CreepyStory

Дело Сильвии Лайкенс считается самым страшным случаем жестокого обращения с детьми в США, который и по сей день будоражит умы неравнодушных жителей Америки. Поведаю Вам трагическую историю 16-летней девочки, ставшей жертвой обезумевших садистов и тотального равнодушия окружающих ее людей.

Преступления, связанные с детьми, всегда особенно поражают своей жестокостью и беспринципностью, однако дело Сильвии Лайкенс стало одним из самых страшных в криминальной истории Америки. Пытки, физическое и эмоциональное насилие, жестокие побои — перед смертью 16-летняя девочка прошла через настоящий ад. Однако эта история пугает не только образами монстров, в доме которых оказалась Сильвия, но и тотальным равнодушием, которое проявили окружающие, имевшие все шансы спасти жертву жестокого обращения и предупредить убийство.

Сильвия Мэри Лайкенс родилась 3 января 1949 года в городке Лебанон, штат Индиана. Ее родители, Элизабет и Лестер Лайкенс, были бродячими артистами и зарабатывали на жизнь выступлениями в передвижных цирках. У Сильвии было четверо братьев и сестер, младшая из которых, Дженни, с детства страдала проблемами с двигательным аппаратом и практически не имела возможности самостоятельно передвигаться.

Окружающие отмечали, что Сильвия была очень добрым и отзывчивым ребенком — поскольку родители пятерых детей часто бывали в отъездах, она брала обязанности по уходу за братьями и сестрами на себя. Девочка помогала им с уроками, готовила еду, а для ее сестры Дженни Сильвия фактически стала второй матерью, помогая ей во всех жизненных обстоятельствах.

К сожалению, даже тогда, когда Лестер и Элизабет были рядом с детьми, их родительские качества не были на высоте — пара регулярно устраивала шумные скандалы с битьем посуды и драками, а денег, которые они зарабатывали во время разъездов, едва хватало на жизнь. Кроме того, родители Сильвии часто оставляли детей на попечении дальних родственников — за свою жизнь отпрыски Лайкенсов сменили около четырнадцати пристанищ. Конечно, условия в этих домах были далеки от идеала — дети постоянно ходили голодными, носили обноски и не знали, что такое родительская любовь и забота.

В 1965 году Лестер и Бетти (как коротко звали Элизабет Лайкенс) пережили очередной разрыв — отец семейства принял решение уехать в другой штат на заработки, а мать Сильвии вместе с детьми осталась в родном Лебаноне. Однако когда Лестер вернулся домой, он с удивлением обнаружил, что дети находились в доме женщины по имени Гертруда Банишевски, а Элизабет отбывала заключение по обвинению в краже.

Осознав тот факт, что он не сможет в одиночку воспитывать своих детей и одновременно с этим зарабатывать деньги, Лестер предложил Гертруде работу няни — за 20 долларов в неделю совершенно чужая женщина должна была присматривать за Сильвией и ограниченной в возможностях Дженни (остальных детей мужчина смог взять с собой).

К слову, семья Банишевски была катастрофически бедна — в их доме отсутствовали элементарные удобства, включая душ и туалет, а из-за того, что у четы не было даже плиты, основной рацион их питания составляли бутерброды из залежавшегося хлеба и остатки еды, найденные на помойке.

Тем не менее Лестер, видевший условия жизни семьи Банишевски, не счел их ужасающими и оставил своих дочерей на попечение Гертруды, попросив ее обращаться с ними максимально строго, поскольку, по его мнению, мать девочек позволяла им слишком многое.

Когда мистер Лайкенс покинул штат, Сильвия и Дженни стали привыкать к новым реалиям жизни. Первая неделя в доме Банишевски прошла относительно спокойно — несмотря на отсутствие минимальных удобств и голод, девочки все же имели возможность жить нормальной жизнью и даже стали налаживать отношения с остальными детьми Гертруды (которых у нее было семь).

Однако спустя семь дней произошла накладка с оплатой услуг Гертруды — чек, который отправил Лестер, не дошел до счета Банишевски вовремя, на что та отреагировала весьма странным образом. Обнаружив факт отсутствия денег, женщина принялась обвинять Сильвию и Дженни в воровстве, неподобающем поведении, а также стала угрожать им телесными наказаниями. Несмотря на то, что средства поступили на счет Банишевски на следующий день, ее поведение стало только усугубляться.

После первого инцидента с несвоевременной оплатой услуг Гертруды, она озлобилась на девочек, обвиняя их в том, что ей приходится работать бесплатно. Теперь женщина регулярно избивала Сильвию и Дженни подручными средствами за малейшую провинность — однажды дочь Банишевски Пола пожаловалась матери, что девочки съели слишком много еды на церковном ужине, за что Гертруда нанесла своим подопечным около 30 ударов деревянной ракеткой по спине.

После этого случая все внимание Гертруды сосредоточилось на Сильвии — скорее всего, женщина, страдавшая от затяжных депрессий, приступов агрессии и других психических проблем, считала добродушную 16-летнюю девушку угрозой и даже завидовала ей, а потому ненавидела и срывалась на нее при каждом удобном случае.

Однажды, пережив очередной приступ агрессии Банишевски, Сильвия решила отвлечь ее внимание и выдала ей секрет, которым поделилась с девушкой дочь Гертруды Пола — как оказалось, она была беременна, но боялась открыть правду властной матери. К сожалению, попытка девушки переключить внимание садистки на собственных детей не увенчалась успехом — разъяренная женщина обвинила в распутном образе жизни саму Сильвию (которая практически ничего не знала о процессе зачатия, а потому не могла внятно ответить на претензии Гертруды), а Пола, разозлившаяся на «предательство» Лайкенс, жестоко избила ее, обвинив в раскрытии тайны.

Именно с этого момента Гертруда решила использовать своих детей и их приятелей в травле Сильвии — Банишевски регулярно обвиняла девушку в распространении слухов о своих дочерях и их друзьях, за что те жестоко избивали и травили Лайкенс. Так, из-за того, что Сильвия якобы назвала мать своей приятельницы Анны Сиско «женщиной легкого поведения», та разбила ей губу и вырвала клок волос, а друг Стефани Банишевски Кой Хабборд регулярно отрабатывал на ней приемы дзюдо.

Насилие над Сильвией практически не прекращалось — возвращаясь из школы, где девушку ненавидели и считали главной сплетницей, Лайкенс сталкивалась с Гертрудой, которая не давала ей еды и воды, оскорбляла, запирала в комнате на несколько дней и жестоко избивала.

Примечательно, что многие соседи Банишевски видели тот кошмар, который творился в ее доме, но по каким-то причинам просто игнорировали происходящее — так, однажды девочка по имени Джуди Дюк рассказала своей матери о том, что Гертруда избивает Сильвию до состояния полусмерти, на что та ответила, что таким образом женщина наказывает провинившегося ребенка.

Также о жестоком обращении с Сильвией Лайкенс знала и другая женщина — Филлис Вирмиллион, которая хотела нанять Гертруду в качестве няни для своих двоих детей, однако передумала, увидев избитую девушку в доме Банишевски. Как сообщается, Филлис встречалась с Сильвией минимум два раза, в каждый из которых Пола, старшая дочь хозяйки дома, с гордостью сообщала, что это она избила Лайкенс.

Кроме того, об ужасах, творившихся в доме Банишевски, знала и старшая сестра Сильвии Диана, которая однажды приехала в город, чтобы навестить ее и Дженни. Однако девушка по какой-то причине решила, что ее младшие сестры преувеличивают, а синяки на лице и теле Сильвии — лишь следствие неосторожных игр на улице.

Примечательно, что вся несправедливость и жестокость, с которыми столкнулась Сильвия, не сломили ее дух — 16-летняя девочка продолжала ходить в церковь, искать редкие минуты уединения для прослушивания любимых композиций группы The Beatles и других маленьких удовольствий, но, главное, она не пыталась бежать. Это объяснялось тем, что старшая Лайкенс понимала, что ее младшая сестра-инвалид Дженни не сможет сбежать, а оставить ее руках садистов она не могла.

К сожалению, осознание того, что Сильвия не сможет бросить Дженни, лишь развязывало Банишевски руки. Очень скоро Гертруда вместе с детьми стала запугивать младшую Лайкенс, угрожая той расправой, если она не будет участвовать в избиениях сестры. Сломленная психика Дженни не могла сопротивляться давлению, и вскоре она стала участвовать в травле и физических наказаниях собственной сестры.

Спустя еще несколько недель Гертруда Банишевски окончательно убедилась в том, что обладает полной властью над Сильвией — она запретила девушке ходить в школу, избивала ее по несколько раз в день, тушила об ее тело окурки, запрещала пользоваться туалетом, в результате чего у Лайкенс развилось серьезное заболевание почек.

Вскоре Банишевски заперла Сильвию в подвале, где та находилась в полной темноте несколько месяцев. Девушка вынуждена была питаться собственными фекалиями, а частые визиты Гертруды и ее детей превращались в настоящие сеансы пыток — в какой-то момент садисты выжгли на теле жертвы несколько оскорбительных надписей, а после изнасиловали ее.

Позже Гертруда придумала новое истязание для своей пленницы — за пять центов она позволяла соседским детям делать с Сильвией все, что им захочется. Так, они жгли кончики пальцев девушки, обливали ее кипятком, заставляли сидеть в очень горячей ванне, втирая в образовавшиеся раны соль, после чего избивали ее и бросали в подвал.

Через некоторое время после подобных экзекуций организм Сильвии не выдержал — девушка начала терять память и большую часть времени проводила в бреду, что еще сильнее злило Гертруду и ее сообщников.

26 октября 1965 года Сильвия Лайкенс умерла в результате кровоизлияния в мозг. За несколько дней до этого девушка потеряла возможность самостоятельно передвигаться и разговаривать из-за состояния острого шока, вызванного пытками и избиениями.

Ее тело было найдено после того, как Банишевски сама позвонила в участок. Полицейские, прибывшие в дом садистки, обнаружили изувеченный труп Сильвии Лайкенс — в начале Гертруда утверждала, что девушка была проституткой и получила свои увечья в другом месте, а позже пришла к ней в доме за помощью, однако позже призналась в содеянном.

Примечательно, что Дженни, которую также допрашивали полицейские, изначально защищала Гертруду, но перед уходом полиции прошептала: «Спасите меня, и я все расскажу».

Вскоре все участники расправы над Сильвией были арестованы — Гертруда вместе с детьми и двумя соседскими мальчиками была помещена под стражу в день обнаружения трупа, а прочие преступники (одноклассники Лайкенс, соседи и другие) попали в тюрьму спустя еще три дня.

Большинство участников процесса были признаны свидетелями и отпущены после нескольких месяцев заключения — в их числе оказалась дочь Гертруды Стефани, которая согласилась дать показания против матери и ее подельников, а также Анна Сиско, Джудит Дюк и Майкл Монро, участвовавшие в нескольких избиениях и травле.

Что касается остальных обвиняемых, 30 декабря того же года Гертруде, Джону и Поле Банишевски, а также Ричарду Хоббсу и Кою Хабборду, которые непосредственно участвовали в пытках Сильвии, было предъявлено обвинение в убийстве первой степени.

Несмотря на попытки адвокатов доказать невиновность подсудимых, 19 мая все пятеро участников убийства были признаны виновными в совершенном преступлении. Гертруда Банишевски была приговорена к смертной казни (которую позже заменили на пожизненное заключение), ее дочь Пола также была приговорена к пожизненному содержанию в тюрьме штата Индиана. Джон, Ричард и Кой были признаны судом виновными в убийстве второй степени и получили сроки заключения от двух до двадцати лет.

Примечательно, что сама Банишевски настаивала на своей невиновности во время процесса, объясняя свои действие психическими отклонениями и действием лекарств от астмы, а во время оглашения приговора убийца плакала и называла имя Сильвии Лайкенс. Пола, родившая дочь, уже находясь в стенах тюрьмы, назвала ребенка Гертрудой в честь своей матери, объяснив свой поступок тем, что считает старшую Банишевски примером для подражания.

Дело, прогремевшее на всю Америку, повергло обывателей в настоящий шок — та жестокость, с которой Банишевски и ее дети пытали несчастную пленницу, вызвала волну паники и негодования, однако не меньше публику удивило и другое. В ходе следствия был установлен целый ряд свидетелей, которые знали о том, что происходит в доме Гертруды. Так, несколько соседских детей, священник баптисткой церкви Рой Джулиан, медсестра из школы Сильвии, взрослые соседи женщины и многие другие дали официальные показания, согласно которым все они были в курсе происходящего, но, поскольку Гертруда уверяла их в целесообразности наказаний, они не спешили на помощь девушке.

Так или иначе, вскоре резонансное дело стало постепенно забываться, пока в 1970 году суд Индианы не решил возобновить дела Гертруды и Полы повторно — как объяснили представители закона, женщины не имели возможности в полной мере воспользоваться своим правом на защиту, поскольку вокруг дела была поднята слишком большая шумиха.

Пола была выпущена на свободу спустя два года после начала пересмотра дела, а Гертруда покинула стены тюрьмы в 1985 году, что вызвало новую волну недовольства. Сразу после освобождения Банишевски, в Индиану прибыли правозащитники со всего мира, требовавшие сохранения ее приговора, а семья Сильвии вместе с Дженни Лайкенс выступила на местном телевидении с протестом против освобождения убийцы ее сестры.

Тем не менее Гертруде удалось покинуть стены тюрьмы, сменить имя и переехать в другой штат, где она умерла несколько лет спустя от рака легких. Ее дочь Пола, также сменившая имя, обосновалась в штате Айова, где до сих пор проживает вместе с супругом и двумя детьми — известно, что в 2012 году женщина была уволена с должности помощника школьного психолога после того, как руководство учебного учреждения выяснило прошлое Полы.

Остальные участники событий также нашли свое место в жизни, а некоторые из них публично раскаялись — так, Джон Банишевски неоднократно вспоминал о Сильвии Лайкенс и признавал себя виновным в ее смерти, а позже он даже оказывал помощь подросткам, болезненно переживающим развод родителей (по словам Джона, именно злость на расставание его собственных родителей заставила его участвовать в преступлениях).

Несмотря на то, что с момента смерти Сильвии прошло более пятидесяти лет, память об этом чудовищном преступлении все еще жива — ее истории было посвящено несколько художественных произведений, включая книгу Джека Кетчама «Девушка по соседству» и ленту «Американское преступление» Томми О’Хэвера, а люди до сих пор продолжают приходить к мемориалу на ее могиле, выгравированная надпись на котором гласит:

«Этот мемориал посвящен памяти маленького ребенка, который умер трагической смертью. Это — обязательство, данное департаментом полиции Индианаполиса нашим детям. Мы сделаем этот город безопасным»

Мой канал на ютуб с подобными историями: https://www.youtube.com/channel/UCjPX-VweiijKSIL5dPhb2Ug

До цели моего путешествия оставалось около двадцати километров, когда плохой асфальт сменился не менее плохой грунтовой дорогой. Скорость движения упала до 30 км/ч, а за машиной оставался огромный шлейф песчаной пыли. Пейзаж вокруг был вполне характерен для сельской местности России 21 века – заросшие поля, пустующие деревни… Пенье, Бабцы, Дубравищи – одно за другим сменялись надписи на белых табличках у дороги. Казалось, кроме названия, эти деревеньки ничем друг от друга и не отличаются – несколько покосившихся домиков, редкие пенсионеры, работающие в огороде или проезжающие мимо на велосипеде, пара собак, бегущих какое – то время за машиной.
Внезапно по обеим сторонам дороги расстелились засеянные поля, на одном из которых работал трактор, грунтовка сменилась ровным асфальтом – и уже через несколько минут я парковал машину у красивого бревенчатого домика. Здесь мне и предстоит ближайшее время жить и работать.

Село Старобрядово разительно отличалось от той картины, что я видел во время пути. Кроме хорошего асфальта удивляло количество живущих тут людей всех возрастов, а так же ровные, чистые деревенские домики, у многих из которых были припаркованы вполне приличные машины. Отличие было настолько явным, что я даже назвал бы его аномальным. Не зря наших аналитиков что-то насторожило. Задача моя была как обычно четкой – разобраться в происходящем и на свое усмотрение решить проблему. Вводные данные были как всегда исчерпывающими – «происходит что-то странное, едь туда и разберись». Ну чтож, приступим…

Первым делом – разобрать машину. Ноутбук, одежда, запас продуктов на неделю. Всё остальное уже было на месте – в последнее время село стало очень популярным у жителей Москвы, которые приезжали сюда на летний отдых. Местные жители, отбывая на заработки в столицу, сдавали свои дома туристам, что было весьма удобно для обеих сторон.

Закончив разбирать вещи и плотно пообедав, я незамедлительно приступил к выполнению рабочих обязанностей – а именно вышел за забор своего участка и огляделся. Мой домик находился ближе к краю длинной асфальтовой улицы, с обеих сторон которой смыкали свои заборчики другие деревенские домики, разного цвета, размера и состояния. Слева от меня, на соседнем участке в палисаднике играл машинками мальчуган примерно пяти лет, судя по качеству одежды и игрушек – явно не местный. За ним в пол глаза приглядывала ухоженная женщина лет сорока. Вторые её пол глаза приглядывали в телефон.

Хм, а вот это уже интереснее. Моё внимание привлек дом на противоположной стороне улицы, несколько наискосок. Шикарные резные наличники, петушок на крыше, палисад со столбами, увенчанными фигурками зверей – домик будто сошел со страниц книги о русских промыслах. На скамейке перед забором, не менее шикарной, сидел крепкий мужчина лет 70 и задумчиво курил. Голыми руками такого не взять… пришлось вернуться в дом и достать из холодильника 0,7 качественной водки и кое- что из закуси. Вот теперь можно и на разведку. Поздоровавшись и представившись городским туристом, живо интересующимся историей родной страны, я смог разговорить Михаила Ивановича на весьма ценную мне информацию. Правда в процессе мне пришлось сбегать в дом за второй 0,7, которую мы так же совместно и приговорили.

С первого взгляда в его рассказе не было ничего интересного – Старобрядово - обычное помещичье село, война, революция и интервенция начала 20 века затронули его слабо – погибли несколько рекрутов, но само село не было тронуто ни продразверсткой, ни раскулачиванием, ни бандитизмом. Коллективизация тоже прошла спокойно. Во времена Великой Отечественной здесь была зона немецкой оккупации, но нацисты долго не задержались, ушли, практически не оставшись в памяти местных жителей. Единственным выбивающимся из линии повествования эпизодом было жестокое убийство красноармейцами в 1925 году настоятеля местной церкви Отца Иллариона. Со слов Михаила Ивановича Илларион был настоящим священником – прихожане как один чувствовали от него ауру благодати и спокойствия, он никому не отказывал в помощи, словом и делом помогал своей пастве. Но прибывший отряд от советской власти, состоявший большей частью из местных, жестоко заколол настоятеля штыками, а церковь была превращена сначала в пекарню, а затем, с 92 года, заброшена.

Именно с того момента, с девяностых, у местных жителей появилась традиция – несколько раз в год, по одному, ходить на поклон к порогу церкви. Михаил Иванович не был исключением – с его слов после этого паломничества он чувствовал себя значительно бодрее, появлялось вдохновение в его любимом деле – столярном ремесле. Сама церковь стояла несколько в отдалении от села, в лесу, что было несколько странно. Мне явно стоит туда наведаться, но позже. Я сел в машину, повернул ключ в замке зажигания – нужно проехаться кругом по деревне, осмотреться, возможно проехать по дороге мимо церкви, а вечером наведаться в клуб – со слов Михаила Ивановича там собирались жители деревни для того чтобы пообщаться и пропустить по стаканчику после трудового дня в колхозе, пилораме, огородах. Автомобиль взыркул двигателем и выехал на асфальт. С этого момента события стали развиваться стремительно….

Пятилетний Никита проводил взглядом уезжающий соседский автомобиль и продолжил свой путь. Ему надоели машинки и он, взяв игрушечный автомат, направился в заросли кустарника - поиграть в партизан. Дом, в который его привезла мать, чтобы ребенок летом подышал свежим деревенским воздухом, стоял на краю деревни, в сотне метров протекал заросший ивняком ручеек, впадавший далее в небольшую речку. Никите обычно не разрешали гулять одному, но в последнее время мама все чаще переписывалась в телефоне, порой теряя счет времени и не замечая происходящее вокруг.

Спустя полчаса стрельбы из автомата по невидимым врагам и прыжков через ручей он вдруг заметил двух других детей. Высокая ярко рыжая девочка лет 6 и маленький мальчик лет 4 подошли к Никите.
– Мы идем на речку, давай с нами? – спросила девочка – Или ты боишься?
Говорить, что мама не разрешает отходить от дома не хотелось – ему и у то ручья находиться по сути было нельзя, да и играть одному уже порядком надоело, поэтому Никита молча пошел за детьми. Спустя пять минут плутания по густым кустам троица вышла на берег небольшой речки. Городской мальчик заворожено смотрел на стремительный водный поток, изобилующий большими и малыми водоворотами, чувствуя нарастающий в груди страх.
- А слабо тебе переплыть на другой берег? – Спросила девочка, улыбнувшись. – Да он же боится! У нас все ребята переплывали эту речку, даже Колька – взглянула она на другого мальчика, не проронившего до этого момента ни слова. Словно повинуясь её взгляду, ребенок на одной ноте заканючил – Трус-беларус на войну собрался, как увидел пулемет, сразу обоссался, трус-беларус на войну собрался, как увидел пулемет, сразу обоссался…

Никита хотел что-то сказать в ответ, что-то про маму, что ему пора домой, что он не умеет плавать, но тело будто бы перестало его слушаться. Ноги сами сделали сначала один, потом другой шаг к обрыву, к воде. Еще миг – и маленькое тельце упало в речку, закрутилось в водовороте – и было унесено течением. Рыжеволосая девочка, постояв минуту, повернулась и ушла обратно. Её маленький спутник послушной тенью побрел за ней. На берегу остался лежать лишь новенький игрушечный автомат.

До клуба я добрался лишь в сумерках. Объезд деревни никакой новой информации не принес, все та же тишь да мирь, к церкви я пока не приближался, проехал мимо – видел только утоптанную тропинку, отходящую от дороги в лес, да ленточки на деревьях, её окружавших.
Центр деревенской культурной жизни больше всего напоминал обычный городской бар, коим он по сути и являлся – барная стойка, за которой стояла женщина лет 50 и протирала стаканы, довольно неплохой выбор напитков, в том числе живое пиво из кег, кое – что из закуски и нехитрой кулинарии. Зал представлял собой полукруг из крепких деревянных столов с лавками, со свободным пространством посередине, предназначенным видимо для танцев. Как мне потом рассказали – из соседнего села по выходным приезжает дискотека.
Людей было немного – поздновато для буднего дня, но мое внимание привлекли два столика. За одним сидела красивая блондинка лет 30 в компании бокала пива, большой тарелки салата и телефона, за другим – четверо мужиков. Один из них, худой парень неопределенного возраста, встал, и, провожаемый суровыми взглядами остальных, направился к выходу. Чем не преминул воспользоваться я, купив четыре бокала пива и подсев на освободившееся место. На сей пенной, а потом и сорокоградусной ноте, сдобренной обильными по местным меркам закусками, разговор пошел как по маслу.

- Лопата - представился крепкий бородатый мужик, похожий на фэнтезийного дворфа, протянув мне ладонь размером с небольшой экскаваторный ковшик. Я охотно ответил на рукопожатие, в котором мне явно хотели раздавить руку, и, дождавшись пока кости оппонента тихонько не хрустнут, отпустил. Переборщить тут не стоит.
- Мотыга - сказал второй, явно счастливо сосуществующий со своим грудным кифозом неизвестной степени
- Грабли – представился третий, и, предвосхищая мой вопрос – улыбнулся. Нда, производители зубной нити на тебе не заработают…
- Вячеслав Снегирёв, турист, недавно приехал, вот, знакомлюсь с местными достопримечательностями и людьми – отрапортовал я, ставя на стол вслед за пивом тарелки с закусками. С деньгами у меня, естественно, проблем не было, для дела мог и весь этот бар купить. Чутье подсказывало, что с этими ребятами лучше поговорить по душам.

Мужики оказались не так просты, как на первый взгляд. Знакомые с детства, половину года зарабатывали звонкую монету на разных вахтах по всей необъятной России, четверть проводили в родном селе, а оставшееся время посвящали любимому делу. Мотыга оказался заядлым путешественником – был и в горах и в море, и на севере и на югах, в Европе и Африке. Грабли увлекался экстримом – лыжные спуски по самым крутым склонам, прыжки на тарзанке с мостов, с парашютом, погружение на морские глубины, и так далее. Больше всех удивил Лопата – оказавшись ценителем искусства – от оперы и театра до выставок картин как классических, так и современных, подчас абсурдных стилей. Как их зовут на самом деле - я так и не узнал – Это ж в паспорт заглядывать надо, а он дома лежит, ржали те.

Выяснились и интересные детали – во - первых мужики, как и все остальные, ходили на поклон к церкви, причем сразу после приезда – с вахты или из путешествия. Чувство приходит, что надо сходить – они и шли. Во – вторых стало понятно, что жители села очень к нему привязаны – какую бы карьеру в городе - Москве или другом - они ни сделали, какой бы пост ни занимали – они хотя бы часть года проводили на родине и по возможности помогали административным ресурсом. С дорогами. Инфраструктурой и так далее. Да и в самом селе было много рабочих мест – за счет колхоза, лесопилки, а так же множества магазинов, живших за счет большого количества покупателей.

Уже заполночь, когда я встал, и, старательно пошатываясь, собрался идти домой, мой взгляд внезапно остановился на том худом пареньке, который в данный момент сидел рядом с блондинкой и о чем – то с ней говорил. Обратили на него внимание и мои собут…седники. Заметив такое внимание к своей персоне, тот быстро встал и вышел, на этот раз окончательно.
- Славка, сказал на мой вопросительный взгляд Лопата. – До девок охочий больно. Не по - хорошему. Были инциденты, в городе, вот, недавно вернулся. Мы с ним разъяснительную беседу провели, чтобы наших не трогал, а то худо будет. Ты иди домой, вон, на ногах плохо стоишь. А девушку мы проводим, не переживай. Руку для прощания он мне, однако, не протянул.

Я вышел на улицу и быстрым шагом пошел домой. Клуб находился не так далеко от моей избушки – пройти мимо футбольного поля, за которым был центр, мимо темного парка со зловещей стеной ёлок, повернуть направо у школы – и по прямой метров пятьсот. Нужно было многое осмыслить и с утра сходить в центр, к магазинам. Там, у закупающихся пенсионерок, можно в беседе узнать еще чего – нибудь важного. Пройдя школу и пару домов, я вдруг периферийным зрением увидел какое - то движение слева. Огромный мужик с бородой шел вдоль заборов параллельно дороге, держа в руках топор. Я прибавил шаг.

Семилетняя Юля лежала в своей кровати около окна и пыталась заснуть. Её мама с маленьким братиком ночевали в дальней комнате, и для еще одной кровати там места не было. Отец работал, отправив жену и детей на свежий воздух из пыльной Москвы. Несмотря на то, что Юля была уже взрослой и скоро должна была пойти в школу – ей было страшно в темном деревенском доме. Пугали тени на стенах, редкие скрипы деревянных конструкций, вой ветра на чердаке.
Она уже почти заснула, когда вдруг услышала низкий шепот
- Девочка, я знаю, ты слышишь. Выйди на крыльцо, на улицу. Выйди, иначе твой брат и мама умрут.
Голос звучал будто не снаружи, а у нее в голове, и она понимала, что тот не врет, что он убьет и её и брата и маму, если она не выйдет.
- Ну же, выходи скорее, я теряю терпение. Ты же не хочешь чтобы твои мама и братик умерли? Чтобы их изрубили топором на куски у тебя на глазах? Выйди, и я не трону их, обещаю!
Юля села на кровати, нашарила в темноте ногами тапочки. И будто во сне, тихо, пошла к входной двери.
- Молодец, ты все правильно сделала, ты герой, ты спасла своих маму и брата, ты очень смелая, хорошая девочка – голос подобрел, стал мягче, и от этого еще более жутким

Девочка подошла к двери, и вышла в одной пижаме на крыльцо, во тьму. Было тихо, спокойно, стрекотали сверчки, а небо было полным от звезд. На крыльце включился фонарь. Внезапно она увидела огромную темную фигуру, стоящую на границе света и тьмы. Увидела большую бороду и занесенный над головой топор.
Монстр стал приближаться к ней, голос в голове торжествующе вскрикнул, и вдруг за широкой спиной ночного гостя вспыхнули два желтых глаза, а из его груди, где сердце, выскочил блестящий шип, покрытый алеющей в свете фонаря кровью. Бородач с хрипом упал на спину, и что - то поволокло его прочь, во тьму. Голос в голове Юли затих. Постояв еще пару минут на крыльце, она тихо вошла в дом и легла в свою кровать. Короткий ночной дождь смыл все следы, а утром маме девочка ничего о ночном происшествии не рассказала.

Утро начинается не с кофе, подумал я, глядя на пронесшуюся мимо меня по дороге полицейскую машину с мигалками. Она поехала за край деревни, туда, где течет местная речка. Я недавно проснулся, позавтракал и как раз вышел на улицу. Естественно я последовал в том же направлении. Долго идти не пришлось – господа полицейские нашлись около моста через реку. Рядом с ними стояло несколько местных жителей и заплаканная женщина, в которой я узнал свою соседку. На берегу лежало что-то маленькое, накрытое брезентом, и я быстро понял что это, а точнее кто. Соваться к представителям закона мне пока что было не с руки, рано раскрывать все карты, пусть они у меня и краплёные. Вместо этого я вернулся в село и перехватил идущую с места события женщину. Она - то мне и рассказала, что под мостом нашли утонувшего соседского мальчика, Никиту, мать которого на минуту отвлеклась на телефон, и он убежал играть на речку. Его тельце унесло течением, оно зацепилось под мостом за арматурину бетонного блока, где его и нашли местные рыбаки еще до того, как мать хватилась сына. Полицейские были родом из этой же деревни, женщина их хорошо знала и была жуткой сплетницей, поэтому вскоре я имел полный расклад по делу. Следов насилия на теле обнаружено не было. Вердикт – мальчик утонул сам, по неосторожности. Хм, ну допустим…

Беседуя с женщиной, которую звали Наталья, я дошел практически до парка. Здесь наши пути разошлись, и я направился, как и планировал – в центр села, к магазинам. Проходя вдоль футбольного поля, я увидел большую и красивую детскую площадку. Среди множества играющей там малышни внимание привлекала высокая рыжеволосая девочка, она будто бы находилась в центре всей детской компании, и остальные дети, как младшее, так и с виду чуть старше, слушались её в играх. Чуть поодаль, на скамейке, сидели две молодые женщины, и, беседуя, приглядывали за детьми.

- Здравствуйте, девушки, улыбнулся я. – Вы слышали, что произошло? Мальчик утонул на реке, я только что видел тело и полицию. Бедная его мать, не уследила, теперь наверное всю жизнь корить себя будет. А ваши дети на реке бывают, отпускаете?
Женщины поохали, а потом одна из них повернулась к площадке и крикнула – Настенька!
К нам, чуть помедлив, подбежала та самая рыжая девочка.
- Настенька, скажи дяде, ты ходишь на речку?
- Нееет, мамуль – улыбнулась та – на речке быстрое течение, водовороты, а еще там бьют эти….ключи, и поэтому вода холодная даже летом, очень опасно туда ходить!
- Видите, сказала мне женщина – все местные дети знают – на реку ходить нельзя. Иди, Настенька, играй дальше.
Я улыбнулся Настеньке, попрощался с женщинами и пошел к магазинам. Ветер донес мне в спину обрывки разговора …..Славик то….опять…блондинки….постоянно….не к добру….

Центр не оправдал моих ожиданий. Поговорив с закупающимися женщинами о том - о сем, я ничего интересного не узнал, и в итоге решил просто побродить по магазинам. Купил себе пару шоколадок, чипсов, 0,7 местной сыворотки правды – в её полезности я убедился неоднократно, и отправился домой, пройдя мимо смутно знакомой блондинки, что покупала красивую корзину у местной продавщицы. А может сделать еще круг по селу?

Ирина любовалась корзиной. Несмотря на немалую цену – твердо решила купить! – По грибы идете? – спросила её улыбчивая продавщица?
– Нет, за черникой) Мне молодой человек подсказал отличное место, где её можно набрать – и на природе прогуляюсь, и дочку угощу!
– Удачи вам, ответила работница, отсчитывая сдачу, - Аккуратнее только, наши леса красивые, но бдительность терять не стоит, говорят прошлой осенью тут два беглых заключенных пропали, так и не нашли никого.
- Хорошо, постараюсь аккуратнее

В страшилки Ирина не поверила. Она вовсю отдыхала от городской жизни, сидела в баре до полуночи, общалась с местными, днем гуляла с дочерью вокруг дома. Хорошо что сюда она приехала со своей матерью – посидит с внучкой, пока она в лес сходит. Сразу вспомнился тот тихий и внимательный молодой человек, с которым она общалась в баре. Он и подсказал ей заветную полянку недалеко от ЛЭП – не промахнешься и не потеряешься, опоры ЛЭП далеко видно, не страшно и не местной в лес сходить. Правда в тот вечер к ней прицепились трое местных выпивох. Она уж было испугалась – но они просто проводили её до дома и попрощались.

С этими мыслями она свернула у обозначенной опоры и углубилась в лес. Пройдя по узкой колее, оставленной видимо много лет назад трактором, она действительно вышла на поляну, поросшую густым черничником. Около часа активного сбора ягод утомили Ирину, она встала выпрямить спину – и вдруг спиной почувствовала чей - то взгляд. Небо к тому моменту затянули тучи, начал накрапывать дождь – и в лесу стало сумрачно, неуютно. Вдруг за её спиной зашуршали кусты. Резко обернувшись, Ирина на мгновение увидела два вспыхнувших желтых глаза, а кроме них – что - то еще, будто упавшее тело. Или показалось? Раздавшийся треск веток еще сильнее напугал женщину – она поняла, что все это происходит около тропинки, по которой она должна была возвращаться назад. Не в силах сдвинуться с места от страха Ирина стояла под набирающим силу дождем и всматривалась, вслушивалась в темнеющую чащу леса. Ни звука, ни желтизны глаз. Наконец решившись, стремглав она бросилась к тропинке, чудом не запнувшись пробежала до просеки ЛЭП, и, едва живая от усталости и страха, побрела домой. Её никто не преследовал.

Что – то я совсем загулялся. Опять возвращаюсь домой в сумерках, хорошо жены дома нет, а то получил бы скалкой по голове, ха-ха-ха. Мой закадровый смех прервал внезапный гул мотора и удар по левой ноге. Меня развернуло и бросило в канаву, прямо на ствол растущей там яблони. Знатно, с хрустом, приложившись левым же плечом - вот жеж невезучая половина тела – я с руганью встал и вылез на дорогу. Никакой машины конечно уже не было. Дальнейший путь до дома я проделал в смешанном настроении – с одной стороны ясности в деле еще нет, с другой – я начал кому то явно мешать, а значит на правильном пути. В случайность наезда не верилось. Не бывает таких случайностей. А значит что? Нужно добавить провокационности ситуации. А случай явно скоро представится – или я создам его сам.

А вот и случай! - воскликнул я следующим утром. Позавтракав и наколов немного дров – физический труд очень помогает мыслить – я вышел из дома и направился в сторону клуба. Проходя мимо парка увидел уже знакомую полицейскую машину и ту же самую пару ментов, а около них – тело здоровенного мужика с бородой и окровавленной грудью. Почему – то не накрытое. Улыбнувшись, я направился прямо к стражам закона, на ходу извлекая из кармана корочку. – Майор ФСБ Снегирёв – сказал я протянув им удостоверение, расследую случаи пропажи и убийства людей в данном селе, доложите ситуацию. Оценив моё удостоверение, выглядящее точь в точь как настоящее, ибо таковым по сути и являющееся, полицейские стали неспешно рассказывать обстоятельства обнаружения трупа, не вдаваясь в детали. А я особо в рассказ и не вникал, цель моего появления, я бы даже сказа ПРОявления была совсем другой…
- Благодарю, сержант, я вас понял, завтра же утром я выеду к своему начальству и доложу им о ситуации.

Ну вот и все. Ставки сделаны, ставок больше нет. А ведь целый день по сути свободен. Погулять по селу, сходить на рыбалку, поспать? Все же по селу, это будет более правдоподобно. Заодно поесть в баре можно, надоело дома питаться. Спустя несколько часов я возвращался домой. Посветлу и часто оглядываясь. Во избежание.

Утром следующего дня я, погрузив вещи и сев в машину, отъехал от ставшего ненадолго моим домика. Пока я собирался подошел сосед, и сказал, что старую дорогу сильно размыло ночными дождями, и если я хочу уехать – мне придется сделать круг. Как раз по той дороге, что мимо церкви идет. Ну кто бы сомневался.
Машина спокойно катила по асфальтовой дороге, вскоре сменившейся грунтовой, промелькнула тропинка к церкви…

Я сделал вид что сильно удивился, когда перед машиной оказалось толстое рухнувшее дерево, когда такое же дерево рухнуло сзади, когда из леса выбежали двое покрытых наколками мужика и наставили на меня охотничьи ружья. – Вышел из машины – неживым голосом, как робот сказал один из них. – Быстрее, мля, не менее бесцветно прогудел второй.
Нда, если из такого в голову выстрелить – меня и убить может. Открыв дверь и оказавшись на улице я тут же получил сильнейший удар прикладом в лицо. Ну хоть самому идти не придется – промелькнула у меня последняя мысль.

Капа и Стылый молча подхватили обмякшее тело подмышки и потащили к воротам церкви, не забыв ружья. Они даже не обыскали машину, не забрали дорогой ноутбук с переднего сиденья, что было немыслимо для их прошлой жизни воров - рецидивистов. Но это все осталось там, промозглой осенью прошлого года, когда двое беглецов решили укрыться от осеннего холода внутри заброшенной церкви. С того дня они совсем другие люди. И люди ли?

Кукловод. Мастер. Хозяин. А может Бог? Как называть ему себя? Он все реже помнит прошлое, все реже помнит свое имя, данное матерью. Сколько лет уже минуло? Когда он стал совершеннолетним, когда осознал свою силу – царем был Александр 3, а он был рожден – крепостным. Точный год? – Не помнит. Как понял он, что не просто обладает даром убеждения, а может управлять людьми? Что делал в ранние годы первой войны? Ясно лишь то, что к началу революции вернулся он в своё село, стал старостой, и целью своей поставил защиту родной земли. Ни отряды продразверстки, ни банды белых ли, красных, ни впоследствии немцы не делали зла его родине, подчинявшись хмурому взгляду уходили, а кто уходить не хотел – убивали себя, своих товарищей, сходили с ума. Лишь священник, отец Илларион, не поддавался его влиянию. Обладая некой аурой, спокойно глядел в глаза Кукловода, да еще и паству свою на время делал нечувствительной, своевольной. Не хотел понять, что для блага односельчан все делается, не признавал ограничение их свободы силами не Господа, а смертного (смертного ли?). Двух Цезарей в Риме быть не может. Против штыков красноармейских не сдюжил Илларион. А церковь его Кукловод под жилище свое обустроил, но позже, когда пал союз и заброшенной она стала.

И все бы ничего. Но скука, смертная скука овладела им. Пока однажды не открыл он в себе способность проживать воспоминания других людей. Живо ум его взялся за решение. Быстро односельчане стали периодически приходить к церкви, на молебен. А некоторые односельчанки и, хе-хе, заходить внутрь. И чувствовал Кукловод как это – съехать на лыжах с горы, опуститься на дно океана, прыгнуть с парашютом, наслаждаться оперой с первых рядов. Но ему захотелось почувствовать большее. Каково это – взять женщину силой? Каково зарезать незнакомца в подворотне? Изрубить топором маленькую девочку? А что потом? Может хватит сидеть в своей норе? Может стоит избраться в город, в Думу? А ведь можно и выше, можно управлять не селом, но страной, миром! Но это потом. Пока что у него была одна, конкретная проблема, которую он и собирается сейчас решить. И кое - кто в этом поможет – на этой мысли Кукловод взглянул в угол, где прикованной наручниками к крюку сидела двенадцатилетняя девочка, а рядом с ней – блондинка по имени Ирина.

Когда двое невольных помощников – на удивление удобное его приобретение – затащили в подвал церкви парня, представившегося полиции капитаном ФСБ, тот уже начал потихоньку приходить в себя. Кукловод немедленно взял его под свой контроль, запретив двигаться.

– Ты помолчи, а пока буду говорить я. Мне нужно знать - кто ты, и зачем сюда явился. Кто послал тебя и для чего? Я могу вырвать эту информацию прямо из твоего мозга, но тогда ты станешь абсолютно непригоден для моих дальнейших планов, станешь как они – махнул он на зеков, безмозглой куклой. А я хочу, чтобы ты рассказал мне всё, и более того – рассказывал и дальше. Скажешь своему начальству что я прикажу, будешь тайно ездить ко мне на доклад. Регулярно. Взамен я не убью вот их – в этот момент зомби наставили ружья на испуганно вжавшихся в стену девушек, а кроме того – по возможности награжу тебя. Ну так что скажешь? Сейчас я позволю тебе пользоваться речью, смотри, не разочаруй меня.

Что-то было не так. Что-то сильно было не так. Все было под полным контролем, но Кукловод с каждой секундой своего монолога ощущал нарастающую тревогу, чувство, забытое около сотни лет назад. Он еще раз взглянул на спокойное лицо парня. Что-то с ним не так. Лицо, лицо…лицо? ЛИЦО! Один из зеков со всей силы врезал ему по лицу прикладом, но на нем сейчас никаких следов…
Никаких следов, медленно нарастающая хитрая улыбка…и два горящих желтизной глаза!

Хм. Как проняло - то, сердешного! Ну да, кто впервые мои глазки в боевом режиме видит – со стула падает. Однако своим промедлением я добился чего хотел – зомби отвернули ружья от пленниц и направили на меня. Хозяина защищают. Медленно! Оттолкнув мозгоправа в стену, чтобы не мешался, метнулся к ним, на ходу выпуская клинки из предплечий. Выстрел из четырех стволов и мой прыжок в сторону произошли одновременно. Часть дроби попала в левую руку, плечо, сбила мне скорость – но это уже было неважно, перезарядиться никто им времени не даст. Подскочив к противникам я встал между ними, скрестил руки на груди и резким движением развел в стороны. Два безголовых тела зомби – зеков синхронно упали на пол, одна из голов подкатилась к пленницам. Поднялся крик. Ойййй… таким макаром меня заставят накладные на амнестетики заполнять.

Пнув беспокоящий дам предмет подальше я направился к поднимающемуся с земли Кукловоду, который. Собравшись с силами, посмотрел прямо на меня.
Буммм! Будто кувалдой по черепу ударили! Походу эта пси-волна должна была просто выжечь мне мозг на физическом уровне. Слабовато! Меня это даже не замедлило, я подошел к пытающемуся что-то сказать нелюдю, и одним движением снес голову. Меня каждый раз забавляет то, каким испуганным взглядом они смотрят на тебя .когда не могут взять под контроль.

Так, девушек на воздух, в машину, ими скоро будет кому заняться. Голову в пакет, научникам, будут конечно опять возникать, что убил псионика, но пока они не научатся их правильно содержать – живых не получат. Прошлый раз чуть всю базу не потеряли, а я получил очередь из калаша в грудь. Мельком смотрю на свою многострадальную левую руку – как из нее медленно выпадают шарики дроби, как желтые жгуты симбионта переплетаются над ранками, затягивая их. Больно, чешется и хочется жрать. Все как обычно при ранениях…
Теперь отчет. Достаю телефон, звоню начальству

– Ало, Николаич, я справился, живой, полный доклад завтра.
– Да не ругайтесь вы. Есть отчет по форме – особый полевой агент Российского филиала Комитета Паранормальной Безопасности Вячеслав Дроздов задание выполнил. За всем стоял очередной псионик – контролер, был уничтожен при попытке меня убить.
– Да, про научников догадываюсь, вы знаете куда они у меня пойдут и почему. Да, именно туда. До связи.
Фух. Все. Теперь ждать специалистов – и можно домой. Где там мой запас Сникерсов и термос с чаем?

Эпилог.

Настю разбудил голос мамы и вкусный запах из кухни. Потянувшись, рыжая девочка встала с кроватки, заплела непослушные волосы в косичку и, зевая, пошла завтракать. Увидев перед собой в тарелке два сырника, Настя скривилась. По запаху она рассчитывала на оладьи, которые любила значительно сильнее. Вдруг взгляд девочки упал на большую коробку Несквика, купленную вчера. Их семья жила небогато, отца у Насти не было, со слов мамы она просто родилась – и все. Поэтому девочка сильно завидовала «упакованным» городским детям. Но вот Несквик стоит перед ней. А на тарелке лежат сырники. Неприятная ситуация. Что должна предпринять шестилетняя девочка?

Эта история произошла со мной больше двадцати лет назад, в 2019 году. Мне было пятнадцать, и я жила жизнью бессовестного и безответственного подростка: гулянки, интриги, драки и где-то там, в конце списка - школа с уроками. Сейчас я, конечно же, этим не горжусь, но, возможно, если бы я была послушной тихоней, все могло бы закончится совсем по-другому.

В тот год весна в наши края пришла рано. Солнечный май цвел пышным цветом, и все больше людей переодевались в сарафаны и шорты, оставляя дома даже легкие куртки.

Была пятница. После уроков мы с Олькой и Полинкой сидели на лавочке возле единственного в нашем городке крупного ТЦ. Нужно было пересчитать скопленные деньги и обсудить завтрашнюю вечеринку у Полинки. Ее родители вот-вот должны были уехать на дачу на все выходные. А у нас намечалась грандиозная пьянка!

- А сегодня что будешь делать? - спросила я подругу.

- Сегодня ко мне Лёха придет! - мечтательно ответила та.

Полинка почему-то была от него без ума, а мы с Олькой считали его жутким ботаном и не понимали, как они вообще могли сойтись. Леха был всего на год старше нас, но уже просил называть его Алексеем. Он постоянно сидел за книжками и смотрел на всех с некоторым снисхождением. А вот наша девчачья троица не страдала любовью к учебе, зато была грозой местных дворов: если где-то что-то происходило, там обязательно были мы, нередко являясь первопричиной. Не скажу, что нас прямо уважали, но побаивались точно. Когда Полинка начала встречаться с Лёхой, его перестали задирать даже старшаки.

- Странно, что мать не звонит, - заметила я, проверив телефон. - Обычно она бы уже мне истрезвонилась.

- А чего?

- Да, блин! Сегодня Мишке два месяца исполнилось, она сказала не задерживаться после уроков, помочь ей готовить. Праздник решила устроить.

- Ты же говорила, она задолбанная постоянно после рождения Мишки.

- Так и я о том же! Говорю сегодня, на фига тебе сейчас гости? Ты ж еле живая! Так она мне такой скандал закатила! Типа, ты ничего не понимаешь, так положено! И вообще, тебе что, сложно матери помочь, дрянь неблагодарная?! А потом начала вспоминать все мои косяки. Короче, орала все утро. От ее криков Мишка проснулся, так она меня еще и в этом обвинила!

- А отец еще не приехал?

- Он только поздно вечером с рейса вернется. Я уже дождаться не могу!... Ладно, пойду я, а то она мне весь мозг вынесет…

- Давай!

Я встала со скамейки и закинула на плечо рюкзак. Вдруг словно из воздуха перед нами возникла цыганка и завела их стандартную шарманку - "будущее вижу, красавица, дай расскажу". Молодая и, на удивление, очень красивая, она скользила от меня к девчонкам и обратно, будто изучая, прощупывая почву.

- Пшла на хер отсюда! - рявкнула на нее Олька.

Цыганка отпрыгнула, но не отстала. А я зачем-то посмотрела ей в глаза. И ведь знала, что нельзя, но все равно посмотрела. И всё! Меня словно обволокло каким-то странным туманом, размыв все вокруг кроме ее бездонных карих глаз. Отвести взгляд не получалось, а цыганка явно заметив, что я дала слабину, приблизилась ко мне и попыталась взять за руку.

- Ты глухая или тупая?! - подключилась Полинка.

От ее выкрика я вздрогнула и как будто очнулась. Меня охватила злость. Не хотелось выглядеть размазней в глазах подруг. Я схватила цыганку за пальцы вытянутой руки и выкрутила так, что ее согнуло в поясе. Я наклонилась и злобно отчеканила ей на ухо:

- Слышь, овца! Еще раз к нам сунешься, зубы проредим, поняла?

Я собиралась отвесить ей смачный пендаль и немного ослабила захват, чтобы было удобней бить. Цыганка, воспользовавшись моментом, ловко вывернулась и дернула меня за волосы.

- Охренела?! - я взвизгнула от боли, а она зажала несколько моих волосинок в кулаке, поднесла ко рту и начала что-то бормотать.

Мы с девчонками одновременно ломанулись на цыганку, уже с кулаками, но она дунула нам в глаза каким-то порошком со свободной руки. Когда мы проморгались и прокашлялись, естественно, рядом уже никого не было.

Домой я шла раздраженная. Кожа головы побаливала в том месте, откуда эта гадина вырвала мне волосы. А впереди ждал целый вечер с мамиными подругами. Слушать эти кудахтанья и пляски вокруг Мишки совершенно не хотелось, и я уже заранее прикидывала варианты, как оттуда побыстрей слинять.

***

Я завалилась домой и по привычке бросила рюкзак в коридоре. На кухне шумела вода и мама должно быть не слышала, как я вошла.

- Я пришла, - буркнула я, заходя на кухню и готовясь к очередным претензиям.

- Еще не все готово, детка, - немного заторможено ответила та. Она стояла ко мне спиной у разделочного стола и что-то нарезала.

"Детка? Что за приступ невиданной нежности?", подумала я, но тут пиликнул мой телефон, и я отвлеклась. В чате шло бурное обсуждение завтрашнего вечера.

- А где Мишка? Спит? - спросила я, не отрываясь от телефона.

- Ужин будет позже, - медленно и как-то напевно проговорила мама. - Я только-только поставила горячее.

- Чего? - я подняла глаза от экрана, еще не до конца понимая, о чем она говорит. А потом я наклонилась и заглянула в духовку…

От увиденного у меня внутри все похолодело — за стеклянной дверцей на противне, обложенный со всех сторон овощами, лежал мой маленький брат. Голенький, розовый, он подергивал ножкой. Казалось, он спал.

"Только-только поставила…"

Я медленно подняла глаза на маму. Она начала поворачиваться ко мне, держа в руке нож. Она улыбалась. Кривой, неестественно широкой улыбкой. Ее глаза - блеклые и полностью открытые, без прищура, который бывает, когда человек улыбается - смотрели сквозь меня.

У меня перехватило дыхание, а все тело занемело. Я пару секунд не могла двинуться с места, быстро переводя взгляд с мамы на духовку, и обратно.

- Иди в свою комнату, я позову, когда все будет готово, - протянула она.

- Т-там же Мишка, - запинаясь, выдавила я, указывая на духовку.

- Там еда, - не отрываясь от меня, еще шире растянулась в улыбке мама. - Иди в комнату.

Мысли скакали с одной на другую. Того, что я видела, просто не могло быть! Но не проверить я не могла. Я потянулась открыть духовку. Как только я дотронулась до ручки, мама резко махнула ножом, целясь мне по руке.

- Не трожь! - зашипела она. Я почти успела отдернуть руку, лезвие только немного царапнуло предплечье.

Не помня себя от ужаса, я схватила первое, что попало под руку — сковородку с плиты — и ударила с размаху в ответ. Мама, точнее то, что выглядело как моя мама, отлетело в угол кухни и там осело на пол. Я быстро открыла духовку, - слава богу, она была еще холодная! - вытащила спящего Мишку и рванула в коридор. Там я схватила слинг с вешалки, прыгнула в кроссовки и выскочила из квартиры. Я пролетела три этажа, наверное, секунд за десять, перескакивая по нескольку ступеней. По улице я бежала, не разбирая дороги. Лишь бы подальше! Оглядываться назад не хватало духу.

Я остановилась в каком-то из соседних дворов, когда поняла, что дальше бежать с Мишкой на руках не хватит сил. Положила брата на скамейку и начала разворачивать слинг, попутно пытаясь отдышаться. Руки подрагивали от перенапряжения и не слушались, да еще этот чертов “шарф” не хотел распутываться, поэтому надевала я его, как мне показалось, раза в три дольше обычного. Я торопилась и постоянно озиралась по сторонам. Надо было быстро решать, что делать дальше!

Кое-как уложив спящего Мишку в слинг, я достала телефон из заднего кармана. Не помню, как он там оказался - видимо, пихнула на автомате. Несколько раз набрала номер отца. Но абонент был “не абонент”. Ничего другого не оставалось, как обломать Полинке ее романтик с Лехой. Я решила не звонить, а просто написала, что большие проблемы, и что бегу к ней. Ответ пришел сразу же: "Ольке сообщу. Ждем тебя."

Время еще было не позднее, и темнотой как укрытием я воспользоваться не могла, поэтому к дому Полины я кралась в обход и в основном палисадниками, стараясь быстрее перебежать из одного в другой и скрыться в листве. Я боялась нарваться на "маму".

***

- Ты с мелким? - искренне удивилась Полина, открыв мне дверь. - Все настолько плохо?... Так! Давай мелкого в комнату в кресло — там подушки, не свалится, — а сама на кухню. Все уже там. Не боись, проснется-услышим. Он, кстати, давно спит?

- Очень…, - только и смогла промямлить я и испуганно глянула на Полину.

До меня только сейчас дошло, что Мишка не просыпался с момента "духовки". Он спал, когда я доставала его, спал, когда я бежала, спал и ни разу не всплакнул.

- Он здоров? Может, скорую? - взволнованно предложила Полина.

- Нет, пока нельзя. Они потребуют родителей. А их сейчас вообще нельзя!

- Ладно! Лё-ёш!

С кухни выглянул не очень довольный Лёха.

Положительной стороной его ботанства была любовь к разным наукам. Как, к счастью, оказалось, медицина входила в их число.

- По всем поверхностным признакам ребенок просто спит: температура, пульс и дыхание в норме, цвет кожных покровов и десен тоже, зрачок реагирует на свет, раздражений вроде нигде нет, - уверенно произнес он после беглого осмотра.

- Тогда почему он не просыпается?

- Вот этого я не знаю. Нужны анализы. И, разумеется, осмотр профессионала. Я бы советовал вызвать врача или скорую, потому как такой сон - не есть хорошо.

- Нет, пусть Машка сперва расскажет, что случилось, - отрезала Полина и повела всех на кухню.

***

И я рассказала. В красках, со всеми подробностями. Спокойно я сидеть не могла, поэтому ходила по кухне взад-вперед. Во мне бурлили остатки адреналина вперемешку с неуспокаивающейся тревогой. Чем дальше шел мой рассказ, тем сильнее вытягивались лица моих друзей. Было видно, что они в ужасе от моих слов, но еще не знают, как к ним отнестись. Да я бы, если честно, и сама себе тогда не поверила.

- Звездишь! - выдохнула Олька в конце.

- Думаешь, я совсем отбитая, чтобы выдумывать такое?!

- Может, это сегодняшняя цыганка? - предположила Полина, когда я, наконец, села за стол.

- Точняк! - закивала Олька. - Она, наверняка, прокляла!

- А мне кажется, что объяснение намного…, - начал было Лёха, но его перебил звонок моего телефона.

- Это мама, - вздрогнула я и уставилась на экран.

Телефон звонил, а я все так же пялилась на него, боясь дотронуться.

- Ответишь?

Я отрицательно замотала головой. Страх снова облепил тягучим мазутом и тянул руки-ноги к земле.

- Ладно, тогда всем тихо, - Полина взяла телефон со стола. - Сразу ставлю на громкую. Сперва послушаем, что она скажет. Потом решим, отвечать или нет.

Полинка нажала "принять вызов", отключила микрофон, чтобы нас не было слышно на том конце, и положила телефон на середину стола. Из динамика затрещало.

- Я кроме помех ничего не слышу.

- Я тоже. Сделай погромче.

Олька добавила громкости и мы потянулись ушами к телефону. Сквозь дребезжание помех, сперва как будто откуда-то из глубины, а потом все громче и громче я слышала слова, но не могла разобрать их. С возрастающей громкостью, возрастала и четкость, будто кто-то подходил все ближе к динамику, но только с той стороны. Мы замерли, вслушиваясь. Наконец, голос зазвучал совсем громко.

- Верни-и еду-у, - хищно шипело из динамика.

Мы с девчонками одновременно отшатнулись от телефона.

- Верни-и еду-у…

- Твою мать! - взвизгнула Олька, быстро сбросив звонок.

- Жесть какая! - выдохнула Полина. - Чёт мне прям нехорошо стало!

- Я не совсем понял, что сейчас произошло, - Лёха смотрел на нас с удивлением.

- Ты, что, ничего в конце не слышал?

- Только помехи, как и вначале.

Мы с девчонками переглянулись. Мы трое слышали одно и то же и быстро сошлись во мнении, что без какого-нибудь цыганского колдовства здесь точно не обошлось. Не зря же их боятся!

А вот Лёха думал иначе. Его объяснение всего произошедшего звучало так. Цыганка распылила на нас какой-то наркотик, который может вызывать галлюцинации, возможно, даже групповые. Я под этим наркотиком приняла собственную мать за монстра, избила ее, думая, что защищаюсь. А затем унесла брата, опять же думая, что спасаю его.

- Если глюки групповые, то почему у девчонок ничего подобного не произошло? - спросила я.

- Триггера не было. А у тебя, скорее всего, был. Если предположить, что у твоей мамы послеродовая депрессия, даже, возможно, какая-нибудь тяжелая стадия, граничащая с шизофренией - такое встречается в 0,5% случаев - то ее странное поведение могло спровоцировать твое сознание. Мишку же ты могла забирать, например, из кроватки в комнате.

- Ну, допустим. Тогда как объяснить порез у меня руке? Это ведь она мне ножом, - не унималась я.

- Характер царапины не совсем ясный. Ты могла пораниться о какую-нибудь ветку или гвоздь в стене или ещё что-нибудь, когда убегала.

Я засомневалась.

- Более того, - продолжал Лёха. - Именно поэтому я сейчас ничего не услышал из динамика, а вы услышали. Наркотик, возможно, все еще действует. Думаю, вам троим не мешало бы показаться врачу - вдруг этот порошок имеет какие-нибудь серьезные побочки.

Мы еще какое-то время обсуждали ситуацию. Лёхина версия звучала более, чем логично. Да и не так страшно. Нет, страшно, конечно, но по-другому. Если все было именно так, получалось, что я очень, очень серьезно накосячила! Девчонки успокаивали меня, как могли. Они тоже цеплялись за адекватное объяснение, но сомнение все равно подтачивало.

Мы пришли к выводу, что, как бы там ни было, единственной зацепкой была цыганка, и нам надо было как можно скорее с ней поговорить.

***

Засаду мы организовали у ТЦ, где днем встретили цыганку. Мы подумали, что это, наверняка, была ее “точка”, и она должна была крутиться где-то неподалеку. Лёха с нами не пошел. Сказал, что мы занимаемся ерундой, вместо того, чтобы обратиться за помощью к взрослым; врачам; полиции, в конце концов. В итоге, мы оставили его присматривать за Мишкой. Мне так даже было спокойней. Я даже согласилась, чтобы Лёха вызвал скорую, если с Мишкой будет что-то совсем не то, но только в самом крайнем случае.

- Вон она! - Полинка указала на уже знакомую нам фигуру в цветастом платье.

Цыганка действительно появилась недалеко от ТЦ. Она пыталась приставать к прохожим, но безуспешно, никто не реагировал. Мы прятались за деревьями через дорогу от нее. Вскоре мимо проехала полицейская патрульная машина, и цыганка поспешила скрыться. Мы следовали за ней, стараясь держать дистанцию, но не упускать из виду. Нам тогда очень повезло - цыганка завернула в знакомую многим местным подворотню, и мы рванули за ней.

Эта подворотня была знаменита своими гостеприимными “туалетными” уголками. Окна на нее почти не выходили, фонарей не было, зато кусты росли буйным цветом. Идеальное место для приватного разговора.

- Следите за ее руками! Чтобы опять порошок не достала! - крикнула Олька на бегу.

Мы заскочили в арку и сразу бросились на цыганку. Мы с Полинкой скрутили ей руки, а Олька зажала рот:

- Нам нужна только информация! Отпустим, если все расскажешь.

Цыганка быстро-быстро закивала, смотря на нас во все глаза. Она явно испугалась. Олька убрала руку от ее рта, и начала допрос.

Выяснилось, что тем порошком был обычный пепел от сожженных бесплатных газет. То есть цыганка даже на муку не тратилась, чтобы отпугивать “таких малолетних дур”, как мы, не то что дорогие наркотики переводить. И колдовать она, естественно, тоже не умела, а вся ее работа - это обычные психологические трюки, чтобы разводить доверчивых людей на деньги.

- Черт! - ругнулась я. - Тогда что с моей мамой?

- А что с ней? - искренне заинтересовалась цыганка.

- Она пыталась запечь в духовке моего брата.

- Ха! Так это вам в дурку надо обращаться, а не …, - цыганка осеклась, Олька надавила ей рукой на горло. - Ладно-ладно, смотрю, у вас тут все серьезно. Помогу.

Она рассказала, что живет у нас в городе одна ведьма, способная на такие проклятия. Прямо так и сказала - ведьма. Не гадалка, не знахарка, а ведьма. Сказала, что эта ведьма настолько могущественная, что обращаются к ней только в самых крайних случаях, по мелочам боятся беспокоить. Был даже случай, когда она мертвого подняла, не отказала безутешной матери. Ну, и плата была соответствующей. Правда, какой именно, цыганка не сказала. Либо врала, либо сама не знала.

***

Мы ехали в такси к адресу, который дала нам цыганка. Мы ее отпустили, как и обещали. Расстались даже более или менее мирно - договорились стараться больше нигде не пересекаться и не контактировать.

Я волновалась, не знала, к чему готовиться. Силой вряд ли что-то удасться из этой ведьмы вытрясти, да и страшновато было, если честно. Если она действительно такая могущественная, ссориться с ней не хотелось.

Мы тихо обсуждали, как с ней себя вести, когда зазвонил Полинкин телефон. Звонила моя “мама”. Полинка глубоко вдохнула и сняла трубку.

- Полиночка, это мама Маши, она не у тебя? Дозвониться ей не могу, волнуюсь, - на этот раз “мамин” голос был почти нормальным, только слишком уж ласковым, не разговаривала она так. И, судя по лицам, мои девчонки это тоже заметили.

- Э-э… Здрасьте, теть Тамара. Не, не у меня. Мы с Олькой гуляем, хотели Машку тоже позвать, только она и нас не берет, - на одном дыхании протараторила подруга.

- А ты разве сейчас не дома?

- Нет, а что?

- Просто у тебя свет горит, а родители, насколько я знаю, на даче.

Полинка побледнела. Из моего дома ее окна не были видны. Они даже с улицы особо не были видны, там росли очень густые деревья. Чтобы понять, горит ли у нее дома свет, нужно было целенаправленно подойти и стоять прямо под окнами.

- Да-а… я, наверное, не заметила просто, когда выходила.

- Ясно. Ну, ты мне сообщи, если Маша объявится.

- Конечно, теть Тамара.

Только положив трубку, Полинка нормально выдохнула.

- Надо Лёху предупредить! - она быстро настрочила смску: "Сиди тихо. В окнах не маячь! Она смотрит!"

“Да все нормально, если и постучит, я просто не открою. Не вынесет же она дверь. Хех!” - пришел ответ. Лёха так и не хотел даже допустить мысль о чем-то потустороннем.

***

Вскоре мы подъехали к точке маршрута. Всю дорогу воображение упорно рисовало мне трухлявую избушку, поросшую мхом, где-нибудь за городом на болоте, несмотря на то, что в адресе был указан номер квартиры.

Я окинула взглядом дом. Со стороны и не скажешь, что в такой ничем не примечательной пятиэтажке может жить ведьма. Вроде вид обычного района должен был нас подуспокоить, но мы все равно какое-то время мялись у подъезда, прежде чем зайти.

Нужная квартира находилась на первом этаже. Дверь нам открыла полная старая женщина с сальными волосами и недобрым взглядом.

- Зачем пришли? - бросила она, и не дожидаясь ответа, прошла вглубь квартиры, видимо, приглашая войти.

Девчонки втолкнули меня внутрь и, прячась за моей спиной, засеменили следом.

***

Комната, в которой мы сидели, была заставлена облупившейся кое-где советской мебелью. Пахло травами и чем-то неуловимо опасным. Мне было не по себе, воздух казался слишком густым.

Ведьма внимательно выслушала мой рассказ, никак не меняясь в лице, только иногда кивая, когда я где-то запиналась - мол, продолжай.

- Ну, положим, я знаю, что происходит, - в конце сказала она, очень недвусмысленно глядя на золотую цепочку у меня на шее.

Я вздохнула, сняла ее и положила перед ведьмой на стол. Та быстро схватила “оплату” и спрятала в один из ящиков серванта.

- Что ж, теперь слушай…

Оказалось, что несколько дней назад моя мама таки наведалась к этой ведьме. Причем, с очень неожиданной просьбой. Для меня неожиданной. Она просила “извести разлучницу”. Якобы муж, то есть мой отец, завел себе кого-то на стороне, и мама боялась, что он бросит семью. Простой приворот-отворот ее не устраивал, она просила “самый верный”, по ее словам, способ - убить ту женщину.

Я сидела с широко открытыми глазами. Я не могла поверить, что мама способна на такое. Как бы драться из-за парней, мы и сами дрались, но чтобы убивать! Одно дело отпугнуть вторую претендентку, так сказать, “на старте”, и совсем другое - мстить любовнице. Любовнице-то что? Она никому ничего не обещала. Наказывать следовало бы отца в этой ситуации. Не убивать, конечно. Как-нибудь полегче. И тут я бы сама ее поддержала. Я начала думать, что может Лёха был не так уж и не прав насчет послеродовой депрессии.

Но это было еще не все. Мама заключила договор с каким-то древним демоном, а ведьма выступала кем-то вроде нотариуса. Она даже показала нам этот договор: на желтоватой бумаге чернилами были выведены какие-то символы, возможно, иероглифы, но не египетские и не восточные. А внизу алели две засохшие капли крови. Как я поняла, первая принадлежала моей маме, а вторая - ведьме, так как она “скрепляла” сделку. По словам ведьмы, этот “стандартный” договор заключался в том, что демон выполняет желание человека, а человек должен будет отдать что-то очень ценное.

- Охренеть у тебя мамка! - нервно посмотрела на меня Олька. - А попроще киллера не найти было?

Я не обратила внимания. Теперь все встало на свои места. Демон, видимо, уже убил отцовскую любовницу и теперь хотел забрать обещанное, то есть Мишку. Хотелось думать, что мама вряд ли понимала, что́, а точнее, кто имелся в виду под “чем-то ценным”.

- А можно его как-нибудь расторгнуть? Или отменить? - спросила я.

Ведьма покачала головой и развела руками.

- Нет. Я и твою маму предупреждала, что отменить не получится. Она согласилась.

Потом мы долго пытались уговорить ведьму отдать нам этот договор, чтобы мы могли его как-то изучить и, возможно, найти лазейку. Потом умоляли продать, даже сгребли все деньги и украшения, что были у нас. Но она наотрез отказалась. А потом вообще начала грубо выталкивать нас из квартиры - видите ли, мы ее утомили.

Я вышла из подъезда подавленная и растерянная. Нам никто не мог помочь. Накатило чувство безысходности, не давало дышать. Выходило, что от демона нам не отделаться, пока он не получит то, что хочет. И ведь даже не понятно, что это за демон: ни имени его, ничего. Я села на поребрик и посмотрела на Полину:

- Что же теперь делать?

- Что, что? Валим отсюда! - крикнула подскочившая сбоку Олька и дернула меня поднимать.

Она только что выбежала из подъезда с желтоватым свитком в руке. А я даже не заметила, что она там задержалась. Проследив за моим взглядом, она быстро бросила:

- Не спрашивай!

И мы побежали.

***

Мы остановились в соседнем с ведьминым дворе, когда у Полинки снова зазвонил телефон.

- Я вам верю! - кричал в трубку Лёха. - Я его слышу! Он говорит со мной!

Леха переключился на видео. Он находился в гостиной и навел камеру на коридор. Кто-то ломился к нему, а точнее к Полинке, в дверь. Мы с девчонками отчетливо слышали сильные глухие удары. Входная дверь как будто выгибалась, дребезжала и грозилась сойти с петель. Что-то било по ней, не останавливаясь.

- Что мне делать? - Лёхин голос срывался.

- Соль! - закричала Полинка. - На кухне, в ящике над микроволновкой! Посыпь солью порог! А потом все подоконники!

Лёха рванул на кухню. Часть пути рядом с дверью он, казалось, перелетел одним прыжком.

- Верни-и еду-у…, - рычало в спину.

Лёха недолго шуршал упаковками, а потом вернулся в коридор.

- Больше сыпь! Чтоб прям с горкой! - подгоняла его Полина. - Молодец! А теперь подоконники!

- Ты откуда это все знаешь? - я удивленно посмотрела на подругу, когда Лёха побежал по комнатам.

- Из кинохи какой-то. Не помню.

- Думаешь, здесь сработает?

- А есть еще варианты?

И тут мы услышали из телефона громкий звон.

- Это, что, колокола?

- Ага. Церковные, - нервно произнес Лёха. - С ноута включил.

Он осторожно поднес ноутбук к входной двери, положил на пол и так же осторожно вернулся в гостиную. Демон ломиться не перестал.

- Кажется, не работает. Надеюсь, хоть с солью вы не ошиблись!

- Мишка не проснулся? - спросила я.

- Нет, все так же, - ответил Лёха. - А у вас что?

- Это демон. Мы достали договор, скрепленный кровью! - Олька показала в камеру свиток. - Только мы не знаем, что с ним делать!

- Это, что, шумерский? Неважно! Так… Демон… Договор… Скрепленный..., - казалось, я слышала, как у Лёхи скрипят мозги. - Сожгите его к чертовой матери! Нету ручек - нет конфетки!

Олька уже подносила зажженную зажигалку к бумаге, но я ее остановила.

- Подожди! Дай сфоткаю! Вдруг сожжение не поможет? А так хоть будет возможность разобраться, что там написано! - я быстро щелкнула договор на телефон. - Все! Давай!

Бумага разгоралась быстро. Алые язычки пламени жадно облизывали древние символы, рассыпая их в пепел. Когда огонь подобрался к каплям крови, мы услышали оглушительный грохот и звон стекла.

- Что это было? - спросил Лёха.

- На взрыв похоже!

- Кажется, это в ведьмином дворе.

Мы с девчонками рванули туда посмотреть. Замерли у соседнего дома.

Горела квартира ведьмы. Вокруг земля была покрыта осколками окон. Саму ведьму не было видно, но из пламени слышался протяжный дикий вой, переходящий в визг. Я зажала рот руками. Я не знала, что именно взорвалась, но взрыв был явно сильным. Каким-то образом она не умерла сразу, и теперь горела заживо. Смотреть на это было страшно. А слышать - особенно. Но это был какой-то другой страх, прежняя тревога уходила, как будто освобождая тело из тисков.

- Он больше не ломится ко мне! - радостно воскликнул Лёха. - Я его больше не слышу!

Я посмотрела на Полинкин телефон. И правда, больше никто не бил по двери! Почти во весь экран светилась Лёхина улыбка. Вдруг откуда-то из-за его плеча, на заднем плане раздался громкий детский плач.

Мишка проснулся…

Эпилог

Прошло уже много лет с той пятницы. Родители все равно развелись - отец ушел таки к другой женщине. Не знаю, к той ли самой, от которой мама пыталась избавиться, но если к той, получалось, что демон как-то странно выполнял условия сделки.

Мишка уже давно вырос и сам обзавелся семьей. Недавно жена родила ему прекрасную малышку, Аринку.

После того, как мы сожгли договор, жизнь вернулась в мирное русло, и больше ничего похожего с нами не происходило.

Язык, на котором был составлен договор с демоном, как и предполагал Лёха, действительно оказался шумерским. Я пробовала обращаться к специалистам, но почему-то никто не мог перевести. А мне этот текст все не давал покоя.

И вот, мне, наконец-то, повезло - я нашла человека, который взялся мне помочь, профессора шумерологии одного из Московских университетов. Несколько дней назад я отправила ему фото договора.

Через пять минут он должен был мне позвонить по видеосвязи, чтобы рассказать, что он смог узнать. Я сидела как на иголках. Неужели, я все же узнаю, что там написано, и смогу, наконец-то, поставить точку в этой истории?

Ноутбук уже был настроен на видеоконференцию, оставалось дождаться, когда профессор к ней подключится.

- Мария, здравствуйте! - на экране появилось лицо профессора.

- Здравствуйте, Лев Альбертович!

- Если не возражаете, давайте сразу к делу. Очень много шумерской клинописи еще не расшифровано. К сожалению, некоторые символы с вашего договора относятся к еще непереведенным. Я смог понять смысл лишь в общих чертах.

Я внимательно ловила каждое слово.

- Судя по всему, - продолжал профессор, - это даже не договор, как таковой.

- В каком смысле?

- В том смысле, что обещание здесь дает только одна сторона - та, что подписывается кровью. Это обещание подношения богу или демону; жертва, если хотите. Я предполагаю, что это только часть договора. Вторая, где, возможно, были прописаны обязанности другой стороны, отсутствует. Вообще, довольно странно, что текст был написан на бумаге, шумеры пользовались глиняными табличками.

Это, что, получается, мама тогда “подписала” вообще не то, что хотела? Интересно, знала ли об этом сама ведьма? И скольких людей она успела так "пожертвовать"?

- И самое главное, Мария - там есть фраза “Да не упокоишься Ты, пока не получишь обещанное - кровь от крови моей.” То есть…

Противный холодок пополз по спине. Получается, в договоре было четко прописано, что обещали отдать демону.

- Простите, профессор, мне пора! - подскочив со стула, крикнула я.

Через секунду я уже была в коридоре, быстро нацепила кроссовки и выбежала из квартиры. Я летела по лестнице, перескакивая через ступеньку, как тогда, больше двадцати лет назад. Выскочив во двор, я прыгнула в машину и вдавила газ в пол.

Я неслась по дороге, превышая скорость, но мне было плевать на правила, я боялась опоздать.

“... кровь от крови моей…”

Сегодня вечером Мишка с женой ждали всех на даче на праздник. Аришке исполнилось два месяца.

Час пути длился целую вечность, а в голове громыхало: “Да не упокоишься Ты…”

Наконец, добравшись до дачи, я ввалилась в дверь:

- Мишка, ты где?

- А, Машка, ты рано, - услышала я веселый голос брата с кухни. - Заходи, поможешь заодно.

Нормальный, обычный голос. Я выдохнула. Слава Богу, все в порядке! Вот же я мнительная - столько лет прошло, а меня все не отпускает старый страх!

Я разулась, прошла на кухню и плюхнулась на табуретку. Мишка стоял ко мне спиной и что-то нарезал у раковины.

- Что так тихо? Где твои? Гуляют? - спросила я.

Мишка медленно повернулся, расплываясь в кривой улыбке, и протянул:

- Ужин будет позже…

Порой весенней мимо фермы
Блуждал один торговец Герман.
Он пробирался сквозь бурьян,
Держа в руке пакет семян.

И вот увидел тот пустырь,
Где ни деревьев, ни травы.
Один лишь дом был посреди,
И он виднелся впереди.

В длинном плаще и больших сапогах
Шёл странник вдоль по полям.
Брел по округе он, словно тень,
И его уход сменял на ночь день.

Ускорил шаг Герман, и вот
К нему навстречу дед идёт.
Ворчит, что уж который год
Здесь ничего и не растёт.

Супруга вторила ему,
И непонятно почему
Их пёс странно на них глядел
И весь от страха холодел.

Торговец молвил, что исправят
Их положение семена,
Их земля плодородной станет,
Как и в былые времена.

Старик ответил, что нет денег,
И их семья давно бедна.
Но тут, как в воду канул Герман,
Пред ним стояла лишь жена.

Ночь приближалась, и Луна
Вдали напротив багровела,
И диск светящийся возник
Внезапно в тёмном небе.

И куполом на дом прозрачным
Он опустился в тот же миг.
И светел стал их двор мрачный,
Ростки возникли из земли.

Утром зелёный дивный сад
Уж цвёл вокруг, и аромат
Им в окна дома пробивался,
Старик уж в огород собрался.

Хотел сорвать он на рагу
Как можно больше овощей.
Пред ним на каждом шагу
Картофель рос и сельдерей.

Но лишь принёс он их домой,
Тут и случилась с ним беда:
Понял вмиг фермер с женой,
Кто чей был завтрак и еда!

Зубастую разинула пасть
На вид обычная капуста,
И в голову деду впилась.
Шипели, как змеи, арбузы...

Как ядром пушечным стручки
Горошинами в стёкла кидались.
Восстали укроп и базилик
Как из могил, из своих грядок.

Лук по земле полз, словно паук,
Тыква, как щупальцами хваталась
За дверь, и окна, и сундук
Своими цепкими стеблями.
И будто бы осиный рой
Жужжал над ними помидор.

Глянул старик в семян состав,
И полился его пот градом:
Шершни, питоны и пираньи
Владычествовали над их садом!

И дом тот снова запустел,
И обнаружили с рассветом
Лишь пару мертвых ужасных тел,
А сад исчез, словно и не был....

(Trigger warning: военная тематика. Война выдуманная, мир альтернативный.)

---

Мы не ждём конца, потому что конец уже наступил.

Сама не знаю, чего мы ждём здесь, в этом кольце гор. Утром – заката, вечером – утра. Знакомого до зубной боли звука мотора дирижабля. Дня, когда наконец кончатся еда и махорка. Может быть, смерти.

Только не чуда, нет. Не чуда уж точно.

Я сижу на полуобвалившейся стене, грея ладони в рукавах шинели. Наша крепость приютилась на небольшом плато среди щерящихся на небесную высь горных пиков. С одной стороны перевал, куда нам ход закрыт, с другой – узкая чёрная пропасть. В этих краях говорят, что такие расщелины могут быть бездонными: шагни – и будешь падать вечно.

Мы кидали туда камни, но так и не дождались стука.

Когда позади раздаются шаги, я не вздрагиваю: чужих здесь быть не может. Обломки камня хрустят под тяжёлой, уверенной ногой. Раклет. Мне кажется, я узнаю его по походке, даже если ослепну.

В первые дни и недели в армии я боялась его до ужаса. Здоровый, как медведь, лицо всё в рытвинах от оспы – сырное прозвище дано не напрасно… Ни дать ни взять людоед из сказки. А потом, когда какой-то молодчик из соседней части прижал меня за складами, Раклет услышал мои вопли и вбил ему нос в череп.

Как же давно это было.

Какое-то время он просто молча стоит рядом со мной и курит, и это как разговор, в котором не произнесено ни слова. Небо укутано душным, тяжёлым пуховым одеялом туч, лишь кое-где из прорех подмигивают звёзды.

Ни этим звёздам, ни этим камням нет дела до нашей возни.

В нашей игрушечной, хоть сейчас под новогоднюю ёлку, столице недавно подписали мирный договор. Маги победившей армии специально не глушили в тот день наши сигнальные зеркала, чтоб видели и знали все. Если верить этой бумажке, мы больше не храбрые дети своей страны – просто свора бандитов, самовольно захвативших старую крепость.

Если верить этой бумажке, война кончилась.

Раклет, не глядя, протягивает мне половину своей самокрутки.

- Иди поспи, девочка.

Да, девочка – это я. Меня зовут Ева, и мне не место на войне, я слышала это тысячу раз. Но я здесь, я обезвреживаю магснаряды, и от меня до сих пор есть польза.

Я делаю затяжку, и на секунду, всего на секунду, мне кажется, что стало теплей.

Так странно, что можно курить, не пряча от снайперов огонёк, и уже почти не странно, что это делаю я – я, приличная девушка! Поначалу, целую жизнь назад, солдаты, пускающие облака сизого дыма, вызывали у той невинной овечки, которая была мной, только отвращение и жалость.

Теперь о невинности переживать нечего. Война отымела нас всех.

Я едва не обжигаю пальцы на последней затяжке. Выкидываю окурок в обломки стены.

Раклет остаётся в карауле вместо меня. Ему достаётся собачья вахта – до рассвета ещё далеко, и холод волком вгрызается в кости. В коридорах крепости ненамного теплей, но кое-куда хотя бы не задувает ветер.

Общая спальня встречает меня треском поленьев в печке и волной тепла в онемевшие губы. Отто лежит на своей дощатой лежанке, укрывшись с головой – так же, как и когда я уходила. Виктор не спит. Не помню, когда вообще в последний раз видела его спящим, может быть, никогда.

Мне и самой трудно здесь засыпать. Слишком тихо.

Сколько нас таких – тех, кто больше никогда не сможет уснуть без колыбельной далёких артобстрелов?

Виктор не поднимает головы, но я иду прямо к нему. Собираю всю свою молодцеватость, щёлкаю каблуками.

- Господин полковник, пост сдан!

Он улыбается одним уголком рта – невесёлая усмешка разбитого апоплексией.

- Вольно, солдат.

Мы просто играем в дисциплину – в ней больше нет смысла. Он был год назад, когда три роты, оставшиеся от полка Виктора, отрезало от остальных сил направленными лавинами, и нужно было продержаться, пока они не подтают. Тогда под его командованием было триста человек, и все три сотни, как один, выходили по утрам делать зарядку, каждый день чистили винтовки и усердно практиковались в строительстве укреплений. Только это помогло нам не сойти с ума взаперти.

Теперь от тех трёхсот осталось четверо, и стало всё равно.

Отто заходится паршивым лающим кашлем. Бедняга болен; мы все постоянно простужены, и помочь друг другу нечем. Сучий, мать его, холод. Я не могу вспомнить, когда мне в последний раз было тепло, и вдруг понимаю, что даже не помню, как это.

Виктор замечает мой взгляд на товарища, который, скорее всего, покинет нас следующим. Вынимает из-за пазухи флягу, нагретую теплом его тела.

- Времена не выбирают, - говорит он.

Я делаю глоток спирта, кашляю от жидкого огня, дерущего горло, и в памяти сама собой всплывает следующая строчка чьего-то стихотворения.

В них живут и умирают.

Иногда мне жаль, что я не встретила Виктора до войны. Казалось бы, мы здесь вдвоём, Отто вряд ли проснётся, и можно было бы согреть друг друга, но… Война – это не только флаги и щёгольская форма, это ещё и голод, холод, грязь и вши, и собственное тело, которое хочется скинуть, как заскорузлые тряпки, и больше никогда его не касаться. За всё своё время на фронте я так ни разу и не смогла никого захотеть. Зато, кажется, всё-таки сумела немножко влюбиться – не то как девчонка в парня, не то как зелёный солдатик в своего командира.

Я помню, как под огнём Виктор первым вставал из укрытия, поднимая солдат в атаку, и как он не был тогда героем – просто человеком, который делает свою работу. Помню, как у него на лице не дрогнул ни один мускул, когда он отдавал приказ расстрелять пойманных мародёров.

А ещё помню его глаза, когда ему приказали сдаваться.

Раклет прав: нужно поспать хоть немного. Я устраиваюсь у печки, укутываюсь поверх своей шинели ещё в одну, прячу в ней нос. Грубое серое сукно всё ещё пахнет Милошем, его по́том и табаком.

Я пыталась спасти Милоша, честно. Когда на нас скинули «гнилушку», и ему оторвало осколками два пальца, я думала, что смогу. Я уже дюжину раз расколдовывала «гнилые» снаряды, но вражеские маги постоянно совершенствуют технику. Волшебство нужно распутывать, подбирать, как шифр, и я раз за разом пыталась и раз за разом упускала нить, стараясь не видеть, как рука моего товарища на глазах протухает, будто кусок мяса на солнце. Не думать о том, как это страшно – когда ты сам вроде ещё живой, но кусок тебя уже заранее едят черви.

Раклет был рядом с ножом наготове. Мы все ещё на второй год войны усвоили, что ампутации тут не помогут, но, когда гниль ползла всё выше, и рука Милоша синела, чернела, кусками слизи сползала с костей, мы не могли просто смотреть. Это было так неправильно – оставлять… это прикреплённым к его живущему, чувствующему телу, и Раклет отнимал истлевающую плоть сначала по запястье, потом по локоть…

Милош был в сознании всё это время.

Как же он кричал.

В конце концов, когда, вымотанная до смерти, я упала на задницу и разрыдалась, а Милош сорвал голос, Виктор вытащил свой пистолет и избавил от мук нас обоих. Потом он бросил пистолет Милошу на грудь и не захотел забирать. Наверное, он так и остался где-то там, в складках одежды, когда мы вынесли тело во двор.

Янчи повезло чуть больше.

Янчи, наш младшенький. Мальчишка, завербованный в армию перед последним отчаянным рывком под самый конец войны. Я до боли отчётливо помню, как он исправно писал матери с каждой почтой и смешно обижался, когда другие парни шутили над ним за то, что у него толком не растут усы. Я сама тащила его на спине, когда осколок «гнилушки» попал ему в глаз. До мозга там было рукой подать, и он умирал недолго: полчаса пены на губах и ломающих тело судорог – и всё.

Я никогда раньше не видела, как гниют глаза.

Я вдыхаю запах Милоша и пытаюсь вспомнить лицо Янчи таким, каким оно было до, но перед глазами встаёт оскал стиснутых зубов, обнажённых истлевшими губами.

Так быстро.

Я думала, что мне уже всё равно, после всего, чего я насмотрелась в госпиталях. И всё-таки… Так быстро. Я тогда даже не успела понять.

Я зажмуриваюсь так, что становится больно, но глаза остаются сухими. Человеку на жизнь отводится мера слёз; свою я выплакала в первый год, если не раньше.

***

Я сплю урывками, и этот сон выматывает, как марш-бросок по осенней слякоти. Просыпаюсь разбитой, не чувствуя от холода пальцев ног.

Нужно выйти наружу.

По пути к дверям я укрываю Отто шинелью Милоша. Отто не шевелится.

Виктор стоит и курит в дверях; сторонится, пропуская меня навстречу кусачему холоду серых сумерек. Раклет тоже здесь – копает могилу.

Я беру вторую лопату и присоединяюсь к нему.

Окоченевшая земля твёрдая, как камень. Смешно – я сама видела, как камень в горном тоннеле становится жидким, словно патока, и потоками рушится на головы наших сапёров. Враг – навсегда враг, но маги у них, как ни крути, хороши на зависть, что есть, того не отнять.

На ладонях лопаются мозоли. Я морщусь и продолжаю долбить лопатой замёрзший грунт. Вот так. По чуть-чуть. По крошке…

Мы делаем это не ради Милоша с Янчи и не ради тех, остальных. Просто от работы становится теплее, и, к тому же, человеку нужно заниматься хоть чем-то, верно?

Мы всё равно не сможем похоронить всех.

Когда страна, за которую мы дрались, как осатанелые псы, подняла руки и сказала, что с неё хватит, Виктор отказался сдаваться, и за ним пошли две сотни. Когда нас теснили, и мы отступали, и наконец загнали себя в угол, от этих двух сотен осталась половина. В долину, где от прежних, старых войн сохранилась дряхлая крепость, вошло шестьдесят семь человек.

Пока мы с Виктором искали, как вернуть к жизни магическую защиту, куполом накрывающую плато, снаружи шёл бой. Когда наконец нашли, враг перебил из наших сил две трети.

Проснувшись, старая магия убила всех чужих, которые в тот миг находились рядом, и закрыла путь другим, так что теперь нам хотя бы не нужно бояться, что нас задавят превосходящей силой. Защита послабже там, наверху – когда эта крепость строилась, авиации ещё не было, - но вражеские маги всё равно пока могут приоткрыть её для удара не чаще, чем раз в пару дней. В прошлый раз вон засы́пали нас «гнилушками», что будет в следующий – я не знаю.

На самом деле, мне всё равно.

Я благодарна холоду хотя бы за то, что он не даёт разлагаться трупам. Если не приглядываться, из бойниц крепости кажется, что перед тобой просто раскинулся бесцветный зимний пейзаж. Наши шинели – серые, вражеские – серые с зелёным, и те, и другие здорово сливаются с грязью.

Работа помогает отвлечься от мыслей об Отто. Защита крепости питается теми, кто находится в ней; чем нас меньше, тем слабее волшебство…

После того боя на плато кто-то из оставшихся двух десятков человек умер от ран; остальные решили уйти по тоннелям. Там, за горами, уже начинается другая страна – наш заносчивый богатый сосед, который никогда не воюет сам, зато щедро даёт кредиты той и другой стороне. Если прорваться туда, подделать документы, спрятаться, переждать, всё ещё можно выйти из всей этой дряни живым – если. Вообще-то, куда проще и быстрей было бы пойти через перевал, но магия, которая защищает нас, запирает его на замок – чтобы не было искушения для дезертиров. Все эти глупости про честь и «стоять до конца», тоже наследство от старых траченых молью времён.

Не знаю, удалось ли кому-то из ушедших в тоннели выйти с другой стороны. Внутри есть отметки, куда сворачивать, но ещё есть непроглядная темень, обвалы, может быть, даже всякие страшные твари из сказок.

Я не пошла туда не поэтому. Просто… Я помню, как Виктор собрал всех и объявил, что все, кто хочет уйти, вольны уйти без всякого позора, и кто-то решил сразу, кто-то колебался, а я…

Я посмотрела на тех, кто остаётся, и поняла, что хочу быть одной из них.

Я знаю, что, отправляясь на войну, Раклет оставил позади самую нежную на свете женщину и маленького ребёнка. Говоря о своей дочке, этот здоровяк менялся так, что я бы рассмеялась, если бы не было так страшно. Я знаю, что, если бы Виктор захотел, его не удержал бы никакой горный тоннель, не поймала бы никакая полиция и не повесил ни один трибунал.

Мы все могли бы уйти.

Я бросаю лопату, разминаю деревянные от холода пальцы.

Когда-то, в один прекрасный день в разгар войны, сирены ПВО взвыли, предупреждая об авианалёте, но вместо бомб на нас ливнем просыпались листовки. Их потом брезговали пускать на самокрутки и использовали исключительно в сортире, но я запомнила одну фразу: «Такая маленькая страна, как ваша, не может позволить себе гордости».

Это неправда.

Гордость – это единственное, что мы можем себе позволить.

Раклет с усилием втыкает лопату в землю, достаёт из нагрудного кармана заранее свёрнутую сигарету. Жестом предлагает мне.

И тут низкие облака прошивает гул моторов.

Виктор бросает свой окурок под ногу, коротко командует:

- Внутрь.

Мы торопимся подчиниться. Янчи с Милошем отошли слишком далеко от крепости, когда прилетел дирижабль, и где они теперь?

Летающая махина выныривает из тучи, сбрасывает высоту, по дуге заходя на нужную траекторию. Я жду привычного свиста бомб, напряжённо гадая про себя: какие на этот раз? «Гнилушки»? Геоснаряды, плавящие землю и камень, как сахар на плите? «Осадные», делающие всё съестное в округе непригодным в пищу?

Я прижимаюсь к стене у бойницы в ожидании взрывов, но, будто в ответ на воспоминание, воздух вдруг наполняется шелестом бумаги.

Я выглядываю наружу. С неба планируют десятки бумажных листов. Дирижабль отдаляется, словно сделал всё, что хотел; звук двигателя умирает вдали.

Убедившись, что он убрался восвояси, мы выходим осмотреться. Я поднимаю одну из листовок, напечатанных в походной типографии. Надпись на ней гласит: «С добрым утром!»; ниже радостно улыбается рассветное солнце. Рядом дерево, у птички на ветке раскрыт клюв, а около него нотами записан какой-то музыкальный отрывок. Я напрягаю память и узнаю фрагмент беззаботной утренней пьесы известного композитора из заснеженных северных земель.

В голове остаётся только одна мысль: вот суки.

- И что это значит? – Раклет вертит листовку в руках, словно ищет в ней скрытый смысл. – Они передумали нас бомбить?

- Нет, - тихо говорит Виктор и, заслоняясь ладонью от ветра, прикуривает новую самокрутку.

Мы с Раклетом оба смотрим на него, как дети на учителя.

- Это значит, - Виктор затягивается, выдыхает облако дыма, - что им прислали магподкрепление.

До меня доходит не сразу, зато потом озарение падает тяжело, как камень, ломающий позвоночник. Конечно. Они не стали бы тратить единственный вылет за день на то, чтобы просто нас поддразнить. Они мерзавцы, а не глупцы.

Магподкрепление… Значит, они наконец устали ждать.

Значит, так или иначе, с нами скоро будет покончено.

Стрекот дирижабля раздаётся снова. Виктор указывает кивком на небо, словно хмыкает: «Ну, что я говорил?».

Если честно, я не знаю, есть ли смысл прятаться в крепости. Вроде как защита в её стенах должна быть сильнее всего, но нас осталось так мало – есть ли разница? Конечно, я всё равно захожу. Виктор докуривает сигарету прямо внутри – в бойницах так и так нет стёкол.

Мы молча слушаем нарастающий шум мотора. Ближе, ближе, а потом…

Свист единственного снаряда, короткий и злой. Удар.

Я подбираюсь, как охотничья собака, ждущая выстрела хозяина, но его нет.

Взрыва нет.

Я страшно рискую, одним глазком выглядывая наружу. Всё тихо. Я выдыхаю, и выдох получается дрожащим и рваным.

Если снаряд не разорвался сразу, значит. Значит, может быть, я смогу.

Я бросаю взгляд на Виктора, словно прошу у него разрешения. Он кивает. Я выскальзываю из крепости, падаю ничком, прижимаюсь к земле. Кто знает, какой магией заряжен этот снаряд? Он торчит из земли под углом, стабилизатором вверх. Такой невинный. Чёрный корпус почти незаметен на серой земле.

Взрыв оглушает меня на полпути.

Вместо обычной взрывной волны от бомбы во все стороны мощным кольцом несётся чистое волшебство. Я чувствую, что оно проходит сквозь меня, от макушки до пяток; сквозь стены крепости, сквозь горы, сквозь землю на милю вглубь.

Я не знаю, что это такое.

Я поднимаю голову, и мне кажется, что ничего не случилось. До тех пор, пока с замёрзшей грязи не начинают вставать серые мундиры.

Мои глаза не верят сами себе, но вера ничего не меняет. Они встают с растоптанного поля битвы, неуверенно качаясь на негнущихся задубевших ногах. Неуклюже переступают через трупы в зелёных шинелях – те, как и прежде, лежат смирно.

Убитые однополчане медленно идут ко мне. У кого-то из них на плечах всего полголовы. У кого-то вся грудь чёрная от запёкшейся старой крови.

Они мертвы. Они неостановимы.

Я срываюсь и бегу к крепости, так, как, наверное, не бегала никогда. Когда до неё остаётся полсотни шагов, что-то с силой толкает меня в бок и кидает на землю. Не понимая, что происходит, я пытаюсь подняться, и вот тогда-то меня настигает боль.

Милош смотрит на меня пустыми глазами, опираясь на остаток руки. В другой у него пистолет Виктора; из дула идёт дымок. То, что раньше было Янчи, ворочается рядом, пытаясь встать; слепо шарит по земле ладонями. У него нет лица.

Кто-то хватает меня под мышки, тащит в крепость. Бросает на пол, как мешок, с силой захлопывает тяжёлую дверь, задвигает рассохшийся от времени засов. Виктор. Он склоняется надо мной, грязно ругается себе под нос.

- Там… Т-там! – я ловлю ртом воздух, давлюсь словами. Под рёбрами справа горит, словно мне под шинель кинули уголь.

- Я видел.

Виктор прижимает к моему боку чей-то оторванный рукав, начинает приматывать длинным куском ткани. Под его руками горячо и мокро, и я пытаюсь вспомнить, что вообще знаю о ранах в живот. Я не врач, но вроде кто-то когда-то говорил мне, что если не истёк кровью сразу – значит, точно протянешь ещё пару дней. Я хватаюсь за эту мысль. «Сразу» я не умерла, ведь так?

В дверь что-то бьётся, бестолково и тяжело. Как будто кто-то, кто не может двигаться как следует, просто ударяется в неё всем весом тела. Раклет у одной из бойниц чертыхается и отпрыгивает, когда в её край, выбивая фонтанчик каменной пыли, попадает пуля.

Мы не могли похоронить их всех. Мы так и не смогли похоронить никого. Просто оставили их там, с винтовками и всем, что у них было. Нам не было прока от их оружия; мы думали, что и им тоже.

Пули бьются в стены. Я с головой окунаюсь в телесную боль, чтобы не думать о том, что по нам стреляют мои товарищи. Те, с кем я смеялась на ночёвках над непристойными шутками, те, кто учил меня, как правильно наматывать портянки, чтобы не стереть ноги на переходе. Те, кого я видела мёртвыми и помню живыми, и кого подняли, чтоб преподать нам урок.

- Только наши, - глухо говорит Раклет, выглядывая наружу. – Своих не будят, суки.

Удары в дверь становятся всё сильнее и чаще. Дерево толстое, но ему много лет, и пули пробивают его насквозь.

Если им хватает на это силы, значит, ребята, лежавшие там, снаружи, подошли уже близко.

Виктор поднимает меня с пола, и тут выстрел гремит над самым ухом. Пуля с визгом рикошетит от каменной стены.

Я рывком оборачиваюсь и вижу Отто.

Он стоит в дверях в нашу общую спальню, бледный в синеву. Нездоровый румянец схлынул с щёк, глаза словно подёрнулись плёнкой. Кажется, он стрелял в меня, но непослушные руки подвели.

Раклет молча, без звука, кидается на него. Они борются, почти обнявшись; винтовка оказывается зажатой между их тел. Раклет бьёт Отто в висок, кто угодно упал бы от такого удара, но мёртвые не чувствуют боли. Отто рывком высвобождает ствол, находит мёртвыми пальцами спусковой крючок.

Выстрел почти в упор приходится Раклету прямо в лицо.

Я будто со стороны слышу свой крик. Виктор тянет меня прочь, и последнее, что я успеваю увидеть – то, как Отто отпирает другим мёртвым дверь.

Реальность уплывает. Я цепляюсь за неё, но она выскальзывает из рук, будто скользкая рыба. Виктор тащит меня по коридорам, которые кажутся лабиринтом из страшных снов, а сзади гремят шаги – нестройные, неумолимые. Я слышала что-то про магию оживления мертвецов, но думала, что это всё сказки. По краям моего зрения крадётся туман, и я вдруг понимаю, что совершенно не знаю, что делать. Нас осталось всего двое, только двое против превосходящих бессмертных сил, и о таком не пишут ни в каких учебниках по тактике – не то чтобы я читала хоть один, но уверена, что нет…

Я вдруг нащупываю в тумане твёрдую землю: Виктор. Виктор всегда знает, что делать. Главное, что он здесь. Он не сдастся, и я тоже.

Он опускает меня на пол, только это не пол, а земля. Мы прошли крепость насквозь и вышли с чёрного хода. Я прислоняюсь спиной к узловатому дереву; Виктор опускается рядом на колено.

- Ева, - говорит он серьёзно и твёрдо. – Послушай меня.

Я смотрю ему в глаза. Они серые, как небо над горами.

- Когда ты останешься одна, защита перевала упадёт. Ты пойдёшь через него на нейтральную территорию. Доберёшься до ближайшей деревни. Ты женщина, тебя пожалеют и помогут. Дальше – по обстоятельствам. Поняла?

- Но… - начинаю я, но он жёстко обрывает:

- Никаких «но», солдат. Это приказ.

Виктор оглядывается на дверь. Вздыхает.

- Ева, я не могу уйти. Меня не отпустят. Ещё тогда, в самом начале, необстрелянным дураком, я дал клятву. Не просто клятву, а старую клятву камням и крови, ты понимаешь? Поклялся, что не покину этих гор, пока мы не победим.

Он улыбается своей невесёлой, кривой улыбкой.

- Это твоя боевая задача, солдат. Раз уж они послали против нас мёртвых, то ты победишь их, если останешься жива. Желательно следующие лет сорок. Тебе всё ясно?

Я не успеваю даже кивнуть, когда дверь распахивается, и наши друзья, которым не дали умереть как людям, выходят на свет. Два года назад мы были полком, теперь хорошо, если их наберётся на взвод…

Нам с Виктором больше некуда отступать: дальше только пропасть, рассекающая гору голодным ртом. Мёртвые солдаты с винтовками наперевес окружают нас кольцом, и я вдруг думаю о том, как ими управляют. Управляют ли? Что будет, когда они нас убьют? Они умрут снова? Или разбредутся кто куда? Пойдут через перевал в мирные горные деревни и крохотные пряничные городки?

Хватило ли нашим врагам человечности об этом хотя бы подумать?

Виктор встаёт в полный рост.

- Мёртвый взвод, слушай мою команду!

У него голос человека, привыкшего отдавать приказы. Такого невозможно ослушаться.

- Следом за мной – шагом марш!

Он разворачивается на каблуках и начинает шагать прочь, и все остальные – все остальные тянутся за ним вслед. Становятся в подобие строя, послушно стараются идти в ногу.

Я провожаю их неровную колонну взглядом.

Виктор не сказал мне ни слова прощания. Может, и к лучшему. На войне редко удаётся попрощаться.

Я закрываю глаза.

Боль не утихла, но кажется какой-то далёкой. Чужой. Я обещаю себе, что подумаю о ней как-нибудь потом. Пока что не время.

Я пойду через перевал. Я найду людей. Я останусь жива.

У меня есть приказ.

Я только отдохну немножко. Совсем чуть-чуть.

Холодный ветер целует меня в лицо. Он пахнет снегами с горных вершин.

И тут я чувствую, как моё тело встаёт.

Какая-то сила поднимает меня без моей воли. Я открываю глаза и чувствую, что мои ноги двигаются, ритмично и чётко, как поршни. Сначала я не могу понять, а потом понимаю, что не слышу стука своего сердца.

Боли больше нет, и страха тоже. Всё так, как и должно быть.

Никто из нас всё равно не ушёл бы с этой войны. Она внутри нас. Мы несём её в себе, куда бы мы ни пошли. Она в бессоннице, когда слишком тихо, в привычке прятать огонёк сигареты, чтобы его не увидел вражеский снайпер, в шрамах и мозолях. В знании, как потрясающе легко живой человек превращается в кучу мяса и несколько слезинок, если есть кому их проронить.

В знании, как мало стоит жизнь.

В знании, что смерть, по сути, стоит не больше.

Даже если бы я смогла сбежать, мне было бы не место там, среди тех, кто не знает – и поэтому может жить дальше.

Я – часть мёртвого взвода.

Я догоняю остальных. Встаю замыкающей. Раклет шагает рядом; у него нет нижней челюсти и вытек левый глаз. Я заставляю себя верить, что он едва заметно кивает мне. Что в нём всё ещё есть что-то от моего друга.

Ведь я-то есть, хоть и мёртвая, верно?

Мы идём мимо угрюмого можжевельника и голых шиповниковых кустов. Впереди мелькает затылок Виктора. Я вижу его на последнем шаге, за которым нет ничего, кроме пустоты.

Мы не ломаем строя. Не сбиваем ритм. Просто один за другим шагаем в никуда.

Я иду последней, и у меня есть ещё полсекунды, чтобы в последний раз увидеть мир вокруг.

Этому небу и этим горам плевать на нашу борьбу и на нашу смерть.

Но они такие красивые.

***

Мы падаем. Падаем без конца.

Может быть, это бред угасающего мозга, но мне правда кажется, что прошла уже целая вечность.

Это ничего.

Виктор привёл нас сюда. Он никогда не подводил тех, за кого отвечает, и всегда знал, что делать, а если так, мне не страшно.

Дна нет.

В 1954 году дело Нэнни Досс повергло США в шок — примерная мать, любящая жена и заботливая дочь, коей ее считали друзья и соседи, призналась в восьми хладнокровных убийствах. Я попыталась разобраться, что подвигло женщину на череду жесточайших преступлений, и каковы были истинные причины ее поступков.

Нэнни Досс стала одной из самых противоречивых фигур в криминальной истории Америки — следователи, работавшие над ее делом, терялись в догадках, какие цели преследовала убийца, а люди, знавшие ее до ареста, не могли поверить в виновность «хихикающей бабушки», как ее прозвали в прессе. Расскажу подлинную историю самой известной черной вдовы США, на счету которой не менее восьми убийств, в том числе ее собственных детей.

Нэнси Хейзел (настоящее имя женщины) родилась 4 ноября 1905 года в Блу Маунтин, штат Алабама, в семье Джеймса и Луизы Хейзел. Помимо Нэнси, у супругов было еще четверо детей, которые, впрочем, мало интересовали родителей — согласно сохранившимся данным, отец будущей убийцы был жестоким и властным человеком, заставлявшим своих отпрысков работать на его ферме вместо занятий в школе, а мать старалась не вмешиваться в процесс воспитания наследников, опасаясь гнева мужа.

С самого детства Нэнси ненавидела своего отца — как она позже рассказывала, он не разрешал ей учиться (девушка научилась читать лишь к пятнадцати годам), запрещал посещать любые светские мероприятия, будь то литературный кружок или вечер танцев, следил за ее внешним видом и диктовал, какую одежду она должна носить, считая, что слишком откровенные (по его мнению) наряды могут спровоцировать нежелательное внимание посторонних мужчин к его дочери.

В возрасте семи лет Нэнси, ехавшая на поезде вместе со своими родителями к родственникам, получила серьезную травму в результате экстренного торможения состава — девочка сильно ударилась головой, что стало причиной затяжных мигреней и депрессивных состояний, однако Джеймс и Луиза считали, что состоянию ребенка ничего не угрожает, а потому не стали обращаться ко врачу. По мнению некоторых исследователей, именно эта травма во многом определила будущее Нэнси, а тот факт, что родители не обеспечили ей должного лечения, лишь усугубил ситуацию.

Впрочем, вскоре эта история стала забываться, и в жизни Нэнси началась новая глава. Когда она научилась читать, ее любимым занятием стал просмотр местных газет, в особенности рубрики «Одинокие сердца» — девушка читала истории авторов и мечтала, что вскоре встретит свою половинку и покинет отчий дом, что и произошло в скором времени.

Когда ей исполнилось шестнадцать лет, она устроилась на работу на льняную фабрику, и именно там познакомилась со своим первым мужем, простым рабочим и сыном матери-одиночки Чарли Брэггсом. Нэнси не была влюблена в него, но ее отец настоял на заключении брака, и спустя пять месяцев после знакомства молодые люди поженились. Позже девушка так описывала свои отношения с мужем:

«В 1921 году я вышла замуж за мужчину, которого знала всего четыре или пять месяцев, как и хотел мой отец. Мать Чарли полностью контролирует мою жизнь, она живет в нашем доме и следит за каждым нашим шагом. Она даже не позволяет моей матери остаться в нашем доме дольше, чем на несколько часов»

К слову, мать Чарли Брэггса действительно была властной женщиной и предпочитала активно участвовать в жизни взрослого сына и его супруги, а потому очень скоро брак Нэнси стал разваливаться — девушка начала злоупотреблять алкоголем и встречаться с другими мужчинами, впрочем, и сам Чарли регулярно изменял своей жене. Тем не менее в браке у супругов родилось четверо детей, двое из которых в 1927 году умерли в результате сильнейшего пищевого отравления — тогда врачи не заподозрили криминала, и дали семье разрешение похоронить тела.

Затем Чарли решил оставить супругу, забрав с собой старшую из дочерей, Мелвину — Нэнси осталась жить в доме матери супруга (которая, к слову, вскоре скончалась при невыясненных обстоятельствах) со второй дочерью. В 1928 году Брэггс вернулся и подал на развод — официальной причиной расторжения брака стала неверность обоих супругов, однако сам Чарли всегда говорил, что «до смерти боялся Нэнси».

Оставшись с двумя детьми на руках, женщина устроилась работать на фабрику, и вскоре познакомилось со своим вторым мужем, брак с которым стал самым «долговечным» в ее биографии. Избранником Нэнси стал Роберт Франклин Харрельсон — сначала мужчина показался ей настоящим джентельменом, однако некоторое время спустя она узнала, что Роберт был злостным алкоголиком, а к тому же имел несколько тюремных сроков за разбой. Тем не менее супруги продолжали жить вместе, регулярно устраивая громкие скандалы и сцены — люди, знавшие Нэнси, жалели ее, полагая, что она стала жертвой агрессивного мужа-алкоголика.

В 1943 году Мелвина, старшая дочь Нэнси, родила ребенка, а еще спустя некоторое время на свет появился второй внук женщины, который умер практически сразу. Мелвине, находившейся в бреду после тяжелых родов, показалось, что она видела, как ее мать воткнула булавку в голову новорожденного, после чего он погиб, однако девушка подумала, что это — лишь видение, явившееся ей в бреду.

Впрочем, на этом череда смертей не закончилась. В 1945 году Мелвина оставила своего старшего сына на попечение бабушки, чтобы навестить отца, а когда вернулась домой, ребенок был мертв. Официальной причиной смерти была названа асфиксия, однако никто не заподозрил в гибели мальчика криминала (даже несмотря на тот факт, что Нэнси получила крупную выплату после смерти внука, поскольку предварительно оформила на него страховку).

В том же году погиб еще один член семьи Нэнни (к тому моменту женщина решила сменить имя Нэнси на более «благозвучный», как ей казалось, вариант), ее супруг Роберт Франклин Харрельсон. Согласно сохранившимся данным, в один из вечеров пьяный мужчина вернулся домой и по какой-то причине разозлился на супругу, ударил ее, а после изнасиловал. В ярости Нэнни подсыпала огромное количество крысиного яда в бутылку с виски, и уже на следующий день Харрельсона не стало.

Некоторое время женщина играла роль безутешной вдовы, однако вскоре решила вновь попытать счастье в любви и стала читать свою любимую колонку «Одиноких сердец» — именно так она познакомилась со своим третьим мужем Арли Лэннингом. Он, как и Харрельсон, был злостным алкоголиком и не отказывал себе в любовных приключениях на стороне, однако Нэнни все же вышла за него замуж. Впрочем, и этому браку не суждено было просуществовать долго — вскоре Лэннинг скончался от сердечной недостаточности, а Нэнни продолжила свой поиск настоящей любви (предварительно получив страховую выплату за сгоревший дом четы и смерть матери мужа).

После этого женщина ненадолго обосновалась в доме одной из своих сестер, которая была инвалидом и не могла самостоятельно передвигаться. Через несколько недель после того, как Нэнни прибыла к родственнице, та внезапно умерла во сне — на похоронах женщины Мелвина, дочь миссис Хейзел, отметила, что смерть буквально преследует ее мать по пятам, однако это заявление не было никем принято во внимание.

Четвертым супругом Нэнни стал Ричард Л. Мортон из Северной Каролины. У мужчины не было проблем с алкоголем, однако его страсть к любовным интрижкам стоила ему жизни — вскоре Мортон был отравлен своей супругой, после чего она вновь вышла на охоту за любовью всей ее жизни, надеясь воплотить свои мечты в реальность.

Однако на пути к заветному счастью Нэнни регулярно появлялись преграды. В 1953 году ее мать Луиза приехала навестить дочь, однако неудачно упала и сломала бедро, в результате чего оказалась прикованной к постели на несколько месяцев — не желая тратить время на уход за больной родительницей и преследуя цель скорее найти новую любовь, Нэнни предпочла отравить мать.

В том же году Нэнни в последний раз вышла замуж — ее пятым супругом стал священник Самуэль Досс, который показался женщине добропорядочным и заботливым мужчиной. Действительно, Досс, в отличие от предыдущих возлюбленных мисс Хейзел, не злоупотреблял алкоголем и никогда не изменял своей жене, однако не разделял ее увлечение любовными романами и страшно злился, когда она в очередной раз садилась читать колонку «Одиноких сердец» в газете. По всей видимости, этого факта Нэнни было достаточно, и в сентябре 1953 года Досс оказался в больнице с симптомами тяжелейшего отравления, однако в тот раз мужчине удалось избежать смерти благодаря оперативному вмешательству врачей. Пробыв в госпитале некоторое время, Самуэль вернулся домой (не подозревая, что именно его горячо любимая супруга пыталась его отравить), и скончался на следующий день.

На этот раз Нэнни не удалось избежать наказания — лечащий врач мистера Досса, наблюдавший Самуэля во время его пребывания в больнице, счел его смерть подозрительной и назначил вскрытие, которое показало, что в организме мужчины содержалось огромное количество мышьяка, и по подозрению в убийстве была арестована его супруга.

Когда полицейские начали допрос Нэнни Досс, они были шокированы поведением женщины — она постоянно хихикала, рассказывая о совершенных убийствах, а с ее лица не сходила улыбка. Досс сообщила, что в общей сложности убила восьмерых человек, включая четырех мужей, внука, свекровь, сестру и мать, и виной всему — травма, которую она получила в детстве во время экстренной остановки поезда. По словам Нэнни, всю жизнь она страдала от депрессии и сильнейшей головной боли, в результате чего у нее развилось психическое расстройство — когда следователь спросил, не мучает ли ее совесть, Досс ответила: «Ничуть».

Однако это — не единственный мотив, названный Леди Синей Бородой (еще одно прозвище Нэнни, данное ей в прессе). Как позже призналась подозреваемая, на протяжении всей жизни она искала настоящую любовь, однако все мужчины, встречавшиеся на ее пути, разочаровывали ее и оставляли в ее сердце незаживающие раны:

«Я искала свою половинку, настоящую любовь в жизни»

Несмотря на то, что изначально детективы полагали, что Досс пытается обмануть следствие, а истинным мотивом убийств была погоня за страховыми выплатами, позже полисмены установили, что суммы, полученные Нэнни, были весьма скромны (к тому же, более половины ее жертв и вовсе не были застрахованы), а потому эта версия подверглась сомнению (но не была полностью опровергнута). Дело стало еще более запутанным, когда у детективов появились сведения о новых жертвах «хихикающей бабушки» — по мнению следствия, на счету Досс было более одиннадцати убийств, в том числе и ее новорожденных дочерей.

Приняв во внимание все факты и осознав все сложности, которые могли возникнуть в ходе нового расследования, прокурор Говард Эдмондсон, лично контролировавший дело Нэнни, принял решение предъявить ей обвинение лишь в убийстве Самуэля Досса — это объяснялось тем, что только это преступление было полностью доказанным, и у полиции было достаточно улик для привлечения Досс к ответственности.

17 мая 1955 года суд признал Нэнни виновной в единственном убийстве и приговорил ее к пожизненному лишению свободы — остаток дней самая известная черная вдова Америки провела в государственной тюрьме Оклахомы, где скончалась в возрасте 59-ти лет от лейкемии.

Мой канал на ютуб с подобными историями: https://www.youtube.com/channel/UCjPX-VweiijKSIL5dPhb2Ug