Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 498 постов 38 909 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

159

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
1991

Затопленные

Затопленные

Мы отдыхали у моей тётки в Искитиме: шашлычки, водочка, походы в лес за грибами (правда, не нашли ни хрена) и прочие деревенские развлечения. Можете презрительно ухмыляться, мол, очередное быдло выбралось на природу, бла-бла, мне плевать. После адского сезона на работе — самое то. Днём помочь чуток тётке по огороду, потом в душ и вперёд, наслаждаться красотами родного края. Главное, не забыть мясо с утра замариновать.

Купаться ездили на Новосибирское водохранилище, где заброшенный водозабор, подальше от людных мест. Если вы сами оттуда, то знаете: там ещё здоровая бетонная дура на берегу стоит, цилиндр такой размером с дом, сложенный из плит. Местные его Колизеем называют. Благо бодренькая Серёгина “Нива” позволяла добраться, а то дороги там не очень, мягко говоря. Зато лес чудесный, вода почти без водорослей и нет лишних глаз. Вот там-то, на этом райском берегу, Светка с Эльдаром и кончились. И я вместе с ними за малым не остался.

Ни Сергей, ни менты мне тогда так и не поверили. Напрямую не обвиняли, но смотрели странно. Мусора ещё ладно, а вот Серёге я этого до конца так и не простил. Ещё общаемся с ним, а куда деваться, ведь работаем в одной конторе. Но дружба после того лета куда-то подевалась. Наверное, тоже там осталась, в сырых коридорах под поверхностью водохранилища.

Первой это заметила Светка, не зря Эльдар её глазастой называл. Она уже сбросила шорты с футболкой и осталась в купальнике.

— Ой, это чего там, плот какой-то, что ли?

Я как раз выгружал рюкзаки и снарягу из багажника. Выпрямился, прикрыл глаза ладонью, посмотрел. Вода на солнце сильно блестела, толком ничего не разобрать, но вижу — чёрное что-то вдалеке, типа платформы. В том месте водохранилище не очень широкое, противоположный берег видно этакой тёмной полосой. А эта хрень была ближе к нашему пляжу, метрах где-то в шестистах.

— Может и плот. Да не, маловат. Потом посмотрим, помоги лучше. Палатку умеешь ставить?

Она, естественно, не умела. Ну да дел там немного, в шесть рук быстро разбили лагерь, поставили две палатки: одну для нас с Серым, вторую для голубков, на другой стороне поляны, чтобы не мешали нам спать своей романтикой. В тот раз мы планировали провести на берегу две-три ночи, ну или пока комары не сожрут.

Сразу натянули тент, сложили очаг из кирпичей, нарубили дров на первое время и пошли купаться. Выпили чуток, понятное дело. Короче, про “плот” этот вспомнили только на закате.

— А ты свой бинокль не прихватил, случайно? — Серый щурился, пытаясь рассмотреть тёмный предмет среди волн.

— Не-а, на столе остался.

— Давайте просто доплывём да поглядим, — предложил Эльдар.

Я как раз приземлился на бревно и стругал палочку дедовской финкой, без которой в походы не хожу, и что-то делать было категорически лень. Я так и сказал.

— Лень мне. Лодку ещё надуть надо.

— Да чего там плыть-то, так доберёмся, своим ходом. Интересно же.

— Сдурел?! Я тебе дам “своим ходом”! — всполошилась Света. — Не пущу.

— Не, Эльдар, — присоединился я к голосу разума, — тут далековато всё же, а я не КМС по плаванию. Плюс выпили уже, темнеет…

— Паш, а птичка твоя где? Заводи, полетаем!

Паша — это я. А птичка у меня в любой поездке с собой, да и полетать всегда готов, чего уж. Слазил в палатку, распаковал свою гордость, китайский Fimi X8, взлетел. Отошли в тень под деревья, чтобы не бликовал экран. Повёл низко над водой. Ничего, ничего, ничего… Вот оно. Мы увидели… Да ни черта мы толком не увидели, на самом деле. Ещё и видео начало тормозить, я забеспокоился, как бы не потерять коптер.

— Паш, это чего такое? — Эльдар наклонился над телефоном, загородив мне при этом обзор вихрастой башкой.

— Вижу не больше твоего. Даже меньше, ты голову-то убери.

— Квадрат какой-то, — задумчиво пробормотала Света. — Как у Малевича.

Действительно, по воде будто плыл совершенно плоский, полностью чёрный квадрат.

— Спустись пониже?

— Куда уж ниже-то.

Но я всё же снизился, буквально до метра. Солнца ещё хватало, но поверхность геометрически идеального квадрата оставалась чернее ночи. Хотя…

— Это что, ступеньки там? Чуваки, да это люк какой-то! Офигеть!

Да, это был долбаный люк, прямо посреди воды. В свете садящегося солнца я успел разглядеть железную стенку, всю в потёках, и уходящий куда-то вниз ряд ржавых скоб, прежде чем картинка окончательно превратилась в слайд-шоу и прервалась. Матерясь, я стал остервенело жать на кнопку возврата домой и высматривать над водой свою птичку. Но хрен там плавал, соединение потеряно.

— Ебучий караул! Серёг, тащи насос, будем лодку качать.

— Прямо сейчас, что ли?

— Нет, бля, через неделю! Ты знаешь, сколько такой коптер стоит? Даже бэушный.

— Он, наверное, прямо в эту дырку упал, — Света сочувственно смотрела на мои метания по берегу. — Мог и уцелеть.

— От капель там есть защита, но если в воду сел, то кранты, — расстройству моему, должен сказать, не было предела.

Подошёл Серый с компрессором, я снял с крыши “нивы” лодку. Когда надулась, бегом поволок её к воде.

— Я с тобой сплаваю, — вызвался Сергей.

— Лады, я на вёслах. Чёрт, фонарь же ещё нужен, — я снова нырнул в палатку.

— Осторожнее там, мальчики. Мы пока костёр разведём, поляну накроем.

— Добро. Мы быстро.

Вёслами я махал, как полоумный, так что минут через десять были уже на месте, хотя ветром лодку отнесло чуть в сторону и пришлось нагонять. Затянул налобный фонарик, опёрся о борт и посмотрел вниз. В нос сразу шибануло сыростью, но не как прежде, а застоявшейся, зацвётшей водой и ржавым железом, как из старого коллектора. Неприятный такой запах.

Солнце уже почти коснулось леса на противоположной стороне, вода из голубой превратилась в оранжевую, но на ней всё так же чётко и неестественно выделялся квадрат пустоты со стороной метра полтора. Он распахивался вровень с поверхностью воды, так что она то и дело плескала через края и стекала по стене со следами ржавчины и сварки. Ступени действительно были, но никаких признаков решётки или крышки, и вообще ничего больше вокруг. Фонарик добивал метров на шесть в глубину, не достигая дна. Изнутри ощутимо тянуло холодом.

— Как думаешь, — спросил склонившийся рядом Серёга, — что это за чертовщина?

— Без понятия. Часть водозабора, видимо, или какой-нибудь там клапан сброса. Блин, да не знаю, я экономический заканчивал.

— Как-то не очень безопасно выглядит. Ты уверен, что…

— Уверен, уверен, — соврал я и перекинул ногу через борт. — Ты, главное, тут подожди, зацепись веслом за край, что ли. Только дно смотри не порви.

Залезть оказалось непросто. Я был босой, и острая кромка люка больно впилась в пятки, стоило на неё опереться. Корячась, как червяк, я всё же нащупал ногой первую скобу, оказавшуюся почти ледяной, и начал спуск в холод и затхлую темноту. Это было очень странное ощущение: ты вроде погружаешься в воду, но при этом остаёшься сухой. Вот глаза оказались на уровне воды, потом пошла сплошная стальная плита.

Почти сразу звуки снаружи как отрезало, я слышал только плеск переливающихся через край волн и звук падающих капель далеко внизу, отдающийся многократным эхом и оттого какой-то странный. И ещё своё дыхание. Я монотонно перебирал руками, то и дело посматривал вниз, но дна было по-прежнему не видать.

Кожа покрылась мурашками, то ли от перепада температуры, то ли от неприятной обстановки. Вспомнилось некстати, как пацанами лазали по подвалам строек и всяким теплотрассам. Один нытик с нашего двора там упал, и рука, скользнувшая меж труб, сломалась в трёх местах. Это нам потом уже рассказали, что в трёх местах, а тогда он там так на руке и повис. Благо почти сразу вырубился от боли. Доставали его пожарники из соседней части, куда мы с криками прибежали за помощью. Ох и всыпали же нам тогда.

Зацепившись за скобу локтем, я вытер со лба пот и снова глянул вниз. Ничего, кроме очередного участка квадратной шахты, не углядел. Да какая ж тут глубина-то, а? И тут раздался, отражаясь от стенок, невнятный то ли стон, то ли рёв. Я дёрнулся и едва не сорвался, прежде чем понял, что это Серый спрашивает сверху, всё ли нормально. Голова толстяка чёрным силуэтом торчала на фоне светлого квадрата неба, ставшего размером не больше салфетки.

— Порядок!! — заорал я, и сам от себя чуть не оглох. — Дна пока нет!

Стена от наших голосов слегка вибрировала, я буквально на нервах ощущал, как колышутся за ней огромные массы воды, прогибая металл. Решил про себя, что ещё метров на семь спущусь и баста. Птичку до слёз жалко, но я человек уже немолодой, мамон пусть и небольшой, но собственный, так что надо трезво рассчитывать силы. С такими невесёлыми мыслями продолжил пересчитывать ступеньки. И минуту спустя что-то вокруг изменилось.

Думаю, дело в акустике. Акустика там была такая… Сложно это описать. Звук уходил по шахте вверх и вниз, потом возвращался, уже изменённый, гулкий и затянутый, смешивался опять. А тут вдруг появилось ощущение обширного пространства, прям реально большого. Уж не знаю, какой орган чувств у человека за такое понимание отвечает, но как есть. А вскоре ещё подуло ветерком по голым ногам. Шахта закончилась, теперь я висел, как блоха, на стене огромного подводного бака. Куда ни глянь, луч просто уходил в черноту и не возвращался. Снизу тихо плеснула вода, и я разглядел на ней что-то белое. Мой коптер.

— Так, — пробормотал я, — по крайней мере, не утонул.

Ооуулл, — дребезжаще подтвердило эхо.

Воды на дне оказалось на удивление мало, сантиметров десять. Подождал, чтобы руки-ноги хоть немного перестали трястись, и подобрал аппарат. Корпус сухой, лампочка на брюхе мигает. Видать, когда он потерял управление (может, как раз из-за кучи железа под водой), то спустился и аккуратно встал на ножки. Повезло, что мелко, хули.

Заметно поуспокоившись, я стал изучать место, в котором мы с китайским другом оказались. Что сказать. Место оказалось странным. К стене возле лестницы была приклёпана жестяная табличка с красными трафаретными буквами, но от краски осталось так мало, что не прочтёшь. “БЛОК чего-то там ЕРН №5”. Я осторожно побрёл вдоль стены налево, ведя по ней рукой и шаркая ногами, чтобы, не дай бог, не напороться на какое-нибудь стекло.

И правильно сделал, потому что двадцать шагов спустя нога ухнула вниз, в дыру меж прутьев скрытой водой решётки. Обошёл её по краю. Дальше в стене открылось несколько больших воронкообразных раструбов, в основном забитых ветками, грязью и прочим дерьмом. Среди мусора разглядел чью-то помятую оправу от очков.

Из любопытства я слегка отклонился к центру помещения, но далеко не ушёл: нащупал ступени, уходившие глубже под воду. То есть часть впечатляющей размерами цистерны оставалась затопленной, а акваланга я не прихватил. Пришлось вернуться к стене и переть дальше, рассматривая поднимающиеся из воды тут и там пучки толстенных труб неизвестного назначения, похожие на колонны, терявшиеся в темноте наверху. Время от времени в той части, где начиналась глубина, что-то негромко плескало и нутряно булькало.

Спустя несколько минут впереди показалась приподнятая над полом дорожка, огороженная гнутыми перилами. Пропетляв по залу, она привела меня к мощной двери, какие обычно ставят в бункерах, только распахнутой и вросшей в пол. А за дверью начинался обычный бетонный коридор, до середины стен выкрашенный синей краской, из стыков плит которого сочилась струйками вездесущая вода. Всё это наводило на мысли о затонувшей подлодке, на которой уцелел только один пассажир — я. Вдалеке, за поворотом коридора, горел электрический свет.

Я выключил фонарик и проморгался, чтобы понять, не показалось ли. Но нет, и правда свет. Вода на дне бетонной кишки едва заметно блестела навроде лунной дорожки. И ещё она шла мелкой рябью, как от работы большого движка в недрах сооружения. В самом деле, без рабочих насосов тут всё давным-давно должно было затопить.

Оууллл? — сказал коридор.

Я шарахнулся назад и чуть не полетел через перила, здорово ободрав поясницу. Еле нашарил нужную кнопку на фонаре: ничего, пусто. Грёбаное эхо. Снова раздался звук, на этот раз из-за спины и более знакомый: слов было не разобрать, но я понял, что это орёт наверху забеспокоившийся Серёга. Сколько я уже тут торчу? По всему выходило, что прилично.

Вот и решил, что увидел более чем достаточно. Я, знаете ли, вообще на такой контент не подписывался. По стеночке вернувшись к лестнице, сунул коптер за резинку плавок и полез наверх. Быстро полез, надо сказать. По крайней мере, поначалу. И часто оглядывался, пока не выбрался на свежий воздух. Не стесняюсь доложить, что в какой-то момент мне стало в этом месте очень, очень неуютно.

Наверху отмахнулся от вопросов Серёги, передал ему спасённый аппарат, сам перевалился в лодку и блаженно растянулся на дне, насколько хватило места. Скомандовал:

— Всё, брат. Твоя очередь грести, с меня на сегодня спорта достаточно.

Поплыли. И чем дальше оставался провал на воде, тем лучше было моё настроение, и ровнее стучал в груди моторчик.

На берегу совсем отпустило. Там весело трещал костёр, на нём кипел видавший виды котелок с чаем. Всё так же игнорируя вопросы, я начислил и сразу хлопнул стопку водки, следом ещё одну. И только потом пересказал своё приключение ребятам. Я в жизни наделал много глупостей и ошибок, но вот за эту конкретную мне стыдно в особенности. Думаете, надо было заметить, как разгорались по мере рассказа глаза у известного приключенца Эльдара, и вовремя заткнуть свой болтливый рот? Даже спорить не стану. Но вышло как вышло, чего теперь.

— Охренеть, вот же находка! — от волнения Эльдар вскочил и, размахивая клешнями, заходил вокруг костра. — Будет, что нашим рассказать. А то: стареешь, мол, променял дух приключений на глушь и шашлындосы. Ха! Завтра надо прямо с утра на разведку. Фонари взять, батарейки, зеркалку, что там ещё…

— Ну уж нет, — тут же сказал Сергей. Он всё никак не мог отдышаться после гребли. — Я пас.

Это и понятно, малый он всегда был смышлёный.

— И вам не советую лезть, — добавил я.

Заметив, что вообще не услышан, я со скрипом поднялся и подошёл к Эльдару, положил руку на плечо, заглянул в глаза этому маньяку.

— Правда, дружище, хреновая идея. Провалитесь куда-нибудь, или током ёбнет, да мало ли что. Мы вас даже вытащить не сможем. Может, туда канализация со всей округи стекается. Чего ты, больших выгребных ям не видел? Давай лучше просто отдохнём, как планировали: солнце, лето, рыбалка, девушка вот у тебя красивая. Куда тебя несёт?

— Да ладно, ты ведь несерьёзно, — Эльдар вывернулся и продолжил вышагивать по поляне. — Это же очуметь как интересно, что там, в том коридоре! Почему там до сих пор свет есть, что это за конструкция вообще. Может, она с ГЭС связана?

— До ГЭС отсюда километров сорок, — рассудительно заметил Серый, — и я тоже согласен, что из интересного там можно только ноги переломать. Будет классическая заметка в местной газете. Из серии “очередной тупой турист полез куда не надо и утонул”.

Оулл”, всплыло у меня в памяти, и аж передёрнуло всего. Я обратился к Светке как последнему средству:

— Свет, ты же умная женщина, ну скажи своему барану!

И тут же понял, что помощи не дождусь: дама сердца смотрела на барана влюблёнными глазами и отговаривать явно не собиралась. И то сказать, они два года назад вместе на Эльбрус ездили восхождение делать, а до этого ещё куда-то. Два сапога пара, короче, тут я просчитался.

— Так, ладно, — постановил я, — утро вечера мудренее. Давайте пожрём, а завтра, как встанем, ещё раз всё толком обсудим.

Но мы ничего уже не обсудили. Вечер затянулся, включив в себя песни под гитару, обильные возлияния и купание голышом при луне (не спрашивайте). Проснулся я не сказать, чтобы рано, часов около одиннадцати, но Серый всё ещё мощно храпел рядом. Не считая этого, в лагере было тихо.

Проглотив таблетку нурофена и сходив поссать, я принялся разбираться с коптером. Запустил, сделал круг над поляной. Всё с машинкой оказалось в порядке, и я подключил её шнуром к телефону, чтобы перенести вчерашнее видео и почистить карту памяти. Потом запустил на телефоне плеер и лениво долистал до конца, где аппарат, игнорируя команды, начал плавно спускаться в шахту.

На экране замелькали ступеньки лестницы, затем дрон со стуком приземлился, картинка застыла. Винты прекратили истерично жужжать, и я снова погрузился в атмосферу странного сооружения: падение редких капель, журчание воды, неопределённые гулкие звуки, похожие на вздохи металла, приходящие издалека — из тех туннелей, где, возможно, продолжали работать какие-то механизмы. Видно практически ничего не было: фонарик на птичке не предусмотрен, а свет из люка до дна почти не доставал. Запись, судя по таймкоду, длилась ещё минут десять, потом умный аппарат сам перешёл в спящий режим.

Я собирался было выключить видео, как вдруг из динамиков донёсся новый звук: резкий такой всплеск и последовавшее за ним эхо. С похожим звуком надолго задержавший дыхание пловец выныривает на поверхность. Пловец, который потом с медленными влажными шлепками направился в сторону дрона.

Я застыл, только бестолково теребил кнопку увеличения громкости, которая и без того была на максимуме. Шлепки (не шаги!) были двойные. Шлёп-шлёп. Пауза. Ш-шарк. Что бы там ни было, оно не шло: ползло, волочилось. Хлюпало.

Камера слегка вздрогнула, динамик затрещал: что-то прикоснулось к аппарату, робко, как бы на пробу. Внезапно квадрокоптер поднялся в воздух и стал крутиться, показывая попеременно то квадратик яркого света высоко вверху, то стену с нечитаемой табличкой, то залитый водой пол. Хлюпающее сопение раздавалось теперь возле самого микрофона. Так мог бы, наверное, хрипеть больной гайморитом на последней стадии, едва не захлёбывающийся слизью.

Наконец, аппарат аккуратно поставили на то же место, где он приземлился. Шлепки отдалились, плеснула невидимая вода. Я вспомнил как дышать только когда в глазах уже потемнело. И чуть не умер от сердечного приступа, когда позади что-то резко взвизгнуло. Это проснувшийся Серёга расстегнул молнию и выбрался из палатки.

— Доброе ут… Ты чего такой бледный, Паш?

А я понял, что же мне показалось странным в лагере, когда я только встал. Не тишина, это ладно бы. Вчера мы вытащили лодку подальше на траву, помню точно, был ещё трезвый. Больше её там не было. Я как-то автоматически повернулся и посмотрел в сторону люка, ведущего в подводный резервуар. В котором, как я раньше догадывался, а сейчас знал точно, что-то было. И возле которого теперь покачивалась на волнах пустая лодка.

— Твою-ю мать, — проследил за моим взглядом интеллигентный обычно Сергей, и ещё кое-что сверху добавил. — Без нас пошли. Похоже, давно. Что будем делать?

Я устало закрыл лицо руками, помассировал опухшие веки. Тяжело вздохнул, хотя, если по чесноку, хотелось орать разное неприятное про Эльдара, мать Эльдара и всю его родню. “Что делать”, “что делать”. Хули теперь сделаешь, надо было добывать их оттуда, диггеров сраных, да мотать домой как можно скорее. Причём не к тётке в Искитим домой, а вообще. Отдохнули, называется.

Вот как на духу: при мысли о необходимости снова лезть в холодную дыру руки-ноги натурально сводило судорогой, а на загривке шевелились волосы. Но оставлять ребят там одних было нельзя, мать меня не так воспитывала.

Вы, конечно, спросите, почему я выключил и спрятал в карман телефон вместо того, чтобы показать видео Серёге. Ну, допустим, показал бы. И что бы это дало, кроме истерики? А мне требовалась подстраховка.

Для начала мне пришлось сплавать за лодкой и подогнать её к берегу. Мышцы тут же разнылись после вчерашних приключений. Конечно, я поорал немного в шахту, но в ответ услышал только собственный искажённый голос.

Загрузились в лодку вместе с Серёгой, заодно я чуть лучше экипировался: запасные батарейки к фонарю, сандали, чтобы ногам попроще было, ещё по мелочи. Когда подгребали к люку, Сергей неуверенно, но весьма храбро предложил лезть вместе. Я оценил порыв, но посоветовал ему подежурить в лодке и гнать за помощью, если не вернёмся через час. Про то, что с его тушей он назад выбраться просто не сможет, и мне придётся поднимать уже троих, я упоминать не стал. Да он и сам всё понял, не дурак.

Спускаясь, я делал остановки и подолгу прислушивался, не раздастся ли какой звук (например, знаете, резкий такой всплеск). Однако было тихо. Внизу первым делом тщательно осмотрел пространство под люком, покричал Свете с Эльдаром, но пустой бак оставался безжизненным и ещё больше, чем вчера, напоминал пещеру с искусственными сталагнатами из труб. Воды стало больше, ноги погрузились по щиколотку.

Скорее всего, ребята ушли исследовать бетонные тоннели, как и собирались. Скоро я добрался до бункерной двери, за которой начинался коридор. Заодно обратил внимание, что дверная плита не просто просела и заклинила, а была наполовину сорвана с могучих петель. Такое мог сотворить, пожалуй, только взрыв или гидроудар.

Пять минут ушло на то, чтобы собраться в кучу и сделать дыхательное упражнение, которое мне как-то посоветовала бывшая. Вдо-ох, вы-ы-ыдох. Помогло. Так, немного.

— Ну что, Оулл сраный, принимай гостей, — сказал я вслух, и тут же решил, что больше ничего говорить не буду, очень уж противное там было эхо.

Загребая сандалиями воду, добрался до первого поворота и осторожно за него заглянул. Коридор продолжался ещё метров тридцать, там разветвлялся на два, а до развилки справа и слева фонарик нащупал несколько простых железных дверей в стенах. С окошками типа тюремных кормушек и номерами, выведенными краской по трафарету: Б-7, Б-6 и так далее. Отблески света стали отчётливее и вели в левый поворот развилки: где-то там горела тусклая лампочка.

Из интереса я подёргал двери, и только потом понял, что в проушинах для замка стоят здоровые приржавевшие болты, ещё и посаженные на сварку. Одна из кормушек была открыта, но, посветив внутрь, я не увидел ничего интересного: стены в покоцанной плитке, какие-то большие бутыли, пучки труб с манометрами и свисающей изоляцией. Что-то типа верстака в углу. Добравшись до развилки, нарисовал на влажной стене стрелку, указывающую на выход. Да, маркеры из Серёгиного бардачка я тоже прихватил. Подозревал, что найду тут лабиринт, и смотрите-ка, кто оказался прав.

За одной развилкой почти сразу последовала другая, затем третья. Некоторые заканчивались тупиком: закрытой дверью или переплетением труб с вентилями, а в одном месте путь и вовсе преградила обвалившаяся потолочная плита, из-за которой хлестали потоки воды. Вдоль потолка попадались аварийные светильники за толстым мутным стеклом, но горел вполнакала хорошо если каждый десятый, добавляя к нескончаемому журчанию воды свой болезненный жужжащий звук.

Я старательно вандалил стены жирными стрелками. Версия, что мои горе-приключенцы попросту заблудились, становилась всё больше похожей на правду. Мне бы шумнуть, позвать их, но что-то внутри останавливало. Не хотелось шуметь, и всё тут. Решил, что поищу пока так.

Почти в каждый коридор выходили двери: овальные с мощными затворами, обычные, иногда просто пустые проёмы. С номерами, с табличками и без них.

На одной из приоткрытых дверей значилось “Смотровая”. Меня это зацепило, потому что такое название ожидаешь увидеть в какой-нибудь больнице, а не в канализации. А ещё там горел свет. Казённого вида дверь громко заныла ржавыми петлями открываясь. Внутри оказалось что-то типа лаборатории: склянки, шкафы со стеклянными дверцами, кушетка, кислородный баллон. На обычном письменном столе горела лампа, согнутая так низко, что почти ничего, кроме самого стола, не освещала.

Ещё там стояли соединённые трубками баки вроде автоклавов, только большие, в рост человека. Я видел похожие в передаче Кусто, в них отсиживались ныряльщики после глубокого погружения, чтобы не словить кессонную болезнь или как-то так. Ещё они напоминали капсулы, в которых надо плавать в солёной воде, чтобы ничего не ощущать — забыл, как это называется.

Пошуровав фонариком, увидел в углу большую кучу мокрых тряпок, а сверху на них валялись советский фотоаппарат “Зенит” (у самого такой был) и что-то очень похожее на пластинку для выравнивания зубов, какие носят дети. Я плотно закрыл дверь смотровой, прежде чем отправиться проверять следующий коридор.

В полу, стенах и потолке встречались иногда круглые отверстия диаметром с тарелку, обычно зарешеченные, но не всегда, так что под ноги я смотрел внимательно. За одну из таких решёток, куда с шумом лилась вода, покрывающая пол коридора, зацепилось что-то яркое, кислотно-розовое. Я издалека понял, что это такое, потому что нет-нет, да и засматривался на Светкину фигуру на пляже. Но на всякий случай подошёл убедиться.

Это был верх от её купальника, зацепившийся застёжкой за решётку. Я хотел бы представить себе внезапный порыв страсти, настигший здесь молодых, в результате чего предмет одежды унесло водой. Хотел бы, но не смог. Где-то с этого момента я начал всерьёз подозревать, что успехом моя спасательная миссия не закончится. Но вернуться, не осмотрев оставшуюся часть комплекса, не мог. Сверился с часами: до момента, когда Сергей поплывёт к берегу, сядет в машину и поедет в сторону ближайшей деревни, попутно набирая 112, оставалось тридцать минут.

Я уходил всё дальше, исписал два маркера из трёх, а коридоры только ветвились. Один из них стал круглым, превратился в сужающуюся до размеров кошки трубу, и мне пришлось долго возвращаться к предыдущей развилке. В другой раз я наткнулся на лифт и лестницу рядом, ведущую вниз, в заполненную водой шахту. Светильники горели в её глубине, намекая на другие затопленные этажи. Я насчитал минимум четыре пролёта.

На полу и стенах появились кораллоподобные наросты, об один из которых я чуть не рассёк ступню, спасла подошва. И я оказался не единственным вандалом здесь: трижды на стенах встречались корявые непонятные рисунки, сделанные какой-то бурой гадостью, даже знать не хочу, чем именно. То ли иероглифы, то ли схема туннелей, не разобрать. Плюс вот уже десять минут, как я отчётливо ощущал пятками вибрацию пола: невидимые насосы, если это были они, исправно делали свою работу. Это смущало. Никак не мог выбросить из головы мысль, а кому же их тут обслуживать.

Довольно скоро я бросил дёргать двери и заглядывать в проёмы, мимо которых проходил, ведь времени оставалось всё меньше. Но перед тем успел насмотреться на комнаты без пола и потолка, на выпотрошенные электрические шкафы и массивные агрегаты, ряды выложенных плиткой купален, словно в каком-нибудь санатории, палаты со ржавыми кроватными сетками и ремнями для фиксации на них. Уцелевшие таблички на дверях не добавляли ни капли смысла: “Барокамера №14”, “Вторичный отстойник”, “Утилизация жив. массы”, “Кислородная станция”.

Плач и бормотание раздались из тёмного коридора ровно в тот момент, когда я злобно швырнул в очередной сток ставший бесполезным последний маркер и собрался было поворачивать назад. Голос Светы, пусть тихий, я узнал сразу. Значит, и Эльдар где-то недалеко. Слава богу, нашлись. Сейчас выберемся. Я пошёл на звук.

От развилки уводило три коридора, сначала сунулся в левый, но голос стал как будто тише. Выругавшись, вернулся на перекрёсток. Бормотание гуляло эхом, сложно было определить источник.

— Светка! — крикнул я, наплевав на осторожность. — Свет, ты где?

Бормотание прекратилось, а потом из среднего прохода донеслось слабое “Паша?..”, и я ломанулся туда.

— Света, не молчи, продолжай говорить! — я перескакивал через кучи какой-то слизи на полу, луч налобника метался по сторонам, пытаясь определить, откуда шёл звук. — Я иду! Где ты? Где Эльдар?

— Я. Я? Нет. Не знаю, я… Мы потерялись, он пошёл искать выход, а я очень замёрзла, прямо как тогда в горах, снег такой сильный, не выйдешь из палатки, все следы замело, все наши следы замело, наши следы, их нет, нас нет, нас теперь нет…

Голос становился всё тише, превращаясь в то самое бормотание, что я уже слышал. Она бредила. Возможно, от переохлаждения. Но я уже обнаружил горизонтальный ряд воронкообразных отверстий в правой стене, достаточных, чтобы просунуть туда руку, но не более. Из них бежала вода, как и отовсюду здесь. Вентиляция, возможно? Луч потускневшего фонарика терялся в глубине узких нор, голос Светланы доносился оттуда. Никаких дверей в этой стене коридора не было.

— Свет, ты там? Главное — не спи, слышишь?

— Не спи, — раздалось из бетонной дыры. — Не спи, не спи, но ведь если очень хочется, хочется спать, мне снился красивый сон. Зачем ты пришёл? Ты кто?

Я и сам давно продрог, но тут меня натурально пробрало до костей, уж настолько слабым и мёртвым был её голос, все интонации будто стёрлись из него.

— Я Паша, помнишь? Пашка, мы вместе приехали шашлыки жарить. Я тебе помогу, подожди немного! Скажи, Эльдар давно ушёл?

Дыра не ответила. Я прислонился лбом к холодной стене, чтобы отдышаться. Бесполезно, надо скорее искать проход к ней. Возможно, третий коридор…

— Эльдар давно ушёл, — вдруг раздалось у меня над ухом, гораздо отчётливее, чем раньше. Света будто очнулась, ненадолго пришла в себя. — Нас унесло водой. И ты уходи, забудь. Иначе ластволишься сам. Как все сдесь.

— Потерпи, Свет, потерпи немного! Я скоро, обещаю.

Развернувшись, я побежал назад к развилке. Нырнул в третий коридор, распахнул первую дверь слева: ряды раковин, душевая. Метнулся дальше, вторая дверь. С-сука, не поддаётся! Протиснул пальцы под стальной лист, потянул всем телом, сунулся в образовавшуюся щель: помещение до самого потолка оказалось забито грязью, из которой торчали торцы каких-то пронумерованных контейнеров. Не то. Дальше по коридору, но фонарик разрядился окончательно, почти не давал света, и я едва не провалился в люк. Перепрыгнул, с трудом удержался на скользком полу, который вдруг стал покатым, схватился за край открытого дверного проёма и буквально затащил себя в него. Без сил опустился на пол.

Дулак, — прошептали из темноты в метре от меня.

Фонарик окончательно погас. Я сорвал его со лба, на ощупь откинул крышку и достал из кармана запасные батарейки.

— Всё-всё-всё, — бормотал я, загоняя их на место, — я тут, Светк, я пришёл, всё хорошо, сейчас домой пойдём, да? Там тепло, солнышко, согреешься сразу. Водочки тебе нальём, грамм двести. И мне тоже…

Фонарик никак не хотел включаться. Чертыхнувшись, я достал батарейки, чтобы поменять полярность. Светка нащупала мою штанину и потянула.

— Да, да, один момент буквально. А с Эльдаром всё хорошо будет, не волнуйся, он же спортсмен. Мы сейчас спасателей вызовем… Ты чего делаешь?

Продолжение в комментариях ->

Показать полностью 1
36

Некуда бежать. Глава 7. Начало

Геннадий стоит возле дворовой скамейки и курит, прислушиваясь к голосам людей, которые доносятся с улицы, из-за угла дома. Когда хлопает дверь подъезда, он вздрагивает, пальцы сильно сжимают сигаретный фильтр, почти что сплющив его.

– А, Андрюха, – с облегчением говорит Гена. – Тоже на шум вышел?

Сумароков подходит ближе, в нос ему ударяет терпкий запах дешевого табака. Облако дыма зависло в неподвижном воздухе, будто бы не желая растворяться.

– Вроде того, – отвечает он. – Если народ начал массово выходить на улицу, то уже точно утро и далеко не раннее. Сомневаюсь, что всех, вдруг, замучила бессонница.

– Утро, Андрюх, как пить дать, – говорит сосед. – И жена моя тоже в непонятках — почему до сих пор темно? Солнце погасло?

– Да ну, – отмахивается Сумароков. – Дядь Ген, а ты канал «Ren-TV” смотришь?

– А как же. Хороший канал.

– Заметно, – улыбается Андрей.

Геннадий докуривает, бросает окурок на асфальт. Тот взрывается в темноте десятком огоньков, которые тут же гаснут. Гул голосов становится все громче, видимо к собравшимся присоединяются все новые и новые люди.

– Предлагаю пойти туда, – говорит Андрей. – Прохлаждаясь тут, мы точно ничего нового не узнаем.

Сосед кивает. Они выходят со двора на широкую улицу и видят немаленькую толпу, которая уже собралась у перекрестка с мусорными баками. В темноте мелькают фигуры людей, некоторые из них о чем-то оживленно спорят, стараясь перекричать друг друга. Кто-то держит в руках зажженные свечи. Воздух все так же остается недвижимым, и их ровное пламя отбрасывает на дорогу неподвижные тени. Андрей и Гена подходят ближе. Их, похоже, даже никто и не замечает.

– Я вам точно говорю — это полярная ночь! – кричит одна женщина из толпы.

– Ага, полярная, – отвечает ей мужской сиплый голос. – В средней полосе. Вот бабы дуры-то.

– Да сам ты козел необразованный! – женщина явно не настроена сдаваться. – Мож катаклизм какой, ось земная наклонилась.

– Мозги у тебя наклонились, – говорит мужчина.

– У кого-нибудь дома свет есть? – голос молодой девушки.

Толпа продолжает гудеть, но внятного ответа так никто и не дает. Шум нарастает, отдельных слов уже почти не разобрать. Геннадий неожиданно хватает Андрея за руку и вклинивается в гущу людских тел. Работая плечами, он пробивает им дорогу в середину неровного человеческого круга, останавливается, поднимает руки над головой и гаркает:

– А ну тихо, товарищи! Всем молчать!

Его голос катится по темной улице и без следа тает в темноте, не отразившись от домов. Гул толпы становится сбивчивым, отрывистым, и в конце концов вокруг воцаряется полная тишина. Андрей с удивлением смотрит на соседа. Вряд ли тот является прирожденным оратором и действует он, скорее всего, интуитивно. Но результат, как говорится, на лицо. Геннадий же крутится по сторонам, не опуская рук и разглядывая людское сборище — по меньшей мере три десятка человек. Темные, застывшие лица, как какие-то сюрреалистические маски. Толпа подается чуть назад, выравнивая и растягивая круг.

– Значит так, односельчане, – говорит Геннадий. – Творится какая-то ерунда. Вот он вам сейчас все расскажет.

Видимо на этом его ораторские способности заканчиваются, поэтому сосед толкает Андрея локтем в бок. Сумароков вздрагивает, явно не ожидая, что ему дадут слово. Он оглядывает собравшихся, которые мигом переводят взгляды с Гены на него. Многие из них, скорее всего, хорошо знали мать Андрея, а кто-то, возможно, помнит и самого Сумарокова еще в те времена, когда он был мальчишкой. Но сам парень никого из присутствующих вспомнить не может. Да и мрак мешает как следует разглядеть лица.

– Я.. – мнется Андрей. – Я не знаю, что происходит. Могу лишь подытожить все, что видел.

– Так давай, не тяни! – кричит мужчина из толпы. – А то тут у нас уже земная ось наклонилась, блин.

Поверх голов людей шелестит нервный смешок. Андрей замечает, как от соседних домов подходит еще одна группа людей. Они молча вливаются в толпу, смешиваются с ней.

– Каких-то гипотез я строить не буду, – говорит Сумароков. – А по факту — нет света, воды и газа. Не работают все электронные устройства. И, судя по всему, полтора часа назад должно было взойти солнце.

– Что делать будем? – спрашивает какой-то старик.

Андрей смотрит на него и нервно дергает плечами. Откуда же ему знать? И что ответить? А ответить нужно, вопрос старика адресован не в толпу и не в пустоту, а лично Сумарокову. Тот же про себя, на чем свет стоит, ругает Гену, который его во все это втянул.

– Первым делом — не паниковать, – находится, наконец, Андрей. – Собраться вместе всем дееспособным. И выйти на местные органы власти.

– Ты их видел, органы эти? – кашляет старик. – Куприянов-то, председатель наш, вроде ничего еще мужик, а вот участковый — Егор — как дураком был, так дураком и помрет.

– И это все? – спрашивает Сумароков.

– Эх, прижился ты в городе, Андрюша, – старик, судя по всему, знает Сумарокова. – А тут всю жизнь так было.

– Можем пойти к сельсовету, – из-за спины старика выглядывает парень лет двадцати. – По пути соберем с собой всех, кого сможем.

Толпа одобрительно гудит. Но в ту же секунду воздух пронзает женский визг. Он поднимается к ночному небу, падает на темную улицу и затихает. Люди поворачиваются в сторону звука почти одновременно, словно единый живой организм. У крайнего мусорного бака стоит женщина. Одной рукой она держится за край контейнера, а ладонью второй зажимает рот. Женщина теперь лишь тихо поскуливает, рассматривая что-то в траве на обочине. К ней подходят трое мужчин. Один из них приседает на корточки, свеча в его руке чуть дергается, осветив находку женщины. Андрей и Геннадий протискиваются в первые ряды толпы.

– Уведите ее, – говорит тот, что сидит на корточках, своим спутникам.

Мужчины берут плачущую навзрыд женщину по руки и тянут назад, подальше от мусорных баков. Андрей же чувствует то, что можно назвать уколом природного любопытства. Он делает несколько шагов к обочине, пытаясь рассмотреть, что же так взбудоражило женщину. Мужчина со свечой уже поднимается на ноги, тьма быстро отгрызает у света территорию, ложась на траву. Но Сумароков успевает рассмотреть растерзанный трупик кошки. Нижняя часть тельца несчастного животного отсутствует, внутренности вываливаются наружу. Мордочка кошки застыла в оскале, маленький язык свисает изо рта. Андрей замечает кое-что еще. И теперь, когда темнота скрывает подробности, он начинает надеяться, что ему просто показалось. Ведь у животного нет глаз.

– Жуть, – мужчина поворачивается к Сумарокову. – Видать собаки порезвились.

Андрей лишь кивает, вспоминая пустые черные глазницы. Ему, вдруг, хочется убраться подальше от мусорных баков. Здесь воняет. Гнилью, мусором и еще чем-то. Запах едва различим, но пробирает до мозга костей, вызывая легкую тошноту и головокружение. Наверное, так может пахнуть оставленный на пару недель под жарким солнышком труп.

– Пошли отсюда, – говорит Андрей.

Мужчины возвращаются к толпе. Люди уже успели разбиться на группы, обсуждая каждая свое.

– Ну что там? – спрашивает Геннадий.

– Кошка, – отвечает Сумароков. – Вернее половина кошки. Разодрал кто-то.

Про отсутствие у животного глаз Андрей решает пока не распространяться. Мало ли что ему привиделось. Последние часы богаты на события, да и темнота не слабо угнетает. Как и вся текущая ситуация в целом. Уставший и сбитый с толку мозг может и не такие фортели выкидывать.

– А я давно говорил – отстреливать этих шавок нужно, – говорит Гена. – Знаешь, сколько тут бездомных собак развелось? Стаями бегают, и хрен знает что у них на уме. Ладно кошку, а если ребенка загрызут?

Андрей думает о странном запахе возле баков. Вновь игры разума? Возможно. Да и что, в конце-то концов, он докапывается до этого запаха? Мало ли чем может нести из мусорных контейнеров. Парень вспоминает студенческие годы. Тогда он жил в общежитии университете, где на целый этаж с огромным количеством комнат была всего-навсего одна кухня. Сами же комнаты были скомпонованы в блоки по четыре штуки, в каждой из которых проживало по двое студентов. Блоки делились на женские и мужские, в каждом были свои душ и туалет. Так что именно кухня была местом больших встреч всего этажа. Соперничать с ней мог разве что балкон пожарной лестницы, на котором студенты организовали курилку. Однажды, когда Андрей заканчивал уже второй курс, в одну из пустующих комнат заселили двух вьетнамских студентов. Парни прибыли сюда по обмену, разговаривали по-русски с уморительным акцентом, и в целом и общем оказались довольно веселыми и приятными людьми. До тех пор, пока не решили приготовить обычное для вьетнамцев блюдо — жареную соленую селедку. Проветривали этаж студенты дружно и долго, распахнув все окна и комнатные двери. А вся женская половина этажа начала тут же приобщать заграничных пареньков к русской кухне, научив их жарить картошку, варить щи и лепить пельмени. Тошнотворный же запах изысканного азиатского блюда намертво въелся в память Андрея, не имея соперников до сегодняшнего дня. То, что Сумароков почувствовал у баков, было вонью другого толка, но так же как и от жареной селедки от нее перехватывало дух и слезились глаза.

– Дядь Ген, давай веди всех к сельсовету, – говорит Андрей.

– А ты? – спрашивает сосед.

– К Ваньке зайду. Мы вас догоним.

– До сих пор не разлей вода? – хмыкает Геннадий. – Оболтус тот еще.

Андрей машет ему, отделяется от толпы и через несколько секунд пропадает в темноте. Геннадий какое-то время стоит, задумавшись, затем окидывает взглядом собравшихся и вновь поднимает руки:

– Так, народ! Слушайте сюда...

*****

Он слышит разговоры и шум людей на улице, но думает, что все это ему кажется. Все не взаправду, понарошку. Ведь вполне ожидаемо, что рано или поздно пьянка может довести до белой горячки. Бред, галлюцинации, измененное восприятие времени. Хоть Иван и не знает сколько просидел на полу собственной кухни вот так, прижав колени к груди и обхватив их дрожащими руками, ночь, видимо, длится уже целую вечность, даже и не думая сменяться рассветом. Из головы не идет то существо, от которого он едва спасся бегством. Гналось ли оно за ним? Этого Иван не знает да и знать не хочет. Если долго об этом думать, видения грозятся превратиться в реальность. И тогда конец. Остаток жизни он проведет в этом темном мире, полным чудовищ. Не сможет вырваться из глубин своего, уничтоженного алкоголем, сознания. В то время как настоящий Иван, его физическое, ничего не соображающее и не чувствующее тело, будет лежать в одной из палат областной психиатрической больницы. Врачи же будут только многозначительно пожимать плечами и колоть ему непонятные лекарства.

Когда в дверь стучат, Иван подпрыгивает. Ладонью находит на обеденном столе большой нож с длинным лезвием, пальцы до боль смыкаются на рукояти. Парень выставляет оружие перед собой и замирает, шумно дыша. Стук повторяется почти сразу. На этот раз незваный гость уже вовсю барабанит по двери, отбросив ложную скромность.

– Уходи, нечисть! – воет Ванька.

Крик катится по кухне, вырывается в прихожую, разбивается о стену и осыпается на пол. Стук тотчас прекращается, и на Ивана обрушивается тишина, нарушаемая лишь его собственным сопением. Очередной призрак, порожденный горячкой, отступает. Кто знает, возможно за дверью таится нечто хуже, чем та тварь, которая растерзала кошку. Больное подсознание подчас рождает самых изощренных монстров. Иван должен держаться, чтобы не сойти с ума окончательно. Нужно лишь дождаться утра. От одного из своих собутыльников Ванька однажды слышал, что «белочка» активнее всего себя проявляет именно ночью, когда галлюцинации усиливаются и становятся почти что осязаемыми. Еще этот умудренный опытом человек советовал не вступать со своими фантомами в контакт: не отвечать голосам, не разглядывать всякие вещи, которые кажутся странными. А лучше залезть с головой под одеяло и смиренно ждать, когда отпустит, дрожа, потея и молясь. Но сейчас Ванька принимает другое решение. И решимость становится только крепче, когда кто-то зовет его из-за двери по имени.

«Я убью это, – ворочаются мысли у него в голове. – Ей-богу убью. И тогда оно больше не придет ко мне. Даст спокойно дожить до утра.»

Он медленно движется по кухне, не поднимая ног, скользя дырявыми носками по грязному, затертому линолеуму. Пересекает прихожую, замирает у входной двери. Прислушивается. Тихо. И хоть посторонние звуки его не пугают, это полное безмолвие просто сводит с ума. Чуть разбавляют тишину лишь его учащенное дыхание да стук колотящегося сердца.

– Я сейчас! – кричит Ванька тому, кто притаился по ту сторону двери. – Уже иду!

Он покрепче сжимает нож в потной ладони и поворачивает замок.

Показать полностью
103

Место, где всё уместны

Место, где всё уместны

Я втянул сигаретный дым с химозным привкусом ментола, медленно выдохнул – сизое облачко заколыхалось в стылом ноябрьском воздухе полупозрачной медузой – и задумчиво пожевал горький от никотина фильтр. Тяжёлая после суетной смены голова не желала искать происходящему хоть сколько-то разумное объяснение, и я, пребывая в каком-то околотрансовом состоянии, просто внимал.

Из окна первого этажа панельной хрущевки на меня смотрела корова. Черно-белая, крупномордая, с большим мокрым носом и рогами, обернутыми на концах изолентой, она лениво жевала занавеску, вперившись в меня сонными глазами с длинными трогательными ресницами. А я сидел напротив, на заиндевелых от мороза дворовых качелях, и вот уже полчаса курил сигарету за сигаретой, наблюдая невозможную картину.

За пределами тесного дворика недовольно шумел пыльным оперением седой город, обезумевший от недосыпа и едкого неона. Я же наблюдал за медитативно медлительной скотиной, и мне было так хорошо... Хоть на короткое мгновение я был вырван из яростного урбанистического водоворота и отправлен мыслями в то место, которого, увы, больше не существовало.

Какое звучное имя для мифического чудища – Мегаполис! Сказочный колосс, облаченный в россыпь огней, с коптящими заводами, неровными хребтами многоэтажек, со стадами трамваев и гудящими электростанциями.

А я помню прекрасный вишневый сад, по весне исходящий легчайшей пеной белых цветов, потемневшие от времени стены родного дома, в котором я родился и вырос. Помню хриплую собачонку Люську – она была той ещё охранницей. Вместо того, чтобы лаять на непрошенных визитеров, животинка, поджимая дрожащий хвост, трусливо пряталась под крыльцо. Чуть ли не каждую ночь во сне слышу я далекие крики петухов, лай сторожевых псов и шум игривой Мсты, несущей свои искристые воды прямо через родное Солнечное.

Нет больше ни сада, ни дома. Люська давно издохла, а Солнечное погрузилась под воду. Жертва ненасытному Мегаполису. Теперь на месте милого сердцу села раскинулось рукотворное Федоксарское море – водохранилище, питающее турбины ГЭС.

Корова потянула за штору, отрывая ее вместе с гардиной, подалась назад и неспешно скрылась в глубине квартиры.

Я посидел еще какое-то время, чувствуя, как под фирменную желтую куртку курьера пробирается холод. Ничего больше не происходило. Животина не возвращалась – пропала, как ни было. Я встал. Только сейчас пришло осознание того, насколько же я продрог. Взяв с соседней качели желтый с чёрной спиралью терморюкзак, я закинул его на плечо и еще раз с надеждой взглянул в заветное окно. Прямоугольник беспросветной черноты. И все.

Я огляделся. Совсем не заметил, как включили фонари. Мутные сумерки заволокли двор, сделав его куда теснее. Снег еще не выпал, отчего все вокруг выглядело сиротливым и по-осеннему печальным. Голые тополя скребли измазанное сажей небо, старые панельки жались одна к другой в тщетной попытке хоть как-то согреться. Нет-нет да припускал трусливый дождик вперемешку со снежной крупой.

Я сделал последнюю затяжку, кинул бычок и придавил его носком кроссовка. А ведь не курил, пока не переехал в Северостальск. Но закуришь тут… Все вокруг серое, мокрое, омертвелое. Не жизнь – арт-хаус. И декорации соответствующие, и, вон, коровы по квартирам ходят.

– Ты чего делаешь, э! Не стыдно?

Внезапный окрик заставил меня вздрогнуть. Я обернулся и встретился взглядом со смуглым черноглазым дворником в ярко-оранжевой жилетке. Он оперся на потрепанную метлу и с осуждением покачал головой:

– Я же убираю, стараюсь, ну? А ты где стоищ тут же мусорищ! – говорил он с мягким акцентом, съедая окончания.

– Простите, – я почувствовал, как краска заливает онемевшие от холода щеки. Торопливо нагнувшись, я поднял все намокшие бычки и прямо так сунул в карман. – Не подумал.

– Свой дом беречь надо, да? Делать его чище, лучще, а не вот так.

– Да не мой это дом… – профырчал я, пряча красный нос в ворот куртки.

– Ой, что ты? А где ж тогда?

– Считайте, я бездомный.

Дворник прицокнул языком и вновь принялся за работу, вмиг позабыв про меня.

В кармане встревоженной осой зажужжал телефон. Я достал его, отер от налипшей грязи и мутных капель с никотиновой вонью и взглянул на экран – "Роман". Хозяин коммунального клоповника, комнату в котором я снимал. Живот неприятно скрутило от тревожного предчувствия.

– Да, алло, – швыркнув носом, прогундосил я в трубку.

– Здорова, деревня, – голос был наглый и чересчур бодрый.

– Здравствуйте, Роман Павлович. Что случилось?

– А че, чет обязательно должно было случится?

– Да нет, почему…

– Это, деревня… В общем, ко мне племянник приехал. Договор продлять с тобой не буду. Ему жилплощадь пойдёт на первое время.

Вот чёрт.

– И сколько у меня времени?

– Да это… Ты ж можешь сегодня в гостишке какой перекантоваться? Квартир куча сдаётся, проблем никаких ж? Ушами не хлопай, начинай искать, вся ночь впереди. Шмутки твои я сам собрал. В коридор выставил, завтра заберешь. Бывай, короче. Чо, без обид, Стёп? – телефон пиликнул, связь оборвалась.

Я сунул старенький "Онор" в карман. Руки мелко дрожали.

За сегодняшнюю смену я прошёл двадцать семь тысяч шагов. Пять часов на ногах – ни разу не присел. Если бы не опаздывал на заказы, заработал бы девятьсот рублей, а так только семьсот. Ни на какую гостиницу, даже самую паршивую, мне, естественно, не хватит.

Я снова рухнул на качели, стянул рюкзак и вытащил из него завернутую в шуршащую бумагу шаурму. Последний клиент дверь мне так и не открыл. Должно быть, ему зачтется на том свете. Надорвав упаковку, я с яростью вгрызся в хрустящий поджаристый лаваш.

– А ты чего домой не идёщь, а?

Я вновь вздрогнул.

– Хоспади… Вам бы колокольчик какой.

Дворник смотрел на меня с лёгкой тревогой, нахмурив густые чёрные брови. Только сейчас я заметил, что верхняя губа его была рассечена ровно посередине и чуть вздернута, обнажая крупные желтоватые зубы.

– Будете шаурму? У меня ещё есть.

– Давай.

Ели мы молча и долго. Свою метлу дворник пристроил к турникам, выкрашенным выцветшей радугой, а сам приземлился на соседнюю качелю. Я устало наблюдал, как к панельке стягиваются один за другим работяги в ярких жилетах, помятые, одетые черти-как мужички, потрепанные подростки со взглядами волчат. Все они воровато озирались и ныряли в тёмный подъезд. И было их на удивление много, этих озябших, растрепанных, будто воробьи, людей.

– Холодает, – как бы между прочим заметил мой случайный сотрапезник, высасывая из обертки остатки густого соуса. – Иди уже домой, да?

– Угу, – я достал последнюю сигарету и сжал в зубах. – Покурю и пойду.

– Спасибо, – дворник поднялся и, прихватив метлу, не спеша направился все к тому же подъезду. – Не сиди долго, заболеещь ещё. И бычки на землю не бросай, да?

– Слушайте, – вдруг спохватился я, – а вы корову в том окне на первом этаже не видели случайно?..

Он покосился на меня через плечо, как на полного идиота.

– Чего?

– Не… ничего. Доброго вечера.

И я остался один, изнывая от холода и ноющей усталости, физической и душевной. Чувство того, что меня, просточка и растяпу, в очередной раз обвели вокруг пальца, пульсировало в груди горячим стыдом и досадой.

А странные люди продолжали просачиваться в подъезд. Окончательно стемнело, и я мог различить только неясные смутные тени, стайками впархивающие в дверь. Как овечки, которых нужно считать, чтобы заснуть: один, два, семнадцать, двадцать шесть, сорок восемь...

Прижавшись виском к трубе качели, я прикрыл глаза. Медленно, как будто из глубины, всплыл тихий напев матери, стрекот ночных сверчков и едва различимый шум Мсты.

– Мам, закрой окно. Мам, укрой меня, я замёрз…

***

Из окоченелой дрёмы меня вырвал уже знакомый голос.

– Эй, парень! Ты чего тут еще сидищь, а? Ночь уже!

Я через силу открыл глаза и увидел дворника. Он, уже без шапки и верхней одежды, махал мне рукой, высунувшись из окна.

– Слышищь меня, эй!

Из того самого окна, откуда совсем недавно на меня глядела корова.

– Давай, иди сюда! А то точно замерзнещь! На домофона набери тридцать третью квартиру!

Я кое-как поднялся и поплелся к подъезду. Непослушные пальцы никак не попадали по нужным кнопками, я попробовал раз, два… А затем меня мягко отстранили за плечо.

– Дай я…

Скуластый парень, такой же чернявый, как и дворник, в таком же оранжевом жилете поверх запыленного пуховика прижал к домофону ключ-таблетку. Раздалось мелодичное пиликанье, и дверь распахнулась. Я растерянно огляделся. Вокруг мялись люди, с интересом рассматривающие меня. Под ручку с одним из пяти работяг, щуря на меня подслеповатые глаза, стояла горбатая старушка с обшарпанной клюкой, чуть поодаль – пара молодых цыганок и бомжеватого вида мужичок неопределенного возраста, из-за их спин пугливо выглядывал чумазый мальчишка, щедро обсыпанный веснушками, и глубоко беременная девушка в старомодном заношенном пальто.

– Ты к кому? – поинтересовался парень, убирая ключ в карман.

– Я в тридцать третью квартиру…

Короткий вздох удивления.

– Да? И кто ж тебя там ждёт?

– Меня дворник позвал… Ну, такой… – я дотронулся до верхней губы.

– А, ну тогда от приглашения отказываться невежливо! Пойдём.

Меня подхватили под руки и помогли подняться по ступенькам. Волочился я еле-еле, тело чувствовалось хрустальным, звенящим, промерзшим насквозь.

Непримечательная дверь с двумя медными тройками, обитая коричневым дерматином, медленно распахнулась. Меня обдало жаром, горячее прикосновение обожгло онемевшие от мороза щеки. Невыносимо сладкое благоухание земляники и терпкость свежескошенной травы, аромат парного молока, горечь молодой хвои – все это укутало меня тяжёлой, но до одури уютной шубой, заключило в объятия, точно родная мать давно потерянное дитя. От удивления я замер на пороге, но получив лёгкий тычок в спину, все-таки шагнул в прихожую.

Люди, все до одного, ввалились за мной шумною толпой. И как они на глазах изменились! Плечи расправились, улыбки засияли на лицах. Разговоры и смех наполнили прихожую. Всё будто разом облегченно выдохнули. Возле единственной двери каждый их них с поклоном, осторожно поставил полные сладостей и позвякивающие бутылками пакеты и торопливо скрылись в темноте узкого коридора, ведущего куда-то вглубь квартиры.

Из двери высунулась седовласая голова дворника. Он с одобрением глянул на снедь, но затем, увидев грязные следы на полу, фыркнул:

– Конечно, зачем разуваться...

Затем он заметил меня, жмущегося к холодной, в обрывках старых обоев стене, и лицо его в миг просветлело.

– А вот и ты! Ну, проходи, чего стоишь, гостем дорогим будешь!

Я бледно улыбнулся, стянул кроссовки и на цыпочках, стараясь не наступать в натоптанную грязь, пересек коридорчик.

Маленькая, скромно обставленная кухонька встретила меня ярким запахом пряностей и свистом закипающего чайника. Я сразу окинул взглядом окно: штор действительно не было, как и гардины. Куски штукатурки с двух сторон от откосов были вырваны, что называется, с мясом.

Дворник одернул изношенный в заплатах разноцветный халат и жестом пригласил присесть, и я, оставив рюкзак и куртку у двери на полу, уместился на колченогом табурете между дребезжащим советским холодильником и столом с простенькой клеенкой в ромашки.

– Грейся, – он поставил передо мной щербатую кружку, наполнил её кипятком и бахнул туда щедрую ложку тёмного тягучего мёда.

– Должен был застыть уже…

– Кто? – дворник присел напротив и устало подпер голову рукой.

– Мёд. Ноябрь же уже. А этот как свежий. Видно, не настоящий.

– Номи мае Арбоб. Номатон чи? – вдруг спросил он и хитро прищурил раскосые глаза.

– А? – я осторожно обхватил кружку, согревая озябшие пальцы. От удовольствия захотелось прикрыть глаза и по-кошачьи замурчать.

– Говорю, меня Арбоб зовут. А тебя?

– Степан.

– Можешь сегодня остаться здесь, Степан. В благодарность за угощение. А завтра поглядим, что с тобой делать.

– Спасибо, – я отхлебнул кипяток, чувствуя, как все внутри оживает, кровь вновь начинает струиться по венам, а превратившееся в лёд сердце несмело биться.

Арбоб привалился спиной к батарее под окном, прикрыл глаза и затянул нехитрый мотив. Пальцы его постукивали по столешнице в такт песне, слов которой я не понимал. И пусть это было странно, но мешать я не смел – я был благодарен ему за неравнодушие. Я просто потягивал горячий напиток, украдкой разглядывая смуглое лицо, пока не почувствовал, как веки слипаются, а кружка становится слишком тяжёлой, чтобы держать её на весу. Отодвинув питье подальше, я уронил голову на сложенные поверх стола руки и сладко зевнул. Образ Арбоба расплывался передо мной, голос его стал туманным, призрачным. Волны неторопливой мелодии мягко подхватили меня, закачали и понесли все дальше и дальше от тесной кухни, угрюмой многоэтажки и дряхлого усталого города.

Я с трудом сфокусировался на Арбобе. Вокруг него кружилась крупная пчела. Дворник поднял руку, в которой тут же распустился нежно-голубой цветок цикория. Насекомое приземлились на него и деловито завозилось в яркой пудре пыльцы.

А затем пришла беспокойная дрёма без сновидений…

***

Меня разбудил настойчивый щебет. Я разлепил глаза и увидел на спинке стула черного, в радужных переливах дрозда. Птица, закинув голову, с наслаждением выводила трели, поглядывая на меня любопытными глазками-бусинками. Я шумно вздохнул и выпрямился на стуле.

Дрозд со стрекотом вспорхнул, заметался, едва не ударяясь о стены, и вылетел в прихожую, как-будто увлекая меня за собой. Я, повинуясь этому зову, вышел вслед за ним и двинулся в сгущающуюся тесную темноту.

Коридор заканчивался одной-единственной дверью. Сквозь грязное стекло едва просачивался мягкий свет. Я взялся за круглую медную ручку, глубоко вдохнул… По полу потянуло теплом, а в нос вновь ударил аромат свежей земляники. Коленки от чего-то задрожали, а сердце забилось в груди, как тот же дрозд в коробке кухни. Зажмурившись, я все-таки толкнул дверь и сделал большой шаг вперёд.

Первое, что я почувствовал – нечто мягкое под ногами. Я открыл глаза, но не поверил увиденному. Впереди ковром полевых трав и цветов раскинулся луг. Стаи разноцветных бабочек порхали над ним, деловито гудели труженицы-пчелы, шуршали опасливые полёвки. Совсем недалеко от меня навострил уши огненный лис, смерил меня янтарными глазами и, смешно чихнув, припустил прочь.

За лугом раскинулась деревенька. Добротные дома из жёлтых, свежих брёвен покрывал густой дёрн. Вокруг избенок прохаживались козы и куры, а у порогов, свернувшись калачиками, дремали псы. За деревней отвесной стеной темнел лес: угрюмые косматые ели затянуло ветошью мха, макушки их протыкали небо, позолоченное последними лучами закатного солнца. От ельника по траве тянулись лохмы густого, низко струящегося тумана.

Ступая в одних носках, я пересек луг и поравнялся с первой избой, а там увидел сидящего на пороге скуластого парня в лёгкой хлопковой рубахе и домашних широких шортах. Того самого, который открыл мне дверь в подъезд и помог доковылять до квартиры. Он улыбнулся мне и указал на ельник. В глубине леса, меж необъятных шурпатых стволов мерцал едва различимый огонёк. Я вновь посмотрел на молодого работягу. За его спиной показалась девушка с чёрными оленьими глазами и тугими смоляными косами, на руках которой посапывал щекастый младенец, беспокойно глянула на меня, едва тронула парня за плечо. Он накрыл её хрупкую ладонь своей, успокаивая, и кивнул мне.

Я вновь перевёл взгляд на деревья. В наливающихся сумерках тёплый огонёк становился все ярче и заметнее.

– Что там? – не отводя глаз от ельника, тихо спросил я.

– Надежда на приют, – ответил парень, перебирая на своем плече пальчики черноглазой красавицы. – Если ты здесь, значит так надо. Гляди, – он указал на свежий сруб, еще без крыши по соседству со своей избой. – Нравится?

– Славный, – просипел я – горло вдруг перехватило.

– Ну, значит твоим будет, – кивнул парень и белозубо улыбнулся. – Иди и ничего не бойся. Тебе рады.

– Почему вы так добры ко мне?..

– Он, – работяга кивнул на лес, – плохих людей к себе не приглашает.

Мимо меня, едва коснувшись уха крылом, пронесся знакомый дрозд. Птица, сверкнув радугой оперения, скрылась в размашистых хвойных лапах, а я послушно побрел за ней.

Лес был безмолвен. Меня будто накрыло тяжёлой влажной периной. Только дурманящий запах смолы и хруст сушняка под ногами.

С каждым шагом огонёк рос и наливался. Вот уже я мог различить языки пламени и треск горящей древесины. Незаметно для себя я вынырнул на просторную поляну, посреди которой плясал большой, сложенный из цельных бревен костёр, сыплющий искрами. А за ним...

Сначала я различил заячьи уши, покрытые серебристым мехом, и размашистые лосиные рога, затем огромную мохнатую голову с раскосыми чёрными глазами, в которых отражался огонь, крупные желтоватые зубы, блестящие из-под вздернутой раздвоенной губы. Гигант неторопливо поднялся в полный рост, достав макушкой до середин седых елей. Он взирал на меня с молчаливым спокойствием, позволяя рассмотреть поджарое мохнатое тело, длинный пушистый хвост, стелющийся по земле и мощные лапы, вывернутые ступнями в обратную сторону. Вокруг него метались пчелы, светлячки и бабочки, а на плече сидел дрозд, сопровождавший до сего момента меня.

Из-за могучей фигуры вышла черно-белая корова с яркой изолентой на рожках, приблизилась ко мне, толкнулась мясистым носом в плечо. Я дотронулся до её морды. Длинный шершавый язык прошелся по моей коже, слизывая соль от пота. Животина тяжко вздохнула и, неуклюже поджав сухие ноги, улеглась на траву. Я опустился рядом, прижался к её мерно вздымающемуся тёплому боку. Сел и великан. В тонкопалых руках его появился четырехструнный сетар с длинным тонким грифом. Посреди тишины, нарушаемой только треском брёвен, гулом пчел да утомленным дыханием буренки, поплыла его песня: кружевной перезвон струн, пряный и горячий, как восточное солнце. За ним расцвел и целый хор прекрасных, разноцветных, будто речная галька, голосов. Уже знакомый мотив на непонятном языке раскрылся передо мной древней лесной чащей, полной шума изумрудной листвы, сказочных зверей, заливистых птиц – и я в жизни не слышал ничего прекраснее...

***

– Молодой человек, алло! Вы чего тут расселись?

Меня, не церемонясь, толкнули в плечо.

Я вздрогнул всем телом и распахнул глаза. На меня раздраженно смотрела молодая женщина в объемном пуховике. Она же и трясла меня, скомкав рукав курьерской куртки. Вокруг неё крутился мелкий мальчишка в шапочке с заячьей мордочкой и смешно торчащими серыми ушками.

– Качели для детей тут поставили, а не для вас… вы пили?

– Я не… Нет, не пил.

Я поднялся, растер лицо и огляделся. Солнце затопило припорошенный снегом дворик. Высыпали на утреннюю прогулку мамы с детьми, на лавочках тихо переговаривались старички, взрослые спешили по своим делам. Откуда-то из-за домов слышался надоедливый джингл торгового центра, шуршали и гудели машины.

Я всю ночь проспал на качели?.. От души зевнув, я сладко потянулся и улыбнулся не по-осеннему тёплым лучам. Чувствовал я себя просто замечательно, по ощущениям выспался на десять лет вперед. Причём, впервые за долгое время. Какая странная была ночь!

Все сон, все сон… И странный лес, и деревня, и хозяин леса, поющий для меня у костра.

– Тьвиточек, касивый тьвиточик!

Мальчик в шапочке с рожицей зайчонка с восхищением в глазах дергал меня за штанину и тянулся пухлой ручкой вверх. Я аккуратно дотронулся до своей головы, а затем вытащил из-за уха цветок – голубую звёздочку цикория – свежий, будто только сорванный на летнем лугу.

Я отдал его мальчишке: тот схватил его в кулачок и с ликующим визгом запрыгал вокруг хмурой матери.

***

День был хлопотный. Я бегал от ресторанов к клиентам, разнося еду, вечером заехал в коммуналку и забрал свои скромные пожитки, уместившиеся в трёх пакетах из ближайшего продуктового. После заскочил в небольшой магазинчик с трикотажем местного производства.

В половине десятого вечера я позвонил в квартиру номер тридцать три. Дверь мне открыл Арбоб с чашкой дымящегося чая в руке. Снова головокружительно пахнуло ягодами и травами. Увидев меня, Арбоб вопросительно приподнял кустистые брови и облокотился плечом о косяк. Я дрожащими руками вытащил из рюкзака новенький халат из зелёной махровой ткани и большую шаурму. Арбоб улыбнулся и, распахнув дверь пошире, жестом пригласил меня войти.

У писателя появилось сообщество. Все новинки здесь: https://vk.com/kinovar26

Показать полностью 1
176
CreepyStory
Серия Дипломная работа

Дипломная работа глава - 25

Дипломная работа глава - 25

https://pikabu.ru/series/diplomnaya_rabota_11887

К  микроавтобусу доплелись только утром. Сами бы ни за что не дошли, спасибо дедушке. Так бы и упали там, возле ведьминого дома, так бы и остались спать на мокром мху в ожидании воспаления лёгких если бы не пинки и затрещины старика.

Фёдор Михайлович заставил их отойти подальше, а затем взорвал дом вместе с болотом. Нет, самого взрыва они не увидели и даже сначала думали, что дед прикалывается, а тот оказывается ни хрена не шутил - он достал из кармана брюк какой то дешёвый брелок и нажал на кнопочку, а потом земля затряслась под ногами.


Дом ведьмы просто провалился под землю и в образовавшуюся на его месте глубокую яму потекла вода.

Валера завыл от горя, ведь там были сокровища, а старик показал ему жилистый кукиш и велел поменьше задумываться о материальном. Жизнь одна, сокровищ много, а всех денег не заработаешь

В другой раз, Валера бы вступил с ним в дискуссию, но тогда он был слишком измотан. Бессмысленная, самоубийственная вылазка, множество синяков и увечий, а кроме того этот звон в ушах. Как же всё надоело! Как же он зае...За что такие страдания? За что? Остались без трофеев и добычи, и ещё дед этот, обещал отобрать Япошу если не поторопятся. Врезать бы ему чем, по затылку? Башку Лешего отобрать и предложить Лаперузу. Леший же, наверное, круче Ырки?

Фёдор Михайлович моментально прокомментировал чёрные Валерины мысли, посоветовав не думать о глупостях и о Лаперузе.

—  Вы его знаете? —  оживился Денис, а старик ответил, что знает, но не лично. Проделки его знает, где он живёт и почему его не трогают. “Ваш Николя - мерзкий тип, но этот тип сотрудничает с Восьмым отделом, такие нынче времена настали, ага”.

Денис не успокоился и продолжил попытки присесть на уши пенсионеру, а Валера шёл сзади и недовольно бурчал. Подумаешь, какой важный и всё-то он знает, и Дениска-то вокруг него вьётся, жужжит, прям идиллия - шмель и кактус. И когда этот дедуля только переодеться успел? Он же выходил в одной клетчатой рубахе и брюках, а сейчас топает по болоту в штормовке и резиновых сапогах. Ведь не был он в сапогах, там в пещере. Точно не был. Кеды носил дедуля. Ой, что - то тут всё не так.

Фёдор Михайлович тогда остановился и повернувшись поведал Валере, что одежда это видимость и что он машинально проецирует на окружающих всё что захочет. Зона видимости, не слышал о таком? Внутри этой зоны, наблюдатель видит только то что ему позволяют увидеть. Любезный Валера, скажем, может ударить его по затылку вон - той кувалдой и пенсионер с готовностью изобразит свою смерть, но на самом деле этого не будет.

Валера тогда, аж рот раскрыл от удивления обнаружив у своих ног настоящую кувалду. Он поднял её, ощутил тяжесть, пощупал холодный метал и провёл пальцем по щербатой рукояти да так что посадил занозу. Было больно. И заноза показалась ему настоящей. Денис отобрал у него кувалду и тоже принялся её тщательно осматривать, а Валера приговаривая:  —  Колдун...Колдун ебучий!  - Вцепился зубами в занозу и попытался выгрызть её из под кожи. Очень уж она сильно болела.

Фёдор Михайлович отозвался, что это вовсе не колдовство, а сплошная видимость и после его кувалда в руках Дениса превратилась в змею. У змеи была зелёная в чёрную крапинку шкура и она зловеще шипела демонстрируя свои клыки, но Денис не испугался, а ухватил чуть ниже головы и заглянул в пасть.

— Язык раздвоенный, всё как у настоящей. А что будет если она меня укусит?

— Если психополе слабое и ты поверишь в змею, то у тебя будут симптомы отравления ядом. Недолго правда, поскольку это всего лишь видимость, — объяснил старик.

— Да понятно всё: обыкновенный Морок, —  ревниво ворчал Валера. — Мы и сами, такое немного можем.

— Ваш предел один - два человека, рядовые балаганные фокусы.  Цыганский уровень. А слабо вам скажем, стереть себя из чужой памяти? А подкинуть в разум другого человека ложную память, а? Могу продемонстрировать? Вот ты сейчас палец сосёшь и думаешь, что тебе больно, а я всего лишь перевёл твою боль от ушибов и ссадин на эту занозу и тебе кажется, будто бы она настоящая. Ха, морок…Это искусство, бездари! Вот брошу вас здесь, а сам уеду на моём, между прочим, микроавтобусе. Прям как ты, Валера, с Шаманом провернул, но только круче. Мои ложные воспоминания останутся с тобой навсегда.

— Научимся, — пробурчал злобно Валера которому очень не хотелось признавать правоту пенсионера и то, что он зря покусал ни в чём не повинный палец . — Мы ещё молодые, у нас вся жизнь впереди.

Фёдор Михайлович очень странно поглядел на него, махнул рукой и змея в руках Дениса превратилась в голову Лешего. Остаток пути они проделали молча.

У микроавтобуса Фёдор Михайлович оживился. Он отобрал у Валеры ключи, заглянул в салон и начал что-то искать под сиденьем.

— Нету там ничего, деньги в бардачке, выпивка в салоне, — угрюмо комментировал Валера.

— Моя выпивка надёжно спрятана, — отвечал пенсионер — Ага, вот, нашёл кнопочку. И какой идиот решил освятить машину?

Друзья молча переглянулись.

— Ещё и покрестили…Дебилы. Отпугиватель мой выкинули…Знаете сколько эта косточка стоила? А из кого я её достал? Но в принципе, молодцы. Я вас не осуждаю. Всё в порядке.

Фёдор Михайлович вытащил на свет Божий длинную никелированную фляжку.

— Ну что. Хлебнём коньячку?

— Нам бы полечиться и отдохнуть, — устало отказался Денис.

Валера с подозрением посмотрел на фляжку.

— Какие гарантии, что это не очередной морок?

— А ты хлебни и поймёшь. Три года она меня ждала. И поверь: содержимое не испортилось. Это парень - нектар богов. Я его в карты у одного авторитета выиграл, вместе с машиной. Авторитету-то, уже всё равно, его в Мерседесе взорвали, а коньяк - туточки. Мартель. А знаешь почему я ему так рад? Потому что этот коньяк — мой ровесник.

Валера попробовал и у него закружилась голова. Чтобы не упасть пришлось опереться о борт машины. Фёдор Михайлович выпил следом и добродушно похлопал его по плечу.

— Ложись в салоне. Первую смену я поведу, потом - ты, потом Денис. Денис?

— Ась? — отозвался тот. Дениса отвлекли, он был занят важным делом — сидел у боковой двери и лечил царапины. Из лекарств он нашёл только водку, ею и мазался.

—  Ну, чисто как дети, —  покачал головой Фёдор Михайлович.

Валера даже не стал раздеваться - уснул прямо в одежде. Грязный, усталый, побитый, а всё равно сон лучшее лекарство. Пару раз он падал с сидений и тогда верный Денис поднимал его обратно. Потом уснул у Денис.

Разбудил их Фёдор Михайлович только к вечеру.

В салоне вкусно пахло печеными пирожками, стояло несколько полторашек с молоком, а сам водитель заправлялся из всё той же фляжки.

—  Не стал вас будить, хлюпиков, —  добродушно ворчал он, — ешьте хлопчики, а ты близорукий (это уже Валере) примеряй очки и пересаживаться за баранку. Только сначала, сходите помойтесь. Я с хозяевами договорился. Дом напротив. Крыша железом крыта.

Оказалось, что проезжали через посёлок городского типа и Фёдор Михайлович по пути заглянул в аптеку, где заодно прикупил и очки. А потом он поболтал с аптекаршей, наврал, что туристы из леса, негде харю утереть, та и пожалела. Сердобольная женщина направила его к своей родне, тем более что суббота, баня с человека - сто рублей, по божески, да ещё и молочка у них прикупите. Всё же не на улице, в луже плескаться, антисанитария кругом. Так что мойтесь внучки спокойно, за всё деньгами из бардачка уплочено.

Валера с любопытством изучил подарок - новые очки были в узкой оправе фиолетового цвета, пластик почти прозрачный, но едва он надел их как заржал и рухнул со своего сиденья Денис.

—  Что смешного? —  насторожился Валера.

—  У тебя рожа в них, прям умора, словно на картошку очки одели. На краснуууую, ха-ха, картошку.

—  На себя посмотри, тигра полосатая,  —  буркнул Валера, но подарок принял и даже сказал - “спасибо”.

Сходили в баню, помылись, попарились, переоделись в чистое и  поужинали пирожками с молоком. Денис было намылился на переднее сиденье, но Фёдор Михайлович его оттуда выгнал, забрался сам, да ещё принялся угощать водителя коньяком.

—  Пьяному за рулём нельзя! —  протестовал Денис.

—  Хо! А я как ехал по твоему?

—  Ну вы же, это... Больше по просёлочным дорогам...Но ведь есть правила. ПДД, Валеру занесёт на повороте, —  не сдавался Денис.

—  Ты спи давай. Твоя смена следующая, —  хмыкнул пенсионер и принялся расспрашивать Валеру про деньги полученные от сотрудников дорожно-постовой службы.

Денис слышал сквозь сон:

—  Сами в руки отдавали? Скажите пожалуйста...И сколько с одного поста выходило? Ага...А ну-ка вон у того поста прибавь скорости, я сам с ними попробую…

—  Да не, —  бормотал во сне Чингачгук. —  Дедушка не такой, он честный.

Его разбудили около десяти утра при помощи шашлыков. Валера водил перед его носом шампуром на котором были нанизано несколько аппетитных кусочков баранины и спорил с пенсионером, что Денис не проснётся пока не оближет весь шампур.

—  Враньё! —  оскорбился тот моментально проснувшись и машинально вытирая рукавом жирные губы. Он так и не сознался, что успел проглотить два кусочка.

Денис  выбрался из машины и обнаружил, что микроавтобус припаркован за заправкой возле придорожной харчевни. Денис протёр заспанные глаза. Ну, да - харчевня. На вывеске так и написано - “Кавказский Харчо”.

Его позвали отобедать чем Бог послал. Обедали прямо на улице, под тентом. Пластиковые стулья, круглый пластиковый стол и множество фур поблизости. Фёдор Михайлович сказал, что проехали Коломну и осталось всего ничего.

Денис заметил новую странность. Поведение Валеры резко изменилось. Он лично бегал в кафе за салатом и шашлыком, сам подавал и договаривался с хозяевами. Это чтоб Валера и кому то прислуживал? Он скорее в харю прилюдно плюнет, а уж тем более человеку с котором почти незнаком. Но Валера так и вился вокруг пенсионера и даже, ну ни фига себе, имел наглость величать его - “Михалычем”.

Фёдор Михайлович сидел на белом пластмассовом стуле будто царь на троне. В одной руке у него был рог наполненный коньяком, а в другой крупное яблоко. Валера не постеснялся и заставил хозяев харчевни отдать гостю самое дорогое, что у них было —  вооон тот рог со стены, снимите пожалуйста, Михалыч из него кушать будет. А ещё у вас в холодильнике бутылка коньяка с родины, и её отдайте. Ну как, откуда я знаю? Все знают. Отдай! Не то хуже будет!

Хозяину Харчевни пожилому гражданину грузинской национальности не хотелось чтоб было хуже, тем более что странный очкарик за всё платил валютой и денег не считал.

Валера-официант притащил огромное блюдо жареного мяса с луком и несколько шампуров отдельно на деревянной доске, это мол по Карски, а там по Татарски. А вот лепёшки, эти, как их? Ням-ням. Лаваш в общем. Соусы попробуйте, в них не плевали, я проверил. Зелень свежий. Тьфу-ты, я уже по ихнему заговорил. Деня - пей айран, он на тебя смотрит. Михалыч, они клянутся, что нормального коньяка больше нет

— А что это ты такой добрый сегодня? — с подозрением в голосе спросил Денис. Он понюхал стакан с айраном и сделал пару глотков. Вкусно. Всё равно не понятно.

—  Побочка после драки с Лешим. Доброта расчесалась. Веришь - нет? —  объяснил Валера.

—  Ммм, тогда ладно. Надеюсь это неизлечимо и из острой формы перетечёт в хроническую.

Денис отсалютовал ему стаканом и приступил к трапезе.

—  Он просто мне давеча проспорил, вот и бегает как угорелый, — прокомментировал Валерины странности улыбающийся пенсионер.

— М-ням, это на него похоже. А на что спорили? —  кивал Денис накладывая себе в одноразовую тарелку шашлык.

—  Да на то что я в одиночку смогу целый отдел ГИБДД обчистить. Я и обчистил пока ты спал. Думаешь, на какие шиши мы тут гуляем?

Денис услыхав эти слова подавился  и закашлялся.

—  Что с тобой? Не в то горло попало? —  участливо спросил Фёдор Михайлович.

Денис выплюнул плохо пережеванный кусочек мяса и гордо поднялся.

—  Спасибо, я не голоден.

—  А я говорил! —  подскочил к столу официант Валера.  —  Говорил, что не надо ему говорить. На краденое - рефлекс у нашего мерина.

—  Ну положим, мы не украли…

—  Ты! —  палец Дениса негодующе уставился на Валеру.  —  Ты научил этого святого человека плохому! Я так и знал!

—  Что значит - я? Он и сам неплохо управился, а я просто проспорил по бюджету. Я не знал, что они пожертвуют чемодан с баксами. Думал, максимум: тыщ писят.

—  И сколько там было?!!

—  Ой, да чё ты про суммы, так, немножко. Немножко зелени. Тебе, кстати, надо салату?

—  Валера! Фёдор Михайлович! Эти деньги нужно немедленно вернуть!!! —  возопил Денис таким громким голосом что на них начали оглядываться посетители.

—  Вернуть? —  задумался пенсионер. —  Но кому? Ты сядь, Денис, сядь. Выслушай и прими взвешенное решение, а мы так и быть ему последуем.

—  Вы меня обманете, —  не поверил Денис.

—  Так Валерка в сторону отойдёт. Отойди Валера, а лучше сбегай до фуры с зелёным фургоном. Там на боку ещё логотип со львом. Водитель приторговывает коньяком, а сам того не знает, что его товар качественный. Фура за харчевней стоит. Купишь мне канистру, — велел Фёдор Михайлович.

Денис снова уселся на стул, но уже демонстративно и боком. Фёдор Михайлович сделал хороший глоток из рога, похвалил коньяк, закусил и принялся рассказывать.

—  Пока мы ехали, Валера рассказал мне про свой любопытный способ сшибать лёгкую деньгу. Нет, он мне мог и не рассказывать, я всё и так знал, но в дороге так скучно и надо было о чём то говорить, вот я и решил попробовать. Мы немного побаловались, я посмотрел на его аферы и решил продемонстрировать своё искусство. Заехали мы значит в один городок по дороге и зашли в отделение, сразу к главному, а он нам так обрадовался, что предложил чай, кофе и небольшой чемодан. Мы его, значит, открыли, а там доллары. Вот мы решили эти доллары прогулять, а то ведь люди кругом служивые, зарплата у них малюсенькая, да ещё и с задержками платят, короче, избавили мы этого полковника от греха. Валера участвовал на правах статиста и более никакой вины на нём не лежит. И вот у нас чемодан с долларами где лежит, что-то около, двухсот тысяч. Мне, можно сказать, его подарили и проводили с овациями. Должен ли я вернуть эти деньги назад?

—  Да! —  твёрдым голосом ответил Денис. —  Нужно вернуть! Это ворованные деньги!

—  Хорошо. Но откуда у полковника ГИБДД такие суммы? Это тебя не смущает? Ведь они тоже не его и если мы принесём их назад, он от них откажется.

—  Вы хотите сказать, что украли взятку?

—  Не украл. Мне её подарили.

—  Допустим, тогда надо вернуть деньги хозяину. Тому кто давал эту взятку. Тогда это будет честно.

—  Так он от них тоже откажется. Он оплатил услугу и ему её уже оказали. Тогда, чьи деньги?

—  Тогда государственные! Нужно вернуть их государству!

—  Тут я с тобой согласен. Человек давший взятку чемоданом долларов действительно работает на государство и он их у этого государства конечно же украл. Ну ошибся по жизни разок, с кем не бывает? Ну, сбил автобусную остановку, вместе с тремя старушками. Мелкое хулиганство, в пьяном виде. Ну стрелял из газового в сотрудников ГИБДД, ну взял парочку медсестёр и машину скорой помощи в заложники. Что же теперь, ему за это нужно деньги вернуть?

—  Хотите сказать это чиновник укравший из бюджета деньги и давший ими взятку милиции?

—  Ничего ни хочу сказать, ты сам всё прекрасно понимаешь. Получается эти деньги государственные и принадлежат всем, но при этом никому. Можно их сдать в милиции, но где гарантии, что они снова не попадут к этому чиновнику? Вот ты можешь дать такие гарантии? Я - нет. А я жизнь долгую прожил. Получается это общие деньги. Они принадлежат всем, так почему бы нам ими не воспользоваться? Вот какой шашлык хороший, попробуй. Мы купили его на общие, государственные деньги и заплатили за него кавказцам. Услуга тоже оказана. Деньги снова пущены в оборот и вернуться в лоно государства в виде налогов. А теперь подумай, кому мы должны отдать эти деньги?

Денис задумался, а потом его осенило.

—  Мы должны их пожертвовать! Да! Отдать тем, кому они нужнее.

—  Тоже вариант, меня устраивает, —  благодушно согласился Фёдор Михайлович.

Валера воротился живой ногой и с двумя канистрами.

—  Я же просил - одну, —  нахмурился пенсионер. —  Зачем ты взял ещё и пиво?

—  Так это же Портер, —  как бы извиняясь оправдался очкарик и деловито принялся откручивать крышку.

—  Вы Михалыч, как хотите, но коньяку я больше не могу. А этот, чё?

Валера кивнул на товарища.

—  Придумал уже кому деньги отдать?

—  Придумал. Он решил их пожертвовать, — сообщил пенсионер подставляя ему пустой стакан. Валера набулькал туда пива, выпил и вытерев губы рукавом рубахи уселся за стол.

—  Вот и правильно, я считаю. Мы пожертвуем их нищим и бездомным. Неча им нищебродам по помойкам жить.

— То есть, ты не против? —  удивился Денис.

—  Неа. Только ты повтори - отдадим нищим и бездомным. Я хочу лично услышать.

Денис обрадовался и с готовностью повторил Валерины слова.

Валера захлопал в ладоши.

—  Браво!

—  Спасибо, мне даже легче стало, —  признался Денис.

— Хе-хе, ну что же, товарищи нищие и бездомные, раз уж вы решили оставить деньги при себе, давайте выпьем за это, — засмеялся пенсионер и знаком велел Валере подлить ему коньяка.

—  В смысле, при себе? —  не понял Денис.

—  Ну как же, ты сам сказал - отдадим нищим и бездомным, при свидетелях. А мы, Деня, самые ни на есть бездомные. А уж какие мы нищие...Как вспомню про сокровища и слёзы по щекам в три ручья текут, — всхлипнул Валера. Он даже слезу пустил и Фёдору Михайловичу пришлось успокаивающе похлопать его по плечу.

Денис надулся. Его снова жестоко обманули и все слова, что он не это имел ввиду, а совсем других нищих больше не принимались в расчёт. Впрочем он вскоре утешился потому что шашлык был действительно вкусный.

------------------------------------------------------------------

По традиции хочу напомнить, что авторы здесь. И пусть некоторые из них в бане, но никто не забыт и ничто не забыто. А если я долго не появляюсь значит я тварю в телеге онлайн - https://t.me/+B2qSpjem3QZlOTZi

-------------------------------------------------------------------------

@SallyKs - дамы вперёд))) Замечательный и душевный автор

@LKamrad - история и археология. Для тех, кто приходит сюда не деградировать

@DoktorLobanov - военный врач и писатель.

@AlexandrRayn - талантливый и очень интересный коллега-писатель

@Ded.Banzay - Новости и аналитика мировой экономики и политики.

@MorGott - Не проходите мимо, такого вы больше нигде не прочитаете.

--------------------------------------------------------------------------

@Amba.comics - комиксы,

@balisangre - клёвый художник,

@krupatin - откуда ноты растут

@bobr22 - морские рассказы

@kotofeichkotofej - переводы комиксов без отсебятины и с сохранением авторского стиля

@PyirnPG - оружейная лига

@MamaLada - скоровские истории. У неё телеграмм. Заходите в телеграмм.

@ZaTaS - Герой - сатирик. Рисует оригинальные комиксы.

@Balu829 - Все на борьбу с оголтелым Феминизмом!

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

  • @Azirsan - одни из лучших исторических статей, что я читал.

  • @Cat.Cat - целая россыпь историков-любителей, а подчас и профессионалов с регулярной годнотой.

  • @CatGeeks - те же любители, но они расскажут вам про все игры, фильмы и кино.

  • @CatScience - научпоп для любителей научпопа

  • @glebklinov - обзор современных трендовых кино и музыки (клипов). Орно, Стозевно, Озорно и прекрасно

  • @Emelyanov - человек, который пишет о гик-культуре буквами, много, иногда спорно, но порой заставляет задуматься.

    @Bladerunner42 - авторские истории

  • @kka2012 - ретро игры.

  • @IrinaKosh - котики.

    @Animalrescueed - ещё котики

Показать полностью 1
6

ПОСЛЕДНИЙ МАРАФОН. Глава 4

Все предыдущие главы - в серии "Последний Марафон" на моей странице.

Мечта сбылась! Я был не просто на пути к цели, а отчетливо видел ее на горизонте, который уже не казался таким недосягаемым. Напротив, я точно знал, что достигну его. Подобно тому, как люди уверены, что утром непременно взойдет Солнце, и вся планета строит свои планы вокруг этого каждодневного события, я тоже строил планы вокруг моего будущего. Прошел год, как я поступил в элитную школу бегунов, где куются спортсмены, которые входят в историю.

Однако нельзя быть наивным и летать в облаках, забывая о земле, где ждет много препятствий. Главным моим препятствием был Эдди Вольф. Он обладал безукоризненной беговой техникой, практически на любой дистанции его скорость поражала воображение всех, кто преподавал или стажировался в нашей школе. Отточенные движения спортсмена невольно заставляли проводить аналогию с гепардом. Ему играючи давался спринт, бег на средние и длинные дистанции. Даже марафон Эдди преодолевал с потрясающей легкостью.

Я понимаю, что зависть – качество ужасное, оно губит человека изнутри и обязательно будет тянуть его вниз, но я должен быть честен со своим читателем. Это единственный шанс на то, чтобы эти записи имели смысл. Я завидовал ему всем своим сердцем. Я мог бы соврать, что это была не зависть, а просто чувство здоровой мужской конкуренции, но это было не так. И больше всего меня выводило из себя, что он был лучшим, не усердствуя на тренировках, его практически не преследовали травмы, являющиеся главной напастью спортсменов.

У тренеров были все основания полагать, что примерно через год он сможет добиться самого высокого результата на чемпионате страны. Но ведь это я должен попасть на него! И никто другой!

Если остановиться на истории наших отношений с моим главным конкурентом, то сначала он не вызвал у меня каких-либо негативных эмоций. Причин усомниться в своем превосходстве над кем бы то ни было у меня не было. Никто не мог любить это дело больше меня. Следовательно, никто не мог быть в нем лучше меня.

Так я думал в начале. Спустя месяц на контрольных соревнованиях я уступил Эдди больше полутора секунд на своей любимой четырехсотметровой дистанции.

С тех пор прошел целый год, и сколько бы я ни прикладывал усилий, я постоянно приходил к финишу вторым, а он всегда был первым. Это было невероятно. Я работал днем и ночью, я никогда не ходил развлекаться в город, в то время как его постоянно замечали по ночам в компании каких-то красоток. Просто уму непостижимо, как этот человек все успевает!

Что это? Талант? Неужели талант — это не результат многолетних трудов человека в определенном направлении, а некий незаслуженный (и я подчеркиваю это!) дар, преподнесенный генетикой, либо, что еще хуже, фортуной?

Ответом на этот вопрос возможно является день, когда  однажды в спринтерском беге на двести метров мне почти удалось победить его. Я бежал с колоссальным отрывом, но в итоге все равно упустил победу.  Но она была близка как никогда по причине того, что я тренировался больше, чем обычно.

Но все же поражение остается поражением. В самом конце он, словно ветер, пронесся мимо меня! И каково же было мое негодование, когда в раздевалке Эдди подошел ко мне и, похлопав по плечу, произнес:

— Как думаешь, приятель, тебе сегодня повезло?

— Ты это о чем? — спросил я раздраженно.

— Ну, ты ведь почти победил меня сегодня. Впервые за долгое время наблюдалось хоть какое-то подобие соперничества между нами. Я думаю, сегодняшний забег ты  можешь считать успехом.

Он говорил, а эта проклятая голливудская улыбка все не сходила с его лица.

— Успехом для меня считается только победа, Эдди, — ответил я, пытаясь сохранять спокойствие и не выбить ему зубы.

— Парень, я просто пытаюсь сказать, — сказал он, зачесывая волосы, — ты всегда будешь вторым. И это не плохо. Правда! Быть вторым, если первый я, — это совсем неплохо. Ты никогда не сможешь победить в забеге со мной, парень, это просто факт. Факт равнодушен к людским эмоциям.

— Не говори мне о том, чего я не смогу, Эдди, меня это злит, — сказал я, жестко схватив его за руку. Но каково было мое удивление, когда он ловким приемом заставил меня оказаться на полу.

Присев рядом со мной, он улыбнулся и подал мне руку, чтобы помочь подняться. Я отверг его помощь и хотел начать драку, но парни рядом удержали меня от этого.

В тот момент я принял, пожалуй, одно из самых важных решений в моей жизни – убрать Эдди со своего пути, чего бы мне это ни стоило…

Подпишись, чтобы не пропустить продолжение

Показать полностью
50

Кап... (мистическая драма) Часть 2

Кап... (мистическая драма) Часть 2

Автор Волченко П.Н.

Ссылка на первую часть

Кап... (мистическая драма) Часть 1

- Вас надо госпитализировать.

- Я не хочу, - стоило мне только представить, что окажусь вдалеке от ванны, от воды – жутко стало.

- Будете писать отказ?

- Да, - молодой, почти мальчишка на вид, врач скорой помощи, посмотрел на меня с этакой грустинкой в глазах.

- Может быть подумаете? С сердцем шутить нельзя.

- У меня противопоказания к госпитализации.

- Какие?

- Кожа.

- Глупо. Значит просто не хотите.

- Да.

- Тогда вызовите завтра участкового врача. Пусть он вас осмотрит.

- Хорошо.

После укола мне стало лучше, боль отпустила. Смогла подняться, проводить врача с его волшебным оранжевым чемоданчиком до двери, закрыть дверь. И снова в ванну. Открыла кран. И снова мои таблетки. И снова в воду.

Кап…

Кап…

Кап…

Медленная, редкая капель из крана в наполненное нутро моего вместилища. Смотрю, как растет капля на хромированном блеске крана, и вот капля отрывается, падает в воду – кап.

Х  Х  Х

Записка была вложена учебник. Уже не дети, уже одиннадцатый класс, скоро экзамены, скоро взрослая жизнь. А тут – записка, словно снова дети.

На выпускной я не собиралась – зачем? Нет подруг, нет друзей, нет любимых учителей, да и вообще – слезливости этой о «прощании с любимой школой». Ничего этого не было. Было только ощущение, что я тут всем противна, что я – мишень для смеха, издевательств, злых слов. Не хотела и не собиралась идти. Если бы не эта записка.

Красивые стихи, хоть и сильно неумелые. Особенно красивые тем, что написанные для меня.

Инга - полнит вечер имя,

Имя на моих губах,

На губах от анонима,

Вижу я тебя во снах.

Твои губы, взгляд зеленый…

Я выучила этот стих наизусть, хоть сейчас могу повторить его от первого до последнего слова, хоть и пыталась забыть, выкинуть из памяти, как страшный сон. Не смогла.

Поэтому пошла на выпускной. Я думала о Мише, я мечтала о нем, мечтала о своем Бяшке. Почему? Не знаю. Вроде бы все мои мытарства начались именно с него, с тех самых пор, когда я… Но почему-то все еще мечтала о нем.

Я выпросила у родителей денег на шикарное, как мне казалось, платье, потом сидела в салоне красоты, где меня пудрили, красили, взметали и завивали мою прическу в нечто, что должно было стать божественно красивым. И я мечтала, закрывала глаза и видела, как в полумраке мы танцуем с Мишей, говорим негромко друг-другу какие-то нежные глупости, и я, в конце-концов, смогу пройтись своими пальцами по его кудрявым волосам, и скажу ему тихо-тихо: «Бяшка».

На самом деле все сложилось очень плохо. Поэтому я и ревела за постом ДПС, пока остальные фотографировались и пили шампанское. Поэтому я и не пошла на сам выпускной, а доехала до школы со всеми, пряча лицо в ладонях, а после ушла в своем дорогом платье в парк, где и сидела на лавочке до самой ночи.

Конечно же Миша меня не любил, и, конечно, не он писал записку. Только тогда я думала, что это… Это он сделал, чтобы поиздеваться, хотя – глупо так заморачиваться, чтобы довести до слез, а после просто не обращать внимания. Он не был таким жестоким, он попросту не замечал меня, вот и все, а я уже раздула всё в своей голове с шикарной прической до жуткого абсурда и создала из него, в своих фантазиях, этакого злодея из блогбастера, что смеется зловещим, издевательским смехом.

В автобусе рядом со мною ехал кто-то. Я не смотрела кто. Мне было стыдно за слезы, за свою глупость. Кто-то, при тряске касался меня своим плечом, а когда я снова начала реветь, нежно погладил по руке, а я вот взяла, да руку и отдернула. Потом рядом со мною уже никого не было – пересели. Я так и не узнала, кто был этот «кто-то».

Но он меня, оказывается, помнил. И он сказал мне Инга, там, у поста ДПС, у такси. Он жил одиноко, и я жила одиноко. Мы были одни. И он хотел сохранить мои стихи.

Скрипнула дверь, я не открывала глаза, я вспоминала, какой он был тогда, каким был Витька Сопля в школе. И толком ничего не могла вспомнить.  Помню, как он опускал голову, когда мы случайно встречались взглядами, помню, как он иногда заикался, а над ним смеялись. Он тогда краснел, и опускал голову, шмыгал носом. Сопля. Его тоже шпыняли. Сопля. Интересно, а какой он был? Мы же играли с ним, когда не началась вся эта подростковая херня. Как это странно. Девчонка играла с мальчишкой. Мы даже были друзьями одно лето. Самыми настоящими. Вместе сидели на клене, смотрели вниз, сдергивали с ветвей желтые подсохшие вертолетики семян и бросали их вниз, смотрели как те вертятся, кружат и медленно падают на расчерченный классиками асфальт. Под нами шли прохожие, над нами светило солнце, а мы говорили черт вспомнит о чем, и запускали вертолетики с дерева.

Кольнуло.

Завтра надо вызвать врача.

Жалко Витю. Витю Семенова, того десятилетнего мальчишку с задорными глазами, и открытой улыбкой. И жалко маленькую девочку Ингу… хотя себя жалеть не стоит. Но хочется. И хочется, чтобы кто-то пожалел.

Выбралась из ванной. Таблетки, диван, сон.

А еще… еще – очень одиноко.

Кап.

Открываю глаза.

Темно.

Не ванна.

Воняет гнилым и противным.

Кап.

Больно.

Молчит телевизор.

Давит грудь.

Сиплое дыхание рядом.

- Кто здесь, - хочу кричать, но получается шепот.

Вспыхивает свет.

Никого.

Скорый бег удаляющихся шагов, будто ребенок бежит.

Детский смех то ли из подъезда, то ли…

Смотрю на часы.

Два ночи.

Вызвала врача с утра.

Сделала уборку, чтобы не так стыдно было впускать гостей. Смела все ошметки своей кожи с пола, с дивана, с кровати. Перестелила постельное. Открыла замок входной двери в квартиру.

Снова в ванную. Халат наготове, нижнее белье тоже. Открыла воду. Пошла на кухню выпить очередную порцию таблеток.

Посидела, упершись взглядом в телевизор.

Что было ночью? Старалась гнать от себя эти мысли.

Инга – не сложившаяся поэтесса. Одна в доме, изгой в школе, изгой в жизни. Почему она – жизнь, не сложилась? Из-за той обиды на выпускном? Может быть… Инга. На поверку это оказалось не «В дали», время показало что Инга – это «Одна».

Пошла в ванну. Залезла. Закрыла глаза. Вспомнила, что забыла положить часы на крышку унитаза. Плевать. Жду звонка домофона.

Ходят.

Пускай.

Кто-то пробежался в зале.

Вроде бы говорят.

А может стихи написал Сопля?

Его тонкие, мальчишеские пальцы срывают желтый вертолетик ясеня. Я смотрю на него, а он смотрит вертолетик на свет, щурится. Вокруг нас шумит листва, легкий прохладный ветерок. Дети. Он отпускает его, и тот, кружа, медленно планирует вниз. Скоро в школу. Все будет хорошо. Он мне улыбается, и что-то говорит, а я не слышу слов. Я вижу, как солнце запуталось в его волосах. Скоро вечер, желтится солнце.

Ходят.

Больно.

Мы же с ним раньше сидели за одной партой. Почему в этот раз он не решился сесть со мною рядом. Я спросила его и он, вдруг начав заикаться, опустив взгляд, что-то начал говорить. Он же не заикался до этого. Почему? Может быть я его обидела? Мы же всегда, еще с садика, были друзьями. Жили в одном доме. Он в первом подъезде, я в пятом.

Очень больно.

Не хочу просыпаться.

Пусть больно.

Смешно, но мне сначала завидовали. Пришли на первый урок, а там, на моей парте, на моем месте, красиво выложены желтые листья клена, рябиновая гроздь, и ворох блестящих конфет. Кто это сделал? Девчонки завидовали, говорили, что у меня появился тайный воздыхатель. А мне было смешно и весело, а еще это грело сердце, и становилось до судорожности приятно, когда я думала, что нравлюсь кому-то. Миша к нам еще не перевелся. Четвертый класс.

Очень больно.

Сжать зубы.

Спать.

Он хотел сохранить мои стихи. Он назвал меня по имени. Мальчишка с запутавшимся в волосах солнцем. Мы с ним играли в дочки матери. Он был папой, я была мамой, а нашей дочкой была моя любимая кукла Маша. У Маши всегда западал один глаз. И она еще умела говорить «мама», но потом разучилась. Он назвал меня по имени…

- Инга, - ласковый голос.

Отодвигается занавеска.

Открываю глаза.

Витя стоит рядом. Мы тогда хотели быть вместе. Как я это могла забыть?

Витя туманный, расплывчатый и страшный, не как в воспоминаниях.

Он гнилой и мертвый.

Закрываю глаза.

Больно и ватно.

Я хочу спать.

Мы хотели, чтобы у нас была семья. Хотели назвать дочку Машей. А еще он говорил, что у всякого мальчишки должен быть наследник – сын. Я смеялась и говорила, что я же одна у своего папы, и брата у меня нет. А Витя говорил, что это не правильно. И я снова смеялась. И тогда он злился и говорил:

- Инга!

Открываю глаза.

- Витя, - говорить не хочется, - уходи.

- Маша ждет.

- Витя… - он уже не страшный.

- Вылазь уже, сколько можно плескаться.

- Я… - поднимаю руку, она чистая, красивая, без размякших корост. Золотистая кожа.

- Мам, - из-за спины Вити выглядывает смешная курносая мордашка с россыпью веснушек, как и у меня раньше, - пошли уже.

- Куда.

- Гулять.

«Сейчас, уже сейчас пойдем», - не говорю, а думаю. Больно…

Х  Х  Х

Труп Инги обнаружил участковый врач. По заключению патологоанатома причиной смерти была сердечная недостаточность.

Показать полностью 1
44

Кап... (мистическая драма) Часть 1

Кап... (мистическая драма) Часть 1

Автор Волченко П.Н.

Кап!

Капля упала, звук широкий и в то же время камерный, как обычно это и бывает в ванной.

Вынырнула из дремоты, но лишь на краткий миг. Распахнула глаза. Все так же. Розовая занавеска ванны задернута, ровный желтый свет лампы, тихо. Хотя… вроде бы в зале ходят… снова что-то слышится… и уже вот, в коридоре скорее чувствуются, чем слышны тяжелые шаги. Зачем я задергиваю занавеску? Живу то одна. Наверное потому, что боюсь тех, кто ходит там, за занавеской. Можно проснуться совсем, подняться, наскоро отереться, и выйти за дверь. Но их уже не будет там, они живут только на грани сна и яви.

Снова закрываю глаза, снова задремываю, погружаюсь в мысли, а что еще делать… сон…

Х  Х  Х

Я вспоминаю о том, как когда-то писала стихи. Их было много и почему-то думалось, что я будущая поэтесса. Листочки, записные книжки, и даже целые тетради залитые слезливыми строками. Цветные ручки, цветочки на полях, мне так нравилось подрисовывать под стишком как бы портретики тех, про кого  писала. А потом был здоровый гроссбух, на который клеила наклейки из жвачек, а когда подросла и вошла в декадентство, обклеила обложку глянцевито-синей пленкой. Всё вдруг стало серьезным, грустным, и даже депрессивным. Просто стал такой возраст – возраст потерянной некрасивой девушки подростка, слишком полненькой, слишком прыщавенькой, слишком затюканной. Возраст депрессии, из которого так и не выросла до сих пор.

А потом я решила забыть это всё! Сжечь все эти листочки, тетради, записные книжки! Я была пьяна, хотела сделать что-то резкое, сильное, что изменит мою жизнь раз и навсегда, а волосы стричь было жалко… Пьяным голосом, в два часа ночи, заказала такси, скидала всю эту макулатуру в пакеты, и отправилась вниз по лестнице, к сиреневому опелю с номером О765РК. До сих пор помню этот номер. Села в машину, и только тут вспомнила, что забыла и сигареты, и зажигалку, а вот бутылку вина – не забыла, она лежала в одном из пакетов с моими стишками.

- Му-мужчина, а не угостите даму сигаретой? – сказала я пьяно-пьяно и залилась смехом от пошлости и глупости своих слов. Как в каком-то дешевом фильме, с такими же дешевыми персонажами.

- У меня в машине не курят, - мы ехали по ночному городу, мимо проплывали фонари, световые вывески, желтые окна домов. Редкий, но крупный как пух, снежок  соскальзывал с лобового стекла.  Мы ехали за город, к стелле на въезде в город. Там, у стеллы, всегда было пустынно, а летом у ее постамента разбивали клумбу. Это то, что знали все. А я знала еще про тропку, что была за заброшенной будкой поста ДПС. Я ехала к ней.

Тропинка убегала в густое переплетение ветвей, и выходила к маленькому тенистому пятачку, на котором торчала будка сортира, а еще там была пара лавочек, стол, и здоровенный мангал, сложенный из кирпича. Я там была на выпускном. Плакала, сидя на лавочке, пока одноклассники весело позировали и пили шампанское у стелы. Это было как-то так диссонирующее… там веселье и смех и шампанское, а тут вонь сортирная, мангал с древними углями, и я, гадкий утенок нашего 11 Б, сижу да реву как дура в праздничном платье, размазывая тушь по щекам.

И почему-то мне, когда назюзюкалась и решилась спалить к чертям все свои стихи, сразу вспомнилось это место и вонь распахнутого сортира в жаркий летний день. Мне тогда показалось это таким символичным: в леске, ночью, под звездным небом, и чтобы заснеженный сортир, и чтобы в этом чудовищном кирпичном мангале пылали, потрескивали, осыпаясь пеплом, мои стихи. Еще бы вонь сортирную для значимости, для символизма, что все это – вонь, миазмы и говно.

Ехали молча, без музыки, в тишине, только заунывный гул двигателя.

- Вас там встретят? – спросил таксист.

- Твое какое дело, - огрызнулась, потянулась за бутылкой в пакете, но решила что это будет слишком.

- Ночь, место пустое, не хорошо… Вас кто-то обидел? Поссорились?

- Вас, - усмехнулась, ко мне всегда обращались на «вы». А так хочется, чтобы на «ты», чтобы ближе я стала кому-то… Ответила таксисту, - Нет, я взрослая, самодо.. самодоста… са-мо-до-ста-точ-ная женщина. Меня никто не сможет обидеть.

- Хотите курить? – спросил он.

- Да! И пить тоже, - покосилась в его сторону, - а вы хотите выпить?

- Нет, спасибо, - он, не отвлекаясь от дороги, вытащил из нагрудного кармана пачку, протянул мне, - угощайтесь.

- У вас же не курят.

- Вам, наверное, можно.

Я взяла пачку, открыла, внутрь была вложена и зажигалка. Выудила кое-как одну сигаретку, попыталась прикурить, но только выбила искры кременька, а пламя так и не загоралось. И тут я расплакалась. Молча. Просто потекли слезы, задрожали плечи.

- Закуривайте, вам полегчает, - он правой рукой взял зажигалку из моих рук, запалил огонек и я сделала затяжку, - вы только не плачьте. Может вам не надо… может не надо вам туда ехать?

- Надо! И ты… Вы мне не указывайте!

- Не буду.

Остановились. Вот она стелла, вот надгробным холмиком под снегом клумба, а вон, поодаль, брошенный пост ДПС.

- Тут никого, - зачем то сказал таксист.

- Вижу, не тв… не Ваше дело.

- Инга, может не тут? Может не стоит вам здесь оставаться.

- Инга… Я называла свое имя?

- Да.

- Совсем пьяная, - но все же взглянула на него с подозрением, за ним светил фонарь, не разглядеть ни черт, ни лица. Но что-то знакомое в фигуре, в положении тела что-ли – узнаваемость.

- Давайте я вас подожду, если вы по делу.

- Зачем.

- Просто. Все равно обратно пустой поеду. Подвезу до дома.

- Тогда помогай…те. Берите пакеты.

И я как настоящая королева с собственным пажом прошествовала с бутылкой вина в руках до заснеженного поста, свернула за него, тропинка так и осталась, правда теперь она была не в траве, а протоптана в снегу. Мы дошли до пятачка, и я распорядилась.

- Сыпьте всю эту гадость сюда! И поджигайте! – просительно и тихо добавила, - Пожалуйста…

Он вытряхнул первый пакет, спросил:

- Это… это личное?

- Это мусор!

- Хорошо…

Выпростал второй пакет туда же – в кирпичное горнило, поднес зажигалку, чиркнул, и пламя весело занялось в снежной купели. Как я и хотела. Над нами было звездное небо, под нами блестел снег, и даже чуть-чуть пованивало от сортира, к которому тоже была протоптана тропка. Я сидела на лавочке, в одной руке дымящаяся сигарета, в другой откупоренная бутылка вина. Я пила и курила и смотрела, как уходят в небытие, истлевают в дым и уносится в черное ничто космоса все то, на что положила многие часы своей жизни. Стихи…

Рядом с пламенем мангала стоял таксист и держал в руках тот самый огромный гроссбух в синей пленке, отражаясь на его глянце танцевало пламя.

- Бросайте, - приказала я, - все в огонь!

Он открыл гроссбух, пролистал, сказал:

- Стихи.

- Говно.

- Можно я оставлю?

- В огонь! – но он не подчинился, и я подошла, вырвала у него из рук гроссбух, бросила его в пламя. Пленка тут же занялась, стала сворачиваться в огне, и из под нее показались те самые цветастые наклейки из детства.

Таксист замер, глядя, как загораются, курятся уголки гроссбуха, как он набухает от жара, начинают коробиться страницы, а после, вдруг, схватил, выбросил его из пламени на наст, забросал сверху снегом.

- Отдай! – выкрикнула я.

- Нет, я не хочу. Раз вам не нужно, оставлю себе, - и просительно, с мольбой и болью в голосе, - Инга, пожалуйста.

- Черт с тобой, оставляй, - развернулась зло, пошла к лавочке, к сиротливо ожидающей меня бутылке вина.

Обратно ехали молча. Опаленный гроссбух валялся на заднем сиденье. Доехали до подъезда, остановились.

- До свидания, Инга, - сказал он, а я ничего не сказала, захлопнула за собою дверь, гораздо сильнее чем надо, и пошла прочь. Я уже трезвела, и очень хотелось все вернуть, стихи, гроссбух, и, может даже, поговорить с таксистом. Интересный он, вот только… Решилась, значит решилась - сожгла мосты. А еще я не могла припомнить, как он, таксист, выглядел. Помнила только распахнутую куртку, осеннюю кепку на голове, горбатый нос – человек-тень, силуэт.

Х  Х  Х

Зазвонил домофон, вздрогнула, соскользнула в глубину ванны, вынырнула. Домофон не умолкал, раз за разом повторяя свой противный трезвон. Я никого не жду. Вылезать из ванны не хотелось, тем более не хотелось брать трубку домофона, что-то отвечать, а может и открывать кому-то дверь подъезда. Это или почтальонша, или кто-то балуется, или ошиблись квартирой. А может и просто бомж хочет протиснуться на ночь в теплый подъезд, да и свалиться кучкой хламья в закутке, у двери в подвал – поспать. Все зависит от времени. Утро – почтальонша, вечер – бомж, день – баловство. Который сейчас час?

Посмотрела на часы, что лежали на закрытой крышке унитаза – десять вечера. Во сколько я залезла в ванну? Не помню. Давно. Вода уже даже не теплая, вспоминаю, как проснулась, пошла на кухню, поставила чайник, съела пару печенюшек, открыла воду в ванной – пусть набирается. По телевизору что-то бормотали какие-то лица, какого-то ток шоу – я на это внимания не обращала. Включила для фона. Сколько было времени? Не знаю, не помню.

Звонок оборвался на середине трели. Ну и ладно, ну и черт с ним. Поднялась, выпростала размякшее тело свое из воды,  и, не отираясь полотенцем, накинула халат. Взяла часы, открыла унитаз, уселась. Заструилась вода, снова вода, теперь уже из меня.

Снова домофон. Кому так надо в подъезд? Все же поднялась, взяла трубку:

- Кто? – тишина, молчат, - Я не открою, если не скажете, - вру, конечно открою, какая мне разница, но все одно – молчат. Нажала на кнопку открытия двери. Всё. Пошла в зал. Там все так же негромко балаболил телевизор.

Прошла на кухню, налила кружку воды. Открыла лоток с таблетками – вот они все тут, каждая не понять от чего, но надо. Набираю их одну за другой в ладонь. Эту, еще эту, потом вон ту, и еще ту синенькую – почти десяток таблеток на ладони. Закидываю их разом в рот, запиваю водой, иду в зал. Скоро вновь накатит сонливость от всей этой медицинско-лекарственной феерии, и я усну. Возможно даже смогу проспать до утра.

Ложусь в зале на диван, закрываю глаза. Негромко треплется невыключаемый телевизор, горит свет, я его тоже не выключаю - боюсь проснуться, услышав шаги, открыть глаза и увидеть темноту. Очень боюсь. А так: просыпаюсь, хлопаю глазами, и никого, только чувство, что кто-то тут был, кто-то тут только что был. А иногда кажется, что вижу истлевающие тонким туманом силуэты. И тишина, только бормочет и бормочет телевизор о чем-то своем, глупом извечном и низком, горит лампочка под потолком, за окном ночь.

Засыпаю. Стараюсь уснуть поскорее, пока напитая водой кожа не высохла. Помогают лекарства. И тут же, кажется, будто только глаза прикрыла, просыпаюсь.

Очень раннее утро. Едва брезжит белесый рассвет за окном, и мне уже больно. Терплю. Кожа зудит, колет, будто растерли наждачной шкуркой и посыпали солью. Медленно встаю, через силу, чувствуя как любое движение отдается мириадами раздражающих укольчиков, бреду в ванну.

Сбрасываю халат, под ним ничего - не ношу белья. Любая лишняя одежда бесит: шуршит, царапает, скрежещет по больной коже. Включаю воду, затыкаю пробкой слив, иду на кухню. Вода, таблетки, снова в ванную. Забираюсь в холодное ее нутро. Поясницу и задницу жжет горячей, почти до кипятка, водой, спину обжигает белый холод стенок ванны. Часы кладу на закрытую крышку унитаза, бросаю взгляд на их электронный циферблат – четыре утра. Закрываю глаза, стараясь не двигаться, чтобы вода обтекала тело, поглощала, размачивала сухую кожу.

Х  Х  Х

Знаете ли вы, что такое экзема? Это просто – когда чешется и зудится, и чешешь без памяти, а там уже много-много язвочек, раночек, и все покрывается этакой бело-бурой коростой.  А знаете, что такое – хроническая экзема? Это когда она долго-долго не проходит. А знаете, что такое мокнущая экзема? Это когда образуются такие вот болячечки, называются папулы, а в них гной, и это вскрывается раз да через раз, и все это говно истекает долго-долго из вскрытых гнойников, и сохнет в хрустящую, как желтые чипсы корку. Немного неприятно.

А еще больше это неприятно, когда такой экземой поражено почти восемьдесят процентов тела. Шкура сохнет и сходит лоскутами. Это вам не тонкая пленочка снятого загара – это вполне себе серьезные куски плоти, что можно снять вместе с водолазкой, блузкой,  джинсами, про чулки или колготки не говорю – чулки, колготки – это ад! Лоскуты сорванной корки-кожи -  плотные, белесо-коричневые, сухие, шуршащие, и больше походят на этакий толстый и плотный полиэтилен. Неприятно? Очень неприятно. И, когда вместе с мертвой шкурой тянет еще и живую, с кровью – это еще и очень больно, до криков, а если и не вскрикнешь, закусишь губу, то льются слезы, сами по себе льются.

А есть еще и волосы, волоски, пушок на коже… Это было бы все не так страшно, если бы не эти проклятые волосюшки, что произрастают по всему телу, и выглядят как едва заметный светлый пушок, то, из-за чего раньше мои редкие нечаянные партнеры называли мою кожу бархатной. Красиво, нежно, мило. Это все было так, а теперь, когда короста по всему телу, на руках, ногах, когда линяешь лоскутами изо дня в день, лохмотьями опадаешь, эти волосы – проклятье! Проклятье! Они растут, они должны расти из своих фаликул, или как там это называется, а расти им некуда. Над ними твердая корка засохшего гноя из папул, из омертвевшей дермы, из самих этих папул, из крови, сукровицы и еще какой чертовой мерзости, и волосики, маленькие, тоненькие, нежненькие, шелковистые, разворачиваются! Да, они разворачиваются и тонкими иглами начинают врастать в тело! Изваляйтесь от души в стекловате, так, чтобы эта жалящая пудра забилась в самые глубины пор, и попытайтесь жить с этим. Навсегда! Навсегда… Попробуйте, и может быть вы меня тогда поймете. Хотя бы на чуть-чуть. Когда твое же тело, твои же волосы, острыми жалами не дают тебе ни уснуть, ни расслабиться, ни полежать, ни даже пройтись, потому что тело, при движениях, изгибается, мнется, комкается складочками. И каждый раз, когда что-то давит на что-то, все эти микроскопические иглы острой щеткой колют, жалят, терзают так, что не можешь пройти сотню метров без слез, и останавливаешься через каждые десять шагов, чтобы и отдышаться... утереть холодный пот и слезы. И да, еще и этот самый соленый пот – он жжет как кислота…  

А ванна, вода – это спасение. Распаривает корку, превращает ее в какое-то подобие тянущейся хлипкой то ли слизи, то ли бумаги, и можно по чуть-чуть счищать с себя всю эту мерзость. Счищать, реветь, а потом блаженно выпрямляться, закрывать глаза и засыпать…

Х  Х  Х

Я снова вспоминаю о стихах. Инга – это же такое красивое, для поэтессы, имя. Когда была мелкой, мечтала о своем сборнике стихов. И даже придумала название для него. От кого-то услышала, что на старо-старо-старо славянском «га» обозначает «далеко», а на уроке английского узнала, что «in» - это «в». Так и хотела, чтобы на сборнике стихов было так: вверху написано «Инга», а ниже название – «В дали». Полное сочетание имени поэтессы и названия сборника. И стихи, чтобы были о высоком, вечном – о вселенной, о бытие, о мироздании, о том как узреть красоту в единственной песчинке, в прозрачной капле воды…

И, как только тогда сошлось у меня в голове это Инга и «В дали», так тут же и случилась первая моя школьная любовь. Пятый класс, я – мелкая девчонка, запорошенная веснушками, зеленый взгляд, сбитые коленки, и он – Миша, новенький в классе.  Самый высокий из всех наших мальчишек, серьезный прищур глаз, и волосы барашком. И кличка ему привязалась именно эта – Барашек. Я называла его в своих мечтах Бяшкой, и тихонечко вздыхала, поглядывая в сторону его парты. А он меня и не замечал,  совсем не замечал. Какая там вечность, какое там «В дали», когда все мысли были о нем, и все стихи – тоже о нем.

Смешно. Как там у меня было в той записулечке, которую я ему накалякала дома печатными буквами и подбросила на парту, чтобы никто не догадался:

«Ты, мой миленький барашек,

Глаз с тебя свести никак…»

Дальше не помню, и хорошо, что не помню, до сих пор стыдно. А еще стыднее стало, когда он с этой записулькой пошел к своим друзьям, а те к девчонкам, а те в мою сторону поглядывали, шушукались, хихикали. Глупышка, сама себя подставила, лучше бы так и вздыхала в сторонке. Лучше бы просто вздыхала… Да еще Сопля, Витька, одноклассник, почему-то зыркал в мою сторону острым блеском глаз, и тут же отворачивался.

А потом мы стали подростками, и стало только хуже. Злее. Смех надо мной громче, жизнь страшнее.

Глупая. Глупая-глупая Инга.

Размеренные капли, размеренные мысли, размеренное дыхание, размеренные шаги где-то там, за дверью, за занавеской ванны. Я не хочу вываливаться из своей дремы, пускай ходят, если им так нравится. Слышу, как скрипит диван, хотя как я это могу услышать? Он скрипит тихо, а дверь в ванную закрыта, закрыта не просто до щелчка, а еще и на замок, как я делаю с тех самых пор, как услышала скрип половиц в первый раз. Это же так не сложно, взять и повернуть язычок на круглой, желтого блеска, ручке двери. И телевизор бормочет, и я слышу его, и…

Распахнула глаза, уставилась на занавеску, будто могла сквозь ее розовую плоть узреть то, что за нею, замерла, перестала дышать. И услышала скрип… скрип двери! Закричать, но грудь сдавило тугим бандажом боли, и вместо крика получился сип.

И все. Все разом прошло. Скрипы, шумы, шаги – все, только боль осталась, и мои выпученные глаза. Схватилась за сердце, тяжело дышать, ой как тяжело…

Попыталась подняться. Ноги глупые и ватные – скользят, вяло болтаются. Бесполезные. Дышать. Упала спиной на твердь ванной. Закатила глаза. Дышать… дышать… хочу дышать. Смотрю в потолок, хочу дышать.

- Эыа-ыыаА! – вдох как крик и разом отпустило.

- Все… - выдыхаю, а сердце стучит, колошматит прямо по ушам.  Долбит, будто хочет прошибить мои ребра. Дышать. Могу, - Все…

Поднимаюсь, резко отдергиваю в сторону занавеску. Так и есть – забыла закрыть дверь в ванную, вот и дура, сама себя запугала. Запугала до панической атаки, или сонного паралича – не знаю, что со мною было. Не знаю… А может и не забыла закрыть… может закрыла…

Глаза вниз – на крышку унитаза, на часы – вечер. Восемнадцать часов. Только сейчас чувствую, что вода снова холодная.

Выползаю кое-как, кружит голову. Таблетки и спать. Спать… Вечно спать.

Х  Х  Х

Кажется, что вся жизнь превратилась в это полусонное существование, где есть только ванна, таблетки, постель. Прошло всего три года, как началась эта экзема. Три года бесполезного лечения. А теперь – это уже вечность.  Кажется, что вся моя жизнь, все мои сорок пять лет всегда были такими: проснуться, выпить таблетки, погрузиться в пучины вод, снова таблетки, снова сон. Поначалу немного трепыхалась. Пыталась работать по удаленке, но быстро «сохла», и снова все начинало шуршать, колоться, болеть, щипать и приходилось убегать от ноута, и снова в воду. Сидела с сотовым в той же ванной, «занималась саморазвитием», но таблеточки не позволяли ни понимать прочитанное, ни, тем более, что то запоминать.

Теперь  жизнь – это состояние в трех точках, просто местонахождение без меня самой там. А я сама плаваю где-то в воспоминаниях. Я о чем-то думаю, что-то вновь переживаю, и задремываю, засыпаю. Кухня, зал, ванная, ванная, зал, кухня и снова все в круг.

А еще меня «развлекает» ощущение присутствия еще кого-то. Иногда пугает до усрачки, как было вчера с этим сонным параличом. Или, как было сегодня утром, вернее днем. Сначала звонок домофона. Проснулась, дошла до трубки, снова тишина. Вернулась в зал, уставилась осоловелыми глазами в телевизор и…

Плюхающийся звук из ванной, детский смех. Не шаги, не скрип, не силуэты, не то что можно скинуть на больной бред укутанного препаратами сознания, а звук! Настоящий и чистый.

Я укуталась одеялом и сидела не дыша, вслушивалась. Сидела, боялась, слушала, терпела зуд. Сколько я так сидела – не знаю, смотрела в телевизор, а там негромко шло какое-то шоу, кто-то о чем то рассказывал, потом был какой-то мультик, а потом… А может быть я уснула. Местные новости, а в них «криминальная сводка». Я бы и не слушала, если бы не…

На экране кран, какой-то полицейский что-то рассказывает, а на заднем фоне, из воды вытягивают машину.  Гнилую, облупившуюся, измятую. Но хорошо виден значок опеля, и цвет необычный, не популярный – сиреневый. А еще номер, номер, который я запомнила давно-давно, еще в тридцать с небольшим лет - О765РК. Хоть номерной знак и изжеван, хоть и треснула краска и пошла рыжая ржа, но номер видно. Смена кадра и вот его показывают крупным планом и если раньше можно было сослаться на то, что почудилось, то теперь…

О765РК.

Тот самый – без сомнений. Стала вслушиваться.

- Как стало известно, - закадровый голос диктора вещал спокойно и размеренно, - транспортным средством управлял Виктор Семенов, объявленный пропавшим без вести двенадцать лет назад.

Виктор Семенов. Таксист с горбатым носом и моими стихами на заднем сиденье. А еще он откуда-то узнал мое имя, хотя я не помнила, как называлась ему. И, Виктор Семенов – это созвучие, что-то… Что-то в памяти, как тот самый вросший под кожу волос – зудит, колет.

Фотография Семенова возникла на экране, и голос диктора продолжил:

- Семенов проживал в Октябрьском поселке один. О его пропаже заявили соседи. Отзывались о нем, как о хорошем и тихом человеке.

Дальше я не слушала, уловила в чертах то самое – едва уловимое, растворяющееся с возрастом, с отдалением от детства мальчишеское лицо. Витька, он сидел в нашем классе на соседнем ряду, у окна, и все его называли не по имени, а по кличке – Сопля. Маленький, вечно шмыгающий носом, такой же тихий и безответный, как я.

Значит он тогда узнал меня, узнал и вспомнил, а я – пьяная, и решительная, резкая, как настоящая стерва. И это еще мое: «-Му-мужчина, а не угостите даму сигаретой?» - прекрасно дополнило образ опустившейся профурсетки.

- Сопля, - я грустно улыбнулась, - это был ты и…

Не успела договорить, снова обхватило стальным обручем грудь, ни вдохнуть ни выдохнуть, в глазах потемнело, и, сквозь этот навалившийся сумрак, будто увидела силуэт в комнате, и снова услышала и шаги, и смех детский, и все разом – все свалилось в кучу. Ухватилась руками за грудь, растягивая в стороны халат, раздирая корку, кожу на груди – больно. Больно!

Упала на бок и…

Будто гладит кто по голове, нежно и ласково. Открыла глаза. Могу дышать, никто не гладит. Грудь болит, больно, но дышать могу, хоть и больно.

Села.

Хотела дойти до стола, взять мобильник, позвонить в скорую, но ноги подкосились, упала.

Полежала.

Снова вставать…

Нет.

На четвереньках.

Мобильник.

- Ало… Скорая. Мне с сердцем плохо. Адрес…

Кое-как добралась до коридора, до дверей. Открыла замок. Привалилась спиной к стене под домофоном. Сипела.

Х  Х  Х

Показать полностью 1
24

Феномен Мельпомены

(объяснительная)

Осознавая неизбежность происходящего, пишу я эту записку – наверное, последнее моё произведение, если можно так его назвать. В нём я изложу события, навеки разделившие нас с вами.

Начну с болезни, ведь именно в процессе неё развились мои способности к сочинительству. Безусловно, и раньше я придумывал истории, которые записывал на бумаге, однако случалось это крайне редко, а текстам моим не хватало ни правдоподобия, ни смысла.

Недуг обнаружился внезапно. Где и каким образом я заразился им?.. Внутренние рассуждения на эту тему скорее не печалили меня, а подталкивали к созданию нового рассказа. Там в аллегорической форме изложил я свои переживания. Не смею судить, но, кажется, получилось недурно.

Тогда я не знал не только завязки уготованного мне сюжета, но и его финала.

А чуть погодя возникла необычная идея – величайшая из всех, что когда-либо рождались в моей голове. Я задумал написать роман. Крупное творение должно было наконец предъявить миру меня как полноценного автора. Несколько друзей – единственные, кто признавал мои литературные достижения, - одобрили это начинание. Воодушевлённый их поддержкой, я уже готовился приступить к работе над первой главой… вот только у судьбы имелись совершенно иные планы.

Грубо прервав размышления сына, связанные с фабулой большого труда, в комнату ворвался отец.

- Как ты смел врать мне! – загромыхал он с порога.

Одно время я пытался скрыться от деспотичной опеки родителя в другом городе. Как и всегда, ничего не вышло: созависимость опять победила.

- О чём ты, папа? – спросил я, хотя догадывался, что грозный родственник имеет в виду.

- Ты болен!

- Я знаю…

- А почему этого не знаю я?! Я бы до сих пор пребывал в неведении, если бы не заметил в раковине кровь, которую ты забыл смыть! Так вот, значит, что представляет собой твой «обычный кашель»!.. Чем заниматься дурацким бумагомарательством, лучше бы позаботился о собственном здоровье! Или, быть может, жизнь не дорога тебе?

- Моя жизнь и моё призвание – написание прозы.

- Вздор! Раньше ты говорил, что стихи – твоя стезя. И что же? Ты не смог закончить ни одного стихотворения!

- Рассказы даются мне лучше. Я опубликовал два или три и надеюсь…

Отец не стал дослушивать.

- Два или три! – вскричал он. – А ну сейчас же собирайся – ты идёшь к врачу!

- Папа, пожалуйста…

Но отец молча развернулся и ушёл.

Я попытался собраться с мыслями, вернуться к оставленному занятию – не получилось.

- Долго мне ждать? – раздался из коридора зычный недовольный голос.

Доктор принял нас без очереди: отец, подобно любому еврею, обладал как деньгами, так и связями, которые зачастую невозможны без достаточных материальных средств.

Обследовав меня, врач изумлённо поинтересовался:

- Почему же вы не обратились к нам раньше?

- Творчество помешало, - саркастически ответствовал отец.

- Вы пишете?

- Он пишет. – Родитель кивнул в мою сторону.

- О-о, - протянул медик. – Есть ли успехи?

Я не нашёлся, что сказать.

- Хорошо, - прервал молчание эскулап. – Случай непростой, но мы вас вылечим. Вам крайне повезло, что из Америки, буквально вчера, наконец доставили необходимое оборудование.

- Вот оно, - прошептал я, думая о своём.

- Простите?

- Название для моего романа!

Отец бросил на меня недовольный, едва ли не свирепый взгляд. Я заметил это и понял, что неприятностей не избежать.

Мои предчувствие и опыт вновь безошибочно предсказали будущее.

Не успели мы с отцом вернуться домой, как я очутился в центре водоворота из нравоучений и упрёков. Мне не хотелось бросать письмо – пусть и на короткий срок, пускай и ради заботы о себе, - но перечить я не имел ни желания, ни права.

Решив, что как-нибудь выужу пару свободных часов для своего призвания, я согласился на лечение. Возможно, придётся писать ночью, но иного выхода я не видел.

В короткий, по меркам современной медицины, срок меня избавили от заболевания, считанные дни назад считавшегося смертельным, - помогла внутривенная терапия. С одной стороны, я был весьма благодарен врачам, тогда как с другой, за последнее время я не написал ни строчки: слишком выматывался, чтобы заниматься творчеством, да и обстановка палаты не дарила вдохновения. По сути, большую часть дня я проводил на обследованиях и лечении.

А затем произошла вещь сколь ужасная, столь и неотвратимая. К несчастью, верная догадка посетила меня чересчур поздно.

В тот день отец, обрадованный результатами лечения, отправился в больницу, дабы выразить признательность медперсоналу. С собой он прихватил полдесятка бутылок недешёвого алкоголя. Я же, с его позволения, остался дома – набираться сил. Обрадованный, я сел за стол, придвинул чистый лист бумаги, взял перо… и вдруг испытал прозрение: более я не напишу ни единой художественной строчки! Ни слова. Ни буквы или знака… Предельно чёткое чувство пронзило меня насквозь: вошло через голову и вышло через пятки, словно молния. Ударивший прямо в меня мощнейший электрический разряд, который безжалостно испепелил мою музу – а вместе с ней все чаяния и идеи, всю ненапрасность жизни!..

Я ещё и ещё брал в руки перо, потом откладывал и брал опять. На белом листе, теперь удивительно схожем с моим пустым существованием, не появилось даже кляксы.

- Папа, что ты наделал!

Двое, терапевт и гость, мило беседовали, когда я ворвался в кабинет и выкрикнул эти слова.

- Что стряслось? – моментально уничтожив дружескую улыбку, которой он одаривал медика, мрачно осведомился отец.

- Ты убил её! Вы убили её!

- Кого? – задал вопрос недоумевающий врач.

На глаза навернулись слёзы, и я с трудом произнёс святое для меня имя:

- Мельпомену!

- Ничего не понимаю. – Эскулап покачал головой. – Мы же вылечили вас от туберкулёза…

- Это был не он! Я заболел талантом! Заболел, а вы – вы оба – безжалостно расправились с ним!

- Анализы показали, что ваш диагноз, определённо, туберкулёз, - уверенно возразил врач.

- Сын, уходи, не позорься, - процедил сквозь зубы отец.

- Надежда пропала, - ничего не слыша, говорил я, - и непосильно жить в полном одиночестве и бездействии, жить без Мельпомены!

- Да что ты плетёшь! – взорвался отец, когда его и без того крошечное терпение окончательно иссякло. – Какая, к чёрту, Мельпомена?! Ты, по крайней мере, можешь жить! Доктора подарили тебе счастливое будущее! И на работе тебе, обалдую, не дали от ворот поворот, а прибавили зарплату! Даст Бог, выйдет из тебя человек, отыщешь себе подходящую женщину, наплодите с ней детишек в браке и будете воспитывать – вот истинное призвание каждого человека! А не какие-то больные фантазии!

- Может, и больные… - Голос надломился: опустошённость, поселившаяся в груди, без остатка съедала чувства и стремления. Справиться с собой удалось – с трудом, но удалось, - и моя безразличная речь зачем-то продолжилась: – Только это мои фантазии… часть меня… навечно утерянная… Отныне я один, и ни уехать… из Праги… ни…

Мысль ускользала; врач решил окончить её по-своему:

- Мы вылечили вас от неминуемой гибели. Вам бы не находить себе места от радости, а не метать обвинения в адрес родного отца! Не понимаю я вашего недовольства, герр Кафка…

Вот как всё и было. Засим прощаюсь с вами, дорогие читатели.

Подписано

Франц Кафка,

Прага,

4 июня 1924 года

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!