Вместо вступления: Гиппократия (греч. ἱπποκρατία — лошадиная власть) — политический режим, при котором основным источником власти являются лошади.
Будет ласковый дождь, будет запах земли,
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах,
И цветение слив в белопенных садах.
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.
И никто, и никто не вспомянет войну —
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольёт,
Если сгинет с Земли человеческий род.
И весна… и весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет.
Сара Тисдэйл (перевод Льва Жданова)
Крякнул неожиданно и лихо.
С утра, задав корма птенцам и обойдя свои нехитрые владения, я включил телек, и тут – на тебе.
Планета сошла с ума. Там землетрясение, там вулкан бомбанул, тут с этого шухера ураган начался, торнадо, цунами и прочие радости вселенских катастроф. Я же тогда что смекнул, это наша матушка Земля и задумала, раз этим коньим вирусом, то бишь коронавирусом нас задавить не получилось – вот и взбрыкнула уже не хирургически точно, чтобы только по людскому роду, а так – тактическим оружием массового поражения.
Тогда весь день от телека не отлипал, как зомби, лупился весь день, и только успевал отпадающую челюсть подхватывать, да на место ставить.
- Твою ж мать! – кажется, если исключить крепкие нецензурные выражения, я только это и говорил. Чего-то вменяемого от меня услышать было нельзя. А по телеку тем временем шло одно срочное сообщение за другим, менялись картинки так, что шуба заворачивалась!
- Невероятной силы торнадо, - говорил репортер, придерживая зачем то прическу, будто это была шляпа, или накладка парика, а может и была, а на заднем фоне пейзаж: пустыня, кактусы, убегающая вдаль и ввысь, к черному небу прямая полоса дороги, и невероятный, исполинский извивающийся столб торнадо. Внутри него синие вспышки молний, ветер взметает песчаные бури, что сиротливо ютятся под гигантским столбом торнадо.
- Давно дремлющий вулкан, - желтолицый, с характерным разрезом глаз, репортер, позади него бегают люди по городской улице, транспортный коллапс, с неба сыплет крупными хлопьями сизо-черный вулканический пепел, а там – над городом, черная гора и красное жерло со взметающимися вулканическими брызгами.
- Удар волны цунами не оставил от пригорода, - и снова репортер, залитый дождем, стоит, похоже, на крыше, а позади него, там, внизу, коричневая, бурая вода, из которой торчат крыши и верхние этажи далеко не хибар каких, а вполне себе полноценных пятиэтажек, а может и больше. Но кто угадает то по крышам, сколько там этажей в глубине вод сокрыто. Машины плывут по полноводным рекам улиц, мусор, какие-то бревна, мебель, меж всего этого несущегося, плывущего по бурным водам, видны мелкие фигурки людей, попавшие в поток. И на прочих крышах, еще не затопленных, тоже люди.
- Страшной силы пожар, - диктор вещает с борта вертолета, а под ними, на земле – пламенно-черное море пылающего пожара. От дыма не видно ничего толком – только огонь внизу, будто влетели на вертолете в черное марево над океаном Ада.
Отбросил пульт в сторону, выскочил на улицу, уставился в одну сторону, в другую, в третью. Тишь да гладь да божья благодать. Зеленые поля, чуть подвыгоревшие от жаркого лета, едва-едва угадывается шум далекой реки, виден ее блеск, горы вдали все так же таранят своими белыми шапками облачные выси, леса, неловко замершие в отдалении от моих золотых полей пшеницы, перешептываются кронами. И плывут благостные, отнюдь не штормовые, облачка по синей глади неба.
А где-то далеко сейчас ураганы, шторма, пожары, извержения, цунами. Где то умирают люди, рушатся города, огненная лава потоками подступает к наводненным транспортом и людьми улицам, и смерть-смерть-смерть.
Я будто оказался на другой планете, будто разделилось все разом на здесь и там. Там был ад, а здесь был рай.
Даже мысль предательская проскочила: может я с ума сошел? Может привиделось? Может…
Вбежал в дом, уставился в телек.
Итак стал первый день Большого кряка привычного мироздания.
Следующий день был не лучше, да вот только на следующий день я старался особенно не заглядывать в то, что вещает там этот зомбоящик. Побольше провел времени в поле, побольше с цыплятами, а особенно хорошо прогулялся с Цезарем и Витькой. Цезарь – старая моя добрая коняка, тихий, спокойный, добрый до полного безобразия. А Витька – это мой ослик, тоже друг не первой молодости. Да, понимаю, что должен был их обозвать Юлием и Моисеем, в виду того самого мультика, да только появились они у меня чуть пораньше, чем увидел я злоключения Алеши Поповича.
Но все же, ожидание, жуть от грядущих, затаившихся в зомбоящике, новостей – не отпускали. Как дыра на месте высаженного зуба – так и хотелось проверить, а чего там случилось еще? А где? А как? В Австралии? Или таки на США примчалась жуть несусветная? А может опять многострадальным японцам досталось откуда не ждали? Хотя нет – те ко всему и всегда готовы.
Зашел в дом, когда уже стемнело. Ноги гудели от усталости, глаза слипались после долгой прогулки, после трудов дня. Перед тем, как скрипнуть дверью в сенцы, уселся на лавочку у дома, уставился в далекое ночное небо, закурил. Спокойно же все – вон, звездочки перемигиваются, балуют, кузнечики развеселились, почуяв ночную прохладу, и давай как запевать своим хоровым стрекотом, луна уставилась вниз, на меня, на горы, на поля, и тоже этак благосклонно поглядывала своим рябоватым округлым ликом.
Вообще, в близи от города, не бывает ни звезд таких, ни Луны, ни, тем более, заздравных песен ночных полей. Там машины, там неподалеку заводы громыхают, шумят, пугают, там дым, там смог, там гвалт людской – все это вспугивает природу тихую, а природа же – она тишину любит. Хотя, и водопады есть, а те шумят то – дай дороги! Ну да и ладно, у каждого свое мнение о том как в мире все устроено, у меня такое вот – природа это тишина, да чистое небо.
Притушил чинарик об нос кирзового сапога, бросил его в банку, да и пошел в дом. Там разжег печь, закинул пару поленцев – тепло еще, зачем топить по серьезному, поставил чайник. Зомбоящик принципиально не включал. Пусть все страсти в нем побудут, а мне тут поспокойнее от этого станет. Скоро вон, вообще забот будет полон рот. Осень. Страда. Делов – уйма!
Включил шарманку старого винилового проигрывателя, еще родительский, чего добру пропадать – зачем выбрасывать, да и винил, говорят, в цене только растет, поставил Высоцкого, пока шуршало еще до песни, взял с тумбочки книжку, Рея Бредбери вроде, про Марсиан там, про красных и зеленых человечков, да и уселся в кресло.
Понял, что не то, когда одну и ту же строчку с десяток раз перечитал, а в промежутках все на зомбоящик поглядывал. Не – не уймется душенька, пока не посмотрю, что там творится. Но все одно не торопился. Чаю заварил, неспешно сваял себе пару бутеров, и только потом, усевшись все в то же кресло, поставив перед собой на столик снедь, взял пульт. Нажал на зеленую кнопочку и…
Вчера то хоть по разным каналам можно было что-то найти из того, что сначала включать собирались. Там музычка какая, ток шоу, или кино, а сейчас. По всем каналам только репортеры да говорящие головы дикторов. Там, тут, вон там, и до кучи еще где то здесь, что-то случилось и приключилось.
Остановился на канале, где серьезный дядька в очках и при хомуле, рассказывал об ужасах прошедшего дня. Не хотелось сейчас смотреть на эти жуткие репортажи. Он перечислял попросту где и что приключилось. Особенно я про Россию матушку внимательно слушал, днем то я, дурак, все ж надеялся, хоть и ни разу в это не верил, что, блин, богоизбранная земля, что не коснется нас ничего, но нет.
Дядька в очках да при хомуле, рассказал, что Чукотку попросту порвало извержениями, что нет уже здравниц ни Сочи, ни Анапы, да и Крым уже не наш, а скорее владения седобородого старика Посейдона. Где-то там, ближе к Армении, опять потряхивает от землятресений, а тут, в нашей до толе спокойной области – заполыхали пожары, да еще и откуда-то из восточных земель, прется в нашу сторону напасть какой и не было отродясь – саранча. Я истерически расхохотался:
- Саранча! – хлопнул себя по колену, - Казни Египетские. Еще и небо огненное, и реки наполненные кровью подать сюда…
И заткнулся, потому как дошло. Это уже не там, это уже где то здесь. Не сложилось у меня пожить в мире поделенном на два – там и здесь, не сложилось.
Выскочил из дому, добежал до середины поля, остановился. Да, тихо, да, ветер волнами колышет подкрашенную серебром луны колоски, да вот только – вон там, далеко-далеко еще красное зарево то ли в небе отражаясь, то ли над пожарищем – горит. Там идет огонь. Вон он – новый мир. Вон он…
Пошел спать. Да какой там спать. Бухать.
Утро, завывает за окном злой ветер, дребезжат стекла. Пасмурно. Башка трещит. Воняет гарью. Двинул рукой, послышался звон стекла, что-то глухо упало на ковер. Сел, уставился перед собой. Две пустые бутылки на столе, одна на дорожке ковровой, с горлышка булькает, темное сырое пятно под горлышком ширится. Взгляд на окно. Сумрачно, какие-то хлопья поналипли на стекло, мимо проносятся. Вонь еще эта от гари забивает нос.
Встаю. Еще не отошел, еще пьян, хоть и бодун уже схватил.
Подхожу к окну. Вглядываюсь. Ничего не понимаю. Открываю форточку и тут же захлопываю ее. Гарь. Пепел несет. Ветер как из печки – горячий, знойный, злой.
- Как бы не сгореть, - мычу себе под нос, прусь в сенцы, прихватив по дороге чайник с печи. Пью на ходу.
Выхожу на двор. Палит. Пожара не видно, но все застлано дымом, вонь прет, еще и жара бешеная, и ветер – откуда такой ветер взялся? Почти как ураган.
Бросаю взгляд на птичник, а тот распахнут, пара куриц и небольшой выводок цыплят – все что не разбежалось. И когда это я открыть успел? Видимо по пьяни. Чтобы, значит, не передохла зазря животина.
Иду к «конюшне», как я ее называю. Сарайка простая, здоровая. Подхожу, вижу, что и там ворота распахнуты. Значит ушли мои и Цезарь и Витька.
Захожу – нет. Стоят. Хоть и отвязаны. Никуда не уходят.
Цезарь испуганно всхрапывает, Витька стоит молча и большими глазами смотрит на меня, будто спрашивая: «Что делать будем?».
- Уходить будем, - отвечаю на его взгляд. Подхожу, оглаживаю по мордам и Витьку и Цезаря. Цезарь копытом бьет, всхрапывает громче – не любит он запах перегара, а вот Витька, тот посообразительней что ли, относится к вони из моей пасти с пониманием, тычется в меня большим своим лбом, прядает длинными ушами.
Иду в дом. Включаю телевизор, и под его бубнеж, начинаю потрошить шкафы. На пол летят вещи, не такие, какие на выход, те что в город одевал, а простое и ноское. Набиваю рюкзак, сумку, изредка поглядываю на экран, в голове какая-то пустота и отупение, никак после вчерашнего не могу прийти в себя.
Какие-то репортажи, то и дело помехи рябью пробегают по экрану, диктор растрепанный, взгляд в камеру потерянный, читает то ли от волнения, то ли от того, что голова не на месте, сбивчиво, едва ли не по слогам иногда. Выглядит он явно как человек не на своем месте. Нет ни лоска, ни ухватистости, да еще и это чувство, будто он, диктор этот, туповат. Как слова спортсмена депутата: что-то говорит, но по всему видно, что сам своих слов не догоняет, не понимает, и скорее даже не рассказывает, а пересказывает – вольно и с ошибками. Так и тут – читает, рассказывает, но никак не погружается сознанием.
Собрал рюкзак, две спортивные сумки, и еще пару сумок с продуктами. Сделал две ходки в конюшню, навьючил своих верных животин. Глянул на горизонт. Огня не видно, но над кромкой вершин деревьев видно уже пляшущее марево. Прислушался – вертолетов не слыхать, значит тушить не будут. Да и как тушить, если всему и сразу амба наступила. Сильный порыв ветра забил легкие острой гарью, так что закашлялся, глаза защипало.
Но уходить рано. Выловил оставшихся птенцов и наседок, выбросил их за плетень. Теперь пусть сами разбираются – не оставлять же их тут, а так… может и выкарабкаются.
Снова дом, выгреб из холодильника жратву, из подпола достал, то что можно унести, бросил сверху на хавчик пару книг, и все. Остановился на пороге, оглядев на прощанье все то, к чему так привык. Кухонька, печка, вход в комнату, где на стене веселенькие обои. Все думал, что обженюсь когда-то, будет ребеночек, и комната эта будет детской, в сторону взглянул, там зал, там телек что-то бормочет. В голове муть, пустота – думать тяжко. Наверное от дыма, да и от бухла то же… Как и тот диктор – не на своем месте, тоже тупой, тоже растрепанный, и глаза, наверное, как у обдолбанного таракана.
- Прощай, - сказал пустому дому, бормочащему телевизору, и вышел.
Дорога до города была не из близких. Обычно на машине ехал, а сейчас… смешно сказать – не вспомнилось мне что-то про машину. Уже когда выезжать стали с Цезарем да Витькой, тогда только вспомнил.
Соскочил с телеги, подбежал к гаражу, калитку распахнул, за руль сел – ключи у меня всегда в замке зажигания висят, раз-другой попытался завести – фырчит и глохнет. Только когда вылез глянуть, почему же не заводится, дошло, что не открыл ворота.
Открыл ворота, откинул капот. Уставился на мешанину внутренностей. Уставился и не понимал, а в чем же дело. Даже ни единой мысли не проскочило – с чего начать смотреть? В голове крутились умные слова: карбюратор, аккумулятор, свечи, поршни, да только вот слова словами и оставались. Ничего не мог сообразить, будто не отлаживал свою ниву из сезона в сезон, будто я ее вдоль и поперек не перебирал с десяток другой раз.
Вышел, тут же ветром надуло на спине пузырем ветровку, уставился на горизонт. Дыма то сколько, и может кажется, а может и нет, но вроде как слышу, как там, далеко-далеко, идет огненный пал, треск слышу. Наверное причудилось, придумалось. Ветер крепчал, ой – не ко времени он, совсем не ко времени. А на небе – ни облачка. Как специально, как будто для того, чтобы пожару проще шлось. И саранча…
Рассмеялся, аж до коликов, до молоточков в висках, до слез. Саранча – смех да и только.
И снова к Цезарю и Витьке, к телеге. Уже мысль была, что ушли они, нет – стоят, щиплют траву, большими глазами поблескивают – по сторонам смотрят, фыркают.
- Поехали, братцы, - взгромоздился на телегу, взял вожжи. Цезарь тронулся с места даже без лаконичного «Но», и Витька поплелся рядом.
Пустая дорога, долгая. Это на машине, поддав газа по пыльной дороге, можно было долететь за день, а так, на Цезаре, чтобы не загонять – это все было медленно и неспешно. Хорошо, что хоть через мост, через реку проехали – и то большая радость. Через вечно гремящие пороги внизу через марево влажных брызг, дым переходил нехотя, терял свою едкую злость, становился неприятно пахнущей дымкой.
Как только перебрались через реку Цезарь пошел бойчее, а Витька, так и вовсе огласил окрестности своим радостным «Иии-аааа!», и, этак бойко и радостно ударяя копытами о дорожную пыль, пошел на обгон.
- Витька, не буянь, - сказал я, достал из сумки полторашку с водой, отхлебнул. Оглянулся – там уже видно было зарево пожара, хоть и не ночь еще, но уже вечерело. Вовремя ушли, если бы задержались на денек – лежать нам сейчас там.
Пока ехали, видели исход животных. Нет, ни медведей, ни волков не повстречалось, а вот зайчишки, да один разок лось – попались. Бежит живность. Ну и верно делают.
Пока не отошел еще день, достал книгу. Все ту же самую, про марсианских человечков, как же там автора этого… Глянул на обложку, и едва не по слогам прочел «Мар-сиа-нские хро-ники». Хроники – слово какое интересное. Это же уродов, ну там неполноценных так называют. И отчего этот… Забыл глянуть, как его..
Снова посмотрел на обложку. Рей Бред-бе-ри. Да, Рей этот, и чего он про уродов то писал? Посмотрел на торчащую закладку – почти середина книги. А было ли там про уродов? Почему-то вспоминалось с трудом. Надышался. Как есть надышался. Открыл книгу, стал пытаться читать – ничего из этого не выходило. Слова прыгали, буквы быстрыми тараканами уворачивались от взгляда, не давались.
- Поздно, - не понятно к кому обращаясь, будто перед кем оправдываясь, сказал я, - Спать пора. Эй, братцы кролики, спать будем?
Телега все так же скрипела, все так же неспешно шел цезарь, впереди маячил серый зад с хвостом с кисточкой Витьки, да еще и уши забавно от этого зада в стороны торчали. Я вдруг рассмеялся, мне показалось это очень смешным, что вот так – задница с ушами ослиными. И тут же вспомнил о саранче и почему-то расплакался. Глупо.
- Тпррр, - натянул поводья, Цезарь встал, поднял голову, прядая ушами. Не обернулся, - Спать будем.
Снял с него хомут, чтобы мог попастись, сам залез в телегу, сумку с вещами под голову, и закрыл глаза.
- А ведь ты хорошая скотина, умная, я ж по глазам то вижу, - голос сквозь сон, а может и снится.
- А хозяин то твой, дурак, и спит же и… - не снится!
Соскочил, разул глаза. Светлое марево рассветное, стелется белый туман, гарь эта в нос опять набилась. Зябко и холодно. Рядом с Цезарем мужик какой-то в джинсе стоит, в кроссовках модных белых, треплет коняку моего по гриве.
- Дед пихто, - бросил в ответ мужик, и ко мне повернулся и я увидел ствол у него заткнутый за пояс, - сам то кто?
- Димка я, - протер глаза, - ты откуда взялся.
- Приехал, мля, ты че скотину на ночь не привязал?
- А Витька где, - до самого так и не дошел правильный смысл его слов. Вдруг бы ночью Цезарь ушел, а Витька… тот похоже ушел.
- Сам ты осел. Там он, - ткнул пальцем куда-то мне за спину, - пасется.
Я оглянулся, увидел квадроцикл, и дальше, за ним, на небольшом пятачке стоял мой Витька, на меня поглядывал, будто спрашивая: «Что за кипишь?».
- Откуда надо. Сам откуда?
- С… - тяжело было вспомнить, откуда я. Помнил дом, помнил как уходил, ниву свою в гараже белую вспомнил, а как в народе это называлось… Слово сложное. На «Займ» похожее, но денег там вроде не было, - с заи… заим…
- Не местный что ли? Вспоминаешь.
- То-то, что и был. Там вроде горит все.
Мы замолчали. Я что-то пытался понять. Вроде бы он мне чего-то не сказал. А, да. Кто он.
- Там, внизу, - снова пальцем ткнул, - я там. Там этот. Как его. Особняк. Дом короче. На выходные взяли… взял. С братками.
- Точно! Сняли! Ты башка, парень. Сняли!
- А это у тебя, - пальцем в пистолет ткнул, - настоящий?
- Что? А, это… Да, настоящий. Хочешь пострелять? Я знаешь как стреляю. У меня патронов много. Вот. – он откинул в сторону полу джинсовки и я увидел кучу обойм в специальных кармашках.
- Да. Только я с утра тоже хотел пострелять. А он не работает.
- А хрен знает. На. Попробуй.
Мне все не давало покоя глупость какая-то во всем этом. Все казалось каким-то неправильным, вот только я не понимал, что именно. Я ехал в город, да, я вчера собрал вещи и поехал в город. А поехал я в город, потому что саранча… Нет – потому что пожар. Огонь. Я выпустил птиц, и поехал в город. А еще я не мог разобраться с машиной. И книга…
- Эй, брат, ты чего затупил-то? Стрелять будешь?
- Да подожди ты, - я оглянулся. Вот она. Книжка про тех уродов. Название смешное: «хро-ни-ки», - слышь, Миш, а хроники – это ж уроды?
- Нда, - взял книжку, открыл на закладке. Светло, хорошо видны строчки, да вот только… Я смотрел на буквы. Это «Т», это «а», эта вон «в», но вот только я их никак не мог собрать в слова.
-Е-гы-о з-о-л-о-т-ы-е гы-л-а-з-а, - кое-как, по буквам, прочитал три слова.
- Ничего. Говорю «его золотые глаза» - читаю я.
- Дай, - он подошел, взял из моих рук книгу, попытался прочитать, - тьфу, гадость какая. Она у тебя на китайском что ли?
- Белиберда, - отбросил книгу в сторону, резко выдернул из-за пояса черный пистолет, уставил его стволом на меня. Я замер, - на, будешь стрелять?
Взял пистолет. Он был тяжелый. Навел его на дерево, нажал на курок. А он не нажался. Еще раз и еще…
- А может там что-то специальное.
- Рухлядь, - он отбросил пистолет в сторону, и тот упал рядом с книжкой об уродах какого то не русского писателя. Какого же. Имя такое короткое, но сложное. И почему-то я вспомнил детство, мне вдруг показалось, что мы ведем себя как мальчишки, совсем мелкие, глупо мы себя ведем. А потом… да нет вроде. Нормально.
- Не едь ты в город, там одни дураки.
- Братаны мои в город сбежали, когда все это, ну это, началось.
- Ну раз сбежали, значит дураки. Тут же не город. Тут лучше.
Он уселся на свой четырехколесный моцик, и тупо уставился на руль.
- Эй, брат, - крикнул он мне.
- Твоя байда, ты знать должен.
- Там что-то сделать надо и поедет.
Мы смотрели на руль. Мишка помнил ,что дело где-то там - на руле. Но что – понять не мог. Я покрутил ручки туда-сюда, переключили что-то и что-то щелкнуло, но так ничего и не зафырчало, не поехало.
- Тоже сломался. Хрень какая. Все ломается.
- Да, и книжки на китайском стали.
- Да ничего. Поехали со мной.
- Куда? В город? В город я не поеду. Поехали ко мне. У меня там бухло есть и еще что-то.
- Не помню, как называется, но улетно. Ганж! Точно! Ганж есть!
Мы вместе запрягли моего коняку. Имя у него такое – понтовое, какое – не помню. Зачем такие имена давать? Вон, Витька – там понятно. А тут…
Поехали. Миша то и дело соскакивал с телеги, забегал вперед тыкал мне пальцем туда вон и туда, там поворот будет, там еще что, только вот зачем – дорога то она одна. Глупый он этот Мишка, хоть и богатый. Это он мне по дороге сказал. Что у него бабла не меряно. Лаве, говорит, хоть жопой жуй. Прикурить от сотки баксов – не вопрос ваще!
- Это как деньги, только лучше.
- А у меня почему таких нет.
- Ты че, брат, у всех есть.
- А у меня не было. У меня вот, - достал из сумки кошелек, оттуда бумажки разноцветные, - у меня такие. Баксы?
- Не, не баксы. Они зеленые и на них мужики.
- Так вот, мужик какой-то, - показал я на красной бумажке на мужика.
- Не, там не целиком, рожа только. Жаль пушка сломалась. Я бы ща популял.
- Я бы тоже. Жалко пушка сломалась.
Витька громко иакнул у меня под ухом.
- Ах ты ж скотина, че пугаешь, мать твою за ногу, - сплюнул на дорогу Мишка.
Уже ближе к вечеру мы добрались до его дома. Как он называл… особ… особенный дом короче. И правда. Большой, белый, сад красивый, деревья стриженные. Тачка большая рядом с домом.
- Неа, утро бился – во, - указал на стекло выбитое, - не открывается. Тоже сломалась. Все ломается.
- Хрень делают, вот и ломается.
В доме было бухло. Бутылки. А еще ганж. Мы его курили. А еще баксы были. Мы от них закуривали. А потом почему-то у нас сломались спички. Нет, они не сломались, чтобы пополам, но они не зажигались. Мы доставали сначала спички по одной, пытались чтобы они загорелись, только они не загорались. Мы достали еще коробки – много коробков, но и там спички тоже испортились. Я смотрел на них, на рассыпанные по полу спички, и не мог понять, что происходит.
- Тупеем говорю, - Миша сидел на полу, как кукла – смешно распялив ноги, и разглядывал спички.
- Не, не тупеем. В городе – тупеют. Я по телеку видел. Там говорили. Замечено там, мля, что люди там, бла-бла-бла, падение какого-то инте… ин… короче - тупели. Тупили. И… Спички сломались, - и он заревел. Больше мы ганж не курили – не было огня. Мы пили.
А еще на нас смотрели коняка и ослик. Они фыркали и ржали. Мы на них то сначала обижались, то ржали над ними. Мишка попытался влить в ослика то, что мы пили, и тот толкнул его головой. Мишка обиделся. Ослик сказал и-а. Мы рассмеялись.
Потом снова пили. А за рекой горел лес.
Опять смеялись и пили, только бутылки сломались. В них было из них не лилось. Мешало что-то литься. Мы разбивали их над большим белым тазиком, много-много разбивали, а потом черпали кружкой.
Нам почему-то было смешно.
Рядом был дядька он рычал на меня. Показывал пальцем на рот. Говорил «Ам». Есть наверное. Хотел. Наверное. Я дал еды. Она из белого ящика. Холо… холо-дильника. Он ел.
Он, дядька, почему-то не ходит. На четвереньках и только редко разгибается.
Он поймал крысу и съел. Зачем? Есть еда. Я ему даю. Он ест. Еды мало. Может не давать?
Коняка ходит за мной. Фыркает. Хватает зубами за шиворот тащит. Ослик говорит «ИА» и я смеюсь.
Не давал дядьке еды. Еды мало. Дядька злой. Рычит.
Мы подрались. Дядька убежал.
Дядька хотел убить коняку. Мы подрались. Дядька убежал. Кидал в меня камнями. Рычал.
Коняка ржет, ослик кричит ИА.
Я за нее держусь. Идем. Я держусь, а коняка ведет.
Им было жалко хозяина. Он стал глупым. А они стали понимать, что он стал глупым. Почему – не понятно. Хозяина было жалко, поэтому они его не бросали. Вели следом за собой. Иа шутил над хозяином, а когда тот хотел есть – показывал ягоды и грибы. Конь фырчал и ругался. Они знали, что хозяина надо отвести в город. Может быть он там выживет. Будет жалко, если умрет.
- И-а, - сказал ослик, - и-а-ы-к-он
- бр-ры-да, - ответил конь.
Наступал рассвет. В подступающем неясном свете были видны очертания домов вдали – город. Город вчерашних хозяев, что уступили место новым.
Кому интересна аудиоверсия данного рассказа, она вскоре появится на канале youtube.com/channel/UC6L6_Ip1hxQ4LnE2LrEo99A. Да и вцелом - хороший канал, душевный. Такие дикторы, что не ломятся за модными жанрами, а читают от души, что нравится - редкость ныне.
