Я вырос неподалёку от Хельсинки. Если смотреть со стороны, кажется, что Финляндия — один сплошной лес, но у нас, как и везде, есть и большие города, и сельская местность. Сам я всегда был скорее «городским» человеком, однако мне безумно нравились люди, которые умеют жить ближе к природе, своими руками всё делают и доверяют своему опыту. Думаю, все встречали таких: они не особо в курсе, где в городе найти самую дешёвую аренду машин или пиво по скидке, зато спокойно могут построить бревенчатую хижину из подручного хлама — лишь бы было желание.
В 2017 году я работал в команде, которая снимала документальный фильм. Мы как раз искали локации для будущих съёмок о людях, живущих в глубинке Финляндии, в том числе и на окраинах региона Кайнуу. У меня был проводник по имени Эркки — долговязый парень с круглыми, похожими на яблоки, щеками и неугасающей улыбкой. Мог рассказывать какие-то страшные вещи, а улыбка ни на секунду не пропадала. Мы колесили по разным местам, делали тестовые съёмки, а потом должны были вернуться на базу, обдумать структуру будущего фильма и уже тогда заняться полноценными съёмками.
Но пока всё было так: я и Эркки в дороге и никакой определённой цели.
Это было очень интересное время. Я планировал сделать предложение своей девушке, Ханне, как раз на финальной стадии съёмок, которая должна была случиться через несколько месяцев. Я уже всё продумывал — как удивить её и устроить небольшой «праздник» в подходящий момент. Но это были лишь планы на будущее, а в настоящем у Эркки появились плохие новости.
Намечалось, что в фильме будет сюжет о «безмолвных жителях» региона Кайнуу — это было записано на следующий месяц. Но нужен был ещё более «живой» материал, чтобы лучше передать атмосферу мест. Изначально Эркки предлагал снять одного своего знакомого, который жил фактически отшельником, но вдруг не срослось. Пришлось придумывать что-то другое, причём в пожарном порядке.
И тут Эркки предложил идею, которая звучала безумно. Он слышал о некой семье Рикки, люди рассказывают о них как о чем-то почти мифическом. У них нет ни адреса, ни телефона, никто толком не знает, как до них добраться. Но якобы в глубинке они живут — с очень странным образом жизни. Если мы сможем их найти, то это как раз то, что нужно для документалки.
Был конец зимы, погода металась то туда, то сюда. Мы ехали на восток по просёлочной дороге, когда вдруг пошёл снег — так густо, что уже накапало до колен. Может, природа решила напоследок нам напомнить, что ещё не весна. Дорогу стало не разобрать, и в какой-то момент мы застряли.
Ситуация была не особо критичной. Да, неприятно, но у нас были запасы и спутниковый телефон. Мы бы в любом случае выбрались. Но пришлось, конечно, задержаться. Пока Эркки ковырялся со своим оборудованием, я глянул в окно — и увидел нечто странное.
На опушке леса стояли три человека. Двое мужчин и женщина, все в белых шерстяных одеждах. Сначала мне показалось, что они укутаны снегом, а потом понял — у всех у них очень светлые, почти платиновые волосы.
Эркки выглянул на улицу и ухмыльнулся своей вечной улыбкой.
— Похоже, они, — ответил он. — Слыхал, у них волосы почти белые.
Трое незнакомцев просто стояли возле деревьев, глядя в нашу сторону. Руки по швам, неподвижные. Один из мужчин, повыше, поправил рюкзак на плечах — судя по виду, тяжёлый.
— Может, подойдём поздороваться? — спросил я.
— Не думаю, что они привыкли к гостям, — ответил Эркки. — Некоторые вообще не верят в их существование.
— Но выглядит-то всё очень реально.
Я приподнял руку, помахал им. Один из них тоже приподнял руку, словно повторил мой жест — как будто не совсем понимал, что это вообще значит.
Мы с Эркки вышли из машины и пошли к ним. И только тогда я понял, какие они высокие. Всем на вид было лет по двадцать с лишним, женщина помоложе, может. Волосы белёсые, кожа тоже бледная. У нас с Эркки щеки были красные от мороза, а у них кожа почти белая, словно лёд. Да и вообще, они были очень… красивые. Никаких изъянов, как с картинок.
Эркки протянул руку, чтобы поздороваться, но те, видимо, решили, что он что-то пытается у них взять. Оглядели его настороженно и все разом отступили на полшага.
— Простите, — сказал я, — не хотели напугать.
Эркки оставил руку вытянутой, потыкал себя в грудь:
Троица глядела так, будто перед ними инопланетяне. Высокий парень повторил движение Эркки — ткнул себя в грудь:
— Да нет же, это он — Эркки, — я показал на своего товарища. — А твоё имя какое?
Однако они только продолжали тыкать пальцем то в себя, то в нас и всё повторяли имя «Эркки».
Когда стало ясно, что мы друг друга не понимаем, атмосфера разрядилась. Мы рассмеялись, а они тоже заулыбались и начали странно хохотать, сопровождая смех каким-то специфическим звуком, вроде «ри-кики-ки». И чем шире они улыбались, тем громче становился этот звук. Я подумал, может, так и появился слух о «Рикки» — ведь именно этот звук они и издавали.
Парень пониже ткнул Эркки в плечо и показал вглубь леса, мол, «идёмте за нами». Мы прихватили наши вещи, запомнили координаты по GPS и пошли вслед за ними. Всё это время они почти не разговаривали, просто изредка шёпотом повторяли что-то, смешиваясь со смехом. Двое мужчин тыкали друг в друга, говорили «Эркки» и хихикали. Девушка была спокойнее.
Мы шли почти час. Снега повсюду по колено, но им было всё нипочём, они шли уверенно — явно знали эти леса наизусть. Они были бесшумны и ловки, а мы с Эркки чуть не кубарем летели за ними.
В конце концов мы вышли к двум бревенчатым домикам глубоко в чаще. Видно было, что они тут живут давно: у входов шкуры вместо занавесок, ветхие колокольчики из костей животных покачивались на ветру. Постройки стояли на склоне, уходящем к узкому ручью, окружённому соснами. Ещё я заметил маленькую пристройку или сарай, больше похожий на большой деревянный сундук. Высокий парень вскинул руку, будто говоря: «Добро пожаловать!», и позвал внутрь.
Когда мы вошли в главный дом, я словно очутился в другом измерении. Казалось, здесь всё пропитано жизнью вдали от цивилизации. Везде резьба по дереву, украшения, самодельные инструменты на стенах. Спальные места набиты соломой, сверху — одеяла. Дом был больше, чем казалось снаружи, — они выкопали вглубь склона для расширения. Сверху на опорах, пропитанных льняным маслом, под потолком висела старая лодка.
Нас угостили чем-то, что наливали из металлического бидона. По виду — какая-то странная самогонка, а стаканами служили жестяные банки из-под тунца. Хозяйка отказалась пить, лишь хмыкнула. Эркки улыбнулся, мол, «когда в Риме…» — и мы выпили.
Всё проходило дружелюбно. Мы показывали им наше оборудование, пытались что-то объяснять, но они смотрели с недоумением и улыбками. Кажется, они не понимали, что такое «название» предмета. Единственные звуки, хоть немного похожие на слова, — это то самое «ри-кики-ки», которое они издавали, когда радовались.
Кто-то из них предложил мне вяленую рыбу. По привычке я сказал «спасибо». А он посмотрел на меня, поднял ту же рыбу и «спасибо» повторил. Я засмеялся и попробовал научить его слову «рыба», поднимая её перед собой. Но вышло так, что я напутал, и они решили, будто «thank you» и «fish» — это одно и то же. Потом оба брата радостно повторяли их наперебой и учили девушку — им казалось, что это что-то важное.
Мне не показалось, будто они слабоумные. Просто их мышление и способ общения совсем не такие, как у нас, — никакого общего языка. Их миропонимание было полностью другим. Но именно такое мы и хотели запечатлеть в нашем документальном фильме!
Пока Эркки показывал им на телефоне фотографии, я решил посмотреть, что в другой избушке.
Естественно, я увидел там много странностей. Например, на косяке двери насечки — как бывает, когда родители отмечают, как растёт ребёнок. Видимо, они жили тут с самого детства, никогда не покидая лес. Бывает, что люди «пропадают» в глухих регионах, ведь у меня у самого дядя жил где-то на границе с Карелией, и за всю мою жизнь я виделся с ним только раз. Так что ничего невероятного.
Однако попадались вещи, которым я не мог найти объяснение. На одной стене висели металлические молнии (молнии-застёжки, zippers), причём ровными рядами по девять в каждом ряду (3×3). Я насчитал 26 таких групп. Зачем им столько? На другой стене — шкуры разных животных, причём некоторые я вообще не узнавал.
Вскоре в эту же избушку зашла девушка. Она прошла мимо меня, будто не замечая, встала перед старым зеркалом, достала какую-то коробочку с серебряными цепочками и ярко-красной помадой. Аккуратно накрасила губы. Смотрелось жутковато: будто дикая, почти «лесная» женщина красит губы точно так же, как моя девушка, когда стоит перед зеркалом в ванной.
Я уже собрался уходить обратно, но она меня остановила. Обняла за шею и, прежде чем я понял, что происходит, потянулась поцеловать. Я отпрянул.
— Извини, — сказал я. — У меня есть невеста, я не могу.
Она моргнула, непонимающе на меня глядя, и сцедила из моего голоса лишь звуки. Потом закатила глаза и схватила меня за руку, утащила в главный дом. Там снова протянула мне вяленую рыбу, словно считая, что я голоден. Похоже, она не сильно расстроилась моим «отказом». А ведь сама она была очень красива, но я ведь собирался жениться. Да и общаться мы всё равно не могли.
Нам с Эркки снова предложили еды, а мы поделились своими припасами: у меня были крекеры с джемом, но они выплюнули это с дурашливым «ри-кики-ки» — им не понравились крошки. Мы ещё немного выпили, посмеялись над очередными непониманиями, и ближе к закату я заметил, что девушка снова накрасила губы и теперь страстно целуется с Эркки. Ему, кажется, это совсем не мешало.
Удивительно, но семья лишь радовалась и хлопала в ладоши. Может, у них это что-то вроде ритуала посвящения? Или приветствия. Это, похоже, не выглядело чем-то «сексуальным» в нашем понимании.
Поздним вечером нас проводили в другую избушку, дали место, где мы могли разложить спальные мешки. Голова кружилась — в основном от их самогонки, способной, кажется, сдирать шкуру с кабана. Я понимал: непривычно, но… какое-то время так жить можно. А может, они иначе не умеют.
— Нам обязательно надо их снять, — прошептал я в темноте. — Они невероятные.
— Говорил же, — отозвался Эркки. — Настоящая находка.
— И откуда ты о них узнал?
— Болтают всякое, — ответил он, голос становился всё соннее. — Говорят, у них нет документов. Типа вне системы.
— Да нет, всякие глупости: будто они воруют у фермеров яйца и молоко, приносят несчастья. Могут детей утащить или собак съесть. Всякий бред.
— Не похоже на них, — сказал я. — Они вообще милые.
— Ага, — хмыкнул он. — Особенно та девушка… губки у неё…
И он моментально вырубился, а я ещё долго лежал, не мог уснуть. В голове крутилась мысль: почему они имитируют этот звук, что он значит? «Ри-кики-ки, ри-кики-ки…»
Утром я проснулся пораньше. Рикки уже сновали на улице, а снега к тому времени выпало ещё больше, так что следов не осталось. Мне было немного страшновато, что машину мы теперь не найдём, но Эркки не паниковал — у нас ведь GPS.
Тот парень, что «пониже» (хотя всё равно здоровый), потянул меня за рукав и показал на восток, вниз по склону. Мол, «пойдём, покажу кое-что». Я прихватил камеру, попросил Эркки подождать, и мы пошли вдвоём.
Шли недолго. Спустились вдоль речки до небольшого плоского каменного выступа. Там оказалась расщелина, ведущая в крохотную пещерку. Я боюсь замкнутых пространств, но этот Рикки так уверенно вошёл туда, что я решился за ним.
Внутри, на внутренней стене, я увидел самодельную «настенную роспись». Нечто вроде наскальной живописи, хотя и не сказать, что древней, но всё равно любопытной. Кто-то, видимо, оставил цветные пятна и отпечатки ладоней, скомпоновав их в целую картину. Поначалу непонятно, а если сделать шаг назад, то различаешь всю сцену.
Слева нарисован ряд женщин в белых платьях, как невесты, выходящие из деревни. Они идут между сосен и берёз, у всех в руках букеты. В конце этого шествия белые платья уже брошены на землю, все в крови, а рядом валяются букеты, перемазанные красным. Но несколько женщин остаются в платьях, у них особые голубые подсолнухи вместо обычных цветов — и они что-то приносят в жертву или в дар. Эти женщины не ранены, платья у них по-прежнему чистые.
Справа же нарисована церковь, у которой сломан крест. Двери распахнуты, но внутри лишь мрак. Перед самым входом в церковь — женщина в белом принимает ребёнка от длинной серой руки.
— Ты понимаешь, что тут? — спросил я у парня.
— Это ты? — я ткнул в сторону младенца. — Ты вот тут?
Ноль реакции, только спокойный выдох и лёгкое «ри-кики-ки».
Я сделал пару снимков на камеру, и мы вернулись в домики. У меня в голове крутились тысячи вопросов. Кто они? Сколько поколений здесь живёт? Где их мать? А отец? И если верить тем рисункам, у них тут какая-то своя странная история. Женщины в белом, добровольно идущие во тьму… Неужели они ничего не боятся?
Но, вернувшись к домам, я обнаружил, что Эркки нет. И его рюкзак исчез. Так же как вся техника. Будто он сам добровольно ушёл, бросив меня. Ничего не понимал. Я принялся расспрашивать, показывая жестами:
Девушка лишь прикрыла губы пальцами, словно спрашивая, не голоден ли я. Я покачал головой:
— Эркки! — повторил я, при этом рисовал воздух пальцем, пытаясь изобразить его круглые щёки и улыбку. Но она лишь смотрела на меня и шёпотом произносила то, что всегда: «ри-кики-ки».
Через пару часов вернулся тот высокий брат. Остальные вскочили, начали радостно кричать, а он что-то показывал им в руках. Когда я пригляделся — это оказался фрагмент «молнии» от куртки. Он прошёл мимо меня, похлопал меня по плечу, а на моей куртке осталось что-то тёплое.
Они гомонили всё громче, выкрикивая «ри-кики-ки», смеялись, тыкали молнию к стене, вешали её в новый ряд. А потом старший брат вышел обратно, стянул окровавленные перчатки и кинул в снег. Посмотрел на меня с обычной улыбкой, без всякого злого умысла. Как будто это норма.
Я не знал, как реагировать. По их законам, всё в порядке, ничего необычного. Похоже, они пригласили меня жить с ними, делились едой и теплом, и не понимали, что «случайно убить Эркки» — это кошмарно и недопустимо. Для них всё это, видимо, какие-то свои правила…
Так я провёл там ещё два дня, пытаясь хоть как-то объяснить, что мне надо бы вернуться. Показывал жестами на GPS, телефон — как бы спрашивая, где они. Те только улыбались и не понимали. Всё это время они были гостеприимны, показывали мне, как разводить костры, высушивать рыбу, делились хлебом. Но я видел, что они принесли из машины Эркки обломки — руль, сиденье… Удивлялись, смотрели на меня, как на учителя, что бы я показал, «как пользоваться», и смеялись, повторяя «ри-кики-ки». И каждый раз, когда я пытался в ответ не улыбаться, старший брат смотрел на меня пристальнее, будто ждал повода.
Не могу назвать это пленом, потому что мог ходить куда угодно. Вроде как я тоже мог бы поступить с ними жёстко, но их было трое, и я был на их территории. Даже если бы у меня получилось кого-то ранить, оставшиеся могли попросту растерзать меня.
На четвёртый день они потянули меня из избушки рано утром. Я побежал за ними в верхней одежде, не успев толком проснуться, а они уже катили куда-то на север через лес. Вскоре мы вышли на скалистую площадку на склоне. Там я увидел пятно крови на камнях. Старший брат подошёл к дереву, где висела бензопила, а под ней корзина ручной вязки. У меня замерло сердце, когда он потянулся к бензопиле, но в итоге он схватил лишь корзину.
Я стоял с младшим братом и сестрой, они вообще не понимали, почему я боюсь. Девушка погладила бензопилу, словно приветствуя её. И всё время повторяли: «ри-кики-ки, ри-кики-ки». Тут я понял, что они подражают звуку, с которым заводят пилу.
Старший брат тем временем собирал в корзину то, что осталось от кого-то. Какой-то обглоданный лоскут плоти. Кажется, это была рука. И на ней я узнал цвет куртки Эркки…
Потом меня заставили снять это на камеру. Девушка вручила её мне и показала на всё происходящее. Мол, «снимай, это важно». И я понял: у них есть свой «ритуал» — поцелуй был знаком согласия на смерть. Эркки целовался с ней, значит дал «добро». С их точки зрения, они не убивают просто так, а лишь когда «им разрешают». И даже не обыскивают жертву, не берут в карманах ничего — только молнию с куртки вешают на свою стену.
Осознав это, я не мог есть, не мог спать. Но они вели себя так, будто всё в порядке. Их жизнь шла своим чередом, они радовались, смеялись. Для них это норма. Они не понимали, что я нахожусь в ужасе. Давали мне какой-то бальзам, предполагая, что я болен. Они просто не представляли, что всё это может быть чудовищно.
В ту ночь я решил, что нужно бежать. Я не могу остаться тут навсегда.
На следующий день мы снова пошли за теми останками — они докидывали часть в корзину. Я же, дрожа, полез в карманы убитого мужчины. Нашёл ключи от снегохода. Рикки ничего не заподозрили. Им было всё равно, пока я не мешаю.
Мы двинулись к торфянику, и старший брат, как и тогда, повёл меня к старому зданию. Мне казалось, это церковь. Без креста, полуразрушенная. Он поставил корзину с останками к дверям и похлопал меня по плечу, мол, «давай снимай». Когда я поднял камеру, он меня притормозил, сжав плечо, видимо, показывая «подожди». Через секунду скрипнула дверь, и оттуда высунулась длинная серая рука — такая, что сразу понятно: не человеческая. Она втащила корзину внутрь.
Рикки изумлённо посмотрел на происходящее. А потом рука вдруг схватила меня за шею и затянула в темноту. Всё случилось моментально.
Это было ощущение, будто я падаю в чёрную дыру. Я не видел стен. Будто пространство уходило куда-то в бесконечность. Вокруг были белокурые, полупрозрачные люди с впалыми глазами, сидевшие в темноте. На полу валялись обглоданные кости, обрывки мяса, куски одежды. Некоторые создания всё ещё глодали эти кости. Их глаза медленно поворачивались ко мне, полные голода. Гибкие, неестественные конечности, нездешние пропорции.
Но тут меня резко выдернули наружу. Я повалился на снег, захлопнулись двери, и старший брат стоял над мной. В его глазах был ужас. Не тот, что они обычно не знают, а настоящий — он тоже не понимал, что за тварь там внутри. Сёстры и брата я где-то не слышал — никто не радовался и не смеялся. Они были растеряны. Мы с ним переглянулись. Я чувствовал: он так же в шоке, как и я. Может, они кормят этих монстров, думая, что всё происходит по неким правилам, а на самом деле внутри кроется нечто куда более жуткое и безжалостное.
Я повернулся и пошёл прочь. Старший брат остановил меня, взял за руку, вглядываясь в глаза. Будто хотел сказать: «Я знаю, что ты другой, мы не желаем тебе зла, но это наши законы». Я понял его без слов. И он отпустил меня. Остальные звали меня, что-то кричали, сестра повторяла «Эркки! Thank you! Thank you!» — бессвязное месиво из того, что запомнила. Но я не остановился. Последнее, что видел, — как старший брат разворачивается спиной, а сестра стоит на окраине леса, крича что-то мне вслед.
Я добрался до снегохода и направился на запад, не останавливаясь. Спустя несколько часов меня подобрала машина на просёлочной дороге. Я всё рассказал полиции, но они лишь развели руками — искать там нечего, всё занесено снегом, а в лесах полно мест, куда не пробраться. Документальный проект мы, само собой, не закончили. А предложение Ханне я всё-таки сделал, хоть и с трудом переживая внутренние страхи. Теперь я не люблю красную помаду, и Ханна до сих пор не понимает почему.
Но я уверен, что семья Рикки до сих пор живёт там — с их собственными «правилами» и «обрядами». И они никогда не поймут, отчего мы, горожане, их боимся.
Подписывайся на ТГ, чтобы не пропускать новые истории и части.
Подписывайтесь на наш Дзен канал.
