- Да тут хоть в море не ходи, - улыбался молодой крепкий рыбак в черной шерстяной шапочке, подвернутой до самой макушки, - все само в руки лезет. С прошлого сколько было? А этот еще больше.
- Да не хорошо это, если они сами… - сказал кто-то из толпы. – Не должно так быть.
- Васек, иди-ка погляди, - крикнула кому-то женщина в желтом рыбацком дождевике.
Маленький мальчик протиснулся из глубины толпы и боязливо выглянул из-за матери.
У кромки воды горой возвышалась огромная серая тяжелая туша горбатого кита. Животное без движения практически полностью лежало на прибрежном песке, и его можно было хорошо рассмотреть, лишь темный массивный хвост находился под водой. Набегающие волны то поднимали его, то опускали, словно жизнь еще теплилась в этом морском гиганте и никак не могла поверить, что скоро придется оставить это величественное ее обиталище.
Молодой рыбак в черной шапочке все не унимался. Он со всех сторон осматривал кита, удивляясь его размеру и предвкушая разделку.
- Целехонький, - говорил он. – Смотри, смотри. Никакого изъяна. Ну что? Пойду за лопатками?
- Да ну его, - сказал кто-то, - чего-то тут не так.
- Так ведь и раньше такое бывало, - продолжая мельтешить возле туши, отвечал парень в шапочке. - Путается он в темноте, ориентацию теряет и в берег. А назад уже никак не может, потому что тяжелый и ползать не умеет. Скажи, дядя Архип!
- Так-то оно так, - отозвался старик в серой ветровке, - но не каждую же неделю.
- Да все равно его убирать придется, - сказал кто-то, - ведь портиться начнет.
- И то верно, - отозвались в толпе.
- Етить твою маковку мать, - махнул рукой дед Архип и начал расстегивать ветровку. Бегите за трактором. Лексей, тащи лопатки.
Молодой человек в черной шапочке спрыгнул с туши, по которой он уже ходил, меряя ее шагами, и быстро стал подниматься на пригорок.
- Пойду Сашке скажу, чтоб заводил свой чермет, - сказал кто-то.
- Ведра-то, ведра-то надо.
- Марусь, открывай тот мешок соли, что в терраске стоит.
И народ стал медленно разбредаться за инструментом, тазами и всякими другими хитрыми приспособлениями.
Часа через три все уже было сделано и то, что осталось от кита, трактором отволокли за пределы села, и бросили недалеко от воды рядом с другими останками.
Медленно наступал вечер, полный забот связанных с мясом, китовьим жиром и другими трофеями, а потом пришла и тихая звездная ночь. Только и слышно было, как шумит темное холодное море.
Дед Архип приподнялся на локте и выглянул в окошко. Еще тихо, но скоро должно было светать. Старик сел на кровати и, что-то бормоча о проклятой ноющей поджелудочной, что не дает уснуть, стал шарить в темноте по тумбочке, стоявшей рядом. Найдя то, что искал, он медленно поднялся и, шаркая по неровным доскам пола, направился к двери. Там он снял с гвоздя какой-то затертый брезентовый плащ, набросил его на плечи, натянул сапоги и, скрипнув дверью, вышел во двор.
Ветер дул в сторону моря. Старик прислонился к косяку и закурил, наблюдая, как развеиваются и уносятся прочь белые закорючки табачного дыма.
В будке слева зашевелилась собака. Она выглянула из небольшой прорези, зевнула, изогнув свой длинный красный язык, а потом вылезла полностью и, виляя хвостом, направилась к хозяину. Вдруг она остановилась, прислушалась, повернулась мордой к морю и громко залаяла, а потом завыла.
- Да замолчи ты, Цинга, - приказал старик. - Тихо ты. Что людей будишь ночь-полночь.
Собака замолкла, но продолжала смотреть в сторону прибрежной полосы, тихонько поскуливая. Снова наступила полная тишина.
- Ну и что тебе в море не понравилось? – спросил дед Архип. – Что там не по-твоему стало?
И вот где-то на краю села залаяла другая собака, потом еще одна и еще одна, и все вместе они подняли невообразимый вой, который так и резал ухо после звенящей ночной тишины.
- Ну и что ты наделала? – с укором спросил дед Архип у Цинги, которая теперь виновато обнюхивала его руку. – Я спрашиваю, что там в море тебе не понравилось? Иди, спать ложись.
Собака еще раз лизнула хозяина в ладонь и полезла к себе в конуру. Старик докурил, бросил окурок под ноги, вдавил его во влажную от росы землю тяжелым сапогом и, снова скрипнув дверью, вошел в дом.
Постепенно светало. Вот справа над домами заалело. Заря разлилась по вершине крутого холма. Показалось солнце. Оно постояло в одной точке, словно собираясь с мыслями, а после с трудом, но все же взобралось на самую вершину холма. Проснулись петухи.
Прошло еще немного времени, и люди занялись своими обычными делами.
- Ты бы видала, какой концерт наша Пальма вчера устроила, - говорила полная женщина через забор своей соседке, которая копалась в огороде. – Чуть ли не на велосипеде ездила, как медведь цирковой. И выла, и кругами по двору бегала, и по крыше своей будки топоталась.
- Так у меня тоже самое с Найдой, - отвечала соседка, откидывая в сторону какой-то сорняк. - И все к морю морду, все к морю.
- Может опять волки приходили.
- Да брось ты. Какие волки летом? - соседка оторвалась от своих грядок и посмотрела на полную женщину. - Зимой, конечно, приходят собак с цепей срывать, жрать-то им в лесу нечего. Все бродят вокруг села, воют. Вот тогда собаки тоже заходятся, как заводные, полную ночь. А летом - нееет.
- Да кто его знает, - ответила женщина и снова принялась копаться в огороде. – Что там в море-то?
Мать вышла из дома с ведром, полным какого-то месива, поставила его на крыльцо и взглянула на мальчика лет восьми, который возился в куче песка у забора.
- Вася, только ты смотри аккуратней, - сказала она, - не грязнись сильно.
- Хорошо, мам, - мальчик поднял голову и посмотрел на мать.
Женщина снова взяла ведро, спустилась по кривым ступенькам, свернула за угол, открыла дверь пристройки, откуда доносилось хрюканье и повизгивание, и вошла туда. Примерно через минуту, мать вышла, плотно закрыла дверь, а в пристройке послышался громкий радостный визг и не менее громкое и радостное чавканье.
Васька рыл в песке тоннель для своей новой машины, которую два дня назад ему подарил отец. Машинка была классная. Копия УАЗа, точно такого же как и у папы, который почему-то называл свою машину «козликом».
Тоннель у Васьки получался не совсем хорошо, так как песок был недостаточно влажным и постоянно осыпался, как только автомобиль въезжал в тоннель. Поэтому приходилось откапывать автомобиль и начинать строить заново.
В конце концов, все это Ваське стало надоедать. Машина осталась лежать в куче песка, а Васек уже бегал вдоль забора, постукивая по жердинам частокола палкой, которую он подобрал неподалеку.
Внезапно он ощутил острую, жгучую боль в ладони и пальцах, машинально выронил палку и посмотрел на свою руку. На ладони, на указательном и безымянном пальцах появились красные пятна, а вдоль мизинца и около запястья металось несколько рыжих муравьев.
Васек стряхнул их на землю и осмотрелся вокруг в поисках муравейника. Рыжие муравьи были самыми мерзкими из тех, которых он знал. Маленькие черные не кусались так сильно, а больших лесных можно было всегда заметить или почувствовать. Но если рядом появился муравейник этих противных рыжих муравьев, то играть во дворе будет просто невозможно.
Вася посмотрел около кучи песка – никого нет, под скамейкой – нет, возле кривого подгнившего крыльца – нет. Когда мальчик вернулся к забору и стал искать свою палку, его взгляд остановился на нижней части потемневшего от времени, но еще крепкого частокола.
Вдоль забора тянулась длинная шеренга рыжих муравьев. Они двигались организованно, ровно, как по струнке, будто зная, куда они идут и зачем. Но мало того, что они явно мигрировали, они переносили с собой своих личинок и запасы пищи. Такого Васек никогда не видел. Ему было интересно, откуда бегут муравьи, и он направился в сторону их предполагаемого дома.
Идя вдоль нескончаемой шеренги, мальчик видел, что муравьи из других муравейников бросали свои норки и, забрав своих личинок, тоже бежали куда-то. Все они уходили в одном направлении - прочь от морского берега.
Внезапно Вася остановился, так как ему послышался непонятный шум, который пробивался через шелест волн и шел со стороны моря. Что это за шум, разобрать было нельзя, но мальчику сразу же сделалось тревожно и неуютно, и он, вспомнив, что мать не пускает его одного к морю, с облегчением побежал к дому.
По дороге домой, у старого колодца, Васек встретил бабу Шуру, которая, опираясь на палку, шла в сторону леса. В своей черной куртке, длинной черной юбке и с красным платком на голове, с кривой осиновой палкой в руках, сморщенным лицом и сгорбленной спиной она была похожа на бабу Ягу, Кикимору или еще какую-нибудь нечисть из русских народных сказок.
- Вась, - проскрипела она точь-в-точь, как баба Яга из мультфильмов, - ты Милку мою не видал?
- Нет, баб Шур, не видел, ответил Васька.
- Ну что ты будешь делать? - продолжала баба Шура. - Проклятая корова. Я ей и колокольчик на шею, чтобы не терялась, и на веревку возле дома ее навязывала, все равно одной ей краше. Н-е-е-т, как уж телком привыкла одна ходить, так и будет.
- Нет, баб Шур, не видел, - снова повторил мальчик и побежал к дому.
- Если услышишь, где звенит проклятая коровенка, так сразу мне скажи, - вдогонку крикнула баба Шура.
К вечеру начали собираться тучи. Казалось, что, покружив над селом, они двигаются к морю и зависают там. Вскоре все небо затянуло темной клубящейся пеленой, начал моросить дождь, который все усиливался, а потом свинцовое небо начали прорезать яркие вспышки кривых молний.
Дед Архип сидел за столом возле окна и медленно ел рыбу в сметане прямо со сковороды. Рядом на столе стояла пустая на треть бутылка водки, один стакан и тарелка с солеными огурцами.
- Не поймешь эту погоду, - по-стариковски привередничал дед Архип. – То тебе солнце, а через пять минут уже гроза. Правда, Цинга?
Собака подошла к хозяину и положила морду ему на колено.
- Ты у меня умница, - старик потрепал собаку за уши. – Ну что ты хочешь сказать? Ну?
Цинга отошла от хозяина, покрутилась возле печки и легла под лавку, положив морду на передние лапы.
Старик налил себе водки и, громко выдохнув, опрокинул стакан. Он ни о чем не жалел. Вся его жизнь прошла так, как он хотел, ну или почти так. Времена изменились, но он и не думал меняться. Прожив здесь всю свою жизнь, он сам был, как море, холоден и суров. И кто тому виной, что он отмечал свое семидесятилетие совсем один, и только собака понимающе смотрела на него из-под лавки.
Вдруг Цинга подняла голову и прислушалась.
- Что опять унюхала? – спросил дед Архип, внимательно присматриваясь к собаке.
Цинга замерла на месте и ворочала ушами.
Старик прислушался. Был слышен только шум дождя, тиканье старых часов да тихо что-то нашептывало радио. И вот, стал отличим какой-то звук, который постепенно приближался. Такой знакомый, такой знакомый…Это…Это звенел колокольчик.
Цинга вскочила и прыгнула к двери, старик медленно встал, накинул свою серую ветровку, натянул сапоги и выглянул в окно. Через забрызганное дождем стекло был виден только свой небольшой огородик, полускрытый сумраком дождливого вечера. Тогда старик подошёл к двери и открыл ее. Первой на улицу прошмыгнула Цинга, а потом уже неспеша вышел и дед Архип.
Только на улице Дед Архип заметил, что гроза прекратилась так же внезапно, как и началась, однако еще моросил дождь, а над землей поднялся туман.
Старик прислушался – колокольчик позвякивал у забора, но постепенно звук удалялся. Дед Архип вышел за калитку и успел заметить только темную большую фигуру животного, быстро исчезнувшего в тумане.
- Пойдем-ка Шурочкину корову поймаем, - сказал старик собаке. – А то хозяйка целый день разорялась, что нигде ее найти не может. Всю деревню на уши поставила. Всем наказала колокольчик слушать.
Цинга тявкнула, словно поняла, и засеменила впереди.
Так они шли на звук минут около пяти, потом свернули направо, где дорога постепенно начала подниматься на холм, и старик вскоре заволновался. Он знал, куда ведет эта тропка, знал, что впереди, и знал, как опасно там в такую погоду, поэтому попытался быстрее нагнать скотину.
- Черт ее понес, дуру, - думал старик. – Непутевая.
Дорога ползла вверх, а туман постепенно стал редеть, и еще минут через пять дед Архип увидел впереди, Милку бабы Шуры. Она была метрах в десяти и медленно поднималась по пригорку, который заканчивался отвесным песчаным обрывом.
- А ну домой иди, - прикрикнул старик.
Корова не обращала на человека никакого внимания, и дед Архип пошел быстрее, пытаясь догнать животное.
- Иди домой! Кому говорят! – снова крикнул старик.
Корова уже поднялась на самый верх холма, а старик пошел еще быстрее. Вот он был уже в двух метрах от нее.
- Дура, там обрыв, - пытался объяснить дед Архип, словно Милка должна была понять его.
Корова подошла к краю холма и посмотрела вниз. Там шумело море, такое холодное и такое неуютное. Цинга прижала уши к голове и тихо заскулила. Старик протянул руку и поманил корову.
- Милка, Милка, пойдем домой, - сказал он.
Корова развернулась, посмотрела на деда Архипа и опустила голову, наставив на человека и собаку свои длинные и острые рога. Старик все равно попытался подойти, вытянув вперед правую руку.
- Пойдем домой, дура, - сказал дед Архип. – Хозяйка тебя ждет. Пойдем!
Милка начала размахивать головой из стороны в сторону, пытаясь рогом зацепить либо собаку (Цинга с громким лаем прыгала возле коровы), либо старика. Вот рог скользнул по серой ветровке, зацепился за пуговицу, и та с хрустящим звуком оторвалась, отлетела и упала в траву метрах в двух от места сражения.
- Да и хрен с тобой, - разозлился дед Архип. – Делай, что хочешь. Хоть разбейся, хоть в море залейся, хоть травы обожрись да лопни.
Старик развернулся, свистнул собаку и направился к дому. Спускаясь с холма, он обернулся.
Корова все еще была на вершине. Ее темный силуэт, словно памятник, недвижимо стоял, на фоне мрачного неба. Вот она шевельнулась, подошла к краю, снова посмотрела на темные холодные волны, потом долго прислушивалась к шуму моря и вдруг прыгнула вниз. Темнота охватила тело коровы, и она быстро, с шумом исчезла в холодной воде.
В окне избы деда Архипа до утра горел свет. Вернувшись домой, он до краев наполнил стакан и, громко выдохнув, опустошил его.
- Опять началось… Опять… - крутилось в голове. – Я уж думал все… На мой век хватило…
Но вскоре алкоголь отогнал от него эту навязчивую мысль, и он, что-то сказав Цинге, отодвинул занавеску, за которой стояла его кровать, и тяжело завалился на нее в своей старой серой ветровке. Однако заснул он только после того, когда петухи в который раз затеяли состязания по утренним песням.
Алексей сегодня встал рано. Его разбудило какое-то странное чувство. Что-то тревожное закралось в потайные углы его сердца. Рыбак выглянул в окно, за которым над бесконечным простором северного моря алел рассвет. Солнце еще только-только поднималось, но ощущение родившегося нового дня начало прогонять ночную тревогу.
Алексей сегодня собирался выйти за рыбой. Кит – это, конечно, хорошо, но хочется и чего-нибудь другого. Рыба есть рыба, да и нужно было чем-нибудь занять свой внеочередной выходной, ведь траулеры уже давно не ходили в море, так как половина из них нуждалась в капитальном ремонте, а вторая половина была списана уже довольно давно.
Алексей вышел во двор. Дом его стоял практически возле самого моря, и до лодок, причаленных внизу, было метров около двадцати. Среди них была и его «красавца». Большая, но верткая моторка ярко голубого цвета медленно и мерно покачивалась на волнах.
Алексей свернул за угол, открыл дверь сарая и исчез в темноте. Вскоре оттуда донеслись звуки гремящего железа, сухой стук дерева и иногда два-три крепких слова, видно, когда что-то не получалось.
Чуть позже Алексей вышел с двумя большими мотками сеток, длинной острогой и веслами. Он лениво свалил все это добро в моторку и направился к дому. Там он захватил свой армейский штык-нож, собрал еды в тряпичную синюю сумку, надел высокие сапоги, ветровку и подвернул черную вязаную шапочку до самой макушки. Потом Алексей, словно на автомате, вышел из дому, прыгнул в лодку и дернул веревку стартера. Лодка пару раз чихнула и замолчала. Алексей дернул еще раз. Лодка снова чихнула, потом чихнула еще раз и приятно затарахтела.
- И чего это мы заартачились сначала? – Алексей похлопал ладонью по борту лодки, потом потянул ручку переключения передач и направился прочь от берега в невероятную даль темного моря.
Пройдя достаточно далеко - так далеко, что линии берега давно уже скрылись из вида, Алексей остановился. Он заглушил мотор, нагнулся, поднял один моток сетки, нашел распутанный конец, бросил его в воду, взял в руки весла, несколько раз сильно налег на них, повернулся к корме и стал медленно разматывать сеть.
Когда последние сантиметры сетки исчезли в воде, Алексей завел мотор и отошел метров на сто, чтобы поставить вторую сеть. Когда и это было сделано, рыбак сел на корме и, нашарив под ногами синюю сумку с харчами, собрался завтракать.
Солнце ярко светило над головой, и его лучи, отражаясь от поверхности воды, играли на бортах лодки. Ветер усиливался.
- Опять ливанет, - подумал Алексей, отламывая краюху хлеба. – Солнце, солнце… а потом тучи набегут, прям как вчера.
Поплавки сетей слегка дернулись.
- Есть! – мелькнуло в голове у рыбака. – Есть что-то. Пусть еще нацепляется. Лишней рыбы не бывает.
Сеть дернулась снова, только на этот раз чуть сильнее.
Алексей положил хлеб в сумку и внимательно стал смотреть на поплавки. Они, словно чувствуя, что кто-то наблюдает, снова успокоились и мирно покачивались на волнах. Минуты тянулись долго и напряженно. И вот сеть с силой рванулась. Молодой рыбак схватил свободный конец и намотал его на специальный выступ лодки. Сетка снова дернулась, но на этот раз так, что лодка качнулась, и Алексей упал на дно моторки.
Сеть же тем временем натянулась так сильно, что послышался звук рвущейся лески и хруст деревянного выступа моторки. Внезапно лодка начала двигаться по направлению к берегу, постепенно увеличивая скорость.
Когда Алексей выглянул из-за борта, то увидел, что моторка движется так, как если бы двигатель работал на полную мощность. Вода пенилась и бурлила возле носа, а за кормой тянулся неровный след разрезанной водной глади.
Внезапно молодой человек ощутил, что ему ужасно одиноко в этом огромном пространстве холодного моря. Такая тоска охватила его, что он готов был броситься в темную воду, лишь бы не испытывать этого чувства, и единственное, что удерживало его от этого безрассудного шага, было смутное, странное ощущение того, что тоска эта словно сама поднимается из глубины моря.
Вдруг лодка начала сбавлять ход и, пройдя еще метров десять, полностью остановилась. Алексей осмотрелся – все было спокойно. Солнце светило все так же ярко, и его блики, наверняка, все так же весело играли на ярко-голубых бортах моторки. Казалось, что ничего не произошло.
- Вот это да! – промелькнуло в голове у рыбака. – Что-то крупное зацепил. Хорошо, что оно соскочило, а то болтался бы по волнам целый день черт знает где.
И словно ответ на эту мысль, что-то царапнуло левый борт моторки. Алексей прислушался. Звук исчез, но послышалось какое-то глухое журчание, как будто кто-то с силой налегал на весла, опуская их глубоко под воду. Может пробоина? Рыбак приподнялся на локте и осмотрелся. Пробоины не было, дно моторки было сухим, все было в порядке, только от сильного рывка опрокинулась синяя сумка с едой, и хлеб, вяленая рыба и бутыль с водой выпали и валялись теперь под лавкой у кормы.
Алексей втянул весла в лодку и нащупал острогу. Что-то снова легко ударилось о левый борт. Рыбак привстал, поднял острогу над головой, свесился с борта и стал всматриваться в темную воду.
А там, на небольшой глубине быстро-быстро мелькали белые поплавки сети, которая с неимоверной скоростью двигалась по направлению от носа до кормы и исчезала в глубине.
Алексей, сообразив, что нечто, что запуталось в сети, теперь движется в обратную сторону, бросился на дно лодки, и тут огромной силы рывок в одну секунду развернул моторку на сто восемьдесят градусов, и она, чуть не рассыпавшись на кусочки, понеслась прочь от берега. Так прошло несколько секунд, в которые лодка с рыбаком уносилась дальше и дальше в море.
- Сеть, - сообразил Алексей, - нужно резать сеть. Нужно добраться до носа и резать сеть.
Он потянулся за штык-ножом, рука адски болела. Дрожащими пальцами рыбак расстегнул чехол и ухватился за рукоять ножа. Прошло еще несколько секунд, прежде чем Алексей попытался привстать и на четвереньках подползти к носу. Для рыбака все это время тянулось медленно, мучительно медленно.
Каждое движение, как в кошмарном сне, он совершал, словно на ногах и руках у него висели огромные гири. Каждое движение отдавалось ему сильной болью во всем теле. Каждое движение он сопровождал фразой: «Сейчас, сейчас. Еще чуть-чуть».
Практически не соображая, что он делает, и как, Алексей полоснул ножом по скрученной в толстый канат сети, натянутой, как струна. Раздался треск рвущихся нитей сетки, и лодка начала замедлять ход. Алексей откинулся назад, упал на дно моторки и лежал так около часа в непонятной коме. Он и не спал, и не бодрствовал, все тело его болело, ладони были порезаны нитями сетки, рука, вероятно, сломана.
Очнувшись, Алексей приподнялся. Шатаясь, он дернул веревку стартера, и после того, как лодка измученно заурчала, направился в сторону берега.
- К черту все, - думал он. – Чуяло мое сердце. Зря я в море вышел.
Минут через десять, когда показалась тонкая мутная полоса берега, Алексей увидел слева какой-то небольшой островок метров около пяти в диаметре с ярко рыжей землей, поросшей какой-то бледной скудной растительностью.
- Да что ж это такое, - растеряно подумал рыбак. – Никогда тут островков не было. Что за день-то такой? Эх! Ведь чувствовал я.
Подойдя ближе, Алексей оцепенел. Страх медленно поднялся снизу вверх и комком остановился в горле, а сердце же, казалось, опустилось глубоко вниз и колотилось где-то у дна лодки.
Перед глазами рыбака был не островок. Это были десять-пятнадцать трупов коров, полусгнивших, распухших от воды, сбившихся вместе, покрывшихся зеленой, а местами темно-бурой плесенью и слегка окутанных липкой, скользкой тиной. У некоторых животных, словно от удивления, из открытых пастей вывалились длинные распухшие языки, а некоторые жутко смотрели пустыми глазницами, видимо вода или насекомые выели им глаза.
Ужасный трупный запах ударил в нос, а «островок», качнувшись на волнах, стал медленно уходить под воду.
