— Где мы? — буркнул Олег, шагавший позади. Его голос, грубый и резкий, разорвал тишину, но ответа не последовало. Олег был из тех, кто верит только в силу рук и остроту клинка. Суеверия он презирал, называя их бабьими сказками. На поясе у него болтался топор с зазубренным лезвием, а на скуле алел свежий шрам — память о последней схватке. — Лес как лес, чего молчать-то? Или боитесь, что леший за пятки утащит?
— Заткнись, — коротко бросил Велеслав, не поднимая глаз от земли. Он был старше других, худощавый, с длинными седеющими волосами, стянутыми кожаным шнурком. Велеслав знал травы и заговоры, умел унять кровь и предсказать погоду по полёту ворон. В дружине его уважали, хоть и побаивались — слишком уж часто он шептался с ветром, будто тот отвечал ему. Сейчас он вглядывался в следы на мху, хмурясь всё сильнее. — Здесь что-то не так. Земля холодная, как могила, а птиц не слыхать.
— Птицы, следы… — Олег сплюнул. — Устал я, вот и всё. Ноги гудят, брюхо пустое. Надо костёр развести да поспать.
— Не время, — отрезал Радомир. — Солнце садится, а мы не знаем, где выход. Добрыня, что видишь?
Молодой воин, почти мальчишка, забрался на поваленное дерево, цепляясь за кору. Добрыня был самым младшим в дружине, с тонкими чертами лица и светлыми волосами, выбившимися из-под шлема. Он мечтал о славе, о песнях, что сложат о нём у очага, и потому рвался вперёд, даже когда ноги подкашивались. Сейчас он щурился, вглядываясь в серую пелену тумана.
— Ничего, — крикнул он сверху. — Деревья да тень. Будто край света тут.
Последним шёл Борис. Он не говорил почти ничего, лишь молча тащил свою ношу — мешок с добычей и длинный меч в потёртых ножнах. Борис был ниже Радомира, но крепок, как дуб, с руками, покрытыми старыми шрамами. Глаза его, тёмные и глубокие, скользили по лесу, подмечая то, что ускользало от других: сломанные ветки, едва заметный след когтей на коре. Он не любил рассказывать о себе, и никто не спрашивал. Ходили слухи, что когда-то он потерял семью — то ли в набеге, то ли от мора, — но правды не знал никто.
Солнце, и без того тусклое, скрылось за горизонтом, и лес окутала тьма. Туман стал гуще, обволакивая стволы, словно дыхание невидимого зверя. Радомир поднял руку, останавливая дружину.
— Ночевать здесь нельзя, — сказал он, оглядываясь. — Место худое. Чуете?
Олег хмыкнул, но промолчал. Велеслав кивнул, сжимая в руке костяной оберег. Добрыня спрыгнул с дерева, нервно теребя ремень. Борис же просто смотрел в сторону, откуда доносился едва слышный звук — шорох, похожий на шаги.
— Что это было? — Добрыня замер, вслушиваясь.
— Ветер, — отмахнулся Олег, но голос его дрогнул.
— Не ветер, — тихо сказал Велеслав. — Слушайте.
И они услышали. Где-то вдали, за стеной деревьев, раздался скрип, низкий и протяжный, будто старое дерево гнулось под тяжестью. А потом — смех. Тонкий, хриплый, почти человеческий, но оттого ещё более жуткий. Он эхом разнёсся по лесу, заставив воинов схватиться за оружие.
— Кто там? — рявкнул Радомир, выхватывая меч. Клинок блеснул в слабом свете луны, пробившейся сквозь облака.
Ответа не было. Лишь туман закружился сильнее, и в его клубах на миг мелькнула тень — высокая, сгорбленная, с длинными руками. Она исчезла так же быстро, как появилась, оставив после себя запах гнили и железа.
— Надо идти, — сказал Борис, впервые за вечер нарушив молчание. Голос его был ровным, но в нём сквозила тревога. — Это не зверь.
— А кто? — Добрыня сглотнул, глядя на него широко раскрытыми глазами.
— Не знаю, — ответил Борис. — Но оно нас видит.
Радомир кивнул, сжимая рукоять меча.
— Двигаемся. Держитесь вместе. Если что-то выскочит — рубите без раздумий.
Они двинулись вперёд, вглубь леса, не подозревая, что каждый шаг уводит их дальше от дома и ближе к тому, что ждёт в тенях. Над головой закричала ночная птица, но крик её оборвался на полузвуке, будто кто-то сдавил ей горло. А где-то впереди, сквозь мглу, проступили очертания избушки — маленькой, кривой, стоящей на чём-то, что шевелилось в темноте.
Лес сгущался вокруг, словно сжимал воинов в кулаке. Туман клубился у ног, цеплялся за сапоги, а ветви, низко нависавшие над тропой, казались протянутыми руками. Радомир шёл первым, его меч был наготове, хотя он и сам не знал, против чего готовится биться. За ним тянулись остальные, каждый по-своему борясь с нарастающим страхом. Олег ворчал под нос, Добрыня то и дело оглядывался, а Велеслав шептал что-то, сжимая оберег. Борис замыкал строй, его взгляд скользил по теням, будто он ждал, что они оживут.
Скрип повторился, ближе и громче, чем прежде. Теперь он не походил на звук дерева — это было что-то живое, хрустящее, как кости под ногами. Воины остановились, вглядываясь в мглу. Перед ними, в десятке шагов, из тумана проступила избушка. Она стояла криво, будто вот-вот рухнет, но держалась на двух странных опорах, похожих на птичьи лапы с длинными когтями. Лапы шевелились, переступали, словно избушка была готова сорваться с места. Стены её были сложены из потемневших брёвен, поросших мхом, а вместо окон зияли чёрные провалы. Из трубы вился тонкий дымок, пахнущий чем-то сладковатым и тошнотворным.
— Что за чертовщина? — выдохнул Олег, отступая на шаг. Топор в его руке дрогнул.
— Это не леший, — тихо сказал Велеслав, поднимая глаза к крыше. — Это хуже.
— Хватит бормотать, — огрызнулся Радомир, но голос его был напряжённым. — Дом — значит, люди. Может, знают дорогу.
— Люди не живут в таких местах, — возразил Борис. Он стоял неподвижно, глядя на избушку так, будто видел её раньше — во сне или в кошмаре.
Добрыня шагнул вперёд, пытаясь разглядеть детали.
— А вдруг там еда? Огонь? Я ноги уже не чую.
— Стой, — Радомир схватил его за плечо, но было поздно. Избушка вдруг дёрнулась, её лапы вонзились в землю, и она повернулась к воинам передом. Дверь — низкая, из кривых досок — скрипнула, открываясь сама собой. Изнутри донёсся голос, старческий и скрипучий, но с ноткой странной ласковости:
— Чего встали, милые? Заходите, погрейтесь. Ночь холодна, а я вас ждала.
Воины замерли. Олег выругался, Велеслав перекрестил пальцы, шепча заговор. Радомир сжал меч сильнее, но шагнул ближе.
— Кто ты, старуха? — крикнул он. — Покажись!
Из дверного проёма высунулась фигура — сгорбленная, тощая, в лохмотьях, что свисали с неё, как мокрая шерсть. Лицо её было сморщенным, будто высохшее яблоко, но глаза блестели ярко, почти светились в темноте. Длинный нос крючком торчал над беззубой улыбкой, а седые волосы, спутанные и грязные, падали на плечи. В руках она держала клюку, которой постукивала по порогу.
— Кто я? — хихикнула она. — Бабка старая, лесная. Зовусь Яга, коли вам имя нужно. А вы кто такие, в мою чащу забрёдшие? Голодные небось, усталые. Заходите, похлёбкой угощу.
— Не верю я ей, — пробормотал Велеслав, но голос его потонул в новом порыве ветра.
— А мне всё равно, — буркнул Олег, шагая к избушке. — Хоть волк, хоть старуха — лишь бы брюхо набить.
Радомир хотел его остановить, но передумал. Ночь сжимала лес, холод пробирал до костей, а надежды найти путь таяли с каждым часом. Он кивнул остальным, и воины, один за другим, двинулись к избушке. Борис вошёл последним, бросив взгляд на лапы, что подрагивали под тяжестью дома.
Внутри было тесно и душно. Очаг в углу тлел красными углями, освещая низкий потолок, с которого свисали пучки трав и кости — мелкие, звериные, а может, и не только. На лавке у стены лежала шкура, источавшая резкий запах. В центре стоял стол, грубо сколоченный, а на нём — глиняная миска с дымящейся похлёбкой. Старуха суетилась у огня, помешивая что-то в котле длинной ложкой.
— Садитесь, садитесь, — бормотала она, не глядя на гостей. — Дорога вас измучила, вижу. Ешьте, сил набирайтесь.
Олег плюхнулся на лавку первым, потянулся к миске и зачерпнул похлёбку прямо рукой, не дожидаясь ложки. Добрыня последовал за ним, робко улыбнувшись старухе. Радомир остался стоять у двери, опираясь на меч. Велеслав сел в стороне, настороженно разглядывая травы на потолке. Борис же прислонился к стене, скрестив руки, и молчал.
— Откуда ты знала, что мы придём? — спросил Радомир, прищурившись.
Яга хихикнула, повернувшись к нему. Её глаза блеснули, как у кошки.
— Лес шепчет, милый. Всё мне рассказывает. Сказал, что гости идут, да не простые — с железом и кровью на руках. Я и ждала.
— Чушь, — фыркнул Олег, жуя похлёбку. — Вкус странный, но сойдёт.
Добрыня кивнул, хотя его лицо побледнело. Велеслав насторожился ещё больше.
— Что в котле? — спросил он, наклоняясь к миске.
— Грибы, травы, мясцо, — Яга махнула рукой. — Всё лесное, свежее. Ешьте, не бойтесь.
Но Борис заметил, как её пальцы, длинные и костлявые, сжались на клюке. Он шагнул к столу, заглянул в миску — и замер. Среди кусочков грибов плавало что-то белое, похожее на ноготь. Человеческий.
— Не ешь, — тихо сказал он Добрыне, но тот уже проглотил кусок и теперь кашлял, давясь.
— Что там? — Радомир подошёл ближе, но Яга вдруг вскочила, загораживая котёл.
— Ешьте, сказала! — голос её стал резким, почти рычащим. — Гости дорогие, не гоже отказываться!
Олег отшвырнул миску, хватаясь за топор.
— Ты кто такая, старуха? Травишь нас?
Изба дрогнула. Лапы снаружи заскребли по земле, а из углов комнаты поползли тени — длинные, извивающиеся, как змеи. Велеслав вскочил, выкрикивая заговор, но слова его заглушил смех Яги — громкий, хриплый, полный злобы.
— Глупцы! — прошипела она. — Пришли в мой лес, в мой дом, а теперь платите!
Дверь захлопнулась сама собой, а у очага возникло что-то — фигура из костей и мха, с горящими глазами. Радомир рубанул мечом, но клинок прошёл сквозь тварь, как сквозь дым. Олег замахнулся топором на Ягу, но она увернулась с неестественной ловкостью, и топор врезался в стену. Добрыня кашлял всё сильнее, хватаясь за горло, а из его рта потекла чёрная жижа.
— Борис, помоги! — крикнул Велеслав, но тот уже рванулся к двери, пытаясь её открыть. Она не поддавалась.
Яга хохотала, её фигура словно росла, заполняя комнату. Тени сгущались, обретая форму — волки с оскаленными пастями, но без шерсти, с голой кожей, натянутой на кости. Один прыгнул на Радомира, вцепившись в его руку. Он взревел, отбрасывая тварь, но кровь уже текла по запястью.
— Держитесь! — крикнул он, но голос его терялся в хаосе.
Добрыня рухнул на пол, задыхаясь. Его глаза закатились, а тело начало судорожно дёргаться. Велеслав бросился к нему, но поздно — парень затих, и из его рта вытекла последняя капля чёрной крови. Яга повернулась к остальным, её улыбка стала шире.
— Один готов, — пропела она. — Кто следующий?
Олег зарычал, бросаясь на неё снова, но тень-волк прыгнула ему на спину, вгрызаясь в шею. Он упал, хрипя, а кровь залила пол. Радомир с Борисом встали плечом к плечу, отбиваясь от тварей, пока Велеслав шептал заговоры, пытаясь сдержать магию старухи.
Изба дрожала, лапы скребли землю, а лес за стенами выл, будто оплакивая воинов — или предвкушая их конец.
Тьма в избе сгустилась, словно её можно было резать ножом. Очаг пылал ярче, но свет его не разгонял мрак, а лишь выхватывал из него оскаленные морды теней-волков и кривую ухмылку Яги. Радомир рубил мечом, отгоняя тварей, но те возвращались, растворяясь в воздухе и вновь возникая из углов. Борис бил кулаком по двери, но дерево не поддавалось — оно гудело, как живое, и от каждого удара по рукам воина пробегала дрожь. Велеслав стоял над телом Добрыни, шепча заговоры, но голос его слабел, а оберег в руке раскалился, обжигая пальцы. Олег лежал на полу, хрипя, пока тень-волк рвал его шею, а кровь растекалась тёмной лужей.
— Назад, мразь! — рявкнул Радомир, рубанув очередную тварь. Меч прошёл насквозь, но волк лишь рассыпался в дым, чтобы тут же собраться снова. Яга хохотала, её голос эхом отражался от стен, проникая в головы воинов, как яд.
— Бейте, бейте, милые! — пропела она, стуча клюкой по полу. — Всё одно — ваши души мне достанутся!
Борис бросил дверь и рванулся к старухе, занося меч. Она увернулась, скользнув в сторону с неестественной быстротой, и ткнула клюкой в его грудь. Удар был слабым, но воин отлетел назад, врезавшись в стену. Дыхание перехватило, а в глазах потемнело. Он увидел, как Радомир бросился на Ягу, но та взмахнула рукой — и вождь замер, словно его ноги приросли к полу.
— Велеслав! — крикнул Борис, поднимаясь. — Делай что-нибудь!
Знахарь кивнул, отбросил оберег и выхватил нож. Он полоснул себе по ладони, кровь капнула на пол, и он выкрикнул старое заклинание, обращённое к Велесу, богу подземного мира:
— Владыка теней, услышь! Силу дай, тьму отведи!
Воздух дрогнул. Тени-волки отпрянули, скуля, а Яга зашипела, как кошка. Её глаза сузились, и она ткнула клюкой в сторону Велеслава.
— Думаешь, твои боги сильнее меня? — прошипела она. — Я старше их всех!
Она хлопнула в ладоши, и изба затряслась. Лапы снаружи заскребли громче, стены накренились, а с потолка посыпались кости и травы. Пол под ногами Велеслава треснул, из щели полезла чёрная жижа, обволакивая его сапоги. Он закричал, пытаясь вырваться, но жижа тянула вниз, как болото. Радомир рванулся к нему, но тень-волк прыгнул снова, вцепившись в плечо. Вождь упал на колено, кровь хлынула из раны.
Борис, стиснув зубы, бросился к очагу. Он схватил горящую ветку и швырнул её в Ягу. Пламя лизнуло её лохмотья, и старуха взвизгнула, отскакивая. Тени-волки завыли, отступая к стенам. Это дало мгновение передышки.
— Радомир, держись! — крикнул Борис, помогая вождю встать. Тот кивнул, тяжело дыша, и сжал меч окровавленной рукой.
Велеслав всё ещё боролся с жижей, но она поднялась до колен. Он повернулся к Борису, глаза его были полны ужаса.
— Бегите, — прохрипел он. — Это не старуха… Это смерть леса…
Прежде чем Борис успел ответить, жижа рванула вверх, обволакивая знахаря целиком. Его крик оборвался, и чёрная масса поглотила его, оставив лишь нож, упавший на пол. Яга захохотала снова, хлопнув в ладоши.
— Ещё один! — пропела она. — Сладко спит, глубоко лежит!
Радомир зарычал, бросаясь на неё вопреки ранам. Меч его вонзился в плечо старухи, и она взвыла — на этот раз от боли. Из раны потекла не кровь, а густая зелёная слизь. Но Яга не упала. Она схватила Радомира за горло длинными пальцами и подняла его над полом, будто он весил не больше ребёнка.
— Гордый, да? — прошипела она, глядя ему в глаза. — Посмотрим, как долго продержишься!
Борис не стал ждать. Он схватил топор Олега, лежавший рядом с его остывающим телом, и рубанул по лапе одного из волков. Тварь рассыпалась в дым, но другая тут же прыгнула на него, царапнув когтями по груди. Он отшатнулся, чувствуя, как ткань намокает от крови.
Радомир хрипел в хватке Яги, но вдруг из последних сил вонзил меч ей в грудь. Старуха взвизгнула, отпуская его, и вождь рухнул на пол, кашляя. Яга отступила, прижимая руку к ране, из которой хлестала слизь.
— Проклятые! — заорала она. — Вам не уйти!
Она хлопнула клюкой по полу, и изба рванулась вверх. Лапы застучали по земле, унося дом прочь. Воины упали, цепляясь за стены, пока избушка неслась через лес, ломая ветки и кусты. Сквозь щели в стенах мелькали деревья, искажённые туманом. Яга исчезла — растворилась в воздухе, оставив после себя лишь эхо смеха.
Когда изба наконец остановилась, Радомир поднялся первым. Он был бледен, кровь текла из плеча и руки, но глаза его горели.
— Борис, — прохрипел он. — Надо её найти. Убить.
Борис кивнул, хотя в груди его росло тяжёлое чувство. Он подошёл к двери — теперь она поддалась, скрипнув. Снаружи был лес, но другой: деревья здесь были голыми, с чёрной корой, а земля покрыта пеплом. Туман висел низко, и в нём мелькали тени.
— Где мы? — спросил Радомир, выйдя следом.
— Там, куда она нас привела, — ответил Борис, сжимая топор. — Это её ловушка.
Они двинулись вперёд, оставив избу позади. Тела Добрыни, Олега и Велеслава остались внутри — забрать их не было ни сил, ни времени. Лес молчал, но тишина эта была обманчивой. Скоро они услышали шорох — тихий, но настойчивый, будто кто-то крался за ними.
— Она играет с нами, — сказал Борис, оглядываясь.
— Пусть, — Радомир сплюнул кровь. — Я не сдохну, пока не вгоню меч ей в сердце.
Они шли, пока не наткнулись на поляну. В центре стоял валун, покрытый мхом и вырезанными знаками — старыми, как сама земля. Над ним висел слабый свет, похожий на болотный огонёк. Радомир шагнул ближе, но Борис схватил его за руку.
— Стой. Это не просто камень.
И он был прав. Валун дрогнул, и из-под него поползли корни — длинные, чёрные, живые. Они извивались, как змеи, и тянулись к воинам. Радомир рубанул мечом, но корень перехватил клинок, вырвав его из рук. Борис ударил топором, отсекая другой, но их становилось больше.
— Бежим! — крикнул он, толкая Радомира назад.
Они рванули через поляну, но корни догоняли, цепляясь за ноги. Один схватил Радомира за щиколотку, и он упал, выругавшись. Борис вернулся, рубя топором, пока вождь не освободился. Они бросились в чащу, но лес вокруг ожил: ветви хлестали по лицам, земля дрожала, а из тумана доносился голос Яги:
— Бегите, бегите, милые! Всё равно мои будете!
Они остановились у ручья, чья вода была чёрной, как смола. Радомир тяжело дышал, опираясь на дерево. Его раны кровоточили сильнее, лицо покрылось потом.
— Я не могу больше, — прохрипел он. — Оставь меня. Иди.
— Нет, — отрезал Борис. — Мы уйдём вместе.
Но Радомир покачал головой.
— Она меня доконала. Чувствую… внутри что-то горит. Это её яд.
Борис хотел возразить, но тут из тумана вынырнула фигура — высокая, сгорбленная, с горящими глазами. Яга. За ней шли тени, теперь не волки, а что-то хуже — скелеты в лохмотьях, с пустыми глазницами. В руках старухи была ступа, из которой поднимался зелёный дым.
— Последние двое, — пропела она. — Сладкие, сильные. Долго держались, да?
Радомир поднялся, сжимая кулаки.
— Борис, беги, — сказал он тихо. — Я её задержу.
Прежде чем Борис успел ответить, вождь бросился на Ягу. Он врезался в неё с такой силой, что старуха пошатнулась, выронив ступу. Скелеты ринулись вперёд, но Радомир дрался, как зверь, ломая их кости голыми руками. Яга взвыла, вонзая когти ему в грудь, и вождь рухнул, истекая кровью.
Борис не стал смотреть. Он побежал, слыша за спиной крик Радомира, а затем — тишину. Лес гудел вокруг, но он не останавливался, пока не упал у корней огромного дуба, задыхаясь от боли и страха. Он остался один.
Лес дышал вокруг Бориса, как живое существо. Дуб, под которым он рухнул, нависал над ним, его ветви скрипели, словно шептались на ветру. Туман клубился у земли, холодный и липкий, пропитанный запахом гнили. Борис лежал, прижавшись к корням, тяжело дыша. Грудь его горела от царапин, оставленных тенями, а руки дрожали от усталости. Он слышал, как затих крик Радомира вдали, и знал: теперь он один против старухи, что правила этим проклятым местом. Один против Бабы Яги.
Он сжал топор Олега — единственное, что осталось от погибших товарищей. Лезвие было зазубренным, но острым, и Борис цеплялся за него, как за последнюю надежду. Мысли его путались: бежать или драться? Лес казался бесконечным, а Яга — непобедимой. Но где-то в глубине души тлела искра — не ярость, как у Радомира, а холодная, упрямая воля. Он не хотел умирать здесь, в этом мраке, где даже вороны не пели.
Тишина оборвалась. Из тумана донёсся стук — ритмичный, тяжёлый, как шаги великана. Борис напрягся, вглядываясь в мглу. Сквозь дымку проступили очертания избушки: она двигалась, переступая на своих курьих лапах, и каждая её "нога" вонзалась в землю с хрустом. На пороге стояла Яга, её глаза горели зелёным, а в руках снова была ступа, из которой поднимался дым. За ней тянулись тени — те же скелеты, что добили Радомира, их кости стучали друг о друга, как сухие ветки.
— Последний, — пропела она, спрыгивая на землю. Избушка замерла позади, словно послушный зверь. — Долго бегал, милый. Устал небось?
Борис поднялся, стиснув зубы. Он не ответил — слова были лишними. Вместо этого он шагнул вперёд, поднимая топор. Яга хихикнула, ткнув клюкой в его сторону.
— Горячий, да? — сказала она. — Ну, иди сюда, посмотрим, что ты можешь.
Скелеты рванулись к нему, их костлявые руки тянулись к горлу. Борис рубанул первого, и череп твари разлетелся вдребезги. Второй успел царапнуть его по плечу, но воин пнул его ногой, отбрасывая назад. Они были хрупкими, но быстрыми, и их становилось больше — из земли поднимались новые, вырываясь из пепла и мха.
Яга наблюдала, склонив голову набок. Её улыбка стала шире, обнажая чёрные десны.
— Сильный, — протянула она. — Люблю таких. Душа твоя сладкая будет, долго гореть станет.
Борис не слушал. Он пробивался к ней, разрубая скелетов, пока кости не захрустели под ногами. Но старуха не стояла на месте: она взмахнула рукой, и из ступы вырвался зелёный дым, густой и едкий. Он обволок Бориса, заставив его закашляться. Глаза защипало, а в горле запершило, как от яда. Он отступил, прикрывая лицо рукавом, но дым преследовал, обжигая кожу.
— Не нравится? — хохотнула Яга. — Это только начало!
Она хлопнула в ладоши, и земля под Борисом дрогнула. Из-под корней дуба полезли те же чёрные корни, что поймали Радомира. Они извивались, как змеи, и тянулись к его ногам. Борис рубанул топором, отсекая один, но другой успел обвить щиколотку, дёрнув его вниз. Он упал, ударившись грудью о землю, и топор выскользнул из рук.
Яга подошла ближе, её клюка стучала по пеплу. Она наклонилась над ним, и Борис увидел её лицо — сморщенное, но живое, с глазами, полными древней злобы. От неё пахло землёй и смертью.
— Бился славно, — сказала она, почти ласково. — Но всё кончено, милый. Отдай душу, и я тебя быстро прикончу.
Борис молчал, глядя на неё снизу вверх. Корень сжимал ногу, но он не сопротивлялся. Вместо этого он медленно протянул руку к поясу, где висел нож Велеслава — маленький, костяной, забытый в хаосе. Яга не заметила этого: она слишком наслаждалась своей победой.
— Ну? — нетерпеливо бросила она. — Говори что-нибудь, или язык проглотил?
— Ты старая, — прохрипел Борис, сжимая нож. — И слепая.
Прежде чем она успела ответить, он рванулся вверх, вонзая клинок ей в грудь — туда, где Радомир уже оставил рану. Яга взвыла, отшатнувшись, и зелёная слизь брызнула из раны. Корень ослаб, и Борис вырвался, подхватив топор. Он рубанул снова, целясь в её шею, но старуха увернулась, шипя от боли.
— Проклятый! — заорала она, хватаясь за грудь. — Я тебя живьём сожру!
Она взмахнула клюкой, и избушка ожила. Лапы её ударили по земле, и дом рванулся к Борису, словно огромный зверь. Он бросился в сторону, уворачиваясь, но когти одной из лап задели его бок, оставив глубокий порез. Кровь хлынула, заливая рубаху, но он не остановился. В голове билась одна мысль: если он убьёт Ягу, всё кончится.
Скелеты снова полезли на него, но Борис заметил, что они двигались медленнее — старуха слабела. Он пробился сквозь них, оставляя за собой груду костей, и бросился к Яге. Она отступала к избушке, бормоча что-то на непонятном языке. Из ступы вырвался новый клуб дыма, но на этот раз Борис был готов: он задержал дыхание и рванул сквозь него.
— Стой! — крикнула она, но голос её дрогнул.
Он не остановился. Топор врезался ей в плечо, и Яга упала на колени, выронив клюку. Изба за её спиной задрожала, лапы подогнулись, и дом рухнул набок с оглушительным треском. Скелеты замерли, а затем рассыпались в пыль.
Борис стоял над ней, тяжело дыша. Яга подняла голову, её глаза всё ещё горели, но слабее.
— Думаешь, победил? — прохрипела она. — Лес мой, и он тебя не отпустит…
Она протянула руку, но Борис не дал ей закончить. Он рубанул топором ещё раз, целясь в шею. Голова старухи покатилась по земле, и тело её рухнуло, истекая слизью. Изба за спиной издала последний стон и затихла, её лапы вытянулись, как мёртвые.
Тишина накрыла поляну. Туман рассеялся, и впервые за ночь Борис увидел звёзды — тусклые, но настоящие. Он упал на колени, роняя топор. Кровь текла из ран, но он был жив. Жив.
Но радость не пришла. Лес всё ещё дышал вокруг, и в его шорохах слышался шепот — не Яги, а чего-то другого, древнего и безымянного. Борис понял: старуха была лишь стражем, частью чего-то большего. Он поднялся, подобрал топор и побрёл прочь, не оглядываясь. Ему нужно было выбраться, пока лес не передумал.
Он шёл, пока ноги не отказали, и упал у края чащи. Перед ним расстилалась равнина, а вдали виднелся дым — деревня, дом. Но в груди его сидел холод, и он знал: что-то осталось с ним навсегда.
Рассвет пробивался сквозь тучи, серый и слабый, как дыхание умирающего. Борис лежал на краю леса, уткнувшись лицом в сырую траву. Топор Олега валялся рядом, его лезвие было покрыто зелёной слизью, что сочилась из тела Яги. Кровь из ран воина запеклась, смешавшись с грязью, а рубаха висела лохмотьями. Он дышал хрипло, каждый вдох отдавался болью в рёбрах, но он был жив. Лес за его спиной молчал — ни шороха ветвей, ни воя теней. Только тишина, тяжёлая, как могильная плита.
Он поднялся, опираясь на топор. Ноги дрожали, но держали. Перед ним расстилалась равнина — голая, с редкими кустами и пятнами снега, что ещё не растаял с зимы. Вдалеке, у горизонта, поднимался тонкий столб дыма — знак жилья, людей, жизни. Борис шагнул вперёд, оставляя лес позади. Каждый шаг был мучением, но он шёл, цепляясь за мысль о доме, о тепле очага, о том, что всё кончилось.
Но кончилось ли? В груди его сидел холод — не от ран, а глубже, в самой душе. Он чувствовал взгляд, невидимый, но цепкий, будто лес всё ещё следил за ним. Слова Яги — "он тебя не отпустит" — эхом звучали в голове, и Борис невольно оглянулся. Чаща стояла недвижимо, чёрные стволы сливались с туманом, но в глубине, ему показалось, мелькнула тень. Или это был обман уставших глаз?
Он шёл весь день, не останавливаясь. Солнце поднялось выше, но тепла не принесло. К вечеру он добрался до деревни — маленькой, с десятком изб, окружённых частоколом. Люди вышли навстречу: бородатые мужики с топорами, женщины в длинных рубахах, дети, что жались к матерям. Они смотрели на него с тревогой и недоверием.
— Кто ты? — спросил старший, седой, с посохом в руках. — Откуда идёшь?
— Борис, — прохрипел он, опираясь на топор. — Из дружины Радомира. Лес… там…
Он замолчал, не зная, как объяснить. Старейшина нахмурился, оглядывая его раны и окровавленное оружие.
— Лес? — переспросил он. — Тот, что за равниной? Говорят, туда не ходят. Проклят он.
Борис кивнул, и этого хватило. Его впустили, дали воды и место у огня. Женщина с добрыми глазами промыла его раны, наложила травы, но он видел, как она шепталась с другими, бросая на него косые взгляды. Они боялись его — не как воина, а как того, кто принёс с собой тень чего-то страшного.
Ночью он сидел у очага, глядя в пламя. Сон не шёл. В ушах звенел смех Яги, перед глазами вставали лица товарищей: Добрыня, задыхающийся от яда, Олег, разорванный тенями, Велеслав, утянутый в бездну, Радомир, павший в последнем бою. Он выжил, но зачем? Чтобы нести эту память, этот холод, что поселился внутри?
На третий день он решил уйти. Деревня была безопасной, но чужой. Люди сторонились его, а дети шептались, называя "лесным". Старейшина дал ему меховую шапку и немного еды, но в глазах его читалось: "Уходи, не зови беду". Борис не спорил. Он взял топор, кивнул в знак благодарности и двинулся вдоль реки, к городищу князя.
Дорога заняла неделю. Он шёл молча, не охотясь, не разводя огня — ел то, что дали, и спал под открытым небом. Лес остался позади, но его тень тянулась за ним. Иногда он слышал шорохи в ночи, видел отблески зелёного света в воде реки. Один раз, проснувшись, заметил следы вокруг себя — не звериные, а длинные, похожие на когти курьих лап. Он не говорил об этом никому, даже себе.
Когда он добрался до городища, князь встретил его у ворот. Высокий, в кольчуге, с мечом на поясе, он смотрел на Бориса, как на призрака.
— Где Радомир? Где дружина? — спросил он, и голос его был суров.
— Мёртвы, — сказал он коротко. — Лес их забрал.
Князь нахмурился, но не стал расспрашивать. Он видел шрамы на теле воина, пустоту в его глазах. Бориса оставили в дружине, дали место у очага, но он не стал прежним. Он больше не смеялся, не пил с другими, не рассказывал о набегах. Люди говорили, что он принёс с собой проклятье, и сторонились его, как в той деревне.
Прошёл год. Борис жил тихо, ходил в дозоры, рубил дрова, ночами сидел у реки, глядя в темноту. Раны зажили, но шрамы остались — и не только на теле. Волосы его поседели, хотя ему было едва за тридцать. Иногда он просыпался от кошмаров: избушка, Яга, лица товарищей. Иногда слышал её смех — далёкий, но ясный, будто она всё ещё ждала его в лесу.
Однажды весной он ушёл. Никто не знал, куда. Просто собрал топор, немного хлеба и исчез за воротами. Некоторые говорили, что он вернулся в лес — то ли искать смерти, то ли мстить. Другие шептались, что он стал отшельником, живёт где-то у реки, подальше от людей. Но все сходились в одном: тот, кто вернулся из проклятого леса, уже не был прежним Борисом. Что-то забрало его душу там, среди чёрных деревьев, и отпустило лишь оболочку.
А лес стоял, как и прежде, за равниной. Туман стелился над ним, и путники обходили его стороной. Иногда, в тихие ночи, оттуда доносился скрип — низкий, протяжный, как шаги избушки на курьих ножках. И те, кто слышал, крестились или шептали имена старых богов, надеясь, что тьма останется там, где её оставили.
