую циркулярную пилу и поднес ее к Жирдяю. Раздался громкий механический визг, от которого у Артема похолодело внутрь: врач резал Жирдяя пилой! Повозившись некоторое время, он выключил инструмент и убрал его на столик.

Когда доктор отошел в сторону, словно оценивая результат работы, перед Артемом открылась чудовищная картина: толстая рука Жирдяя лежала на столе рядом с его телом, а из раны на плече сочилась алая кровь.

Ледяная волна ужаса окатила Артема, но осознать случившееся до конца он не успел: над головой раздался громкий голос медсестры:

— Пошпионить решил, голубчик?!

Артем судорожно дернулся в сторону, но толстуха, схватив его за волосы, поднесла к шее шприц и вонзила в нее иглу. Она надавила на поршень, и Артем почувствовал, как жидкость стремительным потоком вливается в кровоток, погружая сознание во тьму.

* * *

Артем распахнул глаза — их ослепило яркое сияние. Зажмурившись, он отвернул голову от беспощадного света хирургических ламп. Шею пронзила острая боль, будто кожу стянуло колючей проволокой. Полежав так немного, Артем с растущим беспокойством понял, что не чувствует рук, ног и всего остального тела.

Когда он снова открыл глаза, то увидел перед собой каталку, приставленную к столу, на котором он лежал. На ней распласталось бледное обнаженное тело. Артема охватил парализующий ужас, когда он заметил, что у трупа нет головы: вместо нее на шее зияла рана с темной, свернувшейся кровью. Взгляд скользнул дальше по обезглавленному телу. Артем заметил катетер на руке и ссадины на груди и плечах, смазанные йодом или прикрытые марлевыми повязками. Внутри заворочалось подозрение: тело на каталке казалось чужим и знакомым одновременно.

Артем отвернулся, скорчившись от боли в шее. Он сощурил глаза от яркого света, разглядывая собственное отражение внутри вогнутой хромированной поверхности хирургического светильника.

Артем с изумлением увидел на тощей, впалой груди татуировку в виде скорпиона, вскинувшего хвост. Затем его взгляд переместился к толстым, испещренным крупными родинками рукам, которые свежими шрамами соединялись с плечами. Ниже худосочного туловища со сморщенным пенисом тянулись волосатые ноги, изуродованные вздутыми варикозными венами.

Перед глазами все поплыло, горло сдавило от ужаса, но уже через мгновение чудовищное потрясение сменилось паникой. Артем закричал — дико, истошно, безумно. Хотелось спрыгнуть со стола и бежать прочь, но сделать этого он не мог: конечности Плешивого и Жирдяя, пришитые к туловищу Калеки, отказывались подчиняться. Артем лишь беспомощно вертел головой по сторонам, и каждое движение отзывалось острой болью в свежих швах на шее.

— Что орешь? — Лицо медсестры заслонило свет хирургической лампы.

Артем замолк, испуганно глядя на толстуху. Рядом с ней вырос врач, его узкое лицо наполовину закрывала маска. Он посветил фонариком в глаза Артему, а затем рукой в перчатке дотронулся до его подбородка и повернул голову набок. Перед взглядом Артема снова возникло его бывшее тело: обезглавленное и больше никому не нужное, оно лежало на каталке рядом с операционным столом.

— Теперь поверни голову обратно, — скомандовал врач.

Артем послушно выполнил приказ, скривившись от боли в шее. Врач довольно кивнул:

— Что ж, неплохо: по крайней мере этот образец способен вертеть головой. Посмотрим, как долго он протянет. — Доктор взглянул на медсестру. — Отвезите его к остальным подопытным на второй этаж.

Артем закрыл глаза. Теперь его мало что волновало. В голове, пришитой к чужому туловищу, стало темно и пусто: сознание вырвалось из нее вместе с истошным криком ужаса.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks, подписывайтесь)

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!