Рассказ написан для новогоднего конкурса. Может не прям хоррор и крипота. Но некоторый саспенс присутствует.
В выходной день Серый встал пораньше. Ему, конечно, хотелось еще полежать, повозиться и понежиться в удобной теплой постели, но у него было дело. Можно сказать – традиция. Дело в том, что каждый год, в последний предновогодний выходной, он наряжал ёлку. Лично и сам. Мама только доставала ее – уложенную в старую, перевязанную веревкой коробку – с верхней полки в кладовке. Сам Серый тоже мог бы это сделать без труда, но мама говорила, что коробка для него слишком тяжела (ха-ха!), и он деликатно позволял ей за собой ухаживать. С той же полки извлекалась и коробка с елочными игрушками – старыми, потертыми и добрыми.
Наряжать ёлку была его почетная обязанность. Как-то так вышло. Взрослые почему-то, будто сговорившись, не хотели этим заниматься. Все им было некогда, или лень, или, что уж никак в голове не укладывалось, просто забывали. С этого-то все и началось…
Тогда, три года назад, 30 декабря, когда Серому было 6 лет и он еще не был никаким Серым, а просто Сережкой, он, проходя через большую комнату, которую в их семье называли «зал», заметил, что что-то не так. По началу он даже не понял – что. Чего-то как будто бы не хватало. Чего-то очень важного…
И только прошлепав босыми ногами по прохладному линолеуму на кухню и усевшись за стол, чтоб позавтракать вкусными бабушкиными сырниками, он, вдруг, с ужасом осознал – чего. В дальнем левом от входа углу, там, где обычно стоял их старенький телевизор, не было ёлки! Она, на время новогодних праздников торжественно занимала его (телевизора) почетное место, отодвигая чуть вперед и в сторону, что совсем не принижало достоинства этого важнейшего участника семейной жизни, и царствовала там до непонятного «старого нового года». А иногда и дольше.
В это раз же телевизор, как всегда, находился на своем месте и грузно поблескивал лакированными боками. Ёлка – отсутствовала.
Ужас объял Серого. Он приковал его к кухонной табуретке, придав вид ошеломленный и испуганный – один из тех видов, что при появлении в лицах, движениях и словах детей, так сильно тревожат взрослых.
– Господи, Сережка! – не преминула тут же воскликнуть бабушка. – Что с тобой? Подавился? Болит что?
– Нет. – Серый соскочил со стула и прошлепал обратно в «зал», крикнув на ходу. – Я сейчас!
– Куда ж ты!? Не доел ведь еще! – всплеснула руками бабушка. – Руки, руки-то хоть помой!
Серого было уже не остановить. Убедившись в отсутствии главного атрибута новогодних праздников на своем законном месте, он немедленно направился в комнату родителей и тихонечко приоткрыл дверь, одновременно стараясь и не разбудить никого из спящих, и привлечь внимание к себе.
– Мам… – позвал он полушепотом. – Ма-ма…
– Ты чего не спишь? – мама уже проснулась и просто лежала, потягиваясь.
– Не знаю. – пожал Серый плечами. – Выспался. Мам, а где ёлка?
– Ой, Сережка!.. Мы забыли совсем. То одно, то другое. Ты в больницу угодил...
Тут надо заметить, что Серый действительно оказался тогда в больнице с воспалением легких. Перед самым новым годом. И выписали его только на кануне вечером, и то только по просьбе его мамы, которая работала в той же больнице медсестрой и всех там знала. Потому-то он до сих пор и не заметил отсутствие праздничного дерева.
– Ну и что, что я в больнице? – безапелляционно вытаращился он. – Как без ёлки-то?
– Подожди. – мама встала, надела халат и подошла к нему, легонько взъерошив волосы. – Пойдем, там все решим. А то отца разбудим.
Они вышли в зал и вместе стали смотреть на угол с телевизором. Мама - зевая и прикрывая рот рукой, а Серый - недоуменно переводя глаза с «ящика», как называл телевизор папа, на маму.
– Ведь не поел ничего совсем!.. – вклинилась своими глупостями в такой серьезный вопрос бабушка. – Вскочил как оглашенный!.. Говорю – болит чего? Нет, говорит. И побежал, побежал!.. Чего мать-то поднял?
– Ну ба… - зашипел на нее Серый. – Я потом доем все… Не начинай…
– Мам, он сейчас придет. – вовремя переключила на себя бабушку, готовую разразиться нравоучительной речью, мама. – Решим тут одно дело, и придет.
Бабушка ушла, покачивая головой, и вкусно зашкворчала сырниками на кухне.
– Ты поешь потом, хорошо? Не расстраивай бабушку.
– Ну мам… Конечно поем. И никто ее не расстраивает. Так почему ёлки-то нет?
– Давай так… Я сейчас ее достану, и ты ее сам нарядишь как тебе нравится. Хорошо?
– И мишуру, и гирлянды? – вспыхнув глазами, радостно спросил Серый.
– Да. И мишуру, и гирлянды. И давай решим, что ты каждый год будешь это делать. Ну, вроде как, твое спецзадание. Согласен?
– Да! – слишком восторженно для мужчины столь солидного возраста вскрикнул Серый и устыдился. – Согласен. – произнес он более буднично.
– Ну вот и хорошо. Давай каждые последние выходные перед Новым годом будут отданы тебе на украшение ёлки. А я тебе, помогу, если что.
– Выходные это суббота и воскресенье? – уточнил Серый, мама кивнула. – Хорошо. И помогать не надо. Я сам.
С тех пор так и повелось – в 7 часов утра последней предновогодней субботы в комнате Серого звонил старый, еще дедушкин, будильник и начиналась работа. Не заходя на кухню, чтоб не тратить время на бабушкины причитания про худобу и бледность, главный по новогоднему декорированию приступал к своему специальному заданию. Первым делом он развязывал тугие, неподдающиеся узлы на «шпагате», стягивающем крест на крест коробку с ёлкой - ее заблаговременно, беспокоясь о нагрузке на хрупкий детский организм, спускала с полки мама. Каждый раз Серый, безрезультатно попробовав все способы развязывания - от ногтей, до зубов, начинал бубнить что-то себе под нос, подобно отцу, постоянно поминая чьи-то кривые руки и ножницы. Потом узлы, видимо повинуясь этому волшебному заклинанию, все же развязывались, выпуская на волю старую, чахлую пластиковую ель, купленную еще задолго до рождения Серого. Наступало время сборки.
Первой была крестовина, собирающаяся из двух деревянных брусков, закрепляемых да длинном, составном штыре большой гайкой. На этот штырь потом надо было, одну за одной, чередуя большие и маленькие, нанизывать проволочные, покрытые пластмассовыми иглами, ветки. Они были тонкие выцветшие, что даже в собранном виде не придавало искусственному дереву праздничный вид. Но Серый прекрасно знал, что это только видимость – и не пройдет и двух часов, как эта тощая проволочная конструкция преобразится. С этого начинался второй этап специального задания.
Наступив одной ногой на нижнюю полку в кладовке, а второй уперевшись в противоположную стену с висящей на ней старой дедушкиной одеждой, Серый подцеплял одним пальцем коробку с игрушками, так же перевязанную «шпагатом», и спускал ее вниз. Делать это требовалось очень аккуратно, так как все игрушки в ней были стеклянными, и при неосторожном обращении неизбежно разбивались. «Таких сейчас уже не делают» – говорил папа, перебирая блестящие стеклянные шары, шишки, фигурки людей и звездочки. – «Раньше еще больше было. Столько их перебили…». И Серый, каждый раз с замиранием сердца представлял огромные горы блестящего тонкого стекла, облаченного в различные округлые формы, и ныне, к сожалению, утраченные.
После повторения известных манипуляций с узлами на свет первым делом появлялись большой пакет с разнообразной мишурой и две связки гирлянд. За ними шел слой старой как сама ель и, как бы уже пропитанной блестящими частями новогодней атрибутики, ваты. Под ней же, на другом таком же ватном слое, возлежали они – те, которых «сейчас уже не делают».
Начинал он, предварительно аккуратно распределив по всей ёлке гирлянды, как всегда, со своего любимца – самого большого шара со светящейся в темноте рыбкой. Далее шли менее, но все равно любимые, шары поменьше, потом шишки, звездочки, конфетки, самые старые игрушки с прищепками, и завершалось все золотым навершием, состоявшем из трех, уменьшающихся кверху, шаров с длинным шпилем на конце. Его Серый не очень любил, по той простой причине, что он мечтал о настоящей, новогодней, светящейся красной звезде – как по телевизору. Но купить ее в поселке было решительно негде, поэтому приходилось довольствоваться тем, что было в наличии. Завершалось все действо разноцветной мишурой, после чего новогодние празднества можно было официально считать открытыми.
– Красота! – охала бабушка, вытирая руки кухонным полотенцем.
– Умница! – трепала его волосы мама.
– Вот молодец! – щёлкал по носу отец. – А гирлянды проверял?
Охнув, Серый вспоминал что гирлянды-то он и не проверил, и принимался судорожно включать их в сеть. Конечно же выяснялось, что одна из них не горит, и начинались долгие, но все равно новогодне-приятные поиски сгоревшей лампочки в слегка затрудненных игрушками, мишурой и самой ёлкой, условиях.
Сегодня же этого всего не было. И подготовленной к распаковке коробки с такой знакомой и родной ёлкой, тоже не было. Вместо этого в почетном углу стояло нечто. Оно, затенив собой половину комнаты, и распространив повсюду свой сырой и терпкий запах, растопырилось во все стороны длинными колючими ветвями и недобро наклонилось в сторону телевизора – в «зале» расположилась в ведре с мокрым песком большая, подпирающая потолок изогнутой верхушкой, живая ель.
На Серого она произвела гнетущее впечатление. Он, даже еще не дойдя толком до «зала», ощутил ее давящую тревожную атмосферу, ее лесной дух, никогда не сулящий, как ему казалось, человеку ничего хорошего, особенно зимой. Ему казалось, что, проникнув к ним в дом, она понемногу начнет поглощать их сознание, затуманивая его и превращая в неотесанных, скрипящих суставами лешаков. Наверное, это даже уже началось.
Серый ощутил какой-то необъяснимый страх. Не тот, который бывает, когда увидишь, что-то жуткое и неприятное, и даже не тот, когда повстречаешься с хулиганами. Это было похоже на то, когда боишься того, чего нет, и даже слабо можешь себе это представить, но одна, даже самая маленькая мысль об этом, повергает тебя в шок и ужас. Что-то подобное испытывают дети, боящиеся потерять своих родителей.
Серый попятился – ему показалось, что лесная непрошенная гостья тянет к нему свои тяжелые и колючие лапы.
– Ну как? – мамин голос раздался неожиданно сзади, заставив вздрогнуть. – Нравится? Папа вчера допоздна с дядей Витей за ней «охотились». Приехали, когда ты уже спал. Здорово, правда?
– Да… – как-то тихо и быстро пискнул Серый и, обогнув маму, скользнул на кухню. – Ба, а что у нас сегодня? Каша? Здорово! – послышался оттуда его необычно тонкий голос.
– Не выспался что ли… – пожала плечами мама, подошла к ёлке и расправила ей пару нижних веток, зацепившихся друг за друга. – Кашу ест…
– Ну что? Понравилось? – это из ванной комнаты вышел папа, вытирая раскрасневшееся лицо полотенцем.
– Да… – снова пискнул Серый, не поднимая глаз от тарелки.
Ему очень хотелось подскочить сейчас к отцу, и взяв его за указательный палец, просто попросить его убрать из их дома это…чудище. Потому что… Потому что оно его пугает, и наверняка задумало против него, и всех остальных, что-то недоброе. Будто бы вот уже совсем-совсем скоро оно растянет свои ветви по всей квартире, обовьет и опутает ими его, маму, бабушку, даже кота Барсика. А потом утянет их в свою черную, пахнущую гнилью и землей, лесную чащобу. Но сделать этого он не мог. Ему бы просто никто не поверил! Папа бы, вытаращив глаза, качал головой и тер подбородок, мама бы охала и тихонько показывала ему из кармана халата шоколадную конфету, стараясь отвлечь, бабушка бы смеялась, вытирая глаза фартуком, а кот Барсик, растопырив усы, смотрел бы недоуменно на странное поведение двуногих.
– Ну ладно… – тоже пожал плечами папа и ушел из кухни. – Чего это он? – Серый слышал, как он тихо спросил это у мамы.
– Не знаю… Не выспался может. Или приснилось что… Сейчас очухается, не переживай.
Но Серый не очухался. Наскоро поев, он, стараясь не смотреть на массивное черное пятно в углу, прошел в свою комнату, закрыл дверь и принялся делать вид, что смотрит в окно, где происходит что-то крайне для него интересное.
На самом деле ничего такого там не было – падал мелкий снежок, сосед с третьего этажа прогревал свою машину, бездомная собака что-то грызла, положив это между передних лап, Женек с четвертого что-то тащил в полотняной сумке, а его мать ругалась с какой-то незнакомой ему женщиной. В общем, обычная дворовая картина.
– Серый, ты ёлку-то будешь наряжать? Первый час уже… У тебя случилось что-то? – мама, тихонько вошла в комнату, и осторожно тронула его за плечо. – Может болит что?
– Нет, мам… - Серый обернулся, стараясь скрыть свое волнение. – Можно я на улицу пойду? Там вон Женек…
– Ну иди, конечно… – мамина ладонь скользнула по его голове, немного задержавшись на лбу, проверяя температуру. – Только не долго. Ёлкой же надо заняться. А то папа обидится. Он с таким трудом ее достал. В самый лес ездил, замерз очень.
– Да… Я… Хорошо… – не глядя на нее, мямлил Серый, натягивая, поверх трико, джинсы. – Я… Быстро…
Но быстро не получилось. Вернее, и получиться не могло – Серый целенаправленно сбегал из дома, подальше от жуткого дерева и объяснений своего странного, и он это понимал, поведения. Ему было очень стыдно и неприятно от таких своих поступков. Но поделать он ничего не мог. Радоваться Новому году и заниматься украшением ёлки он сейчас был не способен категорически, но и обижать кого-то своими действиями он тоже ужасно не хотел. Ситуация выходила пренеприятная.
Идеальным, но не выигрышным, вариантом было бы прошляться где-то до того момента, когда все улягутся спать. Мешало только то, что была зима, слабо располагающая к настолько длительным прогулкам, и то, что никто, конечно же, никогда не ляжет спать, если он будет отсутствовать дома. Поэтому пришлось выбрать нечто среднее.
Протянув время на сколько это было возможно, греясь в подъездах и развлекая себя игрой с самим собой в «погоню» и «спецназ», Серый явился домой под вечер. В квартире царил полумрак. Только в «зале» горел слабый желтый свет, источаемый цветастым торшером, и работал телевизор. Мама сидела на диване возле входа, а бабушка, как всегда, на своем любимом кресле – поближе к телеку. Отца дома не было. Серый знал, что он ушел на дежурство, и это было его хлипким и некрасивым планом – постараться не встречаться с ним лицом к лицу до… Он даже не знал до чего, и сколько это должно было продолжаться. Надеялся только, что в предновогодней суете все как-то забудут про него, нарядят ёлку сами, или даже может не нарядят ее совсем, и все как-то само-собой образуется.
Как-то само-собой… Серый поморщился. Такое малодушие было, конечно, выходом. Но выходом таким, к которому обычно прибегают не очень хорошие люди. В книгах такое обычно было дурным признаком, герой-обладатель которого непременно оказывался подлецом или предателем, а может даже и тем, и другим сразу. От этого хотелось провалиться сквозь землю.
– Ну чего ты там возишься? – мама, до этого как бы не замечавшая его, повернула к нему лицо. – Где был?
– Да так… - Серому мучительно казалось, что даже полумрак прихожей не способен был скрыть алый цвет его лица. - Гулял…
– Гулял… - эхом отозвалась мама. – Сопли-то не поморозил? Весь день болтался… – в ее голосе не было упрека или раздражения, только какая-то усталая грусть, что было много хуже первых двух упомянутых оттенков. – А отец тебя ждал. До последнего… Даже немного на работу опоздал. Думал помочь тебе с ёлкой, раз она такая большая теперь…
– Я… Не… П-п… – Серый пытался что-то сказать, но понимая, что сказать-то ему нечего, обрывал так нестерпимо вяжущие язык слова, пытался сказать другие, снова обрывал… – К-к…О… Я… – В итоге он просто в голос заплакал и убежал в свою комнату.
Не раздеваясь, он упал лицом в подушку и рыдал, рыдал, рыдал… Ему было жаль себя, грустную маму, не дождавшегося отца, старую ёлку, новогоднее настроение, которое он, из-за своих детских страхов и выдумок, безнадежно растерял. Но больше всего ему было жаль потерянной им в один миг, там в «зале», смелости. Испугался дерева! Видано ли!
– Все! Все! Все! – сквозь рыдания горячо шептал он в подушку. – Завтра! Завтра я все!.. Все сделаю!.. Ма-ма… Я… Не такой!..
Он еще долго давился слезами, терзая свою чистую и нежную детскую душу, и не подозревая, что совсем рядом, перед телевизором, так же терзается его мама. Она чувствовала его подавленное настроение, тревожность, неясные ей переживания, но не знала, от чего ей было особенно горько, как ему помочь. Она несколько раз на цыпочках подкрадывалась к его двери, беспокойно слушала его всхлипы, и уходила, боясь своим появлением усугубить и без того непростую ситуацию. Когда же всхлипы прекратились, и послышалось ровное глубокое сопение, она осторожно вошла, привычно потрогала его лоб, подоткнула одеяло и тихонько вышла, слегка ободренная просветлевшим во сне выражением его лица.
Спал Серый, на удивление, хорошо. Ему снился салют, праздничный стол, смеющиеся родители, играющий с мишурой Барсик. Проснулся он бодрым и с улыбкой на лице. В окно, щекоча его правый глаз светило холодное зимнее солнце, небо было ясное и чистое. Сквозь его голубую бесконечность чертил две длинных белых пушистых линии самолет.
«Интересно, а как пилоты празднуют Новый год?» – возникла, вдруг, мысль в голове у Серого. – «А в саму праздничную ночь они летают?» - тема настолько его заинтересовала, что он, перевернувшись на живот, стал живо фантазировать. – «Вот я бы, если бы был летчиком, обязательно поставил бы у себя в кабине маленькую ёлочку! Такую, не больше десяти сантиметров. И обязательно трогал бы ее перед полетом. Как талисман. Еще бы…».
Улыбка, вдруг, исчезла с его лица. Радостные мысли, приятно согревающие изнутри, развеялись так же, как и инверсионный след уже улетевшего самолета, замещенные холодной лесной недоброй тенью, обосновавшейся в их праздничном углу. Серому показалось, что и комната, и даже будто бы солнце за окном как-то потускнели, подернувшись тревожной мглой, как бывает в сыром еловом лесу даже в ясную погоду.
– Серый… – голос прозвучал в тишине, появившись как бы из ниоткуда. – Ты обещал. Помнишь?
Серый вскочил на кровати и резко завертелся из стороны в сторону. В комнате он был один. Да и не похож был этот голос ни на один из тех, что звучали в этой квартире. Он вообще не знал таких голосов – слишком он был необычным и странным. Но в то же время он был как-то необъяснимо, на каком-то подсознательном уровне, ему…понятен… Как бывает, когда слышишь пение какой-то птицы, и точно знаешь, что это пустельга. И это оказывается действительно она. Хотя ни самой пустельги, ни, тем более ее пения, ты никогда, вроде бы, и знать не знал. Ему пришлось хорошенько потрясти головой, чтобы выгнать из нее этот голос, безусловно ему померещившийся, и все мысли о нем.
– Обещал… – одними губами произнес Серый и, мужественно изменившись лицом, слез с кровати, оделся и вышел в «зал».
Ёлка стояла на своем месте. Ему показалось, что она пристально, неотрывно смотрит на него, как бы выжидая и оценивая. Примеряясь и выбирая момент, чтобы половчее ухватить его своей кустистой лапой.
– Обещал. – уже тверже повторил Серый, и, не отрывая глаз от предмета своих страхов, крикнул. – Ма! А ты игрушки не спускала?
Из кухни появилась удивленная мама. Она была в фартуке и косынке, из-под которой выбивались ее длинные волосы. Руки были вымазаны в тесте и подняты вверх – чтобы не испачкать все вокруг.
– Нет. – улыбнулась она. – Думала ты не хочешь уже. Вырос, наверное.
– Хочу. – наконец оторвался от ёлки Серый. – И ничего не вырос. – от помолчал, вздохнул и продолжил. – Одну гирлянду на окно повешу. Папа спит?
– Спит еще. Совсем недавно пришел с дежурства. Ты дождись его, сам на окно не лазай.
– Пусть спит. Я сам. – отрезал Серый, уже направляясь в кладовку.
Там он, привычными действиями стащил с полки коробку, наполненную пока еще спящим новогодним волшебством, на удивление быстро справился с узлами и достал смотанную в пучок гирлянду с крупными разноцветными лампочками. Первым делом он деловито проследовал к розетке и подключил пучок к электрической сети. Ничего не произошло. Это не было неожиданностью для Серого. Он дважды вытащил и вставил вилку гирлянды в розетку и, убедившись, что светиться она не собирается, вздохнул и вернулся к коробке. Там он, не теряя решительности и деловитости, покопавшись в вате, извлек завернутые в носовой платок две запасные лампочки. Правда они были просто прозрачными, без какого-либо намека на цвет. Но и это было поправимо – гуашь, вода, кисточка, и вот уже скучное бесцветное стекло отливает благородным рубином.
Сгоревшая лампа, мешавшая гореть всей цепочке огней, была быстро найдена на просвет и заменена на новую. У розетки зажегся разноцветным калейдоскопом «лампочковый букет», как сам для себя когда-то окрестил Серый эту конструкцию из смотанных проводов и насаженных на них ламп. Теперь можно было давать ему волю, растянув на всю длину, и водружать на окно.
Обычно это делал папа, как самый высокий и опытный. В деревянной, крашенной белой краской оконной раме им на такой случай даже были вбиты специальные маленькие гвоздики. Нужно было только особым причудливым узором растянуть на них провода, и праздничная иллюминация окна была готова. Сегодня это стало работой для Серого.
Сбегав на кухню, он принес табурет и, стараясь не глядеть на ёлку, темневшую совсем близко слева и почти касавшейся его своими иглами, поставил его возле окна. Он знал, что этого мало и, чтобы достать до гвоздиков ему с табурета надо будет перебраться на подоконник. Это было дело привычное и, взяв в зубы нитку гирлянды, Серый проследовал наверх. Он ухватился сначала за нижнюю ручку окна, подтянулся и ухватился за верхнюю. Нитка гирлянды свисала у него изо рта, стуча лампочками по батарее. Встав на подоконнике, Серый принялся аккуратно переставлять ноги в шерстяных носках, стараясь встать поудобнее. Получив устойчивое положение, пригодное для проведения работ, он повесил гирлянду на первый гвоздь и покосился на ёлку. Нет, она не бросилась на него, не опутала, плотно заткнув ему рот – она просто стояла и слегка покачивала ветками. «Это от теплого воздуха» – мысленно подбодрил себя Серый. – «Ничего она тебе не сделает. Не при всех точно». Это помогло. Но чувство чего-то потустороннего и необъяснимого, исходящего от ёлки, не покидало его. Он знал, абсолютно точно, что это не просто дерево. Выразить он этого не мог, но всем же известно, что все необъяснимое почти всегда опасно для человека. Потому что для всего такого человек всегда враг, вторгающийся на его территорию и причиняющий вред. Например, вырубкой в лесу елок на Новый год.
Серый покрепче вцепился в ручку и зажмурился. Это было его привычным ритуалом по избавлению от дурных и неприятных мыслей – если в голову тебе упорно лезет какая-то гадость, то нужно зажмуриться посильнее и как следует тряхнуть головой, чтобы выгнать ненужные мысли. Так он решил поступить и сейчас. Безусловно момент и обстоятельства для этого были выбраны не самые подходящие, но Серый, как и все дети, не всегда мог трезво оценивать свои возможности. Он затряс головой так рьяно и искренне, что тут же врезался лбом в стекло, машинально отпрянул от него и, повинуясь проскользившему по гладкой крашенной поверхности шерстяному носку, повалился вниз. Прямо в объятия ёлки.
Падение показалось ему каким-то тягучим, как показывают иногда в кино. Он летел, и видел, как срывается с гвоздя гирлянда, обмотавшаяся вокруг его руки, как пролетают за окном синицы, цепляясь к куску сала, привязанному снаружи на ниточку, как он медленно погружается во что-то зеленое, упруго-приятное и теплое, будто бы в воду.
– Испугался? – голос был уже знаком Серому, его он слышал совсем недавно в своей комнате. Он шел, будто-то бы из самой ёлки, под покровом которой он оказался, из самой сердцевины ее ствола. Голос совсем не пугал, напротив, он был глубокий, нежный, убаюкивающий и…заботливый. Как будто голос мамы во сне.
– Немного. – честно сказал Серый, обманывать такой голос ему показалось делом совершенно невозможным.
– Я тоже. – как-то вздохнул голос. – Ты так страшно падал. Хорошо, что я успела тебя поймать.
– Так мягко и уютно. – отчего-то улыбнулся Серый и заворочался, поудобнее устраиваясь. – А почему?
– Такое бывает. В особых случаях, мы можем становиться мягкими и нежными. Сейчас именно такой случай.
– Да. Но если можно, то называй нас Ели. Так нам будет приятней.
– Хорошо. – Серый медленно кивнул. – Буду называть так. А разве ты на меня не злишься?
– Нет, конечно. С чего ты взял?
– Ну… Ты же из леса. И мы тебя срубили.
– Лес, конечно, не очень любит людей. За их поведение. Но с Елями, да еще под Новый год, случай особый. Если конечно это не превращается во что-то совсем неприличное.
– Тебе было больно? Ну… Когда рубили…
– Не очень. Но меня спилили. А когда рубят, наверное, немного больнее. У нас конечно не так как у вас чувства развиты, но кое-что мы все же ощущаем.
– Прости… – Серый опустил глаза. – Я этого совсем не хотел… Я люблю свою старенькую ёлку.
– Я знаю. – судя по голосу, Ель улыбалась. – Мы с ней уже познакомились.
– Правда? – встрепенулся Серый. – Как это?
– Очень просто. Так же как и с тобой - мы друг друга слышим.
– А почему я ее не слышу? – в голосе Серого послышалась обида. – Я же с ней всю жизнь знаком…
– Она пыталась. Много раз хотела тебя поблагодарить за то, как ты ее украшаешь. Ей очень нравится. А не слышишь, возможно из-за того, что она не натуральная и в ней меньше волшебства. Но ты не переживай, тебя она прекрасно слышит. И ей нравится то, что ты ей говоришь.
– Хорошо. – обиды Серого как рукой сняло. – Я очень буду стараться ее услышать! – он задумался. - А мама может тебя услышать? Или папа?
– Вряд ли. Взрослые слишком заняты своими делами, поэтому мало замечают волшебство. Не вини их за это, они слишком устали и много переживают. Но в детстве, конечно так же как ты слышали и видели много. Сейчас просто уже подзабыли. Твоей бабушке, например, во время войны, очень помогла моя пра-пра-прабабка. Она укрыла ее и раненого бойца, которого он тащила на себе, своими ветвями. Так они смогла укрыться от врагов и не замерзли в мороз. Всю ночь тогда она их убаюкивала, отдавала им свое тепло и заботу. Ты спроси у нее, она это потом называла «ёлкины песни», рассказывала всем.
– Надо же… Бабушка никогда про такое не говорила.
– Ну я же говорю – не сердись на них. Слишком много приходится забот на их долю. А у твоей бабушки жизнь была ой какая не простая…
– Понимаю… Расскажешь про нее? – Серый вдруг подскочил, будто вспомнил что-то очень важное. – Но ведь… Ведь если ты здесь… То… Значит ты скоро…погибнешь?
– Ну не так уж и скоро… – Ель потрепала Серого по волосам. – Ты главное подливая воды в мое ведро, и тогда я проживу еще очень долго.
– Ты, наверное, злишься на нас за это… – в голосе Серого послышались слезы.
– За то, что тебя спилили, и ты теперь…
– Ну нет. Перестань. – Ель снова улыбалась. – Это даже почетно.
– Нисколько. Любая Ель рада оказаться на моем месте – примерить яркий наряд, стать центром праздника, поучаствовать в веселье, принести волшебство в дом.
- Ну конечно! Ты же ощущаешь в Новый год какое-то странное чувство, как будто что-то очень приятно распирает тебя изнутри, а тебе от этого радостно и хочется смеяться, петь и просто веселиться?
– Да… Ты очень хорошо описала…
– Это и есть волшебство. И приходит оно, прежде всего, благодаря нам – Елям. И та Ель, которой посчастливилось этого достичь, считает это большой честью для себя. Поэтому не переживай за меня. Я перерожусь в тысячах своих семян, а добрые люди, посадят еще много-много Елей. В мире же очень много хороших и добрых людей. Вот и ты, я уверена, станешь таким. Иначе бы ты так за меня не переживал. – Ель снова потрепала его и засмеялась.
– Но… – Серый уже откровенно плакал. – Я не хочу, чтобы ты уходила…
– Ну чего же ты, дурачок? Не плачь. Можно и этому помочь. Когда закончатся праздники, подойди к папе, и попроси его посадить меня во дворе. А уж я очень-очень постараюсь прорости и пустить корни.
– Обещаешь? – размазывая по лицу слезы, спросил Серый.
– Обещаю. – тепло, как мама, ответила Ель. – Это же волшебство, помнишь?
……………………………………………………………….
– Ну вот! – папа воткнул лопату в снег и отряхнул рукавицы. – Готово! Как раз и потеплело удачно.
– Да. Удачно. – Серый топтался рядом с хлопушкой в руках. – И что теперь?
– Теперь? Теперь будем ждать. И надеяться, что она примется.
– Ну примется… - папа озадаченно почесал подбородок. – Прорастет, в общем.
– Аааа… - протянул Серый. – Это она постарается.
Он встал по стойке смирно, отсалютовал Ели по-пионерски, и дернул за «хвостик» хлопушки. Ворох разноцветных конфетти с хлопком вырвался на волю и, подхваченный ветром, осыпал всех присутствующих.
– Пойдем? – спросил, снимая с носа блестящий кружочек, папа.
– Пойдем. – кивнул Серый, и отступая задом, шепнул. – Пока, Ель!
– Пока. – тихо и с улыбкой в голосе ответила она. – Спасибо тебе. Я постараюсь.
