Он сжал рунный камень на шее — холодный, как лёд, но горящий внутри теплом, что текло в него от Перуна. Камень гудел, дрожал под пальцами, будто живой, и Всеслав чувствовал его зов — острый, как молния, что бьёт в сухое дерево. Этот зов тянул его туда, где тени становились гуще, где горы торчали на горизонте, как клыки зверя, готового проглотить небо. Лада ушла туда — её следы, слабые, босые, дрожащие, вились от пещеры в лес, к подножию тех самых гор. Капля крови — свежая, не замёрзшая — темнела на камне у входа, ещё одна — на траве, что торчала из-под снега. Она была ранена, или голод гнал её так, что она не замечала, как рвёт себя о ветки и камни. Всеслав знал: она не та буря, что жгла деревни, но её путь вёл к тому, кто был сильнее, старше, глубже — к тому, о ком шептал Перун.
За спиной раздался хрип — низкий, тяжёлый, как у зверя, что доживает последние минуты. Гордей сидел у дерева, прижимая руку к плечу, где кольчуга висела лохмотьями, а мясо под ней было рваным, красным, сочащимся кровью. Его борода, седая, как иней, слиплась от пота и грязи, глаза горели злостью, но тускло, как угли под пеплом. Рядом Ярослав — широкоплечий, с лицом, высеченным из камня, — перевязывал свою руку, где когти волка оставили глубокую борозду. Кровь текла медленно, капала в снег, но он стиснул зубы и молчал, только пальцы дрожали, затягивая узел на тряпке. Владко стоял в стороне, щит в его руках блестел в лунном свете, но сам он трясся, как лист на ветру, глаза бегали от мёртвых волков к телам Радмира и Станимира, что лежали неподвижно, с пустыми взглядами, устремлёнными в небо.
— Они мертвы… — прошептал Владко, голос его был тонким, почти детским, и дрожал, как струна, что вот-вот лопнет. — Радмир… Станимир… волки… эта тварь… она их забрала… — Он всхлипнул, сжал щит сильнее, но копьё лежало в снегу, брошенное в панике.
Всеслав повернулся, шагнул к нему, сапоги захрустели в снегу. Его взгляд — острый, как лезвие топора, — впился в парня, и тот замолк, втянув голову в плечи.
— Они мертвы, — сказал он, голос его был низким, твёрдым, как удар молота по железу. — Но мы живы. И идём дальше.
Гордей сплюнул в снег — кровавый сгусток растаял в белизне, оставив алый след. — Дальше? — прохрипел он, сжимая копьё здоровой рукой. — Куда дальше, охотник? К горам, где тьма жрёт всё, что шевелится? Мы и так еле стоим. Радмир с кишками наружу, Станимир с шеей в клочья, а я… — он кашлянул, кровь брызнула на подбородок, — я до утра не дотяну с этой дырой в плече. Брось это, Всеслав. Вернёмся к князю, скажем, что дело сделано.
Ярослав поднял голову, глаза его сузились, но голос остался ровным, как река подо льдом. — Князь велел идти до конца, Гордей. Мы не для того сюда пришли, чтобы бежать, как зайцы. Эта тварь, что ушла, — она ключ. Всеслав прав.
— Ключ? — Гордей хмыкнул, но смех перешёл в кашель, и он сплюнул ещё раз. — Ключ к могиле нашей, воевода. Эти волки… их глаза… это не звери были. Это тьма из-под земли. А та девка, что их рвала… она нас всех выпьет, как мальчишку в деревне. Я видел её когти, её клыки. Она не человек, и тот, кто её зовёт, — тоже.
Всеслав шагнул ближе, топор в руке дрогнул, но остался опущенным. — Она не главная, — сказал он, голос его резанул воздух, как лезвие. — Та, что жгла деревни, ушла к горам. Эта — её отголосок, её тень. Но она знает путь. И я найду его.
Владко отступил, щит задрожал в его руках. — А если их больше? — прошептал он, глаза метались по теням леса. — Волков… тварей… или таких, как она? Мы не выстоим, Всеслав. Я не хочу… как Радмир…
— Тогда держись крепче, — оборвал его Всеслав, и в голосе его прозвучала сталь. — Или оставайся здесь с пеплом и кровью. Но я иду. Перун дал мне силу не для того, чтобы я отступил.
Он повернулся к пещере, присел у входа, где следы Лады вились в темноте. Они были слабыми — отпечатки босых ног, дрожащие, будто она еле держалась, — но свежими, с каплями крови, что блестели в лунном свете, как роса. Рядом валялся клочок его плаща — шерстяной, тёплый, теперь рваный и пропитанный её запахом: кровью, травами, страхом. Она ушла недавно, её тень ещё витала здесь, и рунный камень гудел, указывая туда, где горы ждали, как зверь перед прыжком.
Ярослав поднялся, сжал меч здоровой рукой, кивнул Всеславу. — Идём, охотник. Князь ждёт конца этой чертовщины. И я не дам Радмиру и Станимиру умереть зря.
Гордей выругался, но встал, опираясь на копьё, лицо его скривилось от боли. — Проклятье на вас всех… Иду. Но если сдохну по дороге, пусть ваши боги меня не судят.
Владко молчал, но подобрал копьё, дрожащими руками прижал его к груди. Всеслав кивнул им, шагнул к мёртвым — Радмиру и Станимиру. Их тела лежали в снегу, кровь застыла, глаза смотрели в пустоту. Он опустился на колено, вытащил нож, вырезал руны на двух камнях — простые, старые, как те, что его дед клал на могилы. "Сила" и "Покой" — пусть Перун примет их, пусть Велес укроет в тенях. Снег засыпал тела, ветер унёс их последний след, и Всеслав поднялся, сжал топор.
— За мной, — сказал он, голос его был твёрд, как скала. — К горам.
Они двинулись, лес сомкнулся над ними, ветви скрипели, тени метались в лунном свете. Следы Лады вели вперёд — слабые, но ясные, как нить, что тянется к клубку. Всеслав шёл первым, сапоги ломали снег, топор лежал в руке, готовый к бою. Ярослав шагал рядом, меч в ножнах, рука кровила, но он не жаловался. Гордей плёлся сзади, хрипя, опираясь на копьё, каждый шаг давался ему с трудом. Владко замыкал, щит дрожал, копьё цеплялось за ветки, но он не отставал.
Горы маячили вдали — чёрные, острые, как зубы зверя, что ждал свою добычу. Рунный камень гудел, тепло Перуна текло в грудь, делая Всеслава сильнее, чем любой из них. Он знал: Лада бежала к тому, кто её создал, к той тьме, что слала волков. Но он шёл за ней, и сила Перуна вела его, как молния ведёт гром.
Где-то в тенях леса мелькнула тень — высокая, с глазами, что горели, как угли. Велемир смотрел на них, когти блестели в ночи, но он не двигался, выжидал. Его шёпот растворился в ветре, но Всеслав чуял его — острый, как запах крови. Путь к горам начался, и тьма шла за ними, шаг в шаг.
Лес стонал под ветром, ветви скрипели, как кости, что трещат под ногами. Велемир стоял на холме, его высокая фигура чернела на фоне луны, что висела в небе, точно глаз мертвеца. Плащ из теней вился за спиной, шевелился, как живой, цепляясь за голые кусты, что гнулись под его волей. Когти его — длинные, острые, как кинжалы, — блестели в тусклом свете, отражая красное сияние его глаз, что горели, как угли в золе. Он смотрел вниз, туда, где лес расступался, где слабые огоньки костра дрожали в ночи, и чуял их — людей, что шли по следам его добычи. Пот, железо, страх — их запах бил ему в ноздри, острый, как кровь, что ещё текла в их жилах.
Он шагнул вперёд, когти полоснули кору старого дуба, оставив глубокие борозды, что тут же почернели, как от огня. Велемир втянул воздух, ноздри его дрогнули, и он улыбнулся — тихо, холодно, как ветер над могилами. Они были там, внизу: охотник с топором, что пах силой, старой и чистой, и его псы — слабые, израненные, готовые сломаться. Он видел их у пещеры, видел, как топор рвал его волков, как их чёрная кровь дымилась в снегу. Но он не злился — это была игра, охота, что вела их к алтарю, к его господину. Даромир ждал, и Велемир знал: их смерть у подножия гор будет слаще, чем здесь, в лесу.
Лада была впереди — он чуял её, как чует зверь свою тень. Её страх резал его, острый и сладкий, её кровь — его кровь — гудела в её венах, зовя его. Она бежала к горам, слабая, дрожащая, но живая, и это радовало его. Он дал ей тьму, вырвал её из человеческой шкуры у реки, и теперь она была его — его когти, его клыки, его приманка. Но у пещеры она повернулась против него, рвала его волков, помогла охотнику, и это жгло его, как уголь под кожей. Он сжал кулак, когти впились в ладонь, чёрная кровь капнула в снег, зашипела, растворяясь в белизне.
— Глупая, — прошептал он, голос его гудел, как далёкий гром. — Ты моя, Лада. Твоя тьма — моя. Беги, но не уйдёшь.
Он видел её в своём разуме — её худые ноги месили снег, её красные глаза горели в ночи, её голод рвал её изнутри. Она была красива, как смерть, что манит в бездну, и слаба, как тень, что боится света. Велемир рассмеялся, звук растворился в ветре, и тени вокруг него дрогнули, как живые. Она вела их к нему, к горам, к алтарю, и он ждал, выжидал, как волк перед прыжком. Охотник был сильным — Велемир чуял его, чуял огонь, что тек в его крови, но это лишь делало игру слаще. Даромир хотел их всех — их страх, их тепло, их жизнь, — и Велемир нёс ему это, шаг за шагом.
Он шагнул вниз, тени последовали за ним, вились у ног, как стая голодных псов. Лес расступался перед ним, ветви гнулись, снег таял под его шагами, оставляя чёрные пятна. Он не торопился — ночь была его, и люди внизу были его добычей. Их кровь ждала его, их крики звали его, и он шёл, чувствуя, как тьма в нём растёт, как она гудит в венах, как она шепчет о горах, где Даромир ждал своего часа.
Лес сгущался, деревья стояли теснее, их ветви сплетались над головой, как сеть, что ловит свет. Велемир двигался бесшумно, его шаги не ломали снег, не тревожили тишину — он был тенью, что скользит меж стволов, оставляя за собой лишь запах гнили и крови. Горы маячили впереди, их чёрные пики резали небо, и он чувствовал их зов — низкий, глубокий, как гул земли перед расколом. Алтарь Даромира ждал там, чёрный и гладкий, пропитанный кровью веков, и Велемир шёл к нему, как возвращаются домой после долгой охоты.
Он остановился, поднял голову, красные глаза вспыхнули ярче. Впереди, внизу, горел костёр — слабый, дрожащий, как последний вздох умирающего. Люди были там, их голоса доносились до него — хриплые, усталые, полные страха. Он чуял их: охотника, чья сила резала его тень, как нож, и его псов, что слабели с каждым шагом. Один из них пах гноем и смертью — его кровь текла медленно, но верно, и Велемир улыбнулся, лизнув губы. Этот умрёт первым, когда придёт время.
Он шепнул слова — древние, как звёзды, слова, что Даромир вложил в его разум у алтаря. Тени дрогнули, сгустились, и из них вышли волки — не звери, а создания тьмы, с шерстью, что вилась, как дым, и глазами, что горели красным, как раскалённые угли. Их когти резали снег, клыки блестели, голод гудел в их рыке. Велемир указал в сторону Лады — он чуял её, её бег, её страх, её кровь, что звала его. Волки сорвались с места, растворились в ночи, их вой эхом отразился от деревьев.
— Гони её, — прошептал он, голос его был низким, как рокот земли. — Гони её к нему.
Он видел её в своём разуме — она бежала, закутанная в рваный плащ, её ноги месили снег, её красные глаза мигали в темноте. Она была его частью, его тенью, его даром, но она сопротивлялась, как он когда-то сопротивлялся Даромиру. Её слабость бесила его, но её страх был сладким, как кровь, что он пил у реки, когда рвал её деревню. Она вела охотника к алтарю, и это было всё, что ему нужно. Даромир ждал их — Караван и Карел спали у его ног, слабые, но живые, их голод рос с каждой каплей крови. Велемир знал: их кровь, их крики разбудят Древних, сделают его сильнее, чем он был даже в те дни, когда мир трещал под их когтями.
Он сжал кулак, когти впились в ладонь, чёрная кровь капнула в снег. Он хотел рвать их сейчас — охотника, его псов, Ладу, — но Даромир велел ждать. Их смерть у алтаря была важнее, их кровь должна лечь к его ногам, а не здесь, в лесу. Велемир шагнул вперёд, тени вились за ним, как плащ, когти резали воздух. Он презирал Ладу за её слабость, но видел в ней приманку, что гнала добычу к нему. Охотник был его врагом, его добычей, и он ждал ночи, когда топор встретит его когти.
Лес был густым, как тьма перед рассветом, ветви сплетались над головой, закрывая небо, иней блестел на коре, как слёзы, что застыли в морозе. Всеслав шёл впереди, сапоги ломали снег, топор лежал в руке, тяжёлый и холодный, готовый к бою. Следы Лады тянулись перед ним — слабые, босые, дрожащие, будто она еле держалась на ногах. На ветке, что торчала из сугроба, темнела капля крови — свежая, густая, не замёрзшая в холоде. Он тронул её пальцами, поднёс к глазам — запах был её, острый, смешанный с травами и страхом. Рядом валялся клочок его плаща — рваный, пропитанный грязью и кровью, он цеплялся за куст, как память о той, что ушла.
Рунный камень на шее гудел, тепло Перуна текло в его грудь, острое и живое, как молния, что рвёт ночь. Оно вело его вперёд, к горам, что чернели на горизонте, как зубы зверя, что ждал свою добычу. Он знал: она бежала туда, к тому, кто её создал, кто слал волков, кто рвал деревни. Но он шёл за ней, и сила Перуна делала его сильнее, чем любой смертный, что ступал по этой земле.
За спиной хрипел Гордей, каждый шаг давался ему с трудом, копьё в его руке дрожало, как тростник на ветру. Плечо его кровило, кольчуга висела лохмотьями, и кровь капала в снег, оставляя алый след. Ярослав шагал рядом, поддерживая его, меч в ножнах блестел в лунном свете, но рука его, перевязанная тряпкой, сочилась красным. Владко плёлся сзади, щит в его руках дрожал, копьё цеплялось за ветки, глаза метались по теням, ловя каждый шорох.
— Она близко, — сказал Всеслав, голос его был низким, спокойным, как гул далёких гор. — Следы свежие. Идём.
Гордей сплюнул в снег, кровь смешалась с белизной. — Близко… — прохрипел он, кашляя. — И что? Чтобы она нас всех выпила, как мальчишку? Или те волки вернутся? Я еле стою, охотник.
— Тогда падай, — отрезал Всеслав, не оборачиваясь. — Но я иду дальше.
Ярослав шагнул ближе, голос его был твёрд, но усталость резала его, как нож. — Он прав, Гордей. Мы не для того шли, чтобы бросить. Эта тварь знает, кто жёг деревни. Мы найдём его.
Всеслав остановился, заметил тень — быструю, мелькнувшую меж стволов. Красные глаза вспыхнули вдали, исчезли так же быстро, как появились. Он сжал топор, шагнул к дереву — на коре темнел след когтя, глубокий, свежий, пахнущий гнилью. Кто-то следил за ними, но он не сказал дружине — их страх и так был густым, как дым. Он знал: это не Лада, это тот, кто был сильнее, кто ждал впереди.
Лес расступился, открыв поляну у ручья — чёрная вода текла подо льдом, отражая луну, что висела в небе, как глаз зверя. Всеслав остановил дружину, махнул рукой, указывая на центр поляны. — Привал, — сказал он, голос его был твёрд, как камень. — Костёр. Отдыхаем.
Ярослав развёл огонь, ветки затрещали, бросая блики на их лица. Гордей рухнул в снег, хрипя, плечо его было серым, рана гноилась, запах бил в нос — гниль, смешанная с кровью. Ярослав оторвал ещё кусок рубахи, перевязал его, но руки дрожали от усталости. Владко сел у костра, щит лёг на колени, копьё упало в снег, глаза его смотрели в тени, ловя каждый шорох.
— Мы сгинем здесь, — прохрипел Гордей, кашляя. Кровь капнула с губ, растаяла в снегу. — Радмир, Станимир… их волки разорвали, а теперь я… Эта тварь, что мы гоним, она нас всех заберёт. Брось это, Всеслав. Вернёмся к князю, скажем, что дело кончено.
Ярослав поднял голову, глаза его сузились. — Князь велел идти до конца, Гордей. Мы не зайцы, чтобы бежать. Она — ключ. Всеслав знает.
— Знает? — Гордей хмыкнул, но смех перешёл в кашель. — Он нас в могилу знает! Эти волки… их глаза… это не звери, это тьма. А та девка… я видел её когти у пещеры. Она нас выпьет, как мальчишку в деревне.
Всеслав шагнул к костру, топор блеснул в свете огня. — Она не главная, — сказал он, голос его резанул воздух, как лезвие. — Тот, кто жёг, ушёл к горам. Она знает путь. Перун дал мне силу, чтобы сломать эту тьму, и я сломаю. Идёшь или остаёшься — решай, Гордей. Но я не вернусь.
Владко сглотнул, голос его дрогнул. — А если их больше? Волков… или таких, как она? Я не хочу… как Радмир…
— Тогда держись крепче, — оборвал его Всеслав, глаза его сверкнули. — Страх не спасёт. Только сталь.
Он заметил след у ручья — коготь полоснул камень, оставив чёрный след, свежий, как будто только что. Вой — низкий, глубокий — раздался вдали, тени мелькнули у края поляны, но не приблизились. Всеслав сжал рунный камень, тепло Перуна текло в него, острое и живое. Они были близко — не Лада, а тот, кто следил, кто ждал ночи.
Поляна у ручья лежала в тишине, только костёр трещал, бросая дрожащие блики на снег. Луна пряталась за облаками, и ночь сгустилась, как тьма в глубинах земли. Всеслав стоял у огня, топор в руке блестел в слабом свете, рунный камень гудел на шее, тепло Перуна текло в его грудь, острое и живое. Ярослав сидел рядом, перевязывая руку, кровь сочилась сквозь тряпку, но он держал меч на коленях, готовый к бою. Гордей лежал в снегу, хрипя, плечо его было серым от гноя, копьё дрожало в слабой руке. Владко жался к костру, щит прикрывал его, как панцирь черепахи, глаза метались по теням, ловя каждый шорох.
Всеслав поднял голову — ветер принёс запах, острый, как гниль, смешанный с кровью. Тени у края поляны дрогнули, и красные глаза вспыхнули в темноте, как угли в золе. Он сжал топор, шагнул вперёд, сила Перуна гудела в нём, как река перед порогом. — К бою, — прорычал он, голос его резанул ночь, как лезвие.
И тогда он вышел. Велемир шагнул из леса, высокий, как сосна, его плащ из теней вился за спиной, шевелился, как живой, цепляясь за ветки. Когти его — длинные, острые, как кинжалы — блестели в лунном свете, глаза горели красным, как раскалённые угли. Лицо его было острым, высеченным, как из камня, но неживым — кожа белая, как снег, губы алые, с них капала кровь, что он пил где-то в ночи. Он улыбнулся — холодно, хищно, как волк перед прыжком.
— Вы пришли, — сказал он, голос его гудел, как далёкий гром, низкий и тяжёлый. — К моему господину. К Даромиру. Ваша кровь ляжет к его ногам.
Волки сорвались из теней — пять тварей, с шерстью, что вилась, как дым, и клыками, что блестели, как сталь. Их вой разорвал ночь, голод гудел в их рыке, глаза горели красным. Первая бросилась на Гордея — он вскрикнул, копьё дрогнуло, но когти рванули его грудь, клыки вцепились в шею. Кровь хлынула, алая и тёплая, залила снег, Гордей захрипел, тело его обмякло, копьё упало в грязь. Вторая тварь прыгнула на Ярослава — он рубанул мечом, попал в бок, чёрная кровь брызнула, но третья сбила его с ног, когти полоснули по груди, он упал, крик оборвался.
Всеслав рванулся вперёд, топор блеснул, руны на нём вспыхнули, как молнии. Первая тварь бросилась на него, но он был быстрее — лезвие врезалось в череп, сила Перуна хлынула в удар, чёрная кровь брызнула в лицо, зверь рухнул, дымясь. Вторая прыгнула сбоку, когти рванули воздух, но он уклонился, древко топора ударило в бок, руны вспыхнули, и тварь отлетела, мёртвая ещё в воздухе. Он стоял, сила Перуна текла в нём, как огонь, но Велемир шагнул ближе, когти резали снег, глаза горели ярче.
— Ты силён, охотник, — сказал он, голос его был острым, как лезвие. — Но твой огонь гаснет перед моим господином. Даромир ждёт тебя у алтаря. Иди ко мне.
Велемир рванулся вперёд, когти полоснули воздух, Всеслав встретил его — топор против когтей, сила Перуна против тьмы. Удар грянул, как гром, снег разлетелся, руны вспыхнули, но когти Велемира были быстрее — они рванули плечо Всеслава, кровь брызнула, алая и горячая. Он рыкнул, топор рубанул в ответ, попал в грудь, чёрная кровь хлынула, но Велемир только рассмеялся, рана затянулась, как дым.
— Ты не сломаешь меня, — прошептал он, когти блеснули, и бой закружился в ночи.
Поляна стала полем боя, снег смешался с кровью — алой и чёрной, дымящейся, как смола. Всеслав бился с Велемиром, топор рубил воздух, руны сияли, сила Перуна текла в нём, как река, но тьма Велемира была глубже, чем он думал. Когти полоснули его грудь, кольчуга треснула, кровь хлынула, но он не отступил — топор врезался в бок Велемира, чёрная кровь брызнула, рана затянулась, и Велемир ударил снова, когти рванули ногу, заставив его упасть на колено.
Ярослав поднялся, меч блеснул в его руке, он рубанул волка, что рвал Гордея — тварь рухнула, чёрная кровь дымилась в снегу. Но вторая прыгнула на него, когти полоснули грудь, он упал, кровь текла рекой, но он сжал меч, вонзил его в бок зверя, и тот затих. Владко кричал, щит дрожал, копьё лежало в снегу — волк бросился на него, клыки рванули руку, он рухнул, крик его оборвался, но тварь отскочила, отвлечённая боем Всеслава.
Велемир схватил Всеслава за горло, когти впились в кожу, сила Перуна дрогнула под его тьмой. — Ты умрёшь у алтаря, — прошептал он, голос его был холодным, как лёд. — Даромир ждёт твою кровь. Твоих псов. Её.
Всеслав рыкнул, топор блеснул, рубанул руку Велемира — чёрная кровь хлынула, когти ослабели, но Велемир ударил снова, кулак врезался в грудь, выбив воздух. Рунный камень пылал, сила Перуна текла в него, но тьма Велемира была сильнее, чем волки, сильнее, чем Лада. Он рванулся вперёд, когти полоснули лицо Всеслава, кровь залила глаза, и он упал, топор выпал из руки.
Ярослав крикнул, бросился к Велемиру, меч рубанул воздух, но когти рванули его грудь, он рухнул, кровь текла рекой, глаза его потускнели. Владко вопил, волк рвал его щит, когти полоснули ногу, он упал, крик его растворился в ночи. Всеслав лежал в снегу, кровь текла из ран, сила Перуна гасла, как огонь под дождём. Велемир стоял над ним, когти блестели, глаза горели, как угли.
— Ты слаб, охотник, — сказал он, голос его резал, как нож. — Твой бог умирает. Даромир поднимется, и вы все ляжете к его ногам.
Он поднял когти, готовый рвать, но ночь дрогнула — шорох, быстрый, как ветер, раздался за его спиной.
Лада вылетела из теней, почти нагая, плащ Всеслава висел лохмотьями, цеплялся за её кожу, открывая больше, чем скрывая. Её ноги — длинные, стройные — месили снег, грудь вздымалась под обрывками ткани, волосы — чёрные, как ночь — падали на лицо, красные глаза горели, но в них был страх, живой и острый. Она бросилась к волку, что рвал Владко — пальцы её стали когтями, зубы — клыками, она вцепилась в зверя, рвала его, как хищница. Чёрная кровь залила её, тварь рухнула, дымясь, и Лада повернулась к Велемиру.
— Ты не возьмёшь его! — крикнула она, голос её был хриплым, надломленным, но острым, как лезвие. Она прыгнула, когти полоснули бок Велемира, чёрная кровь брызнула, он рыкнул, отшатнулся, когти рванули воздух, но она увернулась, грация её была дикой, как у кошки.
Всеслав поднялся, кровь текла с лица, но сила Перуна вспыхнула снова, рунный камень пылал, топор блеснул в руке. Он рубанул Велемира, лезвие врезалось в грудь, чёрная кровь хлынула, рана не затянулась так быстро, как раньше. Лада ударила снова, когти рванули плечо, Велемир пошатнулся, рык его стал громче, но слабее. Последний волк бросился на неё, но она увернулась, когти полоснули его горло, и он рухнул, дымясь в снегу.
Велемир отступил, глаза его горели, когти блестели, но тьма в нём дрогнула. — Даромир ждёт вас, — прохрипел он, голос его был острым, как нож. — Бегите к нему. К вашей смерти.
Он рванулся в лес, тени поглотили его, вой растворился в ночи. Лада стояла, дрожа, когти и клыки пропали, кровь твари капала с её рук. Она посмотрела на Всеслава, глаза её мигнули, страх смешался с болью. Он шагнул к ней, топор опустился, сила Перуна текла в нём, но он не ударил.
— Почему? — спросил он, голос твёрдый, как камень. — Ты спасла меня.
Она сжалась, руки прикрыли грудь, лохмотья плаща цеплялись за кожу. — Я… не хочу… чтобы он взял тебя, — прошептала она, голос её дрожал, как лист на ветру. — Он… он зовёт… к горам…
Всеслав поднял топор, кровь стекала с лезвия. Ярослав лежал в снегу, живой, но слабый, Владко дрожал, рука кровила, но он дышал. Гордей был мёртв, его тело остывало в снегу. Лада стояла перед ним, её красота манила, как огонь в ночи, но он знал: она была тварью, что пила мальчика. И всё же она спасла его.
Поляна лежала в тишине, только ветер выл, кружа пепел костра, что догорал в снегу. Рассвет пробивался сквозь ветви, слабый, серый, как дыхание умирающего, бросая длинные тени на кровь — алую и чёрную, что остывала в белизне. Всеслав стоял, топор в руке блестел, покрытый коркой чёрной крови Велемира и волков. Рунный камень гудел на шее, тепло Перуна текло в его грудь, острое и живое, залечивая раны — плечо кровило меньше, лицо ныло от когтей, но он держался, сила бога делала его твёрдым, как скала.
Он оглядел дружину. Гордей лежал мёртвый, шея разорвана, глаза застыли в пустоте, копьё валялось рядом, сломанное, как его жизнь. Ярослав поднимался, грудь его была в крови, кольчуга висела лохмотьями, но он сжал меч, глаза горели упрямством, хоть дыхание было тяжёлым, хриплым. Владко сидел в снегу, рука кровила, щит лежал в стороне, пробитый когтями, но он дышал, дрожал, как лист на ветру, но жил. Волки — твари Даромира — дымились в снегу, их чёрная кровь шипела, растворяясь, как смола под солнцем.
Лада стояла в стороне, закутанная в остатки плаща Всеслава — рваные лохмотья цеплялись за её кожу, открывая худые плечи, грудь, бёдра, что дрожали от холода или страха. Её красота сияла в утреннем свете — кожа белая, как снег, волосы чёрные, как ночь, глаза красные, но тусклые, полные боли. Кровь волков капала с её рук, она сжала их в кулаки, глядя на мёртвого Гордея, на раненых Ярослава и Владко. Слёзы — не вода, а кровь — катились по её лицу, оставляя алые дорожки.
Всеслав шагнул к ней, топор опустился, но не угрожал. — Кто он? — спросил он, голос его был твёрд, как камень, но без гнева. — Тот, что зовёт тебя. Велемир сказал о Даромире. Говори.
Она подняла голову, красные глаза встретили его взгляд, и в них мелькнул ужас, смешанный с чем-то живым, человеческим. — Велемир… — прошептала она, голос её дрожал, как сухой лист. — Он… тот, кто сделал меня… Он рвал мою деревню, пил меня у реки… Но он не главный. Даромир… он в горах… у алтаря… он старше… сильнее… Он зовёт нас всех…
Всеслав сжал рунный камень, тепло обожгло пальцы. — Алтарь? — переспросил он, глаза сузились. — Что там?
— Тьма… — выдохнула она, отступив. — Он будит их… старых… как он… Их кровь… наша кровь… Я не хочу… но он зовёт… — Она сжалась, плащ сполз с плеча, обнажая рану — старую, рваную, от зубов Велемира.
Ярослав кашлянул, кровь капнула с губ, но он поднялся, опираясь на меч. — К горам, значит, — прохрипел он. — Этот Велемир… он вернётся?
— Да, — шепнула Лада, глаза её мигнули. — Он не уйдёт… пока Даромир жив…
Всеслав повернулся к дружине, топор блеснул в его руке. — Мы идём, — сказал он, голос его прогудел, как далёкий гром. — К горам. К алтарю. Я найду его.
Ярослав кивнул, хоть лицо его было серым от боли. — Князь ждёт конца этой тьмы, — прохрипел он. — Я иду с тобой, охотник. До конца.
Владко сглотнул, поднялся, рука кровила, но он подобрал копьё, дрожащее в его ладонях. — Я… я тоже… — прошептал он, голос был тонким, но твёрдым. — Не хочу… как Гордей…
Всеслав взглянул на Ладу, её красота манила, как огонь в ночи, но он видел в ней тварь, что пила мальчика, и всё же — жертву, что спасла его. — Ты знаешь путь, — сказал он, голос стал мягче, но острым. — Веди.
Она отступила, сжала плащ, глаза её горели красным. — Я… я боюсь… — прошептала она. — Он в моей крови… он зовёт… Но я поведу… чтобы ты сломал его…
Всеслав кивнул, топор лёг в руку, как старый друг. Он шагнул к краю поляны, где следы Лады — слабые, дрожащие — сливались с его собственными. Горы маячили впереди, их чёрные пики резали небо, как клыки зверя, что ждал свою добычу. Рунный камень пылал, сила Перуна текла в нём, острая и живая, как молния перед грозой.
Ярослав шёл за ним, меч в руке, кровь капала в снег, но он не жаловался. Владко плёлся сзади, копьё дрожало, но он держался. Лада шагала рядом, босые ноги месили снег, плащ развевался, как тень, что не отпускает прошлого. Ветер нёс запах крови и пепла, горы гудели вдали, и Всеслав знал: тьма ждала их, глубже, чем он думал.
Где-то в лесу мелькнула тень — высокая, с красными глазами, что горели, как угли. Велемир смотрел на них, когти блестели в ночи, но он не двигался, выжидал. Его шёпот растворился в ветре, но Всеслав чуял его — острый, как запах смерти. Путь к горам продолжался, и он шёл его ломать — как делал всегда, с благословением Перуна, но сила его ослабла.
