CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Воздух на болотище был отвратительный и болезненный. Комары с этого болота прилетали особенно большие и уродливые.

Какие же смерды тупицы всё-таки…

От маленьких куриных трупиков до крупных бычьих рёбер. Красная гниль усеивала берег. И болото стало красным, вязким, как кровь и гной, выжатые из тысяч ран. И в этой жиже обитало чудовище – в неё тянулся след, в ней скрывался. Сопровождавших Камила дружинников вывернуло. Да, неприятное зрелище.

Камил не представлял, как бы всё это сжечь. Поэтому просто махнул рукой: может ещё вернётся сюда для экспериментов с Изнанкой. А пока крестьянам ничего не угрожало. Вроде бы.

Камил велел старейшине поджечь болото, закидать его связками сухих дров. Только так, чтобы пожар не перекинулся на ближайшие окрестности. А затем покинул деревню, отправившись к поместью. Оставалось уже не так далеко. Неудобная тянулась дорога от городка Велены. Путь неблизкий.

Остаток пути Камил размышлял, что в лесах его полно дикостей. Это если не считать древней твари, летающей с ручной баллистой! Хельг рассказал про гигантского волка. А на границе с баронством Савохича и вовсе стоит Плесенник, из которого Лют и его культ черпает силу. Всё это Камилу хотелось немедля истребить, хоть и был он некромантом, а не святошей из Престола… всю эту мерзость.

В поместье однако не обошлось без новостей. И там Камил не нашёл себе покоя.

Ларс тут же сообщил о выкрутасах Орманда. И что теперь мелкий урод поставил в известность половину дворца о своих некромантских способностях, подняв очередную крысу самостоятельно. Служанки визжали, подпрыгивая до потолка, когда малец пугал их своей дохлой тварью. На шумиху пришла Жанна, она упрекнула своего сына в занятиях чёрной магией, на что тот ей ответил: в подземелье, маменька, таких мертвецов сотни, они подчиняются дяде Камилу и сражаются куда лучше живых – чего только стоит «Монстр»… и вообще ему дядя Камил разрешил!

Жанна удивилась. Но правильно сообразила, чем ответить. Она схватила Орманда за ухо и утащила куда-то в коридоры. Что она с ним сделала – никто не видел. Но обратно мальчик вернулся тихим и неуверенным. Явно чем-то испуганным. Жанна успешно провела с ним беседу, какую всё никак не мог провести Камил, не способный подобрать нужных слов. Ей же удалось в красках описать ребёнку, что станется с ним, с его мамой, с его дядей, и той сисястой служанкой, перед которой Орманд постоянно выделывается, если сюда прибудут инквизиторы. Всё это сопроводилось немереным количеством подзатыльников, истерическими припадками и типичными для женщин в подобных ситуациях манипуляциями. Маленький Орманд не выдержал нахлынувшего на него чувства вины. Он осознал свою ошибку. Явно. До него достучались.

Камил тоже провёл небольшой разговор с Ормандом. Спросил, откуда тот взял кровь для ритуала.

-- Взял у Ерёмы кузнецова-сына… взамен на игрушку…

Орманд ограничился только служанками, которые за ним присматривали. Больше во дворе никто не знал. Камил предупредил служанок, чтобы те молчали. Чтобы никому не рассказывали. Предупредил, что у него есть способ узнать о распространении слухов.

-- Все подозревают, милорд, -- сообщила Дарья-кухарка, с которой Камил однажды бежал из разорённого поместья. – Что вы занимаетесь тёмными делами. Что в подземельях что-то скрывается. Ведь не зря туда поставили свирепых псов на входе… Многие верят в слухи о чудовищах, выбравшихся во время бунта Эрна. И к «Железякам» никто так и не привык, слишком они странные. Особо внимательные заметили, что кузнец занят только одним – он делает странные доспехи... А ещё от вас постоянно пахнет трупами. Все подозревают в чём-то тёмном, милорд. Просто никто не говорит об этом перед вами.

-- Трещите поменьше – и никто подозревать не будет, -- буркнул Камил. – И помните. Если в бой пойдут мертвецы, то ваши мужья и сыновья из дружины будут меньше гибнуть в грядущих войнах и стычках.

После той беседы Камил ушёл в опочивальню, приставив к себе в охрану всех шестерых имеющихся Железяк. И не успел выйти из тела, как в дверь постучали. Жанна. Хотела разговоров.

-- Это правда? Насчёт подземелий? А я догадывалась. Мои девочки давно что-то заподозрили. Но всё не могли пробраться в подземелья. И не нужно было. В подземельях их тут же убили бы мертвецы?

Камил кивал головой, терпеливо отвечал на вопросы баронессы.

-- И эти Железяки – на самом деле мертвецы? И у тебя в подземелье очень много таких же мертвецов? Тогда это хорошо. Это очень хорошо. Мы же в безопасности? Вся эта сильная армия мёртвых – это лучшая защита. Лучше не придумать. Мёртвые не предают. Сколько их там?... Сколько-сколько? О Боже! Откуда ты достал так много людей?... О Боже… Я так тебя люблю, Камил!

Жанна раскраснелась от восхищения. Заперла дверь на замок. Подошла ближе, ухватилась…

-- Чему ты учишь Орманда? – спросила Жанна, когда они закончили «буянить чреслами», как она выражалась. – Не навредит ли мой сынок сам себе? Тёмная магия, демоны…

-- Он должен уметь всё то же, что умею я. Он Миробоич. А все Миробоичи раньше были некромантами, пока не утратили своё ремесло. Только с этими знаниями наш род может выжить в этом несправедливом мире…

-- Я так рада, что ты занимаешься его воспитанием. Не то вырос балбес уже…

Теперь нужно было следить за собственным двором. Устроить слежку за всеми. Ведь если шпионы прознают о мёртвой армии, то это быстро превратится в катастрофу. Нужно поймать всех шпионов, которым удалось что-то вдруг разузнать.

Начал Камил с со всех, кто жил во дворце. Со служанок, работяг, приближённых дружинников. И постепенно расширял круг за пределы дворца, узнавал, о чём беседуют ремесленники и их жёны. Проникал в постоялый двор и подслушивал разговоры проезжих купцов.

Камил подслушивал даже разговоры Ларса и Мямли. Никому нельзя было доверять. Князь Искро мог завербовать всех. Но командиры по большей части вспоминали старые добрые времена. Для Мямли походы в войске Святомира были самым главным достижением всей жизни, самым наибольшим проявлением его талантов. И с тех пор ему оставалось только пить по вечерам, вспоминая былое. Мямля даже как-то обмолвился, что был рад восстанию Эрна, особенно рад зарубе с варяжским войском; что командир Орманд нашёл себе достойную смерть в той битве, а Мямля был оставлен богами всё жиреть и жиреть в этом поместье до самой глубокой старости.

Ларс только и разговаривал о том, какую бы проезжую красавицу затащить к себе в постель, да советовал сделать то же самое Мямле, мол, жизнь сразу заиграет красками.

-- ЖЕНА-А! – разводил Мямля ручищами в ответ.

Ларс часто расхаживал по замку и следил за порядком. Так подшучивал над зевающими дружинниками, что те готовы были сквозь землю провалиться. Некоторым делал серьёзные выговоры. Но в целом в гарнизоне был порядок. Особенно Ларс сдружился с командиром прибывших пикинёров – с Заком. Хотя казалось, что Зак крайне нелюдим и угрюм. Командир наёмников больше ни с кем в замке особо не разговаривал. Только с Ларсом. Да занимался муштрой, чтоб солдаты не сидели.  

Дылда Грег поглядывал на пикинёров с некоторыми подозрениями. Он не любил наёмников. Был наслышан, какие они зверства учиняют в городах, которые берут боем. Пикинёры попытались его как-то задрать, но получили серьёзный отпор – затем вмешался и Зак. Командиры решили вопрос на месте, без особых ссор и перерастания в дуэль. Между наёмниками и дружинниками особой дружбы не получалось, но и конфликты пресекались на корню.

Грег уже давно не прикасался к вину. Всё у него, казалось, наладилось – служанка-нянька сильно ему полюбилась, а он полюбился ей. Служба ему нравилась. В поместье Миробоичей он чувствовал себя гораздо важнее, чем в Ветрограде, где был всего лишь десятником.

Служанки много трещали между собой обсуждая подземелья и армию мертвецов. Но никому не рассказывали. Дарья особенно наседала на своих подопечных, убеждая, что следует молчать, иначе и их сожгут на кострах заодно с Миробоичем, если слух распространится. Нянькам она говорила следить за Ормандом внимательно, чтобы тот не натворил бед, выдав и себя и своего дядю.

И приговаривала, что лучше на полях сражений будут биться мертвецы, чем их сыновья… припоминала, что прошлым летом многие сделались вдовами, а всё потому, что Камил лежал раненный и не мог повести своих мертвецов. Поэтому в бой пошли живые, но когда Миробоич выздоровел, то Менестрели вдруг оказались уничтожены – аккурат во время, когда Камил отлучился из дворца на целый месяц…

Оставалось надеяться, что шпионы князя куда менее догадливы.

Малыш Орманд бегал по коридорам. Всё ждал, когда же дядя Камил «выспится». Ему не терпелось играться с мёртвыми крысами. А ещё он хотел оживить собаку, но всё не знал, где бы раздобыть труп.

Дружинники целыми днями стерегли стены, башни, сменялись, травили байки, шутили. Обсуждали, что времена неспокойные и как бы обошлось без войны подольше – в прошлом году большинство солдат подохло в жесточайших боях и выжившие теперь стращали новобранцев.

Ремесленники занимались своими делами и ни о чем, кроме работы, почти не разговаривали. Три кузницы трудились вовсю – заказов им определили огромное количество, барон щедро платил. Уже вращались водяные колёса, поднимая молоты. Ковались доспехи для всё новых Железяк…

Подозрительные разговорчики Камил заметил в постоялом дворе. Среди купцов.

Торговцы поглядывали в окна. Считали солдат. Записывали в свои пергаменты . Рисовали карты стен. Когда местные жители подходили к ним за товаром, то купцы расспрашивали их о всяком. Как живётся. Чего заметили за своим лордом. Не готовится ли тот снова к войне с какими ни будь разбойниками?

Камил приказал рабочим отделить постоялый двор от внутреннего двора крепости забором. За высокий забор теперь всем проезжим гостям заходить запрещалось. Приказал заколотить и некоторые окна в постоялом дворе, чтобы нельзя было увидеть чего-то важного.

С купцами Камил ничего делать не стал, даже несмотря на то, что они точно служили князю напрямую. Пусть себе идут. От них нет большой угрозы.

Получалось, что в поместье было относительно спокойно. Кроме проезжих купцов – все были преданны Миробоичам. Это даже странно. Впрочем, князю внедрять сюда шпионов было некогда. А Иштвана, на которого были все его надежды, Камил уже разорвал – череп предателя до сих пор красовался на стене, насаженный на пику.

Камил отправился в гости к Никлоту. В поместье Житников. Прихватив с собой всё ту же дружину из лучших.

Перед тем, как приступить к делам внешним, следовало обезопасить собственные тылы.

Камил прибыл и расположился с удобствами, предварительно выслушав Никлота: как идут дела, какие есть проблемы и откуда он видит опасность.

Купцы Зорины. Всегда отличались своей жадностью до власти. К тому же они совсем недавно убегали в Серебряный Перевал, испуганные вестями о приближающемся войске разбойников. Зорин, глава семейства, попытался подмять под себя имение, едва услышал о гибели Радима Златича, попытался просунуться на управленчество, навязать себя. Ведь где казна – там и много воровства.

И купца очень злило, что Камил поставил Никлота, «неотёсанного дружинника». Он ему сильно мешал.

Камил начал свою слежку с Зориных. И не прогадал. Купец и все его приближённые служили князю. Искро наобещал хороших земель, но не баронский титул. Наобещал, что если Зорины поддержат его, в нужный момент взявшись за оружие, то щедро их наградит. А Зорины и рады.

Часть дружинников из числа местных, которые считали Зорина «своим», а Миробоичей -- чужаками, была в сговоре с купцом, пусть и неявном. Они и могли поддержать купца.

В целом, местный люд не сильно то и чествовал Никлота. Слишком тот был дотошный и справедливый. Слишком многого требовал. 

Напрямую казнить предателей было нельзя. Это могло сильно расстроить местных. Поэтому Камил, в образе птицы, нападал посреди ночи на предателей, кого-то раня когтями, а кому-то отравляя питьё в кувшинах. Быстро все передохли. И пусть подозрения упадут на Камила, приехавшего в поместье ровно в тот момент, когда там стали дохнуть все Зорины подряд – это так же будет и послание князю. О том, что Камил всё знает. Что у князя больше нет тайных сил на землях Миробоичей и их союзников.

-- Держи ухо востро, -- он предупредил Никлота. – Князь будет отправлять сюда шпионов. Обычно это купцы. Но с подозрением относись к любому новому человеку, особенно если тот так и хочет тебе помочь, если покажется дружелюбным. Все хорошие шпионы крайне дружелюбны. Это дураки вроде Зориных не удосужились проявить даже капельку лицемерия... Но на них одних князь не остановится. Местные задумают мятеж, если князь найдёт достаточно денег, чтобы их купить. Будь готов.

-- Хорошо, милорд. У меня всё готово к отражению мятежа. Я в этом плане параноик. И у Зориных ничего бы не получилось, даже возьмись они за оружие.

-- И как бы ты собрался отражать мятеж?

И Никлот показал, как его люди превратили коридоры поместья в подобие захаба – коридора, войдя в который уже обратно не выбраться. Решётки падали по концам, отрезая пути к бегству. А из стен вытаскивались подпиленные заранее брусья, образовывая бойницы, из которых по незваным гостям открывалась бы совершенно безнаказанная стрельба… И деться некуда из такого захаба.

-- Действительно – параноик, -- усмехнулся Камил. – За это я тебя и назначил в управленцы. Подход у тебя всегда основательный.

-- Рад стараться, милорд.

Никлот справится. Это уж точно.

По возвращению в замок Камила сразу встретил Ларс, почти у самых ворот. С письмом от Вальдемара.

-- Князь снова лезет не в свои дела, -- сказал Ларс, уже прочитавший письмо. – Покрывает своих ублюдков.

Искро отправил в городок к Велене гонца с приказом освободить «мятежников» и отправить их в Серебряный Перевал. Он обвинил баронессу в незаконных действиях. В незаконном аресте людей, не имеющем под собой оснований и доказательств. Так же он требовал выплатить всем пострадавшим приличное количество золота, в качестве извинений. А если баронесса не выполнит его приказ, то Искро угрожал прибытием гвардии Хмудгарда. Ибо не позволит он творить на своих землях беззаконие... А Вальдемар теперь спрашивал у Камила совета, как поступать.

*

Всё таки продолжаем болеть, выявили пневмонию, лечусь колёсами( Заебалсо болеть чота посреди лета. А спонсорам сегодняшней главы выражаю благодарность!)

Зачисление Банк 2000р

Илья М 555р "Жду Темнейшего, читаю спасителей"

Алексей Андреевич 500р

Назар Юрьевич 500р

Анна Васильевна 300р "Прочитала ФСЁ! Твори ещё!"

Константин Викторович 300р "на совершенствование навыков Камила"

Сергей Михайлович 100р "Будь здоров!"

Вера Алексеевна Ж 100р "Тревожно быть однофамильцем твоего героя" Ответ:)))

Иван Семыкин 100р

*

Мой паблик ВК: https://vk.com/emir_radriges

Мой телеграм канал: https://t.me/emir_radrigez

Ешка вошла в подлесок и задумалась. Ненадёжен Ушкан. Нет в нём крепости, мужества, а дерзость показная. А ведь старше её годков на пять. Хотя с той ночи, как она с родителями в Круг шла, целая жизнь минула. Она успела отстрадать своё, умереть и заново родиться. Уже полуночницей. И ещё четыре жизни отнять.

Ай! Бубен потеряла! А ведь ей было велено его беречь. Что ж теперь станется-то? И где могла заветную вещицу обронить? Не иначе, как возле ребят. Полезла их пугать и потеряла. И почему польза другим для самой оборачивается ущербом?

Пришёл Ушкан, принёс свёрток. Ешка буркнула ему: "Надевай сейчас". Ушкан воспротивился: "Ты же собралась малых ребят искать? Испугаются, поди, побегут, когда увидят кипчака. Или закричат..." Ешка кивнула, а про себя подумала: "Хитёр!"

Коли встретятся в лесу не ребята, а русые, голубоглазые враги, так сразу в чернявом признают переодетого. А у кипчаков за убийство своих лютая казнь: привяжут правую руку к одному коню, левую -- к другому да погонят их в разные стороны. А пленному могут жизнь сохранить. Если не в походе, конечно.

Они побродили по подлеску, но никого не нашли. Потом Ешка почуяла по ветру след малых далеко в лесу. Живы. Бояться и хорониться не захотели, побежали спасаться!

Ешка и Ушкан быстро их догнали. Старшой нёс за спиной брата, сцепившего руки на его шее. Видно, что из сил выбился.

Мальцы разревелись, увидев однородцев, не признали в Ешке нежить. Ушкан угостил их лепёшками из перемётной сумы убитого кипчака. Запасливый. Рассмеялся увиденному: старшой парнишка, назвавшийся Вельком, заметил, что Ешка не жуёт, протянул ей остаток своего хлебца. Ушкан сказал: "Не такая она, как мы"

- Ведунья на обете? - спросил малец.

Ешка решила для начала наполовину открыться:

- Была бы ведуньей, кабы не утеряла свой бубен. Вы его не видели?

Ребята покачали головами.

Сразу осмелевший Ушкан взял роль вожака, поведал о страшной птице-диве и Ешкином замысле извести чудище огнём.

Велько загорелся помочь, а младший, Боримирко, расплакался, вцепился в рубаху брата.

Было решено дождаться ночи, прокрасться к телегам и бросить в дива горящие головни.

Ешка оставила спутников отдыхать и пошла к полю -- сторожить. Если кипчаки надумают жечь лес, она предупредит.

Над потравленной рожью у самого села кружились вороны. И почему-то крики жирных падальщиков, которым даже было лень свариться, дымы над пожарищами и тела навсегда замолчавших свидетелей бойни показались Ешке ещё более страшными, чем мёртвая земля Мары в лесу.

Над полем метался пыльный столб. Это маялась одичавшая полуденница. Вот она взвилась в последний раз и рассыпалась. А в дымах раздался жалобный, надрывный вопль и быстро стих. Это банница-обдериха прорыдала у своего бывшего жилища.

Кипчаки ушли, наверное, под утро.

Ешка бросилась в лес за спутниками.

- На Быховец, видать, двинулись, - помрачнел Ушкан, услышав новость.

Ешка с любопытством на него посмотрела. А потом и сама опечалилась: что ж это за судьба у неё такая? Ни дома, ни Рода... Может, ей следовало остаться и найти бубен?

Порешили идти следом, но по лесу, дожидаясь часа, когда можно будет изничтожить чудовище и лишить кипчаков их силы и удачи.

Ещё два раза им встретились небольшие селения, пожжённые врагами, порубленные мужики, старики и малые ребята, тела девок, которых имали до смерти...

Чистый лес провонял гарью и падалью.

Но где же пешим угнаться за конными? Ешка ночью быстро бы настигла кипчаков, но ведь ей не можно даже приблизиться с огню. А как иначе совладать с чужой тварью?

И вот наконец ветер принёс запах конского навоза, отвратного варева и кислых кож.

Похоже, набрели на вражий стан. Поди узнай, отчего кипчаки задержались перед самым Быховцем. Ешка велела заткнуть уши: неизвестно, будут ли кормить дива днём. А сама отправилась поразведать пути и поискать кого-нибудь поболе зайца: очень уж была голодна. Прямо стало невмочь глядеть на шеи спутников. Ушкан даже спать ночами не мог -- стерёгся. Обидно. Но ничего не поделаешь.

Вот и удача: одинокий кипчак брёл, разглядывая травостой. Видно, искал какого-нибудь корешка для коня или себя.

Ешка не таясь вышла навстречу. Вражина быстро повёл рукой у пояса, тотчас размахнулся, и не успела она моргнуть, как на шее оказалась петля. Ешка засмеялась и прянула к нему. Кипчак удивился и так и осел на землю с вытаращенными глазами.

Со стороны раздался пронзительный звук. Это, наверное, тот согнувшийся от старости кипчак дунул в свой рожок.

Пришлось, обдираясь о ветки, мчаться к своим. Сейчас диву бросят пленного, а потом он запоёт. Если Ушкан и ребята её ослушались, повалятся наземь без дыха.

Но понапрасну забеспокоилась: спутники уже примерили кипчакскую одёжку и сидели в натянутых по самые глаза шапках.

Ешка присела к Боримирко, обняла его. Только он не боялся полуночницы. Видно, казалась ему старшей сестрой. По малолетству или чистоте души, которая не разучилась чуять доброту в любой твари.

Глаза Ушкана налились тоской. Велько заморгал, прогоняя слёзы. Вот как... Коли не слышишь дивьего пения, всё равно тоскуешь. Даже гулявший высоко в кронах ветер, и тот пониже помчался, стал холодным и резким.

Когда вновь потеплело, Ешка сделала знак: можно не стеречься.

Договорились, что пойдут в темноте к кипчакскому стану. И во время ночной кормёжки Ушкан должен будет раздобыть у костра огня и подпалить чудище. Сделать это нужно быстро и ловко, чтобы успеть скрыться в суматохе. А малой останется в лесу. Ешка нападёт на тех из врагов, кто окажется слишком глазастым или воспрепятствует бегству Ушкана и Велька. Главное -- в лесу скрыться. А уж там-то полуночница -- хозяйка.

Ешка не призналась, что слабеет с каждым днём. Чем дальше от Мариного урочища, от потерянного где-то бубна, тем меньше у неё сил. Мысли Ушкана теперь для неё закрыты. Тело тяжелее, неподъёмнее, словно тянет её к земле какой-то груз. Вот справят дело, изничтожат чужую нежить, и она назад вернётся. Нет ей места среди людей.

Дождались темноты, которая настала скорее из-за чёрных туч. Верно, быть дождю. Ешка чувствовала, что непогода -- ей враг. Воду только болотницы да русалки любят. А полуночницы в сухом месте прячутся.

Малой Боримирко снова принялся хныкать -- уж очень боялся за брата. Велько прикрикнул на него. Ушкан тоже, того и гляди, слёзы начнёт точить -- у него ж дороже себя никого нет.

Но свою хозяйственность в лесных скитаниях он не потерял -- у тела кипчака осмотрел суму, разжился кресалом и сухим мхом. Вот и хорошо. Авось и у костра среди чужаков не утратит разум.

Когда вышли на дорогу, совсем стемнело.

Капли дождя, летя по ветру, секли Ешкино лицо. Впервые одёжка показалась нужной, хоть как-то прикрывая тело. Но вот так и хотелось броситься в чащу, спрятаться у ствола ели на сухом пахучем опадне... Каждый шаг давался с трудом.

Кипчакский рожок словно вспорол ночь, и Ешка взмахнула рукой: скорее!

Вот оно, вражье логово: костёр и сдвинутые кругом телеги. Отчего так разорались кипчаки, словно вороны над падалью? В их гортанных выкриках было столько злости, что ею, казалось, напиталась дождливая сырость.

Рявкнул голодный див.

Ешка, тихонько толкнув Ушкана в спину, показала: иди!

И отделилась от спутников, глядя им во след. Со стороны Велько и впрямь выглядел кипчаком: худенький, приземистый. А вот Ушкан... На голову, а то и две выше врагов. Как бы прежде времени не опознали в нём чужого... Ешка охнула. Там, где у людей было сердце, что-то кольнуло. А может, показалось, потому что рубаха совсем промокла... Кто знает.

Уж лучше бы Ешке остаться в мёртвом урочище Мары и не быть вообще. Через какое-то время на неё выскочил Ушкан с лицом белее молока, выпученными глазами. Как-то и не подумалось раньше, что ражий детина может не перенести зрелища дивьего пира. А как же Велько?

Ешка рванулась вперёд.

Велько оказался у костра, схваченный за руку согнутым кипчаком.

Беда! Ешка приготовилась к бою. Не допустит она погибели храброго мальца.

Но Велько вдруг прянул к огню, упал на землю. Кипчак попытался удержать. Велько протянул руку в пламя. Вспыхнул рукав, а потом и кафтан. Кипчак отскочил, а Велько с тонким дитячьим криком, в горящей одежде, бросился на пировавшее чудище.

В тот же миг ярко, точно просмоленные, занялись перья. От рёва чудища словно задрожала ночная тьма. Див дёрнулся, под его лапу попал пылавший Велько. Чудище забило крыльями, заставляя огонь полыхать ещё сильнее.

Див рванулся из своих оков, оборвал цепи и пошёл метаться, давя разбегавшихся в страхе кипчаков. А потом покатился по земле страшным огненным колесом.

Кто-то наткнулся на Ешку, но словно будто и не увидел, промчался мимо.

Движимая горечью и яростью, точно и впрямь была человеком, Ешка понеслась назад. Что она скажет малому?

Она нашла дрожавшего от сырости и холода мальца. И он сразу всё понял. Лёг на землю лицом вниз и не захотел откликнуться.

Где же Ушкан? Зря Ешка не напилась его крови, когда он сам подставил шею, винясь. Зря не растерзала его сразу, как увидела -- почти не дышавшего, с драной спиной...

К утру Ешка, прикрывавшая своим холодным телом мальца, решилась. Она отведёт его к людям. Отыщет Ушкана. Нет, не убить, а просто посмотреть на него. На человека, который хуже нежити.

- Вставай, Боримирко, - сказала она мальцу.

Он поглядел на неё пустыми глазами, в которых не было жизни.

Ешка затрясла худенькое тело -- кожа да кости. Дышит, но не откликается. И не говорит ни слова. Долго пыталась вернуть душу мальца в тело, да где там...

И как полуночница не услышала конского топота и людских голосов? Про человека сказали бы -- утоп в своём горе.

Меж деревьев показались всадники. Княжья дружина. И...

- Вот она! - дурным голосом заорал грязный Ушкан. - Это нежить, лесная тварь! Полуночница!

- Какая полуночница? - возмутился всадник с седой бородой. - Девка, полонянка кипчакская. С братишкой...

- Нежить она! Кровь людскую пьёт! - не унялся Ушкан.

- Ты же говорил, что в Бога-на-Кресте веруешь? - грозно выкатил глаза бородатый. - Нет никаких полуночниц! И дивов нет!

Ушкан обеими руками стал стирать грязь с груди, показал заживший шрам:

- Верую! Вот он, крест! А она вправду кровь пьёт! А див людей жрал!

С крупа коня одного из всадников слез старец в чёрном рубище, подошёл поближе, рассмотрел Ешку, Боримирку, спросил, шепелявя:

- А малый-то этот, тоже лесная нежить?

- Нет, - честно ответил Ушкан. - Это Боримирко. Его с братом Вельком я подобрал в лесу. Кипчаки его село разорили...

- Ты Боримирко? - спросил старец.

Малец вдруг кивнул и заплакал.

- А эта... - старец указал на Ешку и строго глянул в глаза Боримирко: - Она вправду кровь пьёт у людей?

Боримирко снова кивнул и прижался к Ешке.

- Слышал я о кровососах от святых людей. Они противу нашего Бога восстали. Но их можно упокоить, если переломать руки-ноги и проткнуть грудь деревянным колом. Засыпать землёй, и если на этом месте через год не появится трава, знать, и в самом деле погребли кровососа.

Бородатый распорядился:

- Слышь, ты вроде Ушканом назвался? Бери, Ушкан, мальца и заботься о нём. Названым отцом ему будешь. И ступай отсюда, куда хочешь. Вот тебе на воспитание...

Отвязал с пояса и кинул на землю шитый золотом кошель.

Ушкан поднял его, плача, кланяясь и повторяя: "Верую!.. Воспитаю!.." Подойти к словно окаменевшей Ешке не решился, поманил Боримирко.

Малец, хныча, ещё теснее прижался к полуночнице.

Два всадника спешились и со словами: "А ведь не врёт, пёс, и в самом деле боится к девке подойти" - оторвали Боримирко от Ешки.

Ушкан подхватил его и быстро скрылся за деревьями.

Старец вдруг оживился и приказал, посверкивая загоревшимися глазами:

- А ну, хватайте-ка её да держите крепче! И это... огня разведите. Есть у меня святыня. Край плаща великого страстотерпца Иония. Пасть ей заткнём и воском зальём.

Ешка не шевельнулась. Для неё всё кончилось гораздо раньше, когда она с родителями пошла в запретный Круг...

***

"Как поредел лес-то", - подумала Ешка и неспешно двинулась вперёд. Она знала, что сейчас вперёд мужиков отыщет деда Ушкана.

И точно -- он сидел у пня, вытянув босые жёлтые ступни, перемазанные глиной. Во время "побега" кое-где распластал кожу, но кровь, видно, от старости не сочилась, запеклась на порезах. Синие губы старца выдували розоватую пену, глаза закатились под лоб. Грудь, не прикрытая разодранной рубахой, часто и хрипло дышала. На ней словно шевелился шрам в виде креста. Ушкан вдруг дёрнулся, стал пальцами хватать землю.

- Вот и встретились, Ушкан, - тихо проговорила Ешка. - Ты знал, что встретимся. И на мою могилу ходил, вырывал траву, которая на ней всякий раз нарастала. Боялся, что народ подумает: невинную сгубил. Хотел, чтобы меня сочли нежитью. А ведь нежить -- это ты. За то тебя следовало наказать, но я не стану. Выходил, воспитал Боримирко. От него новые корни пошли -- ведь кто-то из его внуков мой бубен отыскал, так? Позабавился с ним. Меня поднял. Теперь смогу сказать про него -- это Ешкин Род. И научу всему, что люди позабыли. Вот теперь прощай!

Полуночница ушла. Слилась с темнотой леса. Только по траве засеребрился след.

А люди, которые с рассветом найдут Ушкана, подивятся: немощный, помирая, улыбался. Наверное, тому, что после себя оставил внуков и правнуков, прожил долгую и славную жизнь.

А может, вовсе не улыбка застыла на чёрных губах покойника. Но ведь человек всегда хочет думать о хорошем...

Даже рассвет не остановил пиршества нечисти.

Ушкан, который только подвывал, глядя, как сужается круг около дерева, вдруг плюхнулся на брюхо и подполз к Ешке. Зарыдал, взмолился:

- Прости, не губи!.. Наняли моего дядьку разогнать язычников с их сборища! А отец должен дядьке за коней! Вот и отправил меня в счёт долга!

Ешкины глаза сверкнули ещё жарче.

Но нежить остановилась в паре шагов от дерева. Ешка даже дышать перестала от ярости. Почему твари медлят? Вот он -- предатель и насильник! Хватайте, кормитесь!

А потом поняла: она повязана с погубителем своей же кровью. Теперь Маре что сама Ешка, что хитник её девочисти -- оба едины.

Как только лучи солнца проникли в лес, твари поплелись в чащу погуще -- отсыпаться. Не скоро они покинут место, где пировали, а может, и вообще не уйдут. Будут поджидать новую еду: и честной народ, и крестоверцев. Им всё равно.

Ешка поднялась и -- как была, голяком, -- двинулась за нежитью. На обидчика даже не глянула. Оставила на суд его Бога-на-Кресте. И против своего Рода.

Ушкан этому несказанно обрадовался и кинулся было прочь, но остановился. А как же мешки и сумы с добром? У дяди, поди, и денежка водилась... Да и его топорик не помешает.

Но только пристроился потрошить чужое, как услышал тонкий высокий вой. Что такое? На волчий не похоже. Может, див, про которого отец сказывал? Поднял глаза: перед ним стояло лесное страшилище! Ростом взрослому мужику по колено, одноглазое, с отвисшей губой. Руки до земли, уд как стручок, а ноги кривей оглобли. Тьфу, срамота, мерзость!

Ушкан швырнул в уродца топор.

И тут же всё помутилось перед глазами от свирепой боли.

Ай! На Боли-бошку [дух, вызывающий страшную головную боль] нарвался! Всё, конец ему, Ушкану! Старики говорили, что если Боли-бошка привяжется, то не отстанет, пока не изведёт человека. Или сам хворый на себя руки не наложит.

Ушкан, схватившись за голову, которую словно тьма змей разом жалили, заметался меж сосен. Всё бросил, помчался вслед за девкой, которая, видно, его так наказала за насилие.

Догнал, дёрнул за хрупкие плечи, развернул малую и бросился на колени перед ней:

- Прости-помилуй!

Увидев пустые, отстранённые девкины глаза, точно она сама нежить, завыл так, чтобы голоса Боли-бошки не стало слышно, уткнулся головой в землю.

Девка, словно во сне, пошла себе дальше, а Ушкан двинулся за ней на четвереньках, как пёс.

2

Ешка сначала как будто ничего не видела и не слышала, но потом обратила внимание, что земля под ступнями превратилась в чёрную сыпучую пыль, а вокруг не деревья, а обугленные стволы. Только поодаль, по обе стороны широкой тропы -- и сани, и телега проедут - стояли осины, обвязанные выцветшими лентами.

Дорога в урочище Мары! Но ей на неё нельзя ступать. Эта дорога для людей... Для стариков, которые по своей воле отправляются в Марин дом, чтобы принять там смерть. Ею когда-то привезли бабку Шушару.

Но привычной горечи при мыслях о той, что качала ей зыбку, Ешка не почувствовала. Только желание -- узнать, кто теперь она и что сделать, чтобы отомстить. Кому? Да всему миру, из которого она была вырвана людским злодейством и непотребством.

Ешка так и пошла вперёд, продираясь через мёртвые ветки, с силой вытягивая ступни из похожей на золу земли без единой травинки.

Позади кто-то залился диким воем. Ешка даже не вздрогнула. Зверь ей не страшен. А одна нежить другую не тронет. И вдруг в этом завывании она различила слова:

- Прости-и-и! Не броса-а-ай!

Ешка обернулась. Вот чуяла, что нельзя этого делать на Мариной земле, и всё об обычаях знала, но отчего-то поступила поперёк...

Меж остовами деревьев, перемазанная чёрным, оцарапанная до крови, с мордой, покрытой насекомыми, металась какая-то тварь -- не то собака, не то человек на четвереньках. Точно, человек...

И вдруг Ешка ощутила голод.

Рот наполнился едкой слюной, живот скрутили спазмы. Только чужая жизнь сможет успокоить запылавшее нутро!

А человек, пуская сопли, вдруг уткнулся в землю, стал загребать прах, сыпать его обеими руками на голову, словно стремясь зарыть её, спрятать от чего-то. Его спина, еле прикрытая разодранной рубахой, всё время вздрагивала, как от невидимого прута.

Ешка заметила поодаль уродца на кривых ножонках и улыбнулась: всем нужно кормиться. Ну, охоч Боли-бошка до мозгов, так что уж... Она не коснётся чужой пищи. Тем паче той, которая принадлежит дневной твари.

И тут Ешку словно иглой прошило: этот потерявший разум человек - её насильник! Что ж он не просит милости у своего крестового бога? Ради которого поглумился над ней, древним обрядом и всем Ешкиным Родом!

Пока она размышляла, предоставить ли судьбу разбойника лесному уродцу или самой расправиться, сыпучая земля словно закипела.

Из неё показались кости -- множество рук высовывалось из чёрного праха. На них уже не было плоти, но в движениях чувствовалась какая-то сила... или жажда -- схватить, утянуть туда, где живых не бывает.

Ешка замялась: неясно, чего от неё хотят обитатели Мариного урочища. Должна ли она остаться здесь ещё одной горсткой мёртвой земли? Потерять человеческий облик, обратиться в злобного духа? Или ей буден дан другой урок [устар. наказ]?

В лодыжку вцепились жёлтые кости с тёмными кривыми ногтями. Ешка не воспротивилась, только подняла голову к серому небу с белым пятном вместо солнца. Попрощаться, что ли...

Когда же она, ожидая своего конца, опустила взгляд, то её уже никто не держал. Зато перед ней оказалась сама смерть -- сгнившие до кости останки человека в рубище, с седыми волосами на черепе. Только в глазницах клубился, точно туча, пересыпался чёрный песок. Челюсти с двумя торчавшими кривыми клыками не дрогнули, остались недвижны, но послышался голос:

- Спрашивай...

- Что мне делать? - задала вопрос Ешка и вдруг ощутила в пересохшем рту солёную влагу. Неужто это те слёзы, которым она не дала пролиться, когда над ней глумился враг?

- Ты можешь всё... - прошелестел ответ. - Храни бубен...

Ешка, хоть и уже не чуяла в себе ничего человеческого, удивилась:

- Какой бубен?

Скелет высунул из-под рубища кость и поднял её, указывая за спину Ешки.

Она обернулась... Почувствовала, как шевельнулись волосы на затылке.

Огромные сгнившие руки крепко вцепились в обидчика. А мощная лапы, на которых кое-где ещё были мускулы, сдирали с его спины кожу кривым ножом.

В Ешке что-то оборвалось. Да, она хотела смерти разбойника, но человеческой смерти... Видеть же, как струится кровь, как поднимается пласт желтоватой, в багряных разводах и крупинках жира, кожи, которая тут же подсыхает и синеет, стало невмоготу. И, глядя на судорожно дёргавшиеся в смертной муке рёбра обидчика, Ешка впала в беспамятство.

Когда очнулась на твёрдом, не поверила глазам: на месте мёртвого места зеленела трава, возвышались деревья. Возле неё лежал бубен -- небольшой, какие привозили для дитячьей забавы от кипчаков [половцев], когда ещё не воевали с ними. Ешка подняла бубен, дотронулась пальцем до тонкой кожи. Раздался тихий звук. Мирный, чистый... как журчание речки. Ясный и правильный, как мир, в котором она жила раньше. Вот бы всё стало по-прежнему!..

Она вскочила.

И поняла, что по-прежнему уже ничего не будет.

Неподалёку распростёрлось тело с ободранной спиной, взявшейся коричневой коркой, над которой роились мухи. По застывшим багровым потёкам бегали мураши и два чёрно-красных жука-падальщика.

Но человек был ещё жив, хоть и не стонал. Голова свёрнута набок. Шевелились губы, вспухшие синим пузырём. Редкое дыхание приподнимало запавшие межреберья.

Ещё дальше валялось то, что осталось от Боли-бошки. А вот у него костей, кроме остова, не оказалось. Ешка поняла, из чего сделан её бубен. Но не выпустила его из рук.

И вдруг тело издало хриплый звук:

- По-ги...

Ешка поняла: недобиток просит помощи. И ещё то, что уйти просто так она не сможет, хотя не чувствует больше ненависти. И покоя прощения тоже. Просто этот полумертвец может ещё пригодиться. Для чего? А зачем болотницы заманивают прохожих? Или русалки поют свои песни зазевавшимся людям?

Ешкин живот вновь свело от голода. Но вид запёкшейся крови недобитка заставил ноздри брезгливо затрепетать -- негоже ей питаться падалью. Ну или почти падалью...

Она легонько стукнула пальцами в бубен, думая о еде... о чистой, живой, здоровой крови, которая потоком хлынет в сухое горло, наполнит теплом...

Бывший насильник шевельнулся, закорячился, поднимаясь.

Ешка подивилась: и откуда в нём жизнь взялась? Или это её бубен, который отныне нужно беречь, творит чудеса, как в сказке? Шлёпнула ладонью по коже и велела: "Приведи сюда... кого-нибудь! Живо!"

Драный насильник так и не смог распрямиться, поплёлся куда-то, чуть ли не касаясь руками земли и спотыкаясь. Ешка уверилась: найдёт и приведёт. И ослушаться не сможет.

Ушла в тень раскидистой черёмухи и уселась ждать своего часа. Время текло, солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь густую листву, истончались и гасли. Иногда Ешка хлопала, забавляясь, ладонью по бубну и знала: по лесу сейчас разнесётся нечто вроде неслышного звона, от которого любой вздрогнет и начнёт оглядываться, а потом скажет: "Почудилось".

А в лесу ничего не чудится. Просто не всем видится. Или видится и слышится не то, что есть на самом деле. В жаркий полдень обдаст затылок холодом -- это русалка рукой дотронулась. Шевельнётся густая трава - то не заяц прыгнул, а лесовка охотника заманивает. Или голос ветер принесёт -- беги прочь, не вздумай отозваться, а не то погибнешь от взгляда лесного Лиха.

В родительском доме Ешка часто допытывалась у тяти: отчего они все такие злые -- кикиморы, лесовики, болотницы? Тятя отвечал: чтобы человек не плошал, а умнел. Чтобы знал: он не один на миру и не голова всему. И самое главное не то, что наверху, а то, что снизу -- корни.

Но отчего ж нет ни тоски, ни боли, когда вспоминается дом, мама и тятя? Почему так пусто и холодно? Может, у неё теперь и сердце не бьётся? Вот и рука, прижатая к груди, ничего не ощущает...

Под черёмухой тени уже становились сумерками и входили в Ешку невиданной силой. Уши ловили любой шорох, глаза видели и вокруг, и над, и под, а разум вмещал все мысли народца, оживавшего в корягах и пнях, меж сросшихся стволов деревьев, в их высоких кронах и переливистых струях лесных ключей.

Ешка насторожилась: кто-то брёл по лесу. Нёс с собой запах дыма и смерти.

Показался недобиток. Один. К спине прилипли мелкие веточки и листья. В волосах, склеенных засохшей кровью, застрял сучок.

Ешка с холодной яростью посмотрела на него. Это почувствовала ближняя нежить, и лес наполнился шорохами: быть пиру!

Раненый из последних сил подошёл к черёмухе и упал на колени. Повернул голову, подставив шею. Догадливый какой...

Ешка вышла из-под полога листвы. Ослушника, который никого не привёл, следовало наказать. Но... откуда дым-то? И запах пропастины?

Ешка тронула бубен. Он отозвался глухим рокотом. Тогда она позволила бывшему насильнику: "Говори..."

Горло недобитка вдруг вздрогнуло, а изо рта вырвались вой, кашель, невразумительные выкрики. Ешка подождала немного, а когда уже потеряла терпение, разобрала:

- Кипчаки!.. Нет никого живого...

Кипчаками когда-то пугали малых. Ей-то какое дело до врагов: князя с его крестовым, кипчаков, норовивших напасть исподтишка, разбойного люда, который берётся из разорённых сёл или от того, что головы дурны? Но недобиток вымолвил:

- Леса жечь будут...

И повалился на землю.

А из чащи донёсся заунывный крик вытьяна. Почуял беду. Как тогда, во время Круга...

Ветряным шумом запел в руках бубен.

Ночь в лесу настала быстрее, чем погасло солнце и потемнело небо.

Ешка уже не смогла ждать. Подняла вверх бубен, который точно захлебнулся радостью, закружилась от лёгкости в теле.

Раненый очнулся, зашевелился от холода -- земля быстро выстывала, - приподнял голову и уставился на Ешку. И увидел не малую, над которой жестоко надругался; не ведунью, страшно ему отомстившую, подчинив его разум и тело. Не оголодавшую нежить. А ту, чьё имя в темноте произносить нельзя.

Мара... Сама смерть, что пляшет на костях и смеётся там, где человеку горе.

Проморгался, и вновь перед ним малая.

Спросила, глядя на него сверху вниз:

- Как зовут-кличут?

- Ушкан я. Пришлые мы с отцом. У дядьки в Быховце остановились. Отец извозом занялся... - заторопился, глотая слова. Может, эта девка не выпьет кровь и не бросит на поживу тем, кто шуршит, где потемнее.

Неподалёку колыхнулась трава, приподнялся слой многолетнего опадня. Из-под него сверкнул голодом лихой глаз. Ешка шикнула: "Кыш!" Опадень осел, стал просто слежавшейся листвой.

- Возьми под защиту... - прошептал и ткнулся лбом в землю от стыда и вины. Уж очень помирать не хотелось.

- Что ж у своего крестового защиты не просишь? - вымолвила малая.

Ушкан рванул шнурок с шеи, отбросил фигурку Бога-на-Кресте.

А девка расхохоталась так, что всё кругом зазвенело.

Ушкан глянул на грудь и затрясся: кожа запеклась до черноты. Этот крест уже не снять...

- Не тронет тебя никто. Ступай себе. Возвращаю отнятое не по своей воле -- твою жизнь. Но так тому и быть, - сказала девка и пошла туда, откуда он появился.

- Кто ты?.. - спросил Ушкан тихо, еле шевеля губами.

Девка обернулась -- услышала, будто рядом стояла.

- Ешкой раньше звали. А теперь, кажись, полуночница, - ответила и двинулась дальше.

- Прости меня, Ешка! - взвыл Ушкан. - Прости, отслужу тебе!

Поднялся и, цепляясь в темноте остатками штанов за кусты и высокие травы, заторопился следом. Да где ж догнать эту Ешку! Точно летит над землёй.

Но почему-то ночной путь - в полдня дороги - показался короче. Очень скоро ветер принёс лай злобных кипчакских псов. Ещё чуть пройти -- и за подлеском начнутся поля.

Ушкан ещё больше заторопился. Он перестал обращать внимание на шорохи, которые преследовали его, на яркое, но зыбкое мерцание чьих-то глаз то тут, то там. Сказала же Ешка: не тронут. Значит, ему нечего бояться. Он в драку бы полез, если б кто-то два дня назад поддел его: ты, Ушкан, малую девку, да ещё тобой же порченную, слушаться будешь, как отца, побежишь за ней без огляда. А теперь...

Не поостерёгся Ушкан. Да не зверя, не нежить, а человека. Оплошал, и петля-удавка захлестнула его шею.

3

Ешка была счастлива. Лунный свет омыл её покалеченное тело, загладил царапины, выбелил синяки, заставил кожу сиять жемчужным светом. Ноги словно скользили над кочками, а глаза пронзали темень и видели всё лучше, чем днём.

В подлеске ноздри уловили едкий запах гари, беды и чьего-то страха. Ешка остановилась. Кто-то схоронился здесь.

Послышалось хныканье:

- Велько... братко... - дрожа от страха, прошептал какой-то малец.

- Тихо ты... кипчаки рядом, - через некоторое время отозвался, видимо, брат мальца. - У них псы... учуют и порвут.

- Велько... - не унялся малец.

Ешка усмехнулась. Стоит показаться ребятам. Чтоб сидели тихо, как неживые. Или... Нет, младенческая кровушка не для неё.

Ешка в один миг оказалась рядом с раскидистой ивой. Как же громко бьётся в страхе человеческое сердце! Прямо на весь лес. Зато движения полуночницы беззвучны для людей.

Раздвинула ветки рукой и глянула на скорчившиеся фигурки.

- А-а! - придушенно выдохнул старший, увидев Ешку.

Малый же просто сомлел от взгляда нежити.

То-то... Прячетесь -- так станьте опавшей листвой, стволом дерева, травой. А то разболтались... Ешка двинулась дальше. Её провожал дробный перестук испуганных сердчишек.

Жалко ей ребят? Да ничуть... В лесу одна заповедь - выживи. А не можешь -- умри. Да и смерти здесь нет. Просто одна жизнь перейдёт в другую.

А вот и поле со всходами.

Ешка по привычке пошла межой.

Рожь серебрилась в лунном свете, казалась тьмой маленьких копий.

Смрад от гари стал нестерпимым. А тут ещё собачий вой взметнулся в небо. Ага, почуяли... бегите прочь. Пёсья кровь - только на время бескормицы. Но вам-то это откуда знать.

Стреноженные лошади паслись на молодых ростках, которые должны были подняться, заколоситься, вызреть и прокормить целое село. Не заколосятся, да и кормить некого...

Кони зафыркали, стали сбиваться в табун. Надрывно, жалко заржала испуганная молодая кобылица. Нет, не из-за Ешки. Это уцелевший овинник пощекотал брюхо лошадке. Только теперь, после огня, он не будет её пестовать. Нащупает полную жилу, да и вонзит в неё единственный зуб. А утром первыми найдут падаль вороны...

За полем, которое вмиг кончилось -- словно половик из-под ног выдернули, Ешка увидела телеги, составленные кругом возле громадного костра. Тошнотно завоняло каким-то варевом.

Ушкан оказался не прав -- у страха глаза велики. Не все из села были мертвы, несколько молодых баб и девок тихонько подвывали, связанные. Их охраняли трое кипчаков, похожие на горбатых из-за колчанов. К ним подошёл ещё один, видно, согнутый от старости. Что-то гортанно крикнул. Сторожевой обрезал верёвку, которая связывала запястья девки с длинным шестом, потащил несчастную к костру.

И тут Ешка ощутила странное беспокойство. Ей не было дела до кипчакских полонянок. Такова жизнь -- первым хлебает тот, за кем сила. В ночи скрывался кто-то, чья мощь больше, чем Ешкина, чем всей нежити разом. Чьё-то присутствие заставило полуночницу вздрогнуть, задрожать и чуть ли не податься назад, в лес, под защиту её хозяйки -- Мары.

Ешка всё же подобралась поближе.

Услышала рёв. Это был крик не человека, не животного. А твари, какой не видывали ни свет, ни мрак.

Возле костра, прикованная цепями к железным крюкам, вбитым в землю, стояла гигантская птица, взмахивала громадными крыльями, рождая ветер. Сухие травинки, пыль и даже мелкие щепки взмывали вверх. Могучие лапы с хищно торчавшими когтями взрывали дёрн, швыряли его в стороны, бряцали оковами. Голова чудища была скрыта колпаком, похожим на ведро.

Согнутый кипчак, совсем не остерегаясь, подошёл к чудищу, вытащил из-за пазухи рожок и дунул в него. Пронзительный звук словно просверлил темноту, но успокоил огромную птицу. Она осела, растопырила перья.

К чудищу вытолкнули пленную девку, которая сомлела, кулём повалилась на землю. Кипчак шестом подцепил край колпака и сшиб его.

Если бы Ешке были доступны чувства, она бы закричала от страха.

На птичьем теле была человеческая голова, только вместо рта -- громадный клюв. Он открылся, и снова послышался ужасный рёв.

Кто это? Чьи глаза горят алым пламенем? Может, птица-див, о которой сказывали люди?

Чудище склонило голову набок и вдруг быстро вытянуло шею, рвануло клювом шею девки-полонянки, разом обезглавив её. Отшвырнуло голову, которая покатилась к ногам глазевших на зрелище кипчаков, но зацепилась всклоченной косой за что-то и остановилась, уставив вверх остекленевшие глаза. Чудище принялось громадными кусками пожирать плоть.

Странно, но Ешку снова стал корчить голод. Запах крови и разодранного нутра в холодном ночном воздухе породил нестерпимое желание прямо сейчас, в этот миг, вкусить чей-то тёплой жизни.

Не помня себя, подчиняясь только жажде, Ешка подкралась к сторожившему пленниц кипчаку, который тоже наблюдал за мерзким пиром. Шея кряжистого и невысокого воина была защищена сеткой, спускавшейся из-под шапки.

Но одна из женщин вдруг увидела Ешку. Близкий ли конец жизни сделал её зрячей во тьме, сама ли полуночница, оголодав, явилась ей, но полонянка без всякого страха, равнодушно поглядела на ту, которая служила Маре и если не приносила смерть, то была её предвестницей. Закинула голову, открыв шею, потом снова посмотрела.

И Ешка поняла её. И приняла жертву.

Насытившись, заметила, что вроде как стала выше.

Кипчак, наверное, почувствовал всего лишь, что какая-то мошка ужалила его между ухом и скулой. Поднял руку, чтобы отогнать, но неслышно осел на землю.

Другие кипчаки вдруг суетливо что-то стали толкать себе в уши.

Нажравшееся чудище со зловонием и жуткими звуками отрыгнуло кости. Подняло башку с погасшими глазами к небу и... запело.

Ешка не слышала таких звуков на земле. Всё живое вокруг стало впадать в оцепенение.

Теперь понятно, как кипчакам удалось разорить большое село, где в каждой избе были защитники и оружие. Пока княжьи разбойники разгоняли Круг, убивали и насильничали, враги ворвались в село и порешили, повязали всех под пение птицы. Мальцы, что прятались в лесу, наверное, утром незаметно сбежали. Может, ещё кто-то уцелел...

Ешка пошла прочь. Ей больше нечего здесь делать.

Возвращалась другой дорогой, сделав крюк по полю. Наткнулась на мёртвые тела женщины и малой девки. На них валялись кверху лапками крупные жуки-падальщики. Наверное, уже было начали своё дело, но оцепенели. Ешка стянула с покойницы рубаху, панёву и платок. Для чего? А если вдруг белым днём придётся показаться людям? И кипчакам тоже.

Натянула на себя страшно неудобную одёжку.

Поодаль показались ещё двое врагов, которые волокли недвижное тело. Неужто мальцам было мало Ешкиного урока, и старший попался? Нет, вроде взрослый мужик. Да это ж непутёвый Ушкан, злосчастный насильник! Не шевелится из-за пения чудовищной птицы... Мёртвый-то он зачем врагам?

Кипчаки заметили Ешку, быстро-быстро забормотали по-своему. Ага, подивились, как девка может не валяться без дыха. Ну что ж, не гонять ведь их по полю?

Ешка словно полетела над землёй и в один миг оказалась возле кипчаков, которым жить осталось совсем недолго.

С первыми рассветными лучами Ушкан очнулся. Не сразу признал Ешку, поразился:

- Ты это... вроде как подросла... И краше стала...

Ешка сверкнула на него глазами, и Ушкан зажал рукой рот.

Увидел мёртвых кипчаков и не смог смолчать:

- Кто их?.. Ты?

А потом забеспокоился:

- Бежать нужно! Мы тут на виду сидим. А вдруг кипчаки станут лес жечь? А если нас увидят? Тебе-то что... а я...

Ешка сказала:

- При них громадная птица-див. Как запоёт -- все без дыха валятся. Коли её не убить, враги на другие сёла пойдут.

- Птица-див? - вновь поразился Ушкан. - Пуще того нужно бежать!

- Да кто тут нежить -- ты или я? - разъярилась Ешка.

Она скоротала ночь в думах, не в силах тащить тяжеленного Ушкана. И уйти не смогла почему-то... Всё не давала ей покоя чудовищная птица. Не можно ей вопить там, где был Ешкин Род и где сейчас началась её новая жизнь. Чужая эта тварь!

- В лесу малые ребята схоронились, - сказала примолкшему Ушкану. - Уведём отсюда, как с дивом покончим.

- Полоумная! - вскричал Ушкан. - Супротив дива никто не устоит! Сожрёт нас, будто и не было!

- Кипчаков не больно-то сожрал, - возразила Ешка. - Да и огня, верно, боится. Знаю, что говорю... любую нежить только пламенем убить можно. Вот ты и пойдёшь с огнём на дива!

- Я?! - возопил Ушкан, позабыв о том, что нужно стеречься. - Ну уж нет! Мне жизнь дорога!

- Правду говоришь, что дорога? - тихо спросила Ешка.

Ушкан сразу отодвинулся подальше от полуночницы. Не ровён час набросится.

Вот попал так попал! Как кур в ощип. Уж лучше бы отказался идти с дядькой. Нет, польстился на лёгкую добычу, безнаказанное охальство... Сиди теперь тут между двух огней, выбирай, что лучше: смерть от дива или от укусов полуночницы.

- Из-за тебя я такой стала... - шепнула Ешка.

Ешка попробовала шевельнуться. Получилось. Земля больше не давила, не сковывала, не мешала двигаться. Только деревянный кол, вбитый в грудь, не давал приподняться. Ешка обхватила его хлипкими ладонями, потянула. Извиваясь под полуистлевшей тканью, щекоча соски и живот, из раны поползли черви.

Кожа помнила форму каждого подземного жителя: одни гладкие, в слизи, другие -- с жёсткими щетинками. Но хуже всего были жужелицы с их рвущими жвалами. А уж твари, которые откладывали яйца в её нутре... Сколько же времени они глодали плоть, тянули жидкость, которая сочилась из неё?

Ешка устала бороться с колом и затихла.

А подземные толчки всё не прекращались. Неведомая сила звала, тревожила, заставляла обернуться тугими жгутами размякшие, ставшие жировоском мускулы.

Ешка всё-таки вырвала кол. Ввинчиваясь в слои земли, поползла наверх, навстречу звукам. Пробила костяшками пальцев слой дёрна, разорвала спутанные в войлок корешки трав, расшвыряла тяжёлые куски и выбралась.

Задрала к небу голову. Луна нежно коснулась обнажённой лобной кости, сморшенных коричневых глаз со сжатым в щель зрачком, погладила скулы.

Теперь Ешка смогла видеть.

Ночная просинь заливала мир. Жестяной гладью блестело озеро. Мокрые от росы травы и листья осин бликовали, перемигивались с полным диском на звёздном небе.

Ешка оглядела руки -- тёмная, иссиня-багровая, облупившаяся на суставах кожа становилась белой, светящейся, затягивала высунувшиеся кое-где косточки; загнутые вовнутрь чёрные ногти укорачивались, выравнивались.

А через миг возле ямы стояла прежняя Ешка, полуночница, и ловила звуки, которые подняли её из проклятой могилы.

Ешка беззвучно рассмеялась. В темноте свернули белейшие зубы. Нашёл кто-то потерянный ею бубен! Вызвал к жизни. Повернул время вспять.

Полуночница вдохнула призрачное свечение ночного мира и озёрную влагу, которой было пропитано всё вокруг.

Чуть поодаль, за кустарником, у тёмной стены леса, послышались голоса.

- Да отступись ты, Велимир, пойдём в село. Ничего с дедом не станется. Поплутает в лесу и вернётся. Не впервой, поди... - сказал невысокий крепыш, хорошо видный Ешке.

Ей даже пришлось сощуриться -- не ровён час, в темноте сверкнут глаза. Не ко времени это -- показываться людям.

- То-то и оно, что такое впервой. Молчал столько лет на печи. А тут посредь ночи как закричит -- поднимайтесь, люди! Беда! Всех переполошил. Тятя ругается, мать и жена мальцов успокоить не могут. И никто не заметил, как дед из избы утёк. Почуял, видать, что-то, - возразил высоченный мужик. - Да ещё старшие ребята ушли с вечера. Колобродят где-то, и послать за дедом некого.

- Да у него что чуйка, что голова -- набекрень от старости. Проспится под кустом и вернётся, - попытался возразить крепыш.

- Дедко! Ушкан! - заорал Велимир.

Остановился и прислушался -- не раздастся ли какой звук в ответ. Тишина.

Но по плечам здоровяка прошла дрожь. Ага, почуял Ешкин взгляд. Хорошо! Видать, её сила не пропала, не утекла в землю.

Ночные прохожие вошли в лес.

А звуки бубна, которые, видать, были слышны только полуночнице да сбежавшему Ушкану, оборвались.

Ешка замерла. Многое, очень многое, напомнило ей имя прыткого деда. И поняла она многое... К примеру, сколько зим и лет промчалось, пока она кормила собой подземный народец. Другой бы на её месте давно землёю стал. Но только не она.

Ну что ж, пора начать новую жизнь со старой встречи.

И полуночница легкими, летучими шагами двинулась в лес. Но не по тропе, которой прошли люди.

1

Полуночницей Ешка стала не вдруг, и уж совсем не сразу это осознала.

А началось всё с ночи, когда она, пятилетняя, ещё спала в зыбке, которая стала мала ей. И Ешка подгибала ноги, пинала во сне пятками плетённый из лубка борт -- раскачивала сама себя.

Случились три неурожайных осени подряд, и от бескормицы новые ребята не народились. Оттого в избе стало пусто и тихо.

В предзимок бабку Шушару дядья с почестями вывели из избы под руки -- помирать в лесу, в урочище Мары. Всё равно толку от неё не стало: стара и больна; пестовать в зыбке некого, а мести пол скоро малая Ешка начнёт. Мать уже приучала её к помелу. Да и старшому дяде, кряжистому, уже седоватому мужику, повезло найти безродную девку, которая согласилась пойти за него.

Ешка проснулась средь ночи. На широкой лавке всхрапывал тятя, к его боку прильнула мать. В махонькое оконце над ними светила полная луна. С полатей свесил голову меньшой дядя и во сне шлёпал губами. Видать, глядел, как тешится старшой с новожёнкой Гулькой, да и заснул так.

Эта Гулька страсть как не нравилась Ешке. Ела много хлеба, да ещё норовила стянуть репку из ларя в сенях. Обтирала её передником и жевала за спиной матери, пока она возилась с чугунками у печи. На Гулькиных зубах хрустели песчинки.

Новожёнка тайком показывала Ешке кулак -- молчи, мол.

Голодная Ешка не ревела и зорко наблюдала за матерью. Как только она вытащит горшок с пареным зерном, вот тогда Ешка зальётся слезами, завопит громко: есть хочу!

А Гулька могла схватить плошку -- давай помогу, покормлю чадо - и точно так же, тайком, совать одну ложку в Ешкин рот, другую -- в свой.

А сейчас она спала, раскинувшись, уронив одну ногу с лавки. Голая. И мохнатая сюка как напоказ.

От двери скользнула тень. Ешка скривила рот, но зареветь побоялась: тятя и дядья проснутся. А тень приблизилась к зыбке и тронула верёвки.

Под тихое укачивание начали сами собой закрываться глаза. Когда же в полудрёме Ешка вскинула веки, то увидела, что это не тень, а бабка Шушара. Только лицо темно, как сажа, а на нём -- красные глаза.

- Шшшшш... - точно шкворчание сала в чугунке, прозвучал знакомый голос.

- Баба, баба... - отозвалась Ешка.

- Шшшшш... - ещё раз прошипела тень и двинулась к лавке, на которой спали старшой с новожёнкой.

Ешка уселась в зыбке.

А Шушара плюнула на живот Гульке и пропала, как и не было её.

Соскучившаяся по бабке Ешка подняла рёв. Проснулись и заругались тятя и дядья. Мать зажгла лучину, осмотрела дитя и стала быстро-быстро качать люльку. Но Ешка всё звала бабку.

- Крикливое чадо, - раздался Гулькин голос. - И прожорливое. Ровно обменница какая [обменник, обменыш - ребёнок, подброшенный нежитью вместо родного].

- Своего роди! - огрызнулась мать и взяла Ешку на руки.

- Уж рожу, - пообещала Гулька и завертелась под одеялом из шкур, пристраиваясь к мужу.

Ешка так и уснула, положив голову на материнское плечо.

Но Гульке не пришлось родить.

Как только потеплели ветра и почернели сугробы, тятя взял Ешку и с дядьями ушёл на несколько дней в соседскую избу, к свояку. Ешка разверещалась, как порося, и тятя показал ей из чужой изгороди метавшуюся в хлопотах от колодца к избе мать. Пообещал медовую коврижку и красную ленту, если замолчит.

И Ешка притихла. Не из-за тятиных посулов, а потому, что вдруг поняла суть тихих пересудов и шепотков всех, кто побывал у свояка: ребёнок сжёг Гульку изнутри и вышел -- чёрный, как головёшка. Не иначе, она понесла от Огненного змея [сластолюбивый дух, славянский инкуб]. Теперь Гульке прижгут сюку калёным железом, чтобы не допустить другого соития с Огненным, и выгонят из села.

Старшой дядя всё сокрушался, винился всем и каждому: ну не знал он ничего о Гульке, только удивлялся, отчего ж молодая девка такая имливая с самого первого разу. Клял свой уд и обещал стать лесовиком-ушельцем.

А Ешка, вновь оказавшись в родной избе, которая стала такой пустой и просторной, вдруг загрустила и по охальнице Гульке, и по сердитому старшому дяде.

Но долго тосковать не пришлось: родился брат, потом другой, меньшой дядя привёл новожёнку, и горохом из рваного подола посыпались племянники. Ешка волчком крутилась в избе: варила, мела, полоскала свивальники, качала две зыбки разом, пела, баюкала, таскала воду. А ещё училась чесать лён, прясть, ткать и шить, почитать Род и жить в Яви так так, чтобы не обидеть ни Навь, ни Правь.

Был ещё Бог-на-кресте, которого заставляли уважать княжьи люди, но в Ешкином селе его не приняли. С князем не потягаешься, вот и навесили на шеи шнурки с фигурками, а в избу не всякий пустил.

Когда ей пошёл седьмой годок, Ешку взяли в поле -- полоть репу. Работа так и прильнула к её рукам, будто не впервой продёргивать ростки.

- Глянь-ко, у неё руки ровно грабли, - услышала Ешка далеко за спиной шёпот дядиной жены. - Так и снуют. Умелая девка. Не бывает такого в её лета.

- Смотри, не сурочь! [сурочить -- сглазить] Везде поспевает, - с тревожной гордостью ответила мать.

- Поди, домовик ей зыбку качал, - с завистью молвила тётка.

А Ешка, перебирая ловкими пальцами листья репы, тягая за зелёные вихры сорные травки, будто не приняла похвалы. Вспомнила, как к ней приходила бабка Шушмара.

И такой тоской зашлось сердце, что с носа закапало -- не то пот, не то слёзы. Вот не погнали бы из избы старуху, не поддалась бы Огненному Змею Гулька, не ушёл бы в леса старшой дядя... Была б у неё сейчас сестра-помощница. Или брат-защитник... Малые-то когда ещё подрастут.

Ай! Ветхий, расползшийся лапоть не защитил большой палец ноги, и Ешка поранила его не то о камешек, не то о деревяшку. Из-под ногтя выступила кровь.

Ешка плюхнулась на задницу, обхватила ногу - беда! Ноготь, конечно, сойдёт. И болеть будет долго. Перевязать бы чем. Нет, мать звать не нужно -- даст затрещину и отругает. Тяте нажалуется.

Ешка принялась грызть дырку в уголке старого головного платка -- порвать на перевязку. И чем сильнее болел палец, тем крепче дёргала она ткань. Успеть бы, а то вот-вот мать с тёткой подойдут и увидят нерасторопную, неловкую клушу. Но вместо их платков и панёв средь зарослей трав показалась рубище из дерюги, какой только телегу покрывать.

Ешка подняла глаза: перед ней стояла нежить. Морда синяя, голодная, всклокоченные волосы с застрявшим мусором, руки когтистые, загребущие. И солнце ударило такой жарой, что пот и слёзы разом высохли.

Полуденница! Удавит сейчас... Или кровь выпьет -- вон как уставилась на пораненный палец.

- Мама! - хотела крикнуть Ешка и не смогла: тягучий воздух застрял в горле.

Полуденница ощерилась. Из-под верхней сморщенной губы показались тёмные клыки размером с мизинец. В уголках рта запузырилась голодная слюна.

И тут Ешка нашлась: вырвала с корнем пучок травы, бросила его в нежить со словами:

- Вот тебе полынь, сгинь, нежить, сгинь!

Откуда взялись слова, которых она сроду не слышала?

Но ведь взялись же! Полуденница задрожала, её тело точно распалось, и каждая его частица закружилась в вихре-суховее. Он поднялся вверх, и на минуту закрыл солнце, которое стало белым пятном в тёмном шевелившемся облаке.

- Е-еш-ка-а! - словно сквозь толщу воды услышала Ешка голос матери. Кинулась на него, не обращая внимания на резкую боль.

Тётка лежала на земле, раскинув испачканные землёй руки. Из носа, ушей, рта текла сукровица; лицо было тёмным до синевы. Вот до кого добралась полуденница... вместо Ешки.

- От солнца это у неё, - прошептала мать.

Как же, от солнца! Ешка хотела возразить, но смолчала. Неужели мать и тётка не увидели полуденницу? Теперь она, насытившаяся, тяжёлая отнятым дыханием и кровью, устало свалится где-нибудь в овраге до следующего солнцепёка.

Откуда про это узнала Ешка? Люди всякое горазды сболтнуть, сорят словами, а малые да глупые этот сор тягают. Но Ешка не догадалась тогда, что всё уже было в её голове и судьбе.

С тех пор она узнавала всех, кто жил рядом с людьми и оставался незримым: и кикимор, и вазилу [добрый дух, помогающий по хозяйству], и русалок. Они кишмя кишели вокруг, норовя отнять жизнь или просто покормиться. Иногда шутили, веселились. Но их можно было обуздать, подчинить. Даже обычному человеку. А уж Ешке...

Сначала она одолела матоху [зловредный дух], которая, прицепившись к кому-нибудь, насылала страх. С каждым, наверное, такое было: накатит ужас и заставит покрыться потом и задрожать, оцепенеть или зайтись в крике. А то и броситься бежать. Если такое случится в лесу или на болоте -- всё, пропасть человеку, загнанному своим страхом.

Ешкин палец распух, почернел, по всей ноге вздулись багровые жилы. А уж болело-то как! Мать печально кивнула тяте, и он стал калить в печке сапожное шило.

Ешка вспомнила о несчастной Гульке и забилась в материнских руках. Нет, нет, нет! Не надо калёного железа!

А потом сквозь слёзы различила полупрозрачную страшилу величиной с курицу-несушку, которая так и норовила сесть Ешке на голову.

Матоха! Это из-за неё страшно до помутнения рассудка: вот взяла бы, да и умчалась из избы! Лучше помереть от болезни, чем позволить жечь своё тело.

Ешка посмотрела на острие шила, ярко-красное от жара и... плюнула в матоху. Тварь скукожилась, забилась и рассыпалась в тёмном воздухе избы.

Ешка и не заметила, как тятя шилом проколол чёрные волдыри на ноге. Только зашипело да палёным запахло.

А вот как стали давить гной, она завыла пуще волчицы. И от боли потеряла себя в беспамятстве.

Очнулась ночью, которая уже не была для неё тёмной -- какой ж это мрак, когда глаза всё видят. У лавки дремала мать, положив кудлатую голову на Ешкину ладонь. Ешка высвободилась, встала и, острожно наступая на обвязанную тряпицей ногу, пошла из избы. Как была -- простоволосая, без пояска, босая. Двинулась туда, где подлунный мир томился в своих снах, маялся, метался, помирал, чтобы ожить с первыми лучами солнца.

Ешка легко перебирала ступнями по натоптанной в камень дороге меж кривоватыми рядами изб. Будто и не гнил у неё палец. Как такое возможно? А вот так -- ночь всё изменила.

Возле низкой -- окошком к земле -- избёнки она остановилась. Вокруг трубы шевелились мелкие безглазые твари, кормясь чьей-то мукой. Ай, плохо отходит кто-то из стариков - ему срок пришёл, а он всё за жизнь цепляется. И не ведает, что на все поколения притягивает болезни и беды.

Может, и правы были тятя с дядьями, когда отвели бабку Шушмару в лес, как это водилось в их селе. Без неё Ешке плохо. Но когда пришёл бы бабкин час помереть и открылась ворота самой Мары, кто бы в них пролез с той стороны, которую людям и упоминать нельзя? Но это людям, а Ешка теперь другая. Иначе отчего тогда безглазые, почуяв её, с тихим клёкотом попрятались под стреху крыши?

Ешка вошла в открытую калитку, хотя раньше бы никогда не решилась на такое -- сунуться без спросу в чужой двор. А сейчас вроде как ей право дано.

Первым это признал пёс, заскулил, припал на брюхо.

Она толкнула низкую дверь, миновала сени. В избе сразу же лучина уронила окалину в плошку с водой, зашипела и погасла. Женщина, которая клевала носом у стола, умиротворённо вздохнула и стала глубоко дышать, посапывая -- заснула.

А дед на лавке захрипел -- ему перед уходом было дано увидеть Ешку. Она подошла к лавке и поманила его, улыбнулась -- мол, не бойся, старче, ступай куда положено.

Однако дед выпучил глаза, задёргался, трясшейся рукой, вторая-то легла плетью вдоль тела, вцепился в рубаху на груди. Видно, уже не смог дышать. А глазами, острыми только для потемок Мары и незрячими для этого мира, поискал что-то в углу. Ешка, по малолетству любопытная, тоже глянула и скривилась: старику понадобился Бог-на-Кресте.

Этот Бог висел у каждого на шее, был во многих избах, занимал новый домище, рубленный из сосны (дуба народ пожалел), на краю села. Никому не мешал, но и пользы от него никакой. И уж точно не помогал задержаться в мире дольше того, чем предназначено. Наоборот, если верить словам его служек, был горазд спровадить туда, откуда ходу назад никому нет: ни уверовавшему в него, ни славящему Род.

Ешке раньше до Бога-на-Кресте не было дела. А теперь вдруг стало: он помешал больному старику уйти чисто. Из-за него могут объявиться в избе анчутки [злобные проказливые духи] или прийти упирцы [выходцы из Нави]. Или ещё кто, Ешке пока неизвестный. И тогда всему селу будет плохо.

И Ешка подошла и накрыла ладонью сухой, покрытый коркой рот старика.

Всё.

Уходя, взяла кочергу и с размаху саданула ею по глиняному горшку со щами.

Женщина подскочила, завертела головой в темноте. Подошла к печке, вынула угольку для лучины. Затеплила её, глянула на деда и стала будить мужа.

Вот и ладно!

Утром придут старухи обряжать покойного и похвалят хозяйку: умница, горшок с наваром разбила, улестила жителей Нави, оказала им забытую из-за крестового бога почесть.

Ешка повернула домой.

Утром мать стянула повязку с больной ноги и обмерла: палец блестел здоровым ногтем. Подумала-подумала и ничего не сказала тяте. Только перестала класть в сенях кусок хлеба вострухе [хранительнице дев и их чести]: теперь нет нужды стеречь дочку. Она сама о себе позаботится. Знать бы ещё, кем станет, как наспеет и уронит первую кровь...

А Ешке было невдомёк об этом задуматься. Какая разница, кто она?

Пока ей не стукнул двенадцатый годок и не пришла пора идти в Круг, тайный хоровод.

Его стали водить в лесу в полнолуние, хоронясь от княжьих людей и стороннего взгляда. Служки Бога-на-Кресте отобрали у людей общую радость, запретили праздники и обряды. Но где, как не в Круге, показать будущих женихов и невест, дать волю желаниям и напоить мир любовью? А её ждали засеянные поля, леса с цветущими ягодными кустарниками, озеро, где нерестилась рыба.

К вечеру мать нарядила Ешку в новую рубаху и красный сарафан, повязала под мышками кушак. И наказала не уходить с поляны, где будет Круг. До самого утра. И её с тятей не искать. Ешка станет слыть девкой, и с завтрашнего дня спрос с неё другой.

Ешка прыгала от радости рядом с гордыми родителями и не подозревала, что уже не вернётся домой.

Она продрогла в стылом и влажном лесу. Но на поляне было столько народу, что ощущение холода пропало. А уж когда затянули песню да пошли, взявшись за руки, кружить по мокрой и скользкой траве -- сначала медленно, а потом всё быстрей и быстрей, -- Ешка почувствовала жар. Так и подбивало мчаться, чтобы ветер дул в пылавшие щёки.

Хоровод стал распадаться на пары, в центре поляны сложили костёр, который должен был гореть всю ночь. Ешка отошла к стене деревьев и вдруг услышала вой -- протяжный и тоскливый. "Вытьян! ["поющая кость", неупокоенные останки человека, погибшего в лесу]" - сразу подумала она и пожалела лесную тварь, обречённую на вечное одиночество. Вой снова взвился над головами счастливых, разгорячённых хороводом людей, отскочил от взявшегося пламенем костра и полетел в звёздное небо к круглому оку луны.

Ешка встревожилась и тронула за руку парнишку, который тоже, как Ешка, по малолетству ходил во внешнем круге и не имел пары:

- Чего-то вытьян голосит, - сказала она.

Парнишка покосился на неё и отошёл. Ешка поняла, что слышит вытьяна только она. Но не догадалась тогда, что "поющая кость" хотел предупредить народ о страшном предательстве.

Не все селяне остались верны Роду, многие из них впустили в душу Бога-на-Кресте. Тайно доложили служкам крестового о запретном хороводе. И князь прислал лихих людей чинить расправу над ослушниками. Были среди них и те, кто жил разбоем и смертоубийством, прикрывая злосердие фигуркой крестового, болтавшейся на шеях на кожаном шнурке.

Ешка и вздохнуть не успела, как на голове оказался мешок, сильные руки сграбастали её и потащили куда-то. Услышала только отчаянные крики и женский визг.

Как же так! Матушка! Тятя! Почему не защитил Род своих детей?

Ешка забилась, как одержимая, пока страшный удар в ухо не прекратил её страдания.

Сначала она услышала голоса:

- На что малую приволок? - хрипло спросил один.

- Так она высоченная. Подумал, девка, - стал оправдываться другой.

Ешка видела перед собой только темень -- настоящую, густую, застлавшую глаза. И поняла, что голова по-прежнему в мешке.

А вот сарафана с рубашкой не было -- живот и ноги холодил ветер. Руки связаны за стволом дерева или столба.

- Ну и имай её сам, - загоготал первый.

Грубые пальцы с заусенистыми ногтями тронули Ешкину сюку.

- Не можно, - заявил второй. - Она точно кровей ещё не роняла. И не мохната -- три волосинки.

- А ты варежки вязать собрался? - спросил кто-то подошедший. - Али не справишься?

Женские душераздирающие вопли и вой перекрыли довольный хохот разбойников.

- А-а-а-а-а! Лю-ю-ди добрые-е-е! Не сдюжу позору-у!

- Сдюжишь! Ннна! Руки ей держи!

Ешка против воли взвизгнула. Чья-то рука сдавила, точно клещами, сосок на её плоской груди. И в этот же миг поняла: нужно, чтобы с головы стянули мешок. Не все лесные жители зрячи. Они увидят обидчиков Ешкиными глазами, помогут. Взмолилась:

- Дышать нечем! Снимите тряпку!

- Вот тебе и малая! - удивился кто-то из разбойников. - Не отпустить просит, а дыхалку ослобонить! Слухай, Ушкан, я после тебя...

Верёвка вокруг шеи ослабла, кто-то потянул мешок.

- Эй, Ушкан, не трожь! Оглазит твой уд, испортит! Они такие, лесные девки... Потом захочешь, да не сможешь!

Снова хохот.

"Да ну вас!" - сказал Ушкан и стянул мешок.

В свете разбойничьего костра на Ешку с любопытством уставилось молодое широкоскулое лицо чернявого парня.

- Ох ты!.. Ягодка-малинка! - выдохнул он и затеребил поясок на штанах.

Ешка постаралась не глядеть туда, где на земле шевелились нагие тела и слышались болезненные стоны и похотливые подначивания. Её глаза искали средь деревьев тех, кто поможет. Не допустит непотребства. Спасёт.

Тёмный, взбугрившийся жилами уд Ушкана съёжился и завалился. А парень озверел от позора перед другими разбойниками и принялся жестоко, как взрослого мужика, бить пленницу.

И ночь увидела в выпученных от боли Ешкиных глазах ту муку, которая сопровождает переход человека из Яви в Навь. А пролитая кровь впиталась в землю и закрепила никому не дознамый сговор между Ешкой и миром самой Мары...

- Братцы, да она уссалась, - сказал, отваливаясь, Ушкан, перепачканный кровью от живота до коленей. - Вот так малая... Имливей иной бляди...

Никто не откликнулся.

Ушкан огляделся: его подельники окоченели на месте. Кто над телом полонянки, разинувшей рот в крике, да так и замершей; кто поодаль костра, кто у котла.

Застыли даже языки огня и струйки пара от варева.

Из чащи тянулась нежить в белых рубищах, со стоявшими дыбом, шевелившимися, как змеи, волосами. На корявых, цвета брюха тухлой рыбы, мордах тварей не было глаз, только пасти с висячими клыками.

- Это ещё что за хрень? - прошептал я, хватая фонарик и направляясь к лестнице.

Сергей и ещё двое наших товарищей последовали за мной. Мы медленно спускались по лестнице, освещая себе путь. В подвале было холодно и сыро. На стенах виднелись странные символы, написанные красной краской, напоминавшей кровь.

В углу подвала стояла старая деревянная дверь, которую раньше мы не замечали. Из-за неё доносились шепоты и странные звуки. Я взялся за ручку и медленно открыл дверь. За ней обнаружилась небольшая комната, освещённая тусклыми свечами. В центре комнаты стоял алтарь, а вокруг него лежали кости и останки животных.

- Это какое-то дьявольское место, - прошептал Сергей, осматривая комнату. - Похоже, здесь проводили ритуалы.

Мы начали обыскивать комнату в поисках улик. Вдруг двери подвала захлопнулись с оглушительным грохотом, и свечи задрожали от порыва холодного ветра. В воздухе повис запах гари и разложения.

- Нам нужно выбираться отсюда, - крикнул я, направляясь к выходу.

Но когда мы подошли к двери, то поняли, что она заперта снаружи. Мы оказались в ловушке. Внезапно в воздухе появилась фигура в чёрном плаще. Её лицо скрывал капюшон, но глаза светились зловещим красным светом.

- Вы не должны были сюда приходить, - прорычала фигура. - Теперь вы станете частью нашего ритуала.

Фигура начала произносить заклинания, и комната наполнилась призрачными голосами и жуткими тенями. Мы пытались открыть дверь, но она не поддавалась. Паника охватила нас, и сердце бешено колотилось в груди.

- Не смотри ей в глаза! - крикнул Сергей, хватая меня за руку. - Должен быть другой выход.

Мы начали искать другой путь. В углу комнаты я заметил вентиляционное отверстие. Мы быстро сняли решётку и начали пробираться через узкий туннель. Фигура продолжала произносить заклинания, и стены туннеля начали трястись.

Мы ползли вперёд, не оглядываясь назад. Наконец, туннель вывел нас в лес за домом. Мы выбрались наружу, задыхаясь от страха и усталости. Но это было ещё не всё. Вдали мы увидели огни факелов и услышали крики.

- Они идут за нами, - прошептал Сергей. - Нам нужно срочно найти укрытие.

Мы побежали вглубь леса, не останавливаясь и не оглядываясь. Мы знали, что впереди нас ждут новые опасности, но у нас не было выбора. Мы должны были выжить и раскрыть правду о преступном синдикате и их тёмных ритуалах.