Ссылка на предыдущую главу Глава 29. пепел надежды
Рыбацкая деревушка Сольвейг ютилась на краю Недремлющего моря, в пяти днях пути от Вальдхейма, столицы Альтгарда. Её дома, сложенные из грубого серого камня и потемневшего от соли бруса, теснились вдоль узких, извилистых троп, что петляли между низкими заборами, поросшими колючим шиповником, чьи алые ягоды блестели, как капли крови в тусклом свете заката. Крыши, крытые соломой и густым зелёным мхом, прогнулись под тяжестью времени и сырости, их края свисали клочьями, словно усталые ресницы. Маленькие окна, мутные от соли и копоти, смотрели на бушующие волны, чей рёв никогда не стихал, отражая их вечную тревогу. Утром рыбаки, в грубых рубахах и потёртых плащах, уходили в море на своих лодках — старых, выкрашенных в облупившийся белый и синий, с бортами, исцарапанными бурями. Их сети, сплетённые из толстых верёвок, дрожали под тяжестью серебристой рыбы, чья чешуя поблёскивала, как монеты в тусклом свете. К вечеру они возвращались, шаги гулко звучали по мокрой земле, оставляя за собой запах соли, рыбы и усталости, что пропитывал воздух. Жители были простыми, их лица, обветренные и морщинистые, хранили следы тяжёлого труда, а руки, узловатые и мозолистые, привыкли к верёвкам и веслам. Обычно они были добры, делились хлебом с соседями и давали приют путникам, но в этот вечер, под низкими тучами и рваным ветром, их сердца закрылись.
Диана брела по тропам Сольвейга, её ноги дрожали от усталости, сапоги хлюпали, пропитанные дождём, что лил с полудня. Её бордовое платье, некогда яркое и аккуратное, висело лохмотьями, подол был разорван, ткань покрыта пятнами грязи, крови и липкой смолы от веток леса, где она заблудилась, убегая от наёмников Совикуса. Светлые волосы, густые и длинные, выбивались из-под капюшона плаща, мокрые пряди липли к бледному лицу, голубые глаза блестели смесью изнеможения и скрытой решимости. Её пальцы, холодные и дрожащие, сжимали поводья Ворона, чёрного жеребца, что плёлся позади, его мощные ноги оставляли глубокие следы в грязи, грива спуталась от ветра и дождя, а тёмные глаза тревожно блестели. Она не дошла до Моргенхейма, как планировала — леса и реки сбили её с пути после битвы на берегу, где Святослав отдал жизнь, чтобы она могла бежать. Теперь она искала укрытие, но Сольвейг встретил её холодом.
Она постучала в первый дом, её кулак гулко ударил по грубой деревянной двери, обитой ржавыми гвоздями. Из щели выглянула женщина, её лицо было серым от усталости, платок туго завязан под подбородком, глаза сузились, оценивая чужачку. Диана заговорила, её голос был тих, но твёрд:
— Добрый вечер. Я историк, ищу ночлег. У меня есть монета.
Женщина покачала головой, её губы сжались в тонкую линию, голос был резким:
— Нет места. Иди дальше. Чужакам тут не рады.
Диана кивнула, её грудь сжалась от разочарования, она двинулась к следующему дому, её шаги хлюпали по лужам, дождь стекал по капюшону, капли падали на нос. Мужчина с густой бородой, пропахший рыбой и смолой, открыл дверь, его рубаха была залатана, руки сжимали топор для дров. Она повторила:
— Я историк, ищу приют на ночь. Заплачу.
Он фыркнул, его взгляд скользнул по её потрёпанному виду, голос был груб:
— Не пускаем чужих. Ночь переживёшь где-нибудь. Уходи.
Она обошла ещё три дома, её сапоги вязли в грязи, дождь хлестал по лицу, холод пробирал до костей. Везде её ждали закрытые ставни, холодные взгляды, слова: "Нет места," "Чужаков не берём," "Ищи в другом месте." Наконец она подошла к последнему дому на краю деревни, где свет очага пробивался сквозь щели в ставнях. Это был дом Рудольфа, пожилого рыбака с седыми волосами, что свисали на лоб, и руками, узловатыми от десятилетий работы с сетями. Его жена Марта, невысокая, с морщинистым лицом и добрыми карими глазами, возилась у очага, помешивая похлёбку из рыбы, картошки и трав, чей аромат смешивался с запахом мокрого дерева и соли. Диана постучала, её пальцы дрожали от холода, она сказала:
— Добрый вечер. Я историк, ищу ночлег. У меня есть монета.
Рудольф открыл дверь, его глаза сузились, он оглядел её с ног до головы — мокрую, грязную, с жеребцом позади — и покачал головой, голос был хриплым от усталости:
— Нет места, девочка. Ищи дальше. Чужие нам не нужны.
Марта выглянула из-за его плеча, её руки вытирались о фартук, она нахмурилась, но её взгляд смягчился, когда она увидела дрожащие плечи Дианы. Она коснулась руки мужа, её голос был мягким, но настойчивым:
— Рудольф, посмотри на неё. Она промокла до нитки, еле стоит. Пусть войдёт.
Он нахмурился, его пальцы сжали косяк двери, голос стал резче:
— Чужаки — к беде, Марта. Не хочу проблем. У нас и так тесно.
Диана шагнула ближе, её сапоги скрипнули, она подняла взгляд, её глаза блестели от дождя и усталости, голос дрогнул:
— Я не принесу бед. Мне нужен только ночлег. Утром я уйду. Прошу вас.
Рудольф вздохнул, его плечи опустились, он бросил взгляд на жену, чьё лицо было полным сочувствия, и буркнул:
— Ладно. Входи. Но только на ночь, и держи своего коня подальше от дома.
Диана кивнула, её губы дрогнули в слабой благодарной улыбке, она шагнула внутрь, её шаги оставляли мокрые следы на потёртом деревянном полу, пахнущем рыбой и дымом. Ворон остался у коновязи под навесом, его копыта нетерпеливо били по земле, пар вырывался из ноздрей. Марта указала на скамью у стола, её голос был тёплым:
— Садись, милая. Ешь. Ты выглядишь, как тень после шторма.
Диана опустилась на скамью, её пальцы сжали край стола, грубо вырезанного из дуба, она приняла миску с похлёбкой, чьи пары поднимались к её лицу, согревая кожу, но внутри она оставалась холодной — мысли о Святославе, о его последнем крике, о наёмниках, что гнались за ней, не отпускали. За ужином, под треск поленьев в очаге и барабанящий шум дождя за окном, она заговорила, скрывая правду о своём происхождении:
— Я изучаю короля Алекса. Его последнюю битву. Песни говорят, он пал героем, но я нашла свитки… Я хочу понять, что случилось.
Рудольф кивнул, отложив сеть, что чинил, его пальцы замерли на верёвке, голос был низким:
— Слышал о нём. Великий был, спас нас от тьмы. Предательство — горькая правда, девочка.
Марта посмотрела на неё, её руки замерли над горшком, голос был мягким:
— Историк, значит? Далеко тебя занесло ради старых сказок.
Диана кивнула, её ложка дрогнула в похлёбке, кусочки рыбы плавали в мутном бульоне:
— Да. Это всё, что у меня осталось. Искать ответы.
Рудольф и Марта переглянулись, их лица напряглись, но они не стали копать глубже. Ночь была тёмной, дождь хлестал по крыше, ветер завывал в щелях, стуча ставнями, как будто кто-то требовал впустить его внутрь. Рудольф поднялся, его старые кости затрещали, он сказал:
— Останешься на ночь. Я лягу на полу на полу, а ты с Мартой бери кровать.
Диана открыла рот, чтобы возразить, но Марта прервала, её рука легла на плечо девушки:
— Не спорь. Ты еле держишься. Ложись.
Она легла на узкую кровать рядом с Мартой, чьё дыхание было тёплым и ровным, пахнущим травами и рыбой. Рудольф устроился на соломенном матрасе у очага, его старое одеяло, пропахшее солью, шуршало, когда он ворочался. Сон не шёл к Диане — её пальцы сжимали кинжал под подушкой, тот самый, с вырезанным солнцем, подарок Роберта, её разум гудел, как море за окном, тревога грызла её изнутри.
Тишину разорвал стук в дверь — громкий, резкий, как удары молота по наковальне. Он эхом отозвался в стенах, заглушая шум дождя, заставляя очаг мигнуть, словно от страха. Диана вскочила, её сердце заколотилось, как барабан, она метнулась к столу, схватила кухонный нож с зазубренным лезвием и спрятала его за поясом, под рваным платьем. Марта ахнула, её рука сжала плечо девушки, голос дрожал, как лист на ветру:
— Что это, девочка? Что случилось ?
Рудольф поднялся, его старые кости скрипнули, он бросил взгляд на жену и шагнул к двери, бормоча сквозь зубы:
Стук стал громче, настойчивее, деревянная дверь затряслась, и грубый голос проревел, перекрикивая ветер:
— Открывай, старик, или я вышибу твою чёртову дверь к дьяволу!
Рудольф замер, его взгляд метнулся к женщинам, что забились в угол у очага, где тени дрожали от света углей. Он шепнул, его голос был хриплым:
Марта схватила руку Дианы, её пальцы впились в кожу, глаза блестели от слёз, она прошептала:
Диана сжала нож, её пальцы побелели, холод страха сковал её грудь, но она молчала, её взгляд был прикован к двери. Рудольф медленно повернул засов, его руки дрожали, и дверь распахнулась с оглушительным треском, едва он отодвинул щеколду. В дом ворвались трое — Рагнар, Кейра и Бьорн, наёмники Совикуса, выжившие после бойни на берегу, где Святослав убил трех громил и одного наемника. Их плащи, пропитанные дождём, хлопали, как крылья ворона, капюшоны скрывали лица, но глаза сверкали злобой, отражая свет очага. Рагнар, худой и высокий, с кинжалом на поясе, шагнул вперёд, его левая рука легла на рукоять меча, правая сжала рубаху Рудольфа, грубую и выцветшую, он рванул старика к себе, голос был резким, как удар клинка по камню:
— Где девчонка? Люди в деревне видели, как она вошла сюда и её лошадь здесь. Говори, старик, или сдохнешь прямо сейчас!
Он толкнул Рудольфа с такой силой, что тот врезался в стену, деревянная балка треснула от удара, старик рухнул на пол с глухим стуком, его голова запрокинулась, кровь потекла из виска, тёмная струйка стекала по морщинистой щеке, пачкая седые волосы. Марта вскрикнула, её голос сорвался в пронзительный визг, она бросилась к мужу, её ноги запнулись о край скамьи, она рухнула на колени рядом с ним, её руки дрожали, обнимая его лицо, пальцы размазали кровь по коже. Кейра, с короткими чёрными волосами, что липли к её мокрому лбу, шагнула вперёд, её арбалет, висящий на плече, качнулся, она направила его тетивой вниз, голос был холоден, как лёд под дождём:
— Заткнись, старуха, или следующая стрела пробьёт тебе горло.
Бьорн, широкоплечий и молчаливый, с топором, чьё лезвие блестело за спиной, вошёл последним, его шрамы на лице, оставленные битвами, казались чёрными в тусклом свете очага. Он обвёл комнату взглядом, как волк, почуявший добычу, его сапоги оставляли грязные следы на полу, вода капала с плаща, собираясь в лужицы. Рагнар двинулся к кровати, его кинжал сверкнул в правой руке, левой он рванул одеяло, грубо сшитое из шерсти, и заорал, его голос эхом отозвался от стен:
Диана выскочила из-под кровати, её чёрные волосы упали на лицо, закрывая глаза, она вцепилась в нож, что спрятала за поясом, её пальцы сжали рукоять так, что суставы побелели. Рагнар бросился к ней, его худые, жилистые руки метнулись вперёд, он схватил её за волосы, длинные пряди обмотались вокруг его кулака, он рванул с такой силой, что её шея хрустнула, она вскрикнула, её ноги заскользили по мокрому полу, оставляя следы в грязи. Он рассмеялся, его голос был хриплым, пропитанным злобой:
— Брыкаешься, сучка? Совикус платит за тебя живую, но никто не сказал, что целую. Я отрежу тебе пару пальцев для веселья!
Кейра шагнула ближе, её арбалет опустился, она ухмыльнулась, её тонкие губы растянулись, обнажая зубы, пожелтевшие от табака:
— Поаккуратнее, Рагнар. Хозяину нужна она живая , а не её труп. Не убей её раньше времени.
Диана сопротивлялась, её тело изогнулось, как натянутая тетива, она выхватила нож из-за пояса, лезвие сверкнуло в свете очага, она ударила, метя в бедро Рагнара. Нож вонзился в плоть с влажным хрустом, пробив грубую ткань штанов, кровь брызнула на пол, горячая и липкая, стекая по её руке, окрашивая пальцы в багровый цвет. Рагнар взвыл, его лицо исказилось от боли, глаза расширились, он отпустил её волосы и ударил кулаком в скулу, его костяшки врезались в кость с глухим стуком, её голова откинулась назад, в глазах потемнело, она рухнула на колени, нож выпал из руки, звякнув о деревянный пол. Марта, обезумев от страха, вскочила, её ноги дрожали, она схватила чугунную сковороду с очага, жир шипел на раскалённой поверхности, и бросилась на Кейру, её голос сорвался в крик:
Сковорода врезалась в плечо Кейры с тяжёлым ударом, жир брызнул на её плащ, оставляя чёрные пятна, Кейра пошатнулась, её арбалет качнулся, она зарычала, её рука потянулась к плечу, где уже проступал синяк. Бьорн рванулся вперёд, его массивное тело двигалось с ужасающей скоростью, он схватил Марту за ворот платья, рванул её назад, как тряпичную куклу, и ударил кулаком в грудь, его костяшки врезались в рёбра с хрустом, она рухнула в угол, её тело ударилось о стену, кровь потекла изо рта, стекая по подбородку, её дыхание стало хриплым, прерывистым. Рагнар, хромая, потащил Диану к центру комнаты, его нога оставляла кровавый след на полу, он прижал кинжал к её горлу, лезвие холодило кожу, голос был полон ярости:
— Эта сука продырявила мне ногу! Когда Совикус с ней закончит, я вырежу ей глаза!
Бьорн шагнул к Рудольфу, что лежал у стены, его дыхание было слабым, он схватил старика за рубаху, рванул вверх, как мешок с рыбой, и бросил его рядом с Мартой, их тела столкнулись с глухим стуком, Рудольф хрипел, его глаза, мутные от боли, смотрели на жену. Кейра выпрямилась, её рука сжала нож на поясе, она шагнула к старикам, голос был холоден:
— Что с этими двоими? Оставим свидетелей?
Рагнар сплюнул на пол, слюна смешалась с кровью, его голос был твёрд, как сталь:
— Убьём. Никто не должен знать, что мы здесь были.
Диана вскочила, её ноги дрожали, как у новорождённого жеребёнка, она рванулась к двери, её пальцы царапнули косяк, но Бьорн метнулся за ней, его массивная рука сомкнулась на её запястье, как капкан, он рванул её назад с такой силой, что её тело врезалось в пол, доски затрещали под её весом, дыхание вышибло из лёгких, она задохнулась, её грудь сжалась от боли. Рудольф, собрав последние силы, обнял Марту, его руки дрожали, он прошептал, голос был слабым, как шорох ветра:
— Прости нас, девочка… мы не хотели…
Кейра шагнула к старикам, её нож сверкнул в свете очага, она вонзила его в спину Марты, лезвие вошло с влажным хрустом, пробив грубую ткань платья, кровь хлынула на пол, багровая лужа растеклась под её телом, Марта захрипела, её пальцы сжали руку мужа, тело обмякло, глаза остекленели, уставившись в пустоту. Рудольф заорал, его голос сорвался в надрывный крик, он схватил масляную лампу с полки, стекло звякнуло в его дрожащих руках, и швырнул её в Кейру. Лампа разбилась о её голову с резким звоном, масло выплеснулось, вспыхнув ярким пламенем, огонь лизнул её волосы, чёрные пряди загорелись, она взвыла, её руки метнулись к лицу, пытаясь сбить пламя, запах горелой плоти ударил в ноздри. Рагнар и Бьорн бросились к ней, их голоса смешались в яростном рёве:
— Гаси, идиот! — крикнул Рагнар, его кинжал выпал из руки, звякнув о пол.
— Проклятье, она горит! — прорычал Бьорн, срывая плащ, чтобы накинуть на Кейру.
Диана воспользовалась хаосом, её ноги нашли опору, она рванулась к двери, её пальцы скользнули по мокрому косяку, она выскочила наружу, дождь хлестал её по лицу, как тысячи холодных игл, заглушая крики в доме. Ворон ржал у коновязи под навесом, его чёрная шерсть блестела от воды, она вскочила в седло, её руки сжали поводья, пальцы дрожали, она ударила пятками в бока коня, крикнув:
Ворон рванулся вперёд, его копыта загрохотали по тропе, грязь брызнула из-под ног, как кровь из раны, дождь заливал её глаза, ветер хлестал по щекам, оставляя красные полосы. Рагнар выбежал следом, его хромая нога оставляла кровавый след, смешанный с грязью, он выхватил арбалет Кейры из её рук, пока она каталась по полу, гася огонь, и выстрелил. Стрела свистнула в воздухе, её оперение мелькнуло в темноте, она вонзилась в круп Ворона с глухим стуком, конь заржал, его задние ноги подкосились, он споткнулся, и Диана рухнула в грязь, её тело ударилось о землю, плечо хрустнуло от удара, боль пронзила её, как раскалённый нож.
Она поднялась, её дыхание было хриплым, рваным, как у загнанного зверя, кровь текла из царапин на руках, смешиваясь с дождём. Она бросилась в лес, что начинался за деревней, его чёрные деревья вставали стеной, ветки цеплялись за её платье, рвали ткань, оставляя лоскуты на колючках. Дождь барабанил по листве, заглушая шорохи, но она слышала их — топот тяжёлых сапог, хруст веток, крики, что разрывали ночь. Её ноги скользили по мокрой траве, корни выступали из земли, как ловушки, она бежала, её сердце колотилось в горле, лёгкие горели, каждый вдох был как удар. Ветки хлестали её по лицу, оставляя кровавые царапины, дождь заливал глаза, она спотыкалась, её колени дрожали, но она бежала, пока не споткнулась о толстый корень, скрытый под листвой, её тело рухнуло вперёд, руки вцепились в грязь, она задохнулась, её грудь сжалась от боли и страха.
Из кустов выступили двое — Рагнар и Бьорн, их силуэты проступили в слабом свете луны, что пробивалась сквозь тучи, их плащи развевались, как крылья смерти, вода стекала с капюшонов, капая на землю. Рагнар шагнул вперёд, его кинжал сверкнул в руке, он хромал, его раненая нога оставляла тёмный след, голос был полон злобы, пропитанный яростью:
— Вот ты где, тварь. Думала сбежать? Иди сюда, мы ещё не закончили играть.
Бьорн сжал топор, его шрамы блестели от дождя, капли стекали по его лицу, как слёзы, он прорычал, его голос был низким, как рокот моря:
— Она прикончила Кейру! Я отрублю ей ступни, пусть попробует бежать без них!
Диана поднялась, её ноги дрожали, как сухие ветки под ветром, она крикнула, её голос сорвался, слабый и отчаянный:
— Оставьте меня! У меня ничего нет!
Рагнар ухмыльнулся, его тонкие губы растянулись, обнажая щербатые зубы, он шагнул ближе, его меч, висящий на поясе, звякнул о ножны, он выхватил его правой рукой, лезвие блеснуло в свете луны:
— Ничего? А твоя кровь? Совикус заплатит за неё золотом. Но сначала я получу своё.
Он бросился к ней, его меч метнулся вперёд, лезвие вонзилось в её бок с влажным хрустом, пробив платье и кожу, кровь хлынула, горячая и липкая, стекая по её бедру, её крик разорвал ночь, оборвавшись в хрипе, она рухнула на колени, её руки вцепились в рану, пальцы окрасились багровым, сознание помутилось, мир закружился, как в водовороте. Бьорн шагнул ближе, его топор взлетел, он рванул её плащ, ткань затрещала, лоскуты упали в грязь, его голос был хриплым:
— Разденем её, пусть корчится перед смертью.
В этот миг лес ожил. Голос, низкий и твёрдый, как рокот волн о скалы, прорезал шум дождя и их злобный хохот:
Они обернулись, их движения были резкими, как у загнанных зверей. Из теней выступил Илларион, высокий и худой, в синем балахоне, что трепетал на ветру, как знамя давно забытой войны. Его дубовая палка, гладкая и тёмная от времени, лежала в правой руке, левая была опущена вдоль тела. Седые волосы струились из-под капюшона, мокрые пряди липли к морщинистому лбу, серебристая борода блестела каплями дождя, глаза, голубые и глубокие, как море в ясный день, смотрели на наёмников с усталой, но непреклонной решимостью. Он шагнул ближе, его сапоги оставляли мягкие следы в грязи, голос стал громче, но оставался спокойным:
— Уходите. Я не хочу вас трогать. Оставьте её и живите.
Рагнар рассмеялся, его голос был хриплым, полным презрения, он сплюнул в грязь, слюна смешалась с дождём:
— Старик, ты рехнулся? Шагай прочь, или я вырежу тебе язык и скормлю его ей!
Бьорн шагнул вперёд, его топор качнулся, он оскалился, его шрамы исказились в гримасе:
— Он шутит, Рагнар? Давай уже прикончим его и заберём девку. Совикус ждёт.
Илларион покачал головой, его взгляд стал твёрже, он поднял палку, держа её перед собой, голос был тих, но в нём звенела сила:
— Последний раз прошу. Уйдите. Я не хочу крови.
Рагнар фыркнул, его меч сверкнул, он бросился на старика, лезвие метнулось к его груди с быстротой змеи, целясь в сердце, чтобы одним ударом покончить с ним. Илларион не дрогнул — меч вонзился в его грудь, ткань балахона порвалась с тихим треском, лезвие вошло глубоко, но кровь не потекла, старик стоял неподвижно, его лицо оставалось спокойным, как море в штиль. Он медленно поднял левую руку, пальцы сомкнулись на лезвии, он вытащил меч из груди, металл звякнул, выскользнув из его тела, и упал в грязь, лезвие покрылось каплями дождя, но не кровью. Рагнар замер, его глаза расширились, голос дрогнул:
— Что за чертовщина?!
Илларион посмотрел на него, его глаза блестели от слёз, что он сдерживал, голос был тих, но полон боли:
— Вы не оставили мне выбора.
Он поднял палку, её тёмное дерево мигнуло слабым светом, и воздух задрожал, как от раската грома. Вспышка, ослепительно белая, вырвалась из палки, как буря, что разрывает небо, свет ударил в Рагнара, его тело охватило невидимое пламя, кожа зашипела, запах горелой плоти ударил в ноздри, он закричал, его голос сорвался в визг, он рухнул на колени, его руки царапали землю, оставляя кровавые полосы, кинжал выпал, звякнув о камень, его тело дёрнулось и затихло, дым поднимался от обугленной плоти, смешиваясь с дождём. Бьорн зарычал, его топор взлетел, он бросился на старика, лезвие метнулось к голове Иллариона, но свет ударил снова — яркий, как молния, он врезался в грудь Бьорна, его кольчуга задымилась, шрамы почернели, он взвыл, его крик утонул в рёве ветра, топор выпал из рук, вонзился в землю, он рухнул, его тело корчилось в агонии, пока пламя не пожрало его дыхание, оставив лишь дымящийся силуэт.
Диана к этому времени потеряла сознание, её тело лежало в грязи, кровь текла из раны в боку, смешиваясь с дождём, её платье пропиталось багровым, лужа под ней растекалась, как тёмное зеркало. Она не видела, как меч Рагнара не причинил вреда Иллариону, не слышала его слов, не ощутила, как смерть отступила от старика. Илларион опустил палку, его плечи опустились, лицо было мрачным, слёзы текли по щекам, смешиваясь с дождём, он шепнул, голос дрожал:
— Простите меня, глупцы. Я не хотел этого.
Он шагнул к Диане, его балахон промок, прилип к худому телу, он опустился на колени рядом с ней, его пальцы коснулись её бока, где рана зияла, как открытая пасть. Свет, мягкий и тёплый, как утреннее солнце, заструился из его ладони, рана затянулась, кожа срослась, оставив лишь тонкий шрам, кровь перестала течь, её дыхание выровнялось, но сознание не вернулось. Он поднялся, подошёл к Ворону, что лежал в грязи, стрела торчала из его крупа, конь хрипел, его бока вздымались от боли. Илларион положил руку на рану, свет мигнул, стрела выпала, рана закрылась, конь фыркнул, его глаза прояснились, он поднялся, тряхнув гривой. Илларион вернулся к Диане, поднял её на руки, её тело было лёгким, как у ребёнка, он прижал её к груди, её голова упала на его плечо, и пошёл к своему дому у обрыва, где море пело свою вечную, скорбную песню. Дождь смыл кровь, лес затих, скрывая тайну старика, что не хотел быть палачом.
