Однажды ночью ему позвонил руководитель отдела биоинформатики, молодой аспирант Симонов. Его голос по телефону звучал так, словно он увидел призрака.

— Алексей Иванович, мы нашли… нечто. В некодирующей последовательности 21-й хромосомы. Повторяющийся паттерн. Он не похож ни на один известный генетический маркер. Он… он небиологической природы.

Орлов примчался в лабораторию. На гигантском экране светилась визуализация. Среди хаотичного набора четырех «букв» генома (A, T, G, C) четко выделялся огромный, невероятно сложный, упорядоченный блок информации. Он выглядел как чужеродный файл, вставленный в живой код.

«Вирусная вставка? — лихорадочно заработал мозг Орлова. — Древний ретровирус, встроившийся в геном на заре человечества? Но структура… она слишком сложна. Это похоже на… зашифрованное послание».

Следующие два месяца были похожи на лихорадочный сон. Они проверили образцы ДНК со всего мира — европейцев, азиатов, африканцев, коренных жителей Амазонии. Послание было везде. В каждом. Идентичное до последнего «бита». Оно было фундаментальным свойством человека, как две руки или способность мыслить.

Поняв, что это не их область, они передали сам код — не раскрывая его источника — лучшим криптографам страны. Те работали в полной изоляции, уверенные, что взламывают некий вражеский шифр. Ответ пришел через полгода. Это было короткое сообщение: «Шифр не поддается полной расшифровке стандартными методами. Это не математический или лингвистический код. Он построен на принципах, близких к церковной музыке и сакральной геометрии. Единственное, что нам удалось сделать, — это перевести основной смысловой блок, используя в качестве ключа византийскую нотную грамоту. Результат прилагаем».

Орлов открыл файл. На экране появился текст. Он был написан на древнегреческом.

«Отку?ду начну? пла?кати окая?ннаго моего? жития? дея?ний? Ко?е ли положу? нача?ло, Христе?, ны?нешнему рыда?нию?..»

Профессор, человек, далекий от Церкви, не узнал этих слов. Но Симонов, который в детстве ходил в воскресную школу, побледнел как полотно и медленно осел на стул.

— Это… это Покаянный канон Андрея Критского, — прошептал он. — Первая песнь.

Орлов смотрел на экран, и по его спине, от затылка до поясницы, медленно \\\\\\\\\ сползла одна-единственная капля холодного пота. Мир, построенный им на дарвинизме и случайных мутациях, трещал и рушился. Оказалось, что в самой сердцевине человеческого естества, в его операционной системе, как вечное, нестираемое клеймо, записана не программа выживания. Там была записана программа покаяния.

Плач о грехе. Осознание своего несовершенства. Скорбь об утраченном рае. Это и было тем фундаментальным свойством, что делало человека человеком. Не гордость, а плач. И может быть… может быть, именно этот встроенный «вирус» покаяния, эта вечная неудовлетворенность собой и была тем, что запускало механизм увядания? Может, человек старел и умирал потому, что его природа неумолимо помнила о своем падении?

Но их ждал последний, самый страшный удар. Воодушевленные открытием, они решили, что теперь, зная «врага», смогут его победить. С помощью новейшей технологии редактирования генома CRISPR они попытались вырезать этот «религиозный» фрагмент из ДНК в клеточной культуре. Просто стереть молитву, как стирают ненужный файл.

Они нацелили молекулярные «ножницы» на нужный участок. Запустили процесс. И увидели на экране микроскопа то, отчего седеют за одну ночь.

В тот самый момент, когда инструмент приблизился к «канону», вся хромосома вспыхнула ослепительным светом, и спираль ДНК начала стремительно, на глазах у ученых, распадаться в пыль. Не просто умирать — аннигилировать. Клетка не могла жить без этого фрагмента. Без своей тоски. Без своего покаяния. Без своей молитвы.

Орлов отшатнулся от микроскопа. Он посмотрел на свои руки, на свои клетки, в каждой из которых теперь он знал — записан этот древний, печальный плач. Его война была проиграна, не начавшись. Он хотел даровать человеку бессмертие, отрезав его от прошлого. А оказалось, что именно эта память о падении и была тем, что держало его хрупкую жизнь в целости. Он хотел убрать ошибку, а оказалось, что это и есть сама система.

Он вышел из лаборатории. Снаружи шел дождь. Город шумел своей обычной, суетливой жизнью. Но Орлов впервые видел его по-другому. Он видел не людей, спешащих по делам. Он видел миллиарды хрупких сосудов, несущих внутри себя, в самой глубине своей биологии, одну и ту же древнюю, покаянную песнь. И это знание, полученное не в храме, а под светом электронного микроскопа, было самым ошеломительным и самым смиряющим открытием в его жизни.

Сергий Вестник