Вечером, когда слухи о черте дошли до старосты, собрался сход. Мужики стояли у длинного стола в избе, освещенной лишь светом лучины. Староста Вышеслав, седой, с лицом, изрезанным морщинами, как кора дуба, стукнул посохом о пол.
— Надо кончать с этим, — сказал он хрипло. — Черт ли, леший ли, а житья от него нет. Скот пропадает, люди боятся. Кто пойдет?
Тишина повисла тяжелая, как мокрый мех. Никто не хотел лезть в болота, где каждый шаг мог стать последним. Но молчание прервал Радомир, охотник с широкими плечами и шрамом через бровь.
— Я пойду, — бросил он, глядя в огонь. — Не черт, так зверь какой. Выследим, убьем.
За ним поднялся Славен, младший из охотников, с копной русых волос и взглядом дерзким, как у волчонка.
— И я с вами. Неужто одному Радомиру славу брать?
Третий, Борята, угрюмый и молчаливый, просто кивнул. Он был из тех, кто говорит мало, но делает много. Последним вызвался Добрыня — высокий, худой, с длинными пальцами, что ловко управлялись с луком. Его считали странным: он часто молчал, глядя в пустоту, но стрелы его никогда не знали промаха.
— Четверо, — подвел итог Вышеслав. — Хватит, чтоб черта прикончить. Утром идите. И пусть Перун вас хранит.
На рассвете охотники собрались у околицы. Небо было серым, низким, словно придавливало землю. Туман стелился по траве, цеплялся за ноги. Радомир нес копье и топор, Славен — лук и нож, Борята — тяжелую дубину с шипами, а Добрыня — свой верный лук и колчан стрел. Женщины провожали их молча, лишь старуха Ведана, что жила у леса, шепнула:
— Не верьте глазам своим. Болота лгут.
Они вошли в топи, где воздух был густым, а земля чавкала под сапогами. Тропа, что вела к дальним лугам, скоро растворилась в грязи, и Радомир пошел первым, ощупывая путь шестом. Остальные держались рядом, вглядываясь в белесую мглу.
— Слыхали крики вчера? — спросил Славен, озираясь. — Как будто баба выла.
— Не баба, — буркнул Борята. — Черт то был.
— А ты его видал, что ли? — Славен усмехнулся, но Борята только сплюнул в грязь.
Добрыня молчал, шагая последним. Его глаза, серые, как сталь, скользили по теням в тумане. Иногда он останавливался, прислушивался, но ничего не говорил.
Час шел за часом. Болота казались бесконечными: кочки, покрытые мхом, черные лужи, кривые деревья с голыми ветками. В какой-то момент Радомир остановился.
— Смотрите, — он указал на след в грязи. Широкий, с длинными когтями, не похожий ни на волчий, ни на медвежий.
— Это он, — сказал Борята, сжимая дубину. — Близко.
И тут они услышали крик. Далекий, протяжный, полный боли. Славен вздрогнул, Радомир поднял копье. Добрыня медленно натянул тетиву.
— Идем на звук, — скомандовал Радомир.
Они двинулись глубже в топь, не зная, что черт уже следил за ними из теней.
Туман сгущался, словно живое существо, обволакивая охотников холодными пальцами. Крик, что манил их вперед, оборвался так же внезапно, как начался, оставив после себя гулкую тишину. Лишь чавканье сапог по грязи да редкий плеск воды нарушали безмолвие. Радомир шел впереди, сжимая копье так, что костяшки побелели. След становился четче: когтистая лапа отпечатывалась в мягкой земле, уводя в сторону, где деревья гнулись над черной водой, будто кланялись чему-то невидимому.
— Он близко, — тихо сказал Борята, его голос был низким, как рокот грома. — Чую.
— Чуешь, а где он? — Славен крутил головой, пытаясь разглядеть хоть что-то в белесой пелене. — Туман этот проклятый… Ничего не видно дальше локтя.
— Тише, — оборвал его Радомир. — Слышите?
Они замерли. Где-то впереди, за завесой мглы, раздался шорох — словно кто-то тяжелый ступил на кочку, а потом затих. Добрыня поднял лук, прислушиваясь. Его дыхание было ровным, но пальцы слегка дрожали на тетиве.
— Это он, — прошептал Славен. — Зовущий.
И тут из тумана вынырнул огонек. Маленький, синеватый, он плавно покачивался в воздухе, словно подвешенный на невидимой нити. Охотники застыли, глядя на него. Огонек мигнул, дрогнул и поплыл влево, к черной воде, где деревья смыкались в сплошную стену веток.
— За ним, — сказал Радомир, шагнув вперед.
— Погоди, — Добрыня поймал его за плечо. — Ведана говорила: не верь глазам. Это ловушка.
Радомир выдернул руку, сверкнув глазами.
— Ловушка, не ловушка, а сидеть и ждать я не стану. Черт сам к нам не придет.
— Он прав, — поддержал Славен. — Если это он, догоним и прикончим.
Борята молча кивнул, и четверка двинулась за огоньком. Туман расступался перед ним, открывая узкую тропу между кочками. Огонек плыл неспешно, то пропадая за деревьями, то появляясь снова. Казалось, он дразнит их, манит глубже в топь.
Они шли минут десять, когда Радомир вдруг остановился. Земля под ногами дрогнула, и он едва не провалился в черную жижу.
— Осторожно, — выдохнул он, отступая. — Тут трясина.
Огонек замер впереди, зависнув над водой. А потом раздался смех — высокий, резкий, будто птица крикнула. Но в этом звуке было что-то человеческое, и оттого еще более жуткое. Славен вздрогнул, Борята поднял дубину, а Добрыня натянул тетиву до предела.
— Покажись, тварь! — крикнул Радомир, вскинув копье.
Смех оборвался, и огонек мигнул, разделившись надвое. Два огонька поплыли в разные стороны, а затем из тумана донесся голос. Тонкий, дрожащий, как у ребенка:
— Помогите… Я тут… Спасите…
Голос шел справа, где один из огоньков мерцал ярче. Славен шагнул к нему, но Борята схватил его за рубаху.
— Не ходи. Это не человек.
— А если человек? — Славен вырвался. — Вдруг кто-то тонет? Слышишь, зовет!
— Это черт, дурень, — процедил Борята. — Хочет нас развести.
Радомир нахмурился, глядя то на один огонек, то на другой.
— Делимся, — решил он. — Я и Борята — направо, к голосу. Славен, Добрыня — налево, за вторым светом. Встретимся здесь, если живы будем.
Добрыня открыл было рот, чтобы возразить, но Радомир уже шагнул в туман, и Борята последовал за ним. Славен пожал плечами и повернулся к Добрыне.
Добрыня кивнул, но в его глазах мелькнула тень. Он чувствовал, что болота уже начали свою игру.
Радомир и Борята пробирались через топь, держась ближе друг к другу. Голос впереди становился громче, отчетливее:
— Спасите… Я здесь… Нога застряла…
Радомир ускорил шаг, раздвигая ветки шестом. Туман редел, и вскоре они увидели фигуру — маленькую, сгорбленную, стоящую по колено в воде. Это была девочка, лет десяти, в рваной рубахе. Ее волосы, черные и мокрые, свисали на лицо, закрывая глаза.
— Эй, малая! — крикнул Радомир. — Держись, идем к тебе!
Девочка подняла голову, и Борята замер. Лицо ее было бледным, как у мертвеца, а глаза — пустыми, без зрачков, словно два колодца.
— Это не человек, — выдохнул он, но Радомир уже шагнул вперед.
— Стой, дурак! — Борята рванулся за ним, но было поздно.
Девочка улыбнулась — широко, неестественно, обнажив ряд острых, как иглы, зубов. А потом она исчезла, растаяла в воздухе, и вода под ногами Радомира взорвалась фонтаном грязи. Что-то черное, длинное, с когтями, выскочило из трясины, ударив его в грудь. Радомир рухнул, копье выпало из рук, и крик его заглушил хохот — тот самый, что они слышали раньше.
Борята бросился к нему, размахнувшись дубиной. Удар пришелся в пустоту — тварь уже скрылась в воде, оставив лишь рябь. Радомир лежал на спине, хрипя. Из груди его текла кровь, смешиваясь с грязью.
— Держись… — Борята попытался поднять его, но Радомир схватил его за руку.
— Беги, — прохрипел он. — Это… не убить…
И затих. Борята стоял над телом, сжимая дубину, пока туман не сомкнулся вокруг него.
Тем временем Славен и Добрыня шли за вторым огоньком. Он вел их к старому дереву, кривому и голому, что торчало из воды, как скелет. Славен шагал впереди, бормоча под нос:
— Если это черт, я ему шею сверну. А если нет — домой вернемся с добычей.
Добрыня молчал, держа стрелу наготове. Огонек остановился у дерева и погас. Тишина навалилась, тяжелая, как камень. А потом дерево шевельнулось. Ветви его дрогнули, вытянулись, и из ствола проступило лицо — сморщенное, с горящими глазами.
— Уходите, — прошипело оно. — Или сгинете.
Славен выхватил нож, но Добрыня остановил его.
— Это не черт, — сказал он тихо. — Это предупреждение.
Но Славен не послушал. Он шагнул к дереву, и в тот же миг земля под ним разверзлась.
Борята стоял над телом Радомира, чувствуя, как холод пробирает до костей. Туман сомкнулся вокруг, скрыв даже очертания деревьев, и только черная вода плескалась у ног, унося кровь товарища в глубину топи. Он сжал дубину так, что дерево скрипнуло в ладонях. Радомир был сильнейшим из них — если черт забрал его так легко, что ждет остальных?
— Тварь… — Борята сплюнул в грязь, оглядываясь. Тишина давила на уши, но он знал: оно рядом. Чувствовал это нутром, как зверь чует охотника.
Шорох раздался слева, едва слышный, будто ветка хрустнула под лапой. Борята развернулся, вскинув дубину, но увидел лишь пустоту. Потом справа — тихий плеск, словно кто-то шагнул в лужу. Он крутнулся снова, но туман смеялся над ним, скрывая врага. А затем из мглы выплыл огонек — тот самый, синеватый, холодный. Он завис в воздухе, покачиваясь, и Борята понял: это не случайность. Черт играл с ним, как кошка с мышью.
— Покажись, проклятый! — рявкнул он, шагнув к огоньку.
Огонек мигнул и рванулся в сторону, уводя его глубже в топь. Борята пошел следом, не думая о том, что земля под ногами становится мягче, а воздух — тяжелее. Он хотел одного: добраться до твари и размозжить ей голову. Радомир заслуживал мести, а Борята не привык отступать.
Тропа сузилась, кочки сменились черной жижей, и вскоре он оказался у края трясины. Огонек остановился над водой, мерцая ярче. Борята прищурился, пытаясь разглядеть, что там, в глубине. И тут вода дрогнула. Из нее медленно поднялась фигура — высокая, сутулая, с длинными руками, что свисали до колен. Кожа ее была черной, как смола, а глаза горели тем же синеватым светом, что и огонек. Рот растянулся в ухмылке, обнажив кривые зубы.
— Человек… — голос черта был низким, шипящим, как ветер в камышах. — Зачем пришел?
Борята не ответил. Он бросился вперед, размахнувшись дубиной. Удар пришелся в цель — дерево с хрустом врезалось в плечо твари, и та отшатнулась, издав вопль, похожий на визг свиньи. Но в тот же миг длинная рука черта метнулась к нему, когти полоснули по груди, разорвав рубаху. Борята отскочил, чувствуя жжение раны, но не остановился. Он ударил снова, целясь в голову.
Черт увернулся, скользнув в воду, и исчез. Борята замер, тяжело дыша. Туман закружился, и голос твари раздался со всех сторон:
— Сильный… Но глупый… Сгинешь здесь…
А потом земля под ногами Боряты дрогнула. Он не успел отступить — трясина разверзлась, и он провалился по пояс, выронив дубину. Холодная жижа обхватила его, тянула вниз. Он рванулся, цепляясь за кочку, но пальцы соскальзывали. Где-то в тумане хохотал черт, и Борята понял: это конец.
Но он не сдался. С рыком он ухватился за корень, торчащий из грязи, и начал вытягивать себя наружу. Каждый дюйм давался с боем, мышцы дрожали, а рана на груди пылала огнем. Наконец он выбрался, рухнув на твердую кочку. Дубина лежала в шаге от него, и он пополз к ней, стиснув зубы.
— Я тебя найду… — прохрипел он. — Найду и убью…
Тем временем Славен падал. Земля под ним раскололась, как гнилая доска, и он рухнул в яму, полную воды и грязи. Ноги его запутались в корнях, а нож выскользнул из рук, канув в мутную жижу. Он вскрикнул, но голос утонул в плеске. Над ним стоял Добрыня, глядя вниз с края ямы.
— Держись! — крикнул Добрыня, бросая ему конец своего пояса. — Хватай!
Славен схватился за ткань, и Добрыня начал тянуть. Лицо его напряглось, жилы на шее вздулись, но он не отпускал. Славен выбрался, кашляя и отплевываясь от грязи. Оба рухнули на кочку, тяжело дыша.
— Говорил же… предупреждение, — выдавил Добрыня, глядя на дерево. Лицо на стволе исчезло, но ветви все еще шевелились, словно живые.
— Чтоб его… — Славен сплюнул. — Это что, черт был?
— Нет, — Добрыня покачал головой. — Это болото. Оно само нас гонит. А черт… он где-то еще.
Славен поднялся, дрожа от холода и злости.
— Тогда найдем его. Я эту тварь голыми руками…
Он не договорил. Из тумана вылетел огонек — быстрый, как стрела, и ударил его в грудь. Славен пошатнулся, хватаясь за сердце, и рухнул на колени. Глаза его закатились, изо рта потекла слюна. Добрыня рванулся к нему, но огонек уже растаял, а Славен начал биться в судорогах.
— Славен! — Добрыня схватил его за плечи, тряся. — Очнись!
Но Славен не отвечал. Тело его обмякло, дыхание стало хриплым, прерывистым. Добрыня понял: это не просто удар. Черт что-то сделал с ним — отравил, заколдовал, забрал разум. Он подхватил товарища под мышки и потащил прочь от дерева, вглубь топи, надеясь найти укрытие.
А в тумане снова раздался смех — низкий, торжествующий.
Борята, лежа на кочке, услышал этот смех. Он заставил себя встать, сжимая дубину. Рана кровоточила, но он не обращал внимания. Черт был где-то рядом, и Борята знал: либо он убьет тварь, либо сгинет, как Радомир.
Он пошел на звук, хромая, но полный решимости. Туман расступился, и перед ним открылась поляна — редкое сухое место среди топи. В центре стоял камень, покрытый мхом, а на нем сидел черт. Теперь он не прятался: черная кожа блестела, глаза сияли, а когти постукивали по камню.
— Еще один… — прошипел черт, склонив голову. — Упорный…
Борята не стал ждать. Он бросился вперед, занося дубину для удара.
Борята летел вперед, как медведь, разбуженный в берлоге. Дубина в его руках описала дугу, и удар пришелся черту прямо в грудь. Раздался хруст, словно сломалась сухая ветка, и тварь отлетела от камня, рухнув в грязь. Борята не дал ей опомниться — шагнул следом, занося оружие для второго удара. Но черт оказался быстрее. Его длинная рука метнулась вверх, когти вонзились в дубину, вырвав ее из рук охотника. Дерево отлетело в сторону и кануло в черную воду.
Борята замер, тяжело дыша. Кровь текла из раны на груди, смешиваясь с грязью, но он не чувствовал боли — только ярость. Черт поднялся, выпрямившись во весь рост. Он был выше человека на голову, сутулый, с костлявыми плечами, покрытыми коркой засохшей грязи. Глаза его сияли, как два болотных огонька, а рот кривился в усмешке.
— Сильный… — прошипел он, обходя Боряту по кругу. — Но слабый внутри… Боишься…
— Я тебя не боюсь, тварь! — Борята сплюнул и бросился на черта с голыми руками.
Он врезался в него, как таран, повалив на землю. Кулаки замолотили по черной морде, ломая зубы, разрывая кожу. Черт взвыл, извиваясь под ним, и когтистая лапа полоснула Боряту по боку. Боль пронзила тело, но он не отпустил. Схватив тварь за горло, он начал душить, стискивая изо всех сил. Пальцы его скользили по влажной, холодной коже, но хватка не слабела.
Черт захрипел, глаза его потускнели, и на миг показалось, что победа близка. Но затем тварь рассмеялась — низко, гортанно, и тело ее растаяло в руках Боряты, как дым. Он рухнул вперед, вцепившись в пустоту, и грязь плеснула ему в лицо. Оглянувшись, он увидел, как черт возникает в шаге от него, целый и невредимый.
— Не убить меня… — прошипело существо. — Я — болото… Я — ночь…
Борята поднялся, шатаясь. Силы покидали его, кровь текла ручьем, но он не сдавался. Схватив камень с земли, он метнул его в черта. Тот уклонился, и камень ушел в туман. А затем тварь прыгнула. Когти вонзились Боряте в плечи, повалив его на спину. Он закричал, пытаясь отбиться, но черт прижал его к земле, вдавливая в грязь.
— Сгинь… — прохрипел Борята, но голос его ослаб.
Черт наклонился ближе, дыхание его пахло гнилью. Глаза твари заглянули в его душу, и Борята почувствовал, как разум мутится. Перед ним мелькнули лица — Радомир, Славен, Добрыня, а затем мать, давно умершая, и сестра, утонувшая в реке. Все они кричали, звали его, и голоса сливались в один невыносимый вопль.
Последнее, что он увидел, — ухмылку черта. А потом тьма поглотила его.
Добрыня тащил Славена через топь, цепляясь за кочки. Тело товарища было тяжелым, мертвым грузом, но он дышал — хрипло, прерывисто. Судороги прекратились, но глаза Славена оставались закрытыми, а лицо покрывала мертвенная бледность. Добрыня не знал, что с ним сделал огонек, но чувствовал: время уходит.
— Держись, брат, — шептал он, оглядываясь. Туман редел, открывая кривые деревья и черные лужи. Где-то вдали раздался крик — резкий, полный боли. Добрыня замер. Это был голос Боряты.
— Борята! — крикнул он, но эхо вернуло лишь тишину.
Он понял: они остались вдвоем. Радомир мертв, Борята, скорее всего, тоже. Оставался только Славен, которого он волок на себе, и черт, что кружил где-то рядом. Добрыня стиснул зубы, перекинув лук через плечо. Надо было найти сухое место, развести костер, привести Славена в чувство. Но болота не давали передышки.
Он добрался до небольшой поляны, где земля была тверже, и уложил Славена у корней старого дуба. Дерево выглядело мертвым, но корни его еще цеплялись за жизнь. Добрыня сорвал мох с кочки, достал кремень и начал высекать искры. Руки дрожали, но он заставил себя сосредоточиться. Огонь — их единственный шанс.
Пламя занялось, маленькое, дрожащее, и Добрыня подбросил сухих веток. Тепло коснулось лица, отгоняя холод. Он повернулся к Славену, хлопнув его по щекам.
— Очнись, слышишь? Не смей умирать!
Славен застонал, веки его дрогнули. Глаза открылись — мутные, пустые, но живые. Он попытался сесть, но рухнул обратно, хватаясь за грудь.
— Что… это было? — прохрипел он.
— Черт, — коротко ответил Добрыня. — Он тебя коснулся.
Славен кивнул, дрожа. Лицо его покрылось испариной, а руки тряслись, как у старика.
— Я… видел… — начал он, но замолчал, уставившись в огонь.
— Что видел? — Добрыня наклонился к нему.
— Тени… Они шептались… Звали… — Голос Славена сорвался. — Я не хочу туда…
Добрыня положил руку ему на плечо, но внутри у него все сжалось. Он знал: черт не просто убивает. Он ломает разум, оставляя пустую оболочку. Славен еще дышал, но что-то в нем уже умерло.
А затем из тумана донесся звук — шаги, тяжелые, чавкающие. Добрыня вскочил, схватив лук. Стрела легла на тетиву, он вгляделся в мглу. Фигура выплыла из тумана — высокая, сутулая, с горящими глазами. Черт шел прямо к ним, не скрываясь.
— Славен, вставай! — крикнул Добрыня, но тот лишь съежился, закрыв лицо руками.
Добрыня выпустил стрелу. Она вонзилась черту в грудь, и тварь пошатнулась, издав шипящий вопль. Но не упала. Когти ее вытянулись, глаза сверкнули ярче, и она шагнула вперед.
Черт шагал через поляну, и каждый его шаг отдавался дрожью в земле. Стрела торчала из его груди, черная кровь сочилась из раны, но тварь не замечала боли. Глаза ее горели ярче, чем костер, а когти оставляли борозды в грязи. Добрыня натянул тетиву снова, чувствуя, как пот стекает по виску. Пальцы его были тверды, но сердце колотилось, как у загнанного зверя.
— Славен, вставай! — крикнул он, не оборачиваясь. — Бери нож, помогай!
Но Славен не двигался. Он сидел, прижавшись к дубу, и шептал что-то невнятное, глядя в пустоту. Глаза его были мутными, как вода в трясине, а руки дрожали, сжимая воздух. Черт коснулся его разума, и то, что осталось от дерзкого охотника, таяло с каждым мгновением.
Добрыня выстрелил. Вторая стрела вонзилась черту в шею, и тварь зашипела, отступив на шаг. Но тут же выпрямилась, выдернув стрелу когтями. Черная кровь брызнула на землю, и шипение перешло в смех — низкий, раскатистый, от которого волосы вставали дыбом.
— Ты… не уйдешь… — прошипело существо, наклоняя голову. — Все ваши… мои…
Добрыня бросил лук — стрел осталось мало, а времени натягивать тетиву уже не было. Он выхватил нож, короткий, но острый, и шагнул навстречу черту. Тварь прыгнула, когти рассекли воздух, но Добрыня увернулся, рухнув на колено. Нож полоснул по ноге черта, и тот взвыл, отшатнувшись.
— За Радомира! — крикнул Добрыня, вскакивая. — За Боряту!
Он бросился вперед, вгоняя нож в бок твари. Лезвие вошло глубоко, черная жижа хлынула на руки, обжигая кожу. Черт взревел, ударив его лапой. Удар пришелся в плечо, и Добрыня отлетел назад, рухнув у костра. Огонь вспыхнул ярче, обдав его жаром, но он тут же поднялся, сжимая нож.
Черт не нападал. Он стоял, покачиваясь, глядя на Добрыню горящими глазами. Раны его сочились кровью, но не убивали. Тварь была не из плоти — она была частью болота, частью тьмы, что жила здесь веками.
— Славен! — Добрыня обернулся к товарищу. — Помоги, черт тебя дери!
И тут он увидел. Славен поднялся, но не для того, чтобы сражаться. Лицо его исказилось, глаза закатились, и он шагнул к костру. Руки его вытянулись к огню, пальцы дрожали, словно он хотел схватить пламя.
— Нет! — Добрыня рванулся к нему, но было поздно.
Славен издал вопль — нечеловеческий, полный ужаса и боли — и бросился в огонь. Пламя охватило его мгновенно, рубаха вспыхнула, как сухая трава. Он кричал, катаясь по земле, но не пытался сбить огонь. Добрыня кинулся к нему, пытаясь оттащить, но жар оттолкнул его. Через несколько мгновений крики стихли, и Славен затих — черный, обугленный комок в грязи.
Добрыня замер, глядя на тело. Дыхание его сбилось, нож выпал из рук. Черт убил Славена не когтями — он забрал его разум, заставив самого себя уничтожить. А теперь тварь смотрела на Добрыню, склонив голову, словно ждала его хода.
— Ты… — Добрыня поднял взгляд, голос его дрожал от гнева. — Ты заплатишь…
Он схватил горящую ветку из костра и бросился на черта. Тварь уклонилась, но Добрыня успел ткнуть огнем ей в грудь. Пламя лизнуло черную кожу, и черт взвыл, отскакивая. Запах горелой плоти смешался с вонью болота. Добрыня ударил снова, загоняя тварь к краю поляны. Огонь был его последним оружием — и он работал.
Черт отступал, шипя и корчась. Глаза его потускнели, когти втянулись. А затем он прыгнул — не на Добрыню, а в черную воду за поляной. Трясина сомкнулась над ним, поглотив тварь, и только круги разошлись по поверхности.
Добрыня стоял, тяжело дыша, сжимая обугленную ветку. Туман кружился вокруг, но смеха больше не было. Черт ушел — или сделал вид, что ушел. Он знал, как играют болота: они лгут, скрывают, ждут.
Добрыня вернулся к костру, рухнув на колени. Тело Славена дымилось в грязи, запах паленого мяса душил его. Радомир, Борята, Славен — все мертвы. Остался только он, один среди топей, с ножом и угасающим огнем. Руки его дрожали, плечо ныло от удара, но он заставил себя встать.
Надо было идти. Назад, к деревне, рассказать, что черт повержен — или хотя бы прогнан. Но в глубине души он знал: это не конец. Болота не отпустят так просто.
Он собрал лук, затушил костер и двинулся в туман. Шаги его были тяжелыми, каждый звук отдавался в ушах. А затем он услышал шепот — тихий, едва различимый, словно ветер шелестел в камышах. Добрыня остановился, оглядываясь. Никого. Только туман и черные тени деревьев.
— Кто здесь? — крикнул он, но голос его утонул в тишине.
Шепот стал громче, превращаясь в голоса. Он узнал их — Радомир, Борята, Славен. Они звали его, шептались у самого уха:
— Иди к нам… Останься… Здесь твой дом…
Добрыня зажмурился, тряхнув головой. Это болота. Это черт. Они лгали ему, как лгали всем. Он сжал кулаки и пошел дальше, стиснув зубы. Но голоса не стихали. Они смеялись, плакали, кричали, и с каждым шагом разум его трещал, как лед под весной.
Он шел час, может, два. Тропа петляла, туман густел, и Добрыня понял: он потерял направление. Деревня была где-то там, за топями, но где? Он остановился, глядя на свои руки. Они дрожали не от холода — от чего-то внутри. Голоса становились громче, лица мелькали в тумане: Радомир с разорванной грудью, Борята с пустыми глазами, Славен, объятый огнем.
— Уходите… — прошептал он, но они не слушали.
А затем он увидел огонек. Маленький, синеватый, плывущий в тумане. Добрыня замер, чувствуя, как разум ускользает. Это был конец — или начало конца.
Огонек плыл перед Добрыней, мерцая в тумане, как звезда, упавшая в трясину. Он манил его, звал, и Добрыня шел следом, не в силах остановиться. Ноги его утопали в грязи, плечо ныло от раны, а голоса друзей звучали в голове, сливаясь в один нескончаемый хор. Радомир шептал о мести, Борята звал в топь, Славен плакал, прося огня. Добрыня стискивал зубы, сжимал кулаки, но каждый шаг приближал его к краю — не болот, а разума.
Он не знал, сколько прошло времени. Часы слились в бесконечный серый поток, где не было ни дня, ни ночи, только туман и шепот. Огонек вел его через кочки и черные лужи, мимо кривых деревьев, чьи ветви тянулись к нему, как руки. Иногда ему казалось, что он видит черта — сутулую фигуру с горящими глазами, мелькающую в тенях. Но когда он моргал, тварь исчезала, оставляя лишь пустоту.
Наконец туман начал редеть. Земля под ногами стала тверже, грязь сменилась травой, и Добрыня услышал далекий лай собак. Деревня. Он выбрался. Огонек мигнул в последний раз и растаял, а голоса стихли, оставив гулкую тишину. Добрыня остановился, тяжело дыша. Впереди, за редкими деревьями, виднелись крыши Лесного Ключа. Дым поднимался из труб, запах хлеба и дров коснулся его носа. Он был дома.
Но что-то было не так. Руки его дрожали, в ушах звенело, а перед глазами мелькали тени. Он провел ладонью по лицу, и пальцы его стали мокрыми — не от воды, а от крови. Рана на плече открылась, но он не чувствовал боли. Только холод, что полз по венам, и пустоту в груди.
Добрыня шагнул к деревне, сжимая лук. Сапоги его оставляли грязные следы на тропе, а дыхание вырывалось облачками в морозном воздухе. Он должен был рассказать, что черт повержен, что он прогнал тварь огнем. Но слова путались в голове, а память трещала, как старый лоскут. Что он видел? Что сделал? Лица друзей мелькали перед ним, и он не мог вспомнить, где правда, а где ложь.
У околицы его встретили. Женщины закричали, увидев кровь и грязь, мужики высыпали из изб с топорами и вилами. Староста Вышеслав вышел вперед, опираясь на посох.
— Добрыня? — голос его дрогнул. — Ты один?
Добрыня кивнул, но не ответил. Глаза его смотрели мимо, в пустоту. Вышеслав шагнул ближе, вглядываясь в его лицо.
— Где остальные? Что с чертом?
— Мертвы… — выдавил Добрыня. Голос его был хриплым, чужим. — Все мертвы… Черт… я его… прогнал…
Толпа загудела. Кто-то крикнул о победе, кто-то заплакал, оплакивая охотников. Вышеслав поднял руку, призывая к тишине.
— Расскажи, — сказал он. — Что было?
Добрыня открыл рот, но слова застряли. Вместо них из горла вырвался смех — тихий, дрожащий, а затем громкий, раскатистый. Он смеялся, глядя на лица людей, на их страх и надежду. Вышеслав отшатнулся, женщины схватились за детей.
— Он в болотах… — Добрыня шагнул вперед, и смех его оборвался. — Но он здесь… Он во мне…
Он поднял руки, показывая окровавленные ладони. Толпа ахнула, отступая. В глазах его горел тот же синеватый свет, что у огоньков в топи. Вышеслав стукнул посохом о землю.
— Ты несешь беду, Добрыня! Уходи!
Но Добрыня не ушел. Он бросился к старосте, сжимая нож, что подобрал с земли. Мужики кинулись наперерез, повалили его, вырвали оружие. Он кричал, бился, выл, как зверь, пока его не связали веревками и не оттащили к избе.
Ночь опустилась на деревню. Добрыню заперли в амбаре, связанного, под охраной двух мужиков с копьями. Он сидел в углу, глядя в темноту. Голоса вернулись — Радомир, Борята, Славен. Они шептались, смеялись, звали его. Иногда он отвечал, бормоча под нос, иногда молчал, качая головой.
— Я победил… — шептал он. — Победил…
Но в глубине души он знал: это ложь. Черт не умер. Он жил в болотах, в тумане, в нем самом. Огонь прогнал тварь, но не убил. Она ждала, затаившись, и теперь часть ее сидела в его разуме, грызла его изнутри.
Утром мужики нашли амбар пустым. Веревки лежали на полу, разрезанные, а дверь была выломана. Следы вели к болотам — глубокие, неровные, будто кто-то бежал, не оглядываясь. Вышеслав велел не искать. Он знал: Добрыня ушел туда, откуда не возвращаются.
Годы прошли. Деревня жила тихо, избегая топей. Но иногда, в безлунные ночи, люди слышали крики из болот — то ли плач, то ли хохот. Огоньки мелькали в тумане, и старики шептались, что это Добрыня, ставший частью трясины. Черт забрал его, как забрал остальных, но оставил жить — безумным, сломленным, вечным стражем болот.
И никто больше не ходил туда, где земля дрожала, а голоса звали в топь.
Огонек плыл перед Добрыней, мерцая в тумане, как звезда, упавшая в трясину. Он манил его, звал, и Добрыня шел следом, не в силах остановиться. Ноги его утопали в грязи, плечо ныло от раны, а голоса друзей звучали в голове, сливаясь в один нескончаемый хор. Радомир шептал о мести, Борята звал в топь, Славен плакал, прося огня. Добрыня стискивал зубы, сжимал кулаки, но каждый шаг приближал его к краю — не болот, а разума.
Он не знал, сколько прошло времени. Часы слились в бесконечный серый поток, где не было ни дня, ни ночи, только туман и шепот. Огонек вел его через кочки и черные лужи, мимо кривых деревьев, чьи ветви тянулись к нему, как руки. Иногда ему казалось, что он видит черта — сутулую фигуру с горящими глазами, мелькающую в тенях. Но когда он моргал, тварь исчезала, оставляя лишь пустоту.
