Петроградские ведомости. 1847, №293 (24 дек.). https://vivaldi.nlr.ru/pn000101266/details
"Маскарады, балы и увеселения древних русских во время святок.
В то время, как колядовщики, по большей части простолюдины, колядовали (или сокращённо колдовали)под окнами богатых хозяев, и хвалили их высокие терема, сами терема, бывшие в течение всего года безмолвными свидетелями задушевных мечтаний красной девушки, оживлялись: званые гости съезжались на пир к старику со старухою, а незамужние проводили святки у своей подруженки. Старые няни, кормилицы, объясняли своим ненаглядным сны их, обещали им суженых молодцов. Матушки хлопотали о женихах для своих дочек, молодые люди искали себе невест, свахи служили тем и другим, бабки-позыватки разносили по домам дорогие весточки, где кто был, на кого посматривал, как кто был одет: одним словом в эти дни, благодаря Коляде, нарушалась тихая, спокойная жизнь наших предков, женихи могли безнаказанно смотреть на потупленные глазки девушек, которые однако смели только перешёптываться между собою и есть сласти, где нибудь вдали от других, чтобы, сохрани Боже, как нибудь суженые не увидали. Настоящее же веселье начиналось, когда приходили наряженные, или замаскированные, и забавляли присутствующих; но об этом скажем подробнее после, а теперь перейдём к гаданиям.
Для гаданий приносили, после других увеселений, стол, и ставили посреди комнаты. Сваха накрывала стол скатертью, а старшая нянюшка ставила на него блюдо с водою. Девушки, суженые и все присутствующие снимали с себя кольца, серьги, перстни и клали их на стол, загадывая над ними свою судьбу. За тем хозяйка приносила "скатерть-стольник", которою сваха накрывала блюдо. Вокруг стола усаживались гости, а прямо против блюда сидела сваха. Нянюшки клали на столечник кусочки хлеба, соль и три уголька, которые после первой песни "хлебу да соли" бросались в блюдо, в которое гости опускали также свои вещи; потом начинали петь песни подблюдные, в которых, обыкновенно в иносказательных выражениях, восхваляли жениха с невестою.
Катилося зерно по бархату,
Ешё ли то зерно бурмитское.
Покатилося зерно по яхонту
Крупен жемчуг с яхонтом,
Хорош жених с невестою!
После каждого стиха повторяется всегда "слава". Вот другая песня:
Идёт кузнец из кузницы,
Несёт кузнец три молота.
Кузнец, кузнец, ты скуй мне венец,
Ты скуй мне венец и злат и нов,
Из остаточков золота перстень,
Из обрезков булавочку.
Мне в том венце венчатися,
Мне тем перстнем обручатися,
Мне тою булавкою убрус притыкать!
Тот же отпечаток носят на себе и следующие две песни:
Летит сокол из улицы,
Голубушка из другой,
Слеталися, целовалися,
Сизыми крылами обнималися.
Уж и им добрые люди дивовалися
Как сокол с голубушкой уживалися.
Скачет груздочек по ельничку,
Ищет груздочек беляночку;
Не груздочек скачет, а боярский сын
Не беляночку ищет, а боярышню!
Всего же чаще пели над блюдом:
У Спаса в Чигасах за Яузою,
Живут мужички богатые.
Гребут золото лопатами,
Чисто серебро лукошками!
По окончании каждой песни пели особенный припев:
Да кому мы спели, тому добро,
Кому вынется, тому сбудется,
Скоро сбудется, не минуется!
Во время пения этих и других подблюдных песен, сваха разводила в блюде и, по окончании их, трясла блюдом. Из него вынимались вещи, и смотря по тому, после какой песни чья вещь вынималась, предвещали тому кому она принадлежала, или свадьбу, или дорогу, или богатство и т.д., что впрочем в разных местах толковалось и толкуется различно; да и вообще святочные игры, равно как напев песен и само их содержание, более или менее местны. По окончании святочных подблюдных песен, начинали "хоронить золото". Игра эта состояла в том, что одна из девушек брала в руку кольцо, оставшееся от подблюдных песен и ходила около подруг, которые сидели, сложив руки на коленях. Когда начинали петь она потихоньку клала кольцо в чьи нибудь руки, и девушки передавали его одна другой. Когда песня кончалась, то хоронившая золото отгадывала у кого оно. Ели она отгадает, игра заканчивалась, в противном случае опять начиналась.
Песня которая обыкновенно пелась при этом, замечательна и потому, что в ней выражена сущность игры:
И я золото хороню, хороню,
Чисто серебро хороню, хороню,
Я у батюшки в терему, в терему
Я у матушки в высоком, в высоком.
Пал, пал перстень,
В калину, в малину,
Чёрную смородину.
Гадай, гадай, девица, отгадывай, красная!
В коей руке былица?
И я рада бы гадала,
И я рада бы отгадывала,
Кабы знала, кабы ведала.
Через поле идучи,
Русу косу плетучи,
Шёлком первиваючи,
Златом приплетаючи,
Ах вы кумушки, вы голубушки!
Вы скажите, не утайте,
Моё золото отдайте,
Меня мати хочет бити,
По три утра, по четыре,
По три прута золотые,
Четвёртым жемчужным.
Ещё девицы гадали
Ещё красные гадали
Да и не отгадали.
Пал, пал перстень
В калину, в малину,
В чёрную смородину.
Очутился перстень
Да у боярина, да у молодого,
На правой на ручке
На малом мизинце.
Ещё девицы гадали,
Да не отгадали.
Ещё красные гадали
Да и не отгадали.
Наше золото пропало,
Чистым порохом запало,
Призаиндевело, призаплесневело.
Молодайка, отгадай-ка!
Затем лили в воду воск, или олово, и наконец когда гости уезжали, и девушки оставались одни, они начинали "кликать суженого", смотрели в зеркало, чтобы увидеть в нём при лунном свете, кроме себя, ещё другого; садились за накрытый в бане стол с двумя приборами; самые смелые ходили на церковную паперть и слушали у церковных дверей, что в церкви поют, весёлые или печальные песни. Ворожили девушки и другими способами, под руководством нянюшек.
Переходя к маскам, мы должны прежде всего сказать несколько слов о их древнем названии. На народном языке они до XVI века назывались "харями" и "рожами"...; но кроме того в одном из самых любопытных памятников нашей старины, а именно в принадлежащем к XI веку поучении архиепископа Луки к братии, упоминается о москолоудстве, обозначающем, без сомнения, замаскирование, покрытие себя маскою... С XVI же века, может быть, вследствие влияния приехавших с супругою Иоанна III, Софиею, Греков и Итальянцев "хари" переименованы в машкары (по Итальянски Maschera), существовавшие до Петра Великого, когда вошло в употребление Немецко и Французское слово маска (le masque, die Maske).
При дворе Русских Государей маскарады получили место в числе увеселений, сколько можно заключить из дошедших до нас памятников, со времён Царя Иоанна Васильевича, который одевался сам "в преиспещрённые машкары" и рядил в них своих приближённых. Для этой цели были в придворном штате мастера "рожечники", приготовлявшие маски для двора, занимавшиеся Государевою рожечною стряпнёю, которым, как видно из расходных книг казённого приказа 1584 года, отпускалось сукно и деньги. Как с одной стороны Царь любил это увеселение и как с другой бояре враждебно смотрели на обычай надевать личины, видно из истории Князя Курбского, который рассказывает, что Князь михаил Репнинибыл убит царём за то, что когда Грозный "начал с скоморохами в машкарах плясати и сущие пирующие с ним" Репнин, "муж нарочитый и благородный", начал плакать и говорить Иоанну, что Царю Христианскому неприлично так жить. Государь стал принуждать Князя, чтобы он веселился вместе с другими, и, взяв машкару, начал надевать её на лицо Князя; но он сбросил и растоптал её ногами, сказав: "не буди ми сие безумие и безчиние сотворити, в советническомчину сущу мужу", за что Репнин и заплатил жизнью. *)
Под влиянием приехавших с Лжедмитрием Поляков, маскарады сделались чаще при дворе и в народе **), и в 1721 году, по случаю заключения мира с Швецией, Император Пётр Великий повелел, чтобы маскарады продолжались целую неделю сряду. При Императрицах Анне Иоановне и Екатерине II были те полубаснославные по великолепию своему маскарады о которых предание ещё до сих пор так живо в памяти народа.
Что касается до формы употреблявшихся в древней России масок, то замаскирование состояло по большей части в перемене человеческого образа на образ других животных, или, как говорится в указе 1684 г., "преображающиеся в неподобного от Бога создания, образ человеческий пременяюще, бесовское и кумирское личат, косматые и иными бесовскими ухищрениями содеянные образы на себя надевающе", Из этого можно заключить, что маски в настоящем смысле этого слова существовали и накладывались на лице ("накладывали на себя личины и платье скоморошеское") но обыкновенно, как это делается в настоящее время, наряженные намазывали себе лицо сажею, кирпичом, мелом, наводили усы обожжённою пробкою, надевали косматые шапки, шубы на выворот и т. п. ... Самые же забавные уборы наряженных бывали - медведь, коза, слепые Лазари, бойцы, старухи и н. др. На святках замаскированные ходили по домам и с позволения хозяина или хозяйки, играли и изображали телодвижения в смешном виде действия представляемых им животных и людей. После того наряженных обносили наливкою, и, когда они уходили, то дворовые по обычаю должны были качать их.
Все исчисленные увеселения, игры и забавы, носившие на себе отпечаток древне-Славянских языческих верований, не могли не вызвать против себя как поучений и наставлений духовной власти, так и указов светских правителей. Всеми мерами старались они искоренить этот народный обычай и кроме наставлений, грозили ослушникам наказанием и в будущей жизни и на земле; так например скоморохов, которые бы стали ходить "с бесовскими игры" велено было брать приводить в съезжую(?) избу, где и наказывали приведённых в первый раз батогами, а если бы их поймали в том же занятии во второй раз, то их подвергали наказанию кнутом и кроме того с них взыскивали пени, "заповеди" по пяти рублей с человека, а "бубны и домры и сурны и гудки" ломали "без остатку", хари же сожигали на огне ****).
*) Сказания Князя Курбского, изд. Пр. Устрялова, 1842 г. стр. 92, 93.
**) Может быть, вследствие этой страсти Лжедмитрия к маскарадам или для выражения высшей степени ненависти к Самозванцу, народ бросил ему, когда он, по убиении, лежал на Красной площади, на живот маску, на грудь волынку, а в рот сунул дудку, говоря притом: "Долго мы тешили тебя, обманщик! Теперь сам нас позабавь!". Московская летопись Бера, в I томе Сказаний современников о Димитрии Самозванце. Спб. 1831, стр. 99.