Интересно будет ли ремонт здания и когда. Состояние как во времена старых, добрых фильмов Упырь и Кочегар. Здание очень узнаваемое.

Если задуматься, то своему феерическому успеху в жизни я обязан непостоянству. Ещё в школе я месяц работал на практике в столярке. До сих пор помню стойкий, липкий запах сосны, звон в ушах после работы от станков и недлинные — и не все — пальцы самого столяра.
Также в промежутке между хорошей и очень хорошей работой, я в порту работал маркировщиком слябов — неделю. По ночам я выходил с ведром краски в импортном районе порта и нужные металлические балки подписывал нужным номером.
Немаловажную роль в становлении меня сыграла мама с фразой: "Мужик должен работать физически, а не пропадать месяцами чёрт знает где и возвращаться домой с этими долларами". (с)

Так я был устроен на стройку. Спустя четверть века я легко покажу то место с точностью до метра, где началась моя карьера строителя. Я человек крайне пунктуальный, и в 8 утра уже стоял с лопатой недалеко от "красной бани". Там, в веками утрамбованной грунтовке, нужно было прорыть траншею для кабеля. Обед, как и полагается, начинался в 12:00. Именно во время обеда я осознал, что строительство — это не моё, и моя карьера в этом бизнесе ограничилась четырьмя каторжными часами.
Но мама есть мама, и в городе ещё оставались унизительные места работы, за которые платили ничтожно мало. Таким образом я стал истопником у мамы же на работе. На вопрос "кем ты работаешь?" я туманно отвечал следующее: "Оператором котельных котлов угольного типа".
Работа была несложная, но назвать её непыльной рука не поднималась. Рука не поднималась и в прямом смысле этого слова, ибо уголь в здание надо было таскать из замёрзшей кучи. Ломом наламывались куски, складывались в вёдра и неслись (мной) в подвал здания. Может показаться, что работа в кочегарке сродни романтике: мол, уголь горит, а ты сидишь, пишешь песни о группе крови на рукаве. Показаться может — но это совершенно не так.

Во-первых, уголь — не дрова: спичкой не разожжёшь. Навалишь дофига — воздуха будет мало, гореть не будет. Положишь мало — сгорит быстро, чаще придётся чистить печь от шлака. А чистить печь — это отдельная трагическая история. Дрова сгорают красиво, превращаются в золу, а она проваливается в отверстия мелким порошком. С углём такая песня не прокатывает. Он, падла, коксуется. То есть превращается в печи в такую серо-коричневую пемзу. Толковый истопник следит за коксованием и убирает шлак снизу, добавляя свежего угля сверху.
Нетрудно догадаться, что к толковым кочегарам я никакого отношения не имел — и засыпал.

Просыпался я, как и все в здании, от жуткой холодины. Вытащить из печи эту застывшую колдобину невозможно, и начинается ручное реанимирование. Пока там, наверху, все мёрзнут и матерят и меня, и маму, которая меня пристроила на "тёплое местечко", я ломом разбивал в печи шлак. Пыль и вонь от этого процесса проникают в каждый уголок здания. Я вылетал из кочегарки с вёдрами этой гадости, жадно глотая воздух. На растопку котлов по новой нужен как минимум час. А там наверху мёрзнут "любящие" меня люди.

В подобных случаях (а это каждый раз) я, под покровом ночи, нёсся с тачкой в частный дом неподалёку, где был сарай с дровами. Хозяина будить было неудобно, поэтому я ничего не говорил и набирал дров с запасом. Вскоре в здании воцарялась тёплая атмосфера дружбы и взаимопонимания. Дрова горели чуть медленнее бумаги, потому что в котёл подавался воздух под давлением. Я только успевал гонять с тачкой за дровами. Когда мне надоедал этот марафон — я снова закладывал в печь уголь и успешно засыпал. Ну и через часика три — всё сначала.

Я бы вряд ли запомнил свою зарплату, если бы не хозяин дров. Он провёл серьёзное расследование и изловил преступника. Моему удивлению не было предела. Там у меня люди мёрзнут, мне некогда, а он, рассевшись на дровах в 3 часа ночи, рассказывает мне, сколько стоит машина дров. Стоила она тогда 40 советских рублей. Надо же, какое удачное совпадение: и моя зарплата тоже была 40 рублей. Сжёг я, конечно, несоизмеримо больше, но машину дров ему купить пришлось. С другим, может быть, можно было бы как-то договориться, но с майором уголовного розыска я решил задушевные беседы не проводить.

Дома я взвесил все "за и против" — и уволился к чертям. Не посадили — и слава Аллаху. Именно тогда я понял, что воровать плохо. Особенно в таких ничтожных количествах.
И неожиданно грянули 90-е. Не знаю, для кого как, а для меня начались золотые времена. Они могли закончиться в специальных "домах отдыха" для самых хитрых, но я нечаянно ушёл в море — и, как поётся в песне, "поросло травой место наших встреч".

Я даже фамилию адвоката запомнил. Мы с ней ещё несколько раз встречались в середине и конце 90-х по разным вопросам. В общем, и женщина оказалась хорошая, а адвокат — так вообще замечательный.