Время Шамана. Отрывок из нового романа
Наступило утро. Я поворачиваю голову — Паши нет на своём месте, его спальник пуст. Я поднимаюсь и вижу, что на столе стоит керосиновая лампа с зажжённым фитилём. Я тушу лампу, затем подхожу к двери в соседнюю комнату и открываю её — Паши там нет. Я вспоминаю сон, и у меня возникает нехорошее предчувствие. Я решаю, что буду действовать строго по распорядку, и собираюсь на пробежку.
На улице пасмурная погода. Небо закрыто тучами, а местами тайга укрыта плотным серым туманом. Воздух холодный и будто пропитан влагой. Этот сон и мрачная погода — всё это портили моё настроение. Я пробежался до водопада, искупался, и только после ледяной воды ко мне вернулось состояние уверенности и тонуса.
«Чёрт с ним, с этим Пашей», — подумал я, одеваясь. — «Надо будет — появится, не маленький». Но когда я побежал обратно, то надеялся, что Паша уже вернётся. Но его не было.
Я занялся хозяйством, потом пошёл готовить завтрак. Когда сидел и ел кашу, вдруг раздался удар в дверь. Было такое ощущение, будто в неё что-то бросили. Я встал, подошёл к двери и осторожно открыл её. На пороге лежала дохлая ворона. Я быстро спустился с крыльца и огляделся по сторонам — я был почти уверен, что это дело рук Паши. Но его нигде не было. До опушки леса далеко — оттуда не докинуть. Я решил проверить вокруг дома, обежал его, но никого не увидел.
— Паша! — закричал я, и эхо моего крика разлетелось по горам.
— Я тебе задницу надеру, — добавил я вполголоса.
Взяв два полена со двора, я зажал ими ворону, отнёс за баню и бросил подальше в сторону леса. Пока я возвращался к дому, у меня было ощущение, что кто-то за мной наблюдает. Я остановился на пороге и вгляделся в лес. Ощущение тревоги меня не покидало. Скорее всего, у Паши снова поехала крыша, как в прошлый раз, и он теперь чудит. Но, может быть, что-то ещё. Мне вспомнились слова Садыбая про Чёрного Шамана и про то, что он не забудет меня и захочет отомстить. Может, он опять похитил Пашу и теперь охотится за мной?
Я отправился в баню, взял из предбанника топор, вернулся в дом и хорошо помыл руки с мылом. Позавтракав, я вышел во двор и продолжил пилить и колоть дрова. Но чувство тревоги не покидало меня, и мне казалось, что за мной наблюдают. Я вдруг вспомнил, что меня успокаивало, когда я злюсь:
— Только подойди сюда, что бы ты ни было, и я уничтожу тебя, — проговаривал я про себя, пока колол дрова. Это меня заводило, и вместо страха появлялось некое звериное чувство. Но я всё равно останавливался и подолгу оглядывался по сторонам.
Поработав до обеда, я вошёл в дом. Нужно было пообедать, но, так как Паша так и не пришёл, я решил разогреть его утреннюю порцию и доесть её. В доме закончилась вода, я взял ведро и пошёл набрать воды в бане. Налил из фляги воду в ведро и пошёл обратно к дому. Небо стало тёмно-серое, и от этого казалось, что уже наступили сумерки. Я вошёл в дом, сразу залил воду в рукомойник, поставил ведро на деревянный табурет и, подходя к столу, замер на месте — на столе лежала дохлая ворона.
Я несколько секунд пялился на неё, не отводя взгляда. Затем схватил топор и выбежал на улицу, снова обежал вокруг дома — никого не было. Мне казалось, что я схожу с ума — я не мог рационально объяснить всего этого. Никто не смог бы подкинуть ворону в дом и убежать: я бы всё равно его увидел. Оставалось проверить только одно место.
Я вошёл в дом и прислушался — стояла полная тишина. По телу непрерывно бегали холодные волны. Я подошёл к двери в соседнюю комнату и, задержав дыхание, медленно открыл её. На полу, спиной к двери, сидел Паша — так, как я видел его в последний раз. В сумерках комнаты его неподвижная фигура выглядела ещё более устрашающе.
Меня всего сковало от страха, но я вспомнил, что злость и ругательства весь день помогали мне. Я всё ещё надеялся, что это просто злой розыгрыш.
— Встань, — хотел сказать я грозно, но звук застрял в горле, и вместо этого получился только тихий хрип.
Паша не шевелился. Я тоже не собирался сдаваться.
— Встань, — сказал я уже громче и чётче.
Вдруг Паша стал медленно подниматься — и делал он это точно так же, как та женщина: будто это не человек, а тряпичная кукла. Моё тело сковало от страха. Паша так же неестественно медленно развернулся вокруг своей оси, и я увидел его лицо — оно было мертвенно-бледным, как у трупа, с пятнами нагноения, а на глазах у него была повязка из мешковины. Но он смотрел прямо на меня — я это чувствовал. Топор выпал из моей ослабшей руки, и я услышал его глухой стук об пол.
— Помоги мне, — вдруг раздался голос из его рта. Это был не голос Паши — он был каким-то утробным, хриплым, и в нём была мольба, но она ужасала. Я почувствовал смрадное дыхание из его рта.
Я не знал, что мне делать. Я замер на месте, не понимая, как поступить.
— Помоги мне, — ещё раз раздался голос изо рта Паши. Было ощущение, что его тело используют как марионетку, а голос принадлежит совершенно другому существу.
Я понял, что Паше нужна помощь, что он в беде, но меня останавливало какое-то чувство опасности.
— Помоги мне, — вновь раздался голос, и в нём было столько мольбы и страдания, что я тут же решил: нужно помочь, нужно вытаскивать Пашу из этого всего. Я сделал шаг вперёд и вдруг вспомнил про Проводника. Мне показалось, что я смогу сейчас обратиться к нему за помощью, и он подскажет, что делать.
Как только я подумал о нём, то почувствовал внутри знакомое ощущение его присутствия — на границе страха и воли. Я мысленно обратился к нему: «Что мне делать?»
И тут же почувствовал его ответ: «Беги. Ты в опасности». Это не Паша.
Существо будто догадалось об этом: оно открыло рот, и из него вместе со смрадной гнилой вонью раздался ужасный нечеловеческий крик — такой же неестественный, будто его источник было какое-то животное или птица, кричащая человеческим голосом:
— Артёёёём…
И в ту же секунду лицо Паши превратилось в лицо той самой женщины с чёрными глазами, впалым беззубым ртом и рогами на голове. В этот момент я подумал только о том, откуда оно знает моё имя, но тут же, не выдерживая того ужаса, который это существо вселяло в меня, я закричал, обращаясь к Проводнику:
— Унеси меня отсюда!
В тот же момент я вдруг оказался на берегу реки — той, из моего сна. Я стоял на камнях и смотрел на тёмную воду и тёмные камни. Небо было тоже чёрное, но всё было видно, как днём. Неожиданно я почувствовал себя в безопасности, несмотря на это мрачное место. Я смотрел на воду и понимал, что это мёртвая вода и всё вокруг тоже мёртвое. Это было отражением реального мира, его калька, но в ней совершенно не было жизни — всё было только бутафорией. Всё вокруг вызывало сильную печаль.
Я пошёл по берегу и чувствовал, как мои ботинки проваливаются в этот бутафорский, мёртвый снег, не оставляя никаких следов. Мне, с одной стороны, хотелось выбраться отсюда, но какая-то душераздирающая тоска заставляла меня остаться. Я остановился, смотрел на бегущую воду и слышал её журчание — но и оно было бутафорским, ненастоящим.
Я поднял голову и вдруг увидел знакомого. Это был мой друг Тимур, которого я не видел очень давно, и я удивился, встретив его здесь. Я подошёл к нему, и он поднял свои глаза на меня, но в них не было радости от встречи — какая-то застывшая мольба, просьба, но о чём — непонятно.
— Тимур, что ты здесь делаешь? — спросил я его. Я так давно его не видел, но он совершенно не изменился: те же восточные черты лица, тонкие губы, кривая ухмылка, ямочки на щеках и морщинки в уголках глаз — только глаза были очень грустные.
— Да что тут делать? — ответил он обречённо. — Тоска зелёная.
Мне стало его жалко, захотелось ему помочь.
— Тимур, пойдём отсюда, — предложил я ему, представляя, как мы сейчас пойдём, сядем за стол, заварим крепкий чай, и он расскажет одну из своих удивительных историй.
— Да ладно, чё кайфуешь что ли? — произнёс он одну из своих коронных фраз, означающую, что я говорю ерунду.
Я хотел возразить, но вдруг что-то еле уловимое пронеслось у меня в голове — будто я забыл что-то важное. Я нахмурился, пытаясь вспомнить, а Тимур всё так же смотрел на меня со своей фирменной ухмылкой. И тут я вдруг вспомнил.
— Ты же умер? — произнёс я. Я вспомнил, что Тимур умер много лет назад, и невероятная грусть, какая-то боль защемила сердце от этого воспоминания. Я смотрел в его печальные глаза, и мне так хотелось помочь ему, но я понимал, что не могу ничего сделать. Слёзы выступили у меня в глазах, и я покачал головой. Я больше не мог выдерживать всей этой боли и произнёс:
— Я хочу домой.
