CreepyStory

Что-то большее: ч. 1

Что-то большее: ч. 2

---

Само собой, Аркрайт последовал за ней.

Строганофф распахнула дверь, заглянула в царящую внутри темноту. Окликнула:

– Гаркат? Гаркат!

Она скрылась в фургоне целиком, и какое-то время Аркрайт слушал, как Строганофф будто бы ищет что-то на ощупь. Потом она снова вышла на свет, и вид у неё был встревоженный.

– Бриггз! – крикнула она. – Да Бриггз же! Где тебя носит?!

Из другого фургона торопливо вывалился пожилой мужчина. Сегодня он был одет как полагается, но Аркрайт узнал вчерашнего конферансье.

– Где Гаркат?! – потребовала Строганофф. – Она ни разу не уходила, не сказавшись!

Бриггз округлил глаза в страхе.

– Я не знаю, мадам! Я… Я сейчас!

Несколько минут Аркрайт и Строганофф с забытой папиросой в зубах стояли и смотрели, как конферансье оббегает фургоны, нервно стучась в каждую дверь. Наконец запыхавшийся Бриггз вернулся с докладом.

– Её нигде нет, мадам! – с жалким видом сообщил он. – И Виктора с Венди тоже.

Аркрайт вздохнул про себя. Вот вам и бдительные полицейские. Так хорошо здесь всё охраняют, что мышь не проскользнёт, да-да.

– Госпожа пиротехник говорит, Венди и Вик с утра копались в её запасах, – добавил Бриггз. – Она их шуганула, и больше их сегодня никто не видел.

Пиротехника. Как интересно.

– Проклятье! – Строганофф в сердцах топнула ногой. – Мало того, что одна дура в тюрьме, ещё и эти!..

Она наконец бросила потухшую папиросу, и Аркрайт осознал две очень любопытных вещи.

Во-первых, Строганофф не злилась на Ирэну за то, что та навлекла на труппу неприятности. Она искренне о ней волновалась. Так мать или старшая сестра от страха и любви сердятся на девочку, попавшую в беду.

Во-вторых, Строганофф была не в курсе, что Ирэна сбежала.

И, к тому же, Гаркат… Гаркат. Имя фокусника, создававшего из воздуха голубей и цветы.

– Госпожа Строганофф, – сказал Аркрайт. – Эти Гаркат, Виктор и Венди… Они дружны с Ирэной?

Она посмотрела на него так, словно успела забыть, что он всё ещё здесь.

– Да, – сказала она. – Да, дружны. Хотите бросить и их за решётку?

Аркрайт мгновение поразмыслил, взвешивая варианты.

– Госпожа Строганофф, Ирэна больше не за решёткой. Она сбежала, но не одна. Ей кто-то помог. Я видел верёвку, спущенную с крыши, и, знаете, если ваших воздушных гимнастов нет на месте, это наводит на определённые мысли.

Строганофф мотнула головой.

– И? Чего вы от меня хотите?

– Они все могут быть в большой беде, – сказал Аркрайт. – Это огромный незнакомый город, их будет искать полиция, и нам лучше её опередить. Вы не знаете, куда они могли пойти?

Строганофф задумалась, кусая губы. Потом словно решилась на что-то.

– Понятия не имею, – призналась она. – Но мы их найдём.

***

Думал ли Аркрайт, что когда-нибудь пройдёт по городским улицам в компании двух тигров? Жизнь определённо не готовила его к такому. А вот Строганофф шагала рядом непринуждённо и легко, словно была полностью в своей стихии.

– Надо же, – сказал Аркрайт, не обращая внимания на встречных прохожих, которые, разинув рот, провожали глазами Кали и Раджеша. – Я думал, слова про их нюх – байки для публики.

– Отчасти, – не стала отпираться Строганофф. – Я солгала про то, что он в семьдесят раз сильнее, чем у собак.

Она лукаво взглянула на Аркрайта.

– На самом деле, он сильнее в целых сто раз.

Аркрайт закатил глаза.

– Может, мне стоит поверить, что у вас и усы настоящие?

– Неприлично задавать женщине такие вопросы, – заметила Строганофф. – Я ведь не спрашиваю, за что вы уволили своего помощника.

Аркрайт стиснул зубы и отвернулся.

– Ох, – голос Строганофф неожиданно стал мягче. – Так это правда? Бриггз, кажется, что-то видел. Он не решился сказать полиции, но ему показалось, будто этот юноша взял… За это вы его и прогнали?

Ломаться не было смысла.

– Да, – коротко бросил Аркрайт, хоть это было и не её дело. И вдруг неожиданно для себя добавил:

– Чёрт побери, я убил на него шесть лет!..

Это вырвалось как-то само собой. Он не хотел произносить этого вслух. И всё же… Шесть лет! Все раскрытые вместе дела. Все драки, где Эндрю не раз прикрывал Аркрайту спину. Он вдруг вспомнил, как увидел Эндрю впервые: четырнадцатилетний бездомный пацан с умными живыми глазами, острый на язык, соображающий быстрее новомодных вычислительных машин.

В тот день Аркрайт взглянул на него и решил, что из парня может выйти толк.

Так смешно. Аркрайт сегодня успел испугаться, что Эндрю погибнет – а в итоге вышло гораздо хуже. Если твой напарник умирает честным человеком от вражеской пули, это тоже обидно, но, видит бог, не настолько. Не настолько!

– Я вам сочувствую, – негромко произнесла Строганофф, и это не был тон обычной дежурной вежливости.

– Чего ради? – Аркрайт пожал плечами. – Мне всё равно.

Она чуть улыбнулась.

– Жаль. Если человеку не всё равно, это хотя бы значит, что он живой.

Как ни странно, их путь по городу обошёлся почти без происшествий. Когда нужно было перейти улицу, Строганофф сделала тиграм знак рукой, и те послушно дождались, пока на светофоре загорится зелёный свет. Кэбмэнам, остановившимся пропустить странную компанию, пришлось сдерживать перепуганных лошадей; водители автомобилей снимали очки-консервы, не веря своим глазам.

К Аркрайту подскочил бледный полисмен, надзирающий за порядком на перекрёстке.

– Что… К-как… – заикаясь, выдавил он. – Что вы себе п-позволяете?! Н-немедленно уберите животных!

Аркрайт с бессердечным удовольствием наблюдал, как страж порядка покрывается испариной.

– Извините, офицер, – очень спокойно сказал он. – Я что-то не припомню ни одного закона, запрещающего появляться на улице в компании питомцев.

У полисмена на лице отобразился напряжённый мыслительный процесс.

– Это… Это нарушение общественного порядка! – наконец придумал он.

Строганофф очаровательно улыбнулась из-под своих безупречных усов.

– Так арестуйте меня, – предложила она.

Бедный полицейский конвоировал их до самого центрального участка – ну, или так он, наверное, думал. На самом деле Строганофф с тиграми просто шли, куда им нужно, а полицейский трусцой бежал следом, стараясь не отставать. Когда Аркрайт со всей этой честной компанией вошли в участок, Марта пролила на себя кофе.

– Что за… Аркрайт! Ты с ума сошёл?!

Он пожал плечами.

– Нас арестовали и препроводили сюда. Ничего не знаю. Кстати, будь добра, дай ключ от камеры, где сидела та девчонка.

Марта то ли совсем растерялась, то ли не решилась огорчать внимательно слушающую их разговор Кали, но ключи Аркрайту она дала без вопросов.

В камере ничего не трогали. Кровать всё так же валялась в углу, погнутые прутья взорванной решётки походили на скульптуру какого-нибудь слишком современного художника, которого публика сможет понять только лет через сто. Кали и Раджеш без спешки обошли комнатку, втягивая воздух большими плоскими носами. Нюх привёл Кали к окну; она поставила на раму передние лапы, высунулась наружу, а потом, к удивлению Аркрайта, выбралась в окно целиком.

– Куда это она? – спросил он у Строганофф.

– Вы сами сказали, что Виктор и Венди могли увести Ирэну по крышам. Значит, и след нужно искать именно там.

Аркрайт хотел было возразить, что тигры не пауки, чтобы лазать по стенам, но тут же сам усомнился в своих словах: Кали прыгнула вверх с подоконника и исчезла, оставив болтаться на виду только хвост. Аркрайт подошёл к окну: тигрица уверенно лезла по стене, используя для опоры оконные рамы, карнизы и каменные барельефы, украшающие здание.

– И что теперь? – спросил он. – За ней следом?

К счастью, им самим не было необходимости карабкаться на крышу. Строганофф позвала Раджеша и спустилась обратно на первый этаж. Там уже собрался весь участок. Да уж, не нужно быть гадалкой, чтобы предсказать, о чём сегодня вечером будет судачить весь город…

Хоть в холле и толпилась пара дюжин полицейских, ни одному из них так и не хватило духа остановить Строганофф с очень вежливым и милым тигром в качестве охраны. Да и за что их задерживать? В конце концов, они же не делали ничего плохого.

– Раджеш, – сказала Строганофф, оказавшись на улице. – Где Кали? Веди!

Тигр уверенной неторопливой рысью побежал по улице, и Аркрайт краем глаза заметил, как на крыше банка, соседствующего с полицейским участком, мелькнула светлая шкура. Кали бежала по крышам, а Раджеш – внизу, не обгоняя и не отставая, словно её тень или отражение в мокрой от дождя мостовой. Аркрайту и Строганофф только и оставалось, что поспевать за ними.

Не замедляя шага, не отвлекаясь ни на гудки автомобилей, ни на перепуганные крики прохожих, Раджеш следовал за Кали, дом за домом, квартал за кварталом, пока она наконец не скрылась из виду. Аркрайт остановился, переводя дух.

– Куда она делась?

Строганофф молча указала на чердачное окно одного из высоких многоэтажных домов.

Раджеш нашёл чёрный ход так легко, как будто сам жил в этом доме с детства. Строганофф прямо-таки взлетела по узкой лестнице, а вот Аркрайт отстал на несколько пролётов – да уж, с курением, похоже, пора завязывать. Дверь на последней лестничной клетке была заперта изнутри, но Строганофф рванула её так, что выломала старый засов с мясом.

Аркрайт вошёл следом за ней, но в глубь чердака пока проходить не спешил. Единсвенным источником света было то самое крошечное окошко – и как только Кали смогла в него протиснуться? – так что здесь, на пороге, полумрак укрывал Аркрайта от посторонних глаз. Правда, с этого ракурса он сам тоже не видел большую часть помещения, зато слышал прекрасно.

– Гаркат! – рявкнула Строганофф. – Гаркат, старая ты дура! Ты вообще соображаешь, что творишь?! Взяла и ушла! А если бы тебя кто-нибудь увидел?!

– Анна, пожалуйста! – пискнул звенящий от волнения девичий голосок, – Не сердись на неё, она… Она говорит, что не могла бы жить, зная, что я из-за неё попала в беду, и… Вчера, тот мужчина, ну, тот, который… Она говорит, она увидела его – и всё, она знала, что это единственный шанс, что он больше никогда-никогда не будет так близко от неё, и что нельзя дать ему уйти, а то…

У Ирэны – Аркрайт догадался, что это она – кончился воздух, и она наконец замолчала.

– Ох, боже, Гаркат, – устало сказала Строганофф. – Ну и кашу ты заварила.

Сама Гаркат почему-то так и не произнесла ни слова. Немая она, что ли?

Аркрайт решил, что подслушал достаточно. Этим людям явно придётся кое-что ему объяснить.

Не стараясь ступать тихо, он вышел из теней и сказал:

– Добрый день, дамы.

Они все застыли на месте, словно мыши, когда зажигаешь на кухне свет. Гаркат в своей жуткой маске, Ирэна – всё ещё во вчерашнем платьице, но с накинутой на плечи мужской курткой, которую, должно быть, одолжил Виктор. Близнецы тоже были тут, и Аркрайт с удовлетворением отметил, что брат с сестрой – всё-таки два раздельных человека.

Строганофф сказала:

– Всё в порядке. Мы пришли вместе. Это…

Она вдруг посмотрела на Аркрайта.

– Эй, ты ведь даже имени своего не назвал.

Аркрайт пропустил мимо ушей вольное «ты».

– Я представлялся, – сухо сказал он. – Детектив Аркрайт.

Строганофф склонила голову к плечу.

– А мама тебя тоже так называла?

Аркрайт не ответил. Мама называла его дармоедом и негодным мальчишкой, а отец, когда ему нужно было выплеснуть на ком-то пьяную злость, и вовсе звал сына просто «эй ты». Ничто из этого не имело отношения к делу.

– Госпожа Гаркат, – твёрдо сказал он.

Услышав своё имя, Гаркат вскинула голову. Аркрайт хотел было спросить её о Маверике, но её бесформенная сутулая фигура в чёрном плаще вдруг мгновенно – слишком быстро – оказалась рядом. Одна рука-ветка крепко вцепилась Аркрайту в рукав, другая ухватила его за ухо, разворачивая голову. В этих жестах не было ни агрессии, ни вызова, и Аркрайт вдруг понял, что Гаркат просто хочет внимательно его рассмотреть.

Пустые глазницы её маски впились ему в лицо, и Аркрайт осознал, что не может отвести взгляд. Тёмные провалы засасывали, затягивали в себя, в непроглядную черноту, за которой, он готов был поклясться, вообще нет никаких других глаз, потому что эти дыры и есть глаза, и…

Гаркат отвернулась, разрушая странные чары. Заклёкотала и защёлкала по-птичьи, глядя на Ирэну. Та озадаченно нахмурилась. Похоже, девушка понимала этот странный язык.

– Другая сестра, – сказала Ирэна. – Она повторяет раз за разом: «Другая сестра, другая сестра. Мальчик. Другая сестра».

Строганофф подняла брови.

– У тебя есть другая сестра, Аркрайт?

Тот пожал плечами.

– Нет у меня сестёр. Может, это о ком-то из вас?

Виктор смущённо улыбнулся, поднимая ладони.

– На меня не смотрите. У меня всего одна.

Аркрайт деликатно, но твёрдо отвёл от себя руки Гаркат. Обратился к Строганофф:

– Она что, никогда не снимает маску?

Строганофф и её артисты как-то странно переглянулись.

– Это не маска, господин детектив, – сказала Ирэна.

Строганофф сделала знак тиграм, покорно ждущим приказа, и те легли на пол. Строганофф устроилась у Раджеша на спине, как будто собиралась рассказать длинную историю. Не хватало только костра или камина.

– Ты веришь в сказки? – спросила она.

Аркрайт насмешливо фыркнул.

– Ну и зря, – спокойно сказала Строганофф. – Из-за таких, как ты, Гаркат – одна из последних в своём роде.

Гаркат беспокойно заговорила на своём птичьем наречии. Венди, словно утешая, взяла её за руку.

– Она гаррута, – пояснила Строганофф. Вид у неё был невозмутимый и серьёзный. Чтобы увлечённо врать с таким лицом, нужно много таланта. – Слышал о таких? Когда-то очень давно их было много, но их время прошло. Не встреть я Гаркат, сама не поверила бы, что легенды не возникают на ровном месте. Ты видишь Венди и Виктора, они никакие не единственные в мире близнецы, да и Кали с Раджешем – просто звери. Да, умные, да, прекрасно выдрессированные, но всё равно звери и не более того. Все мы в нашем цирке просто притворяемся невероятными – такая работа. И только Гаркат не лжёт. И я тоже не лгу, когда обещаю, что она покажет публике настоящее волшебство.

Аркрайт понял, что у него нет никаких сил слушать весь этот бред без папиросы. Он нашарил в кармане свою последнюю каплю никотина, зажал в зубах, хотел было достать зажигалку…

Гаркат протянула руку и забрала у него окурок. Аркрайт даже не успел среагировать, когда она спрятала его в кулаке, а потом вытянула вперёд обе руки – как уличный шарлатан, предлагающий угадать, в которой он держит шарик.

Аркрайт смотрел на неё, не понимая, к чему она ведёт.

Гаркат разжала пальцы. На обеих её ладонях лежало по половинке папиросы. Они были одинаковые – абсолютно, от бумажного мундштука со следами зубов до каждой крошки пепла на подожжённом конце.

Аркрайт забрал обе папиросы, поднёс к глазам. Он отчаянно пытался и не мог найти хоть одно отличие.

– Теперь веришь? – сказала Строганофф. – Она может воссоздавать то, что недавно потрогала. Не навсегда, ты сам видел, что случилось с ножом. Но на какое-то время эти копии так же реальны, как и оригинал.

– Маловато для волшебства, – хмыкнул Аркрайт. – Скорее, тянет на какой-то хитрый фокус.

Строганофф пожала плечами, словно говоря: «не хочешь – не верь».

Аркрайт наконец закурил. Настоящая или нет, на вкус папироса была такой же, как всегда.

– Получается, ты убила Маверика, – сказал он Гаркат. – Потрогала за сценой нож Ирэны, потому что это было единственное оружие под рукой, а потом наколдовала его у нашего приятеля в груди. Так?

Гаркат кивнула, вполне по-человечески. Она и не думала отпираться.

– Это из-за детей? – на всякий случай уточнил Аркрайт.

Кивка не последовало.

– Тогда из-за чего?

Гаркат молчала, неподвижно глядя на него провалами глаз.

– Не наседай на неё, – вступилась за неё Строганофф. – Она очень древняя, у неё разум работает не так, как у людей, и даже нам до сих пор бывает трудно с ней общаться. Она, похоже, не до конца понимает, как работает наш язык. У неё он свой собственный, но, я так думаю, она иногда просто посылает свои мысли нам в головы или что-то вроде того.

– Иногда это слова, – вмешалась Ирэна, – но чаще просто образы и чувства, и… Это как гадать на кофейной гуще. Попробуй разбери.

Аркрайт вздохнул. Час от часу не легче.

– Хоть кто-то из вас, – он обвёл взглядом всех присутствующих, – в курсе, чем ей не угодил Маверик?

Артисты молчали.

– Может, хотя бы догадки?

Ирэна с грустью покачала головой.

– Она не сделала бы этого, не будь у неё веских причин, – сказал Виктор. – Она не злая.

– Она чудо, – тихо добавила Венди.

Аркрайт сделал последнюю затяжку, едва не обжёг пальцы и бросил папиросу на пол. Затушил каблуком.

Тогда-то он и услышал музыку.

Она звучала откуда-то издалека и казалась совсем не к месту на этом пыльном богом забытом чердаке. Аркрайт напряг слух. Он не особо разбирался в разных искусствах, но, похоже, играли на духовых.

– Вы это слышите? – спросил он.

Ирэна вскочила на ноги.

– Да! Я слышу!

– Я тоже, – сказал Виктор. – Это тромбон.

Аркрайт попытался понять, откуда идёт звук. С одного из нижних этажей? С улицы?

Казалось бы, какая разница? Может, где-нибудь неподалёку проходит шествие с оркестром или чёрт знает что ещё. Но музыка не давала Аркрайту покоя. Он для пробы закрыл уши ладонями: звук не изменился.

Тромбон как будто играл у него в голове.

Можно было бы посетовать, что, связавшись с сумасшедшими циркачами, недолго и самому лишиться рассудка, но Аркрайт мыслил так же ясно, как в любой другой момент. Пытаясь разобраться, что к чему, он прошагал по чердаку, подошёл к окошку, выходящему на море городских крыш.

И тут Аркрайт понял.

– Это не тромбон, – сказал он, не обращаясь ни к кому в особенности. – Это труба.

Трубы завода Маверика возвышались над городом, словно мачты, на которых полощутся дымные флаги. Конечно. И как он не догадался сразу?

– Фабричные трубы, – Аркрайт повернулся к Гаркат. – Ты это хотела сказать, ведь так? Там нужно искать ответы?

Гаркат кивнула. Может, иногда её и вправду было трудно понять, но сейчас её ответ был вполне однозначен.

– Ты пойдёшь туда? – вдруг спросила Строганофф. Аркрайт не ответил.

– Что у тебя за «благие причины», Аркрайт? – потребовала она. – И эти дети. Ты всё время говоришь про каких-то детей.

Аркрайт посмотрел на неё и понял, чего она хочет. Аннализа Строганофф давала ему шанс заполучить её в союзники.

Нужно ли ему это? Что на самом деле на уме у этой странной женщины, повелительницы тигров и жителей древних легенд?

– Я ищу одну девочку, – сказал Аркрайт. – Эмили Уоррен. В последний раз её видели на вашем представлении, а вчера твоя добрая Гаркат убила на том же месте человека, у которого все руки в царапинах от детских ногтей.

Он посмотрел на трубы.

– Да. Я туда пойду.

Мгновение или два Строганофф напряжённо размышляла, а потом улыбнулась.

– Так и быть, – сказала она. – Побуду сегодня твоим напарником. Судя по книжкам, вы, великие детективы, в одиночку вообще ничего не можете.

***

Строганофф спросила, знает ли Аркрайт, где им можно будет войти. Необъятную территорию завода Маверика окружал неприступный забор, зато Аркрайт давно уже разведал, где находятся несколько запасных ворот, которыми почти никто не пользуется. Как знал, что когда-нибудь пригодится.

Запасные входы и выходы, конечно, всё равно были заперты надёжнее некуда, но, когда Аркрайт упомянул эту проблему, Строганофф только отмахнулась, отыскала клочок бумаги и черкнула на нём несколько слов. Венди должна была отнести записку обратно в цирк, а Виктор с Ирэной вызвались посидеть здесь с Гаркат: ей было опасно покидать чердак среди бела дня.

Естественно, о том, чтобы взять Гаркат с собой на завод, не могло быть и речи. Она была бы обузой. Аркрайт размышлял об этой иронии, пока они со Строганофф шли по грязным мокрым улочкам. Тигры следовали за ними, но Строганофф велела им быть незаметными. Огромные зверюги бесшумно бежали по крышам там, над головой, так, что их не было ни видно, ни слышно, спускаясь лишь тогда, когда было необходимо, и при первой же возможности снова скрываясь из виду.

– Никак не возьму в толк, чего ради вы её держите, – сказал Аркрайт. – Ну, волшебство, ну, магия. Но от неё же наверняка расходов больше, чем пользы. Опять же, прятать её от всех любопытных. Наняли бы обычного фокусника, чтобы вытаскивал кроликов из шляпы – народ бы разницы не заметил.

Строганофф помолчала.

– Аркрайт, – наконец сказала она. – Если бы к тебе в руки попало чудо. Настоящее, древнее, бесполезное чудо. Что бы ты сделал? Выбросил его в канаву? Просто прошёл мимо?

Аркрайт промолчал о том, что, скорее всего, поступил бы именно так.

– Когда мы нашли её, – сказала Строганофф, – от неё вообще почти ничего уже не оставалось. Она погибала, ты понимаешь? Это уже потом я целые ночи сидела в библиотеках, листала такие старые книги, что у них страницы рассыпались в пыль, читала про то, кто такие гарруты, откуда взялись и что раньше могли. А тогда… Я тогда знала только одно: мы ей нужны. А потом как-то незаметно оказалось, что она нужна нам. Мы её спасли, и, знаешь… Мне кажется, без неё труппа никогда не была по-настоящему целой. И не могла быть. Нам её не хватало, просто раньше мы этого не понимали.

– Спасли её? – хмыкнул Аркрайт. – Какой прок быть волшебным созданием, если даже о себе позаботиться не можешь?

– Гарруты особенные, – без тени обиды объяснила Строганофф. – Они подкрепляются верой. Раньше, когда её было много, они могли делать поистине невероятные вещи, а потом… Чем меньше веры, тем меньше у них сил. В конце концов люди, которые не верят совсем, даже перестают их замечать, а после этого гаррута обречена. Если только ей не посчастливится встретить кого-то, кто поверит изо всех сил.

– Подкрепляются верой? Они что, какие-то языческие божки, существующие до тех пор, пока их не забыли?

– Не совсем. Гаррутам не обязательно, чтобы верили именно в них. Просто… во что-то большее.

Аркрайт поднял брови.

– Большее, чем что?

Строганофф дёрнула подбородком, словно указывая на всё вокруг сразу. На разбитую мостовую, на серые дома, в которых как будто никогда не сумела бы поселиться ни одна капля радости. На редких хмурых прохожих, с опущенными головами бредущих куда-то сквозь ноябрь; на весь неприютный, бесцветный мир.

– Чем это, – сказала она. – Чем тоска, равнодушие, безвыходная бедность – или пресыщенность богатых, которым некуда себя девать. Чем повторение одинаковых дней год за годом, до самого конца.

– А, – догадался Аркрайт. – То есть свет в окошке, истинная любовь и прочие «долго и счастливо».

Строганофф оставила его сарказм без внимания.

– В том числе, – спокойно согласилась она. – Но не только. Мне кажется, ответов ровно столько, сколько людей в мире. Это… про всё, что угодно, если оно делает жизнь хоть чуточку менее пустой. Всё, ради чего хоть немного есть смысл вставать по утрам. У каждого что-то своё. Например, поэзия. Или глупейшие дешёвые романчики, которые зато дают на минутку погрузиться в другую жизнь. Первая улыбка твоего ребёнка, вкус кофе, запах первых смолистых почек весной. Рождественские огни в витринах магазинов, даже если ты никогда ничего не сможешь там купить. Ночь с тем, кто тебе нравится, чувство, что ты благороден и щедр, когда кидаешь монетку нищему, взгляд собаки, которая весь день дожидалась тебя с работы.

Она улыбнулась.

– Или, скажем, цирковое представление, которое заставляет тебя ахнуть от удивления и восторга.

Так вот к чему она на самом деле вела.

– Вот оно что, – усмехнулся Аркрайт. – То есть вы не просто развлекаете народ за деньги, вы на самом деле возложили на себя великую миссию. Жаль, правда, что ваше «большее» – это обман. Я допускаю, что твои тигры, блёстки и пиротехника могут поразить кого-нибудь впечатлительного в самое сердце, вот только представление закончится, и все эти люди снова вернутся в реальный мир. Если тебе нравится думать, что ты творишь добро, пожалуйста, я не против, но ты ведь на самом деле не можешь сделать чью-то жизнь лучше.

– Могу, – возразила Строганофф. – На минуту или две. Это тоже считается. Разве чудо перестаёт быть чудом только потому, что не длится вечно?

Она помолчала, а потом сказала:

– Если я могу напомнить хоть одной девчонке, которая всю жизнь только и делала, что стирала чужое бельё, что на свете существует что-то кроме грязных носков и кальсон, я считаю, что живу не зря. Гаркат даёт им крошечный кусочек настоящего волшебства, пробуждая в них веру, что не всё в этом мире отвратительное, злое и серое, и эта вера в свою очередь позволяет ей жить дальше и снова творить волшебство. Это круговорот, и я рада, что могу внести в него свою лепту.

За этой бесспорно увлекательной беседой они как раз добрались до места. Аркрайт внимательно оглядел массивные ворота. Им уже повезло, потому что замок здесь висел не изнутри, а снаружи, однако взломать его… Аркрайт давно освоил кое-какие навыки медвежатника, в его работе они приходились весьма кстати, но здесь он не взялся бы даже пробовать. На безопасности Маверик не экономил.

– Да уж, мне всего этого не понять, – в продолжение разговора сказал Аркрайт, внимательно изучая тщательно смазанные дверные петли и колючую проволоку по верху. – Я один из тех, кто не верит.

– Странно слышать это от человека, который выбрал своей профессией раскрывать преступления, – заметила Строганофф. – Это ведь, как-никак, своего рода борьба со злом.

Аркрайт вспомнил себя молодым. Да, здесь она в чём-то права: когда он делал первые шаги в карьере детектива, его наивное сердце согревали громкие слова вроде Правосудия, Справедливости и Возмездия. В те дни он ещё верил, что сможет… исправить мир. Помочь очистить его от скверны. Верил, пока не понял, что деньги легко превращают любой суд в фарс, поимка и даже казнь убийцы не оживят его жертв, а то самое зло как будто победило заранее.

Как же давно это было. Как будто в прошлой жизни.

Аркрайт пожал плечами.

– За это хорошо платят.

Строганофф улыбнулась одним уголком губ.

– Да? И сколько тебе заплатили родители той девочки? Они, наверное, миллионеры. Только дети миллионеров одни приходят чёрт знает куда вместе с толпой рабочих посмотреть на бродячий цирк.

Аркрайт раздражённо мотнул головой.

– Лучше скажи мне, как ты планируешь попасть внутрь.

– Сейчас увидишь. Я кое-кого… А! – Строганофф помахала рукой. – Вот и он.

Аркрайт немного удивился, увидев, что к ним приближается… как его там? Андерссон? Можно было подумать, что у циркового силача под мышкой очередная книга, но на самом деле это оказался небольшой чемоданчик.

– Постойте на страже, – деловито сказал Андерссон. В переулке, куда выходили ворота, никого не было, но Аркрайт и Строганофф заняли позиции, следя за обоими его концами.

Андерссон открыл чемоданчик, и Аркрайт краем глаза увидел отменнейший набор отмычек. Этот заурядный, лысоватый человечек выбрал одну, повозился с замком минуты полторы, не больше – и тот с щелчком открылся.

– Боже, Магнус, – Строганофф, похоже, готова была его расцеловать. – Ты всё-таки гений!

Андерссон кивнул, убирая отмычку на место.

– Дальше сами, – сказал он. – Прости, Анна. Не хочу обратно в тюрьму.

Она понимающе кивнула, а Аркрайт сказал:

– Хотя бы отмычки оставь.

Андерссон, поколебавшись, неохотно протянул ему чемоданчик – и побледнел, глядя, как Аркрайт сгрёб его аккуратно разложенные инструменты и без всякого уважения рассовал по карманам.

– Я куплю тебе новые, – утешила Строганофф, приоткрывая створку ворот. Невесть откуда взявшиеся тигры, бесшумно спустившиеся с крыши, вошли первыми; их хозяйка скользнула следом.

---

Продолжение: Что-то большее: ч. 4

Ну что же: вот и еще один день. Оконное стекло греется солнцем и это радует — в пасмурные дни я привлекаю своими темными очками лишнее внимание.

Теперь ты. Извини, что тыкаю, но сложно говорить откровенно с соблюдением всех китайских церемоний. А я буду очень откровенен.

Проблема в том, что я должен говорить всегда, не останавливаясь, вслух или про себя. Чтобы не оставлять места мыслям. Мысли — слишком подвижная субстанция. Телевизор, книги — это всё не то, от них легко отвлечься и снова рухнуть в боль.

Мне 54 года, я — бывший учитель и человек, который живет с суррогатом смысла. Шесть с половиной лет назад пропала моя единственная дочь. Просто не вернулась однажды домой. Сто пятьдесят восемь дней мы с женой искали, ждали и надеялись, морально подпирая друг друга, как два калеки. Было непонятно — помогает такая неустойчивая опора каждому из нас или только увеличивает шанс упасть. Но мы держались.

Жена ушла первой. По дороге на опознание пришлось отвезти её в больницу: обширный инфаркт. Операция прошла успешно, но Ирина не захотела жить. В чём-то ей даже повезло — она не увидела, что стало с нашей Оленькой. Я видел...

Больше всего после похорон мне хотелось подняться на крышу и лечь грудью на воздух. Что угодно, лишь бы прекратить бесконечную пытку. Знаешь, что меня там остановило? Мысль, что вот сейчас мы все уйдем, а мразь, которая разрушила нашу жизнь — останется. Его так и не нашли. Надеюсь, что он не сдох, а просто затаился. Тогда кто-то их нас его найдет.

Вот поэтому использую слово «суррогат». Выследить и уничтожить — разве это смысл? Фальшивка, подделка, обманка, на которую никто не поменяет настоящее добровольно. Но если настоящее недоступно…

Разумеется, из школы мне пришлось уйти. Тогда же я начал на людях носить темные очки. Чтобы не видеть, как сползают улыбки и вытягиваются лица прохожих, пассажиров в общественном транспорте, случайно встретившихся со мной взглядом. Когда с тебя содрали кожу, натерли перцем и крупной солью кровоточащую тушку и отпустили как-то с этим жить… столько нового чувствуешь от людей.

От меня тоже фонило. Старуха издалека взяла курс на меня и пошла навстречу, не обращая внимания на людской поток между нами. Охотница… Не живи я тогда освежеванным — даже не обратил бы на нее внимания. Немолодая женщина, с коротко стриженными седыми волосами и бесконечно старыми глазами.

Она выдернула меня из хаотичных блужданий по городу. Научила постоянно говорить, рассказывать о себе воображаемому слушателю. И зажимать что-то в зубах, когда выхожу из дома, чтобы не увлечься и не заговорить вслух. Зачем лишнее внимание? Кузнец нам не нужен…

С тех пор мы вместе. Лично знаю только Старуху и своего сменщика-наблюдателя. Да, сменщик у меня один. Когда я выхожу на свою охоту, он может работать двое или трое суток. Мы всё равно не можем больше спать, как нормальные люди. Биология — не мой предмет, но я читал, что дельфины спят разными полушариями мозга по очереди. Удобно, не правда ли? Похоже, что мы теперь спим примерно так же. Друзей и личных дел у нас тоже нет, как понимаешь.

Я рад, что у нас можно совмещать должности. Охотники, Наблюдатели, Палачи. Дело не в деньгах. Меньше времени остается на инвентаризацию своей прошлой жизни, поисков переломного момента, в котором все могло пойти по-другому.

Тебя напрягло слово «охота»? Почему нет — ищу и приношу добычу Старухе, как охотничий пёс. А в остальное время работаю наблюдателем. Мы успеваем многих отловить вовремя. Некоторых удается изменить. Безнадежные утилизируются. Не морщись. Лучше так, поверь…

Почти пришли. Хорошо работать рядом с домом. Осталось нырнуть за ограду долгостроя и спуститься в паркинг. Сейчас только мы с тобой одно дельце провернём. Нужно проверить стихийную доску объявлений во всю стену допотопного остановочного павильона, это недалеко…

Ну вот, не зря шли. Издалека бросаются в глаза два листка в красно-оранжевой рамке. Помогите найти человека. Этому — удачи. А вот этого искать уже не нужно. Откуда знаю? Без понятия. А листовочку я заберу...

Ключик-ключик… Ага, вот он. Замок мой. Неправильно это, когда в заброшки и недострои легко проникнуть, кому попало. Ухудшает криминогенную обстановку, знаешь ли. Навожу порядок так, как могу.

Секундочку подожди. Сейчас мы обменяемся взглядами со сменщиком, если он промолчит — значит, рассказывать нечего. Он тоже болтает со своим слушателем, поэтому мы с тобой можем не прерываться надолго.

Так… На первое время: сигареты, пепельница, зажигалка, пол-литра кофе…

ВХОД В СИСТЕМУ: 13.10.21, 09:32

ТОМ: 6

ОБЪЕКТ НАБЛЮДЕНИЯ: 22/08-1996

СУБЪЕКТОВ (активных/деактивированных): 7/1

НАБЛЮДАТЕЛЬ: 82 СУ-/СУ+

Каждый раз немного напрягаюсь, заполняя шапку нового тома. Всё, как у людей. Без бумажек (или их аналогов) — никуда. В моей прежней жизни их тоже хватало. До сих пор хочется аббревиатуру ФГОС использовать вместо ругательства.

Где там моя первая учительница, с ее общей тетрадкой в темно-коричневой обложке? Начавшие желтеть странички в клетку, с уголками, закруглившимися от долгой жизни, заполненные мелким, ровным почерком. В эту тетрадку Анна Васильевна иногда заглядывала во время урока, украдкой откусывая кусочек мела. Мы, мелкота-первоклашки, решили, что он у нее особенный, вкусный. Проследили, что на полочку у доски лег именно тот кусочек, который деликатно куснула учительница и погрызли его все по очереди на перемене…

Минутку ностальгию объявляю законченной. Пора на обход. Что? Что с мелом? Да обычный был мел, совсем не вкусный, еле отплевались.

Недлинный коридор с бледно-зелеными стенами дремлет в приглушенном освещении. Хорошо. Спокойно. Над дальней дверью слева — круглый плафон заполнен темнотой, над ближней справа — ровно светится зеленым. Шесть остальных светильников выглядят сферическими оконцами, за которыми пасмурный день с тяжелыми и низкими тучами. Очень-очень пасмурный день. И это — тоже хорошо и спокойно. Можно вернуться за рабочий стол и отхлебнуть кофе. Допью (традиционно) уже холодным, но хоть начать с горячего.

Уф… Родное, удобное кресло с высокой спинкой и широкими подлокотниками. Мой рабочий трон. У сменщика собственное кресло, он откатил его в свой угол, когда сдавал мне смену. Такая корпоративная вежливость.

Наши углы условно разделены тремя металлическими шкафчиками: его, мой и ничейный, пустой. В него я складываю найденные листовки с лицами, которые я откуда-то знаю. Как сегодняшняя.

Высота сиденья зафиксирована так, чтобы не сутулиться за столом, накрытом черной тканью, если захочется облокотиться. Восемь одинаковых хрустальных шаров, с одинаковыми миниатюрными комнатами внутри, на простых подставках-треногах. Никакого пафоса, у нас тут не магический салон. Как загадка «найди отличия». Совсем простая загадка: семь лежащих в кроватях фигур и одна, склонившаяся над клавиатурой ноутбука. Первый шар самый темный, фигура в нем едва различима. Со второго по седьмой — наполнены приглушенным прохладным сиянием, восьмой сочится янтарем от крошечной настольной лампы внутри кукольной комнатки. Вот и все отличия.

Иногда я перечитываю на работе что-то вот из той стопки книг. От них я не отвлекаюсь, потому, что это не боевики или детективчики, нацарапанные группой литературных рабов под одним брендом. Монографии по психиатрии и криминалистике. В детстве я мечтал стать криминалистом. Не знал, что мечта так криво почти сбудется…

Верхний свет неяркий, когда нужно почитать, включаю торшер с винтажным абажуром. Прислоняю книгу к краю стола, чтобы удобно было во время чтения наблюдать за шарами периферическим зрением. Профессиональный навык бывшего учителя. Теперь эти шары — мой класс…

***

Сережа закрыл ноутбук. Заработался — обычно часов в шесть утра он начинает уставать, а сейчас... почти десять. Выключил настольную лампу, сохранил и закрыл файл, стянул с носа очки, потер тонкими пальцами переносицу и подставил утреннему свету серо-голубые глаза. Ты замечаешь, какими беззащитными выглядят очкарики, когда снимают очки? Мне кажется, что и чувствуют они себя в этот момент очень уязвимыми.

Всё, рухнул на подушку. Его шар мигнул и сменил свет на тусклый серебристый. И тут же вспыхнул ярче шар Анюты. Значит, сегодня сынку будут сниться магические сны. Анечка у нас — Анабель, экстрасенс. Медиум, гадалка и что там ещё она себе придумает. Славная, слегка экзальтированная девочка. Появилась потому, что ребенок никак не мог угадать, куда качнется сегодня настроение его матери. Будут ли его терпеть, хвалить или ругать, дарить подарки или наказывать. Поневоле захочешь себе магического помощника. А еще для того, чтобы приготовить обед или зашить порванные брюки, пока мать не заметила. И правда, вот это у Анютки получается волшебно, не буду врать. В остальном… думаю, что она просто невероятно сильный эмпат и очень наблюдательна.

Серега сопит в цветастую наволочку, Аннушка покрутилась перед зеркалом, расчесала и завязала в небрежный узел вороную гриву, да и закопалась в своих коробках и коробочках. Будет мастерить какой-то новый оберег. Остальные обитатели шаров дремлют. Значит — сегодня в нашем Багдаде всё спокойно.

Могу пока рассказать тебе об этих ребятах.

Первый, темный шар — это первичная личность мальчика. Саша, 15 лет. Прости, увлекся и не сказал: это всё — один человек. Точнее: одно физическое тело. Слишком много раз я уже рассказывал, от этого скачу с мысли на мысль. Упускаю иногда, что новый слушатель совсем не в курсе дел наших.

Жила-была девица, не отягощенная комплексами. По молодости поблудила вволю, сначала просто для веселья, потом — в поисках семейного (обязательно — хорошо обеспеченного) счастья, сделала пару абортов. В конце концов, в некотором соответствии с известной поговоркой, отловила себе богатого папика.

Вот только счастье семейное не заладилось. Папик был в годах, особо с ним не повеселишься. Грех же не воспользоваться было его долгими отсутствиями по делам важным, папиковским. Дальше банально: в один прекрасный момент оказалась девица в интересном положении, хрен знает от кого. Супруг уже хотел наследника до трясучки, но совсем из ума ещё не выжил. Дождался рождения сына и сделал тест на отцовство. По итогам теста наладил молодую мать в ожидаемом направлении. В этом месте было справедливо, верно?

Вот только лучше бы мужик не благородничал и не назначал содержание на ребёнка. Отказалась бы стрекозюлька в роддоме от прицепа, да и поскакала бы дальше. Глядишь — был бы у парня шанс.

Но сложилось, как сложилось…

Неспокойно спит нынче мальчик. Ворочается, вздыхает, свет в его шаре дрожит… Сегодня ему предстоит непростой вечер. Всегда нервничает в дни поездок к… кхм... матери. А теперь еще и невыполненное задание «от группы товарищей». За себя одного точно биться бы не стал с тем, кто их там обижает. Позже об этом. Побудешь моим молчаливым доктором Ватсоном. Жаль, что не услышу твоих ответов. Ну ничего, простое проговаривание обстоятельств «дела» тоже помогает разложить всё по полочкам.

Вернемся к истории. Личная жизнь у девицы была, но не удовлетворяла её категорически. И в какой-то момент назначила она мальчишку виноватым за свою жизнь бестолковую. Новые папы мелькали всё чаще, сын был виноват всё больше. От и до пересказывать не буду, а то до конца суток не закончу, да и совсем мерзкое опущу, пожалуй. Как-никак — тебе с этим знанием дальше жить. Редкой курвой была мамаша, как не убила ребенка — загадка. При этом для посторонних — душа-человек: легкая, остроумная, вся такая обаятельная и привлекательная...

Сильно подозреваю, что там было с чем покопаться психиатру. Даже я по книжкам нахожу у нее несколько нарушений. Вот ты мне скажи: может нормальный человек исполосовать ребенка электрическим кабелем, так, чтобы кожа лопалась, потом целовать эти рубцы и синяки, а через несколько дней снова бить? Не давать спать всю ночь перед школой, рассказывая, какой он плохой и в чем виноват, не позволяя даже присесть, а потом выдрать за тройку? А? Даже не мать, просто человек? А там же еще отчимов было — до Китая раком не переставить. По-разному воспитывали…

В общем: столько там на парня всего свалилось, что первая «подменная» личность появилась у него в пять лет. Его ставили в угол, не объясняя причины, требовали извинений. Поскольку ребенок не знал — за что извиняться нужно, то и не просил. За это «срок» еще увеличивался. Малец вскоре попробовал наплевать уже на чувство справедливости и просил прощения «за всё». Не прошел номер. Нужно было извиняться конкретно, за то, что он плохой и глупый, отравляет жизнь маме.

Как ты думаешь: каково́ стоять на коленях в углу несколько часов? Садистка часто проникновенно описывала сыну старинный способ стояния коленями на сушеном горохе, но что-то поленилась применить. А может, сообщала таким образом, что может быть еще хуже, но она добрая, ПОКА так делать не будет. И в туалет не отпускала. Или проси прощения, или дуй в штаны. А потом она еще по мордашке этими штанами отходит… Извинялся, конечно.

Но и этого маменьке было недостаточно. Начала пугать ребенка тем, что сдаст его в детский дом или просто выгонит на улицу. И это стало страшнее любых углов и побоев. Малыш пытался продумать заранее, как ему тогда выжить. Так появился воображаемый друг, с которым было бы чуть менее страшно оказаться бездомным.

Вот он, второй шар: Вовка, 12 лет, мальчишка-беспризорник. Курит, пьет любую спиртосодержащую жидкость и виртуозно матерится. Доказывает, что он взрослый. Ему любая крыша над головой — уже счастье. Пусть в угол ставят, пусть дубасят, лишь бы не гнали. И маму он любил любой, злой или ласковой, лишь бы была. Сейчас он пытается наверстать упущенное в детстве: играет, смотрит кино, фантазирует. Ему никто не нужен. В сознание не выходит никогда. Считает, что его час наступит, когда их выгонят из дома.

Потом появилась Анюта. Я уже говорил о ней. Семилетнему ребенку она казалась взрослой волшебницей, которая угадывала, в каком настроении мать и помогала выполнять домашние дела, которые на него начали грузить. Этакая фея-крестная. На самом деле ей 15 лет.

Для постороннего взгляда первоклашка был очень хозяйственным: после школы чистил снег, топил печку, мыл пол, пёк блины и торты, борщи варил и картошку с котлетами жарил, чтобы мать поела, когда с суток придёт. Высшей похвалой от матери было: «Нормально. Но в следующий раз…» Каждый раз — новое замечание, иногда противоположное предыдущему.

Дальше… Во втором классе появился Олег. Тревожный, пугливый, часто теряет сознание. Очень немногословный подросток, заикается. Начал приходить, когда ребенок твердо уяснил, что мать действует по принципу: «Всё, что ты скажешь, я обязательно использую против тебя» и что лучше десять раз подумать, прежде чем говорить. Страдает провалами в памяти, связанными с тогдашним отчимом — хроническим зеком в недолгой ремиссии.

Четвертый класс — Толя, 17 лет. Очень серьезный, начитанный, рисует и планирует стать писателем. Фотографическая память.

Шестой класс — Женя. Романтик, любит дарить подарки больше, чем получать. Играет на гитаре.

Кажется, что парень просто старался быть идеальным. Искал, каким его будут любить, наконец.

Седьмой класс… Вадим. Обостренное чувство справедливости. Дает сдачи обидчикам, даже если от этого ему влетит еще больше. Появился после того, как мать особенно жестоко избила сына. До этого сдерживалась, никогда не била по лицу и голове, чтобы одежда скрывала синяки и шрамы. Тогда у Саши было первое сотрясение мозга, по симптомам. В больницу не обращались. Участились ночные судороги и головные боли.

Через три месяца Саньку избили одноклассники, мать развила бурную деятельность: устроила скандал, восстановила против себя всех учителей.

После лечения в двух стационарах у мальчика остались постоянные головные боли, сильно упало зрение, но мать посчитала свой долг выполненным и отпустила ситуацию. Почти все педагоги начали отыгрываться на парне. Мне жаль, но такова жизнь: моих бывших коллег нужно значительно больше, чем их появляется на свет с призванием. Не всем везет встретить хоть одного «учителя от бога». По закону подлости, именно таким, «от бога», достаются часто совершенно отмороженные ученики с неадекватными родителями…

Успеваемость окончательно рухнула. Парень скатился от почти круглого отличника до «с двойки на тройку». Замкнулся, стал раздражительным, но проявить эмоции при матери боялся. И никому не рассказывал о том, что творится дома — опасался, что тот, с кем он пооткровенничает, расскажет матери и тогда ему точно конец. Уже понимал, что для родительницы крайне важно мнение посторонних о ней, как о хорошей матери и хорошем человеке. Приступы гнева Сашка срывал, вколачивая кулаки в землю.

Мальчик с не очень здоровой наследственностью, проживший всю свою сознательную жизнь в атмосфере постоянного насилия, с двумя серьезными черепно-мозговыми травмами, ненавидящий взрослых, показавших ему себя садистами, предателями и подлецами… Это должно было кончиться плохо.

Когда мать, в очередной раз, в приступе злости, замахнулась на него поленом во дворе их частного дома, он сорвался. Схватился за топор, торчащий из колоды, и отключился. Маменька струхнула, попятилась и грохнулась. Упала... ну, вообще-то, принято говорить «неудачно». Но, в данном конкретном, всё вышло просто чудесно, по-моему. На сегодняшний день имеем жизнерадостный овощ, выдувающий пузыри соплями и слюнями, живописующий собственным дерьмом, на всех доступных поверхностях, каждый раз, когда удаётся содрать памперс.

Пришла тогда Старуха не к Саньке. Выследила она нашу попрыгунью-стрекозу. А тут вон оно чё, Михалыч. Трофей не то суицидника, не то маньячину выращивает, вот-вот расцветет урожай... Потому и приняли их оптом.

Знаю: непонятно все ещё — откуда взялся Сережа и где парень силы берёт ездить к своему персональному чудовищу. А он вовсе и не к монстру ездит. У него была очень славная, добрая и заботливая мама. Поскользнулась, ударилась головой, потом инсультик какой-то там, потом тромбик, то-сё и вот такой печальный итог. Сережа ее настоящую и не помнит, он — единственная личность, которая никак не взаимодействует с остальными и даже не знает о них.  Появился в момент срыва и теперь живет настоящей жизнью. Остальные только помогают деликатно. Саньку усыпили навсегда, все из «семьи» за ним следят. А мы со сменщиком следим за ними. На всякий случай.

Нас сложно назвать правильными, но многие серии оборвались (или не начались вовсе) с нашим скромным участием...

Скоро нам с тобой нужно будет присмотреть за мальчиком внимательно. Поэтому я себе чай заварю, с твоего позволения. Жаль, что не могу угостить тебя. Чай у меня крафтовый — тизан из ферментированных листьев малины и груши, с капелькой мяты и тимьяном. Напитки за счет «фирмы» — Старуха присылает. Кофе хороший оптом покупает, чай сама делает.

Поездка к матери — это неинтересно, а вот встреча с менеджером канала… Ах, да, я же еще не рассказал тебе про это. На днях разбудил Сережку телефонный звонок от коллеги. Сложилось у них что-то вроде профсоюза, хе-хе. Компания трукраймеров, довольно дружная. Договариваются о темах, чтобы не подрезать друг у друга просмотры, помогают друг дружке продвигаться. Дружат на профессиональной почве, короче.

Не знаю, кто ты, поэтому термин объясню, на всякий случай. Хм, ты удивишься, сколько я еще знаю новомодных словечек. Видишь ли, я считаю, что понимать молодое поколение — это обязанность старшего. Если хочешь договориться, конечно. Тут первым уступает тот, кто мудрее.

Трукраймеры — это от английского true crime: документально-криминальный жанр. Рассказывают о настоящих преступлениях и их расследовании. И ты не фыркай, ребята полезное дело делают. Не все работают одинаково достойно, но дело полезное. Кто-то послушает раз-другой, да и не пойдет поздно вечером или ночью коротким путем. Чуть меньше будет таких, как мы с Оленькой… Нет, маньячить от этого никто нормальный не начнет. А ненормальному особых поводов не надо, он найдет, от чего стартануть и без страшных историй, реальных или вымышленных.

Эх, хорошо… Насколько мне вообще может быть хорошо, конечно. Первый глоток — самый вкусный. Хорошо, что ты вымышленный слушатель — могу не спрашивать разрешения закурить. Ты, кстати, можешь подремать, если устанешь от моего бухтения. Мне без разницы. Но не советовал бы, откровенно говоря. Подсознание не спит, поэтому тебе потом могут сниться… специфические сны.

Что же я хотел рассказать тебе еще… А, про проблему нашу же. Ты, наверное, хочешь спросить, почему мы забрали к себе парня, а не отдали лечить? Во-первых: ему было пятнадцать, когда мы его нашли, в таком юном возрасте не ставят диагноз диссоциативного расстройства идентичности. Во-вторых: видишь ли… у нас большинство психиатров не признают этот диагноз. И отсюда главный вопрос: кто и как его лечил бы? Если у нас имеется туча врачей, считающих, что такого диагноза нет, и единицы, которые в него верят, но никогда не сталкивались. Сколько шансов было у мальчишки на нормальную жизнь? Вот то-то и оно…

Если ты думаешь, что проблема редкая, вынужден тебя расстроить. Редко диагностируемая и крайне мало изученная — это да. Нет-нет, не все становятся преступниками. Множественные личности — не психическое заболевание. Это один из способов психики защитить себя от того, что знать и помнить невыносимо.

Многие даже не замечают его у себя. Скептики часто говорят о том, что диагноз выдуманный, потому, что до «Трех лиц Евы» никто с подобными жалобами к врачам не обращался. Дескать: истерички обоих полов посмотрели кино и придумали себе проблему. Так человек живет и не знает, что с ним что-то не так. С голосами в голове? Ну да, иногда даже и с голосами. Он уверен, что у всех остальных так же. Но чаще просто не знает про свои альтер эго.

Полномасштабных, тяжелых случаев, по статистике — около одного процента. Со сколькими людьми ты встречаешься в жизни? Посчитать попробуй: родственники, друзья, знакомые, соседи, коллеги, просто люди, живущие рядом… Сотня наберётся же? Так вот один из них, вероятно —  примерно такой, как Санька. А тех, у кого диссоциация легкая, четырнадцать на сотню. Как думаешь — это много или мало? И эта статистика примерная. Человек может не знать вовсе, поэтому и не обратится к врачу, и ни в какую статистику не попадет. Вот тебе и истерички. Люди просто начали находить у себя странности и решили провериться, на всякий случай.

Не спишь? Хорошо, тут самое интересное началось, кажется. Сейчас посмотрим… Отдохни от меня немного. Скоро вернусь.

***

Так, я с новостями. Но сначала расскажу, с чего началось, а то как ты будешь Ватсоном, если информация у тебя на руках не вся. Главное правило жанра — все улики общие. Ты, кстати, любишь истории сэра Дойля? Я в детстве просто глотал их. Но у нас с тобой задача посложнее будет, чем у книжного сыщика. Он хоть мог место преступления посетить, последить за подозреваемым… Нам же придется расследовать дело на расстоянии. Хорошей подмогой стал бы хакер, который может взломать все базы, видеокамеры и сотовые, да? Хе-хе… А, кстати: у тебя нет на примете похожего специалиста? Очень бы не помешал.

Итак… Началось всё с того, что нашу компанию трукраймеров озадачил один молодой, но слишком резвый канал. Дублирует темы их блогов, причём — прямо в спину дышит, через несколько часов выкладывает ролик на стрельнувшую у кого-то тему. Почти точно копирует описание и теги… И, вуаля, залетает в поиск выше тех, у кого тему спёр, предположительно. Заподозрили ребятушки, что не чисто с этой резвостью.

Каналы большенькие уже, у всех есть менеджеры, кому-то и тексты пишут. Это же сначала все в одного ведут блоги, а потом обрастают сценаристами, операторами, монтажерами. Покумекали ребята и решили, что самое подозрительное звено — менеджеры. С ними лично никто не встречается, а доступ к видео у них есть еще до публикации. И, теоретически, все их менеджеры могут оказаться одним человеком. Век удалёнки же: на себя оформил аккаунт, на жену, на сестру, на брата, на свата. И вот уже не один и тот же парень с пятью каналами работает.

А дальше (теоретически) наш крот сливает видео своему теневому заказчику. Тот немного меняет текст, озвучивает ботом, накладывает документальные изображения на одну и ту же картинку, где черный силуэт в шляпе, на фоне окна качает головой и разводит руками, вроде как рассказывает вот прямо сейчас.

Ситуация не криминальная, но для ребят — обидная. Они неделями копаются в расследовании, собирают информацию по крохам, а этот перец на готовенькое приходит. Обратился бы за помощью в раскрутке — они бы не отказали, но ему ворованное слаще.

Выяснилось, что только Серега в одном городе живет со своим менеджером. Вот и поручили сынку встретиться с этим Андреем и попробовать как-то разнюхать ситуацию.

И вот теперь к новостям. Работничек на встречу явился, хоть и опоздал. И, почти с порога, вывалил, что у него жена пропала. Сережка, конечно, про виртуальную проблему сразу забыл. Давай предлагать помощь. В полицию вместе сходить, в поисковый отряд, на канале выпуск сделать — у земляков попросить помощи.

И каким-то мутным мне этот Дюша показался. Как бы тебе объяснить… Нет, конечно же, я не могу читать мысли и не вижу людей насквозь на расстоянии. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Если не нахожусь рядом, то могу только внимательно смотреть и слушать. И вот смотрю — реагирует как-то неправильно наш подозреваемый. То показательно страдает, то совсем выпадает из этого образа и допытывается, о чем Сергей не стал говорить после сообщения о трагедии. Подозреваю, что косяк за ним с каналом есть, таки.

Поневоле вспомнился сеньор Чезаре. Дюша и выглядит гнусненько: костлявый, неряшливый, суетливый, весь какой-то помятый. Не одежда — сам он. Глазки водянистые, глубоко посаженные и бегают постоянно. Общее впечатление, как от трусливо-злобной дворняги. Непонятно, что сделает в следующую секунду — укусит или обоссытся от страха.

А главное: совсем не порадовала его предложенная помощь. Были б у него копыта — он бы всеми ими упирался. Начал юлить, отнекиваться. И неудобно ему работодателя напрягать, и дела у него срочные… Серегу тоже это сильно смутило, похоже. Но не уступил и повез Дюшу в полицию. Это нужно было видеть, с какой кислой физиономией вышел из отделения «убитый горем».

Сейчас едут в поисковый отряд. Значит — заявление приняли. Выглядит мутный пассажир так, будто у него одновременно геморрой обострился и зубы болят, как минимум. Вот убей меня, не вижу я тревоги за близкого человека.

А может, он сам супружницу порешил? Может такое быть, как думаешь? Сейчас посмотрим, как будет общаться со старшим поисковой группы. Принято считать, что душегубов часто тянет покрутиться возле тех, кто ищет пропавшего или расследует убийство.

Ребята же у волонтеров справок не требуют. Лишь бы пришел трезвый, визуально вменяемый и обучение прошел. Они не коммерсанты и поиск — не работа, поэтому волонтеры требуются всегда. Не так уж много есть на свете людей, которые готовы бесплатно, вместо нормального отдыха, лазить по лесам ради короткого: «НАЙДЕН. ЖИВ!»

Эх, смотрю я на них и думаю, что мир наш небезнадежен…

Так, приехали. Смотрим. Поскучай немного.

***

Фух, я снова здесь. Жена за грибами поехала, оказывается. Какой он кисляк смандячил, как говаривал мой сосед по даче, когда выдавили всю информацию из поганца. Это было что-то с чем-то. Ты подумай: больше суток баба на звонки не отвечала из места, где вышек чуть меньше, чем мухоморов, а он, видите ли, хотел в полицию только после трех суток идти и никак не раньше.

Спорю — надеялся, что не вернется. Поэтому и не спешил в полицию. И опять у него неотложные дела, не может с группой на поиск пойти. А дела на ходу придумывает, без лупы видно.

Вот ведь дрянь человечишко. Но в Уголовном кодексе статьи за гнилое нутро нет…

У нас тут в районе бабулечка одна есть — чисто божий одуванчик. Сидит то у одного, то у другого магазина, продает соленья-варенья, грибы, зелень всякую. Сама милота: опрятная, в чистеньком, наглаженном фартучке, вежливая, всё у нее с улыбками и прибаутками.

Как-то умилился, решил скупить всё сразу, чтобы не маялась с товаром своим до вечера. Подхожу ближе и прямо картинкой вижу: милая бабулечка консервацию себе делает отдельно, с операционной стерильностью, а на продажу даже не моет овощи толком. И грибы для себя перебирает куда тщательнее. Это у меня первый раз так получилось. Обычно следствие и суд у нас — только Старуха. Вот она видит о человеке больше, чем он сам о себе знает. Всё, что забыл или даже не осознавал никогда. Если и у меня эта способность разовьется до такой же степени… Ладно, не буду загадывать, а то не сбудется.

Вот что с такой делать? Вроде не с целью потравить покупателей халтурит, с одной стороны. С другой — про ботулизм и ядовитые грибы знает, для себя-то вон как старается… Вроде бы и Старухе ее сдавать пока не за что, но ведь плохо кончится, когда-нибудь. Ладно, буду кошмарить потихоньку, если не уймется — будем принимать меры.

Люди боятся каких-то абстрактных психопатов, страшных-престрашных, а тут… Так бывает, что жалость приносит бед больше, чем жесткие меры. Как отпустить на волю взбесившуюся собаку, чтобы не усыплять. Мне кажется, что многие из тех, кого я выслеживаю — такие вот бешеные шавки. Только форма болезни у большинства тихая, без броских эффектов, как и у настоящего бешенства бывает. Тогда не рычит и не кусает собака, усиленно ластится и облизывает всё, что шевелится...

Так, началось философствование. Похоже: мне больше нечего тебе рассказать по делу.

Пора прощаться.

Давай так: тебе нужно запомнить главное — серийными преступниками и маньяками не рождаются. Всё это дело кто-то долго выращивает. И зло может передаваться из рук в руки, как вирус.

Подумай над своей жизнью. Мало ли: может, ты иногда зло срываешь на своем ребенке или, напротив, прощаешь дитачке, когда оно котенком о стену херачит. Тогда в любой момент рядом с тобой может появиться охотничий пёс.

Может быть, даже я. Не знаю, насколько хорошим рассказчиком я тебе показался, но поверь: для общения в рамках моей работы — я совсем не лучшая компания.

Первая часть здесь

Проклятое место часть 1

2. Навь.

–Ну, чего разлëгся? Устал, аль помер?–раздался вблизи знакомый голос.

–Валя? –я резко вскочил, посмотрев в сторону говорящей.

Передо мной стояла старуха. Длинные сивые космы, закрывающие левую половину лица, спускались до земли; практически закрытые бельмами глаза смотрели мимо меня; спина согнута настолько, что узловатые руки свисали ниже колен.

В еë изрезанном морщинами лице не было даже напоминания о той красавице, что я встретил на той стороне.

– Прошëл, сталбыть. Хорошо. Теперь, милай, слухай сюда, коли жить хочешь.

Ты, мил человек, не должен здесь быть. Никто из живых не должен, тут других дом. Госпожа тебя впустила, чтоб ты волю еë исполнил.

Впустить-то впустила, а обратно выходить самому придëтся. Нет у Мары власти на Белый свет из Нави выпускать людей. Единственный твой шанс–клубок, который я тебе на той стороне дала. Не вздумай нить обрезать, заплутаешь в Нави, дорогу обратно не найдëшь.

Здесь навьи обитают, милай.

Отверженные души, для которых места не нашлось. Каво младенцем мать прокляла, кто по своей воле жизнь у себя забрал, кто душегубил, кто к вину прикладывался, да и помер... Много разных. Но тебя они за версту почуют, забрать себе жизнь твою захотят. Но, пока ты живой, власти над тобой у них нет. И не будет, коли ты сам им еë не дашь.

Не принимай подарков, ничего не ешь, воды не пей, в глаза навьям не смотри. Ослушаешься-заберëт тебя Навь, своим ты здесь станешь.

Дорога предстоит длинная, здесь прямых путей нет, поэтому нужны тебе спутники верные. До самого Перунова Капища тебя доставят, туда, где русалка твоя сидит. Слушай, как первого отыскать, дальше всë от него и узнаешь.

Зовут его Кот-Баюн. Песней своей всех может в сон погрузить, пригодится тебе, когда русалку усыплять будешь. Договоришься с ним-твоë счастье, а коль не по нраву придëшься-закуëт в сон, и здесь навеки оставит.

–Да как же я договариваться с ним буду?

–Любит наш котей молоко. Да не простое, а у Ночных Кобылиц,тех, что на людей кошмары по ночам насылают, собранное.

Пойдëшь на луг, где они пасутся, и добудешь его. Но учти, просто так ты ничего не получишь. Будь готов встретиться с самыми жуткими кошмарами, которые люди видели во снах.

Трижды будут кобылицы тебя испытывать. Трижды в сон погрузят. Сумеешь перебороть страх, трижды из сна выйти-признают тебя кобылицы за хозяина.

Собери молоко, сядь верхом на одну из них, и скажи: "Вези меня на гору лысую, на перекрëсток чëрный, на торг Марин".

Довезëт тебя кобылица до перекрëстка, где девять дорог со всей Нави сходятся. Выльешь молоко в миску, поставишь на перекрëсток, и скажешь:"Ой ты, певец Марин, Баюн-кот, отведай молока!". Будут к тебе навьи выходить, жалобить, молока просить-не слушай их. Только Баюну отдашь. Дальше его слушай.

Ну, мил человек, прощавай, стало быть. Вот, возьми ещë клубок, он тебя до кобылиц довезëт, склянку, плошку под молоко, и в путь. Запомни, пять дней на всë-про всë. Госпожа надеется на тебя, не подведи.

3.Кобылица.

Знаете, как возненавидеть любимую песню? Правильно! Надо поставить еë на будильник мобильного телефона.

"Я раскрыл себе грудь алмазным серпом..."

Странно. Что-то не припоминаю, чтобы ставил "Чëрную Луну". Ну-ка,что там на часах? Уже пять? Блин, такое ощущение, как-будто не спал. Ну, ладно. Сколько не валяйся, а вставать надо.

Я лежал на кровати, вспоминая этот странный сон, некоторые детали которого уже начали вымываться из памяти, как это обычно бывает со снами. Русалка, леший, навь, Яга...Куда-то я должен был пойти, что-то принести... не помню, что... Кобылье молоко для кота, вроде. Бред какой-то. Хотя, интересно, что будет, если напоить кота кумысом?

Сегодня мне на работу поближе ехать. Я же опять на "Скорой" своей любимой. Зашëл недавно на подстанцию, сказал "привет всём!"-и, как-будто, не было этих тринадцати лет разлуки!

Странное что-то с памятью у меня творится. Что на работу надо идти помню, а как я успел туда перевестись-нет. Сон этот, опять же, не отпускает...

Пора выходить, однако. Я представил, как удивятся коллеги, когда увидят меня. Они же ещё не знают о моëм возвращении.

Надо бы сразу песню на будильнике сменить. А то народ от Калугинской "Чëрной Луны" в осадок выпадет. О, а она у меня ещё и на звонки стоит. Отсюда мы еë тоже удалим, ага.

А на что заменить? Да ладно! Телефон! И так утро-страннее некуда, хоть ты не исполняй!

Несмотря на все усилия, открыть я смог только Калугинский же "Рассказ Короля Ондатра". Заменил, понимаешь, шило на мыло. И обратно, почему-то, не меняется.

Всë, время! На выход! Надо успеть до восхода Чëрной Луны, иначе... Стоп. Что "иначе"? Какой Чёрной Луны? Что, вообще, вокруг происходит?

Чувство тревоги закралось мне в сознание. Захлопнув дверь квартиры, я бегом преодолел пять этажей пятиэтажки, уже не удивляясь тому, что живу, вообще-то, на семнадцатом, и пятиэтажек в моëм районе отродясь не было.

Выскочив на улицу, я встал, как вкопанный. Прямо передо мной пылал костëр, в котором догорали ветки бересклета и цветы белого дрока. Над миром, безмолвным, как кладбище, восходила Великая Мать.

Еë чëрные лучи пронизывали насквозь. Я замер, будучи не в силах оторвать взор от этого, одновременно великолепного и ужасного, зрелища. Под ногами что-то блеснуло. Наклонившись, поднял с земли огромный алмазный нож, больше похожий на серп.

С этого момента тело перестало мне подчиняться. Рука с серпом медленно поднялась к груди, прижала остриё к коже, надавила.

Боль слегка отрезвила. "Сон! Это же сон! Просыпайся немедленно!"

Тем временем, серп погрузился внутрь уже на четверть, и начал путь наверх, отделяя нижние рëбра от грудины. Я орал от боли и восторга: сейчас Великая Мать, взойдя, увидит и заберëт моë сердце!

Боль придала той части сознания, что осталась от меня, десятикратную силу. "Отпусти серп, придурок! Просыпайся!". Последним, что я увидел, выныривая из пучины, был силуэт лошади, закрывший собой пол неба.

***

"И буря поднялась от хлопанья крылий-

То брат мой явился на зов..."

Знаете, как возненавидеть любимую песню? Правильно! Надо поставить еë на будильник мобильного телефона.

Хорошо, хоть суббота, нет нужды подскакивать в пять утра. И так голова тяжëлая, всю ночь муть какая-то снилась. То русалки в Филëвском парке, то заброс в Кисели и встреча с Двуликой, то, какой-то странный мир, то работа на скоряке, то восхождение Чëрной Луны... Надо завязывать на ночь ужастики смотреть и Калугина слушать. Вот как я сегодня на турнир поеду? Первый же бой солью!

Быстро позавтракав, я схватил собранный со вчерашнего дня баул со снарягой для дуэльного фехтования, и вышел из дома.

Всю дорогу до места проведения турнира у меня не выходил из головы сегодняшний сон. Уж очень он странный был, а временами-конкретно жуткий. В отличие от обычных снов, которые с каждой минутой блекнут и вымываются из сознания, этот становился ярче и обрастал деталями.

***

–Полуфинальные бои: правое ристалище:Дагин-Свирин сабля-баклер у обоих бойцов, левое ристалище: Темников-Лазарев, сабля-баклер у обоих бойцов!

Голос главного судьи смолк, и рефери пригласил нас на середину ристалища. Ну вот, похоже, что финал будет между мной и моим другом, практически братом, Сашкой Дагиным. Сюрпризов от Лазарева я не ждал, а Свирина  Шурка под орех разделает, слишком разного класса бойцы, непонятно, как Роман до полуфинала то добрался.

В моей схватке всë ожидаемо решилось за три схода, Дагин справился со своим соперником ещё быстрее, и до нашей с ним финальной схватки оставалось около пяти минут, на отдохнуть-продышаться.

–Итак! – голос главного судьи прозвучал неожиданно и громко, заставляя вздрогнуть, – В финальном бою нашего сегодняшнего вечера сойдутся два брата, Повелитель Птиц, и Царь Грызунов! Главный приз-глаза одного из братьев! Оба бойца выбрали ножи!

Что? Какой повелитель птиц? Какой царь грызунов? Причëм тут глаза? Откуда взялись ножи?

–Саня, что за фиг... – начал я, но Дигин, уже надев странную маску с орлиным клювом, которой у него раньше не было, кинулся на меня. В руках у него был нож, который своим видом мне что-то напомнил... Точно! Это же алмазный серп из моего предыдущего сна! Значит, никакого пробуждения не было? Я опять во сне!

–Саня, стой, это всë не по настоящему! –крикнул я наседающему другу, с трудом отражая удары– это всë сон!

Да нет, это не сон, это кошмар... Стоп! Кошмар! Кобылы! Вот в чëм дело!

Тут я вспомнил всë. И Славку, и Навь, и наказы Яги. Значит, мне надо выбраться из этого сна. Только как? Дагин, вон, серьëзно вознамерился у меня глаза добыть, нападает, как бешеный. Думай, думай, голова, шапку куплю...

Между первым и вторым кошмаром есть очевидная связь: оба они повторяют сюжеты песен, которые стояли у меня на будильнике. Первый раз это было "Восхождение Чëрной Луны" Калугина, второй раз "Рассказ короля Ондатры", его же. Значит, будет третий сон, в который мне надо войти с какой-то песней, сюжет которой будет реализован, и потом вообще выйти из сна, с помощью песни же подчинить себе Кобылиц. Если я верно понял правила игры, конечно.

Ха! Знаю я, что это будет за песня! Только как еë на будильник поставить, вряд ли Саня даст мне это сделать.

Да какого хрена, в конце концов? Это же мой сон, значит, я могу делать здесь, что хочу. Итак, дорогой мой будильник, в следующий раз ты сыграешь...

***

"Пружинил силы сквозь мрак ревнивый

Связал кобылу еë же гривой"

Подъëм! Быстрее! Где же она?

Вот лежит, родная. Чëрная, что кусок ночи, собственной гривой связанная, прямо как в песне. Дело за малым, молоко забрать... Вот только как? Доить?

Я чувствовал, что гордое животное Мары никогда не простит такого унижения. А мне на ней ещё до Баюна ехать, а то и дальше. Да и песня, честно говоря, хреново заканчивается: "...весна забыла, река простила, кого сгубила ночная кобыла".

Нет, так не годится. Надо по другому. Другая песня, другой договор...

Вдруг, на краю сознания, пронеслись слова:

" Где разорвана связь между Солнцем и птицей рукой обезьяны..."

Да! Оно! Что ж, можно просыпаться...

***

"... Где Восток напоил молоком кобылиц кочевника-ветра..."

Я открыл глаза. Надо мной было всë то же чëрное небо Нави; вокруг, насколько хватало взора, раскинулось огромное поле с мëртвой травой. В одночасье я вспомнил всë. И как уходил от Яги, и как пробирался сквозь Навий лес, где мëртвые деревья оказались навьями, как чуть было не утащили меня в болото утопцы... Как сморил сон, едва я вышел на это поле.

– Уже проснулся? Да, ты сильнее, чем показался сначала. Кровь никуда не спрячешь, проявит себя...

Я повернул голову. Рядом со мной

сидела женщина. Жëсткие блестящие волосы, цвета куска ночи, свободно струились по плечам, в зелёных, похожих на уральский малахит, глазах, светились усмешка.

– Не ошиблась в тебе Яга. Ты сделал правильный выбор. Что-ж, бери свою награду! – она протянула мне бутылку, даденую Ягой, полную молока.– Не забыл слова?

– Не забыл, госпожа!

– Тогда в путь, Баюн ждать не любит!

Она повернулась вокруг себя, обратившись в кобылицу с огненными копытами, я вскочил ей на спину, и мы понеслись сквозь тьму.

______

В тексте использованы цитаты из песен:

Сергей Калугин: "Восхождение Чëрной Луны",  " Рассказ Короля Ондатры о рыбной ловле в Пятницу "

Наталья О'Шей : "Ночная кобыла"

Константин Кинчев "Стерх".

Что-то большее: ч. 1

---

Мёртвый Маверик качнулся и всем весом плюхнулся наземь – толпа расступилась, пропуская полисмена. Аркрайт готов был биться об заклад, что тот просто случайно мимо проходил – в противном случае городская полиция не сработала бы так быстро. Им даже на то, чтобы задницы себе почесать, могло понадобиться от трёх до пяти рабочих дней.

Молоденький констебль явно не знал, что ему делать, так что до прибытия подкрепления, за которым он послал какого-то мальчишку в ближайший участок, бедолага просто стоял над Мавериком и кричал: «Расходитесь! Расходитесь! Не на что здесь смотреть!». Честное слово, если бы не Аркрайт и Эндрю, этому тупице, наверное, и в голову бы не пришло задержать подозреваемую. Аркрайт поднялся на сцену. Эндрю деликатно, но крепко держал зарёванную Ирэну за плечо. Её руки были скованы за спиной – Эндрю всегда носил с собой наручники как раз на такой случай. Если честно, иногда его энтузиазм начинал пугать.

Остальная труппа несравненной, великолепной и какой там ещё мадам Строганофф толпилась за кулисами, шушукаясь и обмениваясь перепуганными взглядами.

– Детектив Аркрайт, – он на мгновение распахнул ворот пальто, показывая прицепленный к лацкану значок. На самом деле, это был значок добровольца пожарной охраны – полицейский Аркрайту никто бы не выдал, – но люди редко вглядываются в детали. Они готовы поверить любому, кто ведёт себя так, будто знает, что делает, так что латунный блеск эмблемы с ведром и двумя топорами за последние годы открыл Аркрайту множество дверей.

Коллеги Ирэны не пытались отбить свою товарку, хотя численное превосходство было на их стороне, и, как ни странно, даже не старались смыться от греха подальше. Неужели не боятся, что их запишут в соучастники? Аркрайт прочитал по лицам артистов, что они поражены случившимся не меньше, чем прочие свидетели убийства. Только белая маска фокусника, который так её и не снял, оставалась бесстрастной.

Аркрайт пристально осмотрел стоящую на сцене мишень. Сосчитал воткнутые в неё ножи: семь. Повернулся к Ирэне. Её руки были пусты, а спрятать хоть что-то в её откровенном цирковом наряде не представлялось возможным.

Всё сходится. Аркрайт сам прекрасно видел, где сейчас восьмой нож.

На пустырь наконец подоспел полицейский отряд, и Аркрайт с Эндрю передали Ирэну в руки стражей закона. В конце концов, это их юрисдикция. Делом Аркрайта было искать девочку, а не расследовать смерть владельца фабрики, на которой работает её отец.

Вот только во всём этом как будто было слишком уж много совпадений.

Он планировал порасспрашивать членов труппы после представления, но теперь об этом нечего было и думать – полицейские будут выматывать циркачам душу самое меньшее до утра и никого больше к ним сейчас не подпустят. Ещё одна ночь, когда маленькую Эмили Уоррен никто не найдёт – если вообще есть ещё, кого находить.

Зная, что тело Маверика попадёт в морг, где ему предстоит вскрытие и тщательный осмотр, Аркрайт решил потратить ночное время с пользой. Прямо сейчас вокруг трупа будет слишком много народу. А вот рано утром нужно будет наведаться к старому знакомому, коронеру, который не прочь за булькающую взятку устроить господину детективу свидание с интересующим его мертвецом. Но пока до утра оставалось ещё несколько часов. Хотя бы парочку из них, кстати, стоило бы поспать: что-то подсказывало Аркрайту, что завтра будет долгий день.

В итоге он почти до самого утра изучал, что́ про Маверика пишут в прессе. Один журнал посвятил ему целый разворот; посреди страницы красовалась фотография, на которой фабрикант гордо восседал в своём кабинете, у роскошного окна во всю стену. Аркрайт давно уже собирал и хранил газеты – они часто помогали в работе. За последнюю пару лет вышла как минимум дюжина статей, восхваляющих Маверика, и ровно ноль – о том, чего он сто́ит на самом деле. Да уж, когда у тебя денег куры не клюют, редкое издание осмелится вслух заговорить о том, что ты выжимаешь все соки из рабочих, а платишь им сущие гроши, да и то не всегда. Что люди на твоём производстве становятся калеками, и о компенсации им нечего даже мечтать. Что иногда у твоих станков стоят десятилетние дети. Выбора у них всё равно немного, только это – или умирать с голоду.

Об этом как будто знал весь город, и всё равно – Аркрайт ясно видел из биржевых сводок, что акции Маверика только и делают, что растут.

Не то чтобы это хоть каплю его удивляло.

Спать в итоге оказалось некогда, да и, на самом деле, не хотелось. Аркрайту не впервой было сутки-другие обходиться без отдыха. В шесть утра они с взъерошенным Эндрю уже шагали к центральному полицейскому участку: Аркрайт точно знал, что такую важную шишку, как Маверик, привезут именно сюда.

– Ну что, шеф, – зевая, спросил напарник, – у вас уже есть версии, что наш убитый делал в том богом забытом месте?

– Чёрт его разберёт, – Аркрайт пожал плечами, закуривая папиросу. Глубоко затянулся, выдохнул. – Может, ухлёстывал за Строганофф.

Эндрю от души расхохотался, хотя Аркрайт и не думал шутить.

– За этой усатой бабой?! Скорее уж за близнецами, обоими сразу!

Он вдруг перестал смеяться и куда серьёзнее добавил:

– Или за Ирэной.

Аркрайт искоса поглядел на Эндрю.

– Что такого?! – словно защищаясь, возразил тот. – Для циркового уродца она слишком хорошенькая.

Тон помощника выдавал его с головой. Аркрайт не верил в любовь с первого взгляда, зато и не думал недооценивать силу откровенных блестящих нарядов. В конце концов, Эндрю всего двадцать, глупо упрекать его в том, что девчонки интересуют его больше, чем раскрытие преступлений. Может, стоит почаще давать ему выходные?

На посту дежурного полицейского сегодня оказалась Марта, их хорошая знакомая. Когда Эндрю с безоблачной улыбкой пожелал ей доброго утра, она только пробурчала в ответ что-то невразумительное и налила себе ещё кофе.

– Марта, будь добра, подними записи, – попросил Аркрайт. – У нас пропавший ребёнок, и, говорят, далеко не первый. Грешат на цирк. Хочу знать, выдумки это или правда.

Она мрачно кивнула. Слова «пропавший ребёнок» действовали как заклинание – всё-таки и в полиции попадались порядочные люди.

Жаль только, что все эти порядочные люди, по сути, даже пальцем не шевельнули, чтобы найти Эмили Уоррен.

Морг находился в полуподвале. Это была вотчина коронера. Тот явно начал пить с самого утра, а может, не прекращал с вечера, так что встретил гостей с невероятным радушием.

– Да это же мой друг детектив Аркрайт!.. – поразительно, старик настолько лыка не вязал, что всерьёз попытался его обнять. – Чем обязан?

Аркрайт невозмутимо отстранил его от себя и вытащил из кармана плоскую бутылку.

– Нужно избавиться от улики. Этот виски проходит по делу о государственной измене, его необходимо срочно уничтожить, а я сам не пью, ты же знаешь.

Аркрайту даже врать не пришлось: он правда не пил ничего крепче пива, да и то позволял себе редко. Лучшим аргументом против были как раз такие люди, как этот старик. Полицейскому, детективу, коронеру нет ничего проще, чем выбросить себя на помойку. Всего-то и надо, что сделать первый глоток, чтобы хоть ненадолго забыть всё, что ты видел на службе, а потом ещё один и ещё. Просто чтобы расслабиться и выдохнуть. Просто чтобы получилось уснуть. А потом сам не заметишь, как – всё.

Коронер расплылся в улыбке.

– Вот спасибо!.. А вы что же, в гости к нашему, – он икнул, – господину Маверику?

– А к кому ещё? – хмыкнул Аркрайт. – Кстати, что о нём думаешь?

Коронер уже вовсю возился с пробкой.

– Ты, говорят, сам видел, как ему нож в сердце впендюрили. Что ты хочешь от меня услышать? Что он умер от ожирения печени?

– Мы сами посмотрим, – сказал Эндрю.

Старик кивнул, не отрываясь от бутылки. Аркрайт потянулся открыть дверь в мертвяцкую, но тут кто-то пронзительным голосом вскрикнул:

– А ну стоять!!!

Эндрю подавился зевком. Аркрайт стиснул дверную ручку.

На лестнице с первого этажа стоял какой-то коротышка – нелепый, но одетый очень дорого. Он был взвинчен до предела.

– Никому не дозволено видеть тело господина Маверика! – объявил он, сверкая крошечными глазёнками, почти потерявшимися в пухлых щеках. – Если человек мёртв, это не значит, что вы имеете право оскорблять его достоинство!

– Частный детектив Аркрайт, – Аркрайт дал ему на мгновение увидеть свой значок. – Мы расследуем…

– Ничего вы не расследуете! – взвизгнул коротышка. – Моя фамилия Уоттсворт, я секретарь господина Маверика. Я храню все его документы, включая завещание, в котором ясно указано, что после смерти никто не должен видеть его в неподобающем состоянии, и я точно знаю, что вы не полицейский, так что у вас нет никаких полномочий, чтобы туда войти!

Аркрайт переглянулся с Эндрю и медленно выпустил ручку двери.

– Мы приносим свои извинения, – произнёс он. – И соболезнуем по поводу смерти вашего работодателя. Разумеется, мы немедленно уйдём. Не смею больше вас, – он многозначительно посмотрел на коронера, – задерживать.

Даже совершенно пьяный, старик оставался хитрым лисом. Он понял намёк и едва заметно кивнул. Аркрайт вскинул ладони, показывая секретарю, что полностью сдаётся, и вышел из подвала.

Они с Эндрю без лишних слов поспешили выйти из участка и обойти здание кругом.

Аркрайт знал, что на коронера можно положиться. Сейчас он или убалтывал этого секретаря до посинения, или морочил ему голову, заставляя подписывать выдуманные бумажки. Полуподвальные окна были такими узкими, что не каждый взрослый смог бы протиснуться внутрь, но Аркрайт, к счастью, никогда не страдал излишней полнотой, а Эндрю и подавно.

Маверик голышом лежал на столе для вскрытия, словно выброшенный на берег кит. На синюшной волосатой груди и бледной горе живота красовался свежий зашитый разрез. Хоть причина смерти и правда как будто была очевиднее некуда, полиция, похоже, решила соблюсти все формальности – ещё бы, с такой-то важной персоной. Аркрайт усмехнулся про себя: ох уж эти богачи, даже после смерти получают обслуживание по высшему разряду…

– Детектив, – неожиданно напряжённо окликнул Эндрю и указал на руки Маверика.

Они были испещрены царапинами – неглубокими и немного поджившими. Как будто полученными пару дней назад.

Казалось бы, ничего особенного – мало ли мест, где человек может случайно пораниться? Вот только эти отметины выглядели как четыре параллельных линии.

Следы когтей. Или ногтей. Слишком маленькие для взрослого, слишком большие, скажем, для кошки.

В самый раз для маленьких детских пальцев.

– Так вот почему он не хотел… – начал Эндрю, и тут дверь распахнулась.

На пороге стоял Уоттсворт. За его плечом маячила испуганная красная рожа коронера.

В руках у секретаря был пистолет.

Аркрайт только и успел, что подумать: «Лёгок на помине».

Грохнул выстрел, в помещении оглушительный до звона в ушах. Время замедлило ход, и Аркрайт ясно увидел, как пуля ударила Эндрю в грудь. Он покачнулся – его лицо не отразило боли, одно только удивление – и стал оседать на пол.

Аркрайт рванулся к напарнику, подхватил его, не давая упасть, закинул руку Эндрю себе на плечо. Уоттсворт больше не стрелял: он стоял, сжимая дымящийся пистолет обеими руками, и трясся, как осиновый лист. Похоже, он сам не ожидал от себя, что решится нажать на спусковой крючок.

Аркрайт оттолкнул его с дороги, вытащил Эндрю из мертвяцкой. Нет уж, парень, туда тебе ещё рано! Он захлопнул за собой дверь, рявкнул коронеру:

– Ключ!

Тот, разом протрезвевший, поспешил запереть замок снаружи.

Аркрайт усадил Эндрю у стены. Голова напарника безвольно склонилась, лицо побледнело, как полотно, но он ещё дышал. Аркрайт, отрывая пуговицы, рванул его плащ, чтобы осмотреть рану…

И только тогда понял, что крови нет.

Пуля оставила дыру в серой ткани, но крови не было ни капли. Аркрайт, не веря своим глазами, увидел чистую рубашку Эндрю, распахнул её и убедился, что у помощника на груди нет и намёка на рану. Разве что под кожей уже начинал наливаться огромный синяк.

На мгновение у Аркрайта потемнело в глазах. Эндрю был просто в обмороке, и облегчение от этого осознания сбивало с ног. Что-то задержало пулю. Аркрайт снова взялся за плащ напарника – и нащупал во внутреннем кармане что-то твёрдое и тяжёлое.

Это был метательный нож. Пуля, сплющенная от удара, застряла в цельной металлической рукояти, обмотанной красным шнуром.

Аркрайт без особой деликатности отвесил Эндрю пощёчину. Тот застонал, приходя в себя.

– Откуда. У тебя. Нож? – раздельно спросил Аркрайт.

Он не раз и не два видел, как Эндрю уверенно блефует, выводя подозреваемого на чистую воду, и безупречно входит в образ, когда приходится работать под прикрытием. Но сейчас напарник ещё не успел опомниться, он только что заглянул за порог смерти, и у него не получилось вовремя придумать убедительную ложь.

Привычным взглядом детектива Аркрайт отметил, как забегали его растерянные глаза.

– Я… – пробормотал Эндрю. – Это просто… Я думал…

Аркрайт выпрямился.

– Вставай.

Он протянул Эндрю руку. Тот неуверенно поднялся, кривясь от боли. У него наверняка пострадали рёбра, но Аркрайт сейчас думал совсем о другом.

Полицейский участок постепенно просыпался. Когда Аркрайт поднялся на первый этаж, возле кипящего кофейника уже собралось несколько мужчин.

– Эй, детектив, – окликнула Марта. – Семнадцать детей за последние полгода, из них девятеро – за последний месяц. Почти все – из рабочих семей, так что есть подозрение, что половина просто сбежала из дома искать лучшей жизни. Когда, ты говоришь, приехал этот цирк?

– Спасибо, Марта, – Аркрайт оставил её вопрос без внимания. – Кто у вас занимается убийством Маверика?

– Я, – один из кофеманов выступил вперёд. На его форме красовались нашивки капитана. По его самодовольной роже сразу было ясно: полисмен уже считает дело раскрытым.

В самом деле, а чего гадать? У полиции есть орудие убийства и дюжины свидетелей. Стоит ли утруждать себя, выясняя мотивы преступницы и прочие мелочи? Девчонку схватили, а это главное – будет, на кого навесить всех собак. А ещё очень удобно, что она не из местных, так что, когда её вздёрнут по приговору суда, который тоже не станет ни в чём разбираться, всем будет плевать. А этому молодчику, чего доброго, ещё и дадут какой-нибудь орден.

– Сколько ножей забрали с места преступления? – спросил Аркрайт.

Капитан переглянулся с коллегами, словно решая, не выдаёт ли врагу государственную тайну.

– Восемь, – наконец ответил он. – Семь из мишени и один…

Аркрайт показал ему нож, найденный у Эндрю.

– Тогда что это такое?

Брови капитана поползли вверх.

– Пойдёмте со мной, – скомандовал он и, грозно топая, направился в комнату, где хранились улики.

– Сейчас вы сами убедитесь, – говорил капитан, извлекая с полки длинный ящик. Он открыл крышку, и Аркрайт правда увидел восемь ножей. Семь из них, чистые и невинные, лежали чинным рядком, а один последний, чуть в стороне…

Изумление капитана было так велико, что теперь оно ясно читалась не только в его бровях, но даже в усах. Последний нож сохранил форму, но стал почти прозрачным, как стекло. Капитан попробовал взять его в руки – у него получилось. Он взглянул на Аркрайта, словно прося помощи. Сказал:

– Слишком лёгкий. Будто ненастоящий.

Эндрю, проскользнувший в комнату вслед за ними, нервно переминался с ноги на ногу. Аркрайт был разочарован тем, как легко его помощник – его ученик! – потерял над собой контроль.

– И что вы об этом думаете, капитан? – спросил Аркрайт. – Вещественные доказательства крадут у вас прямо из-под носа!

Капитан вернул загадочную улику в коробку.

– Я лично собрал все восемь ножей, – заявил он. – Они были одинаковыми, за исключением того, что на восьмом осталась кровь, конечно. Никто не мог подменить… Мы же в полицейском участке! Разве можно придумать более надёжное место?!

Эндрю открыл было рот, чтобы что-то сказать, и тут здание сотряс взрыв.

Пол ударил Аркрайта по ногам, и он ухватился за полку, чтобы не упасть. С потолка посыпалась побелка. Все трое невольно вскинули головы: грохнуло на одном из верхних этажей.

Там, где находились камеры предварительного содержания.

Они, не сговариваясь, бросились наверх. Аркрайт первым взбежал по лестнице, поглядел в оба конца полутёмного коридора: ряды одинаковых дверей. Которая из них? А, вот оно – из щели над притолокой сочится сизый дымок…

Подоспевший капитан уже гремел связкой ключей.

– Это её камера, – пробормотал он, пытаясь попасть одним из них в замок.

Аркрайту даже не пришлось уточнять, кто эта «она».

В общем и целом, между взрывом и тем, как капитан отпер дверь, прошло не больше минуты. Однако, когда они с Аркрайтом наконец ворвались внутрь, камера уже была пуста. Только в окне мелькнул и исчез хвост верёвки. Аркрайт высунулся в окно, но её уже втащили наверх, и он никого и ничего не увидел.

Оконная решётка была выломана; покорёженные прутья загибались внутрь. Значит, взрывчатку заложили снаружи. Кровати в этих камерах крепились к стене болтами, но кто-то раскрутил их – без инструментов это было бы невозможно, – и теперь кровать валялась в углу на боку. Два и два складывались легко: это щит. Ирэну хотели вытащить отсюда, а не убить или покалечить.

– Они на крыше, – сказал Аркрайт. – Им нужно где-то спуститься.

Приходилсь отдать капитану должное – он хотя бы не был тугодумом. В коридоре успели столпиться его коллеги, и Аркрайт, ещё ненадолго задержавшийся в камере, слышал, как он направо и налево отдаёт приказы.

Скоро несколько полисменов уже выбирались на крышу через чердачный люк, а вокруг участка, уткнувшись носами в землю, бегали специально обученные собаки. Они честно обнюхали каждый дюйм, но одна за другой, виновато скуля, возвращались к хозяевам, так и не сумев взять след.

Аркрайт с Эндрю тоже вышли на улицу, но участия во всеобщей суматохе принимать не стали. Эндрю, сощурившись, вертел головой, разглядывая соседние здания.

– Они ушли по крышам! – наконец с досадой выдохнул он. – Между участком и банком совсем небольшой зазор, можно перебраться!

Последняя собака-ищейка, которая ещё не сдалась, принялась обнюхивать его ботинок. Эндрю пнул её в бок с такой злостью, что бедняга взвизгнула, как щенок. Стиснул зубы, сжал кулаки.

– Теперь её никогда не найти!..

Аркрайт очень пристально посмотрел на него.

– Чем ты так расстроен? – спросил он. – Тебе так хотелось увидеть, как казнят молодую красивую женщину?

Этот простой вопрос почему-то вызвал у Эндрю затруднения. Он отвернулся и засунул руки в карманы.

– Нет, – неохотно сказал он. – Но она ведь убийца. Она должна понести наказание.

– Похвально, что ты так рьяно чтишь закон, – заметил Аркрайт. – Ну, то есть… Она убила богатого негодяя, который пил кровь простого народа вроде нас с тобой. У тебя, наверное, очень большое сердце, если ты настолько искренне сочувствуешь даже такому типу, как Маверик.

Эндрю не ответил.

– Зачем ты забрал с места преступления этот нож, Уильям? – тихо спросил Аркрайт. – Если бы я не знал тебя, то подумал бы, что ты водишь полицию за нос.

Помощник так и не поднял на него глаз. Аркрайт зажал папиросу в зубах, прикурил.

– На самом деле все восемь ножей попали куда нужно, правда? Я видел, как Ирэна кидала последний. Всего мгновение, но я видел, что он летел не в толпу. Он летел в мишень. Вот только, когда я добрался до сцены, ножей осталось всего семь. Странно, да? Рядом ведь не было никого, кроме вас двоих.

– Если убийца не она, то кто тогда?! – не выдержал Эндрю. – Нож в груди у Маверика не взялся из ниоткуда, и он был точно такой же! Она всё равно не смогла бы ничего доказать!..

Аркрайт взглянул на серое небо. Затянулся горьким дымом, выдохнул. Ноябрь поворачивал на зиму, и дыхание превращалось в пар.

– Она так сильно тебе понравилась, да? Ты мог бы просто купить ей цветы. Пригласить на танцы. Но нет, ты придумал способ получше. Девушка в беде ни за что не откажет рыцарю, который спас её шкуру. Блестящая стратегия: подставить её, бросить в тюрьму, напугать смертной казнью. Всё ради того, чтобы потом ты пришёл к ней, как добрый друг, и пообещал, что вытащишь её и накажешь виновных.

Он наконец посмотрел прямо на Эндрю.

– Это был твой план?

Напарник промолчал. Такое смешное слово – «напарник». Как будто товарищ по оружию. Почти что друг.

Ответ ясно читался у него на лице.

Аркрайту расхотелось даже курить. Он чуть было не бросил окурок под ноги, но вспомнил, что это последний. Затушил его о стену, сунул в карман.

– Не смей больше попадаться мне на глаза, – ровно сказал он. – И выходного пособия тоже не жди.

Аркрайт поднял воротник пальто и зашагал прочь. Проходя мимо растерянного капитана, не замедляя шага, сообщил:

– У вас в морге заперт некий Уоттсворт. Он вооружён. Имейте в виду.

***

Перед осиротевшей сценой на пустыре не было ни души. Несколько цирковых фургонов, стоящих кружком чуть позади, казались на редкость жалким зрелищем.

Поблизости изнывали от скуки трое полицейских. Их, должно быть, на всякий случай поставили следить за труппой, и они наверняка считали, что справляются просто блестяще.

– Я только что от вашего капитана, – сообщил Аркрайт одному из них. – Обсуждали дело Маверика. Нужно опросить свидетелей.

Полицейский пропустил его без вопросов, даже на всякий случай почтительно коснулся пальцами козырька фуражки. Врать стражу порядка было бы преступлением, но Аркрайт давно понял, что лучшая ложь – это правильно поданная правда. В конце концов, он ведь ни сказал ни слова о том, что тот самый капитан поручил ему заниматься расследованием, верно?

Задумавшись о том, как подступиться к Аннализе Строганофф, Аркрайт прошагал вдоль сцены – и остановился, когда что-то зашуршало у него под подошвой.

В грязи под ногами валялись окурки, фантики, огрызки яблок, оставленные зрителями вчера. Среди них, словно тонкие льдинки, виднелись прозрачные лепестки.

Аркрайт поднял растоптанное соцветие пиона. Цветок всё ещё был похож на себя, но уже почти ничего не весил, и Аркрайт прекрасно видел сквозь него собственную ладонь.

Он, кажется, начинал понимать.

Аркрайт обшарил глазами площадку перед сценой и нашёл то, что искал – недоеденный кулёк орехов в сахаре. В голове мелькнуло: Эндрю вчера шутил про орехи.

Неважно.

Должно быть, сладость бросили или уронили, когда Маверик испортил всем вечер – кулёк был наполовину полон, ну, или наполовину пуст, кому как больше нравится. Аркрайт запустил в него руку и широким жестом бросил пригоршню орехов на землю.

Тут же зашелестели крылья, и на угощение тучей слетелись голуби. Их было штук двадцать, серых и неопрятных…

И двое прозрачных, как привидения.

Их перья всё ещё сохраняли тончайший намёк на белизну. Они тут же наравне с сородичами принялись деловито клевать орехи, толкаясь и ссорясь за лучшие кусочки. Птицы, исчезающие на глазах, вели себя совершенно обычно, словно в счастливом неведении насчёт того, что уже не совсем реальны.

Аркрайт морально готовился ломиться в поисках Строганофф во все фургоны по очереди, но в итоге застал её снаружи. Она небрежно куталась в огромное мужское пальто, стянутое поясом на узкой талии, и как раз собиралась закурить. Аркрайт тоже машинально потянулся к карману, но одёрнул себя. День ещё только начался, лучше сберечь последнюю папиросу на потом.

– Детектив Аркрайт, – представился он, показывая Строганофф свой значок. – Я расследую…

– Добрый день, детектив, – перебила Строганофф. – Я что-то, – она демонстративно хлопнула крышкой зажигалки, гася огонёк, – не вижу у нас пожара.

Аркрайт хмыкнул. Наблюдательная. Легко с ней наверняка не будет.

– Где ваш помощник? – спросила Строганофф. Сейчас, когда они с Аркрайтом стояли рядом, он понял, что она выше него.

– Скоропостижно стал профнепригоден. Пришлось его уволить. Госпожа Строганофф, я хочу задать вам пару вопросов.

Она так на него посмотрела – словно ледяной водой обдала.

– Я уже ответила на все вопросы настоящим полицейским. Пожалуйста, уходите.

Нужно было выбрать правильный тон. Найти подход. Аркрайт знал, что у него всего один шанс. Оступись он – и Строганофф не расскажет ему ничего даже под пыткой.

– Я не желаю зла вашей Ирэне, – иногда честность бывала лучшей тактикой. – Если она невиновна, я хочу найти настоящего убийцу. Мне плевать на Маверика, и мне лично всё равно, кто прикончил его и зачем. Но у меня есть причины, из-за которых я хочу пролить свет на это дело, и, поверьте, они очень веские. Я бы даже сказал, благие. Давайте поможем друг другу.

Глаза Строганофф сузились. Она не могла решить, верить ему или нет.

– Хорошо, – наконец сказала она. – Что вы хотите знать?

– Что вы сделали с детьми? – без перехода спросил Аркрайт.

Он надеялся застать её врасплох, и ему это удалось. Строганофф нахмурилась; в её взгляде сквозило искреннее непонимание.

– С какими детьми?

Если бы она только притворялась, что не знает, то, скорее всего, попыталась бы не показывать своих чувств. Многие умные люди, которым есть что скрывать, почему-то думают, что им лучше всего казаться бесстрастными, словно Аркрайт играет с ними в покер. Будь Строганофф причастна к исчезновению Эмили Уоррен, разве она не ждала бы этого вопроса? Разве не старалась бы быть к нему готовой, собранной и спокойной?

С другой стороны, удивление всегда можно изобразить, но у Аркрайта был намётанный глаз на притворство, и здесь, сейчас, он его не увидел. Это, конечно, ничего не доказывало – он первый признал бы, что тоже может ошибаться. Но пока, на данный момент, Аркрайт всё же склонялся к тому, чтобы принять недоумение Строганофф на веру.

– Ладно, – сказал он. – Тогда, возможно, вы расскажете что-нибудь про это?

Он вытащил из кармана исчезающий нож.

Когда капитан полиции отвлёкся на взрыв, у Аркрайта как раз была секунда, чтобы совершить то же преступление, что и Эндрю. Он стащил улику из полицейского участка. Впрочем, пока Аркрайт сюда добирался, нож стал совсем лёгким и почти невидимым. Аркрайт подозревал, что так или иначе эта самая улика скоро всё равно исчезла бы без следа.

Мгновение Строганофф смотрела на нож, а Аркрайт – на неё. Потом она вдруг сказала:

– Простите. Я сейчас.

И, ничего больше не объясняя, поспешила к самому дальнему фургону.

Аркрайт возненавидел это новое дело с первой секунды.

Конечно, за последние пятнадцать лет он навидался всякого. Работа частного детектива – копаться в грязном белье, и ему платят не за то, чтобы сохранять лестное мнение о человеческой природе. Неверные супруги, нечистые на руку деловые партнёры… Однажды Аркрайта наняли искать исчезнувшего кота (самые лёгкие деньги в его практике – оказалось, мохнатый пройдоха жил на два дома, и соседи после недолгих уговоров вернули изменника хозяевам), но это был единственный раз.

У сегодняшних клиентов потерялся не кот. Пропала их маленькая дочь.

Искать людей Аркрайту тоже было не впервой. Взрослые пропадали по массе разных причин. Одни бежали сами – от долгов или надоёвших жён, других настигала злая судба, принявшая облик несчастного случая или ножа грабителя в переулке. Аркрайту доводилось обнаружить одну почтенную семидесятилетнюю женщину, матриарха большого именитого семейства, танцующей голышом в грязном кабаке и совершенно выжившей из ума. Или смотреть, как из реки вытаскивают труп юнца, только-только окончившего университет – позже Аркрайт выяснил, что бедняге перерезал горло родной брат. Не захотел делиться наследством умершего отца – покосившейся халупой у чёрта на куличках.

Ничто из этого уже почти не вызывало у Аркрайта ни грусти, ни злости, ни отвращения. Но дети…

Семилетняя Эмили Уоррен не вернулась домой три дня назад. Три чёртовых дня. Когда Аркрайт почти закричал на её родителей: «Почему вы не позвали меня сразу?!», они лишь затравленно переглянулись, и в их глазах был бесконечный, чудовищный стыд. Аркрайт сам знал ответ на свой вопрос: семейство было беднее церковных мышей, и все три дня мать с отцом наверняка по крупицам собирали деньги. Он видел это, будто наяву: женщина со слезами вскрывает матрас, в который зашиты их скудные запасы на чёрный день – куда уж чернее, чем сегодня? – а её муж ходит по соседям, прося в долг…

Конечно, они искали её сами, и в полицию тоже сообщили. Полиция пообещала, что отправит кого-нибудь на поиски, двое скучающих полисменов походили по улице взад-вперёд, пожали плечами и ушли. Не иначе, решили проверить, нет ли девочки в ближайшем пабе. Какой смысл печься о потомстве полунищих рабочих? Одним больше, одним меньше.

Аркрайт знал чету Уоррен – они как-то раз здорово помогли ему в одном из прошлых дел. А ещё он хорошо помнил, откуда вышел сам. Он был готов поискать их девчонку хоть задаром – уж точно не обеднел бы. Но, так или иначе, время было упущено. Умение сообщать плохие новости тоже было частью профессии, но Уоррены стояли перед ним – бледная враз постаревшая мать, отец с глазами, красными от слёз, – и Аркрайт так и не смог вслух сказать им, что, если Эмили не было целых три дня, велик шанс, что её вообще не найдут живой. В этом огромном злом городе – в этом огромном злом мире – слишком много холодных ночей, бешеных собак, лошадей, которые не смотрят, куда прут, и, конечно, людей. Жестоких людей, жадных людей, равнодушных людей. Уж этих последних особенно.

Ладно. Даже если удастся вернуть Уорренам хотя бы тело малышки, это будет лучше, чем ничего. Так они хотя бы будут знать точно. Надежда порой делает только больнее.

Деньги Аркрайт, конечно, взял. Родители, может быть, только что потеряли ребёнка – было бы жестоко заставлять их потерять ещё и остатки гордости.

– Ну что, детектив? – бодро спросил напарник Аркрайта, Уильям Эндрю. Двадцатилетний, со светлыми вьющимися волосами и румянцем от лёгкого ноябрьского морозца, он выглядел неуместно свежим на фоне убогих серых жилищ. – С чего начнём?

Аркрайт сжал зубами папиросу и щёлкнул зажигалкой.

– Говорят, в город приехал цирк. Посмотрим представление.

Мать Эмили рассказала, что в последний раз видела дочку играющей на улице с друзьями. В тот день девочка впервые надела синее платьице с зайчиком, вышитым на кармане – бабушка сама вязала. Сначала мама видела Эмили в окно, а потом стайка детей упорхнула из-под бдительного родительского надзора – впрочем, это не было чем-то необычным. Отцы местной детворы с утра до ночи надрывались на фабрике Маверика, а матери добывали свои гроши стиркой или шитьём, так что ребёнок, научившийся ходить, часто бывал предоставлен сам себе. Вот только вечером рокового дня остальные девочки и мальчики вернулись домой к ужину, а Эмили с ними не было.

Аркрайт с пристрастием допросил её приятелей и выяснил следующие факты.

Первое: они все вместе бегали на пустырь около городского рынка посмотреть на цирк.

Второе: приближаться к цирку им было строго-настого запрещено. Почему? Да потому что за две недели, которые труппа пробыла в городе, в том районе якобы пропало ещё трое других детей. Это были только слухи, ни сами друзья пропавшей, ни их родители не смогли хоть как-то их подтвердить, но Аркрайт всё равно мысленно сделал заметку навести об этом справки.

Третье: представление смотрело много народу, и дети разделились в толпе. Некоторые из ребят решили протиснуться поближе к сцене, а застенчивая Эмили осталась в задних рядах, хоть оттуда мало что было видно. Когда всё закончилось, и народ разошёлся, Эмили исчезла.

– Как будто начало какой-то страшной истории, а? – Эндрю потёр замёрзшие ладони и улыбнулся, словно находил всю эту историю весьма забавной. – Зловещий цирк, похищающий детей. Потом, через много лет, родители девочки, кое-как похоронившие своё горе, пойдут в какой-нибудь балаган посмотреть, ну, скажем, на женщину-змею без рук и ног, а у неё р-раз! – знакомая родинка на щеке. Каково?

Аркрайт не ответил, лишь раздражённо выдохнул табачный дым. Он работал с Эндрю последние шесть лет; более того, он своими руками сделал из уличного мальчишки настоящего сносного детектива. Аркрайт лично научил Эндрю всему, что тот знал и умел, и напарник из юнца вышел неплохой, вот только Аркрайт так и не смог привить ему одно: хоть каплю серьёзности. Всё на свете казалось Эндрю игрой.

Впрочем, может, это и к лучшему. Так у парня больше шансов не свихнуться и не потерять человеческий облик от всего, с чем ему предстоит столкнуться в этой профессии.

Ещё на подходе к рынку стало понятно, что цирк позаботился о том, чтобы не остаться незамеченным. Аляповатые афиши на стенах и столбах, наклеенные поверх рекламы мыла и гуталина Маверика, кричали: «Всемирно известный цирк мадам Строганофф! Самый сильный человек на свете! Кровожадные королевские тигры! Единственные в мире соединённые брат с сестрой! Незабываемые артисты, невероятные трюки и настоящее волшебство!»

Аркрайт усмехнулся: настоящим волшебством было бы, окажись этот самый цирк хоть вполовину таким потрясающим, каким его пытаются выставить. Впрочем, этот город и так примерно на восемь десятых состоит из тоски и грязи, а сейчас, осенью – на все девять. Наверняка народ с радостью заглатывает наживку – простым работягам и их детям так не хватает чего-то… необыкновенного. Даже если тигры с плакатов – просто размалёванные коты, это всё равно хоть какое-то развлечение.

Если это развлечение было последним в жизни Эмили Уоррен, оставалось только надеяться, что оно того стоило.

Представление ещё не началось, а на пустыре уже собралась толпа. Похоже, зрелище в самом деле пользовалось спросом. Хоть осень уже набросила на город свои ранние сумерки, Аркрайт заметил среди публики порядочно детей. Одни сидели на плечах у отцов или держали за руку маму, но многие были без взрослых. Да уж, им что запрещай, что нет…

Бесстрастно орудуя локтями, Аркрайт отвоевал себе место, с которого было хорошо видно сцену. Да, эти ребята потрудились построить себе настоящую сцену, поднятую над землёй, с лесенками, кулисами и всем остальным, разве что оркестровую яму не выкопали. Это наводило на мысль, что уезжать в ближайшее время они не планируют. Люди, которым в любой момент может понадобиться спасаться бегством, не пускают корней слишком глубоко.

Эндрю протиснулся между двух толстенных женщин и оказался рядом с Аркрайтом.

– Как в детстве, а? – весело сказал он. – Только орехов в сахаре не хватает.

Красные потрёпанные кулисы колыхнулись, и публика одобрительно загудела. Кто-то зааплодировал первым, остальные подхватили.

На сцену наигранно сконфуженно и неуклюже выбрался немолодой толстяк. Конферансье? На нём был щёгольской цилиндр и пиджак с жилеткой на голое тело. Народ с готовностью захохотал.

– Дамы и господа! – начал конферансье. – Мальчики и девочки! Почтеннейшая публика! Мы начинаем наше… наше…

Тут он сделал вид, будто только сейчас заметил здоровенную гирю. Та стояла прямо на кисти толстого золотого шнура, очевидно, нужного, чтобы поднять занавес.

– Боже правый! – толстяк беспомощно подёргал за шнур. – Меня же уволят! На помощь! Кто из вас самый сильный?

Он ткнул пальцем в худенького парнишку в первом ряду:

– Ты? Или, может быть, – он указал на старуху с клюкой, – ты, мамаша?

Смех стал громче. Как же мало, оказывается, нужно этим людям.

Конферансье наконец выбрал высокого здоровяка, который наверняка мог бы голыми руками забороть медведя.

– Ты! Да, ты, с рыжей бородой! Ты же хочешь впечатлить дамочку, которая с тобой пришла? Будь добр, помоги!

Сконфуженно улыбаясь, здоровяк вскарабкался на сцену. Взялся за ручку гири, и… Аркрайт допускал, что этот мужик – подсадной, но, если так, по его актёрскому таланту плакали лучшие театры города. Бородач попробовал оторвать гирю от пола один раз, другой; на его лице, покрасневшем от натуги, медленно проступило настоящее удивление.

– Нет? Никак? – конферансье драматично заломил руки. – Да что же это!.. Значит, последнее средство…

Он сложил ладони рупором и крикнул:

– Господин Андерссон! Господин Андерссон! Без вас никак!

Из толпы с трудом выбрался щуплый лысоватый мужчина с томиком стихов в руках.

– Что за дела, господин Бриггз? – раздражённо сказал он. – У меня законный выходной!

Конферансье лишь развёл руками.

– Шагу без меня ступить не можете, – вздохнул Андерссон. Крякнул, нагнулся, потирая поясницу, взялся за ручку гири – и поднял её одной рукой.

Толпа ахнула, когда он без видимого труда вскинул всю эту тяжесть на уровень плеча. С показным безразличием Андерссон открыл свободной рукой свою книжицу и принялся читать:

– О, если б можно было девам юным

Подобно птицам в небесах парить…

Аркрайт сразу узнал известный, мхм, озорной сонет одного из поэтов, которых считали величайшими в стране. Стихотворение кончалось сожалением лирического героя о том, что девушки, летающие, как птицы, никак не хотят сесть на его сучок. Андерссон дочитал, и зрители зашлись в овации, как будто это было лучшим, что они слышали в жизни.

Андерссон, до сих пор держащий гирю одной левой, даже не взглянул на публику.

– Какая вульгарность, – сказал он и бросил гирю на пол. Она с треском проломила доски, оставив в сцене солидную дыру.

Андерссон швырнул свой сборник стихов в толпу. Пока он уходил со сцены, за его книжонку разгорелась нешуточная борьба.

– Эх, и почему люди не летают, как птицы?.. – вздохнул конферансье, пока мрачный униформист закрывал прореху в полу листом жести. – И всё же! Есть среди нас те, кому это искусство почти подвластно! Только для вас, сегодня на сцене удивительные близнецы, Венди и Виктор!

Он наконец потянул за шнур, занавес пополз кверху. По бокам сцены с треском зажглись два химически-ярких розовых факела, сцену заволокло искусственным дымом, а из него с искусно отточенными улыбками на лицах выступили…

– Да быть не может, – вслух пробормотал Эндрю. – Не бывает соединённых близнецов разного пола. Так ведь, шеф?

Аркрайт ничего не ответил. Девушка и юноша на сцене, одетые в общее блестящее трико, были по-своему красивы – наверное, с чуточкой восточной крови, – и похожи, как две капли воды. Их тела срослись бёдрами. У ребят было четыре руки и две полноценных ноги, а ещё две – левая у девушки, правая у парня – прилипли друг к другу.

Эндрю, впрочем, дело говорил. Аркрайт почти не сомневался: эти соединённые близнецы такие же настоящие, как скелеты русалок в лавках таксидермистов.

Ребята сделали два на удивление изящных отлаженных шага вперёд, вскинули руки в приветствии, и тут к ним с неба спустилась трапеция. Аркрайт поднял глаза: ага, тросы закреплены на двух могучих старых вязах, между которыми и построили сцену. Но выглядит, конечно, эффектно.

На самом деле, это слово описывало весь номер. Он правда был эффектным на все сто процентов и больше, и Аркрайту пришлось признать, что он недооценил тех, кого заранее считал очередной кучкой никудышных артистов. Даже если близнецы просто связали себе ноги, они правда двигались как одно существо. Пиротехник тоже заслуживал похвалы: розовый огонь превращал всё вокруг в нереальный сон. Трапеция раскачивалась, акробаты на ней выглядели так, словно воздух и есть их родная стихия, и публика отвечала на каждый трюк выдохом восхищения и страха.

Когда трапеция опустила Виктора и Венди обратно на грешную землю, и они, поклонившись, скрылись с глаз, по толпе прошёл разочарованный ропот.

– Каково, а? – конферансье кивнул близнецам вслед. – Спорю, вы нигде такого не видели. Однако сегодня вы много чего увидите впервые! Кто из вас, например, когда-нибудь встречал настоящего тигра?

Аркрайт мог бы поднять руку, но не стал. Во-первых, привлекать к себе внимание было совершенно ни к чему, а во-вторых, он пообещал одной персоне, что это его старое дело останется в тайне. Да и тигр там, если на то пошло, был скорее персонажем эпизодическим.

Кроме того, к определённому возрасту человек всё-таки учится отличать риторические вопросы от тех, на которые действительно требуется ответ.

– Встречайте! – вскричал конферансье, и факелы, как по команде, поменяли цвет на ослепительный белый. – Невероятная, неподражаемая, бесподобная Аннализа Строганофф и её королевские тигры!

Толпа ахнула и попятилась: на сцену вальяжно, не торопясь, вышли два исполинских зверя. Да уж, тот тигр, с которым довелось познакомиться Аркрайту, не годился им в подмётки. Эти были куда больше и не рыжие с чёрным – полосы на белом фоне роскошных шкур отливали светло-бежевым, как будто чтобы прятаться среди песка.

Тигры чинно уселись по краям сцены, словно почёрный караул, и тогда появилась она.

Аннализа Строганофф была очень высокой и очень худой. Тёмно-рыжие, почти каштановые тугие кудри, подстриженные выше подбородка, обрамляли её острое, сухое лицо, словно шлем. Она была одета в мужской фрак, и Аркрайт почему-то подумал, что эта женщина не смогла бы выглядеть эффектнее даже в самом изысканном платье.

Ещё у неё были аккуратные завитые на концах усы.

Зрители почтительно замерли. Конферансье незаметно растворился в тенях. С минуту госпожа Строганофф стояла посреди сцены, уперев руки в бока, и созерцала публику так, словно весь мир принадлежал ей одной.

Потом она неуловимым движением выхватила из-за спины хлыст. Резкий оглушительный щелчок разорвал тишину. Толпа вздрогнула; тигры даже не шелохнулись.

Аркрайту почему-то показалось, что они улыбаются.

– Ну, чего расселись? – беззлобно сказала Строганофф тиграм, и они неторопливо поднялись на ноги. Наверное, так старые слуги готовятся выслушать, что им прикажет уже много лет знакомый хозяин.

Строганофф обратилась к толпе:

– Мы к вам всего на минутку. Нужно же посмотреть, перед кем я выгоняю выступать своих артистов. Этих прекрасных созданий, – она развела руки, указывая на обоих тигров сразу, – бояться не надо. Слово даю, они душки. Ну-ка, Раджеш! Ап!

Один из зверюг встал на дыбы – и стал даже выше своей хозяйки.

– Поцелуй! – скомандовала Строганофф. Тигр положил когтистые лапищи ей на плечи, ткнулся мордой в лицо, и Строганофф чмокнула его в нос.

– Вот умница! – она снова повернулась к зрителям. – Это вам не какой-то дворовый кот! Слыхали о королевских песчаных тиграх? В далёких южных пустынях их дозволяется держать при себе одним лишь царям. Они не только красивые, как само солнце, но и, – она улыбнулась, – умнее многих из вас!

Да уж, выдать такое со сцены было рискованно – но, похоже, не для Строганофф. Харизму, которую она излучала, почти можно было потрогать руками, и вместо того, чтобы оскорбиться, зрители с облегчением рассмеялись, рассеивая страх перед хищниками без клеток.

– Раджеш, – приказала Строганофф, – диван!

Тигр тут же лёг на пол, и Строганофф удобно устроилась у него на спине.

– Кали! – второй тигр, или, похоже, тигрица, навострил уши. – Пуфик!

Кали подкатилась к Строганофф и перевернулась пузом кверху. Дрессировщица без тени смущения закинула на неё ноги.

Аркрайт отметил, что ей ни разу не пришлось использовать свой кнут.

– Очень удобно в холодные дни, – тоном светской беседы заметила Строганофф, полулёжа на спине у Раджеша и опираясь острым локтем на его большую тяжёлую голову. – Но сейчас ещё не зима, чтобы думать о холоде, так что...

Она резко хлопнула в ладоши.

– Кали! Цветы! Хочу цветов!

Кали заворчала, почти как человек. Как будто хотела сказать: «Цветы? Ну и где мне их искать? Ноябрь на дворе!». Строганофф соизволила снять с неё ноги; Кали нехотя встала, потянулась и – Аркрайт едва успел проследить за ней взглядом – одним прыжком оказалась на толстой ветке вяза слева от сцены. Раз, раз, раз – и она уже забралась почти на самую верхушку, а там, розовый среди голой кроны, уже ждал заранее припрятанный букет.

Строганофф тоже встала. Подмигнула публике.

– Думаете, всё так просто?

Где-то загудели тросы и блоки, и метрах в двух над сценой завис металлический обруч.

– Кали! – крикнула Строганофф. – Прыгнешь?

Спустившись на один из крепких нижних сучьев, тигрица изготовилась для прыжка, но тут в руках дрессировщицы вновь оказался кнут. Резко развернувшись, она указала рукоятью на конферансье, робко выглядывающего из-за кулис.

– Бриггз! Рычаг!

Тот торопливо выволок на сцену небольшую коробку, и Аркрайт очень живо вспомнил, как расследовал загадочные убийства на угольной шахте. Такие же коробки с рычагами использовались для взрывных работ.

Бриггз, похоже, надрессированный не хуже тигров, поставил коробку на край сцены. Почти не глядя в ту сторону, Строганофф взмахнула кнутом – кончик обвился вокруг рычага. Рывок – и по бикфордову шнуру от коробки побежала искра. Когда она добралась до обруча, тот вспыхнул языками голубого пламени.

– Ну что, Кали? – запрокинув голову, крикнула Строганофф. – Я знаю, ты ничего не боишься!

Раджеш закрыл лапами морду, комически изображая, что не может на это смотреть.

Кали припала на передние лапы, как кошка, готовая прыгнуть. Примеряясь, повиляла задом, и…

Прыжок, мгновение, вихрь, взметнувший синий огонь – и тигрица снова стояла у ног Строганофф, сжимая в зубах букет из пышных и свежих розовых пионов. Она пролетела ровно через центр кольца, не подпалив ни одной шерстинки на хвосте и ни одного лепестка.

Аркрайт прикинул, сколько свежие цветы сто́ят в ноябре.

Строганофф приняла букет, зарылась в него лицом, полной грудью вдыхая аромат. Прижала охапку пионов к груди, сделала Кали знак поклониться.

Аркрайт думал, воздушным близнецам аплодировали громко. Оказывается, тогда это было лишь жалкое подобие овации.

– Господин Бриггз, будьте добры, одолжите ваш цилиндр! – попросила Строганофф. Конферансье с поклоном протянул ей свой головной убор.

Дрессировщица вручила его Раджешу.

– Раджеш, касса!

Тигр спрыгнул со сцены – передние ряды невольно сделали шаг назад – и принялся обходить зрителей, с намёком протягивая им шляпу. Там и тут руки принимались рыться в карманах, и все эти работяги с заводов и лесопилок, прачки и торговки охотно бросали в цилиндр то немногое, что могли.

– Спасибо! Спасибо! – говорила Строганофф. – Тиграм тоже нужно есть! Кстати, забыла вам сказать: у них нюх в семьдесят раз лучше, чем у собак, а память – ого-го! Если когда-нибудь обидите королевского тигра, знайте, он этого не забудет – если вы понимаете, о чём я!

Ответом ей снова был смех, но некоторые из тех, кто ещё не успел раскошелиться, вдруг передумали и тоже полезли за звонкой монетой.

Всё это время Строганофф стояла на сцене, задумчиво перебирая нежные соцветия пионов. Окончил свой обход, Раджеш гордо принёс потяжелевший многозначительно звякающий цилиндр обратно на сцену.

– Вот молодец, – сказала Строганофф, и в её голосе Аркрайту послышалась настоящая нежность. – Всё, попрощайся – и ступай.

Тигр в прощальном жесте поднял переднюю лапу и удалился за кулисы. За ним, зевая, последовала Кали.

– Если вы думаете, будто только что видели чудо, вы ошибаетесь, – сказала Строганофф. – Чудеса ещё даже не начинались.

Она кивнула кому-то за сценой, и на свет выступил… Кто? Аркрайт нахмурился, пытаясь понять, про что будет следующий номер. Перед толпой зрителей стояла странная, сутулая фигура, закутанная в чёрный бесформенный плащ. Под тенью капюшона белела маска птицы – или, скорее, птичьего черепа, гладкая, как кость, с длинным клювом или, может быть, носом, загнутым книзу. Рта у маски не было вовсе; чёрные отверстия для глаз казались пустыми провалами глазниц.

Аркрайт услышал, как Эндрю удивлённо хмыкнул, и кивнул, соглашаясь. Этот образ скорее подошёл бы для комнаты страха.

– Они твои, Гарка́т, – негромко сказала Строганофф. – Делай с ними всё, что хочешь.

И, уходя со сцены, бросила человеку в маске один самый розовый, самый красивый пион.

Из-под плаща протянулась тонкая ветка-рука, поймала подарок на лету. Какое-то время человек в маске молча смотрел на цветок; потом его чёрные пальцы сомкнулись, сминая красоту, которая, возможно, стоила больше, чем все деньги, брошенные зрителями в «кассу» Раджеша. Когда человек разжал кулак, скомканные лепестки полетели по осеннему ветру.

Было поразительно тихо. Конферансье так и не объявил, кто это на сцене. Публика ждала.

Человек в плаще сделал шаг к краю сцены. Потом ещё один.

Там, где его нога касалась пола, распускались цветы.

Они тонкими побегами выстреливали прямо из сухих досок и тянулись вверх. Один за другим расправлялись листья, стебли клонились под тяжестью стремительно набухающих бутонов. Там, где мгновение назад было пусто, на глазах расцветали розовые пионы.

Всё наконец встало на свои места: это был фокусник. Вот только…

Аркрайт сощурился, вглядываясь в безликую маску. Что-то не давало ему покоя. Что-то… полузабытое, давно погребённое в памяти, как будто уже виденное раньше. Он подумал бы, что человек в плаще похож на иллюстрацию к какой-нибудь страшной сказке из детства, вот только, когда Аркрайт был ребёнком, никто не покупал ему книжек с картинками.

Фокусник подошёл к краю сцены; с угловатой, не вполне естественной грацией спрыгнул на землю, не утруждаясь спуском по лестнице. Толпа расступилась полукругом, освобождая для него место. Не произнося ни звука, фокусник медленно двинулся вдоль заворожённых зрителей. Каждый его след на утоптанной, заплёванной земле прорастал упругими, полнокровными, пахнущими летом цветами.

Аркрайт вытянул шею, чтобы лучше видеть. Люди в первом ряду шептались и протягивали руки к пионам, не веря, что это не какой-нибудь хитрый трюк.

– Живые!

– Мама, настоящие!

– На, сам потрогай!..

Сорванные цветы передавали дальше, задним рядам, чтобы каждый мог сам убедиться. Один бутон дошёл и до Аркрайта: пускай помятый дюжиной рук, он был настоящим настолько, насколько вообще может быть что-то в жизни. Не обман зрения, не искусственный цветок из шёлка или бумаги. Влажный зелёный стебель блестел капелькой сока на сломе.

Вот теперь это всё правда становилось интересно.

Зловещая фигура фокусника остановилась, протянула свою чёрную руку к маленькой девочке у матери на руках. Женщина невольно отпрянула, но тонкие длинные пальцы успели коснуться волос ребёнка – и короновать малышку тяжёлым пионовым венком.

– Я хочу тоже! – вырвалось у девицы, стоящей рядом. Фокусник вгляделся ей в лицо провалами глазниц своей маски, легко провёл рукой по её голове – цветы вплелись в русые волосы девушки, словно были там всегда.

– И я! Меня, меня! – загалдели вокруг.

Глядя, как человек в плаще молча, бесстрастно украшает каждого, кто об этом попросит, Аркрайт пытался понять механику фокуса. В прошлом ему довелось свести знакомство с человеком, который раскрыл ему тайну многих нашумевших в своё время трюков. Весь секрет был в ловкости рук, зеркалах и хорошеньких помощницах, отвлекающих внимание на себя. Но здесь… Чёрт побери, да этому цирку следует выступать перед богачами! За такую программу охотно заплатили бы в десять, двадцать, тридцать раз больше, чем у госпожи Строганофф когда-либо получится собрать на этом грязном пустыре.

Фокусник, похоже, устал от цветов. Женщины и дети всё ещё толпились вокруг, но он поднял голову к небу, глядя на пролетающих над толпой голубей. Вытянул вперёд руки, и одна из серых невзрачных птиц, откликаясь на приглашение, села на тонкое чёрное запястье.

Аркрайту показалось, что фокусник смотрит голубю прямо в глаза.

Человек в маске легонько встряхнул рукой, отпуская голубя дальше по его голубиным делам. Проследил за ним взглядом, а потом резко – зрители отпрянули, наступая друг другу на ноги – взмахнул полой плаща, и из-под неё вырвался белый вихрь.

Дюжины белых голубей пронеслись над толпой, едва не задевая людей крыльями. Все головы, как одна, повернулись им вслед. Десятки ртов разом выдохнули «Ох!» и позабыли вдохнуть снова.

Аркрайт прислушался к себе, размышляя, есть ли какой-нибудь способ давать людям наркотики незаметно. Распылить в воздухе? Вот уж вряд ли. Да и, главное, чего ради? В чём выгода? Наверняка затраты будут куда больше прибыли. Если только…

Ещё одна переменная. Пропавшие дети.

Аркрайт продолжал думать об этом всё время, за которое фокусник без всяких прощальных поклонов удалился обратно за кулисы, а униформист выкатил на сцену огромную круглую мишень. К ней за запястья и лодыжки был многообещающе прикован какой-то мужик. Конферансье в своём обычном восторженном тоне призвал публику поприветствовать некую Ирэну – маленькую девушку в неприлично блестящем платьице. Она гордо продемонстрировала публике восемь ножей – по четыре в каждой руке. Их рукояти были обмотаны ярко-красным шнуром.

Ирэна кивнула униформисту, и тот с натугой крутанул мишень. Аркрайт хмыкнул про себя: похоже, сюрпризы закончены – метанием ножей в том или ином виде развлекают в каждом втором цирке. После фокусника в маске это казалось детским лепетом.

Девушка прищурилась, встала в стойку и бросила первый нож. Тот воткнулся её живой мишени между ног, почти зацепив ткань штанов, и по толпе прошёл сочувственный мужской возглас. Следующие ножи чётко входили в дерево – не раня ассистента, но достаточно близко к нему, чтобы держать зрителей в напряжении. Пятый, шестой, седьмой – и вот у девушки в руках остался один последний ножик. Аркрайт полагал, что для эффектного финала она будет целиться рядом с головой помощника. Может, ради зрелищности даже чуть-чуть заденет ухо.

На этот раз Ирэна целилась долго. Мишень крутилась, и у прикованного мужчины на лице был страх – может, наигранный, а может, и нет. Толпа затаила дыхание, когда девушка подняла руку, и…

Всё случилось одновременно.

Аркрайт услышал свист разрезанного воздуха – и взрыв крика.

Так не кричат от неожиданности или удивления. В многоголосом вопле звучали недоумение и ужас.

Инстинкты Аркрайта сработали мгновенно: уже секунду спустя он, пробив себе путь сквозь людское море, оказался там, где кричали.

Виновником суматохи оказался толстый мужчина средних лет. Он с закатившимися глазами завалился на своих соседей; из его широкой груди торчал нож с красной рукоятью.

С одного взгляда на рану Аркрайт понял, что, если толстяк ещё не мёртв, то всё равно будет мёртв очень скоро. Попадание не было случайным. Такая меткость не бывает совпадением даже в одном случае на миллион.

Люди толкались, стремясь оказаться подальше от трупа, но народу вокруг было столько, что теснота не давала телу упасть на землю. Аркрайт наконец заглянул ему в лицо.

Он знал это лицо очень хорошо. Его не раз и не два можно было увидеть в газетах; оно снисходительно взирало с рекламы спичек и зубного порошка.

Гордон Маверик, хозяин нескольких процветающих, безжалостно равнодушных к своим рабочим фабрик. Один из самых богатых людей города – да что там города, всей страны. Даже после истощения нескольких угольных шахт, когда топливо резко подскочило в цене, и его конкуренты разорялись один за другим, дела Маверика шли в гору. Он скупал целые заводы, идущие с молотка, и давал журналистам интервью о том, как доволен жизнью.

Какого чёрта, спрашивается, он – без охраны! – забыл здесь, в районе, о котором люди его круга говорят, брезгливо морща нос? Да ещё и переодетый в потрёпанные рабочие куртку и штаны?

– Эндрю! – Аркрайт поглядел поверх голов, нашёл напарника глазами. – Держи девчонку!

Тот понимающе кивнул и принялся пробираться к сцене. Аркрайт краем глаза заметил, что Ирэна всё ещё стоит на месте, хотя могла бы убежать уже минимум дважды.

Что на неё нашло? Помутнение рассудка? Она не могла узнать Маверика в толпе – он находился далеко от сцены, и неказистая одежда меняла его до смешного сильно. Да уж, конечно, каким мастером нужно быть, чтобы попасть человеку в грудь, когда перед ним – десять рядов других? В лоб – ещё куда ни шло, а тут…

---

Продолжение: Что-то большее: ч. 2

Лена подружилась с Асей в четвёртом классе. Ася, тогда ещё была нормальная. Много рисовала и даже посещала художественную школу. Родители Лены хвалили Асю и даже ставили в пример. “Посмотрите какая хорошенькая, не шумит, не хватает игрушки без спроса, всегда вежлива и приятна. Не то что ты, Леночка”. Они действительно были разные. Лена была пухлым ребёнком с широким ртом, отчего походила на толстую лягушку. Её в классе так и обзывали “царевна-лягушка”. Царевна, это из-за длинных волос, спелого пшеничного цвета, которые она убирала в косы. Да именно косы, а не кургузые косички. Длинные тяжёлые косы, с пышными белыми бантами, предмет её гордости и призыв мальчишкам-негодникам. Их так и подмывало дёрнуть её за косы. Дёрнуть и получить на орехи. Лена была самой высокой и крупной девочкой в классе. Она никогда не стеснялась дать сдачи, даже старшекласснику. А вот Ася была другая. Маленькая, худенькая, темноволосая девочка. Она всегда говорила очень тихо, почти шептала, отчего на уроках её постоянно переспрашивали учителя. Её бы обижали, эту тихоню, если бы не Лена. Они и сидели вместе. Всегда за одной партой, а на обеде, за одним столом.

Лена завидовала своей подружке, ей всегда казалось, что она уродка, а вот Ася - красавица. Лена не умела рисовать, ей не нравилось возиться с краской, постоянно пачкалась и оттого расстраивалась и злилась. Её Мама, с раннего детства заставляла девочку саму стирать свои вещи, объясняя это тем, что таков долг каждой настоящей женщины. Каждый урок рисования превращался для неё в пытку и испытание. Одно небольшое пятнышко и Мама обязательно потребует перестирать одежду, а будешь грубить так ещё заставит стирать в ванной тяжёлые половики. Щёткой и дегтярным мылом. Лена ненавидела эти половики привезённые из деревни — длинные через всю комнату. А ещё уборка каждый день. Её мама была просто помешана на чистоте,  что уж тут говорить про ужасный палас лежавший в зале и собиравший в себя всю окрестную пыль. Каждую субботу, папа начинал двигать мебель, сворачивал этот палас в рулон и она шла вместе с ним выбивать эту чёртову громадину. Со своей выбивалкой, которую называли ласково “похлопуша”. Во дворе, папа раскладывал палас на железной перекладине, закуривал, а она должна была колотить по паласу до тех пор пока не загудят руки. Настоящая пытка. Нужно было терпеть, пока он не скажет хватит и только потом можно будет немножко отдохнуть. Дальше, он переворачивал палас внутренней стороной и пытка возобновлялась. В такие моменты она молилась, что бы папу позвали на лавочку знакомые мужики-соседи и тогда можно было бы не стараться. На скамейке, папа становился рассеянным, особенно если у мужиков было при себе спиртное. А кроме того он добрел. Хуже этого, было только зимой, тогда мама посылала её и папу протирать палас снегом. Она считала, что это придаёт свежести гнусной цветастой шкуре неизвестного зверя. У Лены пальцы скрючивало от холода, ломило кости зато мама была довольна.

Ей хотелось вырастить из дочери настоящую труженицу.

Что должна уметь женщина-труженица? Стирать, убираться, готовить, заниматься покупкой продуктов и считать каждую копейку. У Лены никогда не было лишней копейки. На покупки выдавали строго определённую сумму, сдачу нужно было вернуть. На мелкие расходы — боже упаси. Скажи сама что ты хочешь и мы с папой подумаем — нужно ли тебе это. Если на день рождения родственники дарили Лене деньги вместо подарка, то эти деньги тут же забирала мама, потому что в семье только она решала: кому нужны деньги и на что.

Вот у Аси, была совершенно другая жизнь, счастливая. Отец у Аси работал на Севере и приезжал домой только летом и на Новый год. Если он приезжал летом то вся семья ехала в Крым на море, а если зимой, то на все Новогодние праздники. Возвращаясь из очередной поездки Ася привозила подруге красивые ракушки, бусы и картинки морских пейзажей. Она рисовала даже там, на Юге. А вот мама у неё была очень странная. Асина мама не работала, как например мама Лены. Она была домохозяйкой, отчего многие соседки им очень завидовали.

“Вот вырастешь Ленка, найдёшь себе настоящего мужика, как мамка Аськи твоей, и будешь как за каменной стеной,” — расплетая по вечерам косы девочки вздыхала иногда мама Леночки. Лена молчала и только кивала в ответ. Все знали, что Асина мама живёт как за каменной стеной и в очень хороших условиях. У них квартира: зал и три комнаты, всё заставлено дорогой заграничной мебелью. Телевизор с видеомагнитофоном, видеодвойка называется. Машину, в прошлом году купили. Волгу. Не то что Леночкин отец. За все труды только двухкомнатную квартиру и дали. Сколько не трудись на заводе слесарем, а зарплата больше не станет, только и остаётся, что каждую копейку считать. Постой-ка, с наше, в очередях, никаких ведь сил ни на что не хватит.

Асина мама редко появлялась на людях. Даже когда Лена приходила в гости к подруге то её мама сразу же запиралась в своей комнате и не выходила до самого её ухода. Ася говорила, что у её мамы фобия. Вместо неё с детьми занималась и общалась Асина бабушка. Она тоже жила в отдельной комнате. Она же ходила выносить мусор и за продуктами в магазин. Римма Ивановна. Ася говорила, что когда в квартире нет посторонних то её мама выходит, а бабушка наоборот запирается у себя в комнате. Лена сначала не понимала, от чего так, но она лично видела замки на дверях и задвижки с внутренней стороны. Она даже спрашивала Римму Васильевну, отчего так? От кого они прячутся? А бабушка Аси смеялась и отвечала, что от самих себя. Она рассказала, что в их семье такая игра и такие правила. Пока никого нет в квартире хозяйничает Асина мама, а когда в доме гости то исключительно бабушка. Если Асина мама выходила из квартиры, то сразу же садилась в автомобиль, при этом лицо у неё всегда было скрыто полупрозрачной кружевной фатой.

“Людей она боится, вот и приспособились, не обращай внимание на наши чудачества”.

Однако постепенно Лена стала замечать, что чудачеств в Асиной семье намного больше чем кажется. Римма Ивановна была очень весёлой, постоянно готовила им то блины, то пирожные, то пирожки, но всегда угощение первой старалась пробовать Ася. И если ей не нравилось, она запрещала Лене прикасаться к еде. Сначала та обижалась, но Ася показала ей разломленное пополам пирожное картошку. Внутри Лена увидела острую иголку.

— Бабушка иногда кладёт в еду острые предметы. Нужно быть аккуратнее, — объяснила она.

— Зачем? — испугалась Лена.

— У неё случаются бзики. Иногда это иголки, иногда шпильки, а иногда бритвенные лезвия. Именно поэтому папа работает на Севере, чтобы не есть дома. Это не опасно, когда знаешь чего от неё ждать. Главное, на праздники не есть торт, который она готовит.

— Торт? Она с ума сошла?

— Т-ссс, — Ася предостерегающе прижала пальчик к губам. — У нас такое не говорят. У нас говорят — чудачества.

— А разве бабушку не надо показать врачу?

— Мы возим её по врачам. Врачи сказали, что такое не лечат и это называется шизофрения. У нас, это наследственное. Бабушка хорошая, но ты должна соблюдать только одно правило при общении с ней: не заходи без разрешения в её комнату и не трогай фотографии, которые у неё в серванте.

— А что будет, если я потрогаю? — спросила испуганно Лена.

— Я тебе покажу.

Ася отвела лену в свою комнату и достала из под кровати альбом. Открыла его и начала показывать свои рисунки.

— Это сантехник, дядя Толя. Когда мне было шесть лет и мы только переехали в квартиру, его попросили починить течь в батарее, в комнате бабушки.

Лена посмотрела на рисунок. На нём был изображён мужчина в серой одежде и сапогах, который держал фотографию в рамочке, а позади него была Римма Ивановна.

— Вот бабушка прячет тело дяди Толи в ковёр и запихивает его под кровать.

Лена посмотрела на рисунок бабушки возле кровати из под которой торчали два сапога.

— Вот папа срочно возвращается из командировки и мы хороним дядю Толю в нише под ванной, — Ася показала подруге очередной рисунок. — Поэтому, у нас в ванной, часть плитки синего цвета, а часть малахитовая. Та, которая под ванной. Бабушка хотела ещё памятную табличку, но папа стесняется.

— Ты шутишь? — не поверила ей Лена.

— Конечно шучу. У нас, у каждого свои чудачества, — засмеялась Ася и предложила посмотреть мультфильмы. На дружбе это не сказалось, но Лена очень хорошо запомнила её слова и с тех пор вела себя в гостях крайне осторожно.

В пятом классе Лене, поскольку она была самая высокая в своём классе, предложили вступить в секцию баскетбола. И с того момента дружба между девочками несколько ослабла. Они по прежнему вместе сидели за одной партой, но в гости Лена к Асе уже не ходила. Ася несколько обижалась на Леночкино увлечение спортом, а ещё говорила, что бабушка в последнее время не здорова. Хворает и боится, что её отравят.

— Кто отравит? — спрашивала Лена, но Ася только раздражённо махала руками и отказывалась посвящать подругу в подробности.

Лена стала замечать, что между соседями начались странные разговоры по поводу Асиной семьи. Она слышала как шептались между собой бабушки у подъезда, как бросают оскорбительные комментарии мужики поглядывая в сторону их застеклённого балкона. И однажды её собственная мама, которая раньше души в Асе не чаяла, посоветовала дочери не дружить с ней.

— Почему? — возмутилась Лена.

— Ну, ты ещё маленькая, ты много не понимаешь, — смущённо отвечала мама, — вырастешь - поймёшь.

— Сейчас расскажи!

— Делай что тебе старшие говорят! Здоровая кобыла растёт, а ума как у пятилетней! — рассердилась мама и запретила приглашать Асю в гости.

С этого дня, Лена стала дружить с Асей назло своим родителям. Если у Лены было свободное время, она выходила на улицу и ждала подружку в условленном месте, а потом они вместе шли гулять. У Аси были деньги. Она уже сама ходила за продуктами в магазин и часто под видом купить хлеба или молока ускользала из дома. Лене порой казалось, что её маме и бабушке было наплевать. Они гуляли по городу, покупали сладкое и лимонад, и веселились. В то лето Асин папа не возил свою семью отдыхать на море и девочка по сути, жила сама по себе. Они играли на улице, гуляли, ходили по музеям, в кино и театр. Лена таскала для подружки тяжёлый переносной мольберт и та рисовала её на фоне красивых пейзажей. Лена начала отмечать, что на картинах подруги её тело несколько отличается. Ася рисовала её красивой. Приученная матерью к тому что она дурнушка, Лена не очень замечала того, что у неё начала расти грудь и формироваться талия. А на картинах она была другая, и вовсе не пухлый бегемот. И не лохматый медвежонок, как её ласково называл папа. Насмотревшись на картины, Лена впервые потребовала у матери купить ей лифчик, мотивируя это тем что у всех соседей девочки как девочки, а она не гренадёра воспитывает. А если воспитывает, то пожалуйста, отдавайте её в военное училище. Ни одного платья за всю жизнь нормального, только обноски за всеми…И мама, возможно впервые в жизни не нашла, что возразить ей в ответ.

В ближайшие выходные вся семья Лены торжественно отправилась на рынок и пока папа дул пиво в местной пивной, мама лично мерила с дочкой новую одежду. В то воскресение, она заполучила не только лифчик, но ещё несколько футболок, нарядный сарафан, джинсы, а увлёкшаяся покупками мама, на радостях отвела её к знакомой женщине, которая проколола девочке уши.

— Серёжки тебе купим золотые, на день рождения. Не зря деньги копила! — клятвенно пообещала ей мама.

— А лифчик, мне каждый день носить?

— Этот пока, на пробу, а в следующие выходные купим ещё. У хорошей женщины их должно быть несколько. Купальник видела, кстати? С пальмой? Жёлтенький?

— Видела. Он детский.

— Ничего он не детский. Очень хороший, за такую цену. Обязательно в следующий раз померяем.

Возвращаясь с рынка семья Лены увидела Асю в сопровождении бабушки. Ася несла траурный венок, а бабушка, букет искусственных цветов. Мама Лены зашипела и потребовала немедленно свернуть, чтобы не встречаться с соседями.

— На кладбище пошли, — оглядываясь пробормотал им вслед Ленин папа.

— Зачем? Вернее, к кому? — спросила Лена. — Я не слышала, чтобы у них кто-то умер.

— Они не к родне. Грехи пошли замаливать, — проворчал папа, а мама шикнула на него, но тот неожиданно рассердился.

— А что? Пусть она знает, мать! Чё ты мне рот затыкаешь! Пусть знает с кем дружбу водит.

И пока они шли папа рассказывал. Оказывается родители Аси купили дачу за городом и хотели переехать туда жить. Ну и пусть бы себе жили, как говорится, но им захотелось покрыть крышу. Договорились с соседом, он взялся за дело. Хороший мужик, двое сыновей, один год до пенсии оставался. На даче были Асина мать и бабка. А про них и раньше говорили, что они немного помешанные. Два дня он работал, а на третий сорвался с крыши и повис на страховке. Так ни одна из этих дур не вышла и не помогла. Когда его увидели, было уже поздно. Задохнулся в самодельной петле. Они сказали, что не слышали его криков. А деньги, Аськин грёбаный папаша заплатил вперёд. Хочешь не хочешь, а работу доделывай. Взялись сыновья и снова такая же ситуация: старший сын срывается с крыши, падает и спиной в крюк, который из стены там торчал. Насмерть пацана, наглухо. Скорая приехала, а уже всё. Ну, не бывает так, чтобы на одной крыше два одинаковых случая. Не всё так просто с этой семейкой, все же знают, все про это говорят.

— А я про дачу и не знала, — призналась Лена.

— Да чё, про неё знать. Сожгли эту дачу недавно. А эти, вон ходят, цветочки носят, — папа в сердцах сплюнул и дальше до дома они шли в полном молчании.

Разумеется, в их следующую встречу, Лена спросила Асю про тот случай и дачу. Ася заплакала. Раньше, она никогда не плакала, а потом рассказала, что это всё из-за мамы. И что если бы не она, то этого бы не случилось. Они специально хотели переехать на дачу чтобы жить подальше от людей. И это мама вбила тот крюк в стену. Мама думала, что крюк поможет не слышать голоса чужих людей. Она хотела защититься от голосов.

— А как же бабушка? — испуганно спросила Лена, а Ася ответила, что бабушке с каждым днём всё хуже и хуже. Бабушка разговаривает с фотографиями, а вчера, на кладбище, она допоздна разговаривала с портретом на совершенно чужой могиле и утверждала, что ей сделали предложение и её скоро повенчают с покойником.

— Это же ужасно! — воскликнула Лена.

— Ты просто ничего не знаешь, — вздохнула Ася. — Нам лучше больше не дружить. Я должна приглядывать за бабушкой. Скоро приедет папа и мы навсегда увезём бабушку в больницу. Ей уже давно нельзя находится среди нормальных людей. А потом я буду приглядывать за мамой.

Они действительно больше не виделись. Никогда. Вживую, больше никогда, потому что всего неделю спустя произошла трагедия. Римма Ивановна раздобыла где-то свадебное платье, подожгла себя и выпрыгнула с балкона. Весь двор это видел. Они жили на четвёртом этаже. Все видели, даже маленькие дети игравшие на детской площадке. Лена тоже это видела, а из Асиной квартиры никто не вышел. Тело обгоревшей пенсионерки кто-то из соседей укрыл розовым шерстяным одеялом, а потом приехали скорая, пожарные и милиция. Лена стояла в толпе и видела как из подъезда где жила Ася вынесли на носилках чьё-то тело покрытое простынёй. Соседи ахали и кто-то говорил, что это Асина мама. Но сама Ася так и не появилась. Её никто не выводил. Лена простояла на улице до самого вечера, а позже, несколько дней спустя она узнала от старушек сидевших на лавочке, что Асю забрал отец и они вместе уехали. Но когда они уехали? Это оставалось для неё загадкой. Она иногда заходила в подъезд и стояла перед закрытой железной дверью. Больше в этой квартире никто не жил. Говорили, что она всё ещё принадлежит Асиному отцу и тот регулярно платит за неё, а мама Лены утверждала, что квартира скорее всего держится для Аськи. Ну вот не дал Бог нормальному мужику хорошей жены, дал психованную. Там все женщины, не от мира сего. Что эта Римма со своей дочерью сотворила? Убила? Зарезала? Никто же толком не знает, только слухи одни. А Аська всё это видела, бедняжка, с этими шизиками жила, до смертной икоты. Как только рассудок-то сохранила, как справилась? Ну, хорошо хоть увёз, он её, от этого ужаса, может чего и к лучшему.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------