У ног его лежали Караван и Карел — два Древних, разбуженных кровью, что он добыл из людей несколько ночей назад. Их тела — худые, серые, с кожей, сухой и потрескавшейся, — едва двигались, когти дрожали, глаза мерцали слабо, как тлеющий костёр. Кровь вдохнула в них жизнь, но не силу — они оставались лишь отголосками прошлого. Даромир посмотрел на них, губы его дрогнули в холодной улыбке, лишённой тепла. Они спали века, заточённые в каменные гробницы богами, чья власть над миром угасла вместе с их песнями. Он коснулся алтаря когтями, камень отозвался дрожью, и тени у его ног зашевелились, закружились, словно стая голодных теней.
Боги — их имена терзали его разум, острые и беспощадные. Перун, чьи молнии некогда раскалывали небо, чей гром загонял его под землю, теперь слабел, его свет гас под тяжестью времени. Велес, что говорил из теней, что оплетал мир своими корнями, затих, его голос растворился, его змеи исчезли в глубинах. Мать-Земля, чья сила текла в лесах и реках, чья песня звучала в каждом шаге, умолкла, её тепло рассеялось, как утренний туман. Тысячелетиями они держали его, Каравана, Карела, Квету, Радогу, Мрану и Яру в каменных оковах — гробницах, что скрипели под их напором, но держались. Они были властителями, что сковывали мир своими законами, своими песнями, что звенели в ушах, тяжёлые и неотступные.
Даромир провёл когтем по своей руке, и чёрная кровь упала на алтарь. Она зашипела, впитываясь в трещины камня. Он ненавидел их — слабых, слепых богов, что верили в вечность своего света. Они забыли, что тьма существовала первой, текла в жилах земли задолго до их грома и песен. Он был её частью, её владыкой, и теперь, когда их символы трещали, а голоса слабели, он поднимался, чтобы забрать своё. Боги умирали, их сила уходила, и он ощущал это — в порывах ветра, в дрожи гор, в далёких криках людей.
— Вы угасаете, — прошептал он, и голос его разнёсся по ночи, глубокий и тяжёлый. — Ваши молнии — лишь искры. Ваши тени — ничто. Я сломаю вас, и мир станет моим.
Даромир шагнул к краю холма, когти рассекали воздух, тени следовали за ним, словно живые. Он втянул воздух — запах дыма, крови и страха ударил в него, острый и манящий. Внизу лес шумел, деревни пылали — Велемир крушил их, оставляя за собой угли и отчаянные вопли. Лада бежала за ним, её страх звенел в ночи, но Даромир не обращал на неё внимания — она была лишь приманкой, что гнала добычу к нему. Ему нужны были люди — их тепло, их жизнь, их кровь, что должна питать алтарь.
Он поднял руку и произнёс слова — древние, как само небо, слова, что гасили свет и призывали тьму. Тени сгустились, их шёпот перерос в вой, и из них вышли волки. Не обычные звери, а порождения его воли — с шерстью, похожей на дым, и глазами, горящими красным. Их клыки сверкали в темноте, когти царапали камень, голод звучал в их рычании. Даромир указал вниз, туда, где лес дрожал под ветром, где люди бежали от огня, пожиравшего их дома.
— Идите, — приказал он, голос его был низким и твёрдым. — Гоните их ко мне. Их кровь разбудит моих братьев.
Волки рванули вперёд, растворились в ночи, их вой отразился от гор. Даромир стоял неподвижно, тени кружились у его ног, и он чувствовал их — десятки жизней, что текли к нему, как река к обрыву. Квета, Радога, Мрана и Яра спали под алтарём, их когти шевелились во сне, их голод усиливался с каждой пролитой каплей. Караван и Карел были лишь первыми — слабыми отголосками, ждущими полной силы. Ему нужно было больше: деревни, города, потоки крови, чтобы пробудить их всех, чтобы сокрушить богов и встать над их руинами.
Он повернулся к алтарю и полоснул когтями по камню, оставив глубокие чёрные следы. Горы откликнулись гулом, их голос сливался с его собственным, их тьма была его тьмой. Велемир разрывал мир внизу, Лада бежала к нему, за ней крался охотник, но все они были лишь фигурами в его игре, несущими то, что он жаждал. Даромир улыбнулся — холодно, резко. Боги слабели, их время истекало, и он поднимался, чтобы захватить мир.
Лес шумел под ветром, ветви трещали от напряжения. У подножия гор лежала деревня — несколько изб с соломенными крышами, дрожащими в ночи. Огонь в очагах угасал, дым поднимался тонкими струйками, люди спали, не подозревая о тьме, что подбиралась из леса. Волки Даромира вышли из теней — их шерсть клубилась, как дым, глаза пылали красным, клыки блестели, когти вспарывали землю. Их вой разорвал тишину, низкий и мощный, как предвестие бури.
Первая тварь бросилась на избу у околицы. Когти разнесли дверь в щепки, дерево хрустнуло под напором. Мужик вскочил с лавки, но клыки сомкнулись на его шее — кровь хлынула, а крик оборвался в тот же миг. Вторая тварь ворвалась в соседний дом. Женщина закричала, прижала к себе ребёнка, но когти полоснули её по спине. Малыш упал в грязь, волк набросился на него, и кровь брызнула на стены. В тот же момент факел скатился с печи, солома вспыхнула, огонь жадно охватил крышу. Дым поднялся в небо, густой и тяжёлый.
Люди бросились врассыпную, их крики прорезали ночь. Мужики хватали топоры, женщины прижимали детей, старики опирались на палки. Но волки не знали пощады — когти вспороли грудь кузнеца, клыки вцепились в ногу старухи, кровь заливала землю, смешиваясь с грязью. Один из мужиков замахнулся топором — лезвие вонзилось в бок твари, чёрная кровь плеснула наружу. Волк взревел, когти рванули лицо смельчака, и тот рухнул с хрипом. Деревня пылала, избы трещали под огнём, дым душил оставшихся в живых. Волки гнали уцелевших в лес — туда, где горы ждали добычу.
Даромир шагал следом, снег ломался под его ногами, когти блестели в отсветах пламени, пожиравшего деревню. Он вдыхал их страх — острый, притягательный, как воспоминание о тех днях, когда мир содрогался под его властью. Люди были для него пищей, их крики — мелодией, их жизнь — ключом к пробуждению Древних. Он заметил пятерых, вырвавшихся из хаоса: двух мужчин, женщину с ребёнком и старика с палкой. Волки преследовали их, когти рассекали воздух, глаза пылали красным. Даромир двинулся вперёд, тени струились за ним.
Он настиг первого — бородатого мужика, бежавшего к лесу. Когти разорвали горло, кровь хлынула на снег, тело осело, взгляд угас. Женщина вскрикнула, ребёнок заплакал, но Даромир не медлил — когти полоснули её по спине, она упала, малыш выскользнул из рук. Волк тут же набросился на него, и крик смолк. Старик замахнулся палкой, но Даромир лишь усмехнулся — низко, холодно — и ударил кулаком в грудь. Кости треснули, старик рухнул, захлебнувшись хрипом. Последний мужик попытался бежать, но волк повалил его, когти впились в ноги. Даромир схватил его за волосы и потащил к горам.
— Ваша кровь — моя, — прошептал он, голос его звучал, как ветер в бездне. В их страхе он видел богов — слабых, беспомощных, неспособных защитить своих. Их сила угасала, их песни стихали, и он разрывал их мир на куски.
#### Сцена 2.2: Пробуждение Кветы (1500 слов)
Алтарь возвышался в ночи — чёрный, гладкий, с трещинами, блестевшими от впитавшейся крови. Даромир бросил мужика к его основанию. Тот дрожал, борода слиплась от пота, в глазах застыл ужас, но он молчал, понимая, что кричать бесполезно. Рядом лежали Караван и Карел — их худые тела шевелились во сне, когти скребли по камню, глаза тускло мерцали. Даромир подошёл к алтарю, когти рассекли воздух, тени вокруг сгустились, их шёпот перерос в вой. Он схватил мужика за волосы, запрокинул ему голову и одним движением когтя перерезал горло. Кровь хлынула — алая, горячая, с резким запахом жизни, угасающей в его руках.
— Твоя кровь разбудит её, — произнёс он, и голос его разнёсся по горам, мощный и глубокий. Он направил струю крови на алтарь — капли падали в трещины, впитывались, камень задрожал. Даромир шепнул древние слова, те, что гасили свет и призывали тьму. Мужик дёрнулся, захрипел, но Даромир не отпускал, пока кровь не иссякла. Глаза жертвы потухли, тело рухнуло в снег, пустое и бесполезное.
Алтарь затрясся, трещины поползли по его поверхности, земля под ногами дрогнула. Тени сгустились, их вой усилился, и из глубины камня поднялась фигура — худая, серая, с потрескавшейся кожей. Квета, третья Древняя, открыла глаза — красные, как тлеющие угли. Её когти шевельнулись, слабо, неуверенно. Кровь стекала по алтарю, капала ей на губы, она лизнула её, и в глазах мелькнул слабый отблеск. Голос её, хриплый и тихий, нарушил тишину.
— Даромир… — выдохнула она, когти царапнули камень. — Почему… сейчас?
— Боги слабеют, — ответил он, голос его был твёрдым и уверенным. — Их сила — пепел, их тени — ничто. Мир рушится, Квета. Люди — наша добыча. Время пришло.
Квета попыталась встать, но ноги подкосились, и она рухнула, вцепившись в алтарь. Кровь дала ей искру, но не силу — она оставалась слабой, как Караван и Карел, чей голод рос, но мощь угасла за века сна. Даромир шагнул ближе, тени следовали за ним, когти блестели в отсветах. Он помнил её прежней — высокой, с волосами, струящимися, как река, с когтями, что могли рвать леса. Теперь она была лишь тенью, но живой, и это был первый шаг.
Он видел будущее — мир без богов, где тьма правит, реки текут кровью, а леса звенят от криков. Люди станут их пищей, их страх — их гимном, их кровь — их силой. Он будет царём, а Древние — его оружием, что сокрушит этот мир и воздвигнет новый, тёмный, как алтарь под его ногами. Боги падут, их храмы сгорят, их имена исчезнут, и он останется — вечный, как ночь. Но для этого нужно больше — Квета, Радога, Мрана, Яра должны подняться, и каждая капля крови приближала этот миг.
— Спи, — сказал он, голос его был холодным, как лёд. — Пока они не придут. Их кровь даст тебе силу.
Квета рыкнула, слабый звук растворился в ветре, глаза её потускнели, но голод гудел в ней, как река в глубинах.
#### Сцена 2.3: Ловля в лесу (1500 слов)
Лес был густым, как тьма перед рассветом, ветви сплетались над головой, закрывая небо, иней блестел на коре, как слёзы, что застыли в морозе. Даромир шёл один, волки остались у алтаря, стерегли Квету, Каравана и Карела. Он чуял их — беглецов, что прятались в чаще, их страх бил в него, острый и сладкий, как кровь, что он пил в те дни, когда мир трещал под его когтями. Десяток людей бежали от деревни — их шаги ломали снег, их дыхание рвалось в ночи, их сердца бились, как барабаны перед боем.
Он двигался бесшумно, его шаги не тревожили тишину, тени вились за ним, как плащ, что не знал света. Первый попался быстро — парень, худой, с топором в руке, прятался за сосной. Даромир рванулся вперёд, когти полоснули грудь, кровь хлынула, парень крикнул, но звук оборвался, когда кулак врезался в лицо, кости хрустнули, тело рухнуло в снег. Второй был дальше — женщина, что бежала с ножом, её глаза блестели ужасом. Он схватил её за волосы, когти рванули горло, кровь брызнула на ветки, она упала, нож выпал из рук, остыл в грязи.
Третий — старик с палкой — пытался драться, но Даромир рассмеялся, когти полоснули живот, кишки вывалились в снег, старик захрипел, рухнул, кровь текла рекой. Он шёл дальше, чуял их — семеро остались, прятались в чаще, их запах был густым, как дым. Он рвал их одного за другим — мужика с вилами, что кричал о Перуне, бабу с ребёнком, что молилась Велесу, парня, что бежал к реке. Когти резали плоть, кровь лилась, крики гасли в ночи, и он тащил их к алтарю, как волк тащит добычу.
Боги забыли этот мир — их знаки трещали, их сила таяла, их голоса стихали в ветре. Он видел их храмы в огне, их имена стёртыми, их память — прахом под его ногами. Мир станет его — без света, без песен, только тьма и крики. Древние встанут, их когти разорвут леса, их голод выпьет реки, и он будет править, вечный, как ночь, что гудела в его венах. Каждое тело, что он нёс, было шагом к этому — Квета проснулась, Радога ждала, Мрана и Яра шевелились во сне.
Он бросил тела у алтаря, кровь текла по снегу, впитывалась в камень, горы гудели, как живые. Даромир стоял, когти блестели, тени вились, и он знал: мир трещал, как лёд под его ногами, и скоро он сломает его навсегда.
Утро пришло к горам серым, как пепел, что витает над выжженной землёй. Свет пробивался сквозь тучи, слабый, дрожащий, будто боялся коснуться алтаря, что чернел на вершине холма. Даромир стоял у его края, когти блестели в тусклом сиянии, плащ из теней вился за спиной, как живой, цепляясь за камни, что лежали вокруг, точно кости мира, давно канувшего в прах. У ног его лежали тела — семеро беглецов, что он вырвал из леса: мужики с мозолистыми руками, баба с растрёпанными волосами, старик с пустыми глазами, ребёнок, чьи крики затихли в ночи. Их кровь текла по снегу, впитывалась в алтарь, камень гудел, как зверь, что чуял добычу.
Караван, Карел и Квета спали рядом — их худые тела шевелились, когти царапали камень, глаза мигали тускло, как угасающий свет. Они были слабы, их сила таяла за века сна, но голод рос, гудел в них, как река в глубинах. Даромир взглянул на них, уголки губ дрогнули в холодной улыбке — они были началом, первыми тенями его воли, что поднималась над миром. Он шагнул к алтарю, схватил первого — мужика с бородой, чьи руки ещё сжимали воздух, будто искали топор. Когти рванули горло, кровь хлынула, алая и густая, он направил её на алтарь, шепнул слова — древние, как звёзды, слова, что гасили свет и будили тьму.
— Твоя кровь разбудит его, — сказал он, голос его прогудел, как раскат грома, что рвёт небо перед бурей. Камень вздрогнул, трещины побежали по нему, кровь впиталась, как вода в сухую землю. Мужик дёрнулся, захрипел, но Даромир держал его, пока жизнь не угасла, тело рухнуло в снег, как пустой мешок. Он взял второго — бабу, чьи глаза блестели ужасом, когти полоснули грудь, кровь хлынула, он швырнул её к алтарю, шепнул снова, и земля под ногами затряслась, как перед расколом.
Алтарь треснул, чёрный дым поднялся из глубины, тени сгустились, их вой стал громче, и из камня поднялась фигура — высокая, с кожей, как пепел, с волосами, что вились, как дым. Радога — четвёртый Древний — открыл глаза, красные, как угли в золе, когти шевельнулись, слабо, как у старика, что разучился держать меч. Кровь стекала по алтарю, капала ему в рот, он лизнул её, глаза вспыхнули, но тускло, голос его — хриплый, как шорох ветра в мёртвом лесу — нарушил тишину.
— Даромир… — прохрипел он, когти царапнули камень. — Мир… жив?
— Мир трещит, Радога, — ответил Даромир, голос его был твёрд, как скала. — Боги гаснут, их молнии — пепел, их песни — пустота. Люди — пища, что идёт к нам. Мы поднимемся.
Радога вздрогнул, попытался встать, но ноги подломились, он рухнул, вцепившись в алтарь. Кровь дала ему искру, но не силу — он был слаб, как Караван, Карел и Квета, что лежали рядом, их голод рос, но тела оставались тенями былого. Даромир шагнул ближе, когти блестели, тени вились за ним. Он видел Радогу в прошлом — высокого, с лицом, как буря, с когтями, что рвали горы. Теперь он был эхом, но живым, и это был шаг к концу.
Он думал о конце — о мире без богов, где тьма правит, где реки текут алым, где леса гудят от криков. Мрана и Яра проснутся, шестеро Древних разорвут этот мир, их когти сломают храмы, их голод выпьет реки, и он встанет над прахом Перуна, Велеса, Матери-Земли. Их огонь угаснет, их свет станет тенью, и он будет царём, вечным, как ночь, что гудела в его венах. Каждое тело, что он рвал, было шагом к этому — Радога проснулся, Мрана и Яра ждали, и кровь текла к нему, как река к морю.
— Спи, — сказал он, голос его звучал холодно и резко. — Пока они не придут. Их кровь даст тебе силу.
Радога издал слабый рык, звук тут же унёс ветер. Его глаза потускнели, но голод внутри него тлел, неугасающий и жадный.
День пришёл к горам тяжёлый и мрачный. Тучи сгустились, закрывая небо плотным покровом. Алтарь возвышался на холме, чёрный и неподвижный, его трещины блестели кровью, впитавшейся в камень. Вокруг лежали тела — остатки тех, кого Даромир притащил из леса. Караван, Карел, Квета и Радога спали у его подножия, их худые тела едва шевелились, когти царапали снег, глаза тускло мерцали. Даромир стоял над ними, когти поблёскивали, тени струились за ним. Он шепнул древние слова, и алтарь дрогнул, из глубины поднялся чёрный дым, горы отозвались низким гулом.
Он усиливал алтарь — тени сгущались, оплетая камень, словно сеть. Волки, порождённые его волей, стояли у подножия гор — глаза их горели красным, клыки блестели, когти оставляли следы на снегу. Они охраняли путь, чуяли добычу, что приближалась: Велемир разорял деревни, Лада бежала к алтарю, охотник следовал за ней. Даромир ощущал их через кровь, связывающую его с Велемиром и Ладой — их страх, их ярость, их жизнь текли к нему.
Он представлял будущее — мир без богов, где тьма станет единственным законом. Города превратятся в руины, леса наполнятся криками, люди будут в оковах, их кровь — пищей для Древних. Он видел себя над этим миром — царём, чья тьма поглощает звёзды. Перун падёт, его молнии угаснут, Велес исчезнет, его корни сгниют, Мать-Земля замолчит под его ногами. Древние восстанут, их сила разорвёт всё, и он будет править, вечный, как ночь в его жилах.
— Вы угасаете, — прошептал он, голос его прорезал воздух. — Ваши храмы — пепел. Ваши имена — ничто. Этот мир мой.
Он подошёл к алтарю, когти оставили глубокие борозды на камне. Тени сгустились, волки завыли, горы дрогнули. Велемир был близко — Даромир чувствовал его когти, его кровь. Лада бежала, её страх манил, охотник преследовал её, его огонь пробивался сквозь тьму, но Даромир знал: они придут, их кровь станет его.
Вечер опустился на горы, тьма легла густо и вязко. Алтарь чернел, его трещины блестели кровью, вокруг лежали тела — следы резни в лесу. Даромир притащил ещё троих, загнанных волками из деревни: мужика с топором, женщину с ножом, парня, кричавшего о князе. Их руки были связаны, в глазах застыл ужас, но крики смолкли, когда когти рассекли воздух.
Он схватил мужика, разорвал ему горло — кровь хлынула, он направил её на алтарь, шепнул слова. Камень дрогнул, кровь впиталась, тени загудели громче. Затем взял женщину — когти распороли грудь, кровь залила камень, он бросил её к алтарю, шепнул снова, земля качнулась. Парня он добил последним — когти вспороли живот, кровь брызнула, тело рухнуло, хрипя, а алтарь ожил, чёрный дым поднялся вверх.
Он готовил его для Мраны и Яры, последних Древних, спящих в камне. Их когти дрожали во сне, голод пульсировал в его венах. Караван, Карел, Квета и Радога шевелились, их глаза вспыхивали, сила росла с каждой каплей крови. Даромир стоял, когти блестели, тени кружились. Велемир приближался, Лада бежала, охотник шёл за ней — их кровь завершит всё.
Он думал о богах — мёртвых в его разуме. Их время истекло, их свет угас. Он видел себя над их прахом, мир — его добычей, Древние — его силой. Храмы сгорят, реки станут алыми, леса — тенями, и он будет править, вечный, как ночь, гудящая в горах. Волки завыли, тени сгустились, алтарь дрожал, и Даромир ждал, зная, что конец близок.
Ночь легла над горами тяжёлая и плотная, звёзды гасли одна за другой. Даромир стоял у алтаря, его трещины блестели кровью, вокруг лежали тела — остатки его жертв. Караван, Карел, Квета и Радога спали у подножия, их когти скребли снег, глаза мерцали. Волки стояли у края холма, их красные глаза пылали, вой разрывал тишину.
Он поднял руку, когти рассекли воздух, тени сгустились за ним. Он чувствовал Велемира, Ладу, охотника — их кровь текла к нему, их страх и ярость манили. Он ждал их, зная, что их кровь разбудит Мрану и Яру. Но вдруг он замер — глаза вспыхнули ярче, тьма в нём дрогнула. Его разум увидел битву в лесу.
Велемир стоял там — высокий, с когтями, блестевшими в лунном свете, глазами, горящими красным. Его волки рвали снег, чёрная кровь дымилась. Перед ним был охотник, Всеслав, — топор в его руках рубил воздух, руны сияли, сила текла, как река. Даромир ощутил её — силу Перуна, острую и чистую, режущую его тьму. Топор рассёк волков, чёрная кровь брызнула, твари падали, дымясь. Велемир рыкнул, когти полоснули грудь охотника, но тот устоял — руны вспыхнули, топор ударил в ответ, чёрная кровь Велемира залила снег.
Даромир сжал кулак, когти впились в ладонь, чёрная кровь капнула на алтарь, зашипела. Он чувствовал Перуна — его огонь, его молнию, текущую в охотнике. Это жгло его, но он рассмеялся — низко, холодно. Сила Перуна была лишь эхом умирающего бога, чьи молнии гасли в его тенях. Он помнил его — высокого, с молотом, рвущим небо. Теперь это была искра в руках смертного, и Даромир знал: она угаснет.
— Ты слаб, Перун, — прошептал он, голос его гудел. — Твои искры — пепел. Твой охотник будет моим.
Но ночь дрогнула, и он увидел Ладу — она вылетела из теней, стремительная и яростная. Её когти блестели, глаза пылали, плащ охотника висел на ней лохмотьями. Она набросилась на волка, разорвала его, чёрная кровь залила её, тварь рухнула. Даромир чувствовал её — страх, ярость, связь их крови. Она повернулась к Велемиру, когти полоснули его бок, он рыкнул, отшатнулся, но она ударила снова, крикнув: "Ты не возьмёшь его!"
Даромир взревел, когти полоснули алтарь, камень треснул, тени загудели. Её предательство жгло его — она была его созданием, а теперь защищала охотника. Но он улыбнулся — холодно, хищно. Она вела их к нему, её ярость была приманкой. Велемир отступил в тени, но Даромир знал: он вернётся с добычей.
Он шагнул к алтарю, когти коснулись камня, горы гудели, их тьма была его тьмой. Он чувствовал Всеслава — его огонь, режущий ночь. Это была угроза, но слабая — эхо Перуна, гаснущее в его тенях. Лада вела их к нему, её предательство было частью его плана. Он ждал, зная, что их кровь разбудит Мрану и Яру, сломает Перуна, завершит всё.
— Идите ко мне, — прошептал он, голос его разнёсся по горам. — Ваш огонь — мой. Ваш бог — прах. Я жду.
Волки завыли, тени сгустились, алтарь дрожал. Даромир стоял, глаза горели красным, когти блестели. Он предвкушал их приход — охотника с силой Перуна, Ладу, рвущую его тьму, Велемира, ведущего их к нему. Их кровь станет его, их крики — его песней, и мир рухнет в его тьму.
