Кроме того, как и всякий уважающий пожарный, его зад обзавелся сигнализацией. Нет, Боря, конечно, не был красной девицей, и вполне мог поддать газку, шляясь вечерами по интернету, ухмыльнуться необычной мелодичной трели, или даже испытать чувство гордости за особо взрывной, басовый раскат. Но в туалете он предпочитал обделывать свои делишки тихо, без помпы, быстро и аккуратно. И, блин, желательно тогда, когда ему это удобно, а не когда взвоет пожарная сирена, и придется, на ходу снимая штаны, пулей лететь в кабинет задумчивости.
Зад его выдавал такое, что обзавидовались бы все блэк-металлисты мира, а в грайндкор-команду сразу взяли б на должность басиста и вокалиста одновременно. Да он вообще в одно лицо - в одну задницу, простите, - мог сейчас любую грайндкор-команду уделать. На утробный рев из недр его кишечника накладывались мучительные стоны и взвизгивания, плеск воды в унитазе и ритмичные постукивания ног по плитке пола. Задницу жгло нестерпимо, и Боря трясся, как припадочный, рискуя упасть с унитаза и вообще улететь под напором в космос - со свистом, сразу на Марс, удобрять почву для будущих яблоневых садов. Догоняй, Илон Маск!
Смех смехом, но теперь даже лукавого шептуна подпустить Боря опасался. Это были его вторые штаны, отправленные в стирку. Поэтому около половины его забегов заканчивались безрезультатно - если не считать результатом бесплатный концерт, который он давал в туалете, кстати, обладающим отличной акустикой. Это знание не особо его порадовало, но за эти выходные это была единственная хорошая новость.
Он подумал было взять больничный, но постеснялся. Что он врачам скажет? Что у него понос? Как маленький, в самом деле. На работе то же самое. Ха-ха, слышали, Борис Петрович-то наш обосрался, от толчка отойти не может, болезный. И это если его и правда называют за глаза Борисом Петровичем, а не лысым хером каким. Ну, после такого так точно иначе, чем засерей, называть не будут.
Этого он себе позволить не мог. К тому же, и монография, которую он должен был отрецензировать еще на прошлой неделе, не будет дожидаться, пока его бунтарский кишечник возьмет передышку. И уйдет в печать, как есть. А не дай бог там закралась хоть какая-то ошибка - плакала и его репутация, и защита докторской, и вообще все. Как рыдала сейчас его многострадальная жопа, слезинку за слезинкой роняя в унитаз уже потихоньку иссякающие продукты его жизнедеятельности.
Бог миловал - уж на что Боря был законченным материалистом, за эти мучительные два дня он успел обрести веру сразу в десяток богов - от ветхозаветных Иеговых до хтонических Ктулху. Его устраивало абсолютно все, что могло остановить эти мучения. Но несмотря на грохот, доносящийся из его личного лобного места с фаянсовым орудием пыток, ни один из гипотетических богов не откликнулся. Небось зажимали нос и делали вид, что вот конкретно это творение божье - не такое уж и божье, не наш продукт, фирма таких веников точно не вяжет.
Но в метро никаких приключений с ним не произошло. Чего не скажешь о работе. Едва вломившись в кабинет, он по привычке ткнул пальцем в кнопку на компьютере, а после сбросил пальто и сумку прямо на пол и помчался на всех парах сразу в туалет. И это было самое неприятное.
Если дома он еще находил что-то смешное в своих громогласных извержениях, то здесь, на работе, шутки про грайндкор-концерт не спасали. Здесь он был самый настоящий кандидат исторических наук, дристающий так, что, наверное, штукатурка с потолка сыпалась, а в подвале престарелая лифтерша Зинаида хваталась за сердце и ожидала конца света. И, разумеется, все-все знали, кто именно является источником шума, и наверняка перешептывались за его спиной.
И Боря краснел, смущался, путал слова, когда его о чем-то спрашивали, смущался от этого еще больше, и терялся окончательно. В его воображении уже весь институт, включая начальство, собирался на торжественные планерки, на которых обсуждали, сколько именно децибел выдает его неугомонный зад, и не нарушает ли он этим допустимые санитарные нормы.
Работа, как не сложно догадаться, не клеилась. Во-первых, вчитаться в заунывную монографию Степанова, уважаемого, хотя и очень одиозного историка, все никак не получалось. Степанов был мастер читать популярные лекции, увлекал публику на раз-два, вел популярный видеоблог, и вообще в одиночку привлекал их институту добрую треть всех грантов и спонсорских средств. Только вот серьезные его работы были почти нечитаемы даже для профессионалов. И одно важное “но” - иногда его заносило опасно близко к рептилоидам, древним протославянам и ариям. Ничего такого, за что он мог бы стать нерукопожатным для серьезных специалистов, но это дело такое. Прогрессирующее. Если что-нибудь эдакое по недосмотру его, Бори, вернее, Бориса Петровича, пролезет в печать, начальство его с дерьмом сожрет.
А дерьма у него сейчас много. Наверное, больше, чем самого него, не такого уж и маленького мужчины. Чертыхнувшись, Боря снова ломанулся в туалет, и по пути начисто забыл начало абзаца, который пытался прочитать. И так весь день.
Жопу уже не жгло огнем, а Боря уже не стеснялся материться. Пятая точка, зад, седалище - все эти слова забылись уже к среде. В четверг Боря даже слово “жопа” не употреблял. Он глухо матерился и ойкал, когда резкая боль пронзала его, подпрыгивал на унитазе и молчаливо выл. Мощнейший пердеж его больше не беспокоил - слышит его кто-то, не слышит, не важно. Орать от боли в сортире уже было выше его понимания. Он совершенно точно себе что-то порвал, ощущения были такие, будто нож снизу засадили, а он все извергал из себя да извергал.
Такими темпами он, кажется, должен был ощутить обезвоживание. Вроде бы, так умирали от холеры. От лютого дристуна. Человек быстро теряет жидкость, иссыхает на глазах. Может, у него холера? В 21 веке? Шутишь тоже.
Медиком он не был, но его специализация - эпидемиологическая ситуация в Европе в XI-XV веках. И холеры там было хоть отбавляй. Не такая романтичная, как чума - ни тебе клювоголовых врачей, ни страшных полей почерневших трупов. Но в чем-то намного более жуткая. Хороша смерть, улыбнулся он себе, на толчке под вопли боли.
- Бля! - все же не сдержался.
Его зад выдал очередную грайндкор-композицию, не забыв при этом отозваться острейшей болью, прошедшей, казалось, вдоль всего позвоночника. Последним аккордом стал одинокий тихенький “хлюп”. Кажется, даже в его бездонном организме дерьмо просто заканчивалось. Это, впрочем, не мешало кишечнику пытаться его исторгнуть.
В ответ на это представление за стенкой кто-то присвистнул и добавил:
Боря покраснел не то что до кончиков ушей, а аж до самой задницы. Которая и так раскраснелась от усилий и полученных травм. Стыдно было это осознавать, но даже прикосновения туалетной бумаги вызывали такую боль, что подтирался Боря чисто символически, каждый вечер кляня себя за слабость и отправляя в стирку очередной комплект белья. Несмотря на то, что его жопный пожарный успокоился, он еще просидел в сортире минут пять, пока впечатлительный свистун из соседней кабинки не вышел. Не хотелось встречаться взглядом со свидетелем его позора.
Правда, когда Боря, держась за задницу, и стараясь ступать ровно, все-таки вышел наружу, тот его все равно поджидал. Кажется, специально:
- Борька! Так это ты тут такие серенады раздаешь?
Степан Афанасьевич, если точнее. Тоже кандидат наук, медиевист, специалист по истории Ватикана X-XIII веков. Ну или около того, точно Боря не помнил. Важнее было то, что Степа был его другом - пусть и скорее другом по работе, но все же. Перед ним было не так стыдно.
- Да не знаю, - безрадостно улыбнулся Боря, - Штормит что-то последнюю неделю.
- Ты что такое жрешь-то, - как-то искусственно засмеялся Степа, - христианских младенцев?
- А ви таки почему спгашиваете? - попытался сыронизировать Боря, но руки предательски тряслись, когда он втирал в них мыло.
- Ну, знаешь, мне просто показалось… - Степа вдруг замялся, видимо осознав ту глупость, что собирался сморозить.
Не смейся, блядь. Сейчас единственный, над кем стоило смеяться, это сам Боря:
- Да не дрочи вола уже, - последние остатки интеллигентности Боря еще день назад в прямом смысле спустил в унитаз.
- Ну… Знаешь, я расслышал в твоем… Кхм, произведении. Расслышал слова.
- Я ж говорю, не смейся. На латыни.
Говорящая на латыни жопа - это уже что-то странное. Даже для текущей ситуации:
- И что тебе моя жопа поведала?
- То есть в то, что с тобой говорила моя жопа, я поверить должен, - Боря с силой закрутил кран умывальника.
- Ну, в вольном переводе это будет звучать примерно как “ваш Господь сосет собачьи хуи”
Жопа, изрыгающая богохульства на мертвом языке. Боря истерически смеялся, сидя вечером на толчке, даже игнорируя боль. Вот уж всем обезболивающим обезболивающее. Опиаты рядом не валялись. Это идеальный грайндкор-альбом. Жопа славит сотону! Все говно и ты говно!
Боря не пил уже много лет - после развода, после того, как суд запретил ему видеться с дочкой, после того, как Михал Иваныч намекнул, что такими темпами он не то что кандидатскую не защитит, вылетит с треском и из института, и из науки вообще. Но сегодня Боре было плевать, сегодня он надрался и радостно агонизировал на фаянсовом друге, даже с некоторым энтузиазмом замечая кровавые нотки в бурлящем в его организме супе. Боре было настолько плевать, что он размотал провод микрофона, который сохранил больше на память. Микрофон, конечно, не провод. Микрофон, в который он сам орал богохульства в свои двадцать лет, мечтая стать непризнанным чернокнижником андерграунд-сцены. Да не срослось. Ни у кого не срослось. Чернокнижники андерграунд-сцены рождались и умирали сотнями и тысячами, возносились визгами фанаток и тут же тонули под общим безразличием. Фанаткам не был интересен один чернокнижник, им были интересные ежегодные новые чернокнижники. Поняв это, Боря плюнул и на весь этот андерграунд, и на творчество как таковое. Впрочем, на творчество не до конца. Его творчеством стала его кандидатская. И, возможно, станет докторская.
Или голоса из жопы, ехидно подумал он, включая запись. И тут же ломанулся обратно в сортир. В животе бурлил целый вулкан, реальность, серьезно покоцанная алкоголем, колыхалась, как бездонное море. И задница его тоже была бездонной - бездонной и громогласной, смеющийся Левиафан, кровоточащая язва, говноточащий богохульник, сила сотоны, неподвластная всему андерграунду, вместе взятому, гребаный дерьмодемон из кино.
И он, больной, потерянный, отчаявшийся.
Микрофон молча записывал все.
- Теперь уж ты надо мной не смейся.
- А? - Степа оторвался от экрана, на котором мерцал скан какого-то древнего документа.
Боря подгадал момент, когда его друг был один. Обеденный перерыв. Большинство сваливало - кто в столовку, кто в КФЦ, открывшийся через дорогу. Но у Степы горело - скоро защита докторской, что-то про пап, антипап, псевдопап - про католическую игру престолов, в которой Боря понимал не больше, чем в сортах апельсинов. Пусть временные периоды у них почти и совпадали, тематика - нет. Пока у Бори люд пачками помирал от холеры и тифа, в мире Степана итальянцы и французы боролись за влияние над церковью.
- Запись чего? - подозрительно скосился Степа на флешку.
Степан был догадливым, но даже ему потребовалось несколько минут и напряженных взглядов, чтобы понять:
- Ты… То есть, блядь, ты серьезно?
Боря обреченно кивнул. Степан расхохотался, хорошо, от души, до слез. Взял в руки флешку:
- Ты, еб твою мать, записал мне гребаную флешку твоего пердежа?
- Я же над тобой не смеялся.
Степа согласился, но лыбиться не перестал. Рабочая неделя подошла к концу, и выходные Боря провел в уже привычном месте. Настолько привычном, что он просто приволок туда ноутбук и даже не слезал с унитаза. Только на ночь уходил в комнату, да и то утром понедельника обнаружил, что не так уж и сложно спать сидя. Привычно опростался, кусая губы от боли, и пошел на работу. Что в метро его не прихватит, он уже знал. Никогда не прихватывало.
Уж насколько дерьмово выглядел сам Боря - а выглядел он наверняка еще хуже, чем дерьмово, - но Степа выглядел еще хуже.
- Еб твою мать, это невозможно.
- Тише ты. Закурить есть?
- А ты не пьешь. Но у тебя в руках пиво, да и с утра перегаром разит, как от бомжа ебаного.
Боря молча протянул сигарету. Степа жадно затянулся и сразу перешел к делу:
- Ты щас чо хочешь думай, но у тебя говорящая жопа.
- Я уже и об этом успел подумать.
- Блядь. Это пиздец какой-то. Или ты меня разыгрываешь, или у нас обоих галлюцинации, или я просто не знаю, что думать. Скажи честно.
- Если, - помахал сигаретой Степан, - Если чисто теоретически это все правда, то твоя жопа кроет трехэтажным матом на латыни.
- В каждом языке есть мат. Нецензурная брать. Я их семь знаю, можешь мне поверить. Не везде такие богатые традиции словообразования, чтобы создать проблядомудское хеудрыгало, но словечки, которых в приличном местах слышно быть не должно, есть везде. Даже в твоей жопе.
- Очень НЕ смешно. Я не знаю, я поехал кукухой с этой латынью, или ты реально гений розыгрышей, но это, блядь, пиздец.
Степа приложился к бокалу и выдул сразу половину. Беседовали они в модном ирландском пабе, недавно открывшемся, но уже успевшем стать популярным:
- Вот тебе расшифровка парочки твоих… серенад. Например: “Скоты идут на убой и рады, что в жопе их хуй дрожит”. Или вот - это моя любимая - “Как псы ебали Господа, так и мы вас ебать будем”.
- Еб твою мать. И это все есть в латыни?
- Тебя больше интересует лингвистика или то, что это сказала твоя жопа?
- Да не то, блядь, слово. Это или череда совершенно невероятных совпадений, или ты все-таки лучше признайся, что это розыгрыш, или, блять, ты в жопе. Прости за каламбур.
- Да какой на хуй розыгрыш.
- Историки большие дети. Хрена с два мы бы вообще этим занимались, не будь немного детьми. А дети любят жестокие шутки. Не от зла, от непонимания. Вроде это Ахматова сказала.
- А что ты еще хочешь услышать? Твое, блядь, очко извергает страшные богохульства на латыни. Ты сам-то что по этому поводу думаешь?
- Ни хрена ты по этому поводу не думаешь, ясен пень. Твою ж мать. Дай сигаретку еще.
Степа прикурил от умирающей предыдущей:
- Слушай, я читал об одержимости демонами, там попадались и по работе случаи. Ну и вообще, тема интересная. Но есть нюансы. Демоны, во-первых, захватывали человека, а не его жопу.
- Ты так говоришь, как будто это я виноват.
- Да насрать мне, кто виноват. Я просто чутка так испугался. Ты же тоже напуган? Не отвечай, понятно, что напуган. Блядь, что-то вообще, кроме страха, может заставить человека пердеть пару дней в микрофон?
Это развеселило обоих. Напряжение немного спало:
- Я поднял доступные архивы Ватикана - понятно, что там не все. Но есть там и записи об изгнании демонов. У них, блядь, до сих пор есть департамент, который этим занимается.
- Да? - Борин интерес не укрылся от Степы.
- Да, но там все эти стигматы, блевота на 360 градусов, как в кино. Жопных демонов ни разу не изгоняли. Демоны в принципе не могут заселить отдельную часть организма. Ну, в католической традиции. Все эти одержимые руки, как в зловещих мертвецах, выдумали киношники. Помнишь же - и имя нам Легион?
- Что-то такое вспоминается.
- Не было никогда в их официальной практике… Блядь, я на полном серьезе говорю об изгнании демонов… В общем, не было практики поражения части организма. Всегда одержимые были… Ну, полностью одержимы. Психи, скорее всего, были. Средневековая, мать ее, психиатрия. Я думал докторскую об этом писать, но все-таки в психиатрии ни бельмеса. Может, потом, в соавторстве.
- Пиздуй в храм. Научные методы ты уже исчерпал.
Завидев еще неоформившийся жест, Степа резко его прервал:
- Или в психушку тогда пиздуй. Честно, я эти твои записи сразу удалил к хренам, как только прослушал. Как голос из-под земли. Страх такой взял, что я жену чуть не затискал до смерти. Как к мамке к ней прижался - ну, знаешь, как это в детстве бывает. И до сих пор сплю хреново. Новые свои записи к кому хочешь таскай. Перди в микрофон хоть до усрачки. Но я пас. Честно, пас. Ты хороший мужик, Боря, но это, блядь, это я не хочу больше слышать. Это было смешно…
- …Но потом ты пробздел “Касание порождает ответственность, а оно есть соучастие. Распятый Бог не видит. Мы - ждем.”
- Катись ты к хуям, - беззлобно закончил Степа, - Прости, но катись к хуям.
- Простите меня, падре, ибо я согрешил…
Более уебищного начала диалога придумать было невозможно. Ксендз тоже явно растерялся, и Боря взял козла за рога. Ну да, куда уж точнее. Взял Бафомета за ухо и приволок в сраный костел. И начал рассказывать об адском пердеже.
Адский пердеж. Неплохое название для грайндор-альбома. Если бы оно было выдумкой, то вот вообще прямо идеальное. К сожалению, оно было правдой, и Боря был вынужден закончить свою безумную историю на вопросительной ноте.
- Обращался ли ты к врачам, сын мой? - робко спросил священник, кажется, не надеясь на положительный ответ.
- А никто из них латыни не знает. Вы знаете латынь?
- Как и всякий слуга Престола.
Боря был в отчаянии. Задница болела, дерьмо лилось из нее литрами, ему уже было просто насрать - нда, тот еще каламбур, - что о нем кто-то подумает. Даже громогласные концерты на работе перестали волновать. Степа же с ним просто вообще больше не разговаривал.
Последнее, что ожидаешь услышать от священника в ответ на пердеж в будке для исповеданий. Занятно. Ну или нет. Боря хотел только одного - чтобы его оставили в покое. К сожалению, не вышло.
- Мне… Нужно посоветоваться.
Довольно увлекательная реакция. Материалистическая, научная сторона Бори мерзко хихикала: надо же, достаточно просто пердануть на священника, и тот впадает в панику. Другая его часть, напуганная, готовая на все, ждала рецепта избавления. Что ж, не произошло ни того, ни другого.
- Как вам в Италии? - вежливо поинтересовался уборщик.
Да никак, блядь. Жопу рвет, что гранату без чеки, а местные не спешат что-то предложить. Предложили только там, в храме, вдоволь нанюхавшись его пердежа, поцокав языками. Анекдоты про католических священников сами ползли в голову.
Они рассматривали его жопу, как он сам изучал документы в архивах. Делали умный вид и исчезали навсегда. Небось, тоже докторские готовили. Боря знал, как это происходит. Всем насрать. Проблема или не проблема - это не ебет абсолютно никого. Важно - написать 70 страниц документации. Или сколько их местный ВАК требовал.
В Италии было прикольно. Если бы не чертов понос, он бы был даже счастлив. Хорошая погода, приветливые туземки - не туземки, а местные, поправил внутренний голос. Хотя разница была, на самом деле, невелика. И его многострадальная жопа.
В нее смотрели все подряд - кардиналы, хреноналы, лично папа Римский, блядь. А она - жопа, а не католическая церковь, - продолжала с энтузиазмом извлекать богохульства.
Его пердеж стоял на весь Ватикан. Повод для гордости, на самом деле. Если бы не было так больно. Каждый день целая коллегия разнообразных кардиналов и прочих святош подслеповато пялились в его чертову задницу. Шутки про католических священников надоели очень быстро.
Дьяволы, демоны, даймоны, даже самые обычные черти просто визжали от восторга. Все визжали. Да он и сам визжал, когда впервые посмотрел рабочий прототип. Господи, наконец-то он смог, катись ты к хуям собачьим. Тепло разливалось по несуществующему телу. Он уже знал, что победил. Хуй его знает, как, но знал. И победил.
Неприметная на фоне кричащих, разгоравшихся адским пламенем вывесок, составленных из частей тел - ну, или душ, какая к херам разница, - его вывеска привлекала сотни - а потом и тысячи. Миллионы даже.
Господь, конечно же, не сосал никаких собачьих хуев. Чисто технически он вообще не очень понимал суть слова “собака”. От попытки же объяснить ему концепцию сосания хуев можно было получить самые настоящие физические травмы. От таких подробностей его старались держать подальше. Мир боженька, пропади он пропадом, создавал комплексно, как готовую систему. Детали же настраивали исполнители, и далеко не все из них были такими бесцветными лошками, как Михаил.
Меч Господень, ага. Его приходилось терпеть. Хотя и не было понятно, на кой черт он такой был нужен.
Если концепцию наказания грешников сам по себе сам по себе Альтергрот еще как-то смог осилить, то вот все остальные тонкости мироздания находились вне его радиуса понимания. Ну, хотя бы идею сосания хуев он понимал достаточно четко, хотя и не стремился об этом распространяться.
Ну а Господу, чтоб он провалился, было похуй. Его интересовали случаи крайние, отверженные, потерянные. Альтергрот же работал чуть в ином направлении. Ему за это платили, в конце концов. За массового зрителя.
Альтергрот не одобрял слухов - слухи нельзя потрогать, и ответить им тоже нельзя. Со слухами невозможно работать. Работать можно только с фактами - пусть это и лишь немного деформированные слухи. Уж лучше него в этой кухне точно никто не разбирался. Создание фактов.
Альтергрот шел на Сталинскую премию - и он, мать его, ее заслужил. Внутри клокотало - он даже не знал, что сделает, если какой-то выскочка снова его обскачет. У Люцифера было специфическое чувство юмора - Сталинскую премию он учредил задолго до того, как душа, давшая этому явлению название, вообще появилась тут. И он же неотрывно следил за тем, что сейчас творил Альтергрот . Как и все, блядь, остальные.
Его Glory Hole - очаровательная вывеска, идеальный бренд, - собирала тысячи демонов, даймонов, чертей, даже душегубов и суккубов с инкубами - самых, мать его, задроченных эстетов. И они все смотрели представление, которое он разыграл.
Князь Тьмы, сотона (он на полном серьезе бил по щам, когда его имя не коверкали), создал то окно возможностей, в которое проскользнул Альтергрот. Отдел развлечений. Даже чертям иногда положено отдыхать - им особенно, если честно. Работы у них всегда невпроворот, и работа тяжелая, изнуряющая, отупляюще монотонная. Вот им и развлечение. А Альтергроту - полная творческая свобода действий. А там уж как водится, Пан или пропал.
Господи, едрить тебя в кочерыжку, почему ты вообще даешь нам свободу. Альтенргот заржал. Многие пытались совершить Величайшее Осквернение. Угадать, что же эдакого надо сотворить, чтобы Господь в стыде прикрыл глаза свои, или что там у него, у этого хренозавра отмороженного, вместо буркал.
А теперь в аду был тотализатор. Кто первый из святош это сделает, и когда. Потеряет надежду, и ткнет в эту сраную задницу не менее сраное распятие. Окунет своего сына, блядь, божьего, страдальца, в непреходящую грязь.
И когда он на секунду прикроет глаза, вот тогда они придут.
