Серия «Быт и нравы дореволюционной России»

Вера в непознанное до конца не исчезла и в наши дни, что уж говорить о старых временах. На происки неведомых сил списывать могли любую житейскую неприятность, тем более несчастную любовь или откровенные мезальянсы. Решать проблемы тоже часто пытались с помощью магии.

Сейчас потребителями магических услуг, вероятно, являются чаще всего женщины, они же чаще пытаются использовать любовную магию. Раньше подобными вещами увлекались и мужчины. Вера в суеверия была повсеместной и не зависела от пола. Хотя общество и церковь всё это осуждали, можно было без проблем найти в продаже разные сборники с заговорами и описанием ритуалов. Они часто гуляли и в виде написанных от руки тетрадей, а позже и в печатном виде. Свои приметы и ритуалы встречались практически в любой деревне. Кто-то пытался заниматься приворотами самостоятельно, кто-то обращался к «профессионалам». Заговоры были самыми разными, но в них были свои клише. Начало часто было примерно такое: «встану я, благословясь», далее пойду туда-то (часто в чисто поле, к синему морю, подвосточную сторону). Например, так: «Встану я, раб Божий ..., благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверями, из двора воротами, в чистое поле, погляжу и посмотрю по восточную сторону; под восточной стороной стоит есть три печи». Далее человек по тексту обращается к некому посреднику (животному, природной стихии, даже к библейским персонажам и святым).

Затем человек, как правило, просил наслать на жертву тоску, сухоту, бессонницу и т. д. Тоска при этом была неким персонифицированным образом, который должен был буквально навалиться, чтобы мешать жертве жить. Иногда слово «тоска» использовалось во множественном числе – тоски. Также на жертву насылали ломоту в костях, отсутствие аппетита (или наоборот невозможность наестся и напиться) и прочие неприятности. Вот, например, фрагмент заговора из книги «Народный быт великого Севера» А. Е. Бурцева (1897), орфография оригинала: «Заговор для любви. Исполнена еси земля дивности. Как на море на Окияне, на острове на Буяне есть горюч камень Алатырь, на том камне устроено огнепалимая баня; в той бане лежит разжигаемая доска, на той доске тридцать три тоски. Мечутся тоски, кидаются тоски, и бросаются тоски из стены в стену, из угла в угол, от пола до потолка, оттуда чрез все пути и дороги и перепутьи, воздухом и аером. Мечитесь тоски, киньтесь тоски в буйну ея голову, в тело, в лик, в ясныя очи, в сахарныя уста, в ретивое сердце, в ея ум и разум, в волю и хотенье, во все ея тело белое, и во всю кровь горячую, и во все кости и во все суставы, в 70 суставов, полусуставов и подсуставов и во все ея жилы в 70 жил, полужил и пожилков, чтобы она тосковала, горевала, плакала-бы и рыдала во всяк день во всяк час, во всякое время; нигде-б пробыть не могла, как рыба без воды. Кидалася-бы, бросалася-бы из окошка в окошко, из дверей в дверь, из ворот в ворота, на все пути и дороги и перепутья с трепетом, туженьем, плачем и рыданьем, зело спешно шла бы и рыдала и пробыть без того ни минуты не могла. Думала-бы об нем — не задумала, спала бы не заспала, ела бы не заела, пила бы не запила и не боялась бы ничего, чтобы он ей казался милее свету Белаго, милее солнца пресветлаго, милее луны прекрасныя, милее всех и даже милее сна своего во всякое на молоду, под полнее, на перекрое и на исходе месяца». И всё эти неприятности должны мучить жертву в отсутствие «заговорщика», пока «потерпевший» или «потерпевшая» не ответит взаимностью.

Иногда для магических ритуалов использовались телесные выделения, например, пот, который могли собирать в бане, чтобы подмешивать потом в еду жертве. Для этих же целей еду могли носить под мышкой некоторое время, чтобы потом угостить. Вот фрагмент заговора из уже упомянутой книги Бурцева: «Как приворожить девку. Наговор на прянике. Истопи баню жарко и войди в нее; когда взопреешь, возьми чистую тряпицу, сотри пот и выжми тряпицу на пряник. Когда станешь пот стирать, тогда глаголи трижды сей заговор:
На море на окиане, на острове на Буяне стояло древо; на том древе сидело семьдесят, как одна птица; эти птицы щипали вети (ветви); эти вети бросали на землю; эти вети подбирали бесы и приносили Сатане Сатановичу. Уж ты худ бес! кланяюсь я тебе и поклоняюсь. — ослужи мне службу и сделай дружбу: зажги сердце (имя рек) по мне (имя рек) и зажги все печенья и легкое и все суставы по мне …»

Были и более неприятные добавки. Например, дамы могли подмешивать кавалерам в еду менструальную кровь. При этом в некоторых регионах таким образом делали привороты, а в некоторых пытались извести обидчиков (для тех же целей могли как бы случайно намазать человека вместе с соответствующим заговором). Были ритуалы, которые проводились на «след». Наступила жертва неудачно в грязь, остался отпечаток ноги – есть с чем работать колдуну. Фантазия у наших предков была богатой.

В конце заговора обычно были «закрепительные» слова. Например, такие: «Слово же мое крепко, как бел горюч камень Алатырь. Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля всю траву повыщеплет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучу не увлечь». Камень Алатырь - мифический камень, под которым скрыт источник живой и мёртвой воды, а сам он на границе миров и может наделить человека особой силой.

Иногда довольствовались простым «Аминь». При этом в некоторых заговорах человек прямо обращался к бесам и нечистой силе, а в некоторых фигурировали святые, Богоматерь, Иисус Христос. Возможно, таким образом пытались «облагородить» сие небогоугодное дело, хотя, конечно, с христианской точки зрения это всё равно что на свином сале написать «халяль» или «кошерно».

Из книги С. В. Максимова «Нечистая, неведомая и крестная сила» (1903): «Для присухи девиц советуют вынашивать под левой мышкой в течение нескольких дней баранки или пряники и яблоки, конечно, прежде всего снабженные наговорами, в которых и заключена главнейшая, тайно действующая сила.

Только знающие и избранные ведьмы болтают не на ветер заговорные слова, а закладывают в наговоренные вещи именно то, что потом будет врачевать, успокаивать и утешать, по желанию. Точно самым целебным зельем наполняется наболевшее сердце, когда слышат уши о пожелании, чтобы тоска, давившая до сих пор, уходила прочь “ни в пенье, ни в коренье, ни в грязи топучи, ни в ключи кипучи”, а именно в того человека, который оскорбил, разлюбил или обманул обещаниями и т. п. Для влюбленных ведьмы знают такие слова, что, кажется, лучше и слаще их и придумать никому нельзя. Они посылают присуху “в ретивые сердца, в тело белое, в печень черную, в грудь горячую, в голову буйную, в серединную жилу и во все 70 жил, и во все 70 суставов, в самую любовную кость. Пусть эта самая присуха зажгла бы ретивое сердце и вскипятила горячую кровь, да так, чтобы нельзя было ни в питье ее запить, ни в еде заесть, сном не заспать, водой не смывать, гульбой не загулять, слезами не заплакать” и т. п.

Только исходя из уст ведьм, слова эти имеют силу “печатать” чужое сердце и запирать его на замок, но и то лишь в том случае, когда при этом имеются в руках: наговорные коренья, волосы любимого человека, клочок его одежды и т. п. Всякому обещанию верят и всякое приказание исполняют: подкладывают молодым ребятам голик под сани, если желают, чтобы кто-нибудь из них в текущем году не женился, сжигают его волосы, чтобы он целый год ходил как потерянный. Если же выпачкать ему поддевку или шубу бараньей кровью, то и вовсе его никто любить не будет.

Но самое действенное средство в любовных делах – это таинственный талисман, который добывается из черной кошки или из лягушек. Из первой, разваренной до последней степени, получается «косточка-невидимка», делающая человека, который ею владеет, невидимкой. Косточка равносильна сапогам-самоходам, ковру-самолету, суме-хлебосолке и шапке-невидимке. Из лягушки достают две “косточки-счастливки”, с одинаковым успехом служащие как для приворотов, так и отворотов, возбуждающих любовь или вызывающих отвращение. Об этих кошачьих и лягушечьих косточках отзываются и в сказках с полною верою в их чародейство. Добываются эти косточки очень легко: стоит выварить в котелке совершенно черную кошку – и получатся “крючок и вилочка”, или стоит посадить в муравейник двух лягушек, чтобы получить “крючок и лопатку”. Крючком задевают ту, которую желают привлечь к себе (или незаметно прицепляют ей на платье). Вилочкой или лопаткой отталкивают от себя ее же, когда успеет она надоесть или совсем опостылит. Немного при этом требуется обрядов и не особенно трудна подготовка. От муравьиной кучи надо уходить задом наперед, чтобы леший не мог догнать, когда пойдет искать следов; тогда оба следа будут вести в лес, а из лесу следа не будет. В иных случаях советуют по 12 ночей кряду ходить к тому муравейнику и обходить его молча три раза, только на тринадцатую ночь дается в руки подобное сокровище. Впрочем, можно обходиться и без этих подходов. Неудача постигает лишь в том случае, когда пристегнутый к платью крючок отмеченная девица не проносит на себе три недели кряду и т. п».

В ритуалах иногда использовали животных или их органы. Например, птичьи сердца. При этом в ход шли не только голубиные. Доставалось и воробьям. Кстати воробьи вообще считались птицами легкомысленными. Существовал даже рецепт для борьбы с импотенцией, для чего требовалось особым образом приготовить 30 воробьёв. Встречались ритуалы с половыми органами животных. В этом плане особый интерес представляли коты, собаки, свиньи, зайцы. В архиве А. А. Савельева, эсера, отбывавшего ссылку с 1909 по 1917 г. в Пинчугской вол. Енисейской губ., исследователями была найдена заметка «Из моих наблюдений». «В одно время, в нынешнем 1915 г. я жил в продолжение 4 месяцев в д. Хапдайской Шелаевской вол. Канского уезда. Там я занимался отчасти плотничными, отчасти столярными, кровельными, малярными работами. У одного крестьянина я как-то работал по плотничной работе поденно на его содержании. Утром я шел к нему на завтрак. Взошел на крыльцо. Смотрю — тут лежит собака и зализывает у себя что-то окровавленное. Меня заинтересовало это, а кроме того, появилась жалость к животному, и я стал разглядывать, что она зализывает. И что бы, вы думали, это было? Теперь я сам думаю, что если бы кто-нибудь раньше рассказал мне про эти вещи, то я не колеблясь ответил бы: “Неправда”, — и, конечно, не поверил бы. Но здесь передо мной объект был налицо и я только не знал, для чего это было сделано. А сделано было вот что. Это была сучка, у нее были срезаны срамные губы. Как видно, срезаны очень недавно, так как шла еще кровь и собака ее зализывала. Это на меня подействовало крайне удручающе, ибо за этим крылось какое-то суеверие, про которое я решил узнать. Кончивши свою дневную работу, я пришел домой и во время чаепития, которым мы занимались вдвоем с моей квартирной хозяйкой, я решил расспросить ее о виденном мною. Ее муж и дочь (единственная) где-то отсутствовали. Рассказал ей то, что я видел, и спрашиваю, что это значит, для чего это сделано. И вот что она мне рассказала: “Делается это женщинами. Эти губы с “наговорами” зажариваются среди другого мяса. Потом подается все это тому мужчине, который любил бы ту женщину, на…» На этом рассказ обрывался, и продолжение найти, увы, не удалось.

С. В. Максимов отмечает, что в конце 19 века вера в магию уже не так сильна, как раньше, а число ведьм заметно сократилось. Пользовались подобными ритуалами уже преимущественно женщины в деревнях, а в городах это было уже значительно более редкое явление.

Использованные источники:

Бурцев А. Е. «Народный быт великого Севера» (1897)

Кляус В. Л. «Сердца птиц и половые органы животных как средства любовной магии»

Максимов С. В. «Нечистая, неведомая и крестная сила» (1903)

Мухи, тараканы, клопы, вши и прочие неприятные соседи донимали людей во все времена. Жители дореволюционной России страдали от них тоже. У них не было современных эффективных препаратов, но были народные средства. С другой стороны отношение к гигиене и санитарным нормам было проще, поэтому не все видели в таком соседстве большую проблему.

Мухоморы, как можно догадаться из названия, действительно использовались для травли мух. Подобные свойства приписывали мухоморам и в Европе. Существовал ещё средневековый европейский рецепт: замочить сушёный мухомор в молоке и оставить это угощение мухам. Этот рецепт встречается в 13 веке в сочинении исследователя Альберта великого в его труде «De Vegetabilibus» («О растениях»), и у более поздних авторов. При этом среди современных исследователей нет единого мнения о том, эффективно ли это угощенье. В России встречался рецепт с мухоморами, замоченными в сладком сиропе.

Ещё одни неприятные соседи – тараканы. В некоторых источниках пишут, что тараканы появились в России в 18 веке во время Семилетней войны, и эти мелкие безобразники приехали в Россию вместе с возвращавшимися военными обозами, поэтому тараканов стали звать прусаками. На самом деле это не совсем точно. В 18 веке из Европы завезли рыжих тараканов, которых и назвали прусаками. Однако до этого в России уже были тараканы, только чёрные. Нет единого мнения о происхождении этого слова. Большинство исследователей считает, что оно пришло из какого-либо тюркского языка. Есть версия, что от  чувашского «tаr-аqаn» - «беглец». Есть версия, что это производное от тюркского targan – пренебрежительного названия крупного чиновника.  Другие усматривают сходство с польскимими  словами «kаrасzаn» и «karakan», которые означают всё тех же тараканов. Есть и другие версии. Одно можно сказать более-менее точно: тараканы жили ещё в допетровские времена на Европейской части России и постепенно продвигались на Восток по мере освоения русскими Сибири. Немецкий академик П. С. Паллас (1741 – 1811), который путешествовал по Сибири, упоминал в 1876 году и гостей из Азии: «В Усть-Каменгорске за несколько лет примечены некоторые маленькие азиатские тараканы, о которых думают, что они привезены сюда с ташкентскими товарами. Сия досадная и вредная гадина так скоро здесь расплодилась, что все почти домы ими полны». В 18 веке в России чёрные тараканы ещё соседствовали с прусаками, но затем рыжие захватчики их сильно потеснили.

Поначалу отношение к тараканам было нейтральным, и с ними особо не боролись. Более того, некоторые верили, что тараканы живут только в «хороших» местах, а их появление обещало прибыль. Появление чёрных тараканов по народным поверьям обещало появление у незамужних девушек женихов. Были курьёзные случаи, когда в дома с «добрыми» намерениями подбрасывали тараканов (прусаков на удачу, чёрных – при наличии засидевшихся девушек на выданье). Иногда и сами хозяева их подкармливали. При этом ещё в начале 19 века такие суеверья встречались не только среди крестьян, но и среди дворян. Поэтому некоторые люди с тараканами и не боролись. Из воспоминаний Ф. Ф. Вигеля о поездке в Сибирь на рубеже 18 и 19 века: «Надобно сказать правду, что места, чрез кои мы проезжали, совсем не были привлекательны красотою, что в избах тараканы хозяйничали и жили в совершенном согласии с людьми, и наконец, что всё это было лишь приготовлением к величайшим неприятностям путешествия и к воззрению на настоящее безобразие природы. Мы приближались к Барабинской степи».

Немецкий востоковед Юлиус Клапрот (1783 – 1835), приглашённый адъюнктом азиатских языков в Петербургскую академию наук, в 1807-1808 годах путешествовал по Кавказу и по пути заехал в Орёл. Единственное неприятное впечатление от  Орла было связано у путешественника с квартирой, выделенной ему и его спутникам полицией, в которой было полно тараканов. Однако немец проявил наблюдательность и здесь: «Место кишело тараканами, обычной чумой российских домов, построенных из дерева и камня. Эти насекомые настолько многочисленны, что стены и потолок почти покрыты ими, и нужно проявлять величайшую осторожность, так как они в  любой момент могут упасть в снедь или питьё. Если оставить буханку белого хлеба всю ночь открытой, то на следующее утро вы найдёте её проеденной тараканами таким образом, что она напоминает губку. Кроме крупных тараканов есть мелкие, которых русские зовут “прусаки”.  Простые люди  утверждают, что последних ранее не существовало в России, они появились после Прусской войны и, следовательно, пруссаки колдовством создали эту неприятность».

Если тараканов становилось слишком много, крестьяне зимой «вымораживали» дома. Для этого они на несколько дней уходили из дома, оставив его без отопления, чтобы «соседи» погибли от холода. Ещё в 1776 году тобольский губернатор Д.И. Чичерин даже издал приказ полиции «как ныне наступило холодное время, то за первое предлагаю во всех харчевнях и где хлеб и калачи пекут, вымораживать тараканов. Равным образом и во всех в Тобольске домах».

Забавный обычай описал А. А. Коринфский: «Деревенская молодежь не отстает от стариков в суеверных обычаях, — почти всегда, впрочем, обращая их в игру-забаву. Так, на Семен-день, совпадающий с древним праздником в честь Белбога, крестьянские девушки хоронят мух и тараканов, покровителем которых, между прочим, считался и названный славянский бог. Для этого делаются гробки из свеклы, репы или моркови, в которые и кладутся погребаемые насекомые, а затем зарываются в землю. При этом поется немало песен, ничего общего ни с «богом мух», ни с какими погребальными обычаями не имеющих. Погребальщицы, разряженные в свои лучшие наряды, играют песни, а парни, тайком собирающиеся поглядеть на девичью забаву, высматривают себе подходящих невест. После похорон девушки идут вместе с выбегающими к ним из своей засады парнями пить брагу, и вслед затем деревня оглашается протяжною хоровой песнею:

„Ай, на горе мы пиво варили;
Ладо мое, Ладо, пиво варили!
Мы с этого пива все вкруг соберемся;
Ладо мое, Ладо, все вкруг соберемся!..“

Этот обычай описывает и С. В. Максимов в книге «Нечистая, неведомая и крестная сила» (1903): «Во многих местах с Днем Семена Летопроводца связывается «потешный» обычай хоронить мух, тараканов, блох и прочую нечисть, одолевающую крестьянина в избе. Похороны устраивают девушки, для чего вырезают из репы, брюквы или моркови маленькие гробики. В эти гробики сажают горсть пойманных мух, закрывают их и с шутливой торжественностью (а иногда с плачем и причитаниями) выносят из избы, чтобы предать земле. При этом во время выноса кто-нибудь должен гнать мух из избы "рукотерником" (полотенцем) и приговаривать: “Муха по мухе, летите мух хоронить” или “Мухи вы, мухи, комаровы подруги, пора умирать. Муха муху ешь, а последняя сама себя съешь”. Обычай хоронить мух и тараканов наблюдается по всему северу России, причем даже детали его везде одни и те же и только кое-где вместо "рукотерника" советуют изгонять мух штанами, в полной уверенности, что это средство неизмеримо действительнее, так как муха, выгнанная штанами, навсегда теряет охоту возвращаться в избу снова. С изгнанием мух связана и специальная примета: “Убить муху до Семина дня – народится семь мух; убить после Семина дня – умрет семь мух”».

Мухи и тараканы – соседи неприятные, но, по крайней мере, не кусают хозяев. Многие исходили из принципа: выловил в супе таракана – выкинь и дальше ешь, он же не ядовитый. Совсем другое дело вши и клопы. Из материалов Этнографического бюро Тенишева, описание, оставленное корреспондентом из Калужской губернии: «Конечно, при таких условиях крестьянам трудно вымыться в бане, особенно трудно, чтобы чиста была голова, а потому их любимое занятие в свободное время – искать в голове друг у друга насекомых. Мать, лаская своего ребёнка, непременно, хоть слегка поищет в его волосах паразитов. Летом во всех избах очень много бывает мух, травят их мухоморами. Кроме мух почти во всех крестьянских избах бывают клопы не только в стенах, но и в колыбели ребёнка. Чтобы их уничтожить, крестьяне мажут стены керосином, тухлою рыбьей чешуёю, приносят в избу снопы конопли, но все эти средства плохо помогают. Духота, мухи и клопы не дают летом спать в избе, а потому многие крестьяне при первой возможности уходят спать из избы в сенцы, чуланы, амбары, на дворе, которые они называют “клетью”, и в сараи. Немало в деревнях и тараканов, которых они вымораживают».

Исследователь С. В. Максимов упоминает и эту живность: «Но едва ли не наибольший интерес представляет обычай изгнания из избы клопов и тараканов, точно так же приуроченный к первому дню Пасхи. Делается это таким образом: когда хозяин придет после обедни домой, он не должен входить прямо в избу, а должен сперва постучаться. Хозяйка же, не отворяя дверей, спрашивает: “Кто там?” – «Я, хозяин твой, – отвечает муж, – зовут меня Иван. Ну, что, жена, чем разговляться будем?» – “Мы-то разговляться будем мясом, сметаной, молоком, яйцами”. – “А клопы-то чем?” – “А клопы клопами”. Крестьяне уверены, что, подслушав этот диалог, клопы или испугаются и убегут из избы, или набросятся друг на друга и сами себя съедят. Есть еще и другой, более упрощенный способ изгнания клопов и всяких паразитов; когда хозяева идут от обедни с пасхами, какая-нибудь старуха берет веник и кричит: “Прусаки и тараканы и всякая гадина, выходите вон из избы – святая пасха идет”. Это восклицание должно быть повторено три раза, причем старуха усиленно метет веником к порогу и трижды машет им за порог. Когда же пасха придет уже на порог, старуха швыряет веник за порог, как можно дальше, и тем самым намечает путь отступления для всякой избяной нечисти».

Максимов упоминает и другой курьёзный способ: «В Пензенской губернии точно так же «черпают росу», хотя здесь она служит не только для здоровья, но и для чистоты в доме: купальской росой кропят кровати и стены дома, чтобы не водились клопы и тараканы. Впрочем, от клопов существует и другое, более радикальное средство: когда в дом придет священник и, окропивши св. водой, станет уходить, то нужно вслед ему мести пол, приговаривая: “Куда поп, туда и клоп”. После этого уже ни одного клопа не останется, так как все они перейдут в тот дом, куда далее направится священник».

От вшей страдали и бедные, и богатые. Бедные, конечно, чаще из-за скученного проживания. Некоторые крестьянские семьи имели общую одежду, особенно верхнюю. Один и тот же тулуп могли носить время от времени два-три родственника. При этом банный день был раз в неделю. Одежду, тем более дорогую, иногда было невозможно постирать. В роскошных париках 18 века могла тоже завестись живность. Некоторые аристократы голову просто брили.  Вшей вылавливали руками, одежду прокаливали над огнём. Существовали изящные блохоловки. Один из рецептов 18 века – надавить соку из свежего лимона, смешать с солью, подержать в печи, растолочь и посыпать этим порошком голову. В 18 веке ко вшам относились лояльно, как к неизбежному злу. Сюжеты на тему ловли блох не раз встречались в живописи, в том числе с пикантным уклоном. В конце 19 века чистота и опрятность ценились и среди небогатых людей, а вши в этот образ не вписывались. С другой стороны мыло стало доступным по цене, поэтому вшивых стало меньше. Когда появился керосин, для травли вшей применяли и его. Со временем появились и более надёжные препараты, которые можно было купить в аптеке.

Дореволюционный чиновник - это звучит гордо. Или не очень. Зависит от его класса и времени службы, потому что отношение к службе со временем менялось. В результате портреты чиновников 18 века, первой половины 19 века или рубежа 19 и 20 века сильно отличались.

При Петре I все дворяне были обязаны служить либо в армии, либо чиновниками. Указом Петра III дворяне официально получили право не служить, однако абсолютное большинство предпочитали хотя бы на некоторое время устраивались на службу. Тех, кто этого не делал, ещё в Пушкинские времена презрительно называли недорослями. Табель о рангах определяла многое, например, количество лошадей, которые позволялось запрягать в свой экипаж, рассадку за праздничным столом. В романе «Евгений Онегин» даже в провинциальном доме Лариных «разносят блюда по чинам». Престижнее всего было служить в Министерстве иностранных дел, далее следовали другие столичные ведомства, затем губернские и уездные.

Состоять на госслужбе было престижно и для всех сословий, а для дворян ещё и делом принципа.  Служить в частной компании для дворянина считалось занятием несолидным. Крупный чиновник А. М. Фадеев вспоминал, что после свадьбы подумывал устроиться в частную компанию за хорошую зарплату, но его тесть князь Голицын категорически запретил, назвав это позором. Также он вспоминает приятеля, которого перестали уважать за то, что он одно время за большие деньги работал на этнического еврея. При этом сноб Голицын сам был почти банкротом. В конце 19 века госслужба по-прежнему была престижна, но к работе в частных компаниях в дворянской среде относились уже лояльно. С одной стороны менялись общественные взгляды, с другой стороны многие дворяне после отмены крепостного права утратили львиную долю своих доходов, поэтому вопрос зарплаты и иных выгод службы был гораздо актуальнее. Наличие высшего образования для чиновника было уже преимуществом.

Служебная карьера определялась табелью о рангах. Чиновники делились на 14 классов, где 14-й – самый низший. На верхней ступени стояли чиновники 1-5 класса (канцлер или действительный тайный советник 1-го класса, действительный тайный советник, тайный советник, действительный статский советник и статский советник). К средней группе относятся чиновников 6-8-го класса (коллежский советник, надворный советник и коллежский асессор), на низшей ступени стояли остальные. Была ещё и четвёртая группа работников – канцелярист, подканцелярист и копиист, они до полноценных чиновников не дотягивали. Большинство молодых людей начинало карьеру с должности копииста.

Первую группу чиновников составляла высшая бюрократия: в столицах это члены Государственного совета, министры, сенаторы, директора министерских департаментов; в губерниях - генерал-губернаторы, губернаторы, вицегубернаторы, председатели казенных палат, председатели палат уголовного и гражданского суда. Среднее звено правительственного аппарата представляли чиновники 6-8-го класса, занимавшие должности советников центральных и губернских учреждений, начальников отделений департаментов министерств, полицмейстеров, градоначальников, губернских прокуроров, судей. Именно они составляли ядро губернской администрации. Самой многочисленной была третья группа - чиновники 9-14-го класса. Для многих чин титулярного советника был потолком. В «Шинели» Н. В. Гоголя (опубликована в 1843 году) «маленький человек» Акакий Акакиевич Башмачкин как раз «был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться». В 1722 – 1845 годах потомственное дворянство давалось за выслугу первого обер-офицерского чина на военной службе и чина коллежского асессора на гражданской, а также при награждении любым из российских орденов, с 1845 по 1856 год — за выслугу чина майора и статского советника, и за награждение орденами Святого Георгия, Святого Владимира всех степеней и первыми степенями других орденов, с 1856 — за выслугу чина полковника, капитана I ранга, действительного статского советника. Соответственно, для не дворян служба давала гипотетическую возможность получить личное дворянство. Про Башмачкина известно, что он был сыном чиновника, но если он не родился дворянином, то так им и не стал. Про Чичикова тоже не уточняется: темно и скромно происхождение нашего героя. Родители были дворяне, но столбовые или личные – Бог ведает». Чичиков был коллежским советником, поэтому в любом случае потомственным дворянином».

Чинопочитание в обществе было очень велико, и, чтобы успеть выше продвинуться по служебной лестнице, дворяне подыскивали своим детям место уже лет в 16-17, когда заканчивали домашнее обучение или реже частный пансион. В университеты поступать не стремились, считая это пустой тратой времени. Гораздо большую роль играли связи родственников. Продвижение по службе во многом тоже зависело от связей. Кто-то стремился сделать карьеру, а кто-то просто «просиживал штаны», чтобы дождаться получения желаемого чина и после этого выйти в отставку. В 18 и начале 19 века такие молодые люди обычно занимались в основном простым переписыванием бумаг и выполняли несложные поручения. Также среди чиновников 18 и начала 19 века было много отставных военных. Военная служба была престижнее гражданской, поэтому многие предпочитали начинать с неё.  В губернских городах отставные военные чаще всего служили советниками, асессорами и дворянскими заседателями (чины 6 - 10-го класса). В уездных городах они занимали должности городничего, уездного судьи, земского исправника, казначея, заседателей, получая чины с 8-го по 11-й класс «за уряд» (на время пребывания в должности).

Среди мелких чиновников (помимо чиновников потомственных вроде Башмачкина) было много бывших семинаристов и детей канцеляристов. Чтобы канцеляристы обязательно обучали детей грамоте (и тем самым подготавливали кадры), в 1774 году был даже издан  специальный указ, обязывавший канцеляристов обучать своих детей грамоте, «а если и после этого у кого окажутся дети грамоте неумеющие, таковых не только в военную, но и никакую службу отнюдь не отсылать». Детям священно- и церковнослужителей для поступления на гражданскую службу необходимо было получить увольнение из духовного звания. Исключали без проблем «за излишеством числа», «по болезни», «по прошению» и очень часто в связи с исключением из семинарии или духовного училища. Бюрократия приводила к большой потребности в кадрах, поэтому в чиновники брали всех, кто был обучен грамоте, то есть умеющих читать, писать, выполнять простые арифметические действия. Среди чиновников были выходцы  из купечества, мещанства, крестьянства и отпущенные на волю крепостные.

Всё больше семинаристов  стали чиновниками при Сперанском, который сам был из их числа. Занимали они обычно незначительные должности, получали минимальную зарплату и компенсировали малые доходы мелкими взятками. Из воспоминаний Ф. Ф. Вигеля: «В кабинете Сперанского, в его гостиной, в его обществе, в это самое время зародилось совсем новое сословие, дотоле неизвестное, которое, беспрестанно умножаясь, можно сказать, как сеткой покрывает ныне всю Россию, — сословие бюрократов. Все высшие места президентов и вице-президентов коллегий, губернаторов, обер-прокуроров береглись для дворян, в военной или гражданской службе или и при дворе показывающих способности и знания: не закон или правило какое, а обычай, какой-то предрассудок редко подпускал к ним людей других состояний, для коих места советников в губерниях, обер-секретарей или и членов коллегий, были метою, достижением коей удовлетворялось честолюбие их после долговременной службы. Однако же между ними те, которые одарены были умом государственным, имели все средства его выказывать и скоро были отличаемы от других, которые были только нужными, просто-деловыми людьми. Для первых всюду была открыта дорога, на их возвышение смотрело дворянство без зависти, охотно подчинялось им, и они сами, дорожа приобретенными правами, делались новыми и от того еще более усердными членами благородного сословия. В последних ограниченность их горизонта удерживала стремление к почестям; но необходимое для безостановочного течения дел, полезное их трудолюбие должно же было чем-нибудь вознаграждаться? Из дневного пропитания своего что могли отделять они для успокоения своей старости? Беззаконные, обычаем если не освящаемые, то извиняемые средства, оставались единственным их утешением. За то от мирских крупиц как смиренно собирали они свое малое благосостояние! Повторяя, что всякое даяние благо, они действительно довольствовались немногим. Там, где не было адвокатов, судьи и секретари должны были некоторым образом заступать их место, и тайное чувство справедливости не допускало помещиков роптать против такого рода поборов, обыкновенно весьма умеренных. Они никак не думали спесивиться, с просителями были ласковы, вежливы, дары их принимали с благодарностью; не делая из них никакого употребления, они сохраняли их до окончания процесса и в случае его потери возвращали их проигравшему. К ним приступали смело, и они действовали довольно откровенно. Их образ жизни, предметы их разговоров, странность нарядов их жен и дочерей, всегда запоздалых в моде, отделяли их даже в провинции от других обществ, приближая их однако же более к купеческому. Их всё-таки клеймили названием подьячих, прежде ненавистным, тогда унизительным…

Канцелярии министерств должны были сделаться нормами и рассадниками для присутственных мест в губерниях. И действительно, молодые люди, преимущественно воспитанники духовных академий или студенты единственного Московского Университета, принесли в них сначала все мечты юности о благе, об общей пользе. Жестокие строгости военной службы при Павле заставили недорослей из дворян искать спасения в штатской, а запрещение вступать в нее еще более их к тому возбудило; но по прежним предрассудкам все почти кинулись в Иностранную Коллегию; тут вдруг, при учреждении министерств, явилась мода в них из неё переходить. Казалось, всё способствовало возвышению в мнении света презираемого дотоле звания канцелярских чиновников, особенно же приличное содержание, которое дано было бедным, малочиновным людям и которое давало им средства чисто одеваться и в свободное время дозволительные, не разорительные, не грубые удовольствия...

Когда в 1807 году курс на звонкую монету стал вдруг упадать, и служащие начали получать только четвертую долю против прежнего, тогда бедность сделалась вновь предлогом и извинением их жадности». По инициативе Сперанского был принят указ, согласно которому для получения чина коллежского асессора (8-й класс), дававшего права потомственного дворянства, и статского советника (5-й класс) необходимо было предъявить свидетельство об окончании университета или сдать соответствующие экзамены. Это должно было поднять уровень грамотности среди чиновников, а по факту чиновники платили взятки университетским преподавателям и получали необходимый документ. Николай I специальным указом (1827) окончательно запретил прием на службу лиц из податных сословий, сделав исключение лишь для выпускников учебных заведений, дававших при окончании курса классные чины (университеты, духовные академии и семинарии, лицеи и училища высших наук). Тем не менее в 1836-1843 годах около 65% служащих, получивших чин коллежского асессора, а с ним и потомственное дворянство, происходили из духовенства, почетных граждан, купечества и мещанства.

Важной особенностью дореволюционного быта было размытие границы между личными и служебными отношениями. Люди общались не только на работе, но и после службы, нередко ходили друг другу в гости, особенно холостые. Это показано в произведениях Гоголя, который в юности сам был мелким столичным чиновником. Взаимоотношения с начальником тоже выходили за рамки служебных. Во время праздников подчинённые поодиночке или все вмести приходили домой к начальнику, чтобы поздравить его лично. Направляя бумаги к вышестоящим лицам, чиновники в подписи указывали и должность, и ФИО, а начальник мог просто указать свою фамилию. У более-менее высокопоставленных чиновников был и дома оборудован кабинет, куда по рабочим делам могли прийти в нерабочее время. Из воспоминаний М. Л. Назимова (в 1820-1840-х годах канцелярский служитель уездного суда в Нижнем Новгороде): «Чиновный люд не мог и думать под страхом административных взысканий не явиться в Новый год или царские дни с поздравлением к своему начальству, начиная с низшего до высшего - губернатора. Чтобы поспеть туда и сюда, чиновники с раннего утра были на ногах, а побогаче в экипажах, в мундирах и треугольных шляпах, несмотря ни на какой дождь или мороз. Я видел, как дядюшка мой, губернский прокурор, принимал этих ранних гостей в халате и затем сам надевал мундир и являлся к губернатору". Эти обязательные визиты были повсеместным явлением среди чиновников. "Теперь это почти уже вывелось, - писал Мешков в 1870 году, - и, пожалуй, также покажется смешным, но тогда, 45 лет назад, были другие понятия. Младшие вовсе не считали за унижение оказывать уважение старшим, как считается теперь».

В 18 веке рабочий день в учреждениях длился по 12 часов: с 5 утра до 2 часов дня и с 5 до 10 часов вечера, а в случае необходимости служащие оставались и позднее. За пьянство, опоздания и прочие провинности канцелярских служащих в провинции могли серьёзно наказать. Иногда их арестовывали, сажали в колодки, пороли розгами. В 1804 году Александром I был принят специальный указ «О нечинении в присутственных местах над приказнослужителями бесчиния и жестокости». Из указа: «По делам правительствующего Сената открылось, что в некоторых губерниях советники губернских правлений наказывают приказных служителей непристойно и бесчинно, как то: сажают под стражу, в тюрьму, содержат в цепях, таскают за волосы, бьют . по щекам и в присутствии, наконец, и самых больных понуждают к отправлению должности... чтобы такого бесчиния и жестокости нигде допускаемо не было». Пороть канцеляристов перестали, но наказания сохранялись. Например, могли задержать зарплату.  При этом присутственные места (места, где работали чиновники) вне столицы стали активно строить только к концу 18 века. До этого работали, где придётся, и помещения нередко были ветхими и плохо оборудованными. К концу правления императора Александра I все губернские и уездные учреждения были переведены из временных помещений в новые здания присутственных мест. Тогда же появились типовые правительственные здания. Обычно это были двухэтажные каменные здания с четырьмя отдельными флигелями имели одинаковую планировку. На первом этаже находились комнаты для проживания городничего и уездное казначейство, на втором - уездный суд с дворянской опекой, земский суд и городническое правление; одноэтажные флигели занимали архив, комнаты для арестантов, каретный сарай и конюшня с пожарными инструментами. Во второй половине 19 века условия труда стали лучше, и хамить подчинённым и обращаться к ним на «ты» было уже неприлично.

На рубеже 19 и 20 веков чиновники всё же трепетно относились к субординации. В. Ф. Романов в книге «Старорежимный чиновник» подробно вспоминал свою службу на рубеже 19 и 20 века. Романов трудился в столице в Земском Отделе. Описывал он и отношения с начальником. «Хотя на меня С. никогда не повышал голоса, а, в случае недовольства мною, только краснел и переходил в задыхающийся шепот, столкновение мое с ним, по свойствам моего, тоже взбалмошного, характера, было неизбежно. С. имел наклонность к тому, что называется “важничаньем”; например, выходя, по окончании службы, в приемную, он, на ходу, как то вбок, протягивал дежурному чиновнику руку, не глядя на него, и быстро говорил: “до свиданья-с”; пожимать руку начальства приходилось, часто видя уже только его спину. Я, взявший за свой идеал бюрократа, холодный корректный тип Каренина, в душе оставался склонным к дебошам студентом; манера прощаться со мною Савича обозлила меня, и я придумал мстительный план, как выйти из не нравившегося мне положения: после шести часов вечера я уходил в дальний угол приемной комнаты и стоял там до выхода Савича из кабинета; он, зная, что дежурный чиновник сидит за столом против дверей его кабинета, быстро выходил и сейчас же протягивал руку для прощания, я же медленно шел к руке начальства через всю комнату; протянутая рука висела в воздухе, лицо Савича делалось пунцовым и злым. Это было глупо с моей стороны, я не понимал тогда, что никакого умысла у торопящегося домой Савича задеть самолюбие молодого чиновника нет, но я получал от подобных выходок большое удовольствие: “на, мол, смотри и убеждайся, что свобода моя дороже всяких успехов у начальства”. Когда я входил в кабинет к Савичу, я часто держал руку в кармане; он, молча, упорно на нее смотрел, а я делал вид, что ничего не замечаю. Иногда, когда ему надоедало почему-то долго видеть меня у себя в кабинете, он шептал: “голубчик, быть может, Вы могли бы ходить несколько скорее”, я говорил почтительно: “слушаюсь” и двигался чрезвычайно медленно. Должен сказать, что к нарушению дисциплины, в сущности, подавал нам пример сам Савич, не говоря уже о его, часто нецензурных, выражениях и криках при посторонней публике, он, если не любил какого-нибудь начальника, открыто игнорировал его и даже ругал последними словами при своих подчиненных, даже при курьерах. Один товарищ министра, которого Савич терпеть не мог, прислал как-то раз к Савичу курьера за перепиской по какому-то делу; Савич писал срочную бумагу, обозлился, что его оторвали от хода его мыслей и крикнул: “скажи ему, чтобы убирался к…”, последовало площадное ругательство. При свойстве наших характеров, повторяю, отношение ко мне Савича должно было перейти в раздражительную вражду, и это именно обстоятельство заставило меня через несколько лет уйти из любимого мною учреждения…

Когда я представился Савичу, он мне сказал, что я назначаюсь в 3-е делопроизводство…  Всех делопроизводств в отделе тогда было, кажется, 16; размещались служащие в двух этажах очень тесно. Каждое делопроизводство имело, большей частью, только по одной комнате, в которой начальник отделения — делопроизводитель работал вместе со всем персоналом отделения. Поэтому я сразу же познакомился со всеми моими будущими сослуживцами по 3-му делопроизводству… Я узнал, что дело было вовсе не в их образовательном цензе, а просто в том, что они ни к какой служебной карьере не стремились, мечтали хозяйничать в своих имениях, службой не интересовались и, так сказать, отбывали временную повинность — посидеть в Министерстве первые годы по окончании лицея; лицеисты ведь причислялись к тому или иному ведомству сразу же по окончании курса, так сказать механически, а нуждающиеся в средствах получали даже какое-то ежемесячное пособие впредь до назначения на штатное место …

Хотя Корвин был, как я говорил, человек нервный и раздражительный, у нас вскоре установились прекрасные служебные отношения. Молодежь его боялась и уважала, т. е. при появлении его прекращала разговоры и не нарушала вообще тишины в комнате, чтобы не мешать ему заниматься…

Младшие помощники были Н. Н. Принц и юрист Московского Университета Н. И. Воробьев. Если бы Н.Н. был современником Л. Толстого при творении им Анны Карениной, то я был бы убежден, что многие черты Стивы Облонского он списал с “Принцика”, как называли мы его… Он, с первых же дней нашего знакомства, вручил мне тетрадку, собственноручно им составленную, с образцами различной деловой переписки. Видя изумление на моем лице и предугадывая вопрос: “разве все надо писать одинаково, по шаблону, а нельзя по своему?” он ласково улыбаясь, предупредил меня: “видите ли, в служебной переписке имеются издавна установленные формы по, так сказать, мелким текущим делам: например, вы читаете резолюцию делопроизводителя “о.б.п.”, то есть оставить без последствий, находите у меня в моей тетради образец “о.б.п.”, затем: “на расп. губ.” — губернатору на распоряжение и т. д. и т. д.; таких образцов здесь до сотни; привыкните к ним и будете в час в десять раз больше давать, чем при измышлении своих форм из головы; большие деловые бумаги, разные представления в Советы, рапорты в Сенат и т. п. — там, конечно, придется писать по-своему, но до этого Вы еще не скоро дойдете”… И в мелкой «текущей» работе чиновника технический навык и шаблон — громадный плюс: ненастоящий чиновник часто небольшое деловое письмецо сочиняет и мусолит в течении времени, за которое настоящий чиновник написал бы таких писем десяток.

В обществе распространен взгляд на наш канцелярский стиль, как на нечто, в лучшем случае, смешное. Это неверно. Предрассудок этот относится к далеким временам. Язык наших канцелярий отличается строгой грамотностью, сжатостью и, главное, точностью. Его единственный недостаток в первые годы моей службы заключался в крайней, обычно, сухости, но на моих глазах язык этот во многих ведомствах эволюционировал в чисто литературный живой язык, сохранив при том основное свое качество — точность. Смешного “канцелярского стиля” я не застал, но слышал о нем от одного дореформенного чиновника: его юмористическая сторона заключалась в крайне почтительном отношении подчиненных к начальству и начальников во взаимных отношениях между собою; например, докладчик писал, должен был писать, всегда сомневаясь в своих силах разобраться в деле, даже правильно изложив его сущность, в таком роде: “сущность дела едва ли не сводится к следующему”, но, Боже упаси, сказать просто, что «дело заключается в следующем», это было бы нескромно, невежливо по отношению к более осведомленной высшей власти. Начальство к начальству никогда не обращалось с возражениями; надо было всегда похвалить предложенную меру, указать на ее положительные стороны, а затем уже высказать соображения о совершенной ее негодности. В таком духе в мое время писало только министерство финансов, весьма одобряя предложенные меры и кончая отказом в деньгах на их осуществление. Кроме того, некоторые архаичные приемы переписки сохранялись еще в канцеляриях самого затхлого министерства, если не считать его юрисконсульской части, а именно юстиции: там в каждом отделении имелся какой-то редактор, который исправлял и без того бесконечно в многочисленных инстанциях вылизанные бумажки».

Интересные воспоминания о жизни и повседневном быте столичных чиновников среднего уровня оставил С. Ф. Светлов «Утром чиновник встает часов в восемь, девять или десять, глядя по тому — начинается ли его служба рано или поздно. Обыкновенно встают в девять часов и пьют чай или кофе с булками (французская булка, розанчик, сухари, крендели, ватрушечки и пр.). Явясь на службу, чиновники редко принимаются за дело сразу. Сперва поговорят, потолкуют о новостях, а иной раз пробегут и казенные газеты.

Часу в первом желающие идут в буфет позавтракать и попить чайку, на что уходит с полчаса времени.  Буфет содержит кто-нибудь из сторожей, причем, понятно, никаких
пошлин не несет, за помещение ничего не платит и пользуется казенными
20 дровами. Иногда буфеты держат жены мелких чиновников. В некоторых учреждениях завтрак и чай разносятся сторожами прямо по комнатам, так что в буфет не ходят. Расчет с буфетом производится в день получения жалованья, двадцатого числа, причем некоторым приходится уплачивать за месяц до десяти и до пятнадцати рублей. Средним же числом расход на буфет составляет рублей пять или шесть.

Присутствие кончается в разных учреждениях не одинаково, но в большинстве — от четырех до пяти часов. В летнее время присутствие кончается несколько раньше, чем зимою и, сверх того, чиновники имеют по одному свободному дню в неделю, кроме праздников.  По окончании присутствия чиновники идут обедать, кто домой, кто в рестораны, а кто и в кухмистерские, где можно пообедать за тридцать или сорок копеек и нажить себе катар желудка. Редкий из чиновников предварительно обеда не пропустит маленькую рюмочку и другую водки, настойки или какого-нибудь вина. Обычное меню среднего чиновника — суп, бульон или щи, жаркое (бифштексы, телятина, котлеты, свинина жареная, голубцы, иногда что-нибудь из дичи) и сладкое (желе, муссы, компот, кисель с молоком, фрукты недорогие и пр.). Обыкновенно будничный обед состоит из трех блюд: жидкого горячего, жаркого
и сладкого.

После обеда или ложатся отдохнуть или читают газеты. Часов в восемь пьют чай и затем или садятся за работу или отправляются на прогулку, в гости, в клуб и пр. Если чиновник остается дома и у него никого из гостей нет, то часов в одиннадцать или двенадцать подается ужин из закусок (селедка, колбаса, сардинки, масло, сыр, оставшееся от обеда жаркое) и чай или пиво. После ужина ложатся спать. Таков образ жизни чиновника семейного, живущего своим домом.

Кстати сказать, что современные столичные чиновники не очень любят, когда их зовут “чиновниками”, не любят одевать вицмундиры (к которым прибегают только в случае
необходимости), избегают носить ордена и интересуются больше всего не служебными почестями, а окладами. Теперь чин или орден не представляет ничего завлекательного; другое дело — повышение содержания, получение награды денежной, пособия на лечение болезни или на воспитание детей.

К порученному делу вообще относятся добросовестно и стараются исполнить его по мере сил и способностей; огромное большинство ведет себя добропорядочно и честно, но бывают и взяточники, особенно в специальных ведомствах. В этом отношении весьма печальною известностью пользуются интенданты, инженеры путей сообщения, экономы и смотрители казенных учреждений. Эти господа действительно не пропускают того, что плывет мимо. Достаточно указать на ряд интендантских процессов после турецкой войны 1877 г. и на обнаруженные в августе 1892 г. злоупотребления инженеров путей сообщения в Могилевском округе, где кучки шоссейного щебня оказались из мусора и где прикарманивали строительные
суммы с крайней наглостью и бесцеремонностью, так что Министерство путей сообщения сочло нужным преподать своим служащим уроки о подрядах и поставках и о ведении отчетности».
Зарплаты чиновников были относительно небольшими. В начале 19 века городничий официально получал 300 рублей в год, а это фактически глава уездного города. Тема вороватых чиновников и низких зарплат не раз встречается в литературе. Чичиков получал 400 рублей в год плюс премии, а за новую приличную шинель он заплатил 80. Мелкий чиновник Мармеладов в «Преступлении и наказании» на службе получал примерно 30 рублей – не так уж много, но семья была и этому рада. Часть чиновников имела иные доходы, особенно дворяне до отмены крепостного права. Часть компенсировала маленькую зарплату взятками и поборами.  Во второй половине 19 века зарплаты в целом выросли.

Разумеется, это малая часть того, что можно сказать о жизни дореволюционных чиновников.

Использованные материалы

Вигель Ф. Ф.«Записки»

Писарькова Л. Ф. «Российский чиновник на службе в конце XVIII - первой половине XIX века»

Романов В. Ф. «Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции»

Светлов С. Ф. «Воспоминания»

Продолжаю рассказ о том, чем жители Российской империи занимались в течение года. О зиме, весне, лете (пост 1, пост 2) рассказы уже были, и наступила осень.

Основными сельскохозяйственными работами конца лета и осенью были следующие: сбор урожая, распашка и боронование пара (пар – поле, которое специально в этот год не засеивали), посадка озимых культур,  обработка собранного урожая, обработка технических культур, например, льна и конопли, заготовки на зиму (сушение и засолка грибов, обработка ягод, засолка огурцов, засолка или квашение капусты. Осенью забивали скот, отсюда пословица «цыплят по осени считают). И это лишь часть работ. В зависимости от климата каждой местности их точное время могло варьироваться.

Колосья срезали вручную серпами, затем их вязали в снопы, подсушивали. В южных регионах могли сушить прямо в поле, в северных чаще в помещениях – овинах. Обычно овин был двухъярусным, и нижний ярус мог быть в яме. На нижнем ярусе устанавливали печь, которую топили по-чёрному, на верхнем помещали снопы. Подсушенные колосья молотили, чтобы выбить зёрна. Место, где молотили зерно, называлось гумно. Иногда гумно было просто на улице, иногда оно было огорожено и имело навес, иногда это была полноценная сельскохозяйственная постройка, совмещённая с овином. Молотить могли вручную – цепами, но были и механические молотилки.

Обмолоченное зерно хранили в амбарах. Амбар – хозяйственная постройка для хранения зерна, муки, иногда и некоторых других продуктов. Другое название – житница (жито – зерно). Закромом называли отгороженное в амбаре место для ссыпки зерна (современному человеку это слово привычнее во множественном числе – закрома). Также для хранения урожая использовался сусек –отгороженный досками отсек, стационарно  установленный ларь. В сказке про колобка старик со старухой скребли муку по сусекам.

Многие важные события были привязаны к церковному календарю. Это не значит, что все были исключительно верующими людьми, но праздники отмечали как часть традиций и социальной жизни. Светское и религиозное было тесно переплетено, поэтому важные события планировали, ориентируясь на церковный календарь. На него же ориентировались в хозяйственной деятельности. Это происходило не только по религиозным соображениям, просто по этим датам было удобно ориентироваться.

Для многих крестьян предвестниками осени были Успенский пост, длится с 1/14 по 15/28 августа, и праздник Успения (кончины) Богородицы. Накануне Успенья праздновали  Обжинки или Дожинки – конец сбора урожая.

В допетровские времена 1 сентября отмечали Новый год. Позже праздник перенесли, но день в народном календаре сохранился как Семёнов день. Он считался удачным для переезда в новый дом и празднования новоселья. Перед переездом люди обязательно забирали с собой домового. Делали это обычно пожилые женщины. Для этого в последний раз они затапливали печь, собирали угли в горшок, накрывали скатертью и приглашали домового на новое место. Затем горшок торжественно вносили в новое жилище, трясли скатертью по углам, угли бросали в новую печь, а горшок разбивали. На новоселье гости приносили хлеб-соль и подарки, а кум и кума должны принести полотенце и мыло. Неделя с 1-го по 8-е число называлась «Семёнскою», и именно её когда-то считали Бабьим летом (хотя хорошая погода на радость и бабам, и мужикам могла, конечно, стоять и дольше).

Из книги А. А. Коринфского «Русь народная» (1901): «“Батюшка-сентябрь не любит баловать!”, “В сентябре держись крепче за кафтан!”, “Считай, баба, осень с сентября по шапкам да по лаптям!”, “В сентябре и лист на дереве не держится!” Начинается сентябрь-месяц бабьим летом, в некоторых местностях продолжающимся неделю (с 1-го по “Аспосов день” — 8-е число), по другим уголкам светлорусского простора захватывающим и целых две седмицы — с “Семена-дня” вплоть до Воздвиженья, 14-го числа. “Хвалилися бабы да бабьим летом на Семен-день, а того бабы не ведали, что на дворе сентябрь!” — подсмеиваются в ненастные дни сентября-листопада-деревенские краснословы над падкими до праздничанья бабами, но и сами не забывают, что у мужика, по народному присловью, “в сентябре-осеннике только те и праздники, что одне новыя новины”.

Сентябрь — конец полевых работ: остается во время него в поле разве одну “зябь зябить» (запахивать землю под пар, на весну), да жнивье выжигать, стадами утолоченное. О последнем и вспоминает деревня в поговорке: «В сентябре — огонь и в поле, и в избе”. К 1-му числу сентября — последний досев ржи для самого неторопливого хозяина-пахаря. “Семен-день — севалка с плеч!” — говорят в народе, убежденном, что позже этого срока, установленного многоопытными и богобоязненными дедами-прадедами, и сеять грешно. “Семен-день — и семена долой!”, “На Семен-день до обеда сей-паши, а после обеда на пахаря вальком маши!” — приговаривает посольский люд…

В сентябре, по примете, “всякое семя из колоса наземь плывет”: плохо тому хозяину, на свой горб худому работнику, у которого какое-нибудь зерно застоится на корню после Семена-дня не только в поле, но и на огороде. “Не время в поле жать, когда бабам по заполью впору льны стлать!” — говорит сельскохозяйственный опыт, проверенный годами да годами, — говоря, приговаривает: “Лён стели к бабьему лету, а подымай к Казанской!” (осенняя Казанская — 22-го октября), “Бабье лето — бабий праздник, бабьи работы!”, “Кто о бабьем лете жать-косить пойдет, того не то что мужики, а и бабы засмеют!”».

4 (17) Сентября – праздник, посвящённый иконе «Неопалимая Купина». Икона встречалась в русских храмах часто, поэтому нередко этот день был местным храмовым праздником. В этот день проводились молебны и различные ритуалы, призванные защитить от пожаров. 5-е сентября — день, посвященный памяти пророка Захарии и праведной Елисаветы, родителей Крестителя Господня. Этот день считался благополучным для гаданий, поэтому у местных гадалок и колдунов было много визитёров.  Затем следовал «Луков день» (памяти преп. Луки). На него во многих местах торговали репчатым луком. Существовало суеверие, что если кто-то испечёт хоть одну луковицу до того, как урожай лука будет полностью собран, то всё остальное засохнет. Поэтому суеверные огородники бдительно стерегли свой урожай.

8 (21) сентября – Аспосов день – Рождество Богородицы. Праздник также называли «Малой Пречистою» («Большая Пречистая» — праздник Успения). Он относился к двунадесятым праздникам (то есть к 12 важнейшим церковным праздникам, Пасха в них не входила, она шла отдельно). В этот день в храмах проходили праздничные литургии. Крестьяне устраивали праздник также и в честь собранного урожая. В этот день тесть и тёща, а также прочая родня традиционно навещали молодожёнов.

12 сентября — день памяти священномученика Корнилия-сотника. На него собирали последние (кроме репы) корнеплоды, в том числе лук, картофель, хрен. «С Корнилья корень в земле не растет, а зябнет!», «Корнилий святой — из земли корневище долой!»

14 (27) сентября – ещё один из двунадесятых праздников. Воздвиженье – праздник в честь обретения Креста Господня, которое произошло, согласно церковному преданию, в 325 или 326 году в Иерусалиме около горы Голгофы — места распятия Иисуса Христа. По одной версии, во время раскопок у языческого храма Венеры, находящегося на месте Голгофы, были обнаружены три креста. Чтобы определить, на каком из трёх крестов был Иисус, их поочерёдно прикладывали к больной женщине, чтобы она исцелилась. По другой версии святая Елена узнала, что под храмом Венеры находятся кресты. Храм был разрушен, кресты извлечены, а для определения нужного креста их поочерёдно прикладывали к покойнику, и после одного из прикладываний покойник ожил. После того, как крест был найден, епископ Макарий установил его для всеобщего обозрения. В этот день праздничные службы проводятся в особых фиолетовых одеждах. Верующие должны соблюдать строгий пост. В этот день на строящихся храмах устанавливались кресты.

На Воздвиженье начинали рубить капусту. Существовали такие поговорки: «Возриженье — капустницы, капусту рубить пора!», «То и рубить капусту, что со Воздвиженья!», «У доброго мужика на Воздвиженьев день и пироги с капустой!», «И плохая баба о Воздвиженьи — капустница!», «На Воздвиженье — чей-чей праздничек, а у капусты поболе всех!», «На Воздвиженье первая барыня — капуста!» Занятие это было женским. В некоторых регионах в честь этого устраивались посиделки – девушки приходили поочерёдно друг к другу в гости, при этом рубка капусты сопровождалась шутками, песнями, угощением. «Воздвиженские капустники» длились до двух недель. При этом парни присматривались к гостьям, и данное полезное занятие нередко сопровождалось новыми знакомствами и флиртом.

15 (28) сентября – день Никиты-гусятника. Из книги А. А. Коринфского: «Следом за Воздвиженьем-праздником — день Никиты осеннего. Осенний Никита (вешний — 3-го апреля) зовется в посельском быту “гусепролетом”, “гусятником”, “репорезом”. Ломающий сентябрь пополам Никитин день в просторечьи слывет “гусарями”… В старые годы на него соблюдалось немало любопытных, в пережитке уцелевших и до наших дней обычаев. С незапамятных пор держали на Руси гусей, не только для хозяйства (на убой), но и “для охоты”. Гусиная охота была издавна одною из любимейших забав на Москве Белокаменной, да и по другим исконно-русским местам. Гусаки-бойцы откармливались совершенно особо ото всех других гусей и — наметавшиеся в своем боевом деле — ценились на большие деньги, составляя похвальбу-гордость хозяина-охотника. Твердо памятовали русские люди, что “делу — время, потехе — час”. Никита-гусятник был для многих часом потехи. Обхаживали в этот день любители гусиного боя друг друга. Собиравшиеся в обход запасались мешочком с пшеницею. При входе стучали они в дверную притолоку, особым причетом очестливым вызывая хозяина показать “охоту”. Хозяин приглашал гостей дорогих на загородь, где жила-оберегалась у него “гусиная свора”. Сопровождая гостей, он не забывал угостить их доброю чаркой вина из предусмотрительно захваченной сулеи. Пили гости, рассыпали гусям пшеницу. Желая выказать особо-дружеское расположение к кому-либо из гостей, хозяин дарил ему гуся. Получивший подарок должен был отдарить его тем же. Подаренный гусь передавался из полы в полу при троекратном целованье и уверениях в нерушимой дружбе. Целый день ходили гусятники-охотники из дому в дом. Вечером все гурьбой шли — зваными гостями — на пирушку к самому богатому и тороватому из своей братии, заранее предвкушая ничем для них не заменимое удовольствие гусиного боя. В таком доме стояла на столе круговая чаша с зеленым-вином или медом сыченым. Каждый гость, входя, пригубливал эту чашу и клал на стол калач — «гусям на новоселье». Когда собирались все званые-прошеные, хозяин вносил в горницу пару убранных красными лентами лучших гусей-бойцов из своей охоты. Гусей этих обрызгивали медом, пили над их головами мед и зелено-вино. Во время боя бились об заклады, — причем бывало и так, что разгоряченные спором охотники вступали чуть не в рукопашную, совершенно забывая о мирной-праздничной цели своего веселого прихода.

Во времена барщины было в обычае на осеннего Никиту подносить боярам от каждой вотчины гуся с гусынею. Делали это выборные старики. Подносимая гусыня накрывалась красным платком; гусь подносился со льняной плетенкой на шее. Барская семья встречала челобитчиков в сенях и приказывала угостить их вином. Этот обычай соблюдался ещё в 40-х — 50-х годах. По народному поверью, гусей стережет, ото всякого лиха оберегает Водяной. Памятуя об этом, ещё в недавние времена считали гусехозяева необходимым «задобрить дедушку» в ночь под Никитин день. Для этого носили на реку нарочно откармливавшегося «жертвенного» гуся, отрубали здесь ему — с особым причетом — голову и, обезглавленного, бросали в воду, упрашивая речного хозяина принять подарок, не гневаться и не оставлять гусей береженьем на будущее время. Голова жертвенного гуся относилась на птичий двор, из опасения, чтобы Домовой, ведущий всему счет “по головам”, не проведал о сделанном Водяному подарке и не прогневался бы, в свой черед, на это. С Никиты-осеннего начинают бить гусей на продажу». Также в этот день заканчивали собирать урожай репы.

1 (14) октября – день праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Покров – самый важный осенний праздник. Он связан с событием, согласно церковной традиции, произошедшим в 910 году, когда в одном из храмов Константинополя во время богослужения юродивый Андрей и его ученик Епифаний увидели парящую в воздухе Богородицу, которая распростерла над молящимися свое широкое белое покрывало — покров — и произнесла молитву о спасении мира. К Покрову крестьяне-отходники возвращались в родные деревни.

С этой даты традиционно начинали играть свадьбы. А. А. Коринфский упоминает такие традиции: «В Вологодской губернии, а также и в некоторых иных местах, к Покрову-дню ткут крестьянские девушки, задумывавшиеся о женихах, так называемую «обыденную пелену». Собравшись вместе, они с особыми, приличными этому случаю песнями теребят лен, прядут и ткут его, стараясь непременно окончить всю работу в один день, обыденкой. Приготовленную таким образом пелену (холстину) перед обедней на Покров несут к иконе Покрова Пресвятой Богородицы. Шепотом причитают они при этом: «Матушка Богородица! Покрой меня поскорея, пошли женишка поумнея! Покрой ты, батюшко-Покров Христов, мою победную голову жемчужным кокошником, золотым назатыльником!...

Накануне Покрова молодые деревенские женщины сжигают в овине свои старые соломенные постели. Этим, по суеверному обычаю, охраняются молодухи от «призора недоброго глаза». Старухи сжигают в это же самое время изношенные за лето лапти, думая исполнением этого «прибавить себе ходу на зиму». Ребятишек обливают перед Покровом водою сквозь решето, на пороге хаты. Это делается, по старинной примете, в предохранение от зимней простуды».

Также в этот день в армию отправляли рекрутов. «В приказе сказано, до Покрова нужно свезти рекрут в город», — говорит приказчик барыне в рассказе Л. Толстого «Поликушка». Считалось, что После Покрова происходит переход от осени к зиме.

22 октября (4 ноября) – день Казанской иконы Божией Матери. В некоторых местах свадьбы играли, начиная с этой даты. Казанская икона Божией Матери считалась «женской заступницей», поэтому это, прежде всего, женский праздник.  Этот день традиционно завершались строительные работы; плотники, каменщики, штукатуры, землекоп к этому времени сдавали по подрядам работу и получали плату за труд.

Считалось, что с этой даты наступают холода. Были такие поговорки: «Матушка Казанская необлыжную зиму ведет, морозцам дорожку кажет!», «Что Казанская покажет — то и зима скажет!», «Бывает, что на Казанскую с утра дождь дождит, а ввечеру сугробами снег лежит!», «Выезжаешь о Казанской на колесах, а полозья в телегу клади!», «И зиме до Казанской устанавливаться заказано!», «Со Казанской у нас — тепло морозу не указ!», «Казанские морозы железо не рвут, птицу на лету не бьют, а за нос бабу хватают, мужика за уши пощипывают!», «Идет на pop мороз, а в кармане денежки тают!», «С назимней Казанской скачет морозко по ельничкам, по березнячкам, по сырым берегам, по веретейкам!», «Не велик мороз, да краснеет рос!», «Сказывали бабы, что и на Казанскую в стары годы мужик на печи замерз!», «С Казанской — мороз подорожным-одежным кланяться велит, а к безодежным сам в гости ходить не ленится!», «С Казанской не льнуть к тычинке морозобитной хмелинке!»

28 октября (10 ноября) — день святой Параскевы; если он приходится в пятницу, то она зовётся «Параскевой-Пятницею». Параскева-Пятница – с одной стороны святая, с другой – особый фольклорный персонаж, который воплотил в себе и языческие верования. Некоторые исследователи считают, что она частично воплотила в себе черты языческой богини Мокоши, образ которой связан с женскими работами (прядением, шитьём и др.), с браком и деторождением. Параскеву-Пятницу изображали не только в виде икон, но и деревянных скульптур – редкий случай в Православии. Из книги С. В. Максимова «Нечистая, неведомая и крестная сила» (1903): «Рыбьей чешуйкой серебрятся на дне колодцев серебристые гривенники и пятиалтынные... передаются или прямо бросаются разные изделия женского досужества, часто с громким заявлением о прямой цели жертвования: сшитое бельё в виде рубах, полотенца на украшение венчика и лика, вычесанная льняная кудель или выпряденные готовые нитки, а также волна (овечья шерсть) (“Угоднице на чуловки!”, “Матушке-Пятнице на передничек!” — кричат в таких случаях бабы)».

26-е октября — день памяти святого великомученика Димитрия Солунского, Димитриев день. Этот день был ранее днём повиновения воинов, павших в Куликовской битве. В Дмитриев день традиционно навещали могилы родственников.

И это лишь самые важные вехи дореволюционной осени.

P.S. Это 1000-й пост в моём профиле, даже трудно поверить, что я столько постов написала